- Глава 16. КАКУЮ СУЩЕСТВЕННУЮ РАЗНИЦУ НАШЕЛ Д’АРТАНЬЯН МЕЖДУ МОНСЕНЬЕРОМ СУПЕРИНТЕНДАНТОМ И Г-НОМ ИНТЕНДАНТОМ
- Глава 17. ФИЛОСОФИЯ СЕРДЦА И УМА
- Глава 18. ПУТЕШЕСТВИЕ
- Глава 19. Д’АРТАНЬЯН ЗНАКОМИТСЯ С ПОЭТОМ, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛСЯ НАБОРЩИКОМ, ЧТОБЫ ПЕЧАТАТЬ СВОИ СТИХИ
- Глава 20. Д’АРТАНЬЯН ПРОДОЛЖАЕТ СОБИРАТЬ СВЕДЕНИЯ
- Глава 21. ЧИТАТЕЛЬ, НЕСОМНЕННО, УДИВИТСЯ ТАК ЖЕ, КАК И Д’АРТАНЬЯН, ВСТРЕТИВ СТАРОГО ЗНАКОМОГО
- Глава 22. В КОТОРОЙ СМУТНЫЕ ИДЕИ Д’АРТАНЬЯНА НАЧИНАЮТ ПОНЕМНОГУ ПРОЯСНЯТЬСЯ
- Глава 23. КРЕСТНЫЙ ХОД В ГОРОДЕ ВАННЕ
- Глава 24. ВЕЛИЧИЕ ВАННСКОГО ЕПИСКОПА
- Глава 25. ПОРТОС НАЧИНАЕТ ЖАЛЕТЬ, ЧТО ПРИВЕЗ Д’АРТАНЬЯНА
- Глава 26. Д’АРТАНЬЯН СПЕШИТ, ПОРТОС ХРАПИТ, А АРАМИС ДАЕТ СОВЕТ
- Глава 27. ФУКЕ ДЕЙСТВУЕТ
- Глава 28. Д’АРТАНЬЯН ПОЛУЧАЕТ ПАТЕНТ НА ДОЛЖНОСТЬ КАПИТАНА
- Глава 29. ВЛЮБЛЕННЫЙ И ДАМА ЕГО СЕРДЦА
- Глава 30. НАКОНЕЦ ПОЯВЛЯЕТСЯ НАСТОЯЩАЯ ГЕРОИНЯ ЭТОЙ ПОВЕСТИ
Страница 1
Страница 2
Страница 3
Глава 16.
КАКУЮ СУЩЕСТВЕННУЮ РАЗНИЦУ НАШЕЛ Д’АРТАНЬЯН МЕЖДУ МОНСЕНЬЕРОМ СУПЕРИНТЕНДАНТОМ И Г-НОМ ИНТЕНДАНТОМ
Кольбер жил на улице Нев-де-Пти-Шан, в доме, принадлежавшем Ботрю.
Крепкие ноги д’Артаньяна донесли его туда в какие-нибудь четверть часа.
Когда д’Артаньян пришел к новому фавориту, весь двор его дома был полон стрелков и полицейских, собравшихся, чтобы принести ему свои поздравления или извинения, смотря по тому, будет ли он их хвалить или бранить.
Льстивость у подобных людей – такой же инстинкт, как чутье у животных. Они отлично понимали, что доставят удовольствие Кольберу, рассказав, какую роль играло его имя в недавних уличных беспорядках.
Д’Артаньян попал как раз в тот момент, когда начальник конвоя докладывал Кольберу. Не замеченный последним, мушкетер стал позади стрелков, у самых дверей.
Несмотря на нежелание Кольбера, мрачно хмурившего свои густые брови, офицер отвел его в сторону, говоря:
– Если вы задумали, сударь, чтобы народ сам совершил суд над изменниками, вам следовало предупредить нас. При всем нашем стремлении угодить вам и не действовать наперекор вашим планам, мы должны были исполнить отданный приказ.
– Трижды дурак! – вскричал Кольбер в бешенстве, встряхивая своими густыми, как грива, черными волосами. – Что за вздор вы мелете! По-вашему, я хотел устроить бунт? Да вы пьяны или с ума сошли?
– Но, сударь, ведь они кричали: «Да здравствует Кольбер! – возразил начальник конвоя в сильном смущении.
– Какая-нибудь горсточка бунтарей…
– Нет, сударь, вся площадь.
– Неужели народ в самом деле кричал: «Да здравствует Кольбер!»? спросил интендант, просветлев. – Уверены ли вы в том, что говорите?
– Крики были такие, что глухой услышал бы.
– И это действительно кричал народ, самый настоящий народ?
– Конечно, сударь, этот-то настоящий народ и поколотил нас.
– Очень хорошо, – произнес Кольбер, всецело занятый своими мыслями. Так вы полагаете, что сжечь осужденных было желанием народа?
– О да, конечно.
– Это дело другое… Вы дали хороший отпор?..
– Мы потеряли трех человек.
– Но, надеюсь, вы никого не убили?
– На месте осталось несколько убитых бунтарей, и между ними один человек не простой…
– Кто это?
– Некто Менвиль, за которым давно уже следила полиция.
– Менвиль! – вскричал Кольбер. – Не тот ли, что убил на улице Юшет человека, требовавшего жирного цыпленка?
– Он самый, сударь.
– И этот Менвиль тоже кричал: «Да здравствует Кольбер!»?
– Кричал, и даже громче всех, как бешеный.
Лицо Кольбера снова омрачилось и приняло озабоченное выражение; осветившее было его сияние горделивой радости сразу погасло.
– Так что же вы говорите, – разочарованно произнес он, – что почин в этом деле шел от народа? Менвиль был моим врагом; он отлично знал, что рано или поздно я непременно повешу его. Он – один из наемников аббата Фуке… Все это было, несомненно, подстроено самим Фуке, ведь казненные – друзья его детства!
«Вот как! – подумал д’Артаньян. – Теперь мне все ясно. И все-таки Фуке, что бы о нем ни говорили, – благородный человек».
– Уверены ли вы, что Менвиль убит? – спросил Кольбер офицера.
Тут д’Артаньян решил, что ему пора вмешаться в разговор, и выступил вперед.
– Да, он убит, господин Кольбер, – сказал он.
– Ах, это вы, сударь? – произнес Кольбер.
– Он убит мной! – непринужденно ответил мушкетер. – Я полагал, что Менвиль ваш отъявленный враг.
– Не мой, а короля, – возразил Кольбер.
«Скотина! – подумал д’Артаньян. – Ты вздумал еще лицемерить со мной!»
– Я очень счастлив, что мог оказать королю такую услугу, – произнес он вслух. – Не возьметесь ли вы довести это до сведения его величества, господин интендант?
– Прошу вас, сударь, определить точнее: что за поручение вы мне даете и что именно должен я передать королю? – отвечал Кольбер язвительным тоном, в котором явственно прозвучала неприязнь.
– Я не даю вам никакого поручения, – возразил д’Артаньян со спокойствием, никогда не покидающим насмешников. – Я думал, что вас не затруднит доложить его величеству, что я, попав случайно на Гревскую площадь, расправился с Менвилем и водворил должный порядок.
Кольбер широко открыл глаза и вопросительно взглянул на начальника конвоя.
– Да, верно, – подтвердил тот. – Этот господин оказался нашим спасителем.
– Что же вы сразу не сказали, что пришли сюда сообщить об этом? сказал Кольбер мушкетеру с досадой. – Все объяснилось бы, и вам же было бы лучше.
– Вы ошибаетесь, господин интендант, я пришел сюда совсем не для этого.
– Однако вы совершили настоящий подвиг.
– О, – небрежно произнес мушкетер, – я привык к этому.
– Так чему же я обязан честью вашего посещения?
– Король приказал мне явиться к вам.
– А, значит, вы явились за деньгами? – сказал Кольбер сухо, увидев, что д’Артаньян достает из кармана какую-то бумагу.
– Совершенно верно, сударь.
– Потрудитесь подождать, пока начальник конвоя закончит свой доклад.
Д’Артаньян весьма дерзко повернулся на каблуках, отвесил Кольберу почти шутовской поклон и быстро направился к двери.
Такая решимость очень удивила Кольбера. Он привык, что военные, обычно крайне нуждавшиеся в деньгах, проявляли неистощимое терпенье, приходя к нему.
А что, если мушкетер вздумает отправиться к королю и пожалуется на плохой прием, оказанный ему казначеем, или расскажет о своих подвигах?
Об этом стоило поразмыслить. Во всяком случае, в данный момент не следовало раздражать д’Артаньяна отказом, безразлично, пришел ли он от имени короля или по собственному почину. Мушкетер оказал королю очень большую услугу, и так недавно, что ее не могли еще забыть.
Взвесив все это, Кольбер решил подавить свое высокомерие и вернуть д’Артаньяна.
– Как, вы уже покидаете меня, господин Д’Артаньян? – спросил он.
Д’Артаньян обернулся.
– А почему бы и нет? – спокойно проговорил он. – Ведь нам не о чем больше разговаривать.
– Но вы, вероятно, хотите получить деньги по ордеру?
– Я? Ничего подобного, уважаемый господин Кольбер.
– Ну так по чеку? Как вы на службе короля раздаете в нужных случаях удары шпаги, так и я немедленно плачу по предъявленному мне документу.
Прошу вас, предъявите его.
– Ни к чему, господин Кольбер, – отвечал Д’Артаньян, внутренне наслаждаясь явным замешательством интенданта, – мне уже уплачено.
– Уплачено? Но кем же?
– Суперинтендантом.
Кольбер побледнел.
– Объяснитесь точнее, – произнес он сдавленным голосом. – Зачем же вы показываете мне документ, по которому уже уплачено?
– Из чувства долга, дорогой господин Кольбер. Король приказал мне получить первую четверть жалованья, которое ему угодно было мне назначить.
– Получить от меня?
– Не совсем так. Его величество сказал: «Сходите к Фуке, и если у него не окажется денег, ступайте к Кольберу».
Лицо Кольбера на мгновение просветлело.
– Значит, у суперинтенданта оказались деньги?
– Да, наверно, у него нет недостатка в деньгах, если, вместо четверти годового оклада, то есть пяти тысяч ливров…
– Пять тысяч ливров? За четверть года? – воскликнул Кольбер, не менее Фуке изумленный значительностью суммы, назначенной за солдатскую службу.
– Но ведь это составляет двадцать тысяч в год.
– Совершенно верно, двадцать тысяч в год. Вы считаете не хуже покойною Пифагора, господин Кольбер.
– Могу от души вас поздравить с подобным окладом, – сказал Кольбер с ядовитой усмешкой. – Он в десять раз превышает жалованье интенданта.
– Однако король извинился, что предлагает мне слишком мало, и обещал увеличить мой оклад со временем, когда разбогатеет. Но мне пора, я очень спешу.
– Так… Против ожидания короля, суперинтендант выдал вам деньги?
– Да, а вы, тоже против ожидания короля, отказали мне.
– Я не отказывал вам, сударь, а просил только обождать немного. Итак, вы говорите, что господин Фуке уплатил вам ваши пять тысяч ливров.
– Да, так поступили бы вы… Но он сделал для меня нечто большее, дорогой господин Кольбер.
– Что же именно?
– Он любезно отсчитал мне полностью весь оклад, заявив, что для короля касса у него всегда полна.
– Весь оклад?.. Следовательно, господин Фуке вместо пяти тысяч ливров выдал вам двадцать тысяч?
– Да, сударь.
– Но зачем же?
– Затем, чтобы избавить меня от трех лишних посещений главного казначейства. Как бы то ни было, а у меня в кармане двадцать тысяч ливров новенькими золотыми. Как вы видите, я не нуждаюсь в вас и явился сюда только для того, чтобы соблюсти формальности.
С этими словами д’Артаньян хлопнул себя по кармана и, улыбнувшись и показав при этом тридцать два зуба, белизне которых мог бы позавидовать юноша. Эти зубы словно говорили: «Дайте нам на каждого по маленькому Кольберу, и мы живо съедим его».
Подчас змея так же смела, как и лев, ворона так же храбра, как орел, и вообще нет ни одного животного, даже из самых трусливых, которое не проявило бы мужества, когда дело коснется самозащиты. Поэтому и Кольбер не испугался тридцати двух зубов д’Артаньяна и, приняв суровый вид, сказал:
– Сударь, но суперинтендант не имел права делать того, что сделал.
– Почему? – спросил д’Артаньян.
– Потому что ваш ордер… Не потрудитесь ли вы показать мне ваш ордер?
– Охотно; вот он.
Кольбер схватил бумагу с поспешностью, возбудившею в мушкетере невольное беспокойство и сожаление о том, что он ее отдал.
– Вот видите, – продолжал Кольбер, – королевский приказ гласит: «По предъявлении сего уплатить господину д’Артаньяну сумму в пять тысяч ливров, составляющую, четверть назначенного ему мною годового оклада».
– Совершенно верно, приказ таков, – отвечал д’Артаньян с преувеличенным спокойствием.
– Значит, король считал нужным дать вам всего лишь пять тысяч ливров.
Почему же суперинтендант выдал вам больше?
– Вероятно, потому, что мог дать больше; ведь это никого не касается.
– Вполне естественно, что вы не сведущи в счетоводстве, – с сознанием собственного превосходства заметил Кольбер. – Скажите, пожалуйста, как бы вы поступили, если вам нужно было бы уплатить тысячу ливров?
– Мне никогда не приходилось платить тысячу ливров, – возразил д’Артаньян.
– Но ведь не станете же вы платить больше того, что должны! – раздраженно вскричал Кольбер.
– Во всем этом мне ясно одно: у вас одна манера рассчитываться, а у господина Фуке – другая, – заметил мушкетер.
– Моя манера единственно правильная.
– Я не отрицаю.
– А между тем вы получили то, что вам не причиталось.
Глаза д’Артаньяна сверкнули молнией.
– Вы хотите сказать: получил вперед то, что должен был получить потом? Если б я получил то, что мне не причиталось, я совершил бы кражу.
Кольбер ничего не ответил на этот щекотливый вопрос.
– Вы должны в кассу пятнадцать тысяч ливров, – сказал он в порыве служебного рвения.
– В таком случае окажите мне кредит, – с неуловимой иронией отвечал д’Артаньян.
– И не подумаю, сударь.
– Что такое? Вы намерены отобрать у меня эти три свертка золотых?
– Вы вернете их в мою кассу.
– Ну, нет! Не рассчитывайте на это, господин Кольбер.
– Но король нуждается в своих деньгах, сударь.
– А я, господин Кольбер, нуждаюсь в деньгах короля.
– Может быть, но вы вернете мне эту сумму.
– Ни за что на свете. Я слышал, что хороший кассир ничего не возвращает, но и не берет обратно.
– Посмотрим, сударь, что скажет король, когда я покажу ему этот ордер, который доказывает, что господин Фуке не только уплатил то, чего не следует, но и не удержал документа, по которому произвел уплату.
– А, теперь мне понятно, господин Кольбер, для чего вы отобрали у меня бумагу! – вскричал д’Артаньян.
В голосе его звучала угроза, но Кольбер не уловил ее.
– Вы поймете это лучше впоследствии, – сказал он, подняв руку, в которой был ордер.
– О, я и так прекрасно понимаю, что мне нечего дожидаться, господин Кольбер! – воскликнул д’Артаньян, быстро выхватив бумагу из руки Кольбера и спрятав ее в карман.
– Но это насилие, сударь! – крикнул Кольбер.
– Полно, стоит ли обращать внимание на выходку грубого солдата, проговорил д’Артаньян. – Счастливо оставаться, дорогой господин Кольбер.
И, рассмеявшись прямо в лицо будущему министру, он вышел из кабинета.
– Ну, теперь этот господин будет меня обожать, – сказал про себя мушкетер. – Жаль только, что я едва ли с ним когда-нибудь встречусь.
Глава 17.
ФИЛОСОФИЯ СЕРДЦА И УМА
Человека, побывавшего в опасных передрягах, столкновение с Кольбером могло только позабавить.
Поэтому весь длинный путь от улицы Нев-де-Пти-Шан до Ломбардской улицы д’Артаньян внутренне посмеивался над интендантом. Он еще продолжал смеяться, когда на пороге лавки встретил улыбающегося Планше. Впрочем, последний почти всегда улыбался со времени возвращения своего патрона и получения английских гиней.
– Наконец-то вы пришли, мой дорогой господин, – сказал он при виде д’Артаньяна.
– Да, но ненадолго, дружище, – ответил мушкетер, – поужинаю, лягу соснуть часиков на пять, а на рассвете – на коня и марш в путь… А что, моей лошади дали полторы порции, как я велел?
– Ах, сударь, – сказал Планше, – вы отлично знаете, что ваша лошадь любимица всего дома; мои приказчики то и дело ее балуют и кормят сахаром, орехами и сухарями. А вы еще спрашиваете, получила ли она свою порцию овса. Спросите лучше, не лопнула ли она от обжорства.
– Ну, хорошо, хорошо, Планше. Поговорим обо мне.
Готов ли ужин?
– Готов. Горячее жаркое, раки, белое вино и свежие вишни.
– Славный ты малый, Планше! Давай поужинаем, а там – спать.
За ужином д’Артаньян заметил, что Планше усиленно трет себе лоб, точно набираясь решимости, чтобы высказать какую-то мысль, крепко засевшую в мозгу. Бросив ласковый взгляд на доброго товарища былых странствий, д’Артаньян чокнулся с ним и спросил:
– Друг Планше, ты что-то хочешь сказать мне и не решаешься? Выкладывай, в чем дело!
– Мне кажется, – отвечал Планше, – вы опять отправляетесь в какую-то экспедицию.
– Допустим.
– У вас опять какая-то новая идея?
– Возможно, мой друг.
– Придется опять рискнуть капиталом? Вкладываю пятьдесят тысяч ливров в ваше новое предприятие!
Сказав это, Планше радостно потер руки.
– Тут есть одна загвоздка, Планше, – возразил д’Артаньян.
– Какая же?
– А та, что замысел не мой и я не могу в него вложить ничего своего.
Эти слова исторгли из груди Планше глубокий вздох.
Отведав легкий наживы, Планше не захотел остановиться в своих желаниях, но при всей своей алчности он обладал добрым сердцем и искренне любил д’Артаньяна. Поэтому он не мог удержаться от бесконечных советов и напутствий. Ему очень хотелось овладеть хоть частицей тайны, окружавшей новое предприятие его бывшего господина. Но все пущенные им в ход уловки и хитрости не привели ни к чему: д’Артаньян оставался непроницаем.
Так прошел вечер. После ужина д’Артаньян занялся укладкой своих вещей, потом пошел в конюшню, потрепал до шее лошадь и осмотрел ее ноги и подковы; затем, пересчитав деньги, улегся в постель, задул лампу и через пять минут спал таким крепким сном, каким спят в двадцать лет, сном человека, не знающего ни забот, ни угрызений совести.
Наступило утро. С первыми лучами солнца д’Артаньян был уже на ногах.
Взяв под мышку свой дорожный мешок, он тихо спустился с лестницы под звуки громкого храпа, несшегося из всех углов дома. Оседлав лошадь и закрыв ворота конюшни и двери лавки, он рысцой пустился в далекий путь в Бретань.
Прежде всего он направился к дому Фуке и бросил в почтовый ящик у подъезда злополучный ордер, вырванный им накануне из цепких пальцев интенданта. В конверте, адресованном на имя Фуке, никто не мог заподозрить этого ордера, даже проницательный Планше, Д’Артаньян вернул этот документ Фуке, не скомпрометировав себя и раз навсегда избавившись от всяких упреков.
Сделав это, он сказал самому себе:
«Ну, а теперь будем полной грудью вдыхать утренний воздух: он несет с собой здоровье и беззаботность, И постараемся быть похитрее в расчетах.
Пора выработать план кампании. Но прежде следует представить себе неприятельских полководцев, с которыми нам придется иметь дело.
Из них на первом месте стоит Фуке. Что же такое господин Фуке? Это красивый мужчина, которого очень любят женщины, прославляют все поэты, большой умница, которого ненавидят глупцы.
Я не женщина, не поэт и не глупец, поэтому не питаю ни любви, ни ненависти к суперинтенданту и, следовательно, нахожусь в таком же точно положении, в каком был маршал Тюренн перед битвой с испанцами. Он не питал к ним ненависти, однако же задал им славную трепку.
Теперь, чего хочет король? Это не мое дело. А чего хочет Кольбер? О, Кольбер хочет именно того, чего не хочет Фуке. Чего же хочет Фуке? Это очень важно знать. Он хочет того же, что и король».
Закончив этот монолог, д’Артаньян расхохотался и взмахнул хлыстом. Он был уже далеко от города и ехал по большой дороге, вспугивая сидевших на изгородях птиц и прислушиваясь к звону золота в своей кожаной сумке.
Надо признаться, что всякий раз, когда д’Артаньян попадал в подобную переделку, чувствительность не была его главным пороком.
– Гм, – произнес он, – кажется, эта экспедиция не из опасных, и мое путешествие можно будет сравнить с той пьесой, которую водил меня смотреть в Лондоне Монк; помнится, она называлась «Много шуму из ничего».
Глава 18.
ПУТЕШЕСТВИЕ
Быть может, в пятидесятый раз с начала нашего повествования д’Артаньян, этот человек с железным сердцем и стальными мускулами, покидал дом, друзей и все, что имел, и пускался искать счастья или смерти.
Смерть постоянно отступала перед ним, как бы страшась его, а счастье или, вернее, богатство всего лишь месяц тому назад заключило с ним прочный союз.
Хотя д’Артаньян не был великим философом, вроде Сократа или Эпикура, но он обладал большим умом, будучи умудрен немалым жизненным опытом.
В течение первых тридцати пяти лет своей жизни наш гасконец питал презрение к богатству и долго считал презрение к нему первым и главным пунктом кодекса храбрости. Храбр тот, у кого ничего нет. Ничего нет у того, кто презирает богатство. Следуя этому принципу, д’Артаньян, став богатым, должен был спросить себя, сохранил ли он храбрость.
Для всякого другого эпизод, разыгравшийся на Гревской площади, был, бы достаточным ответом. Большинство людей вполне бы им удовольствовалось; но д’Артаньян был достаточно мужествен, чтобы спросить себя чистосердечно, храбрый ли он человек. Сначала он было решил: «Кажется, я достаточно ловко и добросовестно поработал шпагой на Гревской площади, чтобы иметь право не сомневаться в своей храбрости».
Но тут же он возразил себе:
«Полно, капитан, это не ответ. Я был храбр потому, что хотели сжечь мой дом, и можно поставить тысячу против одного, что если бы бунтарям не пришла в голову эта злополучная мысль, их план удался бы. Во всяком случае, не я бы помешал его осуществлению.
Какие же опасности могут угрожать мне теперь?
В Бретани у меня нет дома, который можно было бы сжечь, нет и сокровищ, которые можно было бы похитить.
Да, но у меня есть шкура. Драгоценная шкура д’Артаньяна, которая мне дороже всех домов и всех сокровищ на свете. Я ценю ее так потому, что она служит оболочкой для тела, скрывающего пылкое сердце, которое радостно бьется и, значит, довольно жизнью.
Да, мне хочется жить, и, по правде сказать, моя жизнь стала гораздо лучше, полнее с тех пор, как я разбогател. Кто говорил, что деньги портят жизнь? Ничего подобного, клянусь честью: мне кажется даже, что теперь я поглощаю вдвое больше воздуха и солнечного тепла, чем раньше.
