Крестоносец в джинсах. Tea Бекман

Страница 1
Страница 2
Страница 3
Страница 4

БОЛЬШОЙ ПРЫЖОК

— Это транслятор материи, — пояснил доктор Симиак.

Машина поразила воображение мальчика. Затаив дыхание Долф Вега разглядывал громоздкий аппарат, занимавший целую стену. Пол опутывали толстые, защищенные плотной изоляцией провода. Долф поднял глаза на панель: цифры и знаки, которыми были снабжены лампочки, кнопки и ручки ничего не говорили ему.

Рядом с мощной машиной, соединяющей прошлое с настоящим, Долф внезапно ощутил собственную незначительность. Отец Долфа, доктор Вега, был дружен с обоими изобретателями машины времени. Уже не первый месяц Долф выпрашивал разрешения посмотреть ее, и наконец ему было позволено в честь рождественских каникул заглянуть в лабораторию. Однако Долф не предполагал, что зрелище окажется столь внушительным.

— Что это?

Долф показал на блок в центральной части прибора, немного похожий на телефонную будку, с толстыми стенами и прозрачной, в рост человека, дверью. Но дверь была не стеклянная, как сказал доктор Симиак, а из особого, небьющегося материала.

— Сюда помещается клетка или какой-нибудь предмет, который предстоит отправить в прошлое, — продолжил объяснение доктор Кнефелтур, ассистент лаборатории.

— И назад они вернутся в этой же кабине?

— Конечно, если повезет.

— Как это — если повезет?

— Видишь ли, друг мой, — присоединился к разговору доктор Симиак, — отправив в прошлое клетку с животным, мы сможем вернуть ее лишь часа через три, не раньше. Дело в том, что наш транслятор поглощает много энергии, перегревается, и ему требуется время, чтобы остыть. Самое главное при этом, чтобы клетка оставалась точно на том месте, куда ее доставит машина времени, поскольку координаты посадки записываются приборами. Стоит кому-нибудь сдвинуть клетку или самой клетке чуть сползти на покатом участке, и к нам возвратится лишь горстка земли, захваченная машиной там, где стояла клетка, а наше животное затеряется в прошлом.

— А почему вы работаете только с животными? Они ведь не могут рассказать вам, что повидали в прошлом.

Замечанию мальчика трудно было отказать в логике.

— Изобретение наше пока еще не совершенно, дружок, и, прежде чем посылать в прошлое человека, мы обязаны удостовериться, что машина гарантирует полную безопасность. Ну и потом — нас останавливает вес человека.

— Почему?

— Больше шестидесяти килограммов машине не осилить. И еще одно: мы же не видим, куда именно попадает клетка с животным. Нет у нас пока обратной связи. А значит, человек, который случайно окажется посреди болот или на море, не сможет отправить нам сигнал бедствия и неминуемо погибнет.

— Плохо то, что после экспедиции с крупными животными, обезьянами например, машина несколько недель не работает, — вставил ассистент Кнефелтур. — Путь назад съедает такое количество энергии, что предохранители плавятся, и машина выходит из строя. А ремонт может продлиться и месяц, и два.

— Вот это да! А сейчас ваши приборы в порядке?

— Работают. После Нового года мы надеемся провести опыт с обезьянами, которых специально учили захватывать из клетки находящиеся вблизи предметы.

Долф кивнул. Он смотрел на кабину и пытался представить, как чувствует себя запертый в ней человек, ожидая встречи с прошлым…

И вдруг у него невольно вырвалось:

— Я хочу попробовать.

Исследователи недоуменно воззрились на Долфа. Перед ними стоял паренек неполных шестнадцати лет. Конечно, рослый и крепкий, старшеклассник все-таки… Да еще любитель истории. Но ведь ребенок… И он заявляет, что…

Нет, это невозможно. Просто он бредит приключениями, головокружительными и невероятными, сродни телевизионным.

— Во мне весу меньше шестидесяти килограммов… — продолжал Долф.

— Глупости! — оборвал его доктор Симиак.

— Глаза есть, язык есть, значит, расскажу вам обо всем, что увижу, — настойчиво убеждал Долф. На самом деле он не был так спокоен, как казалось. Сердце его возбужденно билось.

— Чепуха, полнейшая чепуха, — приговаривал ассистент Кнефелтур, но в голосе его отчетливо слышались нотки сомнения.

— Слишком рискованно, — вставил свое слово доктор Симиак, но и его голос выдавал волнение.

Взрослые стояли на своем, и тем сильнее хотелось Долфу отправиться в путешествие на машине времени.

— Я же лучше любого подопытного кролика, — настаивал он. — Вес у меня подходящий, зрение отличное. На худой конец, возьму с собой оружие. Дело нешуточное, ясно, но я сумею постоять за себя, вот увидите. Да и всего-то на два часа, только-только успеешь… Ой, ведь у меня дома есть книга о рыцарском турнире, который состоялся 14 июня 1212 года в Монтживрей — это в центре Франции, — а устраивал его герцог Дампиёрский. Вот бы туда попасть! Так хочется увидеть все своими глазами. Зато потом расскажу вам, так ли уж отлаженно действует ваша машина, как вы думаете. А что вам могут сообщить ваши подопытные кролики? Да ничего. Вы, конечно, исследуете их, стряхнете пыль со шкурки, но никаких точных данных у вас не будет. Только я смогу доставить вам настоящие научные данные.

Взрослые колеблются, ура!

— Я ничего не боюсь, — скороговоркой прибавил он.

— Мальчик мой, мне кажется, ты не понимаешь, — очень серьезно заговорил доктор Симиак, — что, если мы поддадимся твоим уговорам, чего мы, впрочем, не собираемся делать, у нас будет лишь один шанс вернуть тебя назад. Если же первая попытка не удастся — положим, тебя не окажется в нужный момент на условленном месте, — ты пропал. В таком случае ты обречешь себя на скитания по средневековью до конца дней своих.

— Я буду очень точен, — торжественно пообещал Долф.

— Ты думаешь, все так просто, — проворчал доктор Кнефелтур, но огонек любопытства загорелся в его глазах.

— Держу пари, что компьютер может точно рассчитать место моего приземления, — упорствовал Долф. — Я возьму мелки и отмечу посадочную полосу, а через два часа без труда найду ее. Захвачу нож — вдруг понадобится постоять за себя. Ну и…

— Прекрати же наконец, мальчик! — взмолился доктор Симиак, и голос его дрогнул. — Риск слишком велик. Никогда еще человеку не удавалось проникнуть в прошлое. События могут принять самый неожиданный оборот. Как мы возьмем на себя ответственность за все, что может случиться с тобой?

— Кто-то должен быть первым, — ответил на это Долф, — а я готов.

Только не раздумывать, только не сомневаться… Сейчас же, не теряя ни секунды, начать опыт. Такой невероятной, такой сумасшедшей удачи, такой возможности побывать в мире своих далеких предков больше не будет никогда!

Взрослые исчерпали свои доводы, отговаривая Долфа от его затеи, но он уже не слушал их. Взгляд его был устремлен на «телефонную будку», эти ворота в прошлое, прямиком ведущие к рыцарским турнирам и приключениям. Стоял пасмурный зимний день, но в комнате было тепло. Долф сжимал в руках теплую куртку на меховой подкладке. Словно повинуясь неосознанному импульсу, он вдруг решительно натянул ее.

— Пустите меня.

Это прозвучало даже не просьбой, а приказанием.

Над панелью машины висели часы. Долф скользнул взглядом по циферблату. Без пятнадцати минут час. Почти машинально он сверился со своими новенькими ручными часами, подарком Деда Мороза.

— Давайте точно условимся о времени, когда я должен вернуться на посадочную площадку и ожидать обратного рейса.

И тут произошло неожиданное. То ли ученых сразил его упрямый натиск, то ли их соблазнила возможность испытать наконец свое детище, Долф так и не понял. Еще не веря своему счастью, он увидел, как оба они согласно кивнули.

Доктор Кнефелтур бросился к компьютеру и стал вводить данные.

«14 июня 1212 года… Монтживрей, Франция. Надо бы посмотреть по карте, где это находится…» — так бормотал доктор Кнефелтур, в то время как пальцы его нажимали на клавиши прибора. Начал суетиться и доктор Симиак. Он выбежал из комнаты и вскоре возвратился, держа в руках мелки — угольно-черный и бледно-желтый. Потом он принес Долфу длинный, острый, как бритва, хлебный нож, который мальчик засунул за пояс.

— Чтобы ты наверняка поспел к назначенному времени, — заговорил ученый, — дадим тебе на путешествие по прошлому полных четыре часа, начиная с этой минуты.

Теперь это снова был подлинный исследователь, для которого в настоящую минуту не существовало ничего, кроме эксперимента. Он отметил время: без пяти минут час.

— Еще минут пять займет подготовка машины, следовательно, ровно в час начнется твое путешествие. Запомни как следует, мой мальчик, в пять часов дня, минута в минуту, машина снова придет за тобой на то же место.

— Я обязательно буду там.

Долф шагнул к аппарату.

В это время подошел ассистент Кнефелтур с результатами своих выкладок. Увиден, как Долф открывает дверь камеры, он снова дрогнул.

— Неужели тебе и вправду так нужен этот опыт? — резко прозвучал его голос. — Помни: у нас будет только одна попытка вернуть тебя…

— Знаю, — с этими словами Долф вошел внутрь камеры.

Доктор Симиак приблизился к нему, чтобы захлопнуть дверцу, и напомнил:

— Держись подальше от людских глаз — очень уж ты неподходяще одет. Ох, парень, может, ты еще передумаешь? Выбрось из головы эту блажь.

— Вы же сами не хотите этого, — твердо ответил Долф. — Вы ведь и мечтать не могли о такой удаче.

В словах мальчика была большая доля истины, и ученый не нашелся с ответом. Доктор Кнефелтур, сидя за пультом, начал колдовать над приборами. Все еще держа дверцу открытой, доктор Симиак сказал внезапно охрипшим голосом:

— Хорошо… Встань точно посредине квадратной пластины. Вот так, не касайся стенок камеры. Теперь закрой глаза и не шевелись. Потерпи немного — нужно три минуты, чтобы аппарат заработал… Только не дотрагивайся ни до чего! Я…

— Пожалуйста, не говорите больше со мной, — попросил Долф.

Он крепко зажмурился. Послышался щелчок запертой двери, теперь ни один звук не проникал в кабину.

Долф застыл на месте. «Начну считать, — подумал он, — сосчитаю трижды до шестидесяти. Только спокойно…» Он считал медленно, сосредоточенно, заставляя себя ни о чем не думать, чтобы не растерять свою решимость.

«Только бы не поддаться страху, не сделать лишнего движения, только бы не закричать… тридцать один, тридцать два…» Он сбился со счета, и теперь не мог сказать, считает ли по второму или по третьему разу. Интересно, что же все-таки у них получилось?

«…сорок пять, сорок шесть…» Он старался представлять себе цифры написанными, но перед глазами вертелись цветные пятна.

«…пятьдесят восемь, пятьдесят девять…» И вдруг пропали все ощущения. Абсолютно все.

На мальчика обрушился мощный удар, от которого голова пошла кругом, боль пронзила все тело. Вокруг что-то шумело, потом звуки стали утихать, что-то знакомое почудилось ему в этом шуме.

Шелест ветра в кронах деревьев, птичьи трели. Он все еще не решался пошевелиться, открыть глаза. Теплый луч солнца скользнул по лицу. Головокружение прекратилось.

Он открыл глаза… Машина времени доставила его. Но куда?

ПОТЕРПЕВШИЙ КРУШЕНИЕ

Долф Вега стоял на краю обрыва. Заросшие зеленью крутые склоны покрывала густая чаща. Дорога заворачивала налево, а справа поднималась вверх и тоже скрывалась за поворотом, так что разглядеть, что творится вокруг, не было никакой возможности. Он опустил глаза и отметил, что стоит на плоском камне.

«Значит, все в порядке, — пришла первая, еще несмелая мысль, но двигаться было страшновато. — Неужели это не сон? Все-таки добрался, ну а что тут у них за время, мы еще посмотрим». Он бросил взгляд на часы: две минуты второго. Может, они остановились? Нет, идут… Он еще раз глянул под ноги, камень тут. Как им удалось так точно рассчитать посадку? Лучшего места не придумать: легко заметить и найти потом. Долф вспомнил, что у него есть мелки, вынул их из кармана куртки и склонился над камнем. Он старательно обвел ступни сначала светлой, а затем темной линией. Довольный, спрятал мелки и соскочил с камня. «Теперь нужно как следует запомнить дорогу, пришла ясная мысль, — тогда я быстро отыщу камень, как подоспеет время». Вот и отличный ориентир — раскидистая береза на том краю оврага.

Жара давала себя знать. Он вспотел в меховой куртке, но снять ее не решился, хотя под курткой был толстый серый свитер. И еще — джинсы, носки и теплые ботинки.

Вид, конечно, дурацкий, учитывая, что здесь лето в разгаре. Солнце пекло непокрытую голову. Яркие лучи заливали пыльную каменистую дорогу.

«Видно, я попал в горные места, — решил Долф. — Посмотрим, куда ведет эта дорога».

Он начал спускаться по склону, пыль под ногами взметнулась вверх. За поворотом открывалась долина, на горизонте виднелся какой-то город.

«Должно быть, Монтживрей, — обрадовался он. — Точно. Теперь все сходится».

И в самом деле, хотя далекие контуры едва проступали в жарком солнечном мареве, даже отсюда было видно, что это не современный город. Смутно угадывались башни и крепостные стены. Далеко внизу петляла дорога, по которой в направлении городских ворот тащились повозки.

В долине на клочках земли трудились крестьяне.

«Франция тринадцатого века. Средневековье…» — повторял он, все еще не до конца поверив в случившееся.

Едва он собрался продолжить спуск, как уловил шум.

Звуки раздавались далеко позади. Топот копыт, крики, возня. Он настороженно огляделся, но ничего не увидел.

Поворот скрывал от него часть дороги, расположенную выше.

Вновь до него донеслись возгласы, звон оружия. Дело принимало нешуточный оборот. А что, если на высокогорной тропе скрестились пути двух воинственных рыцарей, направлявшихся на турнир? «Вот бы посмотреть… — вздохнул Долф. — Так, чтобы они меня не заметили».

Он бросился назад, готовый каждую секунду нырнуть в заросли кустарника. Миновав помеченный камень, он свернул в сторону. То, что он увидел в клубах вздымавшейся пыли, заставило сразу позабыть о предосторожностях.

Прямо на дороге завязалась драка, да еще какая! Двое всадников на лошадях налетели на третьего, который спешился со своего ослика. Бедное животное ревело в кустах, в то время как его хозяин с воплями и проклятиями орудовал увесистой дубинкой. Темные плащи, кожаные жилеты обоих всадников, их простые шлемы из грубой кожи свидетельствовали о том, что эти люди не принадлежат к благородному сословию. Их неповоротливые лошади без чепраков имели довольно жалкий и неухоженный вид.

Явно затупившимися мечами нападавшие наносили беспорядочные удары, а неизвестный отчаянно молотил своей дубинкой. В тот момент, когда Долф показался из-за поворота, владелец ослика отвесил одному из своих противников столь сокрушительный удар, что меч выскользнул у того из рук и, отлетев на несколько метров, упал возле обочины. Однако как бы отважно ни защищался неизвестный путник, схватка была неравной. Долф почувствовал, как кровь застучала у него в висках.

— Бандиты с большой дороги! — вырвалось у него.

Он больше не думал об осторожности: помедли он еще немного, и у него на глазах двое разбойников одолеют неизвестного путника. Не сдерживая больше закипающую ярость, он выхватил нож из-за пояса и метнулся на дорогу.

Неожиданно перед самым его лицом мелькнули сапоги одного из всадников, и Долф увидел, как шпоры вонзаются в бока лошади. Не помня себя, он взмахнул ножом.

Тут же раздался вопль. Ого, удар пришелся в цель! Нож, скользнув под плащом всадника, распорол ему бедро.

