Земля соленых скал. Сат-Ок

Страница 1
Страница 2
Страница 3

Глава XII

Послы белых покинули селение в ту же ночь. Их провожали Овасес и Танто. Уехали также вожди других родов. В селение вернулись воины с конями, но уже утром разъехались по чаще. Мало времени осталось в этом году для охоты. Было известно, что скоро вернется Вап-нап-ао, и нашему преследуемому племени снова придется скрываться и блуждать среди лесов и гор. Мы заключили братство крови с нашей землей, но в селении не было слышно песен.

Я ждал возвращения брата и даже не побежал с Совой в чащу, где мальчики из рода Капотов напали на след целого стада оленей. Я ждал брата перед его палаткой с самого утра, хотя знал, что он вернется не раньше полудня. О чем я думал? Не помню. Мои мысли были быстрыми и беспорядочными, как дождевые тучи, гонимые весенним ветром. Закрыв глаза, я представил всю свою жизнь: слышал песенки матери, которые она пела, когда я был еще малышом ути, видел, как я боролся с лосем над Длинным Озером, дорогу к лагерю Молодых Волков, как я стрелял в орла, как на меня смотрели воины из Пещеры Безмолвных Скал, слышал рассказ Овасеса о Прекрасной и Идаго…

Солнце миновало зенит, затем постепенно склонилось к западу. А я все ждал. Несколько раз между тремя березками против палатки Танто показывалась Тинглит. Она тоже ждала.

Овасес и Танто вернулись только вечером. Они ненадолго зашли к отцу и шаману, затем разошлись по своим палаткам.

Танто спутал коня, пустил его на лужайку у трех берез и… молча прошел мимо меня в палатку. Видно, ему не хотелось со мной говорить. Я, однако, заупрямился и вошел за ним. Он разжигал огонь и даже не взглянул в мою сторону. Лицо его было очень усталым. Я помог ему раздуть огонь. Мы сели друг против друга. Наконец Танто спросил:

– Чего хочет мой брат?

– Скоро ли вернутся белые?

– Не знаю.

– Вы проводили их до лагеря белых?

– Нет. Вап-нап-ао не хотел, чтобы мы узнали, как далеко его лагерь и сколько в нем людей. Но мы встретили Толстого Торговца. Он сказал, что Вап-нап-ао еще восемь дней пути до его лагеря и нескоро соберет он новых воинов.

Я не мог начать разговор первым: не хватало смелости, да я, собственно, точно и не знал, что сказать. Я только хотел услышать, о чем думает брат.

Один раз я уже почти начал:

– Танто… – Но сказал не то, что думал. – Тинглит целый день выходила к березам.

Брат только посмотрел на меня внимательно и выговорил:

– Пойдем со мной.

Было уже темно. Дул кей-вей-кеен, его дыхание становилось все более холодным. Мы подошли к лужайке между тремя деревьями. Я знал, что через минуту здесь появится Тинглит. Брат, выходя из палатки, оставил шкуру у входа откинутой – знак, что он ждет Тинглит. Начинать разговор не следовало. Но я томился и мучился целый день и не мог больше терпеть. Темнота придала мне смелости. Я начал:

– Танто, в твоих и моих жилах течет кровь белых.

Он, не отвечал.

– Танто, – повторил я, – это правда?

– Молчи!

– Танто, – крикнул я, – мать не сестра Вап-нап-ао?

Он взглянул на меня и заговорил так, будто его била лихорадка.

– Нет, нет, она не его сестра. Но в наших жилах течет злая кровь. Все знают, что наша мать белая, по давно забыли про это. А ты помнишь. И я не могу забыть. Это значит, что у нас отравленная кровь, что мы другие.

– Неправда!

– Правда. Я об этом помню лучше, чем ты, и дольше, чем ты. Вап-нап-ао скоро снова пойдет по нашему следу. Что будем делать мы, дети белой женщины?

Мы не слышали шагов Тинглит. Она внезапно стала между нами, и я увидел вблизи ее большие глаза.

Она сказала:

– Тинглит слышала ваши слова. И ее сердце опечалено, потому что ваши мысли заблудились и голоса ваши гневны. Я, Тинглит, говорю вам то, что говорят все. Мы любим Белую Тучку. Она наша так же, как я, как мой отец, как будет мой сын. Есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло, и хотя цвет кожи у людей не одинаковый, жизнь у всех одинакова. Каждый восходит, как солнце, и заходит в могилу, появляется на земле, как весна, и ложится на покой, как зима.

Она умолкла. Над нами трепетали листья берез. Тинглит – Березовый Листок, заговорила снова, обращаясь уже только к Танто:

– Пойдем завтра, Танто, на отрог Одинокой Сосны. Там твои глаза увидят леса нашей земли. Мысли твои станут ясными и радостными. Я пойду с тобой. Я буду идти с тобой всегда. Ты знаешь высокий лес и умеешь читать его, как Горькая Ягода звезды. Я всегда буду верна тебе, Танто. Один очаг будет согревать нас, и одна шкура укроет нас в холодные ночи, Танто!

Огни в палатках бледнеют и гаснут, зато на небе загораются звезды. Они очень близко. Можно достать рукой. Серп луны тоже совсем рядом – оперся на верхушку горной ели. Снова слышен крик диких гусей. Они тянутся на юг, потому что дыхание кей-вей-кеена становится все холоднее.

Звезды бледнеют. Луна прячется за скалы. Где-то в кустах закричал кролик. Над берегом озера слышатся треск, бормотание, сопение. Это мускусные крысы и бобры копошатся, как муравьи, что-то там надгрызают, скребут. Мы вместе начинаем наш день. Те в лесу, как и мы, спешат как можно скорее заготовить запасы на зиму.

Я вижу, как из своего типи выходит Овасес, смотрит на кровавый восход солнца и озабоченно морщится.

Мы идем с Совой на берег озера. Сегодня мы поплывем в туман в поисках следов зверя. Прежде чем спустить каноэ, пришлось ломать лед. За ночь у берега образовалась кора, покрытая инеем. На ней виден лисий след.

Я знаю, почему Овасес хмурится. Мы будем наказаны за то, что время нашей охоты в этом году было коротким. Вместо того чтобы охотиться, мы вынуждены были бороться с белыми и бежать от них. Затянувшаяся охота и долгая зима – это голод.

Каждую минуту злой Дух Севера может сковать озера тонким льдом. Тогда охотники будут вынуждены ждать до тех пор, пока лед не станет крепким настолько, чтобы по нему можно было ходить. Так Ка-пебоан-ка, повелитель кей-вей-кеена, мстит нерадивым охотникам.

У него еще в запасе метели, глубокие снега и ураганные ветры. Но он не спешит напугать всем сразу. Сначала присыплет склоны гор порошей и подморозит, чтобы человек, идя с грузом на плечах, поскользнулся и упал, сломав руку или ногу. Потом Ка-пебоан-ка покроет озеро тонким слоем льда. Может быть, какой-нибудь неопытный охотник станет на него и утонет? Или закует каноэ льдом посреди озера.

Все короче становится небесная тропинка солнца. Серый медведь ушел спать высоко в горы, по чаще бродят только черные и бурые медведи-одиночки.

С далекого севера прилетают первые снежинки и падают на толстый слой листьев, покрывающих чащу. Повелитель кей-вей-кеена накинул на плечи белый плащ и весело танцует, а чаща наполняется белым снежным вихрем. Утром снова светит солнце, но оно усталое – не греет.

С тех пор как отец Тинглит Легкая Нога принял Танто в своей палатке и обещал отдать свою дочь за четыре медвежьи шкуры, мы каждое утро выходили на охоту. В чаще кое-где лежал снег – следы первых метелей. Но у Танто уже были три черные шкуры.

Отец хотел дать ему четвертую, но Танто решил, что сам должен ее добыть, хоть он, как и Тинглит, мечтал о том времени, когда она будет разжигать огонь в его палатке.

Мы искали следы на севере, на западе, забирались даже к подножию гор, но духи чащи были немилостивы. Дважды нам удалось нападать на след медвежьих лап, но первый след мы потеряли в Скалах Прыгающей Козы, а второй привел нас к месту, где днем раньше медведь был окружен охотниками-сивашами. И мы увидели только лужи крови и повешенный на ветке сосны череп с жертвенной щепоткой табака в глазницах.

Один день мы вообще не выходили из селения, потому что кей-вей-кеен танцевал в чаще с северной метелицей. Когда же на следующий день, едва начало светать, мы снова собрались в дорогу, глубокий снег покрыл все тропинки в чаще.

На этот раз мы пошли на восток, хотя воины утверждали, что в той стороне ничего найти нельзя. Мы легко поднимались на крутые склоны, так как покрыли лыжи снизу оленьей шкурой, как всегда это делали для первого снега.

Чаща молчала, вместе со снегом на нее опускалась тишина сна. Долгие часы мы бежали все на восток. Слева нас толкал кей-вей-кеен и приказывал ускорять бег. Танто мчался, будто хотел удрать от него, однако я бежал с неохотой. Я не верил, что нам удастся добыть черного брата в это время, когда чаща впадает в первый зимний сон. Но Танто устремлялся все вперед и вперед – навстречу восходящему солнцу. За нами гнались наши тени.

Наверное, Тинглит умоляла доброго Духа деревьев помочь нам, потому что, когда солнце поднялось к верхушкам самых высоких сосен, а мы, миновав сугробы – домики бобров, продирались к реке, Танто внезапно остановился.

На берегу речки мы увидели небольшой снежный бугорок. Осторожно подошли близко к нему и увидели, что он тщательно сложен из веток и камней.

Мы отбросили несколько веток сверху – это был медвежий тайник, полный мороженой рыбы.

Снег лежал здесь двумя слоями. Пурга, по-видимому, не доходила до этих мест, так как на старом снегу лежал едва заметный слой свежего пуха. Благодаря этому нетрудно было обнаружить па старом промерзшем снегу следы медвежьих лап, скорее всего, вчерашние.

– Я не оставлю его, – шепнул Танто, – хотя бы нам пришлось поселиться в чаще.

Я кивнул головой в знак согласия. На этот раз мы должны возвратиться с медвежьей шкурой.

Мы пошли по следу вверх по реке широкими полукругами, стараясь держаться подветренной стороны. Тяжелое это было дело, так как в некоторых местах под свежим снегом ничего нельзя было разглядеть. К счастью, в других местах кей-вей-кеен посдувал пух с медвежьих следов.

Около полудня мы нашли второй тайник, несомненно более свежий. Это был очень хороший признак. Значит, мы шли в верном направлении. Это также означало, что медведь бродит около реки и его надо искать там, где водится больше всего рыбы.

Наконец мы обнаружили очень важную вещь, и Танто даже покраснел от радости, как девушка, – мы обнаружили под стволом старой сосны ночное логовище медведя и свежий, уже сегодняшний след, который вел снова вверх по реке.

С этой минуты мы двигались все медленнее. Далеко впереди нас были наши глаза, обоняние и слух. Танто уже приготовился к борьбе. Он снял куртку, повесил через плечо мешочек с солью, взял в руку томагавк. Я шел за ним со стрелой на тетиве лука.

Нас предостерег слух раньше, чем мог что-нибудь сказать взгляд. Мы услышали плеск, громкое сопение, а затем с высокого обрывистого берега реки увидели, как медведь-мокве ловит рыбу.

Большой черный мокве стоял на мелководье, куда он загнал стайку рыб. Каждую минуту раздавался плеск воды под медвежьей лапой, и новая добыча летела на берег, где уже лежала порядочная куча рыбы.

Мокве стоял спиной к нам и тяжело отдувался. Он не слышал нашего приближения. Сердце у меня билось не только от надежды, но и от страха. Я понял, что Танто не хочет продолжать охоту или ждать медведя, потому что день уже угасал. Он решил бороться здесь. А место было не безопасным. Если бы нам пришлось удирать, то для обоих дорога была бы только одна – узкая прибрежная коса, да еще под гору. В таком случае бегство могло закончиться только смертью.

Танто приказал мне отойти как можно дальше назад. Но я не послушался его. Я знал, что моя стрела может ему пригодиться сейчас больше, чем когда-либо.

Медведь все еще не слышал нас.

Наконец Танто, натянув лук, крикнул:

– Мокве, брат мой, оглянись!

Медведь медленно, будто не доверяя своему слуху, повернулся к нам. Тогда свистнула стрела Танто и впилась в глаз большого зверя. По чаще разнесся оглушительный рев. Моя стрела попала в раскрытую пасть. Медведь бежал прямо на нас. Мы отскочили в обе стороны, и он приостановился на мгновение, выбирая противника. Он выбрал большего, Танто, который размахивал курткой. Медведь поднялся на задние лапы, и в этот миг брат бросил ему в глаза пригоршню соли и накинул на голову кожаную куртку.

С этой минуты мокве проиграл бой. Он ничего не видел, и нюх ему тоже не мог помочь, так как на голове у него была куртка Танто, пропитанная острым человеческим запахом, а слух у медведя довольно тугой. Чтобы обмануть его, я крикнул:

– Вот я, мокве!

Зверь повернулся на мой голос, и тогда Танто подбежал с другой стороны и всадил ему копье в бок, в другой бок вонзилась вторая моя стрела. Мокве внезапно заревел жалобно и испуганно, опустился на передние лапы и за качал головой И это был конец боя. Танто в последний раз поднял томагавк и нанес страшный удар по склоненной к земле голове медведя. Медведь попытался подняться на задние лапы и упал на землю.

– Прости, брат мокве, – сказал Танто, – но я должен был добыть твою шкуру, чтобы привести в свою палатку самую прекрасную девушку шеванезов.