Черт возьми! Что со мной сталось бы, если бы я удвоил свое состояние и если бы вместо этого хлыста в моей руке очутился маршальский жезл? Да, для меня, кажется, не хватило бы тогда всего воздуха и всего солнечного тепла!
А разве это так неосуществимо? Разве король не мог бы сделать меня герцогом и маршалом, как его отец, Людовик Тринадцатый, сделал герцогом и коннетаблем Альбера де Люиня? Разве я не так же храбр, да и притом еще гораздо умнее, чем этот дурак из Витри?
Ах, моим успехам помешает то, что я слишком умен.
Но, к счастью, если на свете есть справедливость, судьба должна меня еще вознаградить. Она у меня в долгу за все, что я сделал для Анны Австрийской, и обязана возместить мне все то, чего Анна Австрийская не сделала для меня.
Теперь я в ладах с королем – королем, который как будто хочет царствовать. Да утвердит его бог в этом счастливом намерении! Ведь если он станет царствовать, то будет нуждаться во мне, а если будет нуждаться, то поневоле сдержит свое обещание…»
«А теперь займемся сердцем… Ах, несчастный, – прошептал д’Артаньян с горькой усмешкой. – Ты воображал, что не имеешь сердца? А оно есть, неудачный ты царедворец, да еще и очень непокорное!
Оно громко говорит в пользу Фуке. А между тем кто такой Фуке в сравнении с королем? Заговорщик, который даже не старается скрыть своих замыслов. И какое прекрасное оружие дал он мне против себя! Но его ум и любезность вложили это оружие в ножны. Вооруженный мятеж… Ведь Фуке устроил вооруженный мятеж… Король лишь смутно подозревает Фуке в глухом возмущении, но я-то знаю и могу доказать, что Фуке виновен в пролитии крови подданных короля.
Да, я знаю это и молчу. А глупое сердце требует еще чего-то в ответ на его любезность, в благодарность за выдачу авансом пятнадцати тысяч ливров, за подаренный перстень в тысячу пистолей, за улыбку, в которой было столько же горечи, сколько благосклонности. И вот я спасаю ему жизнь…»
«Ну, теперь, я надеюсь, – продолжал рассуждать д’Артаньян, – мое глупое сердце может успокоиться и считать, что поквиталось с господином Фуке.
Отныне король – мое солнце, и, раз с господином Фуке сердце мое поквиталось, горе тому, кто осмелится заслонить это солнце… Итак, вперед, за его величество короля Людовика Четырнадцатого!»
Окончив размышления, д’Артаньян пустил вскачь лошадь, которая плелась шажком, пока он был погружен в свои думы.
Хотя Зефир был прекрасным конем, однако он все-таки не мог бежать без остановки. На другой день после отъезда из Парижа д’Артаньян оставил его в Шартре, у своего приятеля, содержателя гостиницы, и расстояние между Шартром и Шатобрианом проехал на почтовых лошадях.
Последний город был настолько отдален от берега, что никто не мог догадаться, едет д’Артаньян к морю или нет, и в то же время настолько отдален от Парижа, что никто не мог заподозрить в д’Артаньяне посланца его величества Людовика XIV.
В Шатобриане д’Артаньян отказался от услуг почты и купил себе лошадь, такую жалкую на вид, что сесть на нее всякий офицер счел бы для себя позором. За исключением масти, эта лошадь сильно напоминала д’Артаньяну того знаменитого оранжевого коня, с которым он, вернее, на котором он вступил в свет. Впрочем, на нее сел уже не д’Артаньян, а простой горожанин в кафтане серо-стального цвета и коричневых штанах – нечто среднее между светским и духовным лицом; сходство с последним усиливала большая черная шляпа, надетая поверх потертой бархатной скуфейки. Д’Артаньян был без шпаги, только с толстой палкой на шнуре, висевшей на руке; под плащом, на всякий случай, он спрятал хороший кинжал длиною в десять дюймов.
Новая лошадь, купленная в Шатобриане, довершила перерождение. Д’Артаньян назвал ее Хорьком.
– Уж если я Зефира заменил Хорьком, – сказал себе д’Артаньян, – мне следует изменить и собственное имя. Из д’Артаньяна я стану просто Аньяном: это имя больше подходит к моему серому платью, круглой шляпе и потертой скуфейке.
Д’Артаньян пустился в путь на Хорьке, пробегавшем резвой иноходью добрых двенадцать лье в день благодаря своим сильным и тонким ногам, которые разглядел под густой шерстью опытный глаз д’Артаньяна.
Дорогой наш путник изучал холодный, неприветливый край, по которому он проезжал, придумывая благовидный предлог, чтобы попасть на Бель-Иль и осмотреть там все, не возбуждая подозрений.
По мере приближения к Бель-Илю д’Артаньян все более убеждался в трудности возложенного на него поручения.
В Бретани, в этом отдаленном старом герцогстве, которое в те времена не было – да и теперь еще не стало – французским, народ не знал французского короля; больше того – не хотел его знать. Из политики простые люди усвоили одно-единственное: прежних герцогов не стало, и вместо них неограниченно царили местные сеньоры. Над сеньорами – бог, которого никогда не забывали в Бретани. Из всех сеньоров, владельцев замков и колоколен, самым могущественным, богатым, а главное – популярным, был Фуке, владелец Бель-Иля.
Даже здесь, поблизости, таинственный остров был окружен легендами. Не каждый мог туда проникнуть. Остров, в шесть лье длиною и в шесть шириною, был ленным владением, долго внушавшим народу почтение, потому что он был связан с именем де Реца, которое наводило здесь страх.
Уединенное положение Бель-Иля на расстоянии шести лье от французского берега делало его совершенно независимым, подобно тем величественным кораблям, которые, пренебрегая гаванями, смело бросают якорь среди океана.
Д’Артаньян разузнал все это, ничем не выдавая своего удивления. Он узнал также, что самые точные сведения о Бель-Иле можно добыть в Рош-Бернаре, довольно крупном городе, расположенном в устье Вилены. Может быть, оттуда ему удастся пробраться в Бель-Иль, а не то он проедет через солончаки в Геранд или Круазик и подождет там удобного случая переправиться на Бель-Иль. После отъезда из Шатобриана Д’Артаньян убедился, что для Хорька не было ничего невозможного, когда им управлял Аньян.
Прибыв в Рош-Бернар, мушкетер остановился в гостинице, где спросил себе на ужин жареного чирка, бретонских лепешек и сидра, еще более бретонского, чем все остальное.
Глава 19.
Д’АРТАНЬЯН ЗНАКОМИТСЯ С ПОЭТОМ, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛСЯ НАБОРЩИКОМ, ЧТОБЫ ПЕЧАТАТЬ СВОИ СТИХИ
Прежде чем сесть за стол, Д’Артаньян, по своему обыкновению, решил собрать кое-какие сведения. Но он хорошо знал аксиому любопытства: расспрашивая других, надо и самому приготовиться к вопросам с их стороны, а потому принялся подыскивать подходящего собеседника.
Во втором этаже гостиницы расположилось двое постояльцев, по-видимому, также дожидавшихся ужина.
Один из них путешествовал в сопровождении слуги и, вероятно, занимал значительное общественное положение. Д’Артаньян успел заметить стоявших в конюшне двух прекрасных, сытых лошадей, на которых приехали путешественник и его слуга.
Другой маленький, тщедушный человек, в пыльном балахоне, поношенной одежде и в сапогах, потрепанных скорее от ходьбы, чем от верховой езды, приехал из Нанта на тележке, запряженной лошадью совершенно под стать Хорьку. В тележке лежало несколько больших тюков, завернутых в куски линялой материи.
– Вот подходящий для меня человек, – решил д’Артаньян. – Моего поля ягода. Почему бы господину Аньяну в его старом сером кафтане и потертой скуфейке не поужинать с господином в драных сапогах, путешествующим на старой лошади?
И Д’Артаньян позвал хозяина гостиницы, приказал подать ему ужин в комнату постояльца со скромной внешностью, сам поднялся по деревянной лестнице и постучался в дверь его комнаты.
– Войдите, – пригласил незнакомец.
Д’Артаньян вошел, сложив губы бантиком, с тарелкой под мышкой, держа в одной руке шляпу, в другой – свечу.
– Простите, сударь, – сказал он, – я путешествую, как и вы, и ни с кем не знаком в этой гостинице, а у меня скверная привычка скучать, когда приходится ужинать в одиночестве. Все, что я ем, кажется мне невкусным и не идет впрок. Я увидел вас, когда вы сошли вниз и приказывали, чтобы вам открыли устрицы. Вы мне очень понравились. Кроме того, я заметил, что у вас точно такая же лошадь, как у меня, и хозяин, вероятно поэтому, поставил их в конюшне рядом. Почему бы, сударь, раз лошади подружились, не соединиться и их владельцам? Вот я и пришел просить у вас разрешения поужинать вместе с вами. Зовут меня Аньян. Я – управляющий одного богатого вельможи, который желает приобрести солончаки в этой местности и послал меня посмотреть, не найдется ли здесь что-нибудь подходящее. Позвольте мне прибавить, сударь, что я был бы счастлив, если бы моя физиономия так же понравилась вам, как пришлась мне по сердцу ваша.
Д’Артаньян, в сущности, видел незнакомца в первый раз, потому что не успел рассмотреть его внизу.
У него были блестящие черные глаза, желтоватая кожа и морщины на лбу; на вид ему было лет пятьдесят. В общем, черты его лица выражали добродушие, хотя во взгляде светилось лукавство.
«Этот человек, – подумал д’Артаньян, – должно быть, много работал головой; может быть, это ученый, потому что нижняя часть лица – рот, нос и подбородок – очень мало выразительна».
– Сударь, – отвечал тот, кого так тщательно изучал д’Артаньян, – вы оказываете мне большую честь. Не могу сказать, чтобы я когда-либо испытывал скуку; у меня есть общество, которое не дает мне скучать, – добавил он с улыбкой, – но тем не менее я очень рад видеть вас.
В то же время человек в поношенных сапогах бросил тревожный взгляд на стол, где устриц уже не было и лежал лишь кусок соленого сала.
– Сударь, – поспешил сказать д’Артаньян, – сейчас хозяин принесет сюда прекрасную дичь и замечательные лепешки.
Во взгляде незнакомца д’Артаньян прочел опасение, что к нему хочет присоединиться субъект, ищущий случая угоститься на чужой счет. Д’Артаньян угадал правильно: при его последних словах лицо незнакомца сразу просветлело.
Действительно, через минуту хозяин принес названные блюда. Новые знакомые уселись за стол и по-братски разделили поданную пищу и оставшийся кусок соленого сала.
– А ведь хорошая вещь компания, не правда ли, сударь? – заметил д’Артаньян.
– Чем? – спросил с полным ртом незнакомец.
– Сейчас расскажу, – отвечал д’Артаньян.
Незнакомец приостановил работу своих челюстей, чтобы лучше слушать.
– Во-первых, – начал д’Артаньян, – вместо одной свечи, которая была у каждого из нас в отдельности, тут их две.
– Правда, – сказал незнакомец, изумленный правильностью этого замечания.
– Затем, вы, как я погляжу, отдаете предпочтение моим лепешкам, а я вашему салу.
– Тоже верно.
– Наконец, больше яркого света и пищи по вкусу я ценю удовольствие, получаемое в приятной беседе.
– Вы, я вижу, весельчак, – сказал незнакомец с улыбкой.
– Да, я человек веселый, как все люди с пустой головой. Вот вы другое дело: в ваших глазах светится гений.
– Ах, что вы, сударь…
– Позвольте предложить вам один вопрос.
– Какой?
– Вы ученый, не правда ли?
– Нет, но, пожалуй, вроде того… Я писатель.
– Ну, вот видите! – вскрикнул д’Артаньян, радостно хлопая в ладоши. Я не ошибся… Это чудесно.
– Почему же, сударь?
– Разве не счастье провести вечер в обществе писателя, и, может быть, знаменитого?
– Ну, положим, знаменитый – не совсем подходящее слово, – возразил незнакомец, покраснев.
– Скромен! О, как он скромен! – произнес в умилении д’Артаньян. Скажите же мне названия ваших произведений, если не хотите сказать ваше имя.
– Меня зовут Жюпене, сударь, – сказал незнакомец.
– Прекрасное имя, – похвалил д’Артаньян, – мне кажется, что я слыхал его.
– Я пишу стихи, – произнес поэт.
– Значит, я читал их.
– Я написал трагедию.
– Значит, я ее видел.
Поэт опять покраснел.
– О нет, ведь мои стихи не были напечатаны.
– Так, значит, я помню ваше имя по трагедии.
– Вы также ошибаетесь, потому что актеры бургундского театра не захотели ее играть, – сказал поэт с гордой улыбкой, тайна которой известна только непризнанным талантам.
Д’Артаньян закусил губу.
– Итак, вы видите, сударь, – продолжал поэт, – что вы ошибаетесь на мой счет: вы не знаете меня и не могли ничего обо мне слышать.
– Вот что меня сбивает с толку: имя Жюпене звучит красиво и кажется мне достойным широкой известности, как имена Корнеля, Ротру или Гарнье.
Я все-таки надеюсь, сударь, что за десертом вы познакомите меня с вашей трагедией. Это будет для меня лучшее пирожное, черт возьми!.. Простите, сударь, у меня вырвалось бранное слово, которое часто повторяет мой господин. Иногда и я позволяю себе вставить это словцо, конечно, в его отсутствие. Правда, сударь, сидр этот очень плох? Вы согласны? И кувшин какой-то кривобокий, еле стоит на столе. Надо бы подложить под него что-нибудь.
– Погодите.
Поэт пошарил в кармане и достал продолговатый четырехугольный кусочек металла толщиной в строку, длиной дюйма в полтора Но едва он вытащил его, как поспешил сунуть обратно, видимо, смущенный своей неосторожностью. Д’Артаньян заметил это: от него ничего не ускользало.
Он протянул руку к куску металла.
– Простите, вот интересная штука; можно посмотреть?
– Конечно, – ответил поэт, – но сколько вы ни будете рассматривать, вы все равно не поймете, для чего он предназначен, пока я не скажу.
Д’Артаньян заметил некоторое колебание в тоне поэта и поспешность, с какой он хотел спрятать обратно в карман кусок металла.
Он, по обыкновению, насторожился. Впрочем, несмотря на уверения Жюпене, он сразу же понял, что это такое.
– Вы догадываетесь, что это? – продолжал поэт.
– Нет, – ответил Д’Артаньян, – право, не знаю.
– Так знайте, сударь, – сказал Жюпене, – этот кусок металла – буква типографского шрифта.
– Да что вы!
– Прописная буква…
– Скажите пожалуйста, – вскричал Д’Артаньян, широко раскрыв глаза.
– Да, сударь, это Ж, начальная буква моего имени.
– Знаете, мне хочется сказать вам…
– Что?
– Нет, не стоит… Я хотел сказать глупость.
– Но почему же? – ответил Жюпене покровительственным тоном.
– Видите ли, я никак не могу понять, как из таких букв можно составить слово.
– Это вас интересует?
– Ужасно.
– Так вот, смотрите, сейчас я покажу вам эту штуку. Погодите минуту… Теперь смотрите внимательно. Д’Артаньян с величайшим вниманием наблюдал, как Жюпене вытащил из кармана семь-восемь литер, но несколько меньшего размера.
– Ого-го! – воскликнул Д’Артаньян.
– Что такое?
– Да у вас в кармане целая типография! Черт возьми! Это в самом деле любопытно.
– Не правда ли?
– Сколько узнаешь интересного, путешествуя!
– За ваше здоровье! – произнес обрадованный Жюпене.
– И за ваше здоровье, черт побери! Впрочем, этот отвратительный сидр недостоин человека, привыкшего утолять жажду из источника Иппокрены.
Ведь так, кажется, называете вы, поэты, источник вашего вдохновения?
– Да, сударь, наш источник называется именно так. Название это греческое и состоит из двух слов: первое hippos, что означает лошадь… и…
– Сударь, – перебил его Д’Артаньян, – я угощу вас напитком, название которого происходит от одного французского слова, что не делает его хуже… от слова виноград. От этого сидра меня тошнит. Позвольте-ка мне справиться у трактирщика, не найдется ли у него в погребке несколько хороших бутылок божансийского вина.
На зов д’Артаньяна тотчас же явился трактирщик.
– Сударь, – прервал собеседника поэт, – я боюсь, что у нас не будет времени распить вино, так как я должен воспользоваться приливом, чтобы сесть на барку.
– На какую барку? – спросил Д’Артаньян.
– На барку, отправляющуюся в Бель-Иль.
«В Бель-Иль, хорошо», – подумал мушкетер.
– О, вам нечего спешить, – заметил трактирщик, раскупоривая бутылку, – барка отходит только через час.
– Кто же предупредит меня? – спросил поэт.
– Ваш сосед по комнате, – ответил хозяин гостиницы.
– Но я почти не знаю его…
– Как только вы услышите, что он уходит, значит, и вам время ехать.
– Он тоже едет в Бель-Иль?
– Да.
– Этот господин со слугою, вероятно, какой-нибудь дворянин? – спросил Д’Артаньян.
– Право, не могу вам сказать.
– Неужели вы его не знаете?
– Знаю только, что он пьет то же вино, что и вы.
– Черт побери, вот какая честь для нас, – сказал д’Артаньян, наливая вино собеседнику, когда трактирщик ушел.
– Значит, вы никогда не видели, как печатают книги? – произнес поэт, возвращаясь к своей излюбленной теме.
– Никогда.
– Так вот: берутся буквы, составляющие слово…
И он с необыкновенной быстротой и ловкостью подобрал буквы.
– Хорошо, – кивнул д’Артаньян, – но как сделать, чтобы буквы держались вместе? – И он налил второй стакан вина своему собеседнику.
Жюпене усмехнулся с видом превосходства и вытащил из кармана металлическую линейку, на которой начал устанавливать буквы, придерживая их большим пальцем левой руки.
– А как называется эта железная штука? – спросил д’Артаньян. – Наверное, она имеет свое название?
– Она называется наборной линейкой, – сказал Жюпене, – с помощью ее составляются строки.
– Ну, вот и выходит по-моему: у вас в кармане целая печатня, – заключил д’Артаньян, смеясь таким простодушным смехом, что поэт окончательно попался на удочку.
– Нет, не совсем так, – ответил он, – но я ленюсь писать, и когда в голове у меня складывается рифмованная строчка, я сейчас же стараюсь набрать ее и отпечатать. Это избавляет меня от лишней работы.
«Черт побери! – подумал про себя д’Артаньян. – Это требует разъяснений».
Под каким-то благовидным предлогом он встал из-за стола и, сбежав с лестницы, быстро вошел в сарай, где стояла маленькая тележка Жюпене.
Острием своего кинжала он проколол материю одного из тюков и обнаружил, что он полон типографского шрифта, образцы которого поэт носил в кармане.
– Ага! – сказал д’Артаньян. – Хоть я еще не знаю, желает ли Фуке укрепить Бель-Иль материально, но духовное оружие он, во всяком случае, готовит.
И, довольный этим открытием, он снова вернулся к столу. Он узнал теперь все, что хотел, но все же просидел поэтом до тех пор, пока в соседней комнате не задвигаясь, собираясь в путь.
Поэт сейчас же поднялся. Он распорядился, чтобы запрягли его лошадь в тележку, которая ждала у дверей. Другой путешественник со своим слугою садились на лошадей во дворе.
Д’Артаньян проводил Жюпене до пристани. Тот погрузил на барку свою тележку с лошадью.
Второй путешественник и его слуга сделали то же со своими лошадьми.
Как ни старался д’Артаньян узнать имя неизвестного господина, это ему не удалось. Однако он постарался хорошо запомнить черты его лица.
Мушкетеру очень хотелось отправиться в Бель-Иль с обоими пассажирами, но опасение испортить дело победило любопытство и заставило его вернуться с берега в гостиницу. Вернувшись, он немедленно лег в постель, чтобы встать рано утром со свежей головой.
Глава 20.
Д’АРТАНЬЯН ПРОДОЛЖАЕТ СОБИРАТЬ СВЕДЕНИЯ
На следующий день с восходом солнца д’Артаньян собственноручно оседлал Хорька, угощавшегося всю ночь остатками овса двух своих соседей.
Мушкетер расспросил, о чем только мог, хозяина гостиницы, который показался ему хитрым, подозрительным и преданным душой и телом Фуке.
Чтобы не навлечь на себя подозрений, д’Артаньян повторил свою басню о покупке солончаков.
Отправиться отсюда в Бель-Иль значило вызвать толки, которые неминуемо дошли бы до замка. К тому же, как ни странно, путешественник со слугою остался для д’Артаньяна загадкой, несмотря на все вопросы, обращенные к хозяину, по-видимому, хорошо знавшему своего постояльца.
Порасспросив о солончаках, мушкетер направился к болотистой местности, оставив берег справа и углубившись в обширную печальную равнину, представлявшую собой море грязи, на котором местами серебрились отложения соли. Хорек смело ступал своими мускулистыми ногами по узеньким тропинкам, проложенным в солончаках.
Д’Артаньян, доверившись лошади, стал рассматривать три остроконечных утеса, возвышавшиеся на горизонте, точно копья, среди голой равнины.
Местечки Пириак, Батп и Круазик, похожие друг на друга, привлекли к себе его внимание. Когда мушкетер оборачивался назад, чтобы лучше ориентироваться, он видел на горизонте тоже три колокольни: Геранда, Пулигена и Сен-Жоашена. Они походили на кегли, между которыми он со своим Хорьком изображал шар. С правой стороны от него был ближайший маленький порт Пириак.
В тот момент, когда Д’Артаньян въехал туда, пять огромных барж, груженных камнем, вышли из гавани. Д’Артаньяну показалось странным, что камень вывозят из местности, где его, по-видимому, совсем нет. Со свойственным Аньяну простодушием он попробовал узнать у местных жителей причину такой особенности.
Старый рыбак ответил Аньяну, что камень не из Пириака и, конечно, не из болот.
– Где же он добывается? – спросил мушкетер.
– Его, сударь, привозят из Нанта и из Пенбефа.
– А куда его везут?
– В Бель-Иль, сударь.
– Вот как! – воскликнул Д’Артаньян тем же тоном, каким он выразил свое удивление поэту, когда просил познакомить его с секретами типографского дела. – А разве там что-нибудь строится?
– Как же, сударь. Господин Фуке каждый год ремонтирует свой замок.
– Разве он такой старый?
– Да, порядком.
«Тогда нет ничего удивительного. Каждый владелец имеет право чинить свою собственность, – подумал д’Артаньян. – Этак и мне бы сказали, что я укрепляю свой дом на Гревской площади, тогда как я просто-напросто собираюсь ремонтировать его. Мне кажется, что король получает неправильные донесения, которые вводят его в заблуждение…»
– Но все-таки, – продолжал он уже вслух, ибо возложенное на него поручение заставляло его быть недоверчивым, – согласитесь, милый человек, что камень этот везут странным путем.
– Почему же? – спросил рыбак.
– Камень доставляют из Нанта или Пенбефа по Луаре?
– Да, по течению реки.
– Это действительно удобно, но почему же его доставляют не прямо из Сен-Назера в Бель-Иль?
– Э, наши баржи плохи и непригодны для моря.