Долф угрожающе поднял нож перед собой. В эту минуту меч просвистел у него над головой, мальчик попытался увернуться, но мощный удар едва не сбил его с ног. Резкая боль прошила плечо и руку — если бы не нож, который Долф выставил перед собой, да не толстая куртка, немного смягчившая удар, не устоять бы ему. Не мешкая, Долф нацелился снова…

Но в эту минуту второй разбойник с воплем свалился с лошади. Хозяину ослика удалось-таки сбросить его. Противник Долфа, истекая кровью, попытался повернуть лошадь и напасть на мальчика сзади, но Долф ловко отскочил в сторону, и всадник, потеряв управление, промчался мимо. Вслед за ним поскакала вторая лошадь без своего седока. Еще немного, и они скрылись из виду. Раненый стонал, лежа на дороге. Вдруг раздался странный, всхлипывающий звук, и все стихло.

Поединок завершился.

Тяжело дыша, Долф плюхнулся на пожухлую траву у края дороги, смахнул прядь волос с мокрого лба и в растерянности посмотрел на окровавленный нож, все еще зажатый в руке.

«Я ударил его ножом, я ранил человека…» — пронеслось у него в голове.

Перед ним стоял новый знакомый. Он тоже едва дышал, утирая пот со лба. Он что-то сказал, но Долф не понял его. Правда, мальчик особенно не прислушивался — все случившееся словно оглушило его. Теперь, когда опасность миновала, оцепенение сковало его. Угрызения совести мучили Долфа, он готов был расплакаться. Левое плечо горело огнем.

Наконец человек отдышался. Первым делом он направился к своему ослику. Привязав животное к дереву, он склонился над телом, распластанным на земле, и, сдерживая ярость, пнул лежащего ногой.

При виде этого Долф сжался. Разбойник был мертв.

Увесистая дубина путника сразила его. Мальчика охватила непроизвольная дрожь, и, когда неизвестный знаками подозвал его, Долф с трудом заставил себя подняться.

Опасаясь перелома, Долф ощупал левую руку. Кости целы.

Человек поднял голову мертвого разбойника и показал Долфу, что нужно взяться за ноги. Вдвоем они подтащили тело к обочине и только теперь взглянули в глаза друг другу. Широкая улыбка появилась на лице человека, и Долф понял, что ему нечего опасаться. Ведь он, Долф, спас неизвестному жизнь. И тот не выказывал враждебных намерений по отношению к мальчику. Он заговорил снова, и Долфу даже показалось, он различил слово, звучавшее как «спасибо».

Затем путник отвязал животное и знаками поманил Долфа за собой. Долф с радостью последовал за ним. Он уже понял, как опасно здесь двигаться в одиночку. Да и сбежавший разбойник в любую минуту может вернуться с подмогой.

Однако, вместо того чтобы вернуться на дорогу, ведущую к городу, человек с осликом свернул на боковую тропку, которая через некоторое время привела их к заросшей травой поляне, раскинувшейся на косогоре. До чего же великолепный вид на поля и город, проступавший вдалеке, открывался отсюда! Воздух был наполнен птичьим гомоном, высоко в небе парили ястребы. В чистом нагретом воздухе пахло душистым разнотравьем. На какую-то долю секунды мальчику вспомнились деревенские каникулы. Его спутник достал из мешка хлеб, мясо и пригласил Долфа разделить с ним трапезу. Они с наслаждением растянулись на траве и принялись за еду. Хлеб оказался на удивление вкусным. Отведав мяса, Долф растерялся. Он не понял, свинина это или баранина, но вкус был необычайным, напоминал мясо диких животных — да, пожалуй, больше ни с чем не сравнить… Ели молча, не проронив ни слова. Крепкие белые зубы незнакомца аппетитно отхватывали куски мяса. Насытившись, он сделал глоток из кожаной фляги, затем протянул ее мальчику. Долф отпил немного — похоже на вино пополам с водой. Приятно кисловатый, чуть терпкий напиток отлично утолял жажду.

Плечо все еще давало себя знать, но боль понемногу стихала. Долф почувствовал себя совсем хорошо и решительно сбросил куртку. Его попутчик с нескрываемым изумлением воззрился на свитер и джинсы. Только теперь Долф сообразил, что перед ним совсем еще молодой человек. Он рассмотрел длинные темные волосы, большие карие глаза, смуглую кожу юноши, зеленый плащ, перехваченный у пояса кожаным ремнем. Короткий кинжал, вложенный в ножны. Довершали наряд коричневые сапоги и брошенная рядом шляпа или, скорее даже, высокий зеленый колпак. Долф нашел, что новый знакомый выглядит весьма экстравагантно — ни дать ни взять хиппи из амстердамского университета.

С едой было покончено. Юноша поднял глаза на Долфа и, ткнув себя в грудь, сказал:

— Леонардо… Леонардо Фибоначчи из Пизы.

— Пиза? — переспросил Долф, думая, что ослышался.

Но молодой человек кивнул, подтверждая. Теперь, по-видимому, настала очередь Долфа назвать себя. У них тут принято говорить, откуда ты родом. Долф указал на себя:

— Рудолф Вёга… из Амстелвеена.

До сих пор он не задумывался над тем, на каком языке он будет говорить, а теперь начинается самое трудное.

Французского он не знает, о франкском диалекте говорить вообще не приходится, познания в латыни тоже не блестящи…

Леонардо зачастил скороговоркой, да так, что у Долфа голова пошла кругом. Одно ясно — это не старофранцузский и не итальянский. Речь Леонардо немного походила на родной язык Долфа, нидерландский, чем-то напоминала немецкий, но в то же время это не был ни тот и ни другой язык.

— Пожалуйста, помедленнее, я не понимаю! — взмолился он.

Собеседник понял его просьбу и повторил рассказ, на этот раз медленнее, с расстановкой, помогая себе энергичными жестами. Долф старательно ловил каждое слово, очень многое казалось ему знакомым… Старогерманское наречие! [1]

«До чего похоже на средневековый нидерландский язык, — промелькнула мысль. — И понять несложно, особенно если говорят медленно».

И в самом деле, кое-что ему удалось разобрать. Например, то, что молодой человек студент, который провел два года в Париже, а теперь держит путь в Болонью, где намерен завершить образование. Он путешествует уже не первую неделю, и до сих пор все обходилось без приключений.

Но вот только что, еще и часу не прошло, как его подстерегли разбойники, рассчитывавшие на легкую добычу.

Однако им довелось испытать не только ловкость Леонардо и крепость его дубинки, но и отвагу внезапно появившегося спасителя. Вот, пожалуй, и все, что с большим напряжением удалось выяснить Долфу. Настала очередь студента выслушать рассказ Долфа. От волнения лицо мальчика покрылось испариной, но, делать нечего, отступать нельзя. Он начал, старательно подражая Леонардо в произношении слов. Он направляется на знаменитый рыцарский турнир, который устраивает герцог Жан Дампиерский в Монтживрей, поведал Долф, взмахом руки указывая на город вдалеке.

— Дампиер? Монтживрей? — недоуменно переспросил Леонардо.

Долф еще раз внятно произнес название города и кивнул в сторону затерянных в жарком мареве крыш. Леонардо лишь пожал плечами:

— Это не Монтживрей вовсе, а Спирс.

Какой еще Спирс? Долф в тревоге посмотрел на север.

И вновь его спутник ответил решительным «нет».

— Там Вормс, — откликнулся он, глядя в направлении севера.

Было от чего потерять дар речи. Нет, невозможно.

Вормс находится в Германии, на Рейне… Ой, значит, этот Спирс там внизу тоже?.. Похолодев от ужаса, Долф всматривался в далекий город, очертания которого едва проступали в тумане. Мало-помалу ему удалось разглядеть громаду церкви, нависшую над городком. Силуэт церкви что-то напоминал ему. Года три тому назад родители проводили отпуск в Швейцарии вместе с Долфом. По пути туда сделали остановку в Шпейере. В памяти Долфа возникли многолюдные кварталы промышленного гиганта, могучая эстакада, соединявшая берега древнего Рейна широкие автомагистрали. Особенно запомнился ему величественный собор, самая старая часть которого, как говорили, датировалась двенадцатым веком. Неужели тот самый? Если Спирс и Шпейер — одно и то же, то очевидно и другое: он попал не во Францию, а в Германию. Возможно ли это?

Город огибала блестевшая серебром полоска. Река.

Он протянул руку:

— Рейн?

Леонардо кивнул.

Ошиблись, все-таки они ошиблись, пронеслось в голове.

Долф рывком обернулся к юноше:

— Какой у нас год?

— Одна тысяча двести двенадцатый.

Слава богу, хоть с этим все в порядке.

— А число? Ну, день месяца?

До итальянца наконец дошел смысл его слов.

— День Святого Яна. [2]

Ответ юноши ничего не сказал Долфу, но продолжать расспросы он остерегался. Он заметил, что дружелюбный интерес Леонардо сменяется подозрением.

— Святой Ян, колдовская ночь… — пробормотал студент.

Долф все еще не мог взять в толк, о чем ведет речь Леонардо. Он сделал еще одну попытку.

— А по счету от начала месяца?

— Двадцать четвертый, — немедленно отозвался Леонардо, поразившись невежеству собеседника.

Долф молчал. Он собирался с мыслями. Ошибка в десять дней! Что это, сбой компьютера или поправка на разницу в летосчислении между нашим веком и тринадцатым столетием? Надо будет выяснить, как только он вернется назад. Из задумчивости его вывел вопрос студента:

— Ты откуда родом?

Понять вопрос было нетрудно.

— Амстелвеен. Знаешь, где это? — (Леонардо пожал плечами.) — В Голландии, — пояснил Долф.

— Так ты из Голландии? А мою речь отчего не понимаешь? Люди из ваших краев говорят на этом языке. Или ты разбираешь только свое наречие?

«До чего же сложно с ним… — вздохнул Долф. — Если бы знать об этом раньше… Надо вспомнить, что мы проходили из истории средних веков. Так… Распространение католицизма, борьба за господство между германским императором и папой римским, закладка крупнейших соборов, вот таких, как тот, кафедральный собор Спирса. А еще дороги, по которым опасно передвигаться, почти никакого сообщения между городами, крестовые походы, рыцарские турниры, заговоры придворных против своего монарха. Науки не было, сплошные суеверия. Люди спасались от нечистой силы всякими амулетами, по любому поводу осеняли себя крестным знамением. Чуть что не так, сваливали на козни дьявола. А путешествовали все же много, хоть и рискованно это было…» Взгляд его привлекли два серых комочка. Зайцы…

Зверьки застыли, присев на задние лапки, не сводя с людей испуганных глаз. Леонардо засмеялся и швырнул в них горсть земли. В одну секунду поляна опустела.

Высоко над ними, в темных верхушках деревьев, заливались птицы. Ослепительно хороша эта земля, сияющая свежестью и чистотой в лучах летнего солнца. На пашнях и в садах, прочертивших крутые, сбегающие к реке склоны холмов, трудились люди. Ни шума автомобилей, ни гула самолетов. Воздух еще не впитал в себя ядовитые выбросы заводских труб. Слезы наворачивались на глаза.

Что стало с этой ласковой, гостеприимной землей в двадцатом веке!

Медленно подбирая слова, он обратился к Леонардо:

— Не бойся, друг, я простой парень, как и ты, тоже учусь. Просто я сбился с пути.

— О, так ты владеешь латынью?

— Нет, не очень.

— Так ты, наверное, силен в математике?

Долф с облегчением подтвердил. Нельзя сказать, чтобы он уж очень любил решать задачи, но ведь не годится же уступать средневековому студенту.

Он исподтишка бросил взгляд на циферблат. Полтора часа пролетели незаметно. Теперь понятно, что из-за ошибки прибора он попал совсем не туда, куда рассчитывал. Рыцарского турнира ему не видать. Посмотреть бы хоть этот город поближе…

Но Леонардо уже нашел полоску чистого песка и потянул за собой Долфа. При помощи сухой ветки он изобразил на песке треугольник и параллелограмм. Долф улыбнулся и, взяв ветку, начертил увеченный конус, квадрат и пирамиду. Молодые люди обменялись сердечным рукопожатием. Они нашли общий язык.

Впервые в жизни Долф горько пожалел, что его познания в математике не слишком глубоки. Дурачась, он написал формулу теоремы Пифагора: а2 + b2 = c2 . Но Леонардо задумался, глядя на знаки с недоумением. Наконец мальчик сообразил, что средневековый студиозус знает только римские цифры. Он проворно стер написанное, затем набросал ряд римских цифр от I до X, а под ними ряд арабских от 1 до 10. Восторгу Леонардо не было предела.

— Да это же восточные знаки! — вскричал он.

Долф скромно кивнул:

— Мы постоянно пользуемся ими. Так считать гораздо удобнее, чем римскими.

Понял ли его Леонардо? Так или иначе, слова Долфа дошли до него.

— Я слышал о них, но сами знаки вижу впервые. Ну-ка, покажи еще раз.

Они перешли на другое место, где песка было больше, и Долф приступил к объяснению. Лекция по курсу элементарной математики, которую он прочел средневековому юноше, заняла немало времени. Леонардо схватывал на лету, хотя Долф с большим трудом объяснялся на старинном наречии. Особый прилив энтузиазма вызвал у студента самый обычный нуль.

Время летело.

— Где ты выучился всему этому? — наконец спросил итальянец.

— В школе, в Голландии.

— Невероятно! — вскричал Леонардо. — Голландия населена варварами, грубыми рыцарями и невежественными монахами, которые и латыни-то как следует не знают. У вас даже нет своего университета.

Долф снова почувствовал себя неуютно. Он украдкой посмотрел на часы и вздрогнул. Половина пятого! Занятый подсчетами и объяснением азов математики на странном — полунидерландском-полунемецком — наречии, он совсем позабыл о времени. Теперь уже не удастся побродить по средневековому городу. Четыре часа, подаренные ему на странствия во времени, он растратил на болтовню, решение задачек и драку… Чем докажет он доктору Кнефелтуру, что и в самом деле побывал в тринадцатом веке, на склонах холмов, опоясывавших Спирс-на-Рейне? Леонардо, конечно, оказался занятной личностью, но все же…

Он поднялся, стряхнул песок и потянулся за курткой.

— Пора идти, — произнес он устало.

— Но куда? Зачем? — Леонардо тоже выпрямился. — Пойдем вместе.

Долф грустно покачал головой. Будучи не в настроении, он почему-то засовывал руки в карманы. Так он поступил и теперь. Вдруг пальцы нащупали мелок. Больше мелки ему не понадобятся, а Леонардо обрадуется подарку, решил он.

— Вот, — он протянул мелки студенту, — возьми на память. Будешь ими писать.

Понял ли его студент? Он взглянул на Долфа, затем на предмет, протянутый ему, и нерешительно дотронулся до мелка. Долф осмотрелся, поднял с земли камень и провел по нему черту.

— Вот, видишь? Возьми в знак дружбы.

Леонардо просиял. Он кивнул, стянул одним махом тонкий шнурок, который носил на шее вместо цепочки. На шнурке покачивался эмалевый медальон с изображением святой Девы. Он крепко вдавил медальон в ладонь Долфа, принимая у него мелки.

Долф был счастлив (подумать только — медальон тринадцатого века, вот удивится доктор Кнефелтур! ) и даже поднес подарок к губам. Леонардо удовлетворенно наблюдал за ним. На прощание они тепло пожали друг другу руки.

Долф надел медальон на шею, спрятав его под свитер, натянул куртку, еще раз помахал своему новому знакомому и побежал вверх по склону холма. Туда, где пролегала седая от пыли дорога. Было без четверти пять. Как раз хватит времени, чтобы не спеша добраться до условного места и спокойно дождаться, пока машина времени доставит его обратно в двадцатый век.