Мокве молчал. Кей-вей-кеен нес запах нового снега. Нужно было немедленно возвращаться в селение.

Мясо мы с собой не взяли, потому что, когда мы кончили свежевать медведя, с востока уже надвигались вечерние сумерки. Шкура была большая и тяжелая, но нас несла радость, и мы примчались в селение раньше, чем уснули все палатки, примчались вместе с новым снегом.

Ветер немного стих. Из глубины ночи сыпал вихрь белых звездочек, мягко стлался по земле, приглушал наши шаги. В палатке отца Тинглит еще пылал огонь и слышен был высокий девичий голос. Мы остановились. Это пела Тинглит:

Ты так далеко, мой воин,
Но сердце со мной оставил.
Мне вечерний ветер расскажет,
Как живешь ты средь чащи леса.
Я хотела бы быстрым птицам
Доверить свою любовь,
Чтоб тебе отнесли на крыльях.
Да боюсь я, что злой Ка-пебоан-ка
Заморозит птицу вместе с сердцем,
С моим сердцем, с моей любовью
Возвращайся же скорей, мой воин!

Танто выпрямился и высоко поднял на вытянутых руках четвертую медвежью шкуру.

– Тинглит! – крикнул он. – Тинглит!..

Вчера вечером был пир в палатке моего брата и впервые прислуживала гостям его жена, мать его будущих сыновей, Тинглит – Березовый Листок.

И сегодня утром нам не хотелось идти в лес. Утро было ленивое, так как пир был большим и щедрым.

До самого полудня мы с Совой плели сетки для снеговых лыж. У наших ног лежал Тауга. В своем новом зимнем мехе он был похож на бурого волка. Только по глазам было видно, что это собака-друг.

После полудня мы пошли в лес испытывать новые лыжи. Они удались на славу: даже через самые большие сугробы несли нас быстро и легко. Тауга неохотно тащился следом за нами. Он быстро понял, что мы специально выбираем самые большие сугробы, через которые он едва мог перебраться, и поэтому вскоре нашел какую-то свою тропинку и исчез в чаще.

Мы шли медленно и молча. Говорить не хотелось, думать – тоже. Мы брели без цели и без дороги. Сначала на восток, потом свернули на юг вдоль русла небольшого ручейка. Самые младшие мальчики часто ставили тут свои силки. Где-то в глубине леса закричал кролик, и через минуту собачье рычание пояснило нам, что кролик стал жертвой Тауги. Я окликнул пса, но он прибежал не сразу. Наверное, ему ни с кем не хотелось делиться добычей, так как он появился, глотая последний кусок. Хоть вся морда была у него в кроличьей крови, он смотрел так равнодушно, будто по меньшей мере два дня не держал ничего в зубах и, уж конечно, с год не встречал в чаще ни одного кролика.

Теперь он бежал за нами. Мы повернули к селению, лениво рассуждая о том, что неплохо было бы, если бы каждый день происходил какой-нибудь свадебный пир и каждый день можно было бы лакомиться медвежьим окороком, жареными ребрами оленя, копченым лососем, жареными на стрелах щуками, золотистым медом.

Мы говорили, что когда-нибудь и сами приведем в свои палатки молодых девушек. Я сказал, что у моей скво – жены, будут такие же большие черные глаза с ясными искорками на дне, как у Тинглит. А Сова сказал, что его жена будет такой же веселой, как моя сестра Тинагет. Он даже сказал, что если бы Тинагет была моложе, а он старше, то он уже сейчас пошел бы к моему отцу и принес бы десять медвежьих шкур, лишь бы взять ее в свою палатку. Тогда я ему сказал, что он должен был бы и у меня спросить позволения и просить помощи, чтобы добыть эти шкуры, так как иначе первый же медведь, вместо того чтобы отдать Сове свою шкуру, отнес бы в свое логовище его собственную.

Сова ничего не ответил. Внезапно без слов он втиснул меня головой в снег. Да это ему даром не прошло. Через мгновение мы оба были в снегу. Верх брал то один, то другой, уступить никто не хотел. Дружба дружбой, но я чувствовал, как у меня опухает глаз, а Сова окрашивает снег кровью из носа.

И вдруг мы оба вскочили на ноги. Мы услышали, как Тауга, который только что забежал в чащу, завыл по-волчьи. Что случилось? Обычно так воют собаки над трупом человека. Мы побежали в ту сторону.

На берегу ручья лицом вниз лежал очень худой индеец, с коротко обрезанными волосами, в потрепанной одежде. Мы перевернули его на спину. Окровавленное лицо этого человека показалось нам знакомым.

– Сломанный Нож! – крикнул Сова.

Да, это был Сломанный Нож, воин, которого схватили белые в Каньоне Безмолвных Скал. Это о нем говорил Вап-нап-ао, будто он согласился идти в резервацию.

Его ноги и руки были сплошной раной. Все тело покрыто ссадинами, царапинами и ранами.

Мы наломали веток и уложили на них раненого. Потом Сова побежал в лагерь за помощью, а я остался около воина.

День угасал, с востока снова надвигался мрак.

Но, наверное, гораздо более страшный мрак надвинется с юга – со стороны лагеря белых. Я смотрел на измученное лицо Сломанного Ножа. Какие вести принес он для своего племени?

И тогда я надрезал себе левую руку, чтобы несколько капель крови упало на снег, покрывавший землю свободных шеванезов, – пусть заключу я с ней союз на каждое время года: на время мороза и на время зноя, на время ветра севера и ветра юга – на всю жизнь, до конца.

Мир не так уж велик,
И дорог нет столь тяжких и трудных
Для мести моей,
Чтобы она не настигла
Врага моего Вап-нап-ао!

Глава XIII

Семья Сломанного Ножа – мать, жена и два маленьких сына – с тех пор, как он попал в плен, жила в селении рода Танов. Его жена была из этого рода, и ее братья взяли на себя заботу о ней. Когда раненого привезли в наше селение, отец послал гонца к Танам с радостной вестью, а Сломанного Ножа взял в свою палатку Овасес.

Первые дни с больным никому не разрешалось видеться. Овасес запретил входить в свое типи даже опытным воинам, потому что Сломанный Нож был тяжело болен и его лечил Горькая Ягода.

На пятый день прибыла семья больного. Женщины поставили палатку с его тотемными знаками, но, несмотря на то что сын и муж вернулись из бесконечно далекого пути, они были грустными. Ведь Сломанный Нож возвратился из плена. Его приветствовали и принимали так, будто он вернулся с боя, каким имеет право гордиться воин. Но сам он думал иначе и все случившееся оценивал по-другому.

Я был одним из мальчиков, которым Овасес приказал помочь перенести больного в палатку, поставленную женой и матерью Сломанного Ножа. Таким образом, я был свидетелем его встречи с семьей. Мне казалось, что это будет минута большой и тихой радости. Сломанный Нож уже выздоравливал, он уже мог сам ходить.

Когда в присутствии моего отца, Овасеса и Горькой Ягоды мы внесли больного в его палатку, глаза жены Сломанного Ножа заблестели от радостных слез, а мать бросилась к нему, шепча что-то невнятное. Но Сломанный Нож отвернулся от них.

– Жена моя, – сказал он, – должна обрезать волосы в знак печали, Сломанный Нож умер. Я буду жить в этом палатке вместе с вами, но мать пусть не вспоминает, что родила когда-то сына, а жена пусть поет Песню Печали.

Его слова поразили даже моего отца, и даже Овасес ужаснулся. Жена Сломанного Ножа заплакала, но мой отец остановил ее резким движением руки:

– Наш брат плохо рассудил. Мы приветствовали его как воина. Он попал в плен не из-за трусости, не из-за слабости, недостойной мужчины. Мы знаем его много лет. Мы знали тебя еще маленьким ути, и я говорю сейчас, что ты не потерял своего имени, и каждый повторяет его, как имя храброго воина.

Сломанный Нож молчал. Тогда заговорил Овасес:

– Я учил тебя первым шагам на тропах воина и охотника. Когда ты стал таким сильным, что мог ломать пальцами одной руки железные ножи, я сам дал тебе твое имя. Сейчас я принял тебя в своей палатке, как брата, а не как трусливого невольника. Для меня Сломанный Нож не умер.

Больной слушал эти слова с закрытыми глазами, его лицо было неподвижным. Только в глазах женщин загорелась радость и новая надежда. Все смотрели теперь на Горькую Ягоду. Что скажет он?

Однако шаман медлил. Больной, вероятно, понял, что он ждет от него новых слов. Голос Сломанного Ножа был глухим от страдания, которого он не мог скрыть:

– Может быть, и не умер Сломанный Нож. Но я хотел бы, отец мой Овасес, чтобы лучше твоя стрела пробила мое сердце, чем белые связали мне руки и приложили мой тотемный знак к говорящей бумаге.

– Сломанный Нож не умер. Он жив и он воин! – повторил сурово Овасес.

– Так, значит, это белые приложили к говорящей бумаге знак Сломанного Ножа? – спросил тогда Горькая Ягода.

– Да.

Горькая Ягода положил руку на плечо больного.

– В этой палатке женщины не будут петь песен над умершим. Приветствуйте своего мужа и сына, – обратился он к женщинам, – через два дня его будет приветствовать совет старейших племени, где воин Сломанный Нож расскажет, какие дороги он прошел, прежде чем возвратиться к нам.

Я выходил из палатки последним. Жена Сломанного Ножа стояла перед ним на коленях, а он прижимал к груди двух маленьких сыновей и улыбался, улыбался, может быть, впервые со времени боя в Каньоне Безмолвных Скал.

А вот рассказ Сломанного Ножа на совете старейших. Овасес разрешил слушать его и мальчикам, которые уже имели имя.

– Я шел за конем Вап-нап-ао из Каньона Безмолвных Скал на юг половину луны. Вап-нап-ао молчал, а белые проклинали дерзость нашего племени. Они спрятали своих мертвых в земле, как шакал прячет в норе падаль, и продолжали идти на юг. Они привели меня в свое селение, где все типи были из камня, и их там десять раз по десять – столько, сколько палаток во всех наших родах. Меня вели за конем, как дикого зверя, а белые кричали и смеялись.

Я видел их женщин и детей, видел все, чего никогда не видели наши глаза и чего никогда больше я не хочу увидеть. Белым служат злые духи. Они тащат телеги без лошадей, говорят человеческим голосом без человека. Страшна сила белых, тверда, как стены каменного типи, велика, как вся наша земля.

Меня ввели в большой каменный типи с закрытыми окнами, окруженный большой стеной. Все двери были заперты, и никто не мог войти или выйти оттуда без разрешения белых. Меня держали там без перерыва много дней и ночей, и я никого не видел, кроме одного белого человека, который отпирал и запирал дверь и приносил еду. Толстые темные лепешки, похожие на глину, он называл хлебом.

Я хотел умереть. Но нечем даже было убить себя. К счастью, добрые духи чащи не забывали обо мне. Они приходили каждую ночь и приносили голос чащи, ваши голоса Я слышал вой волков и треск рогов борющихся оленей. Я видел много-много дымов из наших типи и слышал грохот барабана у Большого Костра. Я шел по следу лосей, и под ногами у меня шелестели листья и ветви. А вечером я плясал у костров вместе с вами. Потом я просыпался…

Отверстия в стенах каменного типи были закрыты железными сетками, но я знал, что прошло время, равное одной луне, когда белые прислали ко мне двух людей из племени кри, которые издавна жили в резервации белых. С тех пор они приходили ко мне каждый день Они хотели уговорить меня, чтобы я пошел жить с ними. Когда я узнал про это, я перестал с ними разговаривать. Они показывав мне свое оружие – такое же, как у белых – и подговаривали, чтобы я вернулся к племени, убедил вождей привести племя в резервацию Я как-то спросил их, зачем они приходят ведь я с ними не разговариваю – они сказали, что и впредь будут приходить, так как получают за это деньги, а я все равно сделаю все, что захотят белые люди, потому что белые люди сильнее, чем Великий Дух Гитчи-Маниту, и никто им не может сопротивляться. Я ответил, что не послушаюсь ни их, ни белых людей. Они засмеялись надо мной и сказали, что я, как маленький ути, который не понимает собственных слов.

Они приносили с собой огненную воду, которая жжет горло. Все вы знаете, что делает огненная вода с людьми, когда ее дух овладевает человеком. Мысли его становятся безумными, как бешеные волки, а руки слабыми, как у стариков. Поэтому я не принимал от них этой воды, а когда они хотели силой заставить меня выпить ее, я побил их обоих так, что они кричали и плакали, как маленькие ути.

Тогда пришли белые сторожа и били меня, а их начальник забрал у меня мой тотемный знак и опозорил его, собственными руками приложив к говорящей бумаге. Он сказал, что я дерзок, но он сломает меня, как сухую тростинку, и добавил: «Велика доброта белых». За то, что я сражался против них, они могли меня убить, но не сделают этого, а только отошлют с железными путами на руках в резервацию, и я там буду жить. Он сказал еще, что Вап-нап-ао обещана большая награда и он скоро приведет все племя шеванезов в резервацию, и я снова буду среди своих.

Я понял, что здесь не помогут ни сила воина, ни мужество, ни открытая борьба. Я был один перед большой силой и только хитростью мог избавить себя от стен каменного типи, а свои руки от железных пут. Я поклялся отомстить тем, кто меня бил, я все хорошо обдумал. Два дня я молчал, не принимая ни воды, ни еды, а на третий день попросил позвать белого начальника. Я сказал ему, что согласен пойти в резервацию, осмотреть все своими глазами, а потом вернуться к племени и привести за собой всех.