– Не все ли равно?
– Простите, сударь, вы, видать, никогда не плавали до морю, – прибавил рыбак не без оттенка презрения в голосе.
– Объясните мне это, милейший. Мне кажется, что проплыть из Пенбефа в Пириак, чтобы потом отправиться из Пириака в Бель-Иль, – все равно что совершить переезд из Рош-Бернара в Нант, а потом пуститься из Нанта в Пириак.
– По воде путь короче, – возразил невозмутимый рыбак.
– Но ведь так получается крюк.
Рыбак отрицательно покачал головой.
– Вы забываете о течении, сударь.
– Согласен.
– И о ветре.
– А!
– Конечно. Течение Луары доносит суда почти до Круазика. Если им нужно чиниться или пополнить команду, они идут в Пириак вдоль берега. Близ Пириака они встречают течение в другую сторону, которое несет их до острова Дюме.
– Хорошо.
– Оттуда течение Видены отбрасывает их к следующему острову – Гедику.
– Так.
– А от этого острова прямой путь на Бель-Иль. Море между островами как зеркало, по которому баржи плывут, словно утки по Луаре.
– А все-таки этот путь долог, – заметил упрямый Аньян.
– Да уж так приказал господин Фуке, – заключил рыбак, в знак почтения к этому имени приподнимая свою шерстяную шапку.
Быстрый и проницательный, как стальное лезвие, взгляд мушкетера открыл в сердце старика только наивную доверчивость, а в его чертах выражение полного и спокойного удовлетворения. Он произнес «так приказал господин Фуке» таким тоном, каким говорят: «воля божья».
Д’Артаньян потрепал по шее своего коня, и тот, еще раз показав свой прекрасный характер, двинулся в путь, ступая по солончакам и втягивая ноздрями сухой ветер, пригибавший прибрежные травы и жалкий вереск.
К пяти часам мушкетер приехал в Круазик.
Если б Д’Артаньян был поэтом, он залюбовался бы громадными отмелями шириной в целое лье, которые во время прилива покрываются водой, а когда море отступает, тянутся серыми, унылыми полосами, усеянными водорослями, мертвыми травами и белыми редкими валунами, напоминающими кости на кладбище.
Но он – солдат, политик, честолюбец – не находил утешенья даже в том, чтобы смотреть на небо и читать в нем надежду или предупреждение.
Для такого человека, как он, багровое небо означало только ветер и бурю. Белые легкие облака на синеве небосклона говорили всего лишь, что море будет спокойным. И Д’Артаньян решил:
«При первом же приливе я поплыву, хотя бы в ореховой скорлупе».
В Круазике, как и в Пириаке, мушкетер заметил на берегу громадные груды камней. Эти исполинские стены убывали с каждым приливом, так как камень увозили на остров Бель-Иль, что подтверждало подозрения, явившиеся у него в Пириаке.
Но что сооружал Фуке? Чинил ли он разрушенную стену? Возводил ли новые укрепления? Чтобы узнать это, надо было увидеть.
Д’Артаньян поставил Хорька в конюшню, поужинал, лег спать, а на следующий день, на рассвете, уже расхаживал по гавани, вернее, по гальке.
На отмели несколько рыбаков беседовали о сардинах и креветках.
Аньян подошел к ним с веселой, приветливой улыбкой.
– Будет сегодня ловля? – спросил он.
– Да, – ответил один из рыбаков, – мы ждем прилива.
– А где вы ловите рыбу, друзья?
– У берегов.
– А где ловится лучше?
– В разных местах, например, близ острова.
– Но до острова далеко.
– Не очень. Четыре лье.
– Четыре! Да это целое путешествие!
Рыбак расхохотался.
– Послушайте-ка, – наивно заметил Аньян, – ведь на расстоянии четырех лье уже не видно берега. Правда?
– Не всегда.
– Ну… словом, это далеко, даже слишком далеко, не то я попросил бы вас взять меня с собой и показать то, чего я никогда не видал.
– А что?
– Живую морскую рыбу.
– Вы из провинции? – спросил один рыбак.
– Да, из Парижа.
Бретонец пожал плечами и поинтересовался:
– А видели вы в Париже господина Фуке?
– Часто, – ответил Д’Артаньян.
– Часто? – повторили рыбаки и столпились около парижанина.
– Вы его знаете?
– Немножко. Он близкий друг моего господина.
– Ага! – протянули рыбаки.
– И еще, – прибавил Д’Артаньян, – я видел его замки в Сен-Манде, Во и его парижский дом.
– Хорош?
– Великолепен!
– Ну, не так хорош, как его замок в Бель-Иле, – заявил один рыбак.
– Ого! – воскликнул мушкетер и так презрительно расхохотался, что все присутствующие рассердились.
– Сразу видно, что вы не бывали на острове, – перебил самый любопытный из рыбаков. – Да знаете ли вы, что его усадьба занимает шесть лье и что там такие деревья, каких не увидишь и в Нанте!
– Деревья! В море-то? – воскликнул Д’Артаньян. – Желал бы я убедиться сам.
– Это нетрудно. Мы ловим рыбу у острова Гедика. Оттуда видны темные бель-ильские деревья и белый замок, который, как лезвие, врезается в море. Хотите посмотреть Бель-Иль?
– А это можно? – спросил Д’Артаньян.
– Все могут бывать там, – продолжал рыбак, – кто не желает зла Бель-Илю или его владельцу.
Легкая дрожь пробежала по телу мушкетера.
«Правда», – подумал он и произнес вслух:
– Если б я был уверен, что не буду страдать морской болезнью…
– В нем-то! – воскликнул рыбак, с гордостью указывая на свой красивый баркас с круглыми боками.
– Ну, уговорили, – сказал д’Артаньян. – Я отправлюсь посмотреть Бель-Иль, только вряд ли меня пустят.
– Нас же пускают.
– Вас? Почему?
– Потому что мы возим рыбу для экипажей каперов.
– Каперов?
– Ну да, господин Фуке построил два капера, чтобы преследовать не то голландцев, не то англичан, и мы продаем рыбу матросам этих маленьких судов.
«Ого! – подумал д’Артаньян. – Еще того лучше! Типография, бастионы, военные суда! Да, Фуке нешуточный противник, как я и полагал. Стоит потрудиться, чтобы поближе присмотреться к нему».
– Мы выйдем в половине шестого, – деловито прибавил рыбак.
– Я никуда от вас не уйду.
Действительно, когда подошло время, он увидел, как рыбаки подтащили свои баркасы к воде. Начинался прилив. Аньян сел в баркас, представляясь испуганным и смеша ребятишек рыбаков, которые наблюдали за ним своими умными глазенками.
Мушкетер лег на сложенный вчетверо брезент, предоставив трудиться рыбакам, и баркас, распустив свой большой квадратный парус, через два часа уже был в открытом море.
Д’Артаньян принес рыбакам счастье: так они ему говорили. Ему до того понравилась ловля, что он сам взялся за дело, то есть за лесу, крича и чертыхаясь от радости (да так, что изумил бы самих своих мушкетеров), когда лесу дергала новая добыча, заставлявшая его напрягать мускулы и проявлять силу и ловкость.
Веселое занятие отвлекло мысли мушкетера от его дипломатического поручения. Он воевал с огромным морским угрем, держась одной рукой за борт, чтобы поймать раскрытую пасть своего противника, когда хозяин баркаса произнес:
– Осторожно, как бы нас не увидели с Бель-Иля.
Эти слова произвели на д’Артаньяна впечатление разорвавшейся бомбы.
Он бросил лесу и морского угря, которые исчезли в воде.
На расстоянии не более полулье д’Артаньян увидел синеватый силуэт скал Бель-Иля, а над ним белую линию величавого замка.
Дальше показались леса, зеленые пастбища, скот.
Солнце, поднявшееся до четверти неба, бросало золотые лучи на поверхность моря и окружало волшебный остров словно сверкающей пылью. Благодаря ослепительному свету все тени падали четко, прорезая темными полосами блестящий фон лугов и стен.
– Эге, – сказал д’Артаньян, поглядывая на темные скалы, – вот, кажется, укрепления, которые не нуждаются ни в каком инженере. Где тут высадиться на эту землю? Сам бог сделал ее неприступной.
Рыбак переставил парус и повернул руль; баркас накренился, качнулся и устремился к маленькой круглой красивой гавани с новой зубчатой стеной.
– Это что, черт возьми? – спросил д’Артаньян.
– Локмария.
– А дальше?
– Это Бангос.
– А еще дальше?
– Соже… потом дворец.
– Боже ты мой! Целый мир! – заметил мушкетер. – А вот и солдаты.
– На острове тысяча семьсот человек, – с гордостью ответил рыбак. Знаете ли, что здешний гарнизон состоит, самое меньшее, из двадцати двух пехотных рот?
«Черт побери! – подумал д’Артаньян про себя. – Кажется, король был прав…»
И они пристали к берегу.
Глава 21.
ЧИТАТЕЛЬ, НЕСОМНЕННО, УДИВИТСЯ ТАК ЖЕ, КАК И Д’АРТАНЬЯН, ВСТРЕТИВ СТАРОГО ЗНАКОМОГО
Когда высаживаются хотя бы с самого маленького морского суденышка, всегда бывают некоторая суматоха и волнение, мешающие спокойно рассмотреть новое место. Качающийся трап, беготня матросов, прибой, крики и приветствия ожидающих на берегу – все это вызывает сложное чувство, приводящее в смущение.
Поэтому д’Артаньян, только постояв несколько минут на пристани, заметил в гавани и особенно в глубине острова множество рабочих.
Внизу д’Артаньян увидел пять барж, груженных камнем, которые отошли при нем из Пириака. Камень выгружали и переправляли на берег по цепочке двадцать пять – тридцать крестьян.
Крупные камни взваливали на тачки и перевозили туда же, куда и гальку, то есть к месту производства работ. Какие это были работы, д’Артаньян еще не мог разобрать.
Повсюду видна была такая же деятельность, какую заметил Телемак, высадившийся в Саленте.
Д’Артаньяну очень хотелось уйти подальше, но он боялся выдать свое любопытство и вызвать подозрение. Тем не менее, пока рыбаки торговались, продавая рыбу жителям городка, он отошел от них и, видя, что на него не обращают внимания, стал зорко осматривать все и всех.
Он тотчас же заметил многое, что не могло обмануть его солдатского взгляда. На двух концах порта сооружались две батареи, чтобы орудийный огонь скрещивался на оси водного бассейна, имевшего форму эллипса. Видимо, на этих выступах собирались установить береговые орудия, потому что д’Артаньян заметил, как строители заканчивали сооружение платформ в виде деревянных полукругов, на которых могут поворачиваться пушки на колесах для стрельбы во все стороны.
Рядом с каждой из этих батарей ставили корзины с землей для укрепления стен. Батареи имели амбразуры, и руководитель работ подзывал к себе то одних рабочих, которые связывали фашины, то других, вырезавших ромбы и прямоугольники из дерна для закрепления амбразур.
Судя по энергии, с какой велось строительство, можно было считать его почти законченным. Пушек еще не было, но дубовые основания для них были готовы; почва под ними была тщательно утрамбована, и, если на острове была артиллерия, меньше чем в два дня порт мог быть вооружен.
Когда д’Артаньян перевел взгляд с береговых батарей на укрепления самого города, он с изумлением убедился, что Бель-Иль защищен по новой системе, о которой при нем говорили графу де Ла Фер как о крупном и удачном новшестве, но применения которой на практике он еще видел.
Укрепления не возвышались над землей, как старинные валы, предназначенные для защиты города от штурма приставными лестницами, а, напротив, опускались на землю; вместо стен были рвы. Кроме того, рвы эти находились ниже уровня моря, и в случае нужды их легко было затопить с помощью подземных шлюзов.
Дощатый мост, перекинутый через ров для удобства людей, везущих тачки, соединял внутреннюю часть форта с наружной.
Д’Артаньян с наивным видом спросил, можно ли пройти по мосту, и в ответ услышал, что это никому не запрещено. Поэтому он перешел через ров и направился к группе землекопов. Ими командовал человек, которого д’Артаньян заметил еще раньше; он казался старшим инженером. На большом камне, служившем столом, лежал план, а в нескольких шагах трещала лебедка.
В первую очередь внимание д’Артаньяна привлек инженер. На нем был роскошный камзол, не соответствовавший обязанностям этого человека: инженеру скорее подводила бы одежда каменщика, чем костюм вельможи.
Это был очень высокий, широкоплечий человек в шляпе, разукрашенной перьями. Он делал величественные жесты и, казалось, – он стоял спиной, бранил за леность своих подчиненных.
Д’Артаньян подошел ближе.
В это мгновение человек в шляпе с перьями перестал размахивать руками, уперся кулаками в колени и, согнувшись, стал наблюдать, как шестеро дюжих мужчин пытались поднять обтесанный камень на деревянный обрубок, чтобы потом подвести под глыбу веревку лебедки.
Задыхаясь и обливаясь потом, строители изо всех сил старались приподнять камень на несколько дюймов над землей, в то время как седьмой готовился при первой же возможности сунуть под него толстый брусок. Но камень дважды вырывался у них из рук раньше, чем им удавалось достаточно поднять его, и рабочим приходилось отскакивать назад, чтобы глыба не отдавила им ног.
Человек в шляпе с перьями выпрямился и гневно спросил:
– Что это? Из соломы вы, что ли? Черт возьми!
Отойдите и посмотрите, как это делается.
«Гм, – подумал д’Артаньян, – не собирается ли он поднять эту глыбу?
Любопытно».
Землекопы отошли с понурым видом, покачивая головами; на месте остался только тот, кто держал деревянный брусок, – по-прежнему готовый исполнить свою обязанность.
Человек в шляпе с перьями подошел к камню, наклонился, просунул под него руки, напряг геркулесовы мышцы и ровным, медленным движением, напоминавшим ход машины, поднял глыбу на целый фут от земли. Рабочий воспользовался этим и подложил брус под камень.
– Вот! – сказал исполин, не бросив глыбу, а медленно опустив ее на подпорку.
– Ей-богу, – воскликнул д’Артаньян, – я знаю только одного человека, способного показывать такие фокусы.
– А? – спросил гигант и обернулся.
– Портос! – прошептал изумленный мушкетер. – Портос в Бель-Иле!
Со своей стороны человек в шляпе посмотрел на мнимого управляющего и узнал его, несмотря на непривычный костюм.
– Д’Артаньян! – вскричал, он краснея. – Тес! – прибавил он через мгновенье.
– Тес! – отозвался мушкетер.
В самом деле, если д’Артаньян разоблачил Портоса, то и Портос тоже поймал д’Артаньяна. В первую минуту в каждом из них сильнее всего говорило желание сохранить свою тайну.
Тем не менее они обнялись.
Они хотели скрыть от присутствующих свои имена, а не свою дружбу.
Но после объятий оба задумались.
«Почему Портос в Бель-Иле ворочает камни?» – спросил себя д’Артаньян, но, конечно, спросил мысленно.
Портос, менее искушенный в дипломатии, подумал вслух:
– Зачем вы в Бель-Иле? Что вы тут делаете?
Нужно было ответить без колебаний.
Если бы д’Артаньян не нашелся сразу, он бы никогда не простил себе этого.
– Я здесь потому, что вы в Бель-Иле, друг мой.
– Ага, – ответил Портос, видимо, сбитый с толку этим доводом, стараясь уяснить себе его с помощью своей известной нам сообразительности.
– Конечно, – продолжал д’Артаньян, не желавший дать своему другу опомниться, – я сначала поехал к вам Пьерфон.
– И не застали меня там?
– Нет, но я видел Мустона.
– Но ведь не Мустон сказал вам, что я здесь?
– Почему бы ему было не сказать мне этого? Разве я не заслуживаю доверия Мустона?
– Он сам этого не знал.
– О, вот причина, по крайней мере, не оскорбительная для моего самолюбия.
– Но как же вы добрались до меня?
– Э, дорогой мой, такой важный барин, как вы, оставляет следы всюду, где побывает, и я не уважал бы себя, если бы не умел находить моих друзей.
Даже столь льстивое объяснение не вполне удовлетворило Портоса.
– Но я ехал переодетым – значит, я не мог оставлять следов, – сказал он.
– Как же вы переоделись?
– Я приехал под видом мельника.
– Разве такой вельможа, как вы, Портос, может усвоить манеры простых людей настолько, чтобы обмануть других?
– Но клянусь вам, мой друг, я так хорошо играл свою роль, что все обманывались.
– Однако все же не настолько хорошо, чтобы я не мог отыскать вас.
– Да. Но как же это случилось?
– Погодите, сейчас расскажу. Представьте себе, Мустон…
– Ах, уж этот Мустон! – проворчал Портос, сдвигая две триумфальные арки, служившие ему бровями.
– Да погодите же. Мустон не виноват, так как он сам не знал, где вы.
– Конечно. И потому-то мне так хочется скорее все понять.
– Как вы нетерпеливы, Портос!
– Ужасно, когда чего-нибудь не понимаю.
– Вы все поймете. Ведь Арамис писал вам в Пьерфон?
– Да.
– Он написал, чтобы вы приехали до равноденствия?
– Да.
– Ну вот, – заключил Д’Артаньян, надеясь, что Портос удовольствуется этим объяснением.
Исполин глубоко задумался.
– Да, да, – сказал он наконец, – понимаю. Арамис звал меня до равноденствия, и потому вы поняли, что он просит меня приехать к нему. Вы спросили, где Арамис? Вы рассуждали так: «Где Арамис, там и Портос». Вы узнали, что Арамис в Бретани, и решили: «Портос в Бретани».
– Вот именно. Право, Портос, вы прямо колдун. Как вы все это сразу угадали! Приехав в Рош-Бернар, я узнал о возведении замечательных укреплений на Бель-Иле. Это подстрекнуло мое любопытство. Я сел в рыбачью лодку, не подозревая, что вы в Бель-Иле. Приехав и увидев человека, поднявшего такой камень, которого не сдвинул бы и сам Аякс, я воскликнул:
«Только барон де Брасье в состоянии проделывать такие штуки». Вы услыхали, повернулись, узнали меня, мы обнялись, и, ей-богу, если вы не против, давайте обнимемся еще раз.
– Вот как все просто объясняется, – произнес Портос.
И он обнял д’Артаньяна с таким горячим чувством, что в течение пяти минут мушкетер не мог вздохнуть.
– Да вы стали еще сильнее прежнего, – заметил д’Артаньян. – Хорошо еще, что только в руках!
Портос ответил приветливой улыбкой.
В течение пяти минут Д’Артаньян не мог перевести дыхание и за это время обдумывал нелегкую роль, которую ему придется играть. Надо было обо всем расспросить, самому ни на что не отвечая. Когда он окончательно отдышался, у него уже был выработан план кампании.
Глава 22.
В КОТОРОЙ СМУТНЫЕ ИДЕИ Д’АРТАНЬЯНА НАЧИНАЮТ ПОНЕМНОГУ ПРОЯСНЯТЬСЯ
Д’Артаньян немедленно начал наступление:
– Теперь, когда я вам все объяснил, мой друг, или, вернее, когда вы все угадали, скажите мне, что вы тут делаете, в этой пыли и грязи?
Портос отер лоб, с гордостью огляделся по сторонам и сказал:
– Но мне кажется, вы видите, что я тут делаю.
– Конечно, конечно, вы поднимаете камни.
– О, только чтобы показать этим лентяям, что такое настоящий мужчина!
– с презрением сказал Портос. – Но вы понимаете…
– Да, ворочать камни не ваше дело, а между тем многие, для которых это занятие их настоящее ремесло, не могут поднять их. Вот что заставило меня спросить: «Что вы делаете здесь, барон?»
– Я изучаю топографию.
– Топографию?
– Да, но что вы сами делаете в платье горожанина?
Д’Артаньян понял, что он напрасно выказал свое удивление. Портос воспользовался этим, чтобы на вопрос ответить вопросом.
К счастью, Д’Артаньян был к нему готов.
– Но ведь вы знаете, что я действительно горожанин.
Это платье соответствует моему общественному положению.
– Полно, полно, вы мушкетер.
– Ошибаетесь, дорогой друг: я подал в отставку.
– Как? Вы покинули службу?
– Да.
– Вы покинули короля?
– Навсегда.
Портос воздел к небу руки с видом человека, узнавшего нечто неслыханное.
– Да что же заставило вас решиться на это?
– Я был недоволен королем. Мазарини давно был мне противен, как вы знаете. И я на все махнул рукой.
– Но ведь Мазарини умер.
– Знаю. Как раз перед его смертью я подал в отставку, и два месяца тому назад мою отставку приняли. Тогда-то, чувствуя себя вполне свободным, я отправился в Пьерфон, чтобы повидаться с моим милым Портосом. Я слышал, что вы хорошо распределили время всех дней недели, и хотел немного пожить так, как вы.
– Друг мой, вы знаете, мой дом открыт для вас не на две недели, а на год, на десять лет, навсегда.
– Благодарю вас, Портос.
– Ах! Не нужно ли вам денег? – спросил Портос, побрякивая полсотнею луидоров, лежавших у него в кармане.
– Нет, мне ничего не нужно; я поместил свои сбережения к Планше, и он выплачивает мне проценты.
– Ваши сбережения?
– Да; почему вы считаете, что у меня не может быть сбережений, как у всякого человека?
– Я? Напротив, я всегда предполагал… Вернее, Арамис всегда предполагал, что у вас есть сбережения. Видите ли, я не вмешиваюсь в эти дела, но думаю, что сбережения мушкетера едва ли очень значительны.
– Конечно, по сравнению с вами, Портос, миллионером, я не богат. Но судите сами: у меня было двадцать пять тысяч ливров.
– Недурно, – любезно ответил Портос.
– А затем, – продолжал мушкетер, – двадцать восьмого числа прошедшего месяца я прибавил к ним двести тысяч ливров.
Глаза Портоса округлились, красноречиво спрашивая мушкетера: «Да у кого же ты украл такую сумму, дорогой друг?»
– Двести тысяч ливров! – воскликнул он наконец.
– Да, таким образом, вместе с двадцатью пятью тысячами, которые у меня были, и с деньгами, которые сейчас при мне, у меня теперь в общем двести сорок пять тысяч ливров.
– Ну! Откуда же у вас это состояние?
– Погодите, я после расскажу всю эту историю. Но так как мне еще нужно сообщить вам многое, отложим мое повествование до поры до времени.
– Отлично, – согласился Портос. – Значит, вы богаты! Но что же рассказывать?
– Расскажите, как Арамиса назначили…
– Ваннским епископом?
– Да, да, именно, – сказал д’Артаньян. – Наш милый Арамис! Он делает карьеру!
– Да, да. Он и на этом не остановится.
– Как? Вы думаете, что он не удовольствуется лиловыми чулками, и ему захочется красной шапки?
– Тес! Она ему обещана.
– Королем?
– Человеком посильнее короля.
– Ах, Портос, друг мой, вы говорите просто невероятные вещи.
– Почему невероятные? Разве во Франции не бывало лиц, более могущественных, чем король?
– Да, конечно. Во времена Людовика Тринадцатого сильнее короля был герцог Ришелье. Во времена регентства – кардинал Мазарини, во времена Людовика Четырнадцатого – это господин…
– Ну?
– Господин Фуке?
– Верно! Как вы сразу догадались!
– Значит, Фуке обещал сделать Арамиса кардиналом?
Лицо Портоса стало сдержанным и строгим.