Он вышел на пригорок, ожидая увидеть пустынную дорогу, и остановился как вкопанный. Он слышал явственный шум. Только теперь Долф сообразил, что уже давно различал отдаленный гул, просто не обращал внимания на эти звуки. Тысячеголосый детский хор, сопровождаемый нарастающим грохотом шагов по каменистому пыльному тракту. Ничего не понимая, Долф вглядывался в безбрежное море детских фигурок, запрудивших дорогу. Гигантская процессия, состоявшая из сотен, нет, тысяч и тысяч детей. Неисчислимое множество что-то поющих детей виделось ему сверху. Они плотно, от края до края, заполнили дорогу. Он посмотрел направо, туда, где дорога делала поворот. Ничего, кроме нескончаемой, змеящейся процессии. Наверное, отмечают праздник святого Яна.

Впрочем, сейчас главное — отыскать камень. На пустынном месте это было проще простого, но как разглядеть его за этой движущейся стеной?

Участников шествия, казалось, не интересовало ничто вокруг. Они сосредоточенно спускались в долину с раскинувшимся за ней городом. Откуда они взялись? Неужели этот Спирс привлек к себе тысячи путников? И что это — просто праздничное шествие или дальнее паломничество?

Сплошные вопросы, но искать ответы нет времени.

Медлить нельзя. Где же камень? Не на шутку встревожившись, он начал сходить вниз по склону. Вот и березка, это ее он увидел, как только открыл глаза, приземлившись.

Камень должен быть напротив. Он шагнул вперед, сердце выбивало барабанную дробь, нехорошие предчувствия охватили его. Вот бы обойти эту многотысячную толпу или хотя бы протиснуться сквозь нее…

В тесной узкой ложбине прокладывать путь было трудно. Если бы кто и попытался дать дорогу рослому парню, который, орудуя локтями и коленями, пробивался во встречном направлении, сзади тут же напирали новые ряды, угрожая смять замешкавшихся.

Множество маленьких рук хватали Долфа, цеплялись за него, то и дело чья-то изможденная фигура с ходу налетала на мальчика. Его ботинок нечаянно придавил босую ногу, раздался крик боли.

Но камень, где же камень? Долф озирался, не зная, как быть дальше. На гребне холма он заметил Леонардо, с неменьшим изумлением наблюдавшего за дорогой, на которую выплескивались все новые толпы маленьких пилигримов. Студент помахал Долфу, но тому было не до него. Он расталкивал плотно сомкнувшуюся массу, прорываясь к дереву, — камень все-таки должен быть поблизости. До него рукой подать.

Его сильно толкнул какой-то высокий детина, две девчонки уцепились за него, чтобы не упасть. Мальчишка в грязных лохмотьях привстал на цыпочки и принялся кривляться, размахивая руками. В ту же секунду Долф понял, что мальчишка вскочил на его камень. Ребята, проходя мимо, показывали на него пальцами, смеялись, что-то кричали в ответ. Долфу доставалось все больше тычков и пинков, он изо всех сил сопротивлялся неиссякаемому потоку, втягивавшему и его в свой круговорот.

— Пропустите меня! — Его крик перекрыл звук множества голосов. — А ты отойди, быстро! Дай я встану!

Сорванец, пританцовывая, гримасничал и не думал освобождать место для пришельца. Он продолжал дурачиться, тем более что зрители шумно подбадривали его.

Иные норовили задержаться, но, как и Долфу, им с большим трудом удавалось устоять на ногах. В один миг живая стена отделила кривляку от Долфа. Отчаяние придало мальчику силы, он молотил кулаками направо и налево, налетал на чьи-то ноги. Вдруг раздался истошный вопль, толпа, окружавшая камень, рассеялась. Долф поднял глаза. Камень был совершенно пуст, и лишь на месте следа, обведенного меловым контуром, зияла дыра. Оставшееся расстояние Долф преодолел одним прыжком, да так и застыл возле камня. Сердце, казалось, выпрыгивало из груди, ужас перехватил горло. В полном отчаянии он принялся считать: «…пять, шесть, семь… Только не думать ни о чем, только не спрашивать, куда девался этот бедняга. — Он зажмурил глаза. — …Двадцать три, двадцать четыре… Нет, он все-таки спрыгнул с камня, я же видел… Двадцать восемь, двадцать девять… А завизжали они просто оттого, что я придавил кого-то, а вовсе не потому что… Тридцать пять… тридцать шесть… еще несколько секунд, вот сейчас меня оглушит громовой удар; и я открою глаза в лаборатории профессора!.. Сорок восемь, сорок девять… Да нет же, этот балбес и в самом деле соскочил с камня, я еще успеваю…» Он боялся смотреть на циферблат, боялся пошевелиться, но ужаснее всего было поверить собственным глазам: каких-нибудь пять минут назад вот здесь валял дурака средневековый мальчишка, и вот теперь его нет…

Но как ни старался Долф отогнать навязчивую мысль и не возвращаться к разыгравшейся только что сцене, в глубине души крепла уверенность: мальчишку стянула с камня машина времени, а он, Долф Вега, опоздал.

Словно наяву, прозвучали слова ученого: «Если наша попытка не удастся — положим, тебя не окажется в нужный момент на условленном месте, — ты пропал. Ты обречешь себя на скитания по средневековью до конца своих дней».

Долф перевел дыхание, взял себя в руки и открыл глаза. Бросил взгляд на стрелки. Пять часов шесть минут.

Вопреки очевидному, он еще продолжал надеяться.

Тягостно ползли минуты, и ничего не происходило.

Пришло осознание: «Я потерян, я упустил свой единственный шанс». Сумятица мыслей, вызванная горьким открытием, мало-помалу улеглась. Наконец к Долфу вернулась способность рассуждать. Он продолжал стоять на камне, ощупывая пробитую впадину. Да, профессор, чтобы исключить всякий риск, разогнал машину на полную мощность. Много времени пройдет, прежде чем она снова включится.

Придавленный смертельной усталостью, Долф удрученно сошел с камня, его взгляд скользил по движущимся шеренгам, ни на ком не задерживаясь, ничего не видя.

Маленькие путники к этому времени заметно выдохлись, ряды их, прежде плотно сомкнутые, сильно растянулись.

Измученные дети, с трудом передвигая ноги, брели к неведомой цели. Не слышно песен, смолкли шутки, утихли даже слова молитвы. Долф смотрел на них невидящим взором, и навряд ли то, что он видел, проникало в его сознание. Последние волны шествия выплеснулись на дорогу.

Среди отставших было много девочек и малышей, худых, замурзанных, укутанных в лохмотья. Снова опустела дорога, но вот — шлеп-шлеп-шлеп — еще несколько человек молча, без сил плетутся, вздымая пыль босыми ногами.

Малыш лет шести, не больше, споткнулся и упал с громким ревом. Девчушка постарше подхватила его и потянула за собой. За ними горделиво вышагивал высокий, богато одетый мальчик. На ногах мягкие сапожки, шитый серебром кушак, кинжальчик за поясом. Картинка, а не мальчик. За обе руки его цеплялись малыши, которых он подбадривал разговорами. А вслед за ними, спотыкаясь и хромая, ковыляли обессилевшие оборвыши.

Откуда взялась эта процессия? Что гнало ее в путь?

Каков тайный смысл этого передвижения людских волн?

Еще один маленький странник упал и остался лежать, никто не поспешил к нему на помощь. Шлеп-шлеп-шлеп, — мелькали босые ноги. И в какой-то момент Долф понял, что больше не выдержит этого. Не может он видеть беспомощного ребенка, брошенного посреди дороги. А ведь еще и часу не прошло, как на этом самом месте испустил дух раненый разбойник. Долф бросился вперед. Секунда, и он склонился над маленьким телом. Девочка. Он попытался поставить ее на ноги, но, заглянув в лицо, испуганно отпрянул. Веки прикрыты, глаза глубоко запали, щеки осунулись. Она почти ничего не весила. Да жива ли она еще?

В отчаянии он огляделся. Еще одна стайка детей спешила мимо. Они с удивлением посмотрели на Долфа и, плохо соображая от голода и усталости, бездумно продолжали путь. Что же ему делать теперь с этой девочкой, потерявшей сознание?

И вновь рядом с ним оказался Леонардо со своим верным осликом.

— Она умирает! — воскликнул Долф.

Леонардо пощупал тоненькое запястье и тут же опустил руку.

— Умерла, — печально произнес он.

Долф осторожно опустил тело на землю.

— Но почему? — Слезы струились по щекам Долфа. — Да что здесь, наконец, происходит? Куда идут эти дети?

Леонардо не отвечал. Он поднял девочку и положил ее на траву. Сложил по христианскому обычаю ее руки на груди, осенил крестным знамением, прочитал молитву и начал сгребать камни вокруг тщедушного тельца. Долф помогал ему, опустившись на колени. А рядом все слышалось шлеп-шлеп-шлеп… Это тянулись ребята, замыкающие шествие.

Настанет ли конец этой процессии? Сколько еще измученных, больных детей пройдет по этой дороге?

Леонардо поднялся.

— Поздно. Пойдем-ка лучше в город, хоть я боюсь, что нынче вечером городские ворота будут наглухо закрыты.

Долф начал привыкать к его странному наречию и уже сносно понимал его.

Ответа на свой вопрос он все-таки не получил.

— Кто эти дети? — продолжал настаивать он.

Леонардо покачал головой. Он тоже был под гнетущим впечатлением увиденного.

— Дети… Что-то я слышал о них. Детский крестовый поход, вот что.

— Что ты сказал?

— Ну, они направляются в Святую землю, хотят освободить Иерусалим от неверных.

— Эти малыши? — Леонардо кивнул в ответ. — Ты что? Дети будут биться с турками?

Взгляд Леонардо остановился на холмике, который вырос над телом девочки.

— Но как? — спросил Долф, позабыв на минуту собственные несчастья. — Я же видел совсем маленьких, шести-семилеток. Что это за крестовый поход? Нет, невозможно…

Понял ли студент то, что пытался сказать Долф, неизвестно, но он наконец ответил:

— Это в самом деле крестовый поход. Детский. Во Франции уже был такой, но там собралось меньше детей. Мне рассказывали…

— Не понимаю, — выговорил Долф.

— Да и я понимаю не больше твоего. Когда я впервые услышал об этом, поверить не мог. А теперь вот сам видишь.

— Нет, — повторял Долф, — это сон, кошмарный сон. Я проснусь. Какое счастье, что все это во сне. Детский крестовый поход — даже представить страшно… Поход — занятие для конных рыцарей, мужчин в латах, а не для детей.

Леонардо молчал. Подхватив ослика под уздцы, он зашагал вперед. Долф поспешил за студентом. Этот неведомый мир вселял в него страх. Они поравнялись с мальчишкой, который еле-еле ковылял вслед за остальными.

Босые ноги разбиты в кровь. Леонардо, по-прежнему не говоря ни слова, подхватил его и усадил на ослика.

Нашлось там место и для хныкавшей девочки, которую они подобрали на обочине дороги. Леонардо хранил молчание, и Долф не заговаривал с ним. Но теплые чувства мальчика, будто слезы, которые он сдерживал целый день, пролились горячей влагой на сердце. Что за странный юноша? Его не смутила смерть разбойника, он, сохраняя присутствие духа, похоронил мертвую девочку, и вдруг такая забота о несчастных малышах. Долф скользнул взглядом по застывшему лицу юноши, хотя ему самому больше всего хотелось крепко зажмуриться, чтобы отогнать воспоминание об этой девочке и ее потухших глазах, устремленных к безжалостным небесам.

Так, в полном молчании, они продолжали свой путь к городу Спирсу, где уже звонили в колокола и накрепко запирали городские ворота.

ГРОЗА

Заслышав удары набата, жители Спирса в испуге, еще ничего толком не понимая, высыпали из своих домов. Люди спешили к крепостным стенам, на ходу расспрашивали друг друга, что за враг угрожает городу. Но кто мог дать им ответ? Те, кому удалось занять удобные наблюдательные позиции, первыми увидели, как шествие детей заполняет дорогу, и сразу все поняли.

— Это маленькие бродяги, которые хотят попасть в Святую землю, — передавали они стоящим позади, — целая армия воров и попрошаек.

Некоторые женщины, впрочем, потребовали открыть ворота и впустить детей. Но отцы города наотрез отказались. Они напомнили людям, что не было еще города в землях германских, жители которого сами бы отдали свои дома на разграбление маленьким крестоносцам. Вон их сколько! Изголодались в дороге, а допусти их в город, сразу потащат все, что плохо лежит. Они думают, всевышний все простит им за паломничество в Иерусалим. Так неужели добрые горожане Спирса позволят разорить свои очаги? Куда разумнее, наставляли народ городские старосты, запереть по домам собственных детей. Всем известно, какой соблазн для несмышленышей шествие под водительством юного Николаса, если даже отпрыски благородных рыцарей тайком покидают родовые замки и вступают под знамена похода. Хотя среди тех, кто напрашивается на приключения и не гнушается обирать почтенных людей, более всего, конечно, бродяг и нищих. Это они бегут от работы и не имеют почтения к старшим. А сам Николас, их вожак? Разве не был он крепостным? И мы поверим, что ему, не разумеющему грамоты подпаску, открылась в видениях божественная истина и слышались голоса ангелов небесных? Да если что и привиделось этому деревенщине, так это сон о том, как он разбогатеет, а слышался ему звон золотых монет, не иначе, насмехались достойные горожане.

— Богохульство! — вдруг резко прозвучало над толпой. — Николас — святой, избранный Богом.

Мнения разделились. Большинство жителей, опасаясь за свое добро, были против того, чтобы открыть ворота.

Так и остались они накрепко запертыми.

Немногие добрые души поднялись все-таки на крепостную стену и оттуда наблюдали за ползущей мимо колонной. Принесли хлеб и стали бросать его сверху в самую гущу голодной толпы. Дети с визгом налетали на куски хлеба, накидывались с кулаками на счастливчиков, которым доставалась еда. Отчаянные попытки вырвать друг у друга хоть самую маленькую корочку, заканчивались тем, что от хлеба оставались одни крошки, втоптанные в грязь.

В проигрыше, конечно, были самые маленькие и слабые.

Спустя некоторое время наблюдатели увидели, что неподалеку от города, на берегу реки, расположился исполинский лагерь. Долгая дорога под нещадно палившим солнцем измотала путников. Здесь, у реки, можно было по крайней мере утолить жажду, а быть может, и голод, если удастся наловить рыбы. Сотни детей боязливо вступили в стремительно бегущий поток, многие плескались у берега.

Кто-то начал тонуть.

К вечеру на берегу заполыхали костры. Аппетитные запахи жареного мяса и рыбы разносились по окрестностям. Откуда взялось мясо? Как удалось детям добыть муку? Все объяснялось просто: они совершили набег на поля, тянувшиеся по склонам долины, а потом истолкли камнями незрелые зерна, из которых был испечен грубый, почти несъедобный хлеб.

На Соборной площади в это время толпа внимала пламенной речи негодующего монаха.

— Горе нам, о жители Спирса, ибо за бессердечие кара всевышнего падет на наши головы, — возвещал он. — Дети выполняют его волю, мы же без всякого сострадания запираем перед ними ворота. Не сами ли мы понуждаем их к воровству, ибо ничего не остается им, как выкрасть у честного крестьянина его поросенка. И тогда мы же, очерствевшие сердцем, спешим обвинить этих детей во всех смертных грехах. Но тем самым мы оскорбляем Господа. Ибо сказано в Писании: накормите голодных, напоите жаждущих, укройте нагих. А что же сделали мы? Глухие к заповедям господним, заперли свои ворота на замок. Горе вам, безбожники, да настигнет вас возмездие!

Но боязнь тысяч и тысяч протянутых за подаянием детских рук оказалась сильнее сострадания, и ворота по-прежнему оставались запертыми. Под сигнальный звон колокола в домах гасли огни, жители, наконец успокоившись, отходили ко сну. Они были взбудоражены событиями этого дня и потому не обратили внимания на гнетущую духоту, разлитую в вечернем воздухе. Их усталые глаза, весь день напряженно всматривавшиеся в даль, не заметили, как небо приобрело свинцовый оттенок, как потемнело солнце на закате.