Белый начальник был ласков. Он поверил всему. Он сказал со смехом, что наконец я поумнел и понял, что шеванезы ничего не смогут сделать против силы белых. Потом он стал выпытывать у меня обо всех делах нашего племени. Он хотел знать, откуда мы берем желтый металл, из которого сделаны браслеты и кольца наших женщин. Он спрашивал о дороге в Пещеру Безмолвных Воинов и о тропинках к Земле Соленых Скал, расспрашивал о наших гробницах и тотемах, о лекарствах и чарах, про наше племя, про все роды: сколько у нас здоровых мужчин, сколько женщин, стариков и детей, какие у нас кони и палатки, какое оружие. Я говорил обо всем. Он очень радовался и записывал мои слова на говорящую бумагу. Но в моих словах не было правды. Если бы он захотел пройти по тем дорогам, о которых я ему рассказывал, он блуждал бы до конца жизни; вместо желтого металла он нашел бы соль, вместо дороги к Пещере Безмолвных Воинов – смерть в Черных Скалах. Воин не должен говорить неправду, и у него должен быть только один язык. Но я знал, что против силы белых я могу бороться хитростью и ничем больше.

На пятый день ко мне пришли двое людей из племени кри и двое белых воинов, чтобы отвести меня в резервацию. Видно, они не очень поверили в то, что я пойду туда по доброй воле. Люди кри сказали мне прямо в глаза, что не верят мне, а за то, что я их побил, не будут спускать с меня глаз ни днем ни ночью. Они были злобны и даже хотели броситься на меня, но белые воины не позволили. Только когда люди кри напились огненной воды, один из них пришел ко мне уже не как враг, а как друг. Наверное, дух огненной воды напомнил ему о том, что он сам происходил от свободного племени. Он говорил, что шеванезы – храбрые люди и он хотел бы и дальше быть воином свободного племени, как шеванезы и сиваши, которые живут в собственной чаще и никто не следит ни за их шагами, ни за их мыслями.

Кри плакал, как старая баба, но его слова не были бессмысленны. Он говорил, что сила белых действительно больше силы Великого Духа, потому что Гитчи-Маниту не смог защитить ни своих сынов, ни их земли, ни их свободу от оружия белых. Но шеванезы, говорил он, если захотят, смогут отстоять свою свободу.

И тут слушайте, братья, внимательно. Он сказал, что белые не пошлют тысячи своих воинов против одного маленького племени, потому что это была бы слишком дорогая война. Белые обещали Вап-нап-ао награду, если он загонит этой зимой шеванезов в резервацию к озеру Онтарио или если он получит согласие племени на переселение. Но у Вап-нап-ао будет мало людей из Королевской Конной, и если мы не дадим согласия и убежим от него, то нас снова оставят в покое на несколько лет. Так говорил индеец из племени кри, и, хотя он был одурманен огненной водой, он говорил правду. Я знаю это, так как уже на другой день, когда его охватил страх, он просил меня, чтобы я никому из белых людей не повторял его слов.

На следующий день я отправился под охраной двух людей из Королевской Конной и обоих кри в резервацию. Белый начальник был так добр, что даже дал мне коня, так как нужно было ехать семь дней, а он уже считал меня своим другом.

Мы все время ехали на юго-восток. Земля там ровная, и мы встречали много белых людей, которые живут в каменных и деревянных типи. Их тропы выложены камнем, а леса редкие, без зверя, полумертвые. Там больше срубленных деревьев, чем у нас скал. Белые разогнали всю дичь, и в таких лесах свободное племя вымерло бы от голода. И если к нам придут белые, построят свои палатки и проложат свои дороги сквозь чащу, то и здесь лес вымрет и погибнут последние свободные племена.

Я думал об этом, и мое сердце переполнялось печалью и ненавистью. Но я притворялся, будто мне весело, что я радуюсь той жизни, на которую меня обрекли. Даже когда белые воины хотели, чтобы я пил огненную воду, я делал вид, что пью, и вместе с людьми кри пел и танцевал около вечернего костра…

На пятый день мы свернули с дороги белых в более густой лес и перешли через широкую реку. Когда мы остановились на ночь, я сам попросил огненной воды, танцевал и пел, показывая, что ее дух полностью меня одурманил и мысли мои стали безумными, а ноги ослабели. Белые и кри смеялись надо мной, как смеются люди над танцующим медведем, на которого напали дикие пчелы. Они тоже пели, танцевали, много пили и еще больше стали смеяться, когда я притворился, будто огненная вода совсем сразила меня, свалила на землю и вывернула желудок.

Я свалился задолго до того, как они легли спать, и лежал как убитый. Они решили, что в эту ночь можно меня не стеречь. Головы их были затуманены огненной водой, и никто не остался караулить у костра.

И тогда я убежал. Я забрал с собой всех лошадей и целую ночь мчался на север, и только на рассвете бросил трех лошадей, оставив себе двух.

Я не давал коням отдыха и все время мчался на север. Миновал Невольничье озеро. И, меняя коней каждые полдня, мчался и мчался.

На третий день я достиг реки Большой Воды и поблагодарил Великого Духа, Гитчи-Маниту за то, что я снова был на пороге нашей страны. И пусть плен опозорил меня, но я вернусь к своим братьям и передам им слова человека кри. Повторю все, что сможет послужить моему племени, независимо от того, примут ли его воины меня, как брата, или прогонят, как труса.

При переправе через реку утонул один конь. На другой день началась метель, и во время ночлега, когда я не мог разжечь огня, волки убили второго коня.

Я страшно устал, не хватало еды, а путь по снегу был тяжел. По ночам волки собирались под деревьями, на которых я прятался. У меня не было оружия, и я слабел все больше.

Скоро кончилось мясо убитого волками коня. Злые духи сбивали меня с прямой дороги, заводили в болота, приносили страх и мучения.

Но добрые духи охраняли меня, уберегли от погони Королевской Конной и направили в сторону лагеря.

За два дня до приближения к лагерю я видел двух людей из Королевской Конной, когда они ехали через чащу, но кей-вей-кеен засыпал мои следы снегом, и даже их собаки не нашли меня. А потом злые духи еще раз преградили мне путь к вам: наслали на меня голодную рысь. К счастью, рысь была молодой и только расцарапала мне грудь и руки.

Я должен был дойти до вас, и добрый Маниту еще раз дал силу моим рукам, и я задушил рысь. А когда я уже не мог идти и думал, что никогда вас не увижу, он прислал мне двух мальчиков. Они привели меня к моему племени.

В течение двух следующих дней бубны снова сзывали все роды к главному лагерю. На юг был послан дозор из молодых воинов, а совет старейших совещался дни и ночи, какими дорогами должно уходить племя, чтобы Вап-нап-ао не нашел его следов. Воины дни и ночи проводили в чаще, хотя снег уже был глубоким, и они обычно возвращались с пустыми руками. Однако отец приказал продолжать охоту, так как запасы еды на зиму были очень малы. Ведь в этом году мы потеряли почти месяц большой охоты, убегая от Вап-нап-ао. Поэтому и продолжались долгие советы в палатке отца: нужно было решить так, чтобы ничто не угрожало ни свободе, ни жизни племени.

Если бы мы пошли на север по следам оленей и лосей, люди из Королевской Конной могли бы нас окружить на равнинах и либо уничтожить всех воинов, либо принудить племя покориться.

Безопасно было только на Земле Соленых Скал. Вход в эту долину наши воины смогли бы защитить перед самой большой силой. Но у нас было слишком мало еды. А на Земле Соленых Скал и самый лучший охотник не сумел бы зимой убить даже маленького кролика.

Еды нам хватит – так думал отец – не больше чем на три месяца, и то при условии, если мы будем жить почти впроголодь.

А что будет, если зима затянется? В этом году дикие гуси раньше улетели на юг…

Высокий Орел, вождь шеванезов, молвил так:

– Племя свободных шеванезов пойдет в Долину Соленых Скал. Это будет самая тяжелая зима из всех зим, пережитых нами. Если Маниту захочет, никто из нас не увидит будущей весны и никто не вернется к озеру шеванезов. Но мы остановимся около Пещеры Безмолвных Воинов, там, где спят наши отцы и куда приходят их духи из Страны Вечного Покоя. Может быть, они умолят Гитчи-Маниту, чтобы он помог нам и весной вернул нас на охотничьи тропы. Так решил совет старейших, и я объявляю его решение всем моим братьям.

Когда через два дня мы входили в Долину Соленых Скал, с неподвижного неба сыпал снег, а под ногами трещал первый сильный мороз.

Прилетайте, черные вороны,
Разрывайте мое тело.
Ночь глаза мои закрыла.
Прилетайте, черные вороны.
Все слабее бьется сердце,
Кровь уже застыла в жилах,
И ногами я коснулся
Предков умерших дороги.

Глава XIV

Снег шел все время. Вокруг типи выросли большие сугробы. Сквозь них приходилось прокладывать тропинки и даже туннели. Дня два было тепло, снегопад прекратился, а потом снова снег сыпал и сыпал долгими ночами и короткими днями.

Казалось, что мы пришли не в Долину Соленых Скал, а в Страну Вечного Покоя – такая здесь царила снежная и морозная тишина, такое молчание.

Днем и ночью воины стерегли вход в Долину Соленых Скал. Самые дальние наши посты были в Каньоне Стремительного Потока. Воины приходили оттуда замерзшие и молчаливые. Им запрещалось жечь огонь в долгие морозные часы дозоров.

Другие группы охотников и воинов ежедневно отправлялись во все концы долины и на склоны гор, чтобы увеличить наши запасы. Но напрасными были их старания, потому что в Долине Соленых Скал, особенно зимой, любая охота обречена на неудачу.

Мы, Молодые Волки, искали кроличьи норы. Мы были не так тяжелы, как взрослые воины, и с легкостью могли передвигаться среди снежных заносов. Овасес предостерегал нас от снежных лавин с горных склонов, но мы не считались с этим. Однако ни наша настойчивость, ни наша храбрость, ни наши поиски, продолжавшиеся по целым дням, не приносили желанной добычи. Норы были под снегом. Следа их не мог найти даже нюх Тауги. Только раз удалось нам напасть на след маленького зверька, и вот после трех недель охоты мы принесли в лагерь худого кролика с белым мехом и черными кончиками ушей. За три недели – один маленький кролик.

Никому не хотелось ни играть, ни бегать, ни смеяться. Даже мы, Молодые Волки, были серьезными и молча сидели в палатках, присыпанных снегом, а молодые девушки не пели песен. И не удивительно. Трудно петь и радоваться в долине, где наше племя обречено провести долгие зимние месяцы, имея слишком скудные запасы еды, в долине, где восемь Молодых Волков за три недели охоты едва нашли одного кролика, кролика, которого называли «гахоан го», или «тот, кто кормит в дни голода».

Голод уже пришел к нам. Это еще не был тот большой голод, что отбирает силу у рук мужчины и высушивает молоко у матерей, кормящих младенцев. Мы еще даже не зарезали ни одного коня. Но совет старейших разрешил есть только один раз в день и тщательно распределял еду. От недоедания все время жгло в желудке, по ночам снились жирные щуки из озера Белой Выдры, печень молодых оленей, медвежий окорок…

В конце первого месяца кей-вей-кеен снова принес большую метель. Она свирепствовала четыре дня и четыре ночи. Ко многим типи пришлось заново пробивать туннели. Несколько палаток сломались под тяжестью снега, и одна семья чуть не погибла. Когда метель утихла, многие палатки перенесли на другое место, так как они стояли слишком близко от большого склона, над которым навис снег, грозя сорваться.

Мы еще не видели ни солнца, ни луны, потому что небо все время было затянуто тучами. Воины из совета старейших становились все мрачнее и молчаливее. Все признаки говорили о том, что эта зима будет долгой и тяжелой, гораздо более долгой, чем мы могли выдержать с нашими запасами, даже если бы мы съели всех наших коней.

Но хуже всего было то, что мы не видели перед собой врага. Не с кем было бороться, не от кого защищаться.

Между палатками бродили тьма, мороз и голод, а против таких врагов бессильны и самая крепкая рука, и самая быстрая стрела.

Мы, Молодые Волки, даже мечтали: пусть бы пришел Вап-нап-ао с воинами, пусть окружил бы наши палатки и начал бой, из которого никто бы не вышел живым. Но это был бы бой! Бой, достойный отважных людей, не знающих страха перед смертью! И это было бы лучше, чем неслышные шаги голода.

Мы дождались врага. В последний день месяца Снежных Мокасинов мы услышали неожиданно в глубине долины голос… грозы.

Было время еды, но на звук грома все повыбегали из своих типи, женщины кричали от страха, даже воины побледнели.

Над долиной перекатывалось громкое эхо, грозное, как весенний гром. Неужели Великий Дух Маниту смилостивился над своим племенем и послал первую весеннюю грозу среди зимы? Неужели он захотел нарушить естественный порядок, послать нам тепло и дыхание южного ветра?

Ведь весенние грозы начинаются всегда с первыми порывами ветра, вместе с которым возвращаются к нам гуси, лебеди и все весенние птицы.

Гром гремел за громом, но молний не было видно. Только в стороне каньона мерцали иногда красные отблески, будто от далекого пожара. А потом и с других сторон начали раскатываться громы. Это разбуженные грохотом Духи скал сбрасывали с горных склонов лавины снега.

Наконец громы смолкли. Наступила тьма. И тут темноту разорвал крик двух бегущих дозорных. Они кричали так, как никогда не кричат воины. Их голоса дрожали от страха. Они прибежали прямо к отцу. Это были Рваный Ремень и Быстрый Глаз. Старший из них, Рваный Ремень, даже потерял лук. Они начали говорить, перебивая друг друга, пока отец не приказал им успокоиться.