– Сохрани меня боже, друг мой, вмешиваться в чужие дела, а главное выдавать тайны, которые людям желательно сохранить. Когда вы увидитесь с Арамисом, он скажет вам, что найдет нужным доверить.
– Правда, Портос, вы хранилище тайн. Вернемся же к вам.
– Хорошо, – согласился Портос.
– Итак, вы мне сказали, что изучаете здесь топографию?
– Именно.
– Ого, друг мой, вы пойдете далеко!
– Почему?
– Да ведь эти укрепления великолепны!
– Вы находите?
– Конечно, Бель-Иль неприступен, если не вести правильную осаду.
– Я тоже так думаю, – сказал Портос, потирая руки.
– Кто же так укрепил остров?
Портос принял важный, самодовольный вид.
– А вы не догадываетесь?
– Нет, я могу только сказать, что это сделал человек, изучивший все системы и выбравший лучшую.
– Тес, – произнес Портос, – пощадите мою скромность, милый мой д’Артаньян.
– Как! – воскликнул мушкетер. – Так это вы… О!
– Смилуйтесь, мой друг!
– Это вы придумали, распланировали, соорудили все эти бастионы, редуты, куртины, полумесяцы, это вы подготовляете этот крытый ход?
– Прошу вас!
– О Портос, вы достойны преклонения! Но вы всегда скрывали от нас свои таланты. Надеюсь, мой друг, вы все подробно покажете мне.
– Это очень просто. Вот мой план.
– Покажите.
Портос подвел д’Артаньяна к камню, служившему ему столом, на котором был развернут план. Внизу было написано ужасающим почерком Портоса, почерком, о котором мы уже имели случай упоминать:
«Вместо квадрата или прямоугольника, как это делалось до сих пор, придайте площади вид правильного шестиугольника. Этот многоугольник имеет то преимущество, что в нем больше углов, чем в четырехугольнике. Каждую сторону вашего шестиугольника (размер которого вы определите на месте) разделите пополам. От средней точки вы проведете перпендикуляр к центру многоугольника; он будет равняться длине шестой части периметра.
От крайних точек каждой стороны многоугольника вы проведете две диагонали, которые пересекут перпендикуляр. Эти две прямые образуют линии обороны…»
– Ого! – заметил д’Артаньян, дочитав до этого места. – Да это целая система, Портос!
– Да, полная, – сказал тот. – Хотите читать дальше?
– Нет, я прочел достаточно. Но, дорогой Портос, раз именно вы руководите работами, то зачем вы письменно изложили свою систему?
– А смерть, дорогой друг?
– Как смерть?
– Ну да. Все мы смертны.
– Правда, – вздохнул д’Артаньян, – у вас на все найдется ответ.
И он положил план на камень.
Хотя д’Артаньян продержал его в руках очень недолго, тем не менее под крупным почерком Портоса он разглядел гораздо более мелкие буквы, напоминавшие ему почерк, который он в молодости видел в письмах к Мари Мишон; только над этими буквами так усердно поработала резинка, что для всякого человека, менее проницательного, нежели наш мушкетер, следы стертых строк были бы незаметны.
– Поздравляю, мой друг, поздравляю! – сказал д’Артаньян.
– А теперь, не правда ли, вы знаете все, что хотели знать? – важно произнес Портос.
– О да! Только, пожалуйста, дорогой друг, окажите мне последнюю любезность.
– Говорите, я здесь хозяин.
– Скажите, что это за господин прогуливается вон там, за линией солдат?
– Это господин Жетар.
– А кто такой господин Жетар, мой друг?
– Это наш домашний архитектор.
– Какого же дома?
– Дома господина Фуке.
– Ага! – воскликнул д’Артаньян. – Вы, значит, тоже службе у господина Фуке, Портос? – Я? Почему? – спросил топограф, краснея до кончиков ушей.
– Но, говоря об архитекторе Бель-Иля, вы сказали: наш домашний архитектор, словно речь шла о замке Пьерфон.
Портос закусил губу.
– Мой дорогой, – сказал он, – ведь Бель-Иль принадлежит господину Фуке, как Пьерфон мне. Вы были Пьерфоне?
– Я только что говорил вам, что побывал там месяца два тому назад.
– Не встречали ли вы там господина, который разгуливал с линейкой в руке?
– Нет. Но если он действительно расхаживал там, я мог бы его встретить.
– Ну, так это был господин Буленгрен.
– А кто такой господин Буленгрен?
– Если кто-нибудь встретит его, когда он идет с линейкой в руке, и спросит меня: «Кто такой господин Буленгрен?», я отвечу: «Это наш домашний архитектор». Так вот, Жетар – такой же Буленгрен для господина Фуке.
Но он не касается укреплений, вы понимаете. Решительно не имеет к ним ни малейшего отношения, крепостными работами руковожу я.
– Ах, Портос! – воскликнул д’Артаньян, опуская руку, как побежденный, отдающий свою шпагу. – Ах, мой дорогой, да вы не только великий топограф, но и первоклассный диалектик.
– Не правда ли? – ответил Портос. – Это было отличное рассуждение.
И он надулся, как морской угорь, который сегодня утром выскользнул из рук д’Артаньяна.
– Ну, – продолжал мушкетер, – а другой господин, который ходит с Жетаром, тоже служит у Фуке?
– О, – презрительно ответил Портос, – это Жюпене или Жюпоне[1], поэтишка.
– Я думал, что у господина Фуке достаточно поэтов в Париже: Скюдери, Лоре, Пелисон, Лафонтен. Сказать правду, Портос, этот поэт не делает вам чести.
– Эх, друг мой, нас спасает то, что он живет здесь не в качестве поэта.
– А в качестве кого?
– Наборщика. И вы сейчас кстати напомнили мне, что я должен сказать два слова этому грубияну.
– Говорите.
Портос знаком подозвал Жюпене, который, узнав д’Артаньяна, не хотел подходить. Это заставило Портоса повторить приглашение более энергично.
Жюпене приблизился.
– А! – заметил Портос. – Вы здесь со вчерашнего дня, а уже выкидываете свои штуки!
– Как так, господин барон? – дрожа, спросил Жюпене.
– Ваш станок скрипел всю ночь, мешая мне спать.
– Сударь… – робко возразил Жюпене.
– Вам еще ничего не поручали печатать: не следовало пускать станок.
Что вы печатали сегодня ночью?
– Маленькое стихотворение, сочиненное мною.
– Маленькое! Бросьте. Станок так скрипел, что его становилось жалко.
Чтобы это больше не повторялось! Слышите?
– Да, господин барон.
– Хорошо, на сей раз я вам прощаю. Идите.
Поэт ушел так же смиренно, как и явился на зов.
– Ну, теперь, когда мы задали головомойку этому чудаку, позавтракаем.
– Хорошо, – согласился мушкетер, – позавтракаем.
– Только, – прибавил Портос, – замечу вам, мой друг, что завтраку мы можем уделить всего два часа.
– Что делать! Постараемся хорошенько распорядиться этим временем. Но почему у вас только два часа?
– Потому что в час начинается прилив, а с приливом я отправляюсь в Ванн. Однако я завтра же вернусь, а потому останьтесь здесь, мой друг, и будьте как дома. У меня хороший повар, отличный погреб.
– Нет, – ответил д’Артаньян, – я придумал еще лучше… Вы отплываете в Ванн, чтобы повидать Арамиса?
– Да.
– Ну, так я, нарочно приехавший из Парижа, чтобы встретиться с Арамисом, поеду с вами.
– Прекрасная мысль!
– Мне следовало начать с того, чтобы повидать Арахиса, а потом вас.
Но человек предполагает, а бог располагает. Я начал с вас, а кончу Арамисом.
– Отлично.
– А долго ехать до Ванна?
– О, всего шесть часов: три часа морем отсюда до Сарзо и три часа по дороге от Сарзо до Ванна.
– Как удобно! И вы часто бываете в Ванне? Ведь до епископства так близко.
– Да, раз в неделю. Подождите, я захвачу с собою план.
Портос взял план, тщательно сложил его и спрятал в объемистый карман.
– Недурно, – прошептал про себя д’Артаньян. – Кажется, я теперь знаю, какой инженер в действительности укрепляет Бель-Иль.
Через два часа с приливом Портос и д’Артаньян отплыли в Сарзо.
Глава 23.
КРЕСТНЫЙ ХОД В ГОРОДЕ ВАННЕ
Переправа от Бель-Иля к Сарзо заняла немного времени благодаря одному из тех быстроходных каперов, предназначенных для погони за неприятелем, о которых д’Артаньяну говорили рыбаки. Они стояли на рейде в Локмария, и один из них, с командой вчетверо меньшей, чем полный экипаж военного времени, поддерживал связь между Бель-Илем и материком.
Д’Артаньян еще раз успел убедиться, что Портос, отличный инженер и топограф, плохо посвящен в государственные тайны.
«Конечно, – подумал он, – в Ванне я за полчаса узнаю больше, чем Портос узнал в Бель-Иле за два месяца. Но чтобы узнать кое-что, надо, чтобы Портос не прибегнул к единственной военной хитрости, которую я оставил в его распоряжении. Надо помешать ему предупредить Арамиса о моем появлении».
Теперь все заботы мушкетера заключались в том, чтобы присматривать за Портосом.
Надо заметить, однако, что Портос совсем не заслуживал такого недоверия. Он и не помышлял о худом. Может быть, в первую минуту своего появления д’Артаньян и внушил ему некоторое подозрение; но почти тотчас же Д’Артаньян снова занял в его добром и мужественном сердце то место, которое он занимал в нем всегда, и ни малейшая тень не омрачала взгляда Портоса, когда он с нежностью устремлял глаза на своего друга.
Когда они высадились, Портос спросил, ждут ли его лошади; действительно, они ждали на перекрестке дороги, которая, огибая Сарзо, идет к Ванну.
Лошадей было две: одна для дю Баллона, другая для его конюшего.
С той поры как Мушкетон передвигался только в тележке, Портос завел себе конюшего.
Д’Артаньян ждал, что Портос предложит послать конюшего за лошадью, и собирался отказаться от этой любезности… Но ничего подобного не случилось. Портос просто приказал слуге сойти с седла и ждать его возвращения в Сарзо, а д’Артаньяну предложил сесть на лошадь конюшего.
Тот так и сделал.
– Ну, вы человек предусмотрительный, Портос, – сказал мушкетер своему другу, садясь на лошадь.
– Да, но это любезность Арамиса. Моих лошадей здесь нет, и Арамис предоставил в мое распоряжение свои конюшни.
– Черт возьми! Отличные лошади, хотя и епископские, – заметил Д’Артаньян. – Впрочем, ведь Арамис не обыкновенный епископ.
– Святой человек, – гнусаво произнес Портос, воздев глаза к небу.
– Значит, он сильно переменился, ведь мы знали его нечестивцем.
– На него снизошла благодать.
– Великолепно, – воскликнул Д’Артаньян. – Теперь мне еще больше хочется его видеть.
И он пришпорил лошадь, ускорив ее шаг.
– Ого, – сказал Портос, – если мы поедем так, то будем на месте через час, а не через два.
– А далеко это отсюда?
– Четыре с половиной лье.
– Значит, надо ехать быстро.
– Знаете, мой друг, – заметил немного погодя д’Артаньян, – ваша лошадь уже вспотела.
– Да, очень жарко. Видите, показался Ванн?
– Отлично вижу; кажется, очень красивый город.
– А вы никогда не бывали в нем?
– Никогда.
– И не знаете города?
– Нет.
– Так смотрите, – сказал Портос, привставая на стременах, что заставило его лошадь присесть на передние ноги. – Видите вон там залитый солнцем шпиль?
– Вижу.
– Это собор святого Петра. Теперь смотрите: видите в предместье второй крест?
– Вижу.
– Это Сен-Патерн, любимая приходская церковь Арамиса. По преданию, святой Патерн был первым, ваннским епископом. Правда, Арамис говорит другое. Но ведь он такой ученый, что, может быть, это только паро… пара…
– Парадокс? – подсказал Д’Артаньян.
– Вот именно. Благодарю. Язык плохо слушается меня. Очень жарко.
– Продолжайте, мой друг, – сказал Д’Артаньян, – продолжайте свои интересные объяснения. Что это за огромное белое здание, в котором много окон?
– А! Это коллегия иезуитов. Вы попали в самую точку. Видите рядом с коллегией большой дом с башенками прекрасного готического стиля, как говорит этот дурак Жетар? Там живет Арамис.
– Как? Не в епископстве?
– Нет, епископский дом – развалина. Кроме того, он стоит в городе, Арамису же больше нравится предместье. Оттого он больше и любит Сен-Патерн, что эта церковь в пригороде. К тому же в предместье есть фехтовальный зал, площадка для игры в мяч и доминиканский монастырь. Вот он, с колокольней до самого неба. Предместье точно отдаленный город: стены, башни, рвы; даже набережная доходит до него, и к ней пристают суда. Если бы наш капер не сидел на восемь футов в воде, мы бы подплыли, распустив паруса, к самым окнам Арамиса.
– Портос, друг мой, – воскликнул д’Артаньян, – вы сущий кладезь премудрости, источник глубоких и остроумных размышлений. Вы меня поражаете.
– Вот мы и приехали, – сказал Портос, с обычной скромностью меняя тему разговора.
«И кстати, – подумал д’Артаньян, – лошадь Арамиса тает на глазах, словно сделана из льда или снега».
Они въехали в предместье, но едва сделали шагов сто, как с изумлением увидели цветы и листья, покрывавшие улицу. На древних ваннских стенах висели старинные, редкие ковры. С железных балконов свешивались белые драпировки, усеянные букетами. На улицах не было ни души: чувствовалось, что все население собралось где-то в одном месте.
Внезапно, повернув за угол, д’Артаньян и Портос услышали пение. Разряженная по-праздничному толпа виднелась сквозь дым ладана, который синеватыми клубами поднимался к небу; целые тучи розовых лепестков взвивались до окон вторых этажей. Над потоком голов виднелись кресты и хоругви, под сенью которых шли молодые девушки в белых платьях и в венках из васильков.
По обеим сторонам улицы двигалась процессия, шли солдаты гарнизона с букетами в дулах ружей и на концах пик.
Это был крестный ход.
Пока д’Артаньян с Портосом, скрывая свое нетерпение, почтительно смотрели на процессию, к ним приблизился роскошный балдахин. Перед ним шло сто иезуитов и сто доминиканцев, а позади два архидьякона, казначей, исповедник и двенадцать каноников.
Под балдахином взору друзей представилось благородное бледное лицо, обрамленное черными с проседью волосами, с тонкими, строго сжатыми губами и узким, выдающимся вперед подбородком. Эта гордая голова была увенчана митрой, благодаря которой лицо епископа казалось не только величественным, но и аскетически сосредоточенным.
– Арамис! – невольно вскрикнул мушкетер при виде столь знакомого лица.
Прелат вздрогнул. Казалось, этот голос произвел на него такое же впечатление, как голос Спасителя на воскрешаемого мертвеца. Он медленно поднял глаза и посмотрел туда, откуда раздалось восклицание.
Невдалеке от себя он сразу заметил Портоса и д’Артаньяна.
Благодаря остроте своего взгляда д’Артаньян в несколько секунд увидел очень и очень многое. Образ прелата навсегда запечатлелся в его памяти.
Больше всего д’Артаньяна поразило одно обстоятельство.
Узнав его, Арамис покраснел, потом мгновенно потупил мелькнувшее в его пламенных глазах властное выражение и почти неуловимую дружескую нежность. Было очевидно, что Арамис мысленно спросил себя: «Как это д’Артаньян очутился тут с Портосом и зачем он явился в Ванн?»
Арамис понял все происходившее в душе д’Артаньяна, видя, что тот не опустил перед ним своего взгляда. Он знал ум и проницательность своего друга и боялся, что удивление и краска, залившая его лицо, выдадут его секреты. Это был прежний Арамис, постоянно скрывавший какую-нибудь тайну.
Чтобы освободиться наконец от этого пытливого взгляда, Арамис, точно генерал, прекращающий огонь ненужной уже батареи, протянул свою красивую белую руку, украшенную аметистовым пастырским перстнем, рассек воздух знамением креста и сразил своих друзей благословением.
Быть может, рассеянный мечтатель д’Артаньян, который был безбожником вопреки собственной воле, не склонился бы под этим святым благословением, если бы Портос не заметил его невнимания и не положил дружески руку на плечо своего товарища. Это ласковое прикосновение пригнуло мушкетера к земле.
Д’Артаньян пошатнулся: еще немного, и он упал бы ничком.
Тем временем Арамис проследовал дальше.
Едва д’Артаньян коснулся земли, как он, подобно Антею, пришел в себя и сердито повернулся к Портосу. Но в благих намерениях доброго Геркулеса нельзя было усомниться: им руководило только чувство религиозного приличия. И это подтвердили слова Портоса, всегда служившие ему не для того, чтобы скрыть мысль, а для того, чтобы ее дополнить.
– Как мило с его стороны, – сказал он, – что он особо благословил нас. Он положительно святой человек, и притом славный товарищ.
Менее убежденный, нежели Портос, в правильности такой оценки, д’Артаньян промолчал.
– Видите, дорогой друг, – продолжал Портос, – он нас заметил, и вместо того, чтобы двигаться обычным шагом как раньше, смотрите, как он торопится. Процессия идет вдвое быстрее. Наш милый Арамис хочет поскорее встретиться с нами, обнять нас.
– Правда, – громко ответил д’Артаньян.
Но про себя прибавил: «Все-таки эта лисица меня видела и теперь успеет приготовиться!»
Процессия удалилась, и путь был свободен. Портос и д’Артаньян направились прямо к епископскому дворцу, окруженному толпой, которая жаждала присутствовать при возвращении прелата.
Д’Артаньян заметил, что толпа эта состояла главным образом из горожан и военных. Он узнал в этом обычную ловкость своего друга.
В самом деле, Арамис не принадлежал к числу людей, ищущих бесполезной популярности. К чему была ему любовь ни на что не нужных приверженцев?
Женщины, дети, старики, эти обычные спутники пастырей, не составляли его свиты.
Десять минут спустя оба друга переступили порог епископского дворца.
Арамис вернулся точно триумфатор. Солдаты салютовали ему оружием как начальнику, горожане кланялись скорее как другу и покровителю, чем как главе церкви. В Арамисе было что-то напоминавшее римских сенаторов, в домах которых всегда толпились клиенты.
У самого подъезда он полминуты совещался с каким-то иезуитом, который, желая говорить с ним доверительно, сунул голову под балдахин. Наконец епископ вернулся к себе. Медленно затворились за ним двери, и толпа рассеялась, но пение и молитвы еще звучали.
Был прекрасный день. К морскому воздуху примешивался аромат земли.
Город дышал счастьем, радостью, силой.
Д’Артаньян точно чувствовал присутствие незримой всемогущей руки, которая создавала эту силу, эту радость, это счастье, разливая всюду аромат.
– О! – мысленно сказал он себе. – Портос накопил жира, у Арамиса прибавилось величия.
Глава 24.
ВЕЛИЧИЕ ВАННСКОГО ЕПИСКОПА
Портос и д’Артаньян вошли через особую дверь, известную только друзьям епископа.
Само собою разумеется, что проводником был Портос. Достойный барон везде чувствовал себя как дома, но в покоях его преосвященства епископа ваннского Портос, образцовый солдат, привыкший почитать то, что, казалось ему, стояло на нравственной высоте, и молчаливо преклонявшийся перед святостью Арамиса, вел себя сдержанно. Эту сдержанность д’Артаньян отметил в обращении Портоса со слугами и домочадцами Арамиса. Однако она не мешала Портосу задавать им вопросы, и друзья узнали, что епископ только что вернулся и сейчас появится в домашнем кругу, менее величественный, чем перед паствой.
Действительно, через четверть часа, в течение которых д’Артаньян и Портос смотрели друг на друга, открылась дверь залы, и появился епископ в домашнем облачении.
Арамис шел, высоко подняв голову, как человек, привыкший повелевать; край его суконного фиолетового одеяния был приподнят. Рука упиралась в бедро. Он не сбрил своих тонких усов и остроконечной бородки, по моде эпохи Людовика XIII.
Когда он вошел, в комнате распространился тонкий аромат его духов, всегда одних и тех же у элегантных людей и женщин большого света, так что создается впечатление, что это благоухание свойственно им самим.
Однако в духах Арамиса чувствовалось еще что-то церковное, отдававшее ладаном; аромат этот не пьянил, он проникал в человека, не ласкал чувства, а вызывал почтение.
Войдя в комнату, Арамис, не останавливаясь ни на мгновение, не произнеся ни слова – любые слова показались бы излишними в такую минуту, подошел к переодетому мушкетеру и сжал его в объятиях с такой нежностью, в которой самый подозрительный человек не обнаружил бы холодности или притворства.
Д’Артаньян также горячо обнял его.
Портос схватил нежную руку Арамиса своей громадной рукой, и д’Артаньян заметил, что Арамис протянул колоссу левую руку, как, должно быть, всегда делал. Портос, наверное, десятки раз причинял боль его пальцам, унизанным перстнями.
Покончив с приветствиями, Арамис посмотрел прямо в лицо д’Артаньяну, предложил ему стул, а сам сел в тени, предоставив свету падать на лицо собеседника. Эта уловка, обычная для дипломатов и для женщин, весьма напоминала прикрытия, которых ищут противники на поединках.
Д’Артаньян понял намерение Арамиса, но не показал виду. Он знал, что попался, но именно поэтому чувствовал себя на пути к открытиям. Он был старым воякой и не боялся мнимого поражения, надеясь извлечь из него все выгоды.
Первым заговорил Арамис.
– Ах, дорогой друг, милый д’Артаньян! – сказал он. – Какой радостный случай!
– Этот случай, мой почтенный товарищ, я назвал бы дружбой, – ответил д’Артаньян. – Я вас отыскал, как всегда, когда мне хотелось предложить вам какое-нибудь предприятие или когда у меня было несколько свободных часов, которые я мог посвятить вам.
– А! – без всякого подъема произнес Арамис. – Вы искали меня?
– Ну да, дорогой Арамис, – вмешался Портос, – и вот доказательство: он нашел меня в Бель-Иле. Правда, любезно?
– А-а… – протянул Арамис, – в Бель-Иле…
«Ну вот, – подумал д’Артаньян, – мой простодушный Портос, сам того не подозревая, начал обстрел».
– В Бель-Иле? – спросил Арамис. – В этой дыре, в этой пустыне! Да, это действительно любезно.
– А я сообщил ему, что вы в Ванне, – все тем же тоном продолжал Портос.
Д’Артаньян улыбнулся тонкой, почти иронической улыбкой.
– Ну, нет, я и сам знал это, я только хотел посмотреть…
– Что?
– Жива ли еще наша прежняя дружба; забьются ли при свидании наши сердца, огрубевшие от старости; вырвется ли еще из них радостный крик, которым приветствуют друзей.
– И что же? Вы должны быть довольны! – сказал Арамис.
– Так себе.
– Почему?
– Портос мне сказал: «тес!», а вы…
– Что я?
– А вы меня благословили.
– Что делать, мой друг, – с улыбкой проговорил Арамис. – Благословение – величайшая драгоценность бедного прелата.
– Полноте, друг мой!
– Уверяю вас.
– А между тем в Париже говорят, что Ванн одно из лучших епископств Франции.