Когда Леонардо и Долф достигли городской черты, было семь часов вечера, ворота не открывали.

— Видно, сюда не впускают даже мирных путников, не имеющих никакого отношения к безумной затее, именуемой крестовым походом, — обескураженнo заметил студент.

А Долф показал на малышей, клевавших носом на спине ослика.

— Кто поверит, глядя на них, что мы не из этой компании, — улыбнулся Долф. — Заночуем здесь.

Мальчику было жарко в зимней одежде. Солнце скрылось за горизонтом, но парило еще сильнее, чем прежде.

Небо тяжелой, пропитанной испарениями простыней нависло над землей. Ни одно дуновение ветерка не шевелило неподвижную листву. Животные едва двигались на пастбищах. Людям каждый шаг давался с трудом.

Леонардо поднял удивленный взгляд на своего нового приятеля.

— Ты что же, собрался спать под открытым небом? — недоверчиво спросил он.

— А почему нет? Ночью будет тепло.

Леонардо в замешательстве покачал головой.

— Да если мы тут останемся на ночь, нам в два счета перережут глотку! Ты сам не знаешь, что говоришь, Рудолф. Повезло же тебе: c твоей беспечностью проделать путь из самой Голландии и остаться целым.

— Что же нам делать? — потерянно спросил Долф.

Леонардо махнул рукой в сторону берега.

— Детей отправим туда, да и нам лучше заночевать в лагере. Народу там много. Если ночью нападут разбойники, им не добраться до середины лагеря, да и нам не страшно в самой гуще людей.

— Не пойду! — воскликнул Долф. — Не могу видеть, как они мучаются.

И снова, должно быть, Леонардо не понял его.

— Пойми ты, чем больше народу, тем безопаснее. А что будет с нами, если заночуем вдвоем?

Разговор, описанный здесь, на самом деле вовсе не был столь беглым. Студент говорил с заметным итальянским акцентом, речь его изобиловала старинными оборотами и выражениями, в наши дни давно позабытыми. Добрая половина того, что хотел сказать Долф, оставалась непонятной Леонардо. И все же, благодаря своей склонности к языкам, Долф быстро осваивал непривычное наречие.

Долф с неохотой подчинился старшему товарищу.

Ребята добрались до лагеря, когда небо совсем потемнело.

Очень хотелось пить. Но фляга студента, Долф знал это, была почти пуста. Показалась река. Сотни детей носились по берегу, шлепая по воде босыми ногами, плескались, смывая дорожную пыль, и тут же пили речную воду. Долф замер.

— Они пьют эту воду! — воскликнул он.

— Ну разумеется, — коротко отозвался Леонардо.

Он подвел к реке ослика. Животное, нагнув голову, принялось жадно глотать. Юноша наклонился, наполнил флягу и, ополоснув лицо, тоже прильнул к воде.

«Не мешало бы окунуться, — подумал Долф, вдруг ощутив прилипшую к телу рубашку, — Рейн как-никак…».

Он стянул одежду и остался в трусах. Спрятал в кустах рубашку, брюки и свитер и помчался к реке. Вокруг него дети, нагишом, окатывали друг друга водой, дурачились.

Прозрачные от худобы тела матово поблескивали в быстро надвигающихся сумерках. Долф сделал для себя открытие: вода была поразительно чистой. Стоя в реке по пояс, он хорошо различал свои ступни. Попробовал на вкус. Необыкновенно!

Вдруг до него донесся отчаянный вопль. Мальчишка забрел на большую глубину и не устоял на ногах. Течение относило его в сторону. Плавать он не умеет, это ясно, и те несколько метров, что отделяют его от суши, ему не осилить. Беспомощно барахтаясь, он все больше удалялся от берега. Долф, не раздумывая, бросился на помощь. Несколько взмахов кролем — и он поравнялся с тонущим.

Схватил парня за длинные волосы и поплыл к берегу, уворачиваясь от судорожно цеплявшихся за него рук. Очень скоро он ощутил под ногами землю. Долф поднял незадачливого пловца, уложил его на сухое место, а сам вернулся, заслышав новые крики о помощи. Рядом с Долфом уже кто-то плыл на выручку. Удивительно быстро смельчак оказался там, откуда доносились крики. Долф кивнул ему и собрался поворачивать к берегу, но сзади снова позвали на помощь. Да неужели же никому нет дела до этих детей?

После он никак не мог вспомнить, скольких он вытащил из воды в тот вечер. Пять, может быть — шесть…

А ведь и другие тоже спасли по нескольку малышей.

Между тем спустились сумерки. Ребята сушились у костров. На углях поджаривалась рыба, а то и куски уворованного мяса. Тайком собранное на чужих полях зерно истолкли и теперь из него пекли каменной твердости хлебцы. Благо дров хватало. Никто больше не купался и не ловил рыбу. Мало-помалу все успокоились. Усталость и сон сморили многих еще за скудным ужином. Счастливцы выхватывали у них из рук недоеденный хлеб, который те сжимали во сне. Другие ссорились из-за мест для ночлега, самым задиристым доставались и лучшие куски, и наиболее отлогие места. Своего друга Долф отыскал подле одного из костров. Леонардо оделял хлебом и мясом прибившихся к ним двоих карапузов, а рядом уже дожидались своей очереди другие. Себе Долф и Леонардо не оставили ничего — им продержаться все же было легче.

Долфу хотелось о многом расспросить студента, побольше узнать о времени, в которое он попал, но переживания дня так утомили его, что он просто растянулся у костра рядом с Леонардо. Тот положил своего ослика между собой и другом, намотав на руку уздечку.

— Эта малышня, того и гляди, ночью приберет к рукам нашего ослика да пустит в дело, — пояснил он.

В городе раздался колокольный звон — вечерний сигнал к тушению огней. В ответ ребята, словно по команде, забросали пламя песком, чтобы костры не разгорались, и улеглись спать. Долф скатал куртку, сунул ее под голову и тоже постарался уснуть.

Однако то, что казалось возможным при ярком свете дня, теперь, в темноте, было не так просто. Он вслушивался в звуки, доносившиеся с реки: всплески рыб, шорох трав, мерный шум полны у берега. По мысли о родном городе, о родителях не отпускали его. Боль сжимала сердце. Всего каких-нибудь полсуток тому назад он еще был человеком двадцатого столетия. Школа, рождественские каникулы. Да и в лабораторию он попал лишь потому, что отец со студенческих лет дружил с доктором Симиаком. Сегодня утром, не прошло еще и двенадцати часов, он чувствовал на лице покалывание зимнего ветра. А девять часов назад стоял перед машиной времени и со слепым упрямством уговаривал ученых…

И вот он лежит на каменистом берегу Рейна, былинки щекочут шею, в плече разливается боль, от голода сосет под ложечкой, и тысячи детей вокруг видят во сне Иерусалим…

Вспомнилась мама. Как она переживает сейчас! Во всем винит ученых.

В памяти возник мальчишка, которого машина умчала в двадцатый век вместо него, Долфа. Каково ему там теперь? Так же страшно и одиноко, как Долфу в этом средневековье?

— В таком случае, не один я затерялся во времени, — вслух произнес Долф, и, как ни странно, это утешило его.

Так он и заснул с мыслью о средневековом подростке, заброшенном в двадцатый век. Вдалеке грохотал гром.

Гроза разразилась около двух часов ночи. Могучие громовые раскаты подняли детей на ноги. В ярком свете молний, вспышки которых поминутно озаряли небо, река словно занялась огнем. Долф проснулся вместе со всеми и в испуге вскочил. Налетел шквал ветра, потоки ливня обрушились на землю. Тлеющие костры с шипением гасли.

Отовсюду слышались вопли, отчаянные молитвы смешивались с напевом, который завели дрожащие голоса, заглушаемые ударами грома, шумом дождя и завыванием ветра.

Долф нашарил куртку, но не успел накинуть ее, как вымок насквозь. Неподалеку Леонардо успокаивал перепуганное животное. Дети в страхе сбивались в кучку, крепко держась за руки, обратив побледневшие от ужаса лица к грозовому небу. Слезы текли у них по щекам, перемешиваясь со струями дождя. Грозовой шквал, казалось, никак не обойдет речную пойму — с таким яростным, словно предвещавшим всемирный потоп, неистовством бушевала над ней стихия. Девочка лет десяти прилипла к Долфу, ее била дрожь, насквозь промокшее, ветхое платьице порвано во многих местах. И снова Долф снял куртку и набросил ее на худенькие плечи девочки. В теплой и к тому же непромокаемой куртке можно было выдержать и не такой шторм. Девочка с облегчением вздохнула и теснее прижалась к нему. Бедняжка…

Гроза разразилась не только над лагерем путешественников, она обрушилась и на город. Молния угодила в церковную башню (которая тогда еще не была кафедральным собором), деревянные шпиль и рама для часов быстро загорелись. Дождь лил вовсю, но порывы ветра лишь сильнее раздували пламя. Полыхающие куски дерева взлетали в воздух и падали на деревянные и соломенные крыши.

А это уже грозило настоящей бедой. Выбежали из домов люди, им приказано было взять по два ведра каждому. Они образовали длинную цепь, которая растянулась до самой пристани, и под хлеставшим непрерывно дождем передавали из рук в руки деревянные ведра. Внезапно над самой серединой людской цепи блеснула молния — две женщины были убиты на месте. Послышались горестные стенания, но горожане продолжали перехватывать ведра, наполненные водой, поверх обугленных тел — так велика была угроза пожара, нависшая над их домами.

Дети сгрудились вокруг залитых костров и, немея от испуга, не сводили глаз с города, над которым высоко вздымались языки пламени. Буйство разгулявшейся стихии не заглушало криков отчаяния, доносившихся из-за городских стен. Леонардо, стоя рядом с Долфом и девочкой, которую тот прикрывал от ветра, тоже всматривался в зловещую картину.

— Получили по заслугам! — крикнул он, перекрывая шум ветра.

— Но ведь город может сгореть, — ответил Долф, а студент только покачал головой: — В такой ливень не сгорит…

И впрямь, дома залило так, что огонь, полыхавший повсюду, гас, едва коснувшись крыш. Море огня, охватившее церковь и окрестные здания, поглощало несметное количество воды. Влага с шипением испарялась, и облака пара смешивались с клубами дыма. Удушливая пелена нависла над городом. Вспышки молний да второпях зажженные факелы, которыми освещались улицы и городские стены, озаряли зрелище, достойное преисподней. Дети затихли и позабыли о собственных страхах при виде этой фантастической картины. Наверное, они тоже почувствовали, что город постигло возмездие. В полном молчании все следили, как языки пламени взлетают над городскими стенами, ныряют вниз и снова взмывают ввысь. Шум грозы перекрывал набатный колокол. В городе не было церкви, на которой бы уцелела колокольня, и теперь жалобный звон разносился по соседним лесам и полям, словно мольба о помощи.

Наконец непогода улеглась. Горизонт еще загорался сполохами, но дождь прекратился, завеса облаков рассеялась. На небе высыпали звезды. Месяц застыл над речной гладью, озаряя промокшую до нитки детвору. Вскоре поднялся туман и скрыл небесное светило, но Долфу показалось, что недолгий проблеск успокоил ребят. Девочка, которая жалась к нему, пошевелилась и что-то пробормотала. Рядом с Долфом она чувствовала себя спокойно и надежно. Ей было тепло. «А ведь у меня никогда не было сестренки… — как-то невзначай подумалось ему, и он тут же забыл об этом. — Нужно подняться и дойти до города — там сейчас необходима помощь», — приказал себе Долф и сразу почувствовал, как ноги в промокших джинсах налились свинцовой тяжестью. Впрочем, что ему за дело до жителей Спирса?

Рядом послышался голос Леонардо:

— Хорошо, что мы с тобой вечером не пошли в город.

Та же мысль пришла в голову и Долфу. Что там у них сгорело? Постоялый двор? Ратуша? Склады? Он не знал, да и какая ему разница. Здесь, в чистом поле, под открытым небом, Долф в полной безопасности. Разумеется, он вымок и порядком продрог, но зато лагерь уцелел. Мальчик заметил, что все вокруг бормочут слова молитвы.

В предрассветном полумраке он увидел, как Леонардо осеняет себя крестом. И вдруг почувствовал в глубине души смутное желание поступить так же — просто потому, что он не знал, как выразить переполнявшее его чувство благодарности. Он сам удивился неожиданному порыву: уж что-что, а религия в семье профессора Веги никогда не была в почете.

День занимался бледным, быстро разгоравшимся рассветом, и снова становилось жарко. Пожар в городе был побежден. Столбы дыма еще курились над тлеющими пепелищами, но главная опасность миновала, и усталые люди тушили последние очаги пожара.

А в это время на Соборной площади проповедовал вчерашний монах:

— Жители города Спирса, не я ли предупреждал вас, что кара всевышнего падет на ваши головы, если вы, упорствуя, откажете в приюте невинным детям. Посмотрите же, что принесла вам минувшая ночь! Господь Бог в своей неизреченной милости даровал прощение многажды согрешившим, но вас, отринувших детей его, наказал. Он послал огонь с небес, дабы погубить нечестивый град в дыму и пламени. Город спасся, говорите вы? Но кто же спас его? Тысячи детей, призванных выручить гроб Господень из лап неверных. Дети, брошенные вами на произвол судьбы в открытом поле, сжалились над вами, жители Спирса. Это они молили Бога явить свою милость, и Господь смилостивился над вами, повернул вспять огонь, посланный с небес, пролил влагу, погасившую пожар. Детей, для которых пожалели вы хлеба и бобов, теперь благодарите за спасение своего города. Покайтесь, люди, покуда не сгубили навеки душу свою, покуда не стала она добычей дьявола. Покайтесь и возблагодарите Бога. Принесите детям богатые дары, ибо лишь заступничество этих безгрешных спасло вас от верной гибели.

Склонив повинные головы, пробирались жители Спирса в свои уцелевшие дома.

В походном лагере царило оживление. Тысячи юных бродяг сушили промокшую одежду, собирали скудные пожитки, которые разметало ночным ураганом. Грязь со своих мордашек они смывали рейнской водой и ею же наполняли пустые желудки. Как же забавно и деловито выглядели эти снующие по лагерю сорванцы. Они радовались, что миновала страшная ночь и что каждый шаг приближает их к Иерусалиму, белому городу мечты. Пусть варвары с криками разбегутся, завидев их приближение, раскаленное дыхание всевышнего настигнет и испепелит их. Опустевший белокаменный город, самый прекрасный и богатый на земле, святыня христианского мира, примет детское воинство. В нем обретут они вечное блаженство.

Так им обещали…

— Есть хочется, — пожаловался Долф своему другу, который в эту минуту оглаживал ослика, протягивая ему пучок травы.

— Думаю, им хочется есть не меньше нашего, — спокойно заметил Леонардо, взмахом руки указав на необъятный лагерь.

Долф пристыженно умолк. Девочка, которая ночью искала у него защиты, устремила на него выжидательный взгляд. Теперь она следовала за ним как тень. Каким образом удалось Долфу завоевать ее непоколебимое доверие, он и сам не знал. Во всяком случае, он почти не обращал на нее внимания.

Он разложил одежду, чтобы просушить на солнце.

Девочка тоже, не долго думая, сбросила промокшее платьице, под которым была ветхая сорочка сурового полотна.

Она почесалась, произнесла несколько непонятных слов и вдруг припустила к реке, волоча за собой платье.

Долф побежал за ней. Мало ли что может случиться, если этот несмышленыш по неосторожности зайдет на глубину. Но очень скоро ему стало понятно, что для беспокойства нет причин. Девочка опустилась на колени у прибрежного мелководья и, сняв с себя сорочку, аккуратно выполоскала свою одежонку. Заходить в прозрачную воду глубже она остерегалась. Долф обратил внимание на то, как тщательно она промывала волосы, как долго плескалась в воде. А ведь на уроках истории что-то такое говорили о грязи, неопрятности и плачевном состоянии гигиены в средние века, вследствие чего то и дело возникали губительные эпидемии.