Мы слушали рассказ Быстрого Глаза, и сердца у нас замирали.

– Прибыл Вап-нап-ао, – говорил воин. – Прибыл сегодня утром, и с ним много людей. Он остановился в первом каньоне и там разбил лагерь. Мы, как было нам приказано, затаились Мы не звали тебя, вождь, потому что люди Вап-нап-ао ходили без оружия и ничем не показывали, что хотят углубиться дальше в каньон. Они дошли только до первого поворота, до Скал Нависших Кулаков, и начали раскапывать снег, будто искали под ним кроличьи норы. Мы только смеялись. Люди Вап-нап-ао копали под скалами до полудня, а потом ушли, не оставив никакой охраны. Наши воины пошли к тому месту, где копали белые. Но не успели они туда дойти, как задрожала земля и поднялся большой столб огня, и в нем скрылись Большое Крыло и другие воины. Страшный ветер бросил нас в снег. Когда мы поднялись, мы увидели, вождь, что Скалы Нависших Кулаков упали в каньон. Вап-нап-ао разбудил Духа скал, он вызвал бурю, молнии и гром в тысячу раз сильнее, чем звук от оружия белых, и засыпал Каньон Стремительного Потока на высоту многих копий, поставленных одно на другое, и там не пройдет ни конь, ни женщина, ни ребенок.

В типи отца уже собрались почти все вожди родов. Они сошлись сюда, хотя их не сзывал приказ вождя, и, столпившись у стен палатки, с тревогой слушали рассказ Быстрого Глаза.

Быстрый Глаз кончил говорить. Наступила тишина. Наконец долгое молчание нарушил голос Овасеса:

– Как высоко засыпал Вап-нап-ао проход?

Быстрый Глаз развел руками, а потом сказал:

– До половины высоты каньона. Вап-нап-ао свалил обе Скалы Нависших Кулаков, а за ними посыпались каменные лавины. Там теперь не пройдет даже одинокий воин.

Больше никто его ни о чем не спрашивал. Даже я, маленький мальчик, понимал, что скрывалось за этим ответом.

К Земле Соленых Скал вела лишь одна дорога, по которой могло пройти все племя. Летом без особых трудностей можно было выйти отсюда по горным тропинкам. Но зимой и весной, пока солнце не растопит снега, дорога была только одна – через каньон.

Нам казалось, что в Долине Соленых Скал мы будем в безопасности, потому что пришлось бы защищать от белых только одну-единственную дорогу и для этого нужно было бы немного воинов. Но белые и не собирались занимать каньон, они его просто заперли.

Белая Змея с помощью злых духов засыпал Каньон Стремительного Потока и теперь мог не подвергать своих воинов опасности, мог спокойно отступать в свой лагерь. Его союзниками стали мороз и голод. Если мы не сможем выйти отсюда в течение двух ближайших месяцев, чаща не увидит уже никого из племени шеванезов.

А выйти мы не могли.

На следующий день отец, Танто, Овасес и Непемус двинулись к Каньону Стремительного Потока. Мне и Сове Овасес приказал нести запасные снеговые лыжи, и благодаря этому мы могли сопровождать старших в вылазке к каньону.

В этот день в палатках не осталось никого из воинов и юношей. Отец разослал всех по долине на поиски возможных перевалов, по которым хотя бы охотники могли вырваться в чащу и добыть еду.

К каньону мы подошли в полдень. Тревога ускоряла шаг взрослых. Мы едва успевали за ними, и, хотя мороз не стал слабее, пот заливал нам глаза.

Наконец мы остановились па том месте, где Вап-нап-ао свалил Скалы Нависших Кулаков на дно каньона.

Весь каньон шириной в полполета стрелы был завален разбившимися скалами. Огромные обломки угрожающе нависли на вершинах. И казалось, малейшее дуновение ветра сбросит их вниз.

Да, прохода не было. С обеих сторон поднимались стены каньона на высоту двух полетов стрелы. Перед нами же приблизительно на высоту одною почета стрелы возвышалась насыпь. Под ней злые духи спрятали наших воинов. По этой насыпи никто не сможет пройти.

Мы смотрели на лица старших, надеясь увидеть на них хоть тень надежды. Напрасно.

Никто не промолвил ни слова. Только Овасес подошел к отцу и показал рукой на нависшие вверху обломки скал.

Отец отвернулся от завала и сказал лишь одно слово:

– Возвращаемся.

Мы шли оттуда, будто из Пещеры Безмолвных Воинов. Был еще день, но для нас начиналась большая ночь, после которой уже не взойдет солнце. Мы не смотрели друг на друга, шли медленно и молча.

И тогда тишину прервал далекий крик:

– Высокий Орел! Высокий Орел!

В первое мгновение все подумали, что злые духи смеются над вождем свободных шеванезов.

Но то не был голос духов. Это кричал человек. Первым заметил его Танто и показал рукой: наверху каньона стоял Вап-нап-ао, и эхо повторяло его злые слова.

– Высокий Орел, я запер тебе выход из долины. Но смогу открыть его, когда захочу. Меня слушаются громы. Могу сделать это даже сегодня, если вы согласитесь покориться приказу Белого Отца и пойти в резервацию. Я прогоню от вас голод и всем дам мяса. А если вы не согласитесь, скалы останутся на своем месте. Я уйду, а за вами придет смерть. Ты слышишь меня, Высокий Орел?

Мы смотрели на отца. Тогда в первый и в последний раз я увидел его лицо, искаженное отчаянием и гневом. Замерев в неподвижности, он смотрел на Вап-нап-ао.

Тот снова начал кричать:

– Будь послушным, вождь шеванезов, будь послушным! Какой ответ ты мне дашь?

Отец вырвал из рук Танто большой охотничий лук и движением, быстрым, как мысль, бросил стрелу на тетиву. Его лицо покраснело от напряжения. Лук заскрипел на морозном воздухе, тетива глухо застонала.

Но стрела, хотя и долетела почти до верхнего края каньона, ничего плохого не могла сделать нашему врагу, он был слишком высоко. Полет стрелы ослабел, как крылья раненой птицы, и она, не долетев до Вап-нап-ао, упала вниз и глубоко зарылась в снег у подножия скального завала.

– Это твой ответ?! – кричал Вап-нап-ао. – Высокий Орел! Люди! Опомнитесь! Я буду ждать здесь, Высокий Орел! Я буду ждать здесь!

Но отец зашагал прочь. За ним тронулись и мы. Мы шли сквозь сумрак каньона, и за нами гнался крик Вап-нап-ао, все более тихий и отдаленный.

Наконец он смолк совсем.

Маниту, Великий Дух, забыл про нас. Проходили короткие дни и долгие ночи, проходили недели, долгие, как месяцы. Затихли голоса женщин и девушек. Затихли крики и смех маленьких детей. Единственной песней, которую слышала в эти дни Долина Соленых Скал, была Песня Смерти. Это жены засыпанных скалами воинов прощались с их душами.

А очень скоро Песня Смерти еще раз вернулась к нам.

Хотя дети уже умолкли, а старики целыми днями лежали в палатках, зарывшись в шкуры и закрыв глаза, хотя еды выдавали все меньше, никто пока не умер от голода.

Но все же Песня Смерти вернулась снова.

С того дня, как был заперт каньон, воины и молодежь каждый день выходили на поиски проходов в горах, проверяя летние тропинки. Мы знали: никто до сих пор не проходил по ним зимой, но сейчас речь шла о жизни целого племени.

Во все стороны долины вели следы лыж. Лыжники взбирались на склоны, исчезали в проломах скал. Самых храбрых отец послал в глубь Долины Черных Скал, в сторону Пещеры Безмолвных Воинов. Другие пытались пройти через горы, замыкавшие долину с юга.

Наконец на десятый день, поздно ночью, лагерь разбудили радостные возгласы. Все проснулись. Кто кричал? Желтый Мокасин и Паипушиу – Маленький Филин, который недавно вместе с Танто прошел испытание крови, вбежали в палатку отца.

Они нашли проход!

Хотя была поздняя ночь, отец сразу же послал меня за Овасесом и Непемусом – этими двумя из совета старейших, которые лучше всех знали Землю Соленых Скал.

Оба молодые воина были радостными и гордыми. Говорил только Желтый Мокасин, как старший, но Маленький Филин, хоть и не произносил ни слова, то и дело поддакивал головой и помогал Желтому Мокасину движениями рук. Это он разбудил криками лагерь, и теперь вокруг палатки отца слышен был скрип шагов по снегу. Палатку окружили не только, как обычно, мальчишки, но явилось и много воинов. В первую очередь прибежали те, у кого больше, чем у других, ослабели семьи, и у кого в палатках были маленькие дети.

Все время, пока Желтый Мокасин рассказывал, отец внимательно изучал лица Овасеса и Непемуса. Желтый Мокасин поглядывал на Маленького Филина, как бы ища подтверждения своих слов.

Каким я тогда был счастливым! Ведь перед нами открывалась дорога к свободе…

Желтый Мокасин и Маленький Филин направились прошлой ночью на юг, к Скале Орлов. Там был небольшой перевал, через который никогда не ходили. Никто и не искал до сих пор дороги на юг на Птичьих Тропинках, так как низом, вдоль течения Стремительного Потока, проходил широкий и удобный каньон.

Желтый Мокасин вспомнил про перевал под Скалой Орлов. Еще когда он был Молодым Волком, он искал одинокие орлиные гнезда и добирался тогда до самого перевала, за которым горный склон уходил в сторону Каньона Безмолвных Скал. А оттуда? Оттуда дорога вела прямо в чащу! Горные же склоны за перевалом были намного доступнее, чем в Долине Земли Соленых Скал.

Желтый Мокасин с Маленьким Филином пошли к перевалу. Им хотелось узнать, можно ли подойти к нему и, осмотрев заснеженные склоны, найти хотя бы след возможного выхода.

Сначала дорога оказалась очень тяжелой. Несколько раз они вынуждены были возвращаться и искать новых подступов. До полудня они едва преодолели треть высоты до перевала.

Но потом они обнаружили ту самую каменистую, но пологую расселину, по которой когда-то Желтый Мокасин вышел на перевал. С этого момента они шли уже быстро. Задержала их только темнота. Перевал был очень близко, не дальше двух полетов стрелы.

– Там можно пройти, вождь, – повторял Желтый Мокасин. – Снег лежит высоко, но пройти можно.

Отец посмотрел на Овасеса. Это был молчаливый вопрос. Однако ответа старого учителя пришлось ждать долго. Так долго, что Маленький Филин не выдержал.

– Отец Овасес, – закричал он, – даже маленькие мальчики могут там пройти! Я…

По лицу Овасеса внезапно прошла дрожь, как у окруженного волка. Паипушиу умолк на полуслове. Страшно, должно быть, разгневался Овасес, если не смог овладеть своим обычно неподвижным, будто высеченным из камня лицом.

Паипушиу опустил голову, как маленький ути.

– Мало лет, – спокойным голосом промолвил Овасес, – мало ума. Могут ли говорить младшие, когда молчат старшие?

– Прости, отец… – прошептал Маленький филин.

Овасес даже не посмотрел в его сторону. Он обратился к Непемусу:

– Не хочет ли Непемус говорить первым?

Непемус возразил движением руки. Тогда Овасес прищурил глаза и, четко отделяя слово от слова и фразу от фразы, медленно, тихим голосом начал:

– Я знаю перевал под Скалой Орлов. Я был там за много лет до того, как Желтый Мокасин вышел из-под надзора матери. Но зимой я не был там никогда. Я знаю, что каждую зиму из-под Скалы Орлов злые духи гор сбрасывают снежные лавины.

Тут он обратился к Непемусу:

– А что скажет о Скале Орлов мой брат Непемус?

– Непемус дважды зимовал в Долине Соленых Скал и знает, что зимой надо направлять свои шаги прочь от склона под Скалой Орлов.

И он не сказал больше ничего. Я впервые смотрел на него и на Овасеса почти с гневом. Как же так? Прославленные своей мудростью и отвагой воины имеют более робкие сердца, чем молодой Желтый Мокасин и недавно только посвященный Маленький Филин? Ведь эти двое почти достигли того порога, за которым нас ждет свобода, а Овасес и Непемус, вместо того чтобы сразу посоветовать, как и когда перешагнуть этот порог, ведут себя как старики, у которых возраст отобрал силы, а старость приказывает боязливо выбирать каждый шаг.

Наверное, так думал и Желтый Мокасин.

Глаза у него помрачнели, а когда он отозвался, в его голосе слышалась явная досада:

– Отец мой Овасес и Непемус знают больше про Долину Соленых Скал, чем все молодые воины нашего племени. Но все же Маленький Филин и я подошли сегодня к Скале Орлов на расстояние двух полетов стрелы.

Пусть Высокий Орел разрешит – и Желтый Мокасин с Маленьким Филином пройдут завтра через перевал.

Непемус немного наклонился вперед.

– Не думает ли Желтый Мокасин, – спросил он грозно, – что Непемус отводит глаза от Скалы Орлов, как перепуганный кролик? Чтобы разбудить злых духов, не нужно полета стрелы. Иногда достаточно одного шага. Или Желтый Мокасин и Маленький Филин забыли о том, что они еще мало прожили, чтобы учить других?