– А вы говорите о благах временных? – с рассеянным видом заметил Арамис.
– Понятно: ведь я ими дорожу.
– Тогда поговорим о них, – с улыбкой произнес Арамис.
– Вы признаете, что вы один из богатейших французских прелатов?
– Дорогой мой, раз вы заводите речь о деньгах, скажу вам, что Ванн приносит двадцать тысяч ливров ежегодного дохода, ни больше ни меньше. В этой епархии сто шестьдесят приходов.
– Недурно, – заключил Д’Артаньян.
– Великолепно!.. – сказал Портос.
– Но, – продолжал мушкетер, не спуская глаз с Арамиса, – не навсегда же вы похоронили себя здесь?
– Простите, но я не признаю таких слов.
– Мне кажется, что, живя так далеко от Парижа, человек чувствует себя похороненным.
– Мой друг, я старею, – ответил Арамис. – Столичный шум и суета не годятся больше для меня. В пятьдесят семь лет ищешь покоя и размышлений.
Здесь я их нашел. Что может быть суровее и в то же время прекраснее этой страны? Здесь, дорогой Д’Артаньян, я нашел противоположное всему тому, что когда-то любил. А в конце жизни необходимо жить не так, как жил в начале. Порой ко мне наведываются удовольствия прежних времен, не отвлекая, однако, меня от забот о спасении души. Я еще живу на земле, а между тем с каждым часом приближаюсь к небу.
– Какое красноречие, мудрость, скромность! Вы – образцовый прелат, Арамис, поздравляю.
– Но, – с улыбкой ответил Арамис, – ведь вы же не для того только навестили меня, чтобы осыпать комплиментами… Скажите: что привело вас сюда? Неужели я так счастлив, что могу оказать вам какую-нибудь услугу?
– По счастью, нет, дорогой друг, – сказал мушкетер. – Ведь я богат и свободен.
– Богаты?
– Да, конечно, не так, как вы или Портос. У меня около пятнадцати тысяч ливров ренты.
Арамис недоверчиво посмотрел на него. Глядя на скромный костюм своего друга, он не мог допустить мысли, что мушкетер разбогател.
Д’Артаньян понял, что пора объясниться, и рассказал о своих приключениях в Англии.
Он видел, как глаза прелата во время его повествования то и дело вспыхивали, а тонкие пальцы трепетали.
Портос же не Только восхищался д’Артаньяном, а просто преклонялся перед ним и был вне себя от восторга. Когда Д’Артаньян умолк, Арамис спросил:
– А что же дальше?
– Вы видите, – отвечал мушкетер, – в Англии у меня есть друзья и собственность, а во Франции – деньги. И я вам предлагаю все, что имею.
Вот зачем я приехал.
Несмотря на всю свою твердость, Д’Артаньян не вынес выражения глаз Арамиса и перевел взгляд на Портоса. Так отскакивает шпага, наткнувшись на непреодолимое препятствие, и ищет нового направления.
– Однако, – сказал епископ, – это довольно странный костюм для путешествия.
– Он ужасен, знаю, но мне не хотелось ехать под видом военного или важного вельможи. Разбогатев, я стал скупым.
– И вы отправились в Бель-Иль? – не дав д’Артаньяну опомниться, спросил Арамис.
– Да. Я знал, что застану там Портоса и вас, – ответил мушкетер.
– Меня! – воскликнул Арамис. – Меня? Вот уже год, как я здесь и ни разу не переправился через пролив.
– О-о! – протянул Д’Артаньян. – Я не считал вас таким домоседом.
– Ах, дорогой друг, я уже совсем не тот. Мне трудно ездить верхом, и море меня утомляет. Я бедный, простой священник; я вечно страдаю, вечно жалуюсь; стремлюсь к строгой жизни, которая, как мне кажется, приличествует старости; я люблю беседовать со смертью. Я живу на одном месте, мой дорогой д’Артаньян, на одном месте.
– Тем лучше, мой друг, так как мы, вероятно, будем соседями.
– Да? – заметил Арамис не без удивления, которого он даже не старался скрыть. – Вы будете моим соседом?
– Ну да!
– Каким образом?
– Я хочу купить доходные солончаки между Пириаком и Круазиком. Представьте себе, мой друг, добыча соли даст около двадцати процентов чистого барыша: никаких убытков, никаких лишних затрат. Океан – верный, аккуратный поставщик – через каждые шесть часов будет приносить вклад в мою кассу. Я первый парижанин, придумавший такое предприятие. Не надо только разглашать этого. Мы скоро будем соседями. Я получу полосу в три лье за тридцать тысяч ливров.
Арамис бросил взгляд на Портоса, точно спрашивая, правда ли все это, не кроется ли тут какая-нибудь ловушка, но вскоре, точно устыдясь желания прибегнуть к такому слабому помощнику, он собрал все силы для нового штурма или новой обороны.
– Мне говорили, что у вас были неприятности при дворе, но что вы вышли из них так, как выходили из всякого положения, мой милый Д’Артаньян, то есть с воинскими почестями.
– Я! – воскликнул мушкетер с громким смехом, который, однако, не мог замаскировать его смущения, так как слова Арамиса внушили ему мысль, что прелату известно его новое положение при короле. – Расскажите мне об этом, мой милый Арамис!
– Да, мне, бедному епископу, затерянному в глуши, рассказывали, что король сделал вас поверенным своей любви.
– К кому?
– К госпоже Манчини.
Д’Артаньян вздохнул свободно.
– Не отрицаю, – ответил он.
– Король, говорят, увлек вас на заре за Блуаский мост, чтобы побеседовать со своей красавицей.
– Совершенно верно, – согласился д’Артаньян. – А, вам это известно?
Ну, в таком случае вам также известно, что я в тот же день подал в отставку.
– Это правда?
– О, друг мой, вполне.
– И тогда вы поехали к графу де Ла Фер? Ко мне? К Портосу?
– Да.
– Чтобы просто навестить нас?
– Нет. Я не знал, что вы не свободны, и хотел увезти вас с собой в Англию.
– Да, понимаю, и тогда вы, изумительный человек, один выполнили то, что хотели предложить нам сделать вчетвером. Я подозревал, что вы играли некоторую роль в этой замечательной реставрации, узнав, что вас видели на приемах у короля Карла, который говорил с вами как друг, вернее, как человек, вам обязанный.
– Но как вы узнали все это? – спросил д’Артаньян, опасавшийся, что сведения Арамиса подробнее, чем ему бы этого хотелось.
– Дорогой друг, – сказал прелат, – моя дружба похожа на заботливость старого ночного сторожа, который сидит в башенке у нас на молу. Этот человек каждый вечер зажигает фонарь, чтобы светить судам, возвращающимся домой. Он скрыт в своей будочке, и рыбаки его не видят; но он внимательно следит за ними, ищет их, зовет, ведет в гавань. Я похож на этого сторожа. Время от времени до меня доходят вести, напоминая обо всем, что я любил. И я слежу за старыми друзьями в бурном жизненном море; я, бедный наблюдатель, которому господь дал будочку, провожаю их мысленным взором.
– А что я делал после Англии? – спросил д’Артаньян.
– Ах, это уже насилие над моим зрением. Я ничего не знаю: глаза мои ослабели. Я жалел, что вы не вспомнили обо мне. Я скорбел о том, что вы меня забыли. Я был неправ. Я снова вижу вас, и это для меня праздник, клянусь вам, – великий праздник! А как поживает Атос? – прибавил Арамис.
– Очень хорошо, благодарю.
– А наш юный питомец Рауль?
– Он, на мой взгляд, унаследовал ловкость своего отца, Атоса, и силу своего опекуна, Портоса.
– А как вы убедились в этом?
– Я в этом убедился как раз накануне отъезда. На Гревской площади готовилась казнь: поднялись волнения. Мы очутились среди мятежной толпы, и нам пришлось поработать шпагами. Он действовал отлично.
– Ого! А что же он сделал? – улыбнулся Портос.
– Прежде всего выбросил из окошка человека, точно это был комок ваты.
– Отлично! – похвалил Портос.
– Потом фехтовал, как мы в хорошие дни.
– А почему поднялось возмущение? – спросил Портос.
Д’Артаньян отметил, что Арамис при вопросе Портоса остался совершенно спокоен.
– Из-за двух откупщиков, – ответил он, глядя на Арамиса, – которых повесили по приказанию короля; это были два друга господина Фуке.
Только легкое движение бровей прелата показало, что он слышал слова мушкетера.
– О! – воскликнул Портос. – А как звали этих друзей господина Фуке?
– Д’Эмери и Лиодо, – ответил д’Артаньян.
– Вам знакомы эти имена, Арамис?
– Нет, – пренебрежительно проговорил прелат. – Кажется, это финансисты?
– Именно.
– Как, неужели господин Фуке позволил повесить своих друзей? – вознегодовал Портос.
– Почему бы и нет? – спросил Арамис.
– Но мне кажется…
– Если этих несчастных повесили, значит, король велел их казнить.
Господин Фуке может управлять финансами, но жизнь и смерть людей не в его власти.
– Все равно, – проворчал Портос, – на месте господина Фуке я бы…
Арамис понял, что Портос сейчас скажет опасную глупость, и прервал разговор, заметив:
– Ну, дорогой д’Артаньян, оставим посторонних. Давайте лучше поговорим о вас.
– Да обо мне вам известно все. Нет, поговорим лучше о вас, Арамис.
– Я уже сказал, мой друг, во мне не осталось Арамиса.
– И даже аббата д’Эрбле?
– Даже его. Перед вами человек, которого господь взял за руку и поднял до положения, превысившего его надежды.
– Бог? – переспросил д’Артаньян.
– Да.
– Гм! Странно. А мне говорили, будто это сделал господин Фуке.
– Кто это сказал? – спросил Арамис, который, несмотря на все свои усилия, не мог скрыть легкого румянца, выступившего на его щеках.
– Базен.
– Глупец!
– Что и говорить, до гения ему далеко. Но он мне сказал это, а я повторяю его слова.
– Я никогда и в глаза не видел господина Фуке, – промолвил Арамис со спокойным и чистым взглядом девушки, ни разу еще не солгавшей.
– Но – возразил д’Артаньян, – если бы вы видели и даже знали его, в этом нет никакой беды. Господин Фуке – славный человек!
– А!
– Великий политик!
Арамис сделал жест, выражавший полное равнодушие.
– Всемогущий министр!
– Я подчиняюсь только королю и папе, – заметил Арамис.
– Гм! – произнес д’Артаньян самым наивным тоном. – Я говорю так, потому что здесь все бредят Фуке. Равнина принадлежит Фуке; солончаки, которые я собираюсь купить, – собственность Фуке; остров, на котором Портос стал топографом, принадлежит Фуке; гарнизоны принадлежат Фуке, галеры – тоже… Итак, сознаюсь, что меня не удивило бы, если бы вы подчинились ему, вернее, отдали бы в его власть свою епархию. Господин Фуке не король, но он такой же могущественный властелин, как король.
– Слава богу, я никому не принадлежу, кроме себя, – ответил Арамис, который в течение этого разговора следил за каждым движением д’Артаньяна, за каждым взглядом Портоса.
Но Портос остался совершенно неподвижен, а д’Артаньян бесстрастен.
Искусный противник, он ловко отпарировал все удары, и ни один не попал в цель. Тем не менее оба приятеля устали от борьбы, и приглашение к ужину было для всех облегчением.
За столом направление разговора переменилось.
Кроме того, и Арамис и д’Артаньян поняли, что ни тому, ни другому не удастся узнать ничего нового.
Портос ничего не понял из всей этой дуэли. Он не проронил ни слова, потому что Арамис знаком приказал ему молчать. И ужин для него был только ужином. Но Портос вполне довольствовался этим.
Итак, ужин прошел чудесно.
Говорили о войне и о финансах, об искусстве и о любви. Арамиса поражало каждое замечание д’Артаньяна о политике.
Изумленные взгляды Арамиса увеличивали недоверие мушкетера, а явное недоверие д’Артаньяна усиливало недоверие Арамиса.
Наконец д’Артаньян умышленно бросил имя Кольбера. Он приберег этот удар напоследок.
– Кто такой Кольбер? – поинтересовался епископ.
«Ну, это уж слишком! – проворчал себе под нос мушкетер. – Не будем же дремать, не будем!»
И он рассказал о Кольбере все подробности, какие Арамис мог пожелать узнать.
Ужин, вернее беседа Арамиса и д’Артаньяна, затянулся до часа ночи.
Ровно в десять Портос заснул на своем стуле, захрапев, как орган.
В полночь его разбудили, чтобы отправить в постель.
– Гм! – проворчал он. – Кажется, я задремал, а между тем все, что вы говорили, было очень интересно.
В час ночи Арамис проводил д’Артаньяна в приготовленную для него комнату, лучшую в епископском дворце.
В распоряжение мушкетера было предоставлено двое слуг.
– Завтра в восемь часов, – объявил епископ, прощаясь с д’Артаньяном, – если хотите, мы отправимся кататься верхом; конечно, и Портос поедет с нами.
– В восемь часов? Так поздно? – спросил д’Артаньян.
– Вы знаете, мне необходимо для сна семь часов – возразил Арамис.
– Правильно.
– Покойной ночи, милый друг, – и Арамис обнял мушкетера.
«Отлично! – мысленно усмехнулся д’Артаньян, когда дверь за Арамисом закрылась. – В пять часов я буду на ногах».
Приняв такое решение, он лег и заснул крепким сном.
Глава 25.
ПОРТОС НАЧИНАЕТ ЖАЛЕТЬ, ЧТО ПРИВЕЗ Д’АРТАНЬЯНА
Едва д’Артаньян потушил свечу, как Арамис, следивший сквозь занавеску за светом в комнате своего друга, на цыпочках прокрался к Портосу.
Исполин, улегшийся уже часа за полтора перед тем, раскинулся на перине. Он погрузился в то благодатное спокойствие первого сна, который у Портоса не могли нарушить ни колокольный звон, ни грохот пушек.
Дверь его комнаты тихо раскрылась под осторожной рукой Арамиса. Епископ подошел к спящему. Толстый ковер заглушал его шаги; впрочем, храп Портоса поглощал все остальные звуки. Арамис положил руку на плечо гиганта.
– Ну, милый Портос, – сказал он, – вставайте.
Голос Арамиса был нежен и ласков, но в нем звучал не совет, а приказание. Рука коснулась плеча легко, но она указывала на опасность.
Портос сквозь сон услышал эти слова и почувствовал прикосновение. Он вздрогнул.
– Кто тут? – загремел он.
– Тес, это я, – прошептал Арамис.
– Вы, милый друг? Но зачем вы меня будите?
– Чтобы сказать вам, что нужно ехать.
– Ехать? Куда?
– В Париж.
Портос подскочил и сел, устремив на Арамиса большие испуганные глаза.
– В Париж?
– Да.
– Ах ты боже мой! – вздохнул Портос и снова лег, точно ребенок, сопротивляющийся няньке, чтобы оттянуть для сна еще часок-другой.
– Тридцать часов верховой езды, – решительно прибавил Арамис. – Будут отличные сменные лошади.
Портос двинул ногой и застонал.
– Ну, ну, милый друг, вставайте, – повторял прелат с оттенком нетерпения.
Портос высунул из-под одеяла обе ноги.
– И мне необходимо ехать? – спросил он.
– Совершенно необходимо.
Портос встал с постели, и скоро пол и стены задрожали от его шагов, тяжелых, как шаги каменной статуи.
– Ради бога тише, милый Портос, – остановил его Арамис, – вы его разбудите!
– Ах, правда, – рявкнул Портос, – я и забыл. Но не беспокойтесь, я буду осторожен.
И, говоря это, он уронил пояс с пристегнутыми к нему шпагой, пистолетами и кошельком, из которого выпали со звоном рассыпавшиеся монеты. От этого шума кровь в Арамисе закипела, меж тем как Портос только громко расхохотался.
– Чудеса! – тем же тоном произнес он.
– Тише, Портос, тише!
– Правда…
И он действительно наполовину понизил голос.
– Я хотел сказать, – продолжал Портос, – что начинаешь копаться именно тогда, когда нужно торопиться, и особенно шумишь, когда нужно двигаться беззвучно.
– Да, правда. Но давайте опровергнем это мнение, Портос. Будем торопиться и молчать.
– Вы видите, я стараюсь, – проворчал Портос, натягивая штаны.
– Очень хорошо.
– Значит, это срочно?
– Да, и очень серьезно.
– Ого!
– Д’Артаньян расспрашивал вас в Бель-Иле?
– Ничуть.
– Не может быть! Припомните.
– Он спросил меня, что я делаю; я ответил: «Занимаюсь топографией». Я хотел сказать другое слово, которое вы однажды произнесли, но я никак не мог его припомнить.
– Тем лучше. О чем еще он вас спрашивал?
– Спросил, кто такой Жетар.
– Еще?
– Кто такой Жюпене.
– Не видел ли он случайно плана наших укреплений?
– Видел.
– Ах, черт возьми!
– Но будьте спокойны: я резинкой стер ваш почерк. Невозможно заподозрить, что вы дали мне указания относительно этих работ.
– У нашего друга зоркий глаз.
– Чего вы боитесь?
– Боюсь, что все откроется, Портос. Нужно предупредить великое несчастье. Я приказал запереть все двери: д’Артаньяна не выпустят до рассвета. Лошадь оседлана; вы домчитесь до первой подставы и к пяти часам утра проедете пятнадцать лье. Идем.
Арамис одел Портоса с ловкостью, не уступавшей искусству самого опытного камердинера. Портос, смущенный и в то же время сбитый с толку, не останавливал его и только рассыпался в извинениях.
Наконец он был готов. Арамис взял его за руку и вывел, заставляя осторожно переступать со ступеньки на ступеньку, не позволяя задевать за дверные косяки, поворачивая его то в одну, то в другую сторону, точно он, Арамис, был гигантом, а Портос карликом. Дух управлял материей.
Оседланная лошадь действительно ожидала во дворе.
Портос уселся в седло. Арамис сам взял лошадь под уздцы и провел ее по двору, устланному соломой, чтобы заглушить стук копыт. В то же время епископ сдавливал ноздри коня, чтобы он не заржал.
У наружных ворот Арамис притянул к себе Портоса, который готовился скакать, не спросив даже, зачем он едет.
– Теперь, друг Портос, – сказал ему на ухо епископ, – без отдыха до Парижа: ешьте, пейте, спите на лошади, не теряя ни минуты!
– Отлично. Ни разу не остановлюсь.
– Передайте это письмо во что бы то ни стало в собственные руки Фуке.
Необходимо, чтобы он получил его завтра до полудня.
– Получит.
– И помните об одном, мой друг.
– О чем?
– Что вы едете за патентом на титул герцога и пэра.
– О! – произнес Портос с блестящими глазами. – В таком случае я доскачу в сутки.
– Постарайтесь.
– Ну, отпускайте коня… Вперед, Голиаф!
Арамис отпустил не повод, а ноздри животного. Портос пришпорил Голиафа, и конь, как бешеный, рванулся с места галопом.
Арамис следил за всадником, пока тот не скрылся в темноте; потеряв его из виду, он вернулся во двор.
В комнате мушкетера не было движения. Слуга, дежуривший у его дверей, не видел света и не слышал никакого шума. Арамис осторожно запер входную дверь, отпустил слугу и лег спать.
Д’Артаньян в самом деле ничего не подозревал. Поэтому, проснувшись в половине пятого, он вообразил, что одержал победу. Неодетый, он подбежал к окну, которое выходило во двор. Светало. Двор был пуст; даже куры еще не сошли с насестов. Не было видно никого из слуг. Все двери были заперты.
«Отлично, полная тишина, – подумал д’Артаньян. – Во всяком случае, я проснулся раньше всех в доме. Оденемся».
И д’Артаньян оделся.
Но на этот раз он не старался костюмом Аньяна придать себе вид горожанина или духовного лица, о котором так заботился прежде. Ему даже удалось, подтянув пояс, застегнувшись, надев набекрень фетровую шляпу, отчасти вернуть себе тот военный облик, отсутствие которого поразило Арамиса.
Покончив с одеванием, он с притворной бесцеремонностью без предупреждения вошел в комнату хозяина дома. Арамис спал или притворялся спящим.
Большая раскрытая книга лежала на его ночном пюпитре; свеча в серебряном подсвечнике еще горела. Это доказывало, как мирно провел ночь прелат, с какими добрыми намерениями готовился проснуться.
Мушкетер поступил с епископом совершенно так же, как епископ поступил с Портосом. Он коснулся его плеча. Ясно было, что Арамис притворялся, потому что он, всегда отличавшийся таким чутким сном, не пробудился сразу, а заставил д’Артаньяна повторить свое прикосновение.
– А, это вы? – сказал он, потягиваясь. – Какая приятная неожиданность! Подумайте, во сне я совсем забыл, что вы у меня. Который час?
– Не знаю, – смутился д’Артаньян. – Кажется, рано, но у меня осталась военная привычка просыпаться с рассветом.
– Разве вы хотите ехать сейчас же? – спросил Арамис. – Помните, мы сговорились выезжать в восемь часов. Давайте так и сделаем.
– Может быть; но мне так хотелось увидеться с вами, что я подумал: чем скорее, тем лучше.
– А мой семичасовой сон? – остановил Арамис. – Смотрите, я рассчитывал на него, и мне придется возместить упущенное.
– Но мне кажется, прежде вы так не любили поспать. У вас была кипучая кровь, вы никогда не валялись в постели.
– Именно поэтому теперь я люблю полежать.
– О, сознайтесь, вы назначили восемь часов не ради сна.
– Боюсь, что вы станете смеяться надо мной, если я скажу правду.
– Говорите.
– От шести до восьми я привык молиться.
– Я не думал, что епископы подчиняются такому строгому уставу.
– Епископ, дорогой друг, должен соблюдать внешние приличия больше, чем какой-нибудь церковный служка.
– Черт возьми! Вот слова, которые меня примиряют с вашим преподобием: внешние приличия! Это – слова мушкетера! Да здравствуют внешние приличия!
– Не хвалите меня за них, а лучше простите, д’Артаньян. У меня вырвались очень мирские, очень светские слова.
– Значит, я должен уйти?
– Мне необходимо сосредоточиться, дорогой друг.
– Хорошо, я ухожу. Но, пожалуйста, ради язычника по имени д’Артаньян сократите ваши размышления и молитвы. Я жажду поговорить с вами.
– Хорошо, мой друг, обещаю вам, что через полтора часа…
– Полтора часа молитв и размышлений! Дорогой мои! А нельзя ли сократить?
Арамис рассмеялся.
– Вы по-прежнему очаровательны, молоды, веселы! – улыбался он. – Вы приехали в мою епархию, чтобы поссорить меня с благодатью.
– Вот как!
– О, я никогда не мог противиться вашим чарам, д’Артаньян! Вы будете стоить мне спасения души.
Д’Артаньян закусил губу.
– Хорошо, – усмехнулся он, – беру грех на себя. Быстро перекрестясь, прочтите одно «Отче наш», и едем!
– Тес, – перебил его Арамис, – мы больше не одни. Я слышу, что сюда идут.
– Отошлите их.
– Нельзя. Вчера я назначил им прием. Это директор иезуитской коллегии и настоятель доминиканского монастыря.
– Ваш штаб? Отлично.
– А вы чем пока займетесь?
– Разбужу Портоса и в его обществе стану дожидаться конца ваших совещаний.