Он скользнул сочувственным взглядом по исхудавшей, бледной фигурке: лопатки торчат, как крылья, а ребра можно просто пересчитать. Тонкие, слабенькие ноги, казалось, едва несут крохотный вес этого изможденного тельца. И при всем том ее движения свидетельствовали о природной живости и грации.

Выходя из воды, она натянула еще мокрую рубашку и подняла к нему сияющее лицо, довольная тем, что этот мальчик пошел вслед за ней и теперь ждал ее. Наконец он как следует рассмотрел ее лицо, облепленное мокрыми белокурыми волосами. Милая девчушка. Он протянул руку, приподнял девочку и дружески кивнул ей. Прямо на него глянули большие серые глаза, казавшиеся огромными на осунувшемся личике. Он отметил изящный лоб, мягкую линию подбородка, и жалость шевельнулась в нем. Кто эта девочка, что втянуло ее в безумный водоворот этого похода?

Он взял ее мокрое платьице, отжал его и разложил на траве. Девочка доверчиво уселась на траве рядом.

— Как твое имя? — спросил он.

— Марике.

Голос звучал чисто и нежно.

— Откуда ты?

Смысл этого вопроса не был ясен девочке. Если слово «имя» показалось ей знакомым, то следующая фраза уже была сказана на абсолютно непонятном ей языке.

— Wo komst du her? — переспросил Долф по-немецки.

На этот раз она обрадованно закивала:

— Из Кельна.

Дитя города! Выросла в сумрачной тени крепостных стен. Сквозь узкие окошечки проникал шум стройки с Соборной площади. Именно в тысяча двести двенадцатом году развернулось строительство прославленного в веках Кельнского собора. Дата случайно застряла в памяти Долфа.

Он не стал добиваться ответа от Марике. Ее одурачили, как и многие тысячи детей. Но что случилось с ними, что толкнуло их на это безрассудство? Ему, здравомыслящему школьнику из двадцатого века, нипочем этого не понять.

— Пошли, — бросил он, поднимаясь.

Но ей не хотелось вставать, и она потянула его назад.

— Чего тебе?

— А тебя как зовут?

Она права, не годится любопытствовать, самому оставаясь в тени. Вздохнув, он снова опустился на траву и произнес, ткнув себя в грудь:

— Рудолф Вега ван Амстелвеен.

Она побледнела. Робость, страх промелькнули в серых глазах.

— Рудолф…

Девочка отпрянула, губы ее задрожали.

— Не бойся, — поспешил вставить Долф.

— Благородный господин… — испуганно прошептала она.

Теперь он понял все. Она приняла его за сына рыцаря, а может быть, за беглого оруженосца. Видно, имя «Рудолф» здесь получают только отпрыски знатных фамилий. Он решительно тряхнул головой.

— Мой отец ученый, ну… писец.

Понимает она или нет? Кажется, да.

— Ты тоже умеешь читать? — благоговейно спросила она. — И писать?

Он кивнул.

— А где это — Амстелвеен?

— Далеко, в Голландии.

О Голландии она, видно, слыхала. Она подняла руку, пригладила волосы.

— Кому служит твой отец?

И тут Долф совершил ошибку.

— Мой отец — подданный голландской королевы.

Марике покачала головой.

«Какой же я болван! — подумал Долф. — Да у нас в Голландии в тысяча двести двенадцатом году и королей-то еще не было, а страна входила в Священную Римскую империю на правах графства».

— Наш сюзерен — Виллем, граф Голландии, — быстро нашелся он.

— Да? Он сам отпустил тебя или пришлось бежать?

— Мой отец не знает, где я, — объяснил он, на сей раз не погрешив против истины. Ответ, по-видимому, удовлетворил девочку. Она с восхищением взглянула на Долфа, наконец встала и, взяв его за руку, пошла к лагерю.

Леонардо уже накормил ослика. Марике набросила на себя почти высохшее платье.

— Пошли? — спросил студент.

— Куда? — поинтересовался Долф, тоже натягивая одежду.

— В Болонью, конечно.

Долф не знал, что сказать. Прежде чем он успел опомниться, Марике потянула его за рукав, возбужденно показывая на город. Они протерли глаза, еще не веря себе. Нет, это не сон.

Городские ворота широко распахнулись, и сотни мужчин, женщин, детей, нагруженные блюдами и корзинами, хлынули наружу. Они со всех ног торопились к лагерю, обитатели которого в немом изумлении взирали на процессию.

Долф видел, что навстречу горожанам выступил мальчишка, одетый в белоснежный плащ и добротные сапоги.

Позади него кутались в темные рясы два монаха. Эта троица, приковывавшая все взоры, двинулась навстречу жителям Спирса, чтобы обменяться несколькими словами с теми, кто шел в первых рядах. Мальчишка в плаще обвел всех величавым жестом, словно благословляя тяжело груженных людей. Затем он отступил в сторону, взял увесистый каравай хлеба и заговорил, обращаясь к потрясенным детям. Его пронзительный голос разносился далеко:

— Дети, вам явлены дары Господни, так возблагодарите же Господа нашего за его милость!

Тысячи ребят, рухнув на колени, обратили к нему благодарственные молитвы.

— Ну, вот нам и принесли поесть, — здраво рассудил Леонардо.

Горожане разбрелись по лагерю, щедро оделяя всех припасами. На сей раз каждому досталось вдоволь, даже самые маленькие не были в обиде. Сияющая Марике зажала в руке еще теплый пирожок и ела так аппетитно, что смотреть на нее было одно удовольствие. Долф и Леонардо поделили между собой жареную курицу, и Долф, к своему удивлению, признался, что в жизни не едал ничего вкуснее.

С какой стати вдруг обитатели Спирса проявили сегодня чудеса щедрости? Внезапный приступ человеколюбия как-то не вязался со вчерашним бессердечием этих людей. Долф терялся в догадках.

Леонардо показал на обгоревшую колокольню.

— Перетрусили, — презрительно процедил он.

Краюху хлеба, которая перепала им, он затолкал в сумку, привязанную к седлу.

Неудержимое веселье охватило лагерь маленьких крестоносцев. Согревшиеся, отдохнувшие и насытившиеся, они покидали свою стоянку и тянулись цепью мимо городских стен по направлению к старой дороге, которая огибала реку и вела на юг. Долф глядел им вслед.

«А как же я?..» — потерянно думал он.

Разумнее всего, пожалуй, не уходить далеко от города, а значит, и от камня. Это единственная надежда возвратиться назад, в свое время. Но как узнает доктор Симиак, что он, Долф, до сих пор ждет в условленном месте, пока заработает машина? Это может растянуться на три месяца.

Как продержаться здесь столько времени? Он почти ничего не знает об этом диковинном, жестоком и непонятном мире. Если наняться на работу в городе, придется снова отвечать на каверзные вопросы. Дело кончится тем, что его обвинят в колдовстве, ереси и прогонят прочь. Хорошо еще, если в темницу не бросят. В таком случае много ли у него шансов выжить?

Дети с песнями проходили мимо. Босые ноги шуршали по траве. Леонардо заметил малыша с распухшей щиколоткой, тот едва ковылял, и студент посадил его на спину своего ослика.

— Я думаю, — с напускным равнодушием сказал он, — нам придется покамест двигаться с ними. Крестоносцы идут туда же, куда и я. Такое путешествие более продолжительно, но зато безопаснее.

Слова, или, скорее, их смысл, с трудом проникали в сознание Долфа. Он понимал, что от решения, которое он сейчас примет, зависит все его будущее. В средневековье его потянули романтические бредни. Сбой в компьютере — и вот он здесь, в самой гуще крестового похода на Иерусалим. Безумная затея, верно. Но почему же его до глубины души трогают маленькие крестоносцы? И тот малыш, повредивший ногу, которого подхватил Леонардо. А мимо шлепали тысячи и тысячи босых ног. Он посмотрел на Марике — в глазах девочки светилась непоколебимая вера в его силу, и ответ сам пришел к нему. Он не бросит этих детей. Он много знает, он сильнее и проворнее любого из них. Он нужен Марике. А теперь он почувствовал, что нужен всем им, отставшим от колонны, изувеченным в пути, выбившимся из сил. Из восьми тысяч маленьких путников наверняка не меньше тысячи уже едва передвигали ноги. Слишком малы они для тягот пути, расстояний, зноя и бедствий. Он вспомнил о тех, кого удалось вытащить из реки. Подумал о Леонардо, странствующем студенте. Почему он решил пойти вместе с детьми? Неужели потому, что сам боится грабителей? Ерунда! Этот парень не из пугливых. Значит, он тоже откликнулся на зов несчастных, замученных детей, знает, что он нужен им.

— Я иду с тобой, — произнес Долф.

Эти три слова лишили его последнего шанса возвратиться к камню и сделали его жителем этого мира. Уничтожена последняя надежда, порвана последняя нить, связывающая его с прошлым.

— Прекрасно, — отозвался довольный Леонардо.

Ладошка Марике скользнула по руке Долфа, и они двинулись в путь. В Иерусалим вместе с детским воинством.

КОРОЛЬ ИЕРУСАЛИМСКИЙ

Нескончаемая людская колонна неспешно текла по старой дороге на Базель вдоль рейнских берегов. Леонардо, Марике и Долф оказались в арьергарде, хотя сами они чувствовали себя великолепно и охотно шагали бы в первых рядах. Долфу показалось, что студент медлит не без умысла, чтобы подхватить то одного, то другого усталого малыша и подвезти его на своем ослике. Ребята сняли со спины ослика поклажу и понесли ее сами. А верный ослик, не отличавшийся и десятой долей того упрямства, которым обладал Долф, покорно тащил троих, а то и четверых ездоков. По крайней мере, двое из них были серьезно больны: не разговаривали, отталкивали хлеб, который протягивал им Долф, и лишь напряженно смотрели перед собой воспаленными глазами. Они так ослабли, подумал Долф, что оставь их тут, прямо на дороге, — они даже не попытаются спастись, пока смерть не положит конец их страданиям.

До сих пор он гнал от себя многочисленные вопросы.

Это было не так трудно, потому что нескончаемое движение по каменистой дороге, палящий зной и монотонное пение сковывали мозг оцепенением, гасившим всякий проблеск любопытства. В своей зимней одежде Долф обливался потом, хотя день выдался не столь жаркий, как накануне. Пришлось снять куртку и связать ее на спине. Немного погодя он сбросил и свитер, но почувствовал, что кожа, отвыкшая за зиму от солнечных лучей, неминуемо сгорит в этот июльский день. Ничего не оставалось, как снова облачиться в толстый свитер. Ушибленное плечо уже не так болело, да и надежные зимние ботинки, в которые он был обут, делали тяжелый переход вполне сносным. Но как же дети, совсем босые, кое-как прикрытые лохмотьями, проделали этот путь по камням? В голове не укладывалось.

Растянувшееся на многие километры шествие виделось мальчику безликой массой, которая волна за волной выплескивалась на дорогу. Кроме Марике и Леонардо, он не знал никого. Несколько раз взгляд его привлекал к себе разодетый мальчишка, которого он заметил еще прошлым вечером. Мальчишка сновал взад и вперед между шеренгами с самым деловым видом, и его бодрый голос то и дело доносился сквозь мелодию песнопений. Глядя на него, Долф всякий раз думал: «И что он во все сует свой нос?» — но тут же забывал об этом. Долфа тревожили двое больных малышей, которые притихли у ослика на спине.

Внезапно гигантская колонна замерла: издалека слышался колокольный звон. Дети привычно бухнулись на колени. Некоторые растянулись на траве вдоль дороги.

Словно повинуясь таинственному призыву, все принялись молиться. Точно так же поступила и Марике. Даже Леонардо присоединился к ним. Долф понял, что нужно последовать их примеру, раз здесь так принято. Украдкой бросил взгляд на часы. Двадцать минут первого. Значит, колокола возвещают полдень, что-то вроде послеобеденного отдыха.

Марике стояла на коленях чуть впереди него, перед глазами Долфа мелькнули ступни ее маленьких ног. Любопытство одолело Долфа, и он незаметно дотронулся до них. Девочка ничего не почувствовала. Кончики его пальцев нащупали мозоль под коркой засохшей грязи, коросту, покрывающую свежую царапину. Как же она ходит, и кажется, что ей совсем не больно? Наверно, всю жизнь так и пробегала босиком по грязным улочкам старого Кельна, да и зимой, видно, тоже.

Завершив молитву, дети поудобнее устроились на земле и принялись за остатки припасов, принесенных горожанами. Те, кто ухитрился быстрее других покончить с едой, или те, у кого ничего не было, просто отдыхали. Откинувшись назад, прикрыв глаза, они собирались с силами перед началом нового пути. И тут Долф снова увидел одного из тех монахов, которых запомнил еще с утра. Монах в своей темной грубошерстной рясе, в сандалиях на босу ногу вышагивал между отдыхающими детьми. Суровое лицо его было неподвижно, колючие темные глаза изучающе скользили по рядам. Считает он их, что ли?

«Один из главарей похода? — задал себе вопрос Долф. — Но кому пришла в голову эта безумная затея? Сегодня я уже видел двух монахов — они сопровождают того парня в белом, которого трудно не заметить. Теперь один из них делает смотр растянувшейся колонне, словно генерал своим войскам перед боем. Что-то вчера его не было видно возле ребенка, замертво упавшего на дороге, а ведь как раз там должен был находиться этот человек!»

Теперь, когда он наконец опустился на траву и нескончаемое шарканье босых ног больше не мешало ему думать, вопросы снова подступили к нему. Захотелось проникнуть в самую суть тайны, которая окутывала этот загадочный поход. Кто лучше объяснит ему все это, нежели Марике, которая наверняка здесь с первого дня?

Едва они снова тронулись в путь, он взял девочку за руку и начал:

— Когда вы отправились из Кельна?

Пришлось повторить вопрос трижды, прежде чем она поняла его и захихикала, в точности как девчонка, которой показалось, что учитель на уроке сказал что-то очень забавное.

— Как странно ты разговариваешь, — переменил он тему.

— Так я же не отсюда.

— Это верно.

Кельнский диалект Марике больше походил на его родной нидерландский язык, нежели выспреннее старогерманское наречие, на котором изъяснялся Леонардо. Несмотря на то что девочка произносила слова с какими-то странными, клокочущими призвуками, к которым нужно было привыкнуть, он легко перенял от нее эту манеру, и разговор быстро наладился.

— Так когда же вы ушли из Кельна?

— До Троицы десять дней оставалось.

— А почему вы тронулись в путь?

— Николас принес нам весть. Он говорил так красиво, прямо заслушаешься!

— Николас?

Это имя он уже слышал.

Девочка махнула в сторону удаляющейся колонны.

— Николас слышал ангелов небесных, — благоговейно произнесла она, — они говорили с ним и возвестили ему Божью волю.

— Значит, ангелы повелели Николасу собрать целую армию ребят в поход? — недоверчиво переспросил Долф.

Марике согласно кивнула.

— Случилось чудо, — снова встрепенулась она, — правда, правда, я сама видела.

— Видела, как Николас разговаривал с ангелами?

— Нет, не то, я видела, как Николас проповедовал на Соборной площади в Кельне.

— И что же?

— Мы приняли крест и пошли за ним. И городских детей много было, и из окрестных деревень, красиво так…

— А теперь, значит, уже не так красиво? — спокойно продолжал Долф.

Он встретил вопросительный взгляд девочки.

— Ну так как, тебе это по-прежнему нравится? — повторил он свой вопрос. — Может быть, путешествие оказалось совсем не таким, как ты мечтала, и ты жалеешь, что сбежала из дому?

Она поняла только его последние слова.

— У меня нет дома.

— А в Кельне?

— В Кельне тоже нет — я сирота…

Долф опешил. Может ли статься, что эта хорошенькая девчушка с таким нежным лицом — сирота, отверженная всеми нищенка, которая бродяжничает на улицах большого города. Никто не заботится о ней, никому нет дела, на что она живет. Даже представить себе трудно.

— Heyжто у тебя нет отца, нет семьи?

Марике покачала головой.