Высокий Орел поднял руку вверх, и Непемус умолк. Голос отца был доброжелательным и приветливым:

– Молодые воины хорошо сделали, что пошли в сторону Скалы Орлов. Но Овасес и Непемус знают гораздо лучше, что нужно делать и кто должен попытаться перейти через перевал. Нужно решить не только, кто должен это сделать, но и зачем. Ведь если воинам и удастся пробраться у Скалы Орлов, этого не смогут сделать ни женщины, ни дети. Зачем же тогда переходить перевал? Для охоты? Всюду глубокий снег, наступят сильные морозы. Даже самые лучшие воины вынуждены будут много дней искать следы, чтобы убить лося или оленя. А голод тем временем будет ходить по Долине Соленых Скал. – Тут он обратился к Овасесу: – Что думает мой брат о Толстом Торговце?

Овасес быстро поднял голову, глаза у него заблестели.

– Толстый Торговец не предатель, – сказал он.

Отец утвердительно кивнул головой:

– Толстый Торговец не подлый человек. Зато он очень любит, когда шеванезы приносят ему шкуры. А больше всего он любит желтое железо. Он даст за него мясо, копченую рыбу, жир.

– К Толстому Торговцу приходят люди из Королевской Конной, – сказал Непемус.

Овасес покачал головой:

– Но Толстый Торговец не хочет, чтобы шеванезы шли в резервацию. Кто будет тогда приносить ему шкуры медведей, выдр и лосей?

– Так что же сделаем мы? – спросил отец.

Овасес поднял руку вверх:

– Через перевал пройдут три воина. Они понесут Толстому Торговцу браслеты из желтого железа. Они должны будут идти осторожно, лучше всего по ночам. Назад они привезут сани, полные еды, и перетянут их через перевал. Когда они возвратятся, той же дорогой пойдут другие. Если каждые несколько дней нам удастся доставлять сани с едой, мы прогоним самый страшный голод, и весной племя выйдет из Долины Соленых Скал в свободную чащу.

– Да, – сказал отец.

А Овасес добавил:

– Пусть мой брат Высокий Орел согласится, чтобы Овасес повел завтра Желтого Мокасина и Маленького Филина на Скалу Орлов.

– Отец мой Овасес! – воскликнул Маленький Филин и улыбнулся радостно и широко. Его улыбка отразилась даже на лице Непемуса и в глазах Овасеса, она была прекрасна, как надежда на жизнь и свободу.

Отец согласился.

Было сразу же решено, что, когда эти трое вернутся счастливо, той же дорогой двинутся потом Непемус, Танто и Черный Олень из рода Викминчей.

Воины разошлись. Первая тройка должна была сейчас же готовиться в дорогу. Мы слышали, как воины, которые собрались вокруг, бросаются с расспросами к каждому, кто выходил из палатки. Из негромкого говора вырывались отдельные слова, слышался радостный смех.

Я не мог заснуть. Никогда, никому и ни в чем в своей жизни я не завидовал так, как Желтому Мокасину и Маленькому Филину в их завтрашнем походе. Они должны были перешагнуть заклятые границы Долины Соленых Скал, выйти на свободу, они должны были спасти жизнь всего племени.

Наше племя маленькое. Оно тает, как снег по весне, уступая своей судьбе, как короткий зимний день уступает ночи.

Но если посчастливится нам и на этот раз отогнать голод от наших типи, возможно, нас ждут в дальнейшем многие годы покоя и свободы.

Миновали времена Великого Текумзе. Да и тогда уже шеванезы были слишком слабы, чтобы бороться с белыми. Теперь же нам осталась только ловкость оленя, убегающего от голодных волков. Но если Овасес, Желтый Мокасин и Маленький Филин пройдут под Скалой Орлов, имена их на долгие годы останутся в памяти шеванезов. Женщины будут петь о них песни, учителя будут рассказывать об их подвигах Молодым Волкам…

На следующий день на рассвете отец послал к засыпанному каньону большую группу воинов и приказал им отвлечь внимание людей Вап-нап-ао. А Непемус, Танто и Черный Олень пошли вслед за Овасесом, чтобы проследить дорогу первой тройки к перевалу под Скалой Орлов. После горячих просьб пятерых самых старших Молодых Волков (среди которых были Сова и я), просьб, поддержанных наконец Непемусом, отец разрешил и нам пойти к большому склону Скалы Орлов.

День был морозный, как и весь последний месяц, солнце не выглядывало из-за тяжелых серых туч, нависших над горами. От них все вокруг было серым, даже снег, даже вершины гор.

Овасес со своими спутниками вышел еще ночью. Так что когда наша группка дошла до места, откуда можно было следить за их продвижением, они находились уже высоко, почти на середине склона.

Мы, Молодые Волки, принесли из лагеря охапки веток и разожгли небольшой костер. Мы были веселы в этот день, даже счастливы. Нам казалось, что самая страшная опасность уже миновала и мы выходим на новую тропу хорошей охоты и свободной жизни.

Но Непемус сразу же отбил у нас охоту смеяться и шутить. Самого горластого из мальчиков, брата Черного Оленя, он без единого предупреждения хлестнул лассо. Мы все немедленно замолчали.

Мы смотрели на Непемуса покорно, но с обидой. Он ведь всегда был таким же справедливым, как Овасес. Почему же на этот раз он так сурово наказал за маленькую провинность?

Однако, когда я перехватил взгляд Непемуса, устремленный в сторону маленьких человеческих фигурок, карабкавшихся на склон, я понял причину его гнева. Взрослые были не так уверены и не так спокойны, как мы. Решалась судьба племени, а мы смеялись и бесились, как маленькие мальчики во время ловли щук в мелкой воде.

Высушенные в палатках ветки горели почти без дыма. Мы сидели у костра, и только тихий треск пылающих веток нарушал полную тишину заснеженных гор.

Мы напряженно вглядывались в крошечные, как муравьи, фигурки Овасеса и двух молодых воинов. Иногда они скрывались из виду за заснеженными глыбами, иногда двигались так медленно, что казалось, будто они стояли на месте.

Танто и Непемус обменивались иногда несколькими словами, стараясь запомнить путь воинов к перевалу.

Миновал полдень. Наши расплывчатые тени снова начали удлиняться па посеревшем снегу. Перед глазами у нас расплывались красные и черные круги, мелькали темные пятна, но мы упорно напрягали зрение. А фигурки приближались к перевалу…

Мы все поднялись. Стояла напряженная тишина. У меня болело в висках. Глаза слезились, их застилал туман, я потерял из виду фигуры воинов.

И тут… тут кто-то закричал. Не знаю, никто не знает, чей это был крик – Совы, или Танто, или Непемуса. Или, наконец, кого-нибудь из мальчиков – неожиданный и страшный, он прозвучал, как крик раненой птицы. А случилось вот что.

Внезапно на самом перевале поднялась белая тучка. Сначала это было маленькое облачко, не больше ладони, но и такое оно сразу закрыло три маленькие фигурки, а потом начало расти, опускаясь вниз. В воздухе задрожал глухой отзвук, как далекое эхо бури.

Сколько это продолжалось? Мгновение или вечность? Белая тучка лавины двигалась в долину, расплывалась по склону, как река смерти.

Первым бросился к горе Танто. А Непемус схватил меня за руку и крикнул прямо в лицо:

– Пусть бегут сюда воины с копьями! Все воины из лагеря пусть бегут сюда!..

Поиски продолжались всю ночь и весь следующий день. На рассвете третьего дня нашли Маленького Филина. У него была сломана рука и немного сдавлена грудь. Ни Овасеса, ни Желтого Мокасина нам не удалось отыскать в завалах смешанного с камнями снега. Злые духи гор не пожелали отдать свои жертвы.

В полдень, когда искавшие, к счастью, спустились вниз, чтобы отдохнуть, злые духи обрушили новую лавину.

Вечером отец приказал прекратить поиски. В воздухе пронеслось дыхание теплого ветра – на заснеженных склонах гор он мог стать грозным, как сама смерть. Скала Орлов висела над нами, будто кулак Духа тьмы.

В молчании возвращались мы в лагерь. И рядом с нами шагала Песня Смерти.

Дети мои, бедные мои дети,
Слушайте слова мудрости,
Слушайте слова предостережения
Из уст Властелина, создавшего вас,
Из уст Великого Духа – Маниту.
Объедините тотемы и знаки родов,
Объедините племена и роды,
Выступите против белых,
Как река Тавансента.

Глава XV

После возвращения Танто взял меня в свою палатку. Над долиной неслась Песня Смерти. Я был настолько измучен, что немедленно заснул тяжелым сном без сновидений.

Однако я недолго отдыхал. Танто разбудил меня, дергая за руку. Вероятно, была поздняя ночь, потому что затихла даже траурная песня. Но в палаткее пылал небольшой костер, а брат и Тинглит были одеты, как среди бела дня.

Я с трудом пришел в себя. Иногда из сна возвращаешься, как из долгой дороги, как из другой жизни. И сейчас мне казалось, что я был где-то далеко-далеко, в чужом, но спокойном мире. Меня разбудил только чудесный запах жареного мяса, жирного медвежьего окорока. Я вскочил на ноги и одновременно неуверенно посмотрел на Танто. Что означал этот ночной пир? Ведь отец строго приказал до самого конца, пока можно будет терпеть, сберегать еду.

Танто сел около огня рядом с Тинглит, которая готовила мясо с таким спокойствием, будто в палаткее было полно запасов и их хватит даже на самую долгую зиму. Оба как-то непонятно посматривали на меня. На мгновение меня охватил страх, как налетевший порыв холодного ветра.

– Сат-Ок, – сказал Танто, – сядь с нами.

– Слушаю тебя, Танто.

Я сел против Тинглит, грея около огня озябшие руки. Как чудесно пахло мясом! Но… но я решил: не буду есть. Страх уступил место злости.

– Не буду есть, – буркнул я.

Танто нетерпеливо махнул рукой:

– Я разбудил тебя не для еды.

– Вот и хорошо.

Брат улыбнулся и посмотрел на Тинглит. Она ответила ему улыбкой, за которой скрывалась боль. Танто протянул ко мне руку:

– Пойдешь ли ты со мной?

– Куда?

– Через Скалу Орлов.

Я шевелил губами, но не мог ничего выговорить и только кивнул головой.

Тогда Танто сказал:

– Слушай меня внимательно. Белые заперли нас в Долине Соленых Скал. Если ничего не изменится в нашей жизни, долина будет иметь другое название. Ее будут называть Долиной Смерти Шеванезов. Вся долина станет Пещерой Безмолвных Воинов. Кто расскажет о нас людям? Шакалы и стервятники?

– Молчи, Танто, – прошептал я умоляюще.

– Это сделали белые, – продолжал он, не слыша моей просьбы. – А ты и я – сыновья белой женщины.

– Танто! – крикнул я

Танто повысил голос:

– Да, мы сыновья белой женщины. Наша мать была здесь сегодня. Она была здесь, когда ты спал, и принесла медвежье мясо и сказала так: «В жилах моих сыновей течет кровь белых и красных людей. Мои сыновья несут на своих плечах вместе со мной всю большую вину белых людей перед племенем шеванезов за все их злодеяния и измены Поэтому мои сыновья должны пройти через перевал и спасти свободное племя от смерти и голода, а перед дорогой пусть подкрепятся медвежьим мясом, как воины, идущие в бой».

– Мать была здесь? – спросил я.

– Да, – тихо ответила Тинглит.

– Слушай меня, Сат-Ок, – резко выговорил Танто. – Злые духи столкнули из-под Скалы Орлов две большие снежные лавины и убили Овасеса и храброго Желтого Мокасина. Но сейчас у них нет больше ни снега, ни силы, чтобы снова убивать людей. Совет старейших решил, что под Скалой Орлов не следует искать дорогу в чащу. Однако эту дорогу показывает нам Овасес. Его дух защитит нас и проведет безопасными тропами.

– А отец?

– Никто не должен ничего знать. Мы пойдем вопреки приказу вождя и совета старейших. Пойдем вдвоем, ведь только в нас течет кровь белых и только мы двое несем на себе их вину.

В моем воображении возникло белое облачко на скальном перевале и маленькие человеческие фигурки, исчезнувшие в нем. Я протянул руки над костром и коснулся ладонями пламени.

– Мы снимем с себя эту вину, Танто, – сказал я, – снимем, если даже погибнем.

– Вы не погибнете, – промолвила Тинглит.

С этой минуты мы больше не говорили, ели молча. Тинглит не захотела съесть ни кусочка. Она еще раз осмотрела наши снеговые лыжи, натерла ремни остатками жира, зашила разорванный рукав моей куртки.

Наконец настало время отправляться в путь. Мы оделись по возможности легко. Взяли в дорогу немного мяса, и каждый из нас захватил по два браслета из желтого железа. Одну пару дала нам наша мать, другую подарила Тинглит: Если даже один из нас погибнет, решили мы, другой должен идти дальше, к Толстому Торговцу, и искать у него помощи. Я еще никогда у него не был, но знал дорогу к Медвежьему озеру, где он жил. Он считался хорошим человеком. В его жилах текла наша кровь. Его мать была индианкой из племени кри. Особенно дружил он с сивашами, которые находились сейчас вместе с нами в Долине Соленых Скал. И, кроме того, он жил торговлей шкурами, а ему их приносили сиваши и шеванезы.

Танто, как отец и Овасес, был уверен, что Толстый Торговец поможет нам.

Но дойдем ли мы до него?

Когда мы вышли из палатки а, ночь была еще черной, как сожженный лес. Едва миновала полночь. К счастью, снова ударил мороз и отогнал теплое веяние весеннего ветра.

Лагерь крепко спал. Мы обошли его по дуге, чтобы нас не почуяли собаки. Выйдя на тропинку, ведущую к Скале Орлов, я оглянулся. В глубокой тьме будто красная звездочка мерцал огонек – это стояла Тинглит на пороге палатки. Хоть она и не могла нас видеть, я махнул ей рукой и беззвучно прошептал слова прощания.