Арамис не шевельнулся, не двинул бровью. Ни одного слова, ни одного жеста.
– Идите, – сказал он.
Д’Артаньян повернулся к дверям.
– Кстати, вы знаете, где помещается Портос?
– Нет, но я спрошу.
– Идите по коридору и откройте вторую дверь налево.
– Благодарю. До свиданья.
И д’Артаньян ушел в направлении, указанном епископом.
Через десять минут он вернулся.
Арамис сидел между настоятелем-доминиканцем и главой иезуитской коллегии совершенно в таком же положении, в каком мушкетер застал его однажды в гостинице Кревкера.
Их присутствие не смутило мушкетера.
– В чем дело? – неторопливо спросил Арамис. – Вы, кажется, хотите что-то сообщить мне, дорогой друг?
– Дело в том, – ответил д’Артаньян, пристально глядя в лицо Арамису, – что Портоса нет в комнате.
– Где же он может быть?
– Я спрашиваю вас об этом.
– А вы не узнавали у слуг?
– Спрашивал.
– Что же вам ответили?
– Что Портос часто уходит из дому, не предупредив никого, и что, вероятно, он ушел или уехал.
– Что же вы сделали?
– Я побывал в конюшне, – спокойно произнес мушкетер.
– Зачем?
– Чтобы посмотреть, уехал ли Портос верхом.
– И что же? – спросил епископ.
– В стойле номер пять нет лошади по имени Голиаф.
Мушкетер сильно волновался, между тем как Арамис вел разговор самым любезным тоном.
– О, я понимаю, – улыбнулся Арамис, подумав с минуту. – Портос уехал, чтобы сделать нам сюрприз.
– Сюрприз?
– Да. Канал, идущий отсюда к морю, славится своими утками, чирками и бекасами; это любимая дичь Портоса. Он привезет нам на завтрак дюжину вкусных птиц.
– Вы думаете? – засомневался д’Артаньян.
– Вполне уверен. Куда бы мог он иначе уехать?
Я уверен, что он взял с собой ружье.
– Возможно, – проговорил д’Артаньян.
– Знаете что, дорогой друг? Садитесь на коня и догоните его.
– Хорошо, – сказал д’Артаньян. – Сейчас поеду.
Арамис позвонил и велел вошедшему лакею распорядиться, чтобы оседлали лошадь, которую выберет господин д’Артаньян.
Подле дверей лакей отошел в сторону, чтобы пропустить вперед мушкетера.
В это время глаза лакея встретились с глазами его господина. Легкое движение бровей показало умному соглядатаю, что ему надо делать.
Д’Артаньян вскочил в седло. Арамис услышал стук подков о камни.
Через мгновение слуга вернулся.
– Что? – спросил его епископ.
– Монсеньер, он едет вдоль канала к морю, – ответил слуга.
– Хорошо, – отпустил его Арамис.
Действительно, мушкетер, отбросив все подозрения, ехал к океану в надежде увидеть среди дюн или на отмели исполинскую фигуру Портоса.
Два часа д’Артаньян отыскивал Портоса; наконец он вернулся домой.
«Мы, верно, разминулись, – думал он, – и сейчас оба мои товарища, должно быть, ждут моего возвращения».
Д’Артаньян ошибся. Он не нашел Портоса в епископском доме, так же как и на берегу канала.
На верху лестницы его ждал Арамис с опечаленным лицом.
– Вас не догнали, дорогой д’Артаньян? – еще издали крикнул он.
– Нет. А вы за мной посылали?
– Я в отчаянии, дорогой друг, в отчаянии, что заставил вас проехаться напрасно. В семь часов пришел священник из Сен-Патерна. На дороге он встретил дю Валлона, который, не желая никого будить, уехал тайком; ему же Портос поручил сказать, что он боится, как бы Жетар в его отсутствие не напортил чего-нибудь, а потому решил, воспользовавшись приливом, отправиться в Бель-Иль.
– Но ведь Голиаф не мог проскакать четыре лье по морю?
– Там добрые шесть, – поправил его Арамис.
– Тем более.
– Поэтому-то, милый друг, – с кроткой улыбкой заметил прелат, – Голиаф стоит в конюшне и, кажется, очень доволен, что на его спине нет Портоса.
Действительно, лошадь привели обратно с того места, где исполин сел на свежего коня. Таково было распоряжение прелата, от внимания которого не ускользала ни одна мелочь.
Мушкетер сделал вид, что вполне поверил этому объяснению.
Он начал притворяться под влиянием все более и более усиливавшихся в нем подозрений.
За завтраком он сидел между иезуитом и Арамисом и улыбался сидевшему напротив него доминиканцу, жирная физиономия которого была ему порядком противна.
Роскошный завтрак сильно затянулся. Великолепные испанские вина, прекрасные морбиганские устрицы, отборная рыба из устья Луары, исполинские пенбефские креветки, нежная полевая дичь украшали стол. Д’Артаньян много ел и мало пил, Арамис не пил совсем или, по крайней мере, пил только воду.
После завтрака Д’Артаньян сказал:
– Дайте мне ружье.
– Вы хотите пойти на охоту?
– Я думаю, что в ожидании Портоса мне лучше всего будет этим заняться.
– Возьмите любое со стены.
– Вы не отправитесь со мною?
– Ах, дорогой друг, очень бы хотел, но епископам охота запрещена.
– А! – ответил Д’Артаньян. – Я этого не знал.
– Кроме того, – добавил Арамис, – до двенадцати у меня дела.
– Значит, мне придется идти одному? – спросил д’Артаньян.
– Да, к сожалению. Но, главное, возвращайтесь к обеду.
– Право, у вас кормят так хорошо, что я не могу не вернуться.
Д’Артаньян встал из-за стола, поклонился своим сотрапезникам, взял ружье, но вместо того, чтобы отправиться на охоту, быстро направился в маленький ваннский порт.
Он несколько раз оглядывался, желая узнать, идут ли за ним: никого и ничего не было видно.
За двадцать пять ливров он нанял маленький рыбачий баркас и в половине двенадцатого отчалил, вполне уверенный, что его не выследили. И правда, за ним никто не ехал. Только иезуит, с утра стоявший на высокой колокольне своей церкви, не пропустил ни одного его шага, следя за ним в сильную подзорную трубу.
Без четверти двенадцать Арамис узнал, что лодка д’Артаньяна направилась к Бель-Илю.
Лодка шла быстро; сильный северо-западный ветер нес ее к острову.
По мере того как Д’Артаньян приближался к цели, он все пристальнее вглядывался в берег. Он искал глазами в толпе или среди укреплений яркий костюм Портоса и его массивную фигуру.
Поиски д’Артаньяна были напрасны: он высадился, никого не встретив, и первый же солдат, к которому он обратился, сказал ему, что господин барон еще не вернулся из Ванна.
Не теряя ни минуты, Д’Артаньян приказал рулевому держать курс на мыс Сарзо.
Несмотря на быстроту переправы, д’Артаньяна мучили нетерпение и досада, о которых могла бы рассказать только палуба баркаса: он без устали ходил по ней взад и вперед в течение трех часов.
От набережной, к которой пристал его баркас, д’Артаньян мигом добрался до епископского дворца.
Своим быстрым возвращением он думал смутить Арамиса. Ему хотелось упрекнуть Арамиса в лукавстве, сделав это сдержанно, но достаточно тонко, чтобы заставить Арамиса почувствовать все последствия такого поведения и вырвать у него хоть часть тайны. Он, наконец, надеялся словесной атакой, как штыковым ударом, разрушить таинственность, окружавшую Арамиса, и заставить его открыть свои карты.
Но в передней он встретил камердинера, который, глупо улыбаясь, преградил ему дорогу.
– К его преосвященству! – крикнул Д’Артаньян, стараясь рукою отстранить камердинера.
– К его преосвященству?
– Ну да, конечно. Разве ты не узнаешь меня, дурак?
– Конечно, вы шевалье Д’Артаньян. Но его преосвященства нет дома.
– Как? Его преосвященства нет дома? Где же он?
– Уехал.
– Куда?
– Не знаю, но, может быть, его преосвященство сообщает это вам в письме, которое он поручил мне отдать вашей милости.
И камердинер вынул из кармана письмо.
– Давай скорей, чучело! – вскричал Д’Артаньян, вырывая письмо из рук слуги. – Да, да, – прибавил он, пробежав глазами первые строки, – О, я понимаю!
И он прочитал вполголоса:
«Дорогой друг!
Крайне неотложное дело призывает меня в один из приходов моей епархии. Я надеялся повидаться с вами перед отъездом, но теперь потерял эту надежду, так как вы, вероятно, проведете в Бель-Иле два-три дня с нашим милым Портосом.
Развлекайтесь, но не старайтесь состязаться с ним за столом; я этого не посоветовал бы даже Атосу в самые лучшие его дни.
До свидания, дорогой друг! Поверьте, я глубоко сожалею, что не мог лучше и дольше воспользоваться вашим милым обществом».
– Черт возьми, – сказал д’Артаньян, – меня провели! Ах я дурак, болван, трижды идиот! Но посмотрим, чья возьмет в конце концов. О, меня обманули, как обезьяну, которой дают пустой орех!
И, отвесив пощечину улыбающемуся камердинеру, мушкетер выбежал из епископского дворца.
Как ни хорош был Хорек, для такой спешной поездки он не годился. Поэтому д’Артаньян выбрал на почтовом дворе лошадь, которая благодаря его шпорам и твердой руке доказала, что олени совсем не самые быстроногие создания в мире.
Глава 26.
Д’АРТАНЬЯН СПЕШИТ, ПОРТОС ХРАПИТ, А АРАМИС ДАЕТ СОВЕТ
Часов через тридцать – тридцать пять после описанных нами событий Фуке, по обыкновению приказав никого не принимать, сидел у себя в кабинете в знакомом уже нам доме в Сен-Манде и работал. Внезапно во двор влетела карета, запряженная четверкой взмыленных лошадей. Очевидно, ее ожидали, потому что четверо лакеев бросились к дверцам экипажа и открыли их.
Фуке поднялся из-за письменного стола и быстро подошел к окну, в то время как из кареты выходил прибывший гость, который с трудом сошел с подножки в три ступеньки, опираясь на плечи лакеев. Когда он назвал свое имя, один из слуг побежал к подъезду и исчез в передней. Слуга торопился сообщить о приезде гостя своему господину, но ему не пришлось стучаться в двери кабинета.
Фуке уже стоял на пороге. – Его преосвященство ваннский епископ, доложил лакей.
– Хорошо, – ответил Фуке.
Потом, наклонившись над перилами лестницы, по нижним ступеням которой уже поднимался Арамис, сказал:
– Вы, мой друг? Так рано?
– Да, я. Но истерзанный, разбитый, как видите.
– О, бедный друг! – посочувствовал Фуке, предлагая Арамису руку, на которую тот оперся.
Все слуги почтительно отступили.
– Ничего! – отозвался Арамис. – Все это не беда, раз я доехал. Это важнее всего.
– Говорите скорее, – сказал Фуке, запирая двери кабинета.
– Нас никто не подслушает?
– Будьте покойны.
– Дю Валлон приехал?
– Да.
– И вы получили мое письмо?
– Да. Дело, по-видимому, серьезно, раз оно потребовало вашего присутствия в Париже, в то время как вы так нужны в другом месте.
– Да, крайне серьезно.
– Благодарю, благодарю вас. В чем же дело? Но, ради бога, прежде всего отдохните, дорогой друг. Вы ужасно бледны.
– Мне действительно нехорошо. Но прошу вас, не обращайте на меня внимания. Дю Валлон ничего не сказал вам, отдавая письмо?
– Нет. Я услышал шум, подошел к окну и увидел нечто вроде мраморного всадника. Я вышел к нему; он мне протянул письмо, и его лошадь тотчас пала на месте.
– А он?
– Он тоже упал. Его подняли и отнесли в комнаты.
Прочтя письмо, я зашел к нему, чтобы расспросить о подробностях, но он так крепко спал, что не было возможности его разбудить. Мне стало его жаль; я приказал снять с барона сапоги и не тревожить его.
– Хорошо. Дело вот в чем. Вы видели в Париже д’Артаньяна?
– Конечно. Это человек умный и даже благородный, хотя по его милости погибли наши друзья Лиодо и д’Эмери.
– Увы, знаю. В Туре я встретил курьера, который вез мне письмо Гурвиля и депеши Пелисона. Вы думали об этом событии?
– Да.
– И вы поняли, что это было нападение на вас?
– Сознаюсь, у меня тоже явилась эта мрачная мысль.
– Не обманывайтесь… Умоляю вас, не обманывайтесь… выслушайте меня… Вернемся к д’Артаньяну. При каких обстоятельствах вы его видели?
– Он явился за деньгами с чеком короля.
– Личным?
– Подписанным его величеством.
– Видите! Так знайте, д’Артаньян побывал в Бель-Иле переодетый. Он выдавал себя за управляющего, которому его господин поручил купить участки для солеварен. А у д’Артаньяна один господин – король; значит, он был послан королем. Он видел Портоса.
– Кто такой Портос?
– Простите, я обмолвился. В Бель-Иле он встретил дю Валлона и теперь не хуже нас с вами знает, что Бель-Иль укреплен.
– И вы думаете, что его послал король? – в раздумье спросил Фуке.
– Не сомневаюсь.
– Ив руках короля д’Артаньян – опасное оружие?
– Самое опасное из всех.
– Значит, я с первого взгляда правильно оценил его.
– Как?
– Я хотел расположить его к себе.
– Если вы нашли, что это самый храбрый, умный и ловкий человек во всей Франции, вы его оценили верно.
– Значит, во что бы то ни стало нужно привлечь его на нашу сторону.
– Кого? Д’Артаньяна?
– Разве вы не разделяете моего мнения?
– Разделяю, но вы не привлечете его к себе.
– Почему?
– Потому, что мы упустили удобный момент. Он был не в ладах со двором; следовало воспользоваться этим. Но потом он побывал в Англии, способствовал реставрации, приобрел состояние и, наконец, вернулся на службу к королю. Это значит, что ему хорошо платят за службу.
– Мы дадим ему больше, вот и все.
– О, сударь, простите. У д’Артаньяна только одно слово, и когда он его дал, то не берет назад.
– Какой же ваш вывод? – встревожено спросил Фуке.
– Я считаю, что надо отразить страшный удар.
– Как?
– Погодите… Д’Артаньян явится к королю с отчетом.
– Я полагаю, вы его намного опередили.
– Приблизительно часов на десять.
– Значит, спешить нечего.
Арамис покачал головой.
– Посмотрите на эти несущиеся по небу облака, на ласточек, рассекающих воздух. Д’Артаньян быстрее облака и птицы; д’Артаньян – это несущий их ветер. Это сверхчеловек. Он мой ровесник, и я знаю его тридцать пять лет.
– Так что же делать?
– Выслушайте мои расчеты, господин Фуке. Я послал к вам дю Валлона в два часа ночи; он уехал за восемь часов до меня. Когда он явился?
– Приблизительно часа четыре тому назад.
– Вот видите! Я приехал на четыре часа скорее, чем он. А между тем Портос отличный наездник; он загнал восемь лошадей: я видел их трупы. Я проехал на почтовых пятьдесят лье, но у меня подагра, камни в почках, словом, я умираю от усталости. Мне пришлось в Туре отдохнуть; оттуда я ехал в карете полуживой. Мой экипаж едва не опрокинулся; иногда я лежал на его сиденье, иногда на стенке, а четверка лошадей шла карьером. Наконец я здесь, совершив путь на четыре часа быстрее, чем Портос. Но д’Артаньян не весит трехсот фунтов, как Портос; у него нет подагры и камней в почках, как у меня; это не наездник, а кентавр. Видите ли, он уехал в Бель-Иль, когда я отправился в Париж, и несмотря на то, что я опередил его на десять часов, д’Артаньян приедет через два часа после меня.
– Но ему может помешать какая-нибудь случайность.
– Для него не существует случайностей.
– А если не хватит лошадей?
– Он побежит быстрее самой быстрой лошади.
– Что за человек!
– Да, этого человека я люблю и восхищаюсь им.
Я люблю его, потому что он добр, благороден, честен; восхищаюсь им, так как для меня он воплощение человеческого могущества. Но, любя его, преклоняясь перед ним, я его боюсь и остерегаюсь. Итак, сударь, вот какой вывод: через два часа д’Артаньян будет здесь. Опередите его, поезжайте в Лувр, повидайтесь с королем раньше, чем к нему явится д’Артаньян.
– Что сказать королю?
– Ничего. Подарите ему Бель-Иль.
– О, д’Эрбле, д’Эрбле! Сколько планов рушится! – воскликнул Фуке. – И так внезапно!
– После неудавшегося плана всегда можно задумать и выполнить другой.
Никогда не следует приходить в отчаяние. Поезжайте, поезжайте, сударь, скорее.
– А наш отборный гарнизон? Король тотчас же сменит его.
– Когда этот гарнизон вступил в Бель-Иль, он был предан королю; теперь он ваш. То же будет со всяким другим через две недели. Не упреждайте событий. Неужели вы предпочитаете удержать два-три полка вместо того, чтобы через год подчинить себе целую армию? Разве вы не понимаете, что ваш теперешний гарнизон создаст вам сторонников в Ла-Рошели, в Нанте, в Бордо, в Тулузе, всюду, куда его пошлют? Поезжайте к королю, господин Фуке, поезжайте. Время идет, и пока мы его теряем, д’Артаньян летит по дороге как стрела.
– Вы знаете, господин д’Эрбле, что каждое ваше слово – семя, которое в моем уме прорастает и приносит плоды. Я еду в Лувр.
– Помните, д’Артаньяну не нужно ехать через Сен-Манде. Он прямо отправится в Лувр; нужно вычесть этот час из того времени, которое есть у нас в запасе.
– Может быть, у д’Артаньяна есть все, но у него нет моих английских лошадей. Через двадцать пять минут я буду в Лувре.
И, не теряя ни секунды, Фуке приказал подать лошадей. Арамис успел сказать ему:
– Возвращайтесь так же быстро, как поедете туда; буду ждать вас с нетерпением.
Через пять минут министр летел к Парижу.
Между тем Арамис попросил указать ему комнату, где отдыхал Портос.
На кровати лежал Портос. Его лицо покраснело, лучше сказать – полиловело, глаза опухли, рот был открыт. От храпа, который вырывался из глубин его груди, дрожали оконные стекла. Глядя на вздувшиеся мышцы его лица, на спутанные и прилипшие ко лбу волосы, на сильное движение поднимавшегося подбородка и плеч, нельзя было не почувствовать своего рода восхищения: сила, доходящая до такой степени, почти божественна.
По приказанию Пелисона слуга разрезал сапоги Портоса, потому что просто снять их не было ни малейшей возможности. Четверо лакеев тщетно пробовали стянуть их. Им даже не удалось разбудить Портоса.
Сапоги сняли, разрезав их на ремешки, и ноги исполина упали на кровать. С него срезали все остальное платье; отнесли в ванну и целый час продержали в теплой воде; надели на него чистое белье; уложили в согретую грелкой постель. Все это стоило большого труда. Усилия слуг пробудили бы мертвого, но Портос даже не открыл глаз, ни на секунду не прервал своего могучего храпа.
Арамис, худощавый и нервный, собрав все свое мужество, хотел превозмочь усталость и поработать с Гурвилем и Пелисоном, но, внезапно лишившись чувств, повалился на стул и не смог подняться. Его отнесли в соседнюю комнату. Вскоре отдых в удобной кровати успокоил его возбужденный мозг.
Глава 27.
ФУКЕ ДЕЙСТВУЕТ
Тем временем Фуке мчался к Лувру на своих английских лошадях.
Король работал с Кольбером.
Вдруг Людовик задумался. Два смертных приговора, которые он подписал, вступая на трон, время от времени вспоминались ему. Когда он сидел с отрытыми глазами, они вставали перед ним, как два траурных пятна. Когда он опускал веки, ему представлялись два пятна крови.
– Господин Кольбер, – внезапно повернулся он к интенданту, – мне иногда кажется, что люди, которых я осудил по вашему совету, не были так уж виновны.
– Ваше величество, они были выбраны из стаи откупщиков, чтобы покарать их в пример другим.
– Кто выбрал их?
– Необходимость, государь, – холодно ответил Кольбер.
– Необходимость! Великое слово! – прошептал молодой король.
– Великая богиня, ваше величество.
– Не правда ли, это были преданные друзья суперинтенданта финансов?
– Да, ваше величество, это были его друзья, которые за него отдали бы жизнь.
– Они ее и отдали, – заметил король.
– Правда, но, к счастью, без всякой пользы, а это не входило в их намерения.
– Сколько денег присвоили эти люди?
– Около десяти миллионов, причем шесть были конфискованы у них.
– И эти деньги у меня в казне? – спросил король с чувством отвращения.
– Да, ваше величество; но эта конфискация, которая должна была бы разорить Фуке, не достигла своей цели.
– Какой из этого вывод, господин Кольбер?
– Я считаю, что, если Фуке поднял против вашего величества толпу мятежников для того, чтобы спасти от казни своих друзей, он поднимет целую армию, когда самому понадобится избегнуть кары.
– Удивляюсь, – сказал король, – что, думая так о Фуке, вы давно не дали мне совета.
– Какого совета, ваше величество?
– Сначала скажите мне ясно и определенно, что вы думаете о Фуке.
– Я думаю, государь, что Фуке не довольствуется тем, что приобретает деньги, как кардинал Мазарини, отнимая таким путем у вашего величества часть вашего могущества, но и привлекает к себе всех любителей веселой, роскошной жизни, поклонников того, что бездельники называют поэзией, а политики – испорченностью; что, поднимая против вас, государь, подданных вашего величества, он наносит ущерб королевским правам, и если так будет продолжаться, он сделает из вашего величества слабого и незначительного короля.
– А как называют такие замыслы, господин Кольбер?
– Государственным преступлением.
– И что делают с такими преступниками?
– Их арестовывают, судят и карают.
– А вы уверены, что Фуке задумал совершить то преступление, которое вы ему приписываете?
– Более того, государь. Он уже приступил к исполнению своего замысла.
Есть очевидное, осязательное, вещественное доказательство его измены.
– Какое?
– Я узнал, что Фуке укрепляет Бель-Иль.
– С какой целью?
– С целью со временем защищаться от короля.
– Но если это верно, господин Кольбер, – Людовик, – необходимо немедленно же поступить как вы говорили: нужно арестовать Фуке!
– Невозможно!
– Я уже, кажется, говорил вам, что этого слова не должны произносить те, кто мне служит.
– Слуги вашего величества не могут помешать Фуке быть суперинтендантом.
– Так что же из того?
– Благодаря этой должности за него весь парламент, так же как и вся армия – благодаря его щедрости, все писатели – благодаря его любезности, все дворянство – благодаря его подаркам.
– Значит, другими словами, я бессилен против Фуке?
– Да, по крайней мере, в настоящую минуту, ваше величество.
– Вы плохой советчик, господин Кольбер.
– О нет, ваше величество, я не ограничиваюсь простым указанием на опасность.
– Полно. Как можно подкопаться под этого колосса?
И король с горечью засмеялся.
– Он поднялся благодаря деньгам, убейте его деньгами же, ваше величество.
– Лишить его должности?
– Это плохое средство.
– Укажите хорошее.
– Разорите его.
– Как?
– Воспользуйтесь любым удобным случаем.