— А мама?

— Умерла.

И впрямь сирота, забытый всеми ребенок. Ничего удивительного, если ее потянуло за Николасом, который наобещал им золотые горы.

— Так что же ангелы возвестили Николасу? — продолжал допытываться он.

— Господь приказал ему собрать под свои знамена столько детей, сколько он сможет. Одних только безгрешных детей. Господь укажет им путь в Святую землю — сначала через высокие горы, а потом по морю. И море расступится, едва Николас возведет руки, а мы пройдем по воде, даже не замочив ноги, не погружаясь в нее. Николас приведет нас в Иерусалим.

— Но там же турки!

— Бог направил нас туда, Бог и защитит нас. Он поразит сарацин слепотой и опалит их молниями. Он повелит земле расступиться и поглотить этих неверных, эти исчадия ада. А мы навеки пребудем в прекрасном белокаменном Иерусалиме, и никогда больше мы не будем терпеть голод и холод. Вечное блаженство ожидает нас там. Мы уберем цветами гроб Господень, позаботимся о святых местах. Пилигримы всегда найдут у нас кров и еду.

Таков был приблизительно рассказ Марике. Совершенно очевидно, что она повторяла все это с чужого голоса.

Долф удивленно заморгал. Что же это за народ такой, который легко одурачить подобной чепухой? Кто вложил в голову Николасу идею этой сумасбродной авантюры? Да и сам Николас — обыкновенный мошенник или душевнобольной, которого преследуют видения, голоса?

— Кто эти монахи? — посерьезнев, спросил он.

— Дон Ансельм и дон Йоханнес, эти святые люди пришли в Кельн вместе с Николасом. Они и сказали нам, что Николас тоже святой, которому явлено было знамение небесное. Они своими глазами видели, как Николас пас овец, и вдруг в небесах прямо над ним загорелся сверкающий крест, зазвучали трубные голоса. Истинная правда.

— Правда, только потому что всю историю рассказали монахи? — стоял на своем Долф.

Марике удивленно глядела на него.

— Святые отцы не могут лгать.

— Ну, разумеется, — поторопился согласиться Долф.

Ему вспомнился буравящий взгляд монаха, который осматривал шеренги путников во время привала.

— Кто это? — осведомился он у девочки.

— Дон Ансельм, хоть нам больше по душе дон Йоханнес.

— Хорошо ли монахи заботятся о вас?

— Не понимаю.

— Ну, следят, чтобы у вас было вдоволь еды? Ухаживают за больными? Смотрят, чтобы не заблудились отставшие?

Глаза Марике изумленно расширились.

— Кто же заботится о тысячах детей? — напирал Долф.

— Всех нас охраняет Бог! — вскричала Марике, до которой наконец дошел смысл его вопросов.

— И часто он это делает? — скептически поинтересовался Долф.

— До чего же ты глуп, Рудолф ван Амстелвеен! — потеряв терпение, заявила Марике. — Разве ты не видел, как жители города принесли нам пищу? Значит, Бог повелел им.

— И ты веришь, Марике, что море расступится перед вами?

— Конечно, дон Ансельм поведал нам, как воды расступились перед Моисеем. Море покоряется воле святых.

«Дались им эти святые! Сколько можно повторять одно и то же, — раздраженно подумал Долф. — Хороши святые! Детей вокруг пальца обводят. Неужто и взрослые верят россказням ненормального подпаска?»

— Сам архиепископ Кельнский напутствовал нас и дал нам свое благословение, — мечтательно продолжала Марике. — Красиво…

«Час от часу не легче! — думал Долф. — Впрочем, кто их разберет, этих средневековых. Им с детства твердят притчу о Моисее, перед которым расступились волны Красного моря, позволив иудеям беспрепятственно пройти на другой берег. Потом волны сомкнулись вновь и поглотили в бездонной пучине когорты египтян, преследовавших иудеев. Они, конечно, верят в эту сказку, а в таком случае, почему бы чуду не повториться еще разок? Вот они и потянулись за Николасом, чтобы увидеть своими глазами, как расступается море — представляют ли они себе, что такое море? — и они посуху достигнут Святой земли. Как будто это получасовая прогулка! Им хочется чуда, надежда на него поддерживает детей, придает им силы шагать тысячи миль. Неужели я один среди многотысячной толпы догадываюсь, что никакого чуда не будет?»

Марике потянула его за руку.

— Сердишься на меня? — надувшись, спросила она.

Верно, ее испугало выражение, промелькнувшее у него на лице. Он успокаивающе сжал худенькие плечи.

— Не на тебя, Марике.

— На кого же?

Этого он сам не знал.

— Лучше бы вы оставили крестовые походы тем, кому пристало ими заниматься, хотя бы Готфриду Бульонскому, что ли, — едко заметил он.

Марике буквально прыснула.

Нет, не понять ему эту девчонку.

— Готфрид Бульонский давным-давно на небесах.

В памяти Долфа всплывали какие-то даты. Одна тысяча девяносто шестой год, первый крестовый поход.

— Ты права, Марике, с цифрами я не в ладах. Я хотел сказать, Ричард Львиное Сердце.

— Но он тоже умер, как я слышала, — огорченно отозвалась Марике.

— Неужели мало других рыцарей без страха и упрека, храбрых всадников, одетых в латы, на добрых лошадях, сопровождаемых меткими лучниками? Освобождать Святую землю их удел, а не безоружных детей.

В ее взгляде он прочел укор.

— Разве сам ты не сын благородного господина, Рудолф? Как ты можешь так говорить?..

— Мой отец всего-навсего писец, — оборвал ее Долф.

Но, увидев слезы, выступившие у нее на глазах, тут же пожалел, что не сдержался.

— Успокойся, Марике, я не хотел тебя обидеть — ты мне очень нравишься.

И как всегда, его слова утешили ее.

Если бы не Марике, которая поставила на ноги споткнувшегося малыша, Долф, погруженный в свои мысли, прошел бы мимо. День близился к концу, и все больше детей отставали или просто валились от усталости.

«Сколько еще маленьких жизней потребует каждый новый день пути? — с тревогой думал Долф. И как помочь им? Не потащит же он на себе каждого обессилевшего маленького путешественника».

Взгляд Долфа снова остановился на проворном, богато одетом парне. Теперь мальчишка тащил кого-то на спине, но шагал, не сбавляя темпа. Силен, должно быть. Ослик Леонардо изнемогал под тяжестью израненных и больных седоков. Сам юноша поддерживал нескольких ребят, которые едва передвигали ноги. Марике заботливо присматривала за теми, кто сидел на ослике, — бедняги то и дело сползали. А Долф тянул на буксире уже четверых. Другие подростки тоже несли на руках малышей, помогали тем, кто не мог идти сам. Не такие уж они плохие товарищи, как ему показалось вчера. И все-таки несколько раз он был свидетелем того, как ослабевшие дети оставались лежать на дороге, но никто по-прежнему и не думал помогать им.

Тягучий знойный день собирал свою страшную дань.

Арьергард, в котором они шли, двигался медленно, совсем оторвавшись от головной колонны. И чем дальше, тем идти становилось труднее. Долфа мучила жажда. Часы показывали половину пятого. Всего сутки назад он еще мог надеяться. Нет, об этом нельзя думать. Он упустил свой шанс, другой вернулся вместо него в двадцатый век.

А он, Долф, живет теперь в одна тысяча двести двенадцатом году. Вот он бредет к морю по каменистой дороге, сжигаемый палящим солнцем. Нет, он запретит себе думать о том, как все могло бы быть. Он обязан выжить в этом времени, назначенном ему судьбой.

«А что, если поселиться в Болонье вместе с Леонардо? — родилась еще неясная мысль. — Из меня получится толковый учитель математики, владеющий к тому же тайнами арабского исчисления. Можно подналечь на латынь, и я смогу преподавать в университете, о котором рассказывал Леонардо. Или стану каким-нибудь счетоводом, наверняка они существуют и здесь. Я должен выстоять, чтобы на склоне дней поведать потомкам о судьбе странника, затерянного во времени».

Долф еще не отдавал себе в этом отчета, а мозг его напряженно работал, подготавливая мальчика к новой жизни.

Наконец перед ними открылось поле. Можно устроиться на ночлег. Те, кто еще был в состоянии двигаться, рассыпались по полю в поисках хвороста, иные направились на речку, чтобы, как водится, разжиться ужином, но скоро вернулись ни с чем. Путь к воде преграждало болото, заросшее камышами. Значит, рыбы сегодня не будет.

Ребята утоляли жажду в ручейке, который перерезал поле и медленно струился к реке. Поле было топким, хотя жара стояла уже несколько дней. Верно, и здесь прошлой ночью бушевала гроза. Долф осмотрелся вокруг и понял, что место для стоянки выбрано крайне неудачно.

Еще один такой ливень — и они застрянут по колено в грязи.

Леонардо проследил за взглядом друга и угадал его опасения.

— Не волнуйся, Рудолф, сегодня погода не испортится. Смотри, какое ясное небо, значит, ночь будет прохладной, но без дождя.

Долф ровным счетом ничего не понимал в этих приметах. Дома, когда случалось отправляться с друзьями в поход, не было ничего проще: открой газету или посмотри телевизор, вот тебе и прогноз на завтра. А здесь оставалось полагаться на познания Леонардо, и Долф, не тревожась больше, побрел за хворостом.

Сухостоя здесь почти не было, те немногие ветки и сучья, что собрали ребята, были еще сырыми. Некоторые мальчишки складывали и зажигали костры так сноровисто, словно всю жизнь провели на лесных тропах. Те же, кому не повезло, просто наломали толстых веток и долго возились с ними, пытаясь разжечь костер. Долф притащил столько хворосту, сколько мог унести. Он не боялся за себя и Леонардо: холодная ночь им не страшна. А каково Марике в легком платьице и больным малышам, которые весь день тряслись на ослике, — у них зуб на зуб не попадает от холода. «Простудились ночью во время грозы, — подумал Долф. — Если их не согреть сейчас, они схватят воспаление легких, тогда им конец — сопротивляемости у этих крох никакой».

Когда разгорелся их костер, Леонардо вынул из своей котомки остатки съестного: мешочек с сухим горохом, немного зелени и краюху хлеба. Имей они кастрюльку, приготовили бы суп, подумал Долф.

— Пойду взгляну, нет ли у кого-нибудь котелка. Посмотри пока за малышами и давай им пить, — сказал он Марике.

Он осторожно пробирался по громадному лагерю. Большинство ребят уже спали. Кто-то еще хлопотал у костра, поджаривая неизвестно откуда взявшееся мясо. И многое другое открылось его взору. Он видел изувеченных детей, их разбитые ноги некому было перевязать. Мухи роились над незаживающими, покрытыми грязной коркой коленями. Разбитые лбы, гнойники, расквашенные носы, воспаленные глаза, разбухшие лодыжки… Никому не было до них дела.

Впрочем, многие все-таки оставались здоровы и веселы.

Они пытались справиться с едва разгоравшимися кострами, готовили нехитрый ужин, пуская в дело то, что оставалось от провизии, принесенной жителями Спирса.

Они дурачились, играли, напевали песни. Издалека доносились звуки диковинных инструментов: флейты, свирели, простенькой скрипки. Вдалеке зазвонили колокола. А кругом, куда ни брось взгляд, ни деревушки, ни единого дома.

Возле одного из костров Долф разглядел четверых ребят, которые еще и не думали ложиться. Перед ними стоял остывший котелок. Его-то Долф и попросил у них на время.

— Вы ведь уже поели…

Но выяснилось, что ребята не ели.

— Берто отдал наш последний хлеб, — пояснил один из них. Странная одежда Долфа, по-видимому, настораживала его.

— Пошли к нам, — предложил Долф, — приготовим суп.

В одном из мальчиков он узнал смелого пловца, которого заметил накануне вечером. Ребята пошептались между собой, затем поднялись и пошли за Долфом, который привел всю компанию к Леонардо. Марике поспешила за водой для супа.

— Погляди-ка, — позвал его Леонардо, который, казалось, не имел ничего против появления еще четверых едоков. На ладони у него лежали два крапчатых яйца.

— Где ты их нашел?

— В камышах. Там полно гнезд, только целых яиц мало.

Четверка мальчишек отправилась в заросли камыша на поиски гнезд. Спустя полчаса они возвратились, неся штук шесть яиц и мертвую уточку, почти цыпленка.

Суп представлял собой непривычную смесь, густую от гороха и яичных желтков, пахнущую пряными травами, но все вместе получилось гораздо вкуснее, чем предполагал Долф. У Леонардо была деревянная ложка, при помощи которой Марике удалось влить в рот больным малышам немного горячей жидкости. Дети не сводили с Марике благодарного щенячьего взгляда. Только после этого сама девочка, студент и все остальные доели остатки супа, по очереди поднося к губам котелок. Получилось не так много, но еда согрела их.

— Замечательно, — удовлетворенно протянул Долф, когда все уютно устроились вместе.

Теперь он мог как следует рассмотреть ребят. Они познакомились. Самый рослый из них по имени Франк (лет четырнадцати, должно быть, прикинул Долф) был из семьи кельнского кожевника. Что потянуло его в поход, неясно. Парня, который хорошо плавал, звали Петер.

Небольшого роста, но коренастый, с крепкими кулаками, он уверял, что ему уже двенадцать лет. Он вырос на берегу моря, восточнее Кельна, где простирались владения архиепископа. Третьего, самого младшего по виду, звали Эверарт. Его отец был дровосеком, и за всю свою жизнь мальчишка не видел ничего, кроме чащи да господской охоты, но зато знал уйму интересного о лесе и его обитателях.

Четвертый, плечистый, крепкий малый, знался Берто. Он наотрез отказался говорить о своем прошлом.

— Сейчас я крестоносец, и этим все сказано, — бросил он. Берто понравился Долфу.

Долф назвал себя так, как уже стало привычным для него: Рудолф Вега ван Амстелвеен. Это имя явно производило впечатление на собеседников.

Мальчик показал на окружающую их низину:

— Не лучшее место для стоянки.

Его тут же поддержал Эверарт:

— Лучше всего пройти еще вперед. — Он повернулся к югу: — Там и берег повыше, и места лесистые.

— А кто выбирает место для привала? — поинтересовался Долф.

— Николас, — тут же ответил Франк, — он же нас ведет. Но обычно он поступает по совету дона Ансельма.

— Монаха?

Ребята закивали.

Долф поднялся.

— Настало время мне поговорить с вашим Николасом, — сказал он.

Потрясенный Берто уставился на Долфа, приоткрыв рот.

— Кто проводит меня к нему? — продолжал Долф.

— Но ты же не смеешь… — нерешительно начал Берто.

— Смеет! — горячо вступилась Марике. — Рудолф благородной крови.

Никто не мог бы разубедить ее в этом.

Тогда поднялся Франк.

— Пошли, — коротко сказал он, — его шатер вон там, за рощей.

Мальчики шагали по лагерю, стараясь держаться поближе друг к другу. Почти все ребята уже спали. Костры еще дымились и потихоньку гасли. Вдалеке снова послышался колокольный звон. Колокола звонили тут, по всей видимости, в течение целого дня, но Долф больше полагался на свои водонепроницаемые, ударостойкие часы с автоматическим заводом. Они показывали уже почти половину девятого. Как обычно на исходе жаркого дня, над рекой и долиной поднимался влажный туман, окутавший спящих детей. Взгляд с трудом проникал сквозь пелену тумана.

— Красивый у тебя браслет, — заметил Франк, от которого не ускользнуло, как Долф посмотрел на часы.

— Подарок отца.

— Серебро, наверно?

— Нержавеющая сталь.

— Дамасская?

— Вроде того.

— Богатый у тебя отец.

— Да не то чтобы очень, — ответил Долф, которому стало не по себе. Конечно, в сравнении со средневековыми простолюдинами его отец сказочно богат. Ну а в масштабах двадцатого века доктор Вега располагал обычным жалованьем научного работника.

— Почему же ты сбежал из дому, если тебе там неплохо жилось? — продолжал свои расспросы Франк.