Танто же, не оглядываясь, шел впереди не частым, но широким шагом, шагом дальней дороги. Он не спешил. Мы шли по следам Овасеса, Желтого Мокасина и Маленького Филина, перед нами было много часов пути.

К подножию громадного склона, на вершине которого виднелся белый силуэт Скалы Орлов, мы пришли, когда восточная сторона неба стала бледно-серой. Здесь Танто остановился, повернулся лицом к Скале Орлов и поднял вверх руки.

– Отец мой Овасес, – позвал он, – отец мой Овасес!

Меня проняло страхом. Могучее эхо прокатилось по долине, казалось даже, что это не эхо, а далекий голос воина, сдавленный предрассветным мраком, отвечает на зов Танто.

– Отец мой Овасес, – повторял Танто, – выслушай своих сыновей! Зовут тебя Танто и Сат-Ок из племени шеванезов, из рода Совы. Ты сам дал нам имена, сам забрал нас из рук матери и вел сквозь чащу и горы. Ты следил за нашими шагами и учил своей мудрости. Теперь мы приходим к тебе, отец наш Овасес. Помоги нам пройти через Скалу Орлов, направь наши шаги, отгони злых духов. Мы идем по твоим следам, чтобы спасти племя шеванезов. Помоги нам, отец наш Овасес!

«… Овасес!»– отвечал далекий голос.

Танто опустил руки и вступил на склон Скалы Орлов. Я пошел за ним.

Рассвет застал нас на значительной высоте. Дорога пока не была трудной. Ее утоптали лыжи шеванезов, которые днем взбирались на гору, чтобы спасти засыпанных лавиной братьев.

Танто по-прежнему шел впереди, но, с тех пор как мы взобрались на склон, он часто оборачивался, проверяя, успеваю ли я за ним. Наконец он замедлил шаг, хотя склон здесь еще и был пологим, а след, по которому мы шли, извивался среди каменных глыб самой удобной и безопасной дорогой, минуя крутые подъемы и присыпанные снегом щели.

Мы шли молча. Пушистый снег хрустел под ногами. День был яснее других дней. Тучи утратили свой мрачный серый цвет и теперь отливали серебром, как рыбья чешуя на солнце. Мороз не уменьшался, а, казалось, даже крепчал.

Я шел не поднимая головы, не оглядываясь по сторонам, не отрывая глаз от следов под ногами. Которые из них были следами лыж Овасеса?

Я видел перед собой его лицо, блеск темных, глубоких глаз, может быть, даже слышал голос учителя, голос без слов, как эхо – так иногда слышишь разговор за стеной палатки.

Он водил Танто и меня по лесным тропам, через реки и озера, по всем дорогам нашей жизни с того дня, когда мы оставили палатку нашей матери. Не прошло еще и двух дней с тех пор, как он исчез в белом снежном облаке…

И вот он снова вел нас. Мы шли по его следам, ставили наши лыжи в те места, которые протоптала его нога. Он и сейчас оставался нашим покровителем и учителем. Он вел нас сегодня смертельно опасной Дорогой Солнца, чтобы отогнать злую судьбу от последнего оставшегося свободным племени. И всякий раз, как возникал перед моими глазами вид белого облака, поднимавшегося из-под Скалы Орлов, моими мыслями овладевал страх, сжимавший сердце и горло, я звал на помощь память учителя, его суровый голос и взгляд самого мудрого из друзей.

Мы уже прошли немалый путь, когда Танто остановился на отдых. И тогда я в первый раз огляделся вокруг, посмотрел вниз на большую Долину Соленых Скал и взглянул вверх. Мы прошли уже половину пути к перевалу, хотя до полудня было еще далеко. Беспорядочное нагромождение скал заслоняло нам вид как на долину, так и на перевал. Но на фоне серебристой пелены облаков четко выделялся огромный бело-серый силуэт Скалы Орлов. Она наклонялась к нам, будто чем-то угрожая или что-то обещая. Я смотрел на нее с ненавистью. Она была врагом, убийцей Овасеса и Желтого Мокасина. До сих пор я боялся на нее смотреть – боялся, что меня победит мой собственный страх, что я испугаюсь угроз злых духов гор. Но сейчас в моем сердце уже не было места тревоге. Я знал, что теперь я ее ненавижу за смерть Овасеса и Мокасина. И буду с ней бороться, как равный с равным.

Мы не разговаривали. Танто выделил себе и мне по небольшой порции пищи. Удобно устроившись на плоской глыбе, мы жевали сочное, еще не замерзшее медвежье мясо. Вдруг Танто указал на что-то рукой, я вскочил: над нами поднялась от Скалы Орлов большая птица и поплыла в сторону долины, но, встреченная порывами ветра, быстро повернула к горам и, медленно размахивая крыльями, скрылась за снежной вершиной, как раз там, где должен был быть перевал. Мы переглянулись. Не был ли это знак? Хороший или плохой? На этот вопрос ответить мог только Горькая Ягода. Он разъяснил бы нам, была ли птица посланцем злых духов или вестником Овасеса, указывающим нам дорогу. В глазах Танто, так же как и в моих мыслях, надежда боролась с беспокойством, отвага с тревогой. Но оба мы понимали одно: то, что должно произойти, пусть произойдет скорее. Не будем оттягивать. Пойдем вперед.

Мы снова привязали лыжи и тронулись в путь. Я не чувствовал усталости. Несколько кусков мяса прибавили мне свежих сил, и я немного ускорил шаг. Нагоняя Танто, я заставлял и его идти быстрее. Только когда он сердито оглянулся, я снова приспособился к ритму его медленных, но настойчиво равномерных, осторожных шагов.

Дорога становилась все труднее.

То и дело преграждали путь обрывистые кручи. Хотя мы шли по протоптанному следу, нога все чаще соскальзывала на крутых склонах, все чаще из-под снега торчали острые грани камней, покрывавших верхнюю часть склона. Нужно было следить, чтобы не сломать лыжи.

Когда я как-то оглянулся назад, я чуть не крикнул. С места, где я стоял, открылся вид почти на всю западную часть долины, и там, между двумя каменными стенами, сходившимися вдали, я увидел маленькие точки наших палаток, дымки, какие-то следы движения и жизни.

Это было так, словно я услышал приветствие самых близких.

– Сат-Ок!

Гневный, хотя и тихий голос Танто оторвал меня от вида нашего лагеря. Но брат задержался не только для того, чтобы позвать меня. Он решил, должно быть, что идти на лыжах уже невозможно. Скрытые под снегом камни были слишком опасны, а повреждение лыж сделало бы нас совсем беспомощными в дороге через чащу.

Прикрепив их за спиной, мы тронулись дальше. Только теперь я понял, почему два дня назад, когда я глядел на воинов, которые шли к перевалу, мне казалось порой, что они не двигаются с места.

Начался самый тяжелый участок дороги. Склон становился все круче. С одной стороны нашей дороги вырастали все более обрывистые скалистые скаты.

Танто не ускорял и не замедлял шагов, но сейчас усталость уже давала себя знать. Оба мы тяжело дышали. Пар изо рта, замерзая в морозном воздухе, оседал на ресницах и бровях, а в то же время с висков и лба катился пот.

Хуже всего было то, что на такой высоте нас стал донимать горный ветер. Сначала он был быстрым, но легким, а потом все крепчал. Он то ударял нам в спину, то забегал сбоку, то сыпал пригоршни сухого снега прямо в глаза.

Танто снова остановился. Я сначала не понял, но, присмотревшись, сообразил, почему мои ноги уже давно утопают глубоко в снегу.

Я шел сейчас лишь по следу… Танто. Справа, на крутом скате горного склона, оставались последние следы тех, кто долгие сумерки, ночь и весь следующий день пытался отыскать засыпанных снегом воинов. Мы обходили стороной дорогу лавины. Над нашими головами вырастал силуэт Скалы Орлов. Где-то здесь остался Овасес, где-то здесь лежал Желтый Мокасин, веселый и храбрый охотник, быстрый, как молодой олень.

Мне не хотелось смотреть вверх. Иногда казалось, что мы уже совсем близко, что вот-вот перед нашими глазами откроется вид свободного края. Но я знал этот горный обман, когда кажется, что вершина все время приближается, но никак не приблизится.

Теперь мы шли уже очень медленно. Танто с большой осторожностью выбирал дорогу. Прежде чем сделать шаг, он прощупывал снег древком копья и все же не раз проваливался в присыпанные снегом трещины. Ветер все крепчал. Он бил в прикрепленные за спиной лыжи, старался оторвать нас от склона. Через каждые пятнадцать – двадцать шагов мы останавливались передохнуть. Над нами нависали каменные стены Скалы Орлов, покрытые серебряной снежной пряжей. Где перевал? Справа, на краю расселины, по которой вчера скатилась лавина, и по левой ее стороне, по которой мы карабкались, снег лежал тяжелым навесом. Его не смогла сдвинуть даже та лавина. Может быть, он ждет нас?

Расселина все суживалась. Ее стены были уже такими крутыми, что мы, собственно, не шли, а ползли по заснеженной и обледеневшей скальной крутизне. Я задыхался. Но ни Танто, ни я не останавливались ни на мгновение. Мы не знали, сколько еще осталось до перевала: один, или два, или только полполета стрелы. Только одно мы знали наверное: что мы находимся в самом опасном месте нашей дороги. И поэтому нам нельзя останавливаться. Каждый шаг драгоценен, как жизнь, и каждое мгновение – тоже.

Наконец перед нами выросла громадная каменная глыба, которая заслонила Скалу Орлов. Эту глыбу нужно было или обходить под нависшим снегом, или карабкаться на нее с той стороны, где она прилегала к отвесному скальному обрыву.

Танто колебался только мгновение. Заткнув за пояс рукавицы, он вынул нож и начал долбить в обледеневшей поверхности глыбы углубления для рук и ног.

Глыба поднималась перед нами почти отвесно. Я смотрел на нее, прищурив глаза. На первый взгляд подъем в этом месте был не страшен, если бы не то, что при падении с обледеневшей поверхности глыбы никто уже не сумел бы задержаться. Он скатился бы глубоко вниз, разбудил бы лавину и собственную смерть…

Я стоял тут же, около Танто. У подножия глыбы, между ней и каменным обрывом, была довольно широкая щель, где я мог удобно поместиться.

Танто вырубил уже три ступеньки и поднялся вверх на высоту человеческого роста. Он выдалбливал четвертую ступеньку, прицепившись к скале, как дятел к дереву, когда вдруг я взглянул вверх над его головой и закричал:

– Слезай вниз, Танто! Слезай вниз!

К счастью, он доверился зову не раздумывая, соскользнул ко мне и сразу втиснулся в щель между Скалой Орлов и гранью глыбы. Мы сжались там, а над нашими головами начал греметь голос разбуженной лавины.

В тот момент, когда я посмотрел вверх, я увидел, как медленно, но неумолимо надламывается снежный навес, как он сползает над глыбой, как порывы ветра подхватывают облачка белой пыли, как снежные ручейки начинают стекать над нами… Нас окружила тьма. Сколько времени это продолжалось – не могу сказать. Я ни о чем не думал, ничего не видел. Я даже не сразу понял, что глыба, которая казалась нам непреодолимым препятствием, защищает нас. Мы неожиданно оказались в сердце грохочущей, черной как ночь бури. Над нашими головами перекатывался грохот, похожий на шум большого водопада. И все же снежная лавина не захватила нас, не задушила. Грохот покатился вниз и упал в долину…

– Танто, – прошептал я.

– Благодарю тебя, отец наш Овасес! – Его голос звучал громко, и было в ном величайшее торжество.

Отзвук лавины замирал в долине. Мы выглянули из нашей щели. Нависший над расселиной снег исчез. Он словно был выметен, а через оставшийся легкий слой просвечивало каменистое дно.

Теперь мы могли обойти глыбу. Танто пошел первым.

Я еще на минуту задержался, чтобы поправить ослабевшие лыжи на спине. Танто скрылся за глыбой.

И тогда я услышал его крик:

– Сат-Ок! Сат-Ок!

Я замер, но не от страха или слабости. Просто по голосу брата, по беспредельной радости, которая звенела в нем, я догадался, что Танто стоит уже на перевале, что перед его глазами открылся свободный мир, широкий, как чаща, серебряный от замерзших озер и речек, яснеющий белым сверканием снега, будто улыбкой молодой девушки.

Я никогда не слышал песни прекраснее, чем голос Танто в тот день на перевале под Скалой Орлов.

Через минуту я стоял рядом с ним.

Вокруг нас бушевал ветер. Перед нами же пологий заснеженный склон спускался к Каньону Безмолвных Скал. А дальше, за невысокой грядой покрытых лесом гор, мы увидели лесную чащу, нашу чащу, родину свободных людей. Нашу родину!

Благодарим тебя, отец Овасес!

Рассказывать ли вам о двух следующих днях пути к Медвежьему озеру?

Когда я теперь силюсь их припомнить, я, собственно, немногое нахожу в памяти, кроме ощущения огромной радости. Правда, мы должны были тогда стараться еще не попасть в руки белых, скрыть свои следы или хотя бы запутать их.

А кроме того, как примет нас Толстый Торговец? Не испугается ли людей Вап-нап-ао и мести белых властителей?

А мы? Сможем ли мы вернуться в Долину Соленых Скал и принести спасение? Не отомстят ли нам по дороге назад злые духи перевала за свое первое поражение?