– Каким?
– Вот, например, его королевское высочество будет венчаться. Свадьба должна быть великолепна. Это прекрасный повод потребовать у него миллион. Фуке, который охотно платит двадцать тысяч, когда он должен всего пять, конечно, без труда найдет миллион для вашего величества.
– Хорошо, – согласился Людовик XIV.
– Если вашему величеству угодно подписать ордер, я сам пошлю за деньгами.
И, подвинув королю бумагу, Кольбер подал ему перо.
В эту минуту дверь приоткрылась, и лакей доложил о приходе суперинтенданта финансов.
Людовик побледнел. Кольбер уронил перо и отошел от короля, которого он словно осенял черными крыльями, как злой ангел.
Фуке вошел и, как опытный царедворец, с первого же взгляда понял положение вещей. Положение было неутешительным для него, хотя он и сознавал свою силу. Маленькие черные, глаза Кольбера, расширенные завистью, и светлый, горевший гневом взгляд Людовика XIV не предвещали ничего хорошего.
Молчание, встретившее Фуке, сразу предупредило его о грозившей ему опасности.
Король молчал, пока Фуке дошел до середины комнаты. Юношеская застенчивость Людовика заставляла его сдерживаться. Фуке воспользовался удобным случаем.
– Государь, – сказал он, – я с нетерпением ждал возможности увидеть ваше величество.
– Почему? – заговорил король.
– Потому что хотел сообщить вашему величеству хорошую новость.
Не обладая великодушием и благородством Фуке, Кольбер во многих отношениях походил на него, не уступая ему в проницательности и знании людей. Кроме того, у него была способность владеть собой, которая лицемерам время обдумать и приготовиться, чтобы сильнее нанести удар.
Он угадал, что Фуке идет навстречу удару, который хотел нанести он, Кольбер. Его глаза блеснули.
– Какую совесть? – спросил король.
Фуке положил на стол свиток бумаги.
– Прошу ваше величество соблаговолить взглянуть на эту работу, – произнес он.
Король медленно развернул свиток.
– Планы? – удивился он. – Чего?
– Новой крепости, государь.
– А, – сказал король, – значит, вы занимаетесь тактикой и стратегией, господин Фуке?
– Я занимаюсь всем, что может принести пользу правлению вашего величества, – ответил Фуке.
– Прекрасные чертежи, – кивнул ему король.
– Без сомнения, ваше величество разбирается в этом плане? – проговорил Фуке, наклоняясь над бумагой. – Вот – пояс стен; тут – форты, передовые укрепления.
– А что кругом?
– Море.
– Что же это за место?
– Бель-Иль, – негромко произнес Фуке.
Услыхав это название, Кольбер сделал такое заметное движение, что король оглянулся, призывая его к сдержанности.
Суперинтенданта, видимо, нисколько не смутили на движение Кольбера, ни предупреждающий взгляд короля.
– Значит, господин Фуке, вы велели укрепить Бель-Иль?
– Да, государь, и я привез планы и счета вашему величеству, – ответил Фуке. – На это дело я истратил миллион шестьсот тысяч ливров.
– А для чего это? – холодно спросил Людовик, подстрекаемый полным ненависти взглядом Кольбера.
– Мою цель легко понять, – ответил Фуке. – У вашего величества были натянутые отношения с Великобританией.
– Да, но с момента реставрации короля Карла Второго я заключил с ней союз.
– Это случилось месяц тому назад, ваше величество. А укрепления Бель-Иля начаты шесть месяцев назад.
– Значит, они стали бесполезны.
– Крепость никогда не бывает бесполезна, ваше величество: я укреплял Бель-Иль против Монка, Ламберта и граждан Лондона, которые играли в солдатики. Теперь Бель-Иль будет крепостью против Голландии, с которой либо ваше величество, либо Англия неминуемо начнете войну.
Король опять взглянул на Кольбера.
– Кажется, Бель-Иль принадлежит вам, господин Фуке? – спросил Людовик.
– Нет, государь.
– Кому же?
– Вашему величеству.
Кольбер почувствовал такой ужас, точно под его ногами разверзлась бездна.
Людовик вздрогнул от восхищения гениальностью или преданностью Фуке.
– Объяснитесь, сударь, – попросил он.
– Дело очень просто, ваше величество. Бель-Иль мое имение, и я укрепил его на свои средства. Но так как никто в мире не может запретить смиренному подданному сделать скромный подарок своему королю, то я и подношу вашему величеству Бель-Иль. Всякая крепость должна принадлежать королю. Отныне ваше величество может держать там надежный гарнизон.
Кольбер чуть не покатился по скользкому паркету; чтобы не упасть, ему пришлось ухватиться за колонку в резной обшивке стен.
– Вы проявили большие военные способности, господин Фуке, – заметил Людовик XIV.
– Ваше величество, первая мысль явилась не у меня; некоторые офицеры внушили мне ее. И самые планы начерчены одним из талантливейших наших инженеров.
– Его имя?
– Дю Баллон.
– Дю Баллон? Я его не знаю, – сказал Людовик и прибавил:
– Очень жаль, господин Кольбер, что мне неизвестен даровитый человек, делающий честь моему царствованию.
Говоря это, король повернулся к Кольберу.
Кольбер был раздавлен всем происшедшим. Пот струился по его лицу; он не мог вымолвить ни слова. Он переживал невыразимые муки.
– Запомните это имя! – бросил. Людовик XIV.
Кольбер поклонился. Он был белее своих манжет из фламандского кружева.
Фуке продолжал:
– Каменная кладка сделана на римской мастике; архитекторы составили мне ее по описаниям древних.
– А пушки? – спросил Людовик.
– О, ваше величество, это уж ваша забота. Мне не подобает ставить пушки, пока ваше величество не объявите, что в Бель-Иле вы у себя дома.
Людовик колебался между ненавистью, которую ему внушал этот могущественный человек, и жалостью к другому, такому подавленному и казавшемуся неудачной подделкой первого.
Но сознание королевского долга пересилило в нем человеческие чувства.
Он указал пальцем на бумагу.
– Работы, вероятно, дорого обошлись вам? – посмотрел он в лицо Фуке.
– Мне кажется, я имел честь назвать вашему величеству сумму?
– Повторите, я забыл.
– Миллион шестьсот тысяч ливров.
– Миллион шестьсот тысяч? Вы чудовищно богаты, господин Фуке!
– Это вы, ваше величество, богаты, – ответил суперинтендант, – так как Бель-Иль принадлежит вам, государь.
– Да, благодарю; но как бы я ни был богат, господин Фуке… – начал король.
– Что такое, ваше величество? – спросил Фуке.
– Я предвижу момент, когда у меня недостанет денег.
– У вас, государь?
– Да, у меня.
– Когда же?
– Например – завтра.
– Может быть, ваше величество, вы окажете мне честь и объясните, в чем дело?
– Мой брат женится на английской принцессе.
– Так что же, ваше величество?
– И я должен принять молодую принцессу, как подобает встретить внучку Генриха Четвертого.
– Это вполне справедливо, ваше величество.
– Итак, мне понадобится много денег.
– Без сомнения.
– Завтра же мне нужно…
Людовик остановился. Он собирался спросить как раз ту сумму, в которой некогда должен был отказать Карлу II.
Король повернулся к Кольберу, чтобы тот нанес удар.
– Завтра же мне нужно… – повторил он, глядя на Кольбера.
– Миллион, – вдруг выкрикнул тот в восторге, что может отомстить.
Фуке стоял по-прежнему спиной к Кольберу, желая слушать только короля, и король повторил, вернее, прошептал:
– Миллион.
– О, государь! – пренебрежительно ответил Фуке. – Один миллион! Что ваше величество сделает на один миллион!
– Однако, мне кажется… – начал Людовик.
– Такая сумма тратится на свадьбах мелких немецких князей.
– Господин Фуке!
– Вашему величеству нужно, по крайней мере, два миллиона. Я буду иметь честь прислать сегодня вечером вашему величеству миллион шестьсот тысяч ливров.
– Как? – произнес король. – Миллион шестьсот тысяч ливров?
– Позвольте, государь, – ответил Фуке, даже не оборачиваясь к Кольберу, – я знаю: не хватает четырехсот тысяч ливров. Но вот у этого господина из управления финансами (и он через плечо указал большим пальцем на сильно побледневшего Кольбера) лежат в кассе девятьсот тысяч ливров, принадлежащих мне.
Король обернулся и посмотрел на Кольбера.
– Но… – заговорил было тот.
– Этот господин, – продолжал Фуке, не называя даже Кольбера по имени, – неделю тому назад получил миллион шестьсот тысяч ливров. Триста тысяч он заплатил страже, семьдесят пять – отдал госпиталям, двадцать пять швейцарцам, двести – уплатил за съестные припасы, девяносто тысяч – за оружие, десять – на разные мелочи. Значит, я не ошибаюсь, считая, что там осталось девятьсот тысяч.
И, слегка повернувшись к Кольберу, как высокомерный начальник к подчиненному, он сказал:
– Позаботьтесь, сударь, чтобы сегодня вечером эти девятьсот тысяч были вручены золотом его величеству.
– Но, – заметил король, – ведь это составит два миллиона пятьсот тысяч ливров!
– Государь, лишние пятьсот тысяч послужат карманными деньгами его высочеству. Вы слышите, господин Кольбер? Сегодня же вечером, до восьми часов…
И, отвесив почтительный поклон королю, суперинтендант финансов попятился к двери, не удостоив взглядом завистника, которого он оставил в самом глупом положении.
В припадке злобы Кольбер разорвал свои фламандские кружева и до крови искусал губы.
Не успел еще Фуке дойти до двери, как слуга, проскользнув мимо него, возвестил:
– Курьер из Бретани к его величеству.
– Д’Эрбле был прав, – прошептал Фуке, вынув часы, – без пяти два.
Следовало торопиться.
Глава 28.
Д’АРТАНЬЯН ПОЛУЧАЕТ ПАТЕНТ НА ДОЛЖНОСТЬ КАПИТАНА
Читатель уже понял, о каком гонце из Бретани доложил лакей. Гонца легко было узнать.
Д’Артаньян, запыленный, с раскрасневшимся лицом, влажными от пота волосами и онемевшими от усталости ногами, с трудом поднимался по ступенькам, звеня окровавленными шпорами.
На пороге он столкнулся с Фуке. Министр поклонился и улыбнулся человеку, который, приехав на час раньше, мог оказаться причиной его разорения или смерти.
Д’Артаньян вспомнил о приветливом приеме, оказанном ему этим человеком, и тоже поклонился ему, но больше из расположения и сострадания, чем из уважения. У него на языке вертелось слово, которое столько раз повторяли герцогу де Гизу: «Бегите!» Однако, произнеся это слово, он изменил бы своему долгу; а сделав это у входа в кабинет короля, при лакее, он погубил бы себя, не успев спасти другого.
Итак, д’Артаньян лишь молча поклонился Фуке и прошел к королю.
В это мгновение Людовик колебался между изумлением, вызванным последними словами Фуке, и удовольствием при виде возвратившегося д’Артаньяна.
Не будучи придворным, д’Артаньян, однако, обладал наблюдательностью настоящего придворного. Войдя, он прочел на лице Кольбера, что его унизили и что ярость терзает его.
Он даже уловил слова короля, обращенные к интенданту:
– А, господин Кольбер, значит, у вас в управлении девятьсот тысяч ливров?
Кольбер только молча поклонился; он задыхался.
Вся эта сцена сразу запечатлелась в мозгу д’Артаньяна.
Точно желая подчеркнуть разницу в обращении, Людовик XIV ласково поздоровался с д’Артаньяном. Затем тотчас отпустил Кольбера.
Тот, весь бледный, пошатываясь, вышел из королевского кабинета.
Д’Артаньян закрутил усы.
– Мне приятно встретить одного из моих слуг в таком виде, – сказал король, любуясь воинственной физиономией д’Артаньяна, его измятым запыленным платьем.
– Действительно, ваше величество, – поклонился мушкетер, – я считал мое присутствие в Лувре столь необходимым, что решился явиться в таком виде перед государем.
– Значит, вы привезли мне важные вести? – с улыбкой спросил король.
– Скажу все в двух словах. Бель-Иль укреплен превосходно. Двойные стены, цитадель, два форта; в гавани три капера, береговые батареи ждут только пушек.
– Я все это знаю, – медленно проговорил король.
– Как, ваше величество уже знает?! – с изумлением произнес мушкетер.
– План этих укреплений у меня.
– У вашего величества план?
– Вот он.
– Да, ваше величество, именно этот план. Я видел на месте точно такой же.
Лицо д’Артаньяна омрачилось.
– Понимаю, ваше величество, вы не доверились мне одному и послали еще кого-то, – с упреком сказал он.
– Не все ли равно, как я узнал? – возразил король.
– Возможно, – ответил мушкетер, не пытаясь скрыть свое неудовольствие. – Но позволю себе сказать вашему величеству, что не стоило так торопить меня, заставляя двадцать раз рисковать своими костями, чтобы встретить по возвращении таким известием. Ваше величество, когда людям не доверяют или считают их неспособными, им не дают подобных поручений.
И д’Артаньян по-военному, звякнул шпорами, стряхивая на пол окровавленную пыль.
Король смотрел на него, втайне радуясь своей первой победе.
– Господин д’Артаньян, – добавил он через секунду, – я не только знаю, что делается в Бель-Иле, но могу сказать, что Бель-Иль теперь мой.
– Прекрасно, ваше величество, я ничего больше на спрашиваю, – ответил д’Артаньян. – Прошу отставки!
– Как отставки?
– Конечно! Я слишком горд, чтобы есть хлеб короля, не заслужив его или, вернее, заслужив плохо. Прошу, ваше величество, отставки.
– Ого!
– Прошу отставки, ваше величество, или я сам уйду!
– Вы сердитесь, сударь?
– Еще бы! Черт побери! Я тридцать два часа не схожу с седла, скачу день и ночь, совершаю чудеса быстроты: приезжаю, одеревенев как повешенный, и узнаю, что меня обогнали. Я глупец! Отставку, государь!
– Господин д’Артаньян, – остановил его Людовик XIV, кладя свою белую руку на плечо мушкетера, – то, что я вам сказал, ничуть не помешает мне исполнить данное обещание. Раз слово дано, оно должно быть сдержано.
Молодой король подошел к столу и, открыв ящик, вынул сложенную вчетверо бумагу.
– Вот ваш патент на должность капитана мушкетеров: вы его вполне заслужили, господин д’Артаньян.
Д’Артаньян поспешно развернул бумагу и два раза перечел ее. Он не верил своим глазам.
– И этот патент, – продолжал король, – дается вам не только за вашу поездку в Бель-Иль, но и за храброе вмешательство в дело на Гревской площади. Там вы поистине мужественно послужили мне.
– А, – произнес д’Артаньян, у которого при всем его самообладании краска проступила на щеках. – Вам и это известно, ваше величество?
– Да. И это.
– Ваше величество, я хотел сказать, что мне было бы гораздо приятнее получить звание капитана мушкетеров в награду за храбрую атаку во главе своей роты, за уничтожение неприятельской батареи или за взятие города, чем за содействие повешению двух несчастных.
– Вы говорите правду?
– Почему ваше величество подозревает меня во лжи?
– Потому что, насколько я вас знаю, вы не можете раскаиваться в том, что обнажили ради меня шпагу.
– Вот тут-то ваше величество ошибается, и очень сильно. Да, я раскаиваюсь, что обнажил шпагу, раскаиваюсь из-за тех последствий, к которым это привело. Бедные погибшие люди не были ни вашими врагами, ни моими. И они не защищались.
Король помолчал.
– А ваш товарищ тоже раскаивается?
– Мой товарищ?
– Да. Вы, кажется, были не один?
– Не один? Где?
– На Гревской площади.
– Нет, ваше величество, нет, – заторопился мушкетер, краснея при мысли, что король мог заподозрить, будто он, д’Артаньян, хотел присвоить славу, которая приходилась на долю Рауля. – Нет, черт побери, не один: как вы сказали, государь, у меня был товарищ, и очень хороший.
– Молодой человек?
– Да, ваше величество. Но поздравляю вас: относительно происходящего вне дворца ваше величество осведомлены так же хорошо, как и о внутренней жизни Пале-Рояля. Все эти точные известия доставляет вам господин Кольбер?
– Господин Кольбер всегда с похвалой говорил мне о вас, и плохо бы ему пришлось, если бы он стал говорить иначе.
– О, это прекрасно!
– Но он также хвалил этого молодого человека.
– И вполне справедливо, – сказал мушкетер.
– По-видимому, этот молодой человек храбрец, – прибавил Людовик XIV, желая обострить чувство досады, которое он подозревал у д’Артаньяна.
– Да, ваше величество, храбрец! – повторил мушкетер.
Он был в восторге, что может обратить внимание короля на Рауля.
– Вы с ним знакомы?
– Да, лет двадцать пять, ваше величество.
– Но ему едва исполнилось двадцать пять лет! – воскликнул король.
– Ваше величество, я его знаю со дня его рождения.
– Правда?
– Ваше величество, – смутился д’Артаньян, – вы спрашиваете меня с недоверием, в котором я вижу постороннее влияние. Господин Кольбер, сообщив вам такие подробные сведения, вероятно, забыл сказать, что этот молодой человек сын моего близкого друга.
– Виконт де Бражелон?
– Да, ваше величество. Отец виконта де Бражелона – граф де Ла Фер, который так удачно содействовал реставрации Карла Второго. О, Бражелон из рода храбрецов!
– Значит, он сын того вельможи, который приехал ко мне или, вернее, к Мазарини от имени короля Карла Второго с предложением заключить с ним союз?
– Совершенно верно.
– И этот граф де Ла Фер – храбрец?
– Государь, этот человек обнажал оружие за вашего отца большее количество раз, чем можно насчитать дней в жизни вашего величества.
Теперь Людовик XIV закусил губу.
– Хорошо, господин д’Артаньян, хорошо! И граф де Ла Фер ваш друг?
– Уже сорок лет, государь. Ваше величество видит, что все это началось не вчера.
– Вы хотели бы встретить этого молодого человека, господин д’Артаньян?
– Буду в восторге, ваше величество.
Король позвонил. Появился лакей.
– Позовите виконта де Бражелона, – приказал король.
– Как, он здесь? – спросил д’Артаньян.
– Он сегодня дежурит в Лувре с отрядом дворян принца Конде.
Едва успел король договорить, как вошел Рауль.
Увидев д’Артаньяна, он улыбнулся ему очаровательной улыбкой, свойственной только молодости.
– Ну, Рауль, – встретил его д’Артаньян, – король позволяет тебе поцеловать меня. Только раньше поблагодари его.
Рауль поклонился с такой грацией, что король, ценивший все чужие достоинства, если только они не затмевали его собственных, залюбовался красотой, статностью и скромностью Бражелона.
– Виконт, – обратился к нему Людовик, – я просил принца Конде уступить мне вас и получил его согласие. Итак, с сегодняшнего утра вы сострите при моем дворе. Принц Конде был добрым господином, но, я надеюсь, вы ничего не потеряете от перемены.
– Да, будь спокоен, Рауль: служить королю неплохо, – заметил д’Артаньян, который, поняв характер Людовика, ловко играл на его самолюбии, конечно, соблюдая меру и приличие; он умел льстить даже под видом насмешки.
– Ваше величество, – сказал Бражелон тихим мелодичным голосом, стой свободой и непринужденностью, которую он унаследовал от отца, – я не с сегодняшнего дня служу вашему величеству.
– О да! Вы хотите напомнить мне о происшествии на Гревской площади. В тот день вы действительно хорошо за меня постояли.
– Ваше величество, я говорю не об этом. Как я могу напоминать о столь ничтожной услуге в присутствии такого человека, как господин д’Артаньян!
Мне хотелось напомнить о случае, который был в моей жизни важным событием и побудил меня с шестнадцати лет посвятить свою жизнь службе вашему величеству.
– А что же это за случай? – спросил король. – Скажите.
– Когда я отправился в свой первый поход и должен был присоединиться к армии принца Конде, граф де Ла Фер провожал меня до Сен-Дени, где покоятся останки короля Людовика Тринадцатого, ожидая преемника, которого, надеюсь, бог не пошлет ему еще долгие годы. Тогда граф предложил мне поклясться прахом наших властителей в том, что я буду служить королевской власти, олицетворенной в вас, государь, буду ей верен и в мыслях, и в словах, и в действиях. Я поклялся, и клятву мою услыхали бог и усопшие короли. За десять лет мне представилось гораздо меньше случаев, чем мне бы хотелось, сдержать свою клятву. Но я всегда был не более как солдат вашего величества и, переходя на службу к вам, меняю не господина, а только гарнизон.
Рауль умолк, поклонившись.
Он кончил, но Людовик XIV молчал, задумавшись.
– Клянусь богом, – вскричал д’Артаньян, – отлично сказано; не правда ли, ваше величество? Как хорошо, как благородно!
– Да, – прошептал растроганный король, сдерживая свое волнение, не имевшее другой причины, кроме общения с такой возвышенной, благородной натурой, как Рауль. – Да, вы говорите правду, всюду вы служите королю.
Но, переменив гарнизон, вы получите повышение, которого вполне заслуживаете.
Рауль понял, что король ничего не хочет прибавить, и потому с присущим ему тактом поклонился и вышел.
– Вы собираетесь сообщить мне еще что-нибудь, сударь? – спросил король, оставшись опять наедине с д’Артаньяном.
– Да, ваше величество, это известие я отложил на конец, потому что оно печально и облечет в траур королевские дворы Европы.
– Что вы хотите сказать?
– Ваше величество, проезжая через Блуа, я услышал печальную весть.
– Право, вы меня пугаете, господин д’Артаньян.
– Мне ее сообщил доезжачий, у которого на рукаве был черный креп.
– Может быть, мой дядя Гастон Орлеанский…
– Ваше величество, он скончался.
– И никто меня не предупредил! – воскликнул король, оскорбленный тем, что ему не сообщили о смерти дяди.
– Не гневайтесь, ваше величество, – сказал д’Артаньян, – парижские курьеры, да и вообще никакие курьеры в мире не скачут так, как ваш покорный слуга. Посланец из Блуа будет здесь только через два часа, а он едет быстро, ручаюсь вам» я обогнал его уже за Орлеаном.
– Мой дядя Гастон, – прошептал Людовик, прижимая руку ко лбу и вкладывая в эти три слова самые противоречивые чувства, пробужденные воспоминаниями.
– Да, ваше величество, – философски заметил мушкетер, отвечая на мысль короля, – прошлое уходит.
– Правда, сударь, правда. Но у вас, слава богу, есть будущее, и мы постараемся, чтобы оно не было слишком мрачным.
– Полагаюсь в этом отношении на ваше величество – поклонился д’Артаньян. – А теперь…
– Да, правда. Я и забыл, что вы сделали сто десять лье. Идите, сударь, позаботьтесь о себе, ведь вы один из моих лучших солдат, а когда отдохнете, возвращайтесь ко мне.
– Ваше величество, и при вас и вдали от вас я всегда к вашим услугам.
Д’Артаньян снова поклонился и вышел. Потом, словно приехав всего-навсего из Фонтенбло, он пошел отыскивать в Лувре Бражелона.
Глава 29.