— А что особенного? Приключений захотелось.

Франк удовлетворенно кивнул. Сам он, по-видимому, увязался в поход именно по этой причине.

Они шли довольно долго и наконец выбрались на возвышенность. Земля здесь уже не была такой топкой. Миновав рощицу, они увидели яркий костер, вокруг которого разместилась группа ребят и взрослые.

Несмотря на сумрак, позади костра Долф приметил старинного образца круглый походный шатер.

Два белых вола, расположившись на лужайке, мирно щипали траву. Чуть поодаль белел крытый верх повозки, которую охраняли не меньше двадцати ребят с дубинками. Николас, как видно, не желает рисковать.

Вся компания ужинала. От запаха еды у Долфа и Франка слюнки потекли. Те несколько ложек похлебки, что им удалось проглотить, не утолили голод. Над костром на вертеле что-то жарилось. Похоже, птица. Значит, они тоже подманили уток.

Вокруг огня расположились: мальчишка, одетый во все белое, двое монахов и еще восемь подростков; их знатное происхождение угадывалось по нарядной одежде и манерам. Среди них был и тот вертлявый, который и раньше попадался на глаза Долфу.

Все они застыли с набитыми ртами, не сводя изумленных глаз с этого высокого парня, внезапно выросшего перед ними. Долф, однажды приняв решение, шел к своей цели напролом, сохраняя при этом способность трезво оценивать обстановку.

— Я Рудолф Вега ван Амстелвеен, — четко и с достоинством представился он.

Как всегда, его имя возымело действие. Тощий монах, которого называли дон Ансельм, едва заметно приподнял руку. Дон Йоханнес, помоложе, здоровее на вид и приветливее, кивнул Долфу. Николас сделал движение, словно собирался привстать, но передумал. Разряженные дети с нескрываемым любопытством наблюдали за происходящим, позабыв о еде.

— И я тоже голоден, — спокойно продолжал Долф, указывая на жареную дичь. Примелькавшийся Долфу неугомонный мальчишка тут же протянул ему кусок жаркого, освобождая место.

— Садись, Рудолф Вега ван Амстелвеен. Мы рады приветствовать тебя.

Понятно, этот кружок избранных принимал его за такого же, как и они сами, отпрыска знатных родителей, хотя одежда мальчика удивляла их. Долф знаком пригласил Франка подойти и сесть рядом с ним. Присутствующие обменялись неодобрительными взглядами — им это явно не понравилось.

— Кто ты таков? — строго спросил дон Ансельм.

Франк назвался, и тут Долф сообразил, что должен объяснить разницу в общественном положении между сыном вольного горожанина и этими господскими детьми.

Он опустил руку на плечо Франка со словами:

— Это мой друг.

Все в замешательстве молчали. Все тот же непоседа предложил мясо Франку, и Долф подумал, что не так уж он плох, этот парень.

Насытившись, Долф принялся рассматривать юных аристократов, которые тоже во все глаза разглядывали своих гостей. Любопытство на их лицах смешивалось с подозрительностью. Долф обратил внимание на хорошенькую девочку в длинном платье из тонкого льна, со множеством украшений. Шею девочки охватывала серебряная цепочка, с которой свисал крест, сверкающий драгоценными камнями. Сосед Долфа был облачен в багряный плащ, желтые чулки; шитый серебром пояс был украшен великолепным кинжалом с богато отделанной рукояткой.

Одежда других ребят отличалась не меньшей пышностью.

Мальчик, закутанный в белоснежное покрывало, по-видимому, и был Николас.

Долф начал говорить. Он понизил голос, чтобы не так чувствовался акцент и чтобы сразу заставить слушать себя. Когда говоришь негромко, к тебе волей-неволей вынуждены прислушиваться.

— Вчера я вступил под знамена крестового похода. Хочу дойти с вами вместе до Святой земли и помочь вам отвоевать Белокаменный Город, — заявил Долф, чтобы рассеять сомнения относительно своих намерений.

Монахи кивали, оценивающий взгляд Ансельма скользнул по крепкой фигуре мальчика.

— Родом я из Голландии, там люди и говорят по-другому, и одеваются не так, как у вас, — продолжал Долф, объясняя тем самым все, что могло показаться странным в его облике. А странностей было с лихвой! Его слушали внимательно. — Но то, что я здесь у вас повидал, — Долф перешел к самому главному, — мне вовсе не по душе. Благополучие этих детей не безразлично мне. Мне попадались больные, о которых некому позаботиться. Видел я и малышей, падавших от истощения прямо на дорого…. Сколько их скончалось в пути, утонуло в реке! Отец, — он обратился к Ансельму, — этот поход организован из рук вон плохо. Нужно устроить все по-другому.

Мрачный Ансельм сдвинул брови, но не проронил ни слова. Йоханнес же, напротив, проявил живой интерес к словам Долфа. Николас воздел руку:

— Господь заботится о нас и хранит нас, — заученно, словно автомат, пробубнил он.

— Думаю, Господь не будет в обиде, если мы поможем ему позаботиться о нас, — не удержался Долф.

У костра воцарилось молчаливое замешательство.

— Рудолф ван Амстелвеен, уж не явился ли ты сюда учить нас? — угрожающе спросил дон Ансельм.

— Именно так. Стоило мне пожаловаться на голод, вы тут же предложили мне кусок мяса. За это я благодарю вас. Но ведь здесь, на этом поле, еще восемь, а то и десять тысяч детей, которые голодны не меньше моего. Кто же накормит их?

— Господь подаст им, — поспешно ответил Николас.

Долф повернулся к бывшему подпаску.

— Николас, послушай меня, — медленно и серьезно убеждал он. — Господь повелел тебе привести этих детей в Святую землю. Значит, на твои плечи возложил он ответственность за их судьбу. Он поручил тебе встать со своим воинством перед вратами Белокаменного Города, но воинство должно проделать этот путь здоровым и невредимым. Путь долог и опасен. Можно не допустить беды, руководствуясь здравым смыслом да при хорошем устройстве похода. Бог не пожелает, чтобы маленькие воины гибли в дороге. Бог поставил тебя во главе похода, но разве вести за собой не означает и заботиться о пастве, доверенной твоей опеке?

— А ведь Рудолф ван Амстелвеен прав, — неожиданно отозвался богато одетый мальчик рядом с Долфом. — Когда мой отец собирался на войну, он всегда заботился о том, чтобы его люди были хорошо накормлены в пути.

Дон Ансельм отрезал:

— Помолчи, Каролюс!

Но Каролюс и не думал молчать.

— Вы ничего не знаете, потому что едете впереди! — вскричал он. — Но хаос, царящий в конце колонны, ужасен. Я же говорил вам об этом, и я очень рад, что теперь на моей стороне Рудолф ван Амстелвеен.

«Удача! По крайней мере, один союзник уже есть», — с благодарностью подумал Долф.

— Рудолф ван Амстелвеен заблуждается, — холодно возразил дон Ансельм. — Наш крестовый поход не обычный. Мы не затем отправились в путь, чтобы проливать кровь, завоевывая Иерусалим огнем и мечом. Мы победим сарацинов безгрешностью и чистотой нашего воинства.

— Знаю, — спокойно парировал Долф, — но думаю, мы вышли в путь вовсе не для того, чтобы погибнуть от голода, холода и невзгод. Все эти ребята, — он обвел рукой вокруг, — все до единого мечтают увидеть Иерусалим своими собственными глазами. А если дело пойдет так и дальше, то вряд ли десятая доля вашей колонны достигнет цели. И только потому, что те, кому доверено вести их, плохо заботятся о своей армии, в то время как сами не терпят нужды ни в чем.

И он с нескрываемым упреком показал на остатки трапезы, на шатер и повозку.

— Вам не нужно идти пешком — вас везут. Вы не голодаете, не простужаетесь, когда льет дождь и ветер свистит над лагерем. Выбираете место для ночлега, не задумываясь, удобно ли оно для тысяч детей, которые не смогут укрыться в шатрах вместе с вами…

— Мы остановились потому, что волы не могли идти дальше, — произнесла нарядная девочка.

— Места здесь для всех хватает, вон какое поле огромное, — оправдывался Николас.

— Ну да, болотистое и открытое всем ветрам. Вчера ночью многие простыли, завтра они будут совсем больны. Как быть с ними? Кто позаботится о них? Кто будет отпаивать их горячим настоем из трав? Кто разожжет для них жаркий костер? — Мало-помалу терпению Долфа наступал конец. Он начал выходить из себя. — Послушай, Николас, Господу угодно ниспослать этим детям великое множество испытаний, но не затем, чтобы погубить всех нас. Значит, те, кто ведет крестоносцев, должны позаботиться о безопасности своего воинства, о том, чтобы оно, не потеряв в числе, предстало пред вратами иерусалимскими. А раз на то есть Божья воля, следует исполнить ее наилучшим образом. А пока — что ни день — дети гибнут от голода, жажды, истощения. И это еще начало… Такое не может быть угодно Богу, Николас. Если он испытывает нас страданиями, то для того лишь, чтобы, поддерживая друг друга в трудную минуту, мы все-таки исполнили его волю. Значит, необходимо, не жалея сил, наводить порядок в наших рядах. Хвала Господу!

— Аминь, — отозвался мальчик, стоявший рядом с ним.

«Ух, проповедую, точно пастор перед телекамерой! — смущенно подумал Долф. — Откуда только взялись эти благочестивые речи? Неужели и меня захватила безумная идея этого похода? Нет, конечно, я прекрасно понимаю, что он обречен…»

Однако Долф заметил, что его красноречие подействовало на окружающих самым решительным образом. Рядом с ним мальчишка воодушевленно захлопал в ладоши, осенил себя крестом и порывисто обнял Долфа.

— Ты добрый сын благородного отца! — с неподдельной радостью воскликнул он.

Оба монаха сидели все так же неподвижно. Ансельм не спускал цепкого взгляда с юного незнакомца, зато на круглой физиономии Йоханнеса расплылась благодушная улыбка.

— Рудолф ван Амстелвеен, я не сомневаюсь, что само провидение послало нам тебя, — сердечно промолвил он. — Теперь скажи, чего же ты хочешь?

Именно это Долф обдумывал весь день накануне.

— Первым делом нужно разделить всех ребят на отряды и каждому поручить свое дело. Это совсем нетрудно — ребят у нас хватает. — Он стал загибать пальцы. — Прежде всего — охрана. В этот отряд возьмем самых рослых и сильных ребят, вооружим их, чем сможем, хотя бы дубинками. Они позаботятся о безопасности остальных, будут днем и ночью охранять нас, а если возникнет нужда, смогут и наших забияк успокоить. Затем нам понадобится отряд охотников, пусть каждый день у нас будет вдоволь свежего мяса. Я заметил, эти места кишат зверьем и птицей.

— Постой-ка, — недовольно прервал его Николас, — так дело не пойдет. Ты предлагаешь нам браконьерство.

Долф показал на вертел:

— А где вы сегодня добыли дичь?

— Каролюс настрелял, — ответил Николас.

Мальчик, который стоял ближе всех к Долфу, энергично закивал и протянул руку в сторону шатра. У входа были прислонены самодельные лук и колчан.

— Любую птицу бью влет, — похвалился он, — охочусь без сокола.

— Ну а это разве не браконьерство?

— Как сказать… — Николас пожал плечами. Разговор, казалось, порядком наскучил ему.

— Уж не думаешь ли ты, что здесь заповедная охота? — поддразнил его Долф.

— Как это — заповедная? — Языковой барьер мешал ему. — Вся дичь принадлежит хозяевам земель, по которым мы проходим. Только господа имеют право охотиться тут. Ты что же, хочешь, чтобы святые пилигримы осквернили себя, посягнув на куропаток и косуль во владениях знатного рыцаря?

— Я готов осквернить себя, — пробурчал Долф и обратился к маленькому стрелку: — A ты что думаешь, Каролюс?

Парнишка подскочил от радости.

— Я соберу отряд охотников! — вскричал он. — Научу их делать луки и стрелы, посмотришь, как они начнут охотиться! Хотя бы это и запрещено. Рудолф ван Aмстелвеен прав: детей нужно накормить.

— Хорош благородный рыцарь, который браконьерствует, — процедил кто-то из знатных отпрысков.

— Вовсе это не браконьерство, а воля всевышнего, — резко отозвался Каролюс.

Остальные молчали, сбитые с толку.

— В конце концов, король все-таки я, значит, у меня есть священное право выбирать себе ловчих. Не так ли, Рудолф?

Долф не понимал, о чем идет речь, но на всякий случай кивнул в подтверждение. Забавный Каролюс был ему по душе. Замечательно, если он наладит охоту и обеспечит мясом ребят! Законно ото или незаконно, а голод не тетка.

— Теперь рыболовы, — продолжал он. — Я видел отличных пловцов, у некоторых есть даже сети. Мы возьмем только тех, кто хорошо плавает, для остальных это очень опасное занятие. — Он повернулся к Франку: — Петер сможет собрать рыбаков?

— Конечно, — без колебаний ответил Франк. — Петер сам плавает, как рыба, и друзей у него много.

— Великолепно. Каролюс — во главе охотников, Петер — во главе рыбаков. А кому поручим наводить порядок?

— Я готов.

Вперед выступил статный, благородного вида юноша.

Знатного юношу звали Фредо, идея собрать боевой отряд пришлась ему по вкусу.

— Я командую стражниками, которые охраняют повозку. Рудолф прав: нужно расставить охрану по всему лагерю — по ночам пропадают дети.

При этих словах Долф вздрогнул.

— А кто будет ухаживать за больными и ранеными? Надо изменить порядок нашей колонны. Впереди пусть идут ребята с луками и дубинками: они сразу отпугнут разбойников и прочий сброд. За ними — малыши и больные, но, конечно, в сопровождении старших, которые помогут им. Тех, что выбились из сил, оставим в повозке, а в первом же большом городе поручим их заботам местных жителей. Вы-то сами здоровы и можете идти пешком. За малышами снова пойдут сильные, выносливые ребята, они будут следить, чтобы никто не отставал; и замыкать колонну тоже должны большие ребята, готовые с оружием в руках отразить нападение с тыла. Если мы построимся таким образом, думаю, больше не будет пропавших без вести, печальный конец которых некому оплакать. Ты согласен, Фредо?

— Отличный план, — одобрил мальчик.

— Мне идти пешком? — с опаской осведомилась нарядная девочка. — Я не хочу.

Долф перевел взгляд на ее ноги в изящных серебристых туфельках. Да, в таких далеко не уйдешь.

— Как зовут тебя? — спросил он.

— Хильда ван Марбург.

Это имя ему ни о чем не говорило, но звучало изысканно.

— Если ты согласна ухаживать за больными, поедешь в повозке вместе с ними.

Хильда с облегчением вздохнула.

Каролюс немедленно повернулся к Долфу.

— Я проехал в повозке не так уж много, — заявил он, — но мне кажется, это недостойно монарха, которому подобает заботиться о нуждах своих подданных. Я преотличным образом могу идти пешком.

Теплая улыбка появилась на лице Долфа. Непоседливый, беспокойный Каролюс все больше нравился ему. Он спрашивал себя: что потянуло этого знатного отпрыска вслед за беднотой?

— Ты говоришь так, словно привык повелевать, Рудолф ван Амстелвеен, — заметил дон Йоханнес. — Каковы владения твоего отца? Ты старший сын?

Долф распрямил плечи. В свои пятнадцать лет при росте метр шестьдесят он был вровень со взрослыми мужчинами того времени. Они, должно быть, принимают его за восемнадцатилетнего. Их настораживает его рост и уверенная манера держаться. В сущности, ничего особенного для его современников. А в тринадцатом столетии лишь благородные господа могли позволить себе столь независимый тон. Долф решил обратить себе на пользу то впечатление, которое ему удалось произвести.

— Простите великодушно, — произнес он. — Воспоминания о моем прошлом причиняют мне боль. Молю вас, не задавайте подобных вопросов, ибо ответы поставят меня в затруднительное положение.