Все это правда. Все эти мысли приходили нам в голову. И ныне я хорошо понимаю, что переход через перевал был лишь началом, первой победой в долгой и опасной борьбе. Но тогда? Тогда нам казалось, что мы сделали почти все. Мы поверили в покровительство Овасеса, поверили, что его дух будет сопутствовать нам во всех самых тяжелых начинаниях. Мы были убеждены, что раз нам удалось перешагнуть тот каменный порог под Скалой Орлов, то все остальное уже будет легким, как охота на молодого медведя. И, пожалуй, потому я так мало запомнил о дороге к Медвежьему озеру, кроме счастливого чувства победы.

Дорога длилась два дня. Спали и отдыхали мы только раз, и то очень недолго. Последние день и ночь мы шли в пургу. В тот день Танто убил ножом свирепого волка-одиночку, а мне удалось под вечер подстрелить двух толстых кроликов.

В первую ночь дерево, на котором мы спали, окружили волки, но, к счастью, они услыхали другой волчий охотничий призыв, долетевший с севера, и помчались туда. В следующую ночь во время снежной бури мы потеряли дорогу и до рассвета бродили в чаще, тщетно разыскивая русло небольшой речки, впадающей в Медвежье озеро. Мы нашли его только утром.

И наконец под вечер третьего дня мы вышли к северному краю озера. В быстро наступающей темноте заблестел на противоположном берегу маленький красноватый огонек.

Танто приказал мне подождать. Он хотел проверить, один ли Толстый Торговец, нет ли у него людей Вап-нап-ао.

Когда он вернулся, была уже ночь. Я же, ожидая его, просто заснул. И, наверное, спал, идя к дому Торговца, спал, здороваясь с ним, спал, когда ел впервые за четыре дня горячую пищу, потому что ничего толком не помню. Ничего, кроме легкого, мелкого снежка и ночной темноты, среди которой мигает мне маленький красноватый огонек, будто блеск звезды, сброшенной кей-вей-кееном на землю.

Снега открыли охотничьи тропы,
А сами спустились в шумящие реки,
Куню-орел распростер свои крылья,
Полет свой направил под самые тучи.
Я нож свой точу, и стрелы с колчане готовы.
Свежим мясом запахнет сегодня.
(Из охотничьих песен)

Глава XVI

И поныне я не понимаю, почему торгового агента, жившего на берегу Медвежьего озера, называли Толстым Торговцом. Метис Роже, сын канадского француза и индианки из племени кри, вероятно, никогда в жизни не смог бы стать таким толстым, как те двое белых, что когда-то посетили вместе с Вап-нап-ао наш лагерь. Он был уже старым человеком. И если бы не Танто, который знал его раньше, я бы никогда не поверил, что этот худой, сутулый, молчаливый человек с черными индейскими глазами, белесыми волосами, будто перемешанный с пеплом речной песок, и есть действительно Толстый Торговец. Если бы не цвет волос да многодневная щетина на подбородке, он бы не отличался от людей нашей крови.

И он кого-то даже напомнил мне сначала. Знаете кого? Овасеса! У него, как и у нашего учителя, были узкие неподвижные губы и глубоко сидящие суровые глаза.

Я не поделился этой мыслью с братом, так как считал ее оскорбительной для памяти храбрейшего и мудрейшего из шеванезов. Но отогнать ее тоже не мог. И, может быть, благодаря этому мне легче было верить, что Торговец не предаст нас и не отдаст в руки Вап-нап-ао, хотя были и такие минуты, когда впервые после выхода из Долины Соленых Скал я утратил всякую надежду.

И Танто сначала не доверял Торговцу. В первый вечер (я его вообще не помню) брата тоже поборола усталость. Он сказал Торговцу только то, что мы бежали из долины, замкнутой Вап-нап-ао, а о браслетах из желтого железа и о цели нашего побега и не вспомнил. Танто решил сделать это утром, потому что, как он признался мне позже, побаивался: вдруг Толстый Торговец воспользовавшись нашей усталостью и сном, ограбит нас. Спать Танто лег около самых дверец – так, чтобы никто не мог ни выйти, ни войти в дом, не потревожив его.

Разбудил нас Торговец. А вернее, запах разогреваемого на огне мяса и копченой рыбы. На дворе уже начинался ясный, солнечный день. Торговец возился в доме, расставлял на столе тарелки из светлого металла, клал на них мясо. Встретив мой взгляд, он с уважением поднял руку.

– Приветствую тебя, сын вождя, – промолвил он низким хриплым голосом.

– Приветствую тебя, – ответил я не совсем дружелюбно, – меня зовут Сат-Ок.

– Красивое имя ты получил, – сказал он и кивнул головой.

И тогда впервые при этом характерном движении я заметил его сходство с Овасесом.

Ели молча. Торговец приготовил какой-то темный и сладкий, как старый мед, напиток. Он называл его «кофе». Когда я не захотел пить (я думал, что это огненная вода), он успокоил меня и посоветовал выпить, говоря, что этот напиток прогоняет усталость и множит кровь в жилах. Я послушался. Это были единственные слова за завтраком.

Впервые в жизни я видел, как живут и как едят белые люди. Дом был похож на пещеру, искусно сделанную из толстых дубовых стволов. Огонь горел не как у нас, посередине пещеры, а в каменном убежище. Есть садились не на землю, а на древесные пни. Все было удивительно, чуждо и разумно. Да, разумно. Я ненавидел белых. Но я понимал, что такой дом гораздо теплее наших типи, что очаг в каменном убежище сильнее греет, что темный напиток действительно прогоняет усталость.

Когда мы кончили есть, Танто вынул из-за пазухи один браслет Тинглит, положил его перед Торговцем и спросил:

– Сколько ты дашь еды за это?

Торговец быстро наклонился над столом, взял браслет, поцарапал его ногтем, долго взвешивал в руке. Наконец поднял глаза:

– Две пары саней, полных самого лучшего жира и мяса.

Танто опустил глаза. Я тоже чувствовал, что от радости кровь прилила к моим щекам. Чтобы скрыть блеск глаз, я старался не смотреть на Торговца.

– Правду ли говорит мой брат? – спросил Танто.

Торговец положил на стол обе руки со стиснутыми кулаками.

– Слышал ли сын Высокого Орла Танто, – ответил он грозно, – слышал ли, чтобы я когда-либо обманул кого-нибудь из красных братьев?

– Нет.

– Так вот, повторяю: за этот браслет я дам две пары саней, полных жира и мяса. II сам на своих собаках помогу отвезти их туда, куда захотят красные братья. Я знаю, шеванезы голодают в Долине Соленых Скал. И я охотно помогу им, если удастся проскользнуть мимо часовых из Королевской Конной.

– Конечно, это опасно, – сказал я с пренебрежением.

– Молчи, Сат-Ок! – резко приказал мне Танто.

Тогда я впервые увидел след улыбки на лице Торговца.

– В каком месте вы вышли из долины? – спросил он.

– Под Скалой Орлов, – ответил Танто.

– Что?!

– Через перевал под Скалой Орлов.

Торговец смотрел на нас круглыми от удивления глазами. Наконец глубоко вздохнул:

– Я могу пойти с вами.

Тогда Танто вынул второй браслет.

– Проведешь ли ты еще две пары саней?

Торговец встал и после долгого молчания сказал:

– Да.

Танто тоже поднялся:

– Мой брат приготовит сани в дорогу.

Торговец неторопливо, подумав, кивнул головой, спрятал браслеты на груди и пошел к двери. Открыл ее и вышел. Мы с Танто переглянулись – вид у нас был, как у вождей-победителей после большого боя.

В эту минуту Торговец вбежал назад.

– Вап-нап-ао! – крикнул он срывающимся голосом.

Танто схватился за нож. Я вынул свой и прыгнул за спину Торговца.

«Предал?! Если предал, то заплатит жизнью!»

Но Торговец, не обращая внимания на блестящие лезвия, взобрался на стол и открыл в потолке небольшую дверцу. Руки у него дрожали.

– Спрячьтесь здесь. Быстро прячьтесь! – повторил он, посматривая на дверь, из-за которой уже доносился далекий лай собак.

Танто понял и поверил Торговцу.

Одним прыжком он очутился в тайнике и втащил меня.

Мы находились в низком и темном помещении. Торговец подавал нам наши меховые куртки, лыжи и копья, подал также медвежью шкуру, которой мы укрывались. Потом он протянул руку с браслетами и сказал:

– Спрячьте это. И молчите. Молчите!

Дверца закрылась. Она была сделана из толстых, но неровных досок и сквозь щели можно было видеть, что делается в доме.

Торговец еще с минуту внимательно осматривался, не осталось ли каких-нибудь следов нашего присутствия, затем вышел.

– Не предаст? – прошептал я в ухо Танто.

– Молчи!

Это были прескверные минуты. Хуже тех, когда над нами загремел первый гром снежной лавины. Торговец, казалось, был благосклонен к нам, во всяком случае, врагом он не был. Но не оживет ли в нем предательская кровь белых? Мы слышали лай собачьих упряжек, щелканье бичей и возгласы белых людей. Низкий голос Торговца слышался редко, замирал в шуме.

До боли стиснул я пальцы на рукоятке ножа. Живым меня не возьмут. Сердце билось страшно медленно, в ушах шумела кровь…

Наконец прибывшие начали входить в дом. Ни один из них не посмотрел в нашу сторону. Они входили один за другим, что-то говоря на своем шелестящем твердом языке, из которого ни Танто, ни тем более я не знали ни одного слова.

Вошло их уже шестеро, а Вап-нап-ао все еще не было. Но вот и он появился. Сразу за ним вернулся и Торговец.

Люди из Королевской Конной были, вероятно, очень утомлены и голодны. Они сразу сели есть, но без достоинства и не в молчании, как подобает взрослым воинам. Они непрерывно переговаривались, кричали, как старые бабы, смеялись визгливо, как молодые девушки. Только Вап-нап-ао и Торговец не проронили ни слова. Торговец сел немного сбоку, и мы не видели его.

Внезапно я содрогнулся. Послышался голос Торговца, который спросил на языке кри:

– А что делают твои красные?

Вап-нап-ао поднял голову от тарелки и что-то со злобой сказал на языке белых. Кто-то из его людей тоже добавил несколько сердитых слов. Я почувствовал на своем лице учащенное дыхание Танто. Он тоже, вероятно, как и я, не понимал, почему Торговец начал говорить на языке кри. Не означало ли это измену? А может быть, Торговец просто хотел, чтобы и мы понимали его слова. Но это неразумно и безрассудно и может вызвать подозрение Вап-нап-ао, действительно хитрого, как змея.

Ответ дал нам сам Торговец. Мы снова услышали его спокойный голос:

– Не сердись, Вап-нап-ао. Я плохо говорю на твоем языке, ты – на моем. Но мы оба хорошо знаем язык кри.

Итак, Торговец и Вап-нап-ао принадлежали к разным племенам белых людей? Я почувствовал, как Танто сжал мое плечо.

Вап-нап-ао буркнул что-то под нос. Наверное, Торговец убедил его. Вап-нап-ао сидел так, что я отчетливо видел его лицо, изборожденное морщинами, заросшее светлой щетиной, худое, суровое и, несмотря на большую усталость, грозное.

Торговец повторил свой вопрос:

– Так скажи же, что делают «твои» индейцы?

Вап-нап-ао пожал плечами:

– Ничего.

– Ничего?

– Кажется, хотят подыхать от голода, как волки в клетке.

– Это не волки, брат Вап-нап-ао, это люди.

– Я знаю.

Кто-то из белых вышел, но тотчас же вернулся и поставил на стол небольшую бутылку из светлого металла. Ее появление было встречено криком радости. В кружки разлили прозрачную жидкость.

– Иди выпей, Торговец, – сказал Вап-нап-ао.

– Огненная вода?

– Да, да, – засмеялся Вап-нап-ао. – Огненная вода.

Торговец подошел к столу. Он не смеялся, но выпил кружку и сел рядом с Вап-нап-ао. Я снова стиснул рукоять ножа. Что будет, если дух огненной воды овладеет разумом Торговца и прикажет ему изменить?

Но голос Толстого Торговца оставался спокойным и равнодушным:

– Какая тебе выгода от того, что шеванезы вымрут в Долине Соленых Скал?

Вап-нап-ао обернулся к нему и прищурил глаза:

– А что это ты меня так выспрашиваешь о них?

Теперь Торговец пожал плечами:

– Ты хорошо знаешь, что шеванезы и сиваши приносят мне шкуры. Когда ты их загонишь в резервацию, я тоже вынужден буду уйти отсюда.

Бородатый человек, в котором я только теперь узнал одного из послов, приезжавших в наш лагерь, снова начал разливать огненную воду и что-то сказал по-своему. Другие громко рассмеялись.

Вап-нап-ао не смеялся, только быстро опрокинул свою кружку. В его светлых, как лед, глазах промелькнула быстрая тень.

– Это правда? – спросил Торговец после слов бородатого.

Вап-нап-ао кивнул головой:

– Правда. Похоже на то, что они решили вымереть от голода, а из долины не выходить.

– Так что же ты будешь делать?

– Что-нибудь сделаю.

– Что?

Вап-нап-ао достал трубку, набил ее светлым табаком, закурил. Его лицо оживилось.

– Они все еще слишком сильны, чтобы пытаться одолеть их силой. Но, когда они достаточно ослабеют, их можно будет взять даже голыми руками. Я еду к начальнику за подкреплением. Если достану человек тридцать, то через месяц открою динамитом каньон и заберу все племя без единого выстрела. Они еще и благодарить меня будут, что спас их от голодной смерти.

– А они не убегут?

– Кто? И куда? Горы содрогаются от лавин. Через засыпанный каньон никто не пройдет. Я оставил там четырех человек. Сами воины, может быть, и сумели бы вырваться из долины, но ведь они не оставят семей.

– Да, – медленно повторил Торговец. – Семей они не оставят.