ВЛЮБЛЕННЫЙ И ДАМА ЕГО СЕРДЦА
В Блуаском замке горели свечи у безжизненного тела Гастона Орлеанского, последнего представителя прошлого. Горожане слагали ему эпитафию далеко не хвалебного свойства; вдовствующая герцогиня, забыв, что в юности она так любила покойника, что бежала из отцовского дома, теперь, в двадцати шагах от траурной залы, углубилась в денежные расчеты. Вообще жизнь в замке текла своим чередом. Ни мрачный звон колокола, ни голоса певчих, ни пламя свечей, мерцавшее за оконными стеклами, ни подготовка к погребению не смущали парочку, которая сидела подле уже знакомого нам окна; оно выходило во внутренний двор из комнаты, принадлежавшей к так называемым малым апартаментам.
Веселый солнечный луч (ибо солнце, по-видимому, мало беспокоилось о потере, понесенной Францией) падал на двух собеседников.
Он был юноша лет двадцати пяти, маленький, смуглый, с хитрым живым лицом и огромными глазами, затененными длинными ресницами, его большой рот часто улыбался, показывая прекрасные зубы, а острый подбородок обладал редкой подвижностью. Вовремя разговора он нежно наклонялся к молодой девушке, которая, надо сказать, не отстранялась от него с той поспешностью, которой требовали строгие правила приличия.
Девушку мы знаем, так как уже видели ее однажды у этого самого окна под лучами такого же яркого солнца. Лукавство сочеталось в ней с рассудительностью Она была очаровательна, когда смеялась, и красива, когда становилась серьезной По правде говоря, она чаще бывала очаровательна, чем красива.
Собеседники были увлечены каким-то полушутливым, полусерьезным спором.
– Скажите, господин Маликорн, – спросила девушка, – угодно ли вам наконец поговорить разумно?
– А вы думаете, это легко, Ора? – возразил Маликорн. – Делать то, чего от тебя хотят, когда нельзя делать то, что можешь?
– Ну, вы, кажется, запутались в словах. Бросьте, мой дорогой, прокурорскую логику.
– Опять-таки немыслимо: ведь я чиновник. И вы меня упрекаете за то, что я стою ниже вас… Итак, я ничего вам не скажу.
– Полно, я и не думаю упрекать вас Скажите, что вы собирались сказать. Говорите, я этого хочу.
– Хорошо, повинуюсь. Герцог умер.
– Ах, боже мой, вот новость! Откуда вы явились, чтобы сообщить это?
– Я приехал из Орлеана.
– И это ваша единственная новость?
– О нет… Я могу еще сообщить, что принцесса Генриетта Английская едет во Францию, чтобы выйти замуж за брата его величества.
– Вы положительно невыносимы, Маликорн, с вашими допотопными новостями. Если вы не бросите своей привычки вечно насмехаться, я вас прогоню.
– Ого!
– Право, вы выводите меня из терпения.
– Ну, ну, потерпите.
– Вы хотите набить себе цену? Я знаю, для чего.
– Скажите, я отвечу откровенно, если вы угадаете.
– Вы знаете, что мне хочется получить место фрейлины, о котором я имела глупость просить вас похлопотать, а вы скупитесь использовать свое влияние.
– Я? – Маликорн опустил глаза, сложил руки и принял лукавый вид. Какое же влияние может иметь бедный чиновник?
– У вашего отца недаром двадцать тысяч ливров годового дохода, господин Маликорн.
– Провинциальное состояние, сударыня.
– Ваш отец недаром посвящен в тайны принца Конде.
– Это преимущество ограничивается тем, что отец ссужает принца деньгами.
– Словом, вы недаром самый большой хитрец во всей провинции.
– Вы мне льстите.
– Чем?
– Я утверждаю, что у меня нет никакого влияния, а вы говорите обратное.
– Ну, так что же мое место, дадут мне его или нет?
– Дадут.
– Но когда?
– Когда вы пожелаете.
– Где же патент?
– У меня в кармане.
Маликорн улыбнулся и вынул из кармана бумагу.
Монтале схватила ее, точно добычу, и жадно пробежала глазами. Ее лицо постепенно прояснилось.
– Маликорн, – воскликнула она, кончив чтение, – право, вы добрый человек!
– Почему?
– Потому что вы могли заставить меня заплатить за место фрейлины – и не сделали этого.
Но Маликорн храбро выдержал ее нападение.
– Я вас не понимаю, – сказал он.
На этот раз смутилась Монтале.
– Я открыл вам свои чувства, – продолжал Маликорн. – Вы трижды сказали со смехом, что не любите меня; а один раз без смеха поцеловали меня.
Это все, что мне нужно.
– Все? – проговорила кокетка тоном оскорбленной гордости.
– Да, все, – ответил Маликорн.
– А!
В этом восклицании звучал гнев вместо благодарности, какой он мог ждать. Он спокойно покачал головой.
– Послушайте, Монтале, – начал молодой человек, не заботясь о том, понравится ли его даме такое фамильярное обращение, – не будем спорить на эту тему.
– Почему?
– Потому что за время нашего знакомства, которое длится уже год, вы уже двадцать раз выгнали бы меня, если бы я вам не нравился.
– Скажите пожалуйста! А по какому поводу я выгнала бы вас?
– Я бывал достаточно дерзок.
– Что правда, то правда!
– Не будем ссориться. Итак, раз вы меня не выгнали, то не без причины.
– Но не потому, что я вас люблю.
– Согласен. Скажу даже, что в данную минуту вы меня ненавидите.
– О, вы никогда не говорили большей правды!
– Хорошо. Я вас тоже.
– А, принимаю к сведению.
– Принимайте. Вы меня находите грубым и глупым. Я нахожу, что у вас резкий голос и лицо исказилось от гнева. Сейчас вы скорее выброситесь из окна, чем позволите мне поцеловать кончик вашего пальца. А я охотнее брошусь с колокольни, чем дотронусь до подола вашего платья. Но через пять минут вы меня будете любить, а я вас обожать!
– Сомневаюсь!
– А я вам ручаюсь.
– Какая самоуверенность!
– А потом, это еще не главная причина. Я вам нужен, Ора, как и вы мне. Когда вам угодно быть веселой, я вас смешу; когда мне хочется быть влюбленным, я на вас смотрю. Я добыл вам место фрейлины, которого вы желали. Вы сделаете сейчас все, что я захочу.
– Я?
– Да, вы. Но в данную минуту, милая Ора, заявляю вам, я ничего не хочу; итак, будьте спокойны.
– Вы ужасный человек, Маликорн. Я так обрадовалась этому месту, а вы мне испортили все удовольствие.
– Ну, у вас еще есть время. Успеете порадоваться, когда я уйду.
– Так уходите…
– Хорошо, но раньше позвольте дать вам совет…
– Какой?
– Развеселитесь: когда вы дуетесь, то становитесь безобразной.
– Грубиян!
– Надо же говорить правду друг другу.
– Как вы злы, Маликорн!
– А вы неблагодарны, Монтале!
Маликорн облокотился на подоконник.
Монтале взяла книгу и раскрыла ее.
Маликорн встал, почистил рукавом шляпу и оправил черный плащ.
Притворяясь, что читает, Монтале тайком посматривала на него.
– Теперь он принимает почтительный вид! – с горячностью вскричала она. – Значит, будет дуться неделю.
– Две, – с поклоном заметил Маликорн.
Монтале замахнулась на него книгой.
– Чудовище! – сказала она. – Ах, почему я не мужчина?
– Что бы вы тогда сделали со мной?
– Я задушила бы тебя.
– Ага, отлично! – ответил Маликорн. – Мне кажется, я начинаю желать одной вещи.
– Чего, демон? Чтобы я задохнулась от злости?
– Маликорн почтительно вертел в руках шляпу. Вдруг он отбросил ее, схватил молодую, девушку за плечи, привлек к себе и приник к ее губам губами, слишком жаркими для человека, который старался казаться равнодушным.
Она хотела было закричать, но поцелуй заглушил ее восклицание. Раздраженная и взволнованная, девушка оттолкнула Маликорна к стене.
– Ну, вот, – философски заметил Маликорн. – Теперь на шесть недель.
До свидания, сударыня, примите мой почтительный привет.
И он сделал несколько шагов к выходу.
– Нет, нет, вы не уйдете! – вскрикнула Монтале, топнув ногой. – Останьтесь, я приказываю.
– Вы приказываете?
– Разве я не ваша госпожа?
– Да, властительница моих чувств и моего ума.
– Значит, мое достояние – сухой ум и глупые чувства?
– Берегитесь, Монтале, – остановил ее Маликорн, – я вас знаю: вы можете влюбиться в вашего слугу!
– Ну да, да, – сказала она, кидаясь к нему на шею скорее с детской беспечностью, нежели со страстью. – Да, да, ведь я же должна поблагодарить вас!
– За что?
– За место фрейлины: в нем вся моя будущность.
– И моя также.
Монтале посмотрела на него.
– Как ужасно, – вздохнула она, – что никогда не угадаешь, говорите вы серьезно или шутите.
– Вполне серьезно. Я еду в Париж; вы едете туда же, мы едем в столицу.
– Значит, только ради этого вы помогли мне? Эгоист!
– Что делать, Ора, я не могу жить без вас.
– По правде сказать, я тоже не могу обойтись без вас. А все-таки надо сознаться, что вы злой человек.
– Ора, милая Ора, берегитесь, не принимайтесь опять за оскорбления; вы знаете, какое действие они производят на меня. Я буду вас обожать.
И, еще не кончив говорить, Маликорн снова привлек к себе девушку.
В это мгновение на лестнице послышались шаги.
Молодые люди стояли так близко друг к другу, что вошедший увидел бы их обнявшимися, если бы Монтале с силой не оттолкнула Маликорна, который ударился о дверь спиной в то самое мгновение, когда она открылась.
Послышался громкий возглас, сердитая воркотня.
Это оказалась г-жа де Сен-Реми. Злополучный Маликорн стукнул ее дверью, которую она открывала.
– Опять этот бездельник! – закричала старая дама. – Вечно он тут!
– Ах, извините, – почтительно ответил Маликорн, – вот уже целая долгая неделя, как меня здесь не было.
Глава 30.
НАКОНЕЦ ПОЯВЛЯЕТСЯ НАСТОЯЩАЯ ГЕРОИНЯ ЭТОЙ ПОВЕСТИ
Следом за г-жой де Сен-Реми по лестнице шла Луиза де Лавальер. Она услышала взрыв материнского гнева и, поняв, что его вызвало, с трепетом вошла в комнату. Тут она увидела беднягу Маликорна. Даже самый хладнокровный зритель невольно рассмеялся бы или почувствовал бы сострадание при виде его безнадежной позы.
Он спрятался за большое кресло, чтобы избежать первого натиска г-жи де Сен-Реми; не надеясь смягчить ее речами, – она говорила громче его и без передышки, – он возлагал все надежды на выразительность своих жестов.
Почтенная дама ничего не слышала и не видела; она давно невзлюбила Маликорна. Однако ее гнев был так велик, что неминуемо должен был излиться и на сообщницу Маликорна. Очередь дошла до Монтале.
– А вы, сударыня, должно быть, надеетесь, что я не передам герцогине, что делается у одной из ее фрейлин!
– О матушка! – воскликнула Луиза. – Ради бога, пощадите!
– Молчите, сударыня, и не трудитесь напрасно заступаться за недостойных. Уж и того довольно, что вам, честной девушке, вечно приходится видеть такой пример. А вы еще заступаетесь! О, я не потерплю этого!
– Но, – возмутилась наконец Ора, – не понимаю, почему вы так говорите со мной? Кажется, я не делаю ничего дурного!
– А этот бездельник, сударыня? – продолжала г-жа де Сен-Реми, указывая на Маликорна. – Его-то что сюда привело? Доброе дело? А?
– Ни доброе, ни злое; он просто пришел повидаться со мной.
– Хорошо, хорошо, – пригрозила г-жа де Сен-Реми, – ее королевское высочество все узнает! Герцогиня сама рассудит…
– Во всяком случае, я не понимаю, почему господин Маликорн не может иметь на меня виды, раз у него честные намерения.
– Честные намерения? С таким-то лицом! – возмутилась г-жа де Сен-Реми.
– Благодарю вас, сударыня, от своего лица, – поклонился Маликорн.
– Пойдем, дитя мое, пойдем! – позвала дочь г-жа де Сен-Реми. – Мы предупредим герцогиню, скажем ей, что в ту самую минуту, когда она оплакивает своего супруга, а мы нашего господина, в старом замке Блуа, в этой обители скорби, находятся люди, которые забавляются и веселятся.
– О! – в один голос застонали обвиняемые.
– Фрейлина! И это фрейлина нашей герцогини! – возопила г-жа де Сен-Реми, воздевая руки к небу.
– В этом вы как раз и ошиблись, – сказала, потеряв терпение, Монтале, – я больше не фрейлина, по крайней мере, не фрейлина герцогини!
– Вы подаете в отставку, сударыня? Прекрасно! Я могу только порадоваться вашему решению и радуюсь!
– Я не подаю в отставку, я только перехожу на другое место.
– У мещан или у судейских чиновников? – презрительно спросила г-жа де Сен-Реми.
– Знайте, сударыня, что такая девушка, как я, не может служить мещанам или судейским чиновникам. Я перехожу от жалкого двора, где вы прозябаете, ко двору почти королевскому.
– Ах, к королевскому двору! – воскликнула г-жа де Сен-Реми, пытаясь рассмеяться. – Что вы на это скажете, дочь моя?
И она повернулась к Луизе, стараясь во что бы то ни стало увести ее от Монтале. Но Луиза, не разделяя желания г-жи де Сен-Реми, примирительно смотрела своими прекрасными ласковыми глазами то на мать, то на Ору.
– Я не сказала «к королевскому двору», – ответила Монтале, – потому что принцесса Генриетта Английская, которая будет супругой его высочества герцога Филиппа, не королева. Я сказала «к почти королевскому», и не ошиблась, потому что принцесса станет невесткой короля.
Если бы в крышу замка ударила молния, она бы менее ошеломила г-жу де Сен-Реми, чем последние слова Монтале.
– При чем тут ее высочество принцесса Генриетта? – пролепетала старая дама.
– Я хотела сообщить вам, что вступаю в число ее фрейлин, больше ничего.
– Ее фрейлин? – в один голос закричали г-жа де Сен-Реми и Луиза, первая с отчаянием, вторая с радостью.
– Да, мадам.
Госпожа де Сен-Реми опустила голову: удар был слишком силен.
Но она почти тотчас же выпрямилась, чтобы выпустить в противницу последний снаряд.
– О, – сказала она, – такие обещания дают нередко. Люди тешат себя безумными надеждами, но в последнее мгновение, когда приходит время исполнить обещание и осуществить эти надежды, влияние, на которое рассчитывали, вдруг рассеивается как дым.
– Сударыня, влияние моего покровителя несомненно; его обещания равносильны выполнению.
– А не будет ли нескромностью спросить имя этого покровителя?
– О, ничуть! Мой покровитель – этот господин, – поклонилась Монтале, указывая на Маликорна, который в продолжение всей этой сцены сохранял самое невозмутимое хладнокровие и самую комическую важность.
– Господин Маликорн! – воскликнула г-жа де Сен-Реми, разражаясь хохотом. – Человек с таким могуществом, обещания которого равносильны выполнению, – это господин Маликорн?
Маликорн улыбнулся, а Монтале вместо ответа вынула из кармана патент на должность фрейлины и показала его г-же де Сен-Реми.
– Вот патент, – сказала она.
Свершилось! Бросив взгляд на чудесную бумагу, бедная женщина опустила руки, выражение безграничной зависти и отчаяния исказило ее лицо, и, чтобы не упасть в обморок, она опустилась на стул.
Монтале не злоупотребляла своим торжеством; она была не способна чрезмерно радоваться победе и унижать поверженного врага, особенно когда врагом этим была мать ее подруги.
Маликорн был менее великодушен. Он принял важную позу и развалился в кресле с таким непринужденным видом, за который два часа тому назад ему, наверное, пригрозили бы палкой.
– Фрейлина молодой принцессы! – повторила еще не совсем поверившая г-жа де Сен-Реми.
– Да, и только благодаря хлопотам господина Маликорна.
– Это невероятно. Правда, Луиза, это невероятно?
Но Луиза молчала, задумчивая, почти печальная.
Приложив руку к своему красивому лбу, она вздохнула.
– Однако, господин Маликорн, – вдруг спросила г-жа де Сен-Реми, – что вы сделали, чтобы добыть это место?
– Я попросил об этом одного из моих друзей.
– А, у вас есть при дворе друзья, которые могут давать вам такие доказательства своей дружбы?
– Гм! Как видите.
– А можно узнать их имена?
– Я не говорил, что у меня несколько друзей, сударыня. Я сказал «один из друзей».
– И его имя?
– Как вы торопитесь! Когда у человека есть такой могущественный друг, он не показывает его всем, опасаясь, как бы его не украли.
– Вы правы, господин Маликорн, скрывая имя своего покровителя: полагаю, вам было бы трудно назвать его.
– Если этого друга не существует, – заметила Монтале, – то, во всяком случае, существует патент, а это главное.
– Значит, – проговорила г-жа де Сен-Реми с улыбкой кошки, готовой выпустить когти, – когда я застала у вас господина Маликорна, он привез вам патент?
– Именно, вы угадали.
– Но тогда в этом нет ничего дурного.
– Я тоже так думаю.
– И я напрасно упрекала вас.
– Совершенно напрасно, но я так привыкла к вашим упрекам, что извиняю их.
– В таком случае, Луиза, нам остается только уйти.
Что же ты?
– Что вы сказали? – спросила, вздрогнув, Луиза де Лавальер.
– Я вижу, ты совсем не слушаешь меня, дитя мое!
– Нет, я задумалась.
– О чем?
– Об очень многом.
– Ты-то хоть не сердишься на меня, Луиза? – спросила Монтале, сжимая руки подруги.
– За что же я могу на тебя сердиться, дорогая моя Ора? – ответила молодая девушка своим нежным, мелодичным голосом.
– Ну, если бы она и досадовала на вас, – заметила г-жа де Сен-Реми, бедняжка имела бы, пожалуй, на это право.
– За что же?
– Мне кажется, она из такой же хорошей семьи и такая же красивая, как вы.
– Матушка! – вскричала Луиза.
– В сто раз красивее меня, – да! Но из лучшей семьи – это, пожалуй, нет. Однако я не понимаю, почему из-за этого Луиза должна на меня сердиться.
– А вы думаете, ей весело похоронить себя в Блуа, когда вы будете блистать в Париже?
– Но, сударыня, ведь не я же мешаю Луизе отправиться в Париж. Напротив, я была бы счастлива, если бы она переселилась туда.
– Но мне кажется, что господин Маликорн, всемогущий при дворе…
– Ах, сударыня, – ответил Маликорн, – в этом мире каждый заботится о себе.
– Маликорн! – остановила его Монтале. И, наклонясь к молодому человеку, прибавила шепотом:
– Займите госпожу де Сен-Реми, спорьте или миритесь с ней, только займите. Мне нужно поговорить с Луизой.
И легкое пожатие руки наградило Маликорна за ожидаемое повиновение.
Маликорн нехотя подошел к г-же де Сен-Реми; между тем Ора обняла подругу и спросила:
– Что с тобой? Скажи, может быть, ты действительно меня разлюбишь за то, что я буду блистать при дворе, как говорит твоя мать?
– О нет, – едва сдерживала слезы Луиза, – напротив, я очень счастлива за тебя.
– Счастлива? А между тем ты, кажется, готова расплакаться?
– Разве плачут только от зависти?
– А, понимаю! Я еду в Париж, и это слово напоминает тебе об одном человеке!..
– Ора!
– Который когда-то жил в Блуа, а теперь живет в Париже.
– Не знаю, право, что со мной, – но я задыхаюсь.
– Так плачь, если не можешь улыбаться…
Луиза подняла свое кроткое личико, по которому катились крупные, блестевшие, точно брильянты, слезы.
– Сознайся же, – настаивала Монтале.
– В чем?
– Скажи: почему ты плачешь? Без причины не плачут. Я твоя подруга и сделаю все, о чем ты попросишь. Поверь, Маликорн имеет больше влияния, чем думают! Скажи: ты хочешь попасть в Париж?
– Ах! – вздохнула Луиза.
– Ты хочешь в Париж?
– Остаться здесь, одной, в этом старом замке, когда я так привыкла слышать твое пение, пожимать твою руку, бегать с тобой по парку! О, как я буду скучать, как скоро я умру!
– Тебе хочется в Париж?
Луиза вздохнула.
– Ты не отвечаешь?
– Какого ты ждешь ответа?
– Да или нет; по-моему, ответить не трудно.
– Ах, ты очень счастлива, Монтале!
– Значит, ты хотела бы быть на моем месте?
Луиза молчала.
– Упрямица! – упрекнула ее Ора. – Ну, виданное ли дело иметь секреты от подруги? Сознайся, что ты умираешь от желания переехать в Париж, от желания увидеть Рауля.
– Я не могу сказать этого.
– Хорошо, Луиза. Ты видишь патент?
– Конечно, вижу.
– Ну, так я выхлопочу для тебя такой же.
– С чьей помощью?
– Маликорна.
– Ора, ты говоришь правду? Это возможно?
– Если Маликорн достал патент для меня, то нужно, чтобы он сделал то же и для тебя.
Услышав свое имя, Маликорн воспользовался этим предлогом, чтобы закончить беседу с г-жой де Сен-Реми. Он обернулся.
– Что угодно?
– Подойдите, господин Маликорн, – с повелительным жестом проговорила Ора.
Маликорн повиновался.
– Такой же патент, – произнесла Монтале.
– Как?
– Еще точно такой же патент. Кажется, ясно? Мне он нужен!
– Ого! Нужен?
– Это невозможно, правда, господин Маликорн? – кротко спросила Луиза.
– Гм! Если это для вас…
– Для меня, да, господин Маликорн, для меня…
– И если мадемуазель Монтале тоже просит об этом…
– Не просит, а требует.
– Тогда придется повиноваться.
– И вы получите для нее назначение?
– Постараюсь.
– Без уклончивых ответов. Еще на этой неделе Луиза де Лавальер будет фрейлиной принцессы Генриетты.
– Как у вас все просто!
– На этой неделе, не то…
– Не то?
– Вы возьмете обратно мой патент, господин Маликорн. Я не расстанусь с подругой…
– Дорогая Монтале!
– Хорошо. Пусть ваш патент остается при вас. Мадемуазель де Лавальер будет фрейлиной.
– Правда?
– Да, да.
– Так я могу надеяться, что уеду в Париж?
– Можете быть уверены.
– О господин Маликорн, как я вам благодарна! – воскликнула Луиза, прыгая от радости.
– Притворщица! – сказала Монтале. – Уверяй меня теперь, что ты не влюблена в Рауля!
Луиза покраснела, как майская роза. Вместо ответа она подошла к матери и обняла ее.
– Господин Маликорн переодетый принц, – заметила старая дама, – у него неограниченная власть.
– Вы тоже хотите быть фрейлиной? – спросил Маликорн, обращаясь, к г-же де Сен-Реми. – Пока я здесь, придется мне для всех добыть назначения.
С этими словами он вышел, оставив бедную г-жу де Сен-Реми в полном смятении, как сказал бы Таллеман де Рео.
– Ну, – прошептал он, спускаясь с лестницы, – это будет стоить еще тысячу ливров. Что поделаешь! Мой друг Маникан ничего не устраивает даром!