Ребята, сгрудившиеся вокруг Долфа, хорошо понимали его. Ведь им тоже не хотелось мысленно возвращаться в покинутые родовые гнезда, не хотелось вспоминать сурового владельца замка и его грубую челядь, неотесанных крепостных, тягучие зимние вечера. А в Иерусалиме, жемчужине христианского мира, сияет вечное лето и круглый год благоухают цветы…

Избавившись таким образом от всех вопросов относительно своего происхождения, Долф продолжал развивать планы на будущее:

— Ночлег тоже устроим иначе. Соберем команды вязальщиков хвороста, поваров и сторожей. Нам необходима вместительная посуда и несколько обеденных смен. Все съестное, что добудем за день, пусть находится под охраной стражи до вечера, когда мы разожжем большие костры и повара займутся своим делом. После ужина отряды хорошо вооруженных стражников заступят в караул на подступах к лагерю.

Каролюс согласно кивал, Фредо тоже одобрительно хмыкнул, но дон Ансельм сердито бросил:

— На это уйдет слишком много времени, мы задержимся в пути, а ведь нужно перевалить через горы еще до наступления осени.

На что Долф ответил:

— Конечно, первые дни привыкать будет нелегко, но, вот увидите, едва каждый хорошенько запомнит свои обязанности, дело пойдет на лад.

Мальчик взглянул на второго монаха, и тот ободряюще улыбнулся ему. Дон Йоханнес производил впечатление приятного человека.

У Каролюса вырвался возглас:

— Рудолф ван Амстелвеен — воплощенная мудрость! Самое главное для войска — правильное построение. Рудолф, ты можешь положиться на меня.

Поскольку слово Каролюса, судя по всему, было решающим, остальные ребята не смели высказать свое недовольство. Долф заметил, что один лишь Николас сохраняет мрачный вид, покачивая головой, и решил поднажать еще.

— Ребята здесь собрались из разных мест, — заговорил он, показывая на спящий лагерь, — и каждый обучен какому-то ремеслу. Вон у моего костра сидит парень, который вырос в лесах и знает след любого зверя. Такие ребята пригодятся в отряде Каролюса.

— Как его зовут? — оживился Каролюс.

— Эверарт. Завтра же утром пришлю его к тебе. Он тебе подходит. Чтобы наши отряды на самом деле были сильными, смогли бы накормить и взять под свою защиту тысячи детей, ребята должны сами выбирать дело по душе. Каждый знает и умеет что-нибудь такое, что пригодится остальным.

Слова Долфа привели присутствующих в неописуемое изумление. В средневековом мире каждому было определено свое место. Человек всю жизнь оставался тем, кем ему суждено родиться. Конечно, и в тринадцатом веке человек мог добиться успехов на своем поприще. Общественные перегородки не были окончательно застывшими, но лишь выдающимся личностям удавалось преодолеть некоторые из них, чтобы изменить свое положение. Сама идея позволить каждому самостоятельно выбрать себе дело, да еще на общее благо, звучала столь неправдоподобно для кучки маленьких аристократов, что они лишь растерянно пожимали плечами.

Но Долф знал, что говорил. Он-то понимал, как меняется человек, который с удовольствием делает любимое дело. Однако, заметив недоумение на лицах, он сообразил, что его мысль не доходит до сознания собеседников, и постарался переменить тему.

— Мне послышалось, дон Ансельм упомянул горы… Каким маршрутом мы пойдем в Святую землю?

Он хорошо представлял себе карту Европы, но откуда знают путь эти люди?

Дружелюбно настроенный дон Йоханнес ответил:

— Мы выйдем к морю близ Генуи.

— Генуи? — удивился Долф. — Ничего не понимаю. Зачем нам Генуя?

— Господь повелел Николасу привести святое воинство в Геную, — коротко сказал угрюмый дон Ансельм.

«Этого только не хватало», — подумал Долф. Он не мог прийти в себя от ужаса.

— Вы собираетесь переходить Альпы?

Святые отцы подтвердили. Кровь застыла у него в жилах. Что такое средневековые Альпы? Есть ли там дороги? Должны быть, ведь там побывали римляне тысячу лет назад. Да и войско Ганнибала на слонах. Долф, задумавшись, устремил взгляд вперед, потрясенный открывшейся перед ним картиной: тысячи маленьких, беззащитных странников, преодолевающих самую неприступную горную цепь в Европе. Эта попытка закончится трагически. Он знал Альпы. Сколько раз доводилось ему бывать с родителями в Швейцарии, Австрии, Италии! Они ехали на хорошей машине по асфальтированным дорогам мимо ресторанов, отелей и кемпингов. Попадались им и полицейские патрули, и станции автосервиса. Отправляясь в отпуск по этим дорогам, человек был застрахован от множества случайностей.

Но теперь все иначе. Труднодоступные горные тропы над пропастью на головокружительной высоте. Грабители, подстерегающие своих жертв в засаде. Владетельные рыцари, требующие дорожный сбор, если только они сразу не решат прикончить путников и поживиться их добром.

— Значит, через Альпы в Геную, — повторил он. — А дальше как? От Генуи до Иерусалима еще тысячи миль.

Ответ он знал заранее, но хотелось услышать его от этих взрослых людей, и он его услышал.

— Господь сотворит чудо. Морская пучина разверзнется, и мы, не омочив ног, придем в Святую землю.

«Сами-то они в это верят?» — задал он себе вопрос.

В сумрачной тени, подступившей к кругу огня, он давно уже заметил темную фигуру. Человек внимательно прислушивался к разговору. Почудилось, он узнаёт Леонардо, неразлучного со своей дубинкой. Что он здесь делает?

— Если уж переходить Альпы, — предложил Долф, напрягая память, — лучше взять направление на Бреннер. [3] Этот перевал не так опасен для перехода.

— Мы пойдем по старой дороге Монт-Сени [4], — словно отрубил дон Ансельм. — Это кратчайший путь, дорога мне известна. Однажды я совершил этим путем паломничество в Рим.

— Я тоже знаю эту дорогу! — теряя самообладание, вскричал Долф. — Она так же опасна, как и дорога через Большой Сен-Бернар. [5]

Снова неловкое молчание было ему ответом. Долфа бросило в краску.

— Мне пришлось много путешествовать, — тихо добавил он.

Мама предпочитала не летать самолетом. Слишком хороша наша прекрасная земля, чтобы вот так запросто оставлять под крылом самолета тысячи километров, обычно говорила она. Поэтому семья доктора Веги отправлялась в отпуск на автомобиле. Они исколесили все дороги в предгорьях Альп. Отец Долфа, страстный поклонник автотуризма, никогда не пользовался удобными тоннелями для транспорта, выбирая объездные пути. Только так можно посмотреть мир. И как всех жителей равнины, Долфа неудержимо притягивали горы с их безмолвной красотой. Он очень любил эти путешествия в горах. Но сейчас…

— Давайте свернем к востоку возле Страсбурга, — предложил он, — затем пересечем Шварцвальд, пройдем Баварию и горную цепь Карвендел, за ней как раз будет Иннсбрук, а там рукой подать до перевала Бреннер. Спустимся через Больцано. Крюк немалый, согласен, но другого пути, чтобы безопасно переправить через горы восемь тысяч детей, у нас нет.

— Ни в коем случае, — раздраженно отозвался Ансельм. — Незачем делать петлю. Да и горный кряж Карвендел — известное пристанище грабителей.

— Ну, в горах это дело обычное, — наивно высказался Долф.

— А ты бывал там? Хорошо знаешь эти горы? — Каролюса снова охватило возбуждение.

— Да я тут все дороги знаю.

Они ему не верят — это ясно.

Дон Йоханнес негромко добавил:

— В Монт-Сени есть знаменитое аббатство, где путники находят кров и пищу.

— Пища и кров для восьми тысяч странников? — насмешливо поинтересовался Долф. — Или только для четырех? Добрую половину детей мы потеряем по пути туда.

Темная фигура, которая все ото время маячила в темноте, выступила вперед. Это и впрямь оказался Леонардо.

Опираясь на свою дубинку, он спокойно произнес:

— Прошу благородное собрание простить меня. Я — странствующий студент Леонардо Фибоначчи из Пизы. Направляюсь в Болонью. Сострадание к несчастным детям заставило меня на время присоединиться к крестовому походу. Я также знаю Альпы, мне хорошо известны многие горные тропы, и я заявляю: Рудолф ван Амстелвеен прав. Восхождение на Монт-Сени будет стоить жизни тысячам детей. Там, на страшной высоте, все голо — ни кустика, ни травинки. Ледяной, мертвящий холод… Дети погибнут от холода, замерзнут насмерть. То ли дело — Бреннер: и подъем не крутой, и места не такие суровые.

— Там нас растерзают медведи, — все так же угрюмо настаивал Ансельм.

— Какие медведи?! — изумленно переспросил Долф и в ту же секунду пожалел, что вовремя не прикусил язык.

Николас воскликнул:

— А я говорю, ты не знаешь эти горы!

Долф растерялся, но Леонардо нелегко было сбить с толку.

— Неужели на перевале Монт-Сени нет медведей и волков? — продолжал он наступать.

Монаху оставалось лишь признать, что это не так.

«Господи, только медведей нам не хватало! — подумал Долф. — Такого я не предполагал. И волки тоже есть. Чего еще ожидать?»

Студент невозмутимо разглядывал избранное общество, все также опираясь на палку. Он был строен и ростом не выше Долфа, но спокойствие и уверенность в себе вселяли в него чувство превосходства над окружающими. Долф залюбовался им, когда Леонардо, небрежно постукивая палкой по земле, заметил:

— Нам с этим другом никакие медведи не страшны.

Коротышка Каролюс, который от нетерпения не мог усидеть на месте, не удержался:

— Неужели мы не послушаем совета двух опытных путешественников?

— Я боюсь волков, — вставила девочка в голубом плаще.

Между тем самообладание вновь возвратилось к Долфу.

— Все боятся, — сказал он. — Но при хорошей подготовке похода, имей мы отряды лучников и сторожей, можно не страшиться хищников.

Совет продолжался до поздней ночи. Наконец все сошлись на том, чтобы вместо печально известного Монт-Сени принять маршрут, предложенный Долфом и Леонардо. Девочка в богатом наряде задремала, прислонившись к плечу Каролюса. Длинные светлые косы низко упали. Красивая девочка. Ей было лет двенадцать, не больше.

Непоседа Каролюс опустил руку ей на плечо, его взгляд, устремленный на белокурую головку девочки, потеплел.

— Твоя сестра? — спросил Долф.

— Хильда Марбургская, дочь графа Людвига, — шепнул ему Каролюс, — воспитывалась при дворе своего дяди, архиепископа Кельнского. В монастыре, конечно. Сам архиепископ благословил ее, отправляя с нами в поход. Она будет королевой Иерусалима.

— Неплохая перспектива, — вырвалось у Долфа.

— А меня, — мечтательно продолжал Каролюс, — коронуют на царство Иерусалимское. Вместе с Хильдой мы вкусим вечное блаженство в Белокаменном Городе.

Детские мечты, детские фантазии, такие трогательные и несбыточные… Что ответить ему? Долф не придумал ничего лучше, как отвесить поклон маленькому королю — дань почтения, благосклонно принятую Каролюсом.

— Рудолф ван Амстелвеен, — объявил он, не вставая чтобы не потревожить спящую Хильду, — отныне назначаю тебя своим главным оруженосцем. — Свободной рукой он коснулся плеча Долфа. — Тем самым я дарую тебе право ночевать в шатре, — заговорщически добавил он.

— Благодарю тебя, Каролюс, но мне привычнее засыпать у своего костра. Там тоже есть замечательная девочка, которой нужна моя защита.

Каролюс понимающе кивнул. Долф поднялся.

«Вот меня и посвятил в рыцари король Иерусалимский, — забавляясь, подумал он. — Теперь вместе с тысячами одураченных красивой сказкой детей я отправляюсь в поход, который не под силу и взрослым, хорошо вооруженным мужчинам. Что же это за безумное время такое?» И снова поймал себя на мысли, что людей средневековья ему никогда не понять до конца.

Вместе с Леонардо и Франком, который уже клевал носом, Долф вернулся к своему костру, возле которого ребят ожидал Петер. Он один не спал и нес вахту. Франк вкратце рассказал ему о том, что произошло.

Долф укладывался спать. Он растянулся на земле подле Леонардо и тихонько спросил:

— Как ты оказался там, дружище? Ты шел за нами?

— Ах, это обычная мера предосторожности, — с напускной небрежностью пробормотал студент. — Я заметил, что вы с Франком ушли. На лице у тебя было написано, что ты выскажешь все, что накипело на душе. Я понял, что ты можешь сорваться, и решил держаться поближе. Что ты думаешь об этих святошах?

— Недоумки какие-то! — не раздумывая, выпалил Долф.

— Ничего подобного, Рудолф. Во всяком случае, Ансельм не столь прост, как хочет казаться.

— Ты в самом деле так думаешь? — встрепенулся Долф.

— Тс-с-с, не так громко. Именно так я и думаю. Еще вчера я обратил на них внимание. Что-то тут не то. Зачем им этот крестовый поход детей?

— Обратить язычников Иерусалима на путь веры.

— Как они говорят, — пробормотал Леонардо.

Долф порадовался, что сомнения на этот счет появились не только у него.

— Почему ты решил, что монахи не настоящие?

— Меня удивило, что они выслушали тебя до конца, — задумчиво пояснил Леонардо, — а ведь им пристало возмутиться, объявить тебя еретиком.

— Мне казалось, я обратился к ним с самой благочестивой речью, — наивно ответил Долф.

Леонардо затрясся от смеха.

— Рудолф, друг мой, никогда в жизни я не слыхал более странных вещей, чем нынче вечером от тебя. Ты необыкновенно умен. Одного не пойму: как ты успел набраться всей этой премудрости в свои юные годы. Но рассуждаешь ты как истинный еретик. На твоем месте я бы вел себя осмотрительнее.

Долф вздохнул. Прав Леонардо: как ни старайся, изобразить религиозное рвение, которого не чувствуешь, ему не под силу.

— Я лишь слово в слово повторил то, что говорили они сами о приказах свыше и прочем, — принялся объяснять он.

Студент поднялся, пристально глядя на Долфа.

— Ты искренне верил в то, о чем говорил, Рудолф?

Мальчик почувствовал, что краснеет. К счастью, огонь уже едва теплился, так что итальянец ничего не заметил.

— Ты так же мало веришь всему этому, как и я сам Рудолф. Ведь я тоже немало путешествовал и кое-что повидал. Думаю, Николас не обманывает ребят его самого дурачат двое мошенников с притворно умильными физиономиями и в рясах с чужого плеча. Никакие это не монахи. Самый последний служка тут же заткнул бы тебе рот. А эти? Внимательно выслушали твои советы. Похоже этой парочке выгодно доставить в Геную как можно больше ребят целыми и невредимыми. Для чего? Ты задавал себе этот вопрос, Рудолф?

— Конечно, — немедля отозвался Долф.

— Тогда не нужно долго объяснять, чего тебе следует остерегаться и почему необходимо соблюдать осторожность.

Леонардо собирался заснуть, но Долф схватил его за руку:

— Друг, ты веришь, что морская пучина расступится перед нами?

Студент лишь хмыкнул в ответ.

— Ты веришь в чудеса?

— Иной раз приходится верить. — Леонардо опять привстал. — Ты, например, самое настоящее чудо. В то мгновение, когда мне грозила гибель от рук бандитов, ты словно с неба свалился, чтобы спасти меня. А еще ты принес с собой непостижимую тайну арабского исчисления! Вместе мы попали в самую гущу этого крестового похода, и снова чудо: чужеземец, неожиданно явившийся накануне Святого Яна, оказывается более опытным и знающим, нежели те кто стоят во главе этого похода. И ты еще спрашиваешь, верю ли я в чудеса. Да со мной, кроме чудес, ничего и не случается.

Долфу стало весело, и его настроение передалось Леонардо.

— Доброй ночи.

Не прошло и пяти минут, как друзья крепко спали.