Вап-нап-ао что-то злобно буркнул на своем языке.

Его люди уже поели и начали устраиваться на отдых. Но он еще продолжал сидеть за столом. Его глаза остро блестели из-за клубов голубого дыма его трубки.

Торговец тоже закурил трубку и спустя некоторое время промолвил:

– Неприятно умирать с голоду.

Вап-нап-ао сначала дернулся, будто хотел его ударить, но овладел собой и вновь откинулся спиной к стене, как очень утомленный человек.

Его голос звучал теперь очень устало.

– Слушай, Франсуа, – сказал он. – Слушай ты, глупый Толстый Торговец. Я совсем не хочу, чтобы они сдохли с голоду. Я молю бога, чтобы они добровольно вышли из проклятой долины, чтобы бросили свою проклятую свободу и чтобы пошли наконец в свою проклятую резервацию. Я не хочу их смерти. Я даже не хочу, чтобы они шли в неволю. Я только должен выполнить приказ.

– Зачем?

– Ты не знаешь зачем?

– Нет.

Вап-нап-ао поднес ко рту кружку, хотя там уже ничего не было.

– Я думал, что вся чаща об этом знает.

Торговец скривился:

– Чаща, может быть, и знает. Я не знаю.

Рука Танто сжимала мое плечо.

Каждое их слово попадало в нас, как стрелы в раненого лося.

Вап-нап-ао пожал плечами:

– Мне обещали, если я приведу шеванезов в резервацию, освобождение от службы, награду и полную выслугу лет. Ты понимаешь? Выслугу лет не как сержанту, а как лейтенанту. А я уже двадцать лет сержант – с тех пор, как краснокожие впервые вспороли мне копьем спину. Понимаешь?

– Нет.

– Торговец, – голос Вап-нап-ао был сердитым, – перестань меня дразнить! У меня четверо детей. Их мать не чистокровная белая. И мои дети тоже не чистокровные. Если я не оставлю им достаточно денег, они будут голодать, как…

– Как те, в Долине Соленых Скал?

Вап-нап-ао ударил кулаком по столу:

– Почему краснокожие не слушаются закона?

– Это не их закон.

– Но мой и твой.

Торговец замолчал. Вап-нап-ао шумно дышал, как после долгого бега. Был ли это гнев? И только ли гнев?

Он медленно встал и, наклонившись к Торговцу, сказал:

– Если мы не послушаемся этого закона, он сломит меня и тебя. Понимаешь?

Торговец с неожиданной покорностью кивнул головой:

– Понимаю.

С минуту они мерили друг друга взглядом. Вап-нап-ао наконец лениво зевнул:

– Разбуди нас в полдень.

– Вы не переночуете?

– Нет.

Торговец покачал головой, будто равнодушно чему-то удивляясь. Вап-нап-ао лег на его шкуры и сразу заснул. Торговец вышел.

Мы уже знали: не предаст. Мы знали и многое другое. Ладонь Танто ослабела на моем плече, ослабели мои пальцы на рукоятке ножа. Закрыв глаза, я видел перед собой то лицо Торговца, то Овасеса. Было слышно шумное дыхание спящих, с улицы ежеминутно доносился лай и рычание собак. Наверное, Торговец кормил своих. Да, это он кормил своих собак перед дорогой в Долину Соленых Скал. Потому что, если белые поедут в полдень, мы с Торговцем вскоре после них сможем двинуться туда.

Солнце медленно двигалось. Солнечное пятно все больше приближалось к окну. Наконец в дверях появился Торговец и закричал что-то на языке белых. По его тени на пороге было видно, что уже полдень.

Люди Вап-нап-ао поднимались медленно и неохотно. Как же неповоротливо они собирались в дорогу! Только сердитый окрик Вап-нап-ао заставил их поспешить.

Торговец прощался с ними, стоя в открытых дверях.

Мы слышали всё: лай собак, хруст саней по снегу, щелканье бичей. Потом все начало удаляться, затихать. К нам возвращалась тишина. Она окружила нас, как ласковое дыхание весеннего ветра. На пороге виднелась неподвижная фигура Торговца.

Наконец мы услышали его голос:

– Вап-нап-ао уехал. Мои братья могут выйти.

– Пусть Толстый Торговец простит сына Высокого Орла за то, что он обидел его в своих мыслях. Я думал, что мой белый брат – друг Вап-нап-ао и что он ставит его закон выше жизни и свободы племени шеванезов. Теперь я знаю, что мой белый брат – великий воин и храбрый человек и мысли его ясны и чисты, как вода на солнце. Шеванезы никогда не забудут дружбы Толстого Торговца и всегда будут его друзьями, а сын Великого Орла всегда будет его братом.

Так сказал Танто, когда мы вылезли из тайника. Толстый Торговец слушал его с неподвижным лицом. Когда Танто закончил, я поднял вверх руку и сказал:

– Сат-Ок, младший сын Высокого Орла, вождя шеванезов, тоже навсегда останется братом Толстого Торговца.

Торговец положил мне руку на плечо и сказал просто:

– Моя мать была из племени кри.

Потом он сел к столу и начал набивать трубку.

Мы с братом тревожно переглянулись. Что бы это могло значить?

Танто подошел к Торговцу:

– Мой брат забыл, что нам нужно выступить в Долину Соленых Скал?

Торговец отрицательно покачал головой, указал нам место около себя и долго в молчании разжигал трубку. Мы нерешительно сели.

– Мой брат отказывается? – задал новый вопрос Танто.

– Нет.

– Так почему же мы не готовимся в дорогу?

– Потому что я хочу посоветоваться с моими молодыми братьями, – объяснил Торговец.

Я с облегчением вздохнул. Значит, он не нарушает нашего уговора. Танто тоже успокоился, вытащил браслеты Тинглит и положил их перед Торговцем.

Старик взял их в руки, снова рассматривал, взвешивал и наконец спросил:

– Много ли у шеванезов таких браслетов?

– Достаточно, – ответил Танто.

Торговец еще с минуту играл браслетами, а потом положил их на стол между собой и нами.

– Брат мой считает, что этого мало? – снова спросил Танто.

– Нет.

– Может быть, он хочет больше?

Торговец не ответил. Тогда по знаку Танто я вынул из-за пазухи браслеты, которые дала брату мать, браслеты жены вождя, самые большие и самые красивые во всем племени, с красноватым отблеском, с вырезанными на них изображениями птиц и зверей.

Торговец тихо свистнул. Он взял браслеты осторожно, будто боялся, что они рассыплются в его руках, осмотрел их тщательно, потом положил передо мной, хотя я и не протягивал руки за ними. Он все еще молчал и над чем-то раздумывал, а мы ждали его слов. Наконец он отложил трубку и поднял голову:

– Я хочу помочь племени шеванезов.

– Мой белый брат… – начал Танто, но Торговец остановил его движением руки.

– Я хочу помочь шеванезам так, чтобы все племя могло выйти из долины, – сказал он тихо.

– Что?.. – вскрикнул Танто, а я вскочил.

Торговец усмехнулся едва заметной, скупой усмешкой. Пристыженные своей вспышкой, мы сели снова к столу, ожидая дальнейших пояснений Торговца.

– Сейчас я расскажу, как я хочу это сделать, – промолвил он. – Но перед этим хочу выяснить с сыновьями Высокого Орла одно дело. Хотят ли они меня выслушать?

– Да, – прошептал Танто.

Я же не мог выдавить и слова из своего сжавшегося вдруг горла.

– Итак, пусть мои младшие братья слушают внимательно, – начал Торговец. – Они должны понять, что, если я помогу шеванезам бежать из Долины Соленых Скал, я нарушу закон белых начальников и меня постигнет за это тяжкая кара. Я могу сделать только одно: бежать потом так далеко, чтобы белые начальники никогда уже не смогли меня схватить. Но тогда я должен буду покинуть свой дом, бросить все, что я здесь имею. Понимает ли меня мой брат Танто?

Я не понимал, но Танто кивнул головой.

– Я старый человек, – продолжал Торговец, – и не имею ни братьев, ни сестер, которые могли бы согреть мою старость.

– А как ты сделаешь, чтобы шеванезы вышли из долины? – сказал Танто.

Торговец впервые громко рассмеялся, но сразу посерьезнел, заметив мой встревоженный взгляд.

– Сат-Ок мне не верит? – спросил он.

Я не отвечал.

– Вы хорошо слышали, что говорил Вап-нап-ао?

– Да.

– Вы слышали, что около засыпанного каньона Вап-нап-ао оставил только четырех человек?

– Да.

Я не понимал, к чему клонит Торговец, но ждал его слов, как окруженный волками человек ждет звуков помощи.

– Четырех человек легко захватить внезапно, – сказал Торговец.

Танто пожал плечами:

– Если мы их даже убьем, то смерть людей Вап-нап-ао не откроет каньон.

– Мы никого не будем убивать, – буркнул старик. – Но если никто мне не помешает, я смогу открыть каньон так же, как Вап-нап-ао его засыпал.

Наступила тишина. Я ожидал этого обещания, однако, когда Торговец высказал его вслух, я не мог поверить, что это правда. Танто тоже не обмолвился ни словом.

Торговец понял, что мы не верим.

– Я не хочу от шеванезов никакой награды, пока не открою каньон, – сказал он твердо.

– Как ты хочешь это сделать, белый брат? – спросил Танто, и голос его дрожал так, как дрожало мое сердце.

Торговец наклонился к нему и начал говорить быстро, будто хотел растолковать сразу все.

– Когда я был чуть старше тебя, сын вождя, я работал на юге в пещерах под землей. В них выкапывают железо. Там я научился разбивать громами скалы так же, как сделал это Вап-нап-ао в Каньоне Стремительного Потока. Громы, которые разбивают скалы, белые называют динамитом. В лагере Вап-нап-ао есть еще много динамита. Его достаточно, чтобы открыть каньон настолько широко, что смогут пройти не только воины, но и женщины, и старики, и дети. Нам только нужно неожиданно захватить и обезоружить людей из Королевской Конной. Мы должны взять их в плен, и тогда они не помешают мне разбивать скалы. Но убивать их нельзя. Если кто-нибудь из них погибнет, я не помогу шеванезам. Понимаете?

– Ни один из них не погибнет, – сказал я.

Танто тоже кивнул головой, и Торговец продолжал:

– Я хочу еще кое-что сказать моим братьям. Я слышал, что в этом году у шеванезов была короткая охота. Я завез большие запасы еды и думал, что зимой буду выменивать на нее шкуры. Я не мог знать, что Вап-нап-ао запрет моих братьев в Долине Соленых Скал. Теперь, когда шеванезы выйдут из долины, я могу отдать им все свои запасы, и голод уйдет в этом году прочь от их палаток. Но…

Здесь он прервал свою речь, будто не хотел кончать начатую мысль. Танто смотрел на него с величайшим вниманием:

– Что хотел сказать мой брат?

Торговец развел руками:

– Если я открою каньон, я должен буду бежать от мести Вап-нап-ао и кары белых начальников. Поэтому я не могу обменять еду на шкуры.

– Мой брат, – спросил снова Танто, – хочет обменять еду на желтое железо?

– Да.

Танто слегка улыбнулся:

– Какую же награду хочет мой брат за то, что откроет каньон, и сколько желтого железа возьмет он за еду?

Торговец опустил глаза и с минуту беззвучно шевелил губами. Я смотрел на него, как на шамана. Я чувствовал к нему глубокое уважение и настоящую приязнь – он не только не предал нас, не только проявил большое благородство, но и обещал сейчас спасение для всего племени, давал Надежду на выход из Долины Соленых Скал, на получение еды, на победу над голодом. И все же в нем, как и в каждом из белых, таилась слабость и глупость. Ну что же это за мужчина, которому нужны украшения и браслеты женщин? Я слыхал о том, что белые ценят желтое железо, однако не мог понять этой смешной тайны.

Торговец поднял голову и неуверенно спросил:

– А сколько захотят дать мне шеванезы?

Танто пожал плечами и немного подумал.

– Столько, сколько за три раза по десять больших саней, полных мяса и жира, – промолвил он с нажимом.

Торговец заморгал глазами:

– Три раза по десять?

– Да.

– Три раза по десять таких браслетов? – воскликнул Торговец, показывая на толстые блестящие браслеты, лежавшие на столе.

Танто посмотрел на меня. В его глазах светились торжество и радость, но губы скривились в презрительной усмешке.

– Да, – повторил он, – это тебе обещает сын вождя шеванезов, брат.

Торговец вскочил.

– Иду готовить собак в дорогу, – сказал он и быстро вышел.

Солнце стояло высоко, когда от Медвежьего озера двинулись две собачьи упряжки, направляясь на север, в сторону Долины Соленых Скал. Первую из них вел Танто, вторую – Толстый Торговец.

Мне предстоял первый в моей жизни бой, бой с человеком. Торговец требовал от нас, чтобы мы щадили не только жизнь, но даже здоровье людей Вап-нап-ао. Мы пообещали ему, это, поклялись памятью Овасеса. И все же это должен был быть бой. Ведь люди из Королевской Конной никому не обещали щадить жизнь сыновей Высокого Орла, вождя шеванезов.

Танто и Торговец решили, что белый поедет вперед и открыто посетит лагерь Вап-нап-ао. У Торговца была с собой огненная вода, и он должен был дать ее людям, стерегущим каньон, потому что духи огненной воды сначала опутывают разум человека, приказывают ему петь, кричать и танцевать, а потом бросают в сон, такой крепкий, как зимний сон черных медведей.

… Тяжелые сани замедляли наш бег, хотя собаки Торговца были сильные и быстрые. Мороз все крепчал. По ночам мы разжигали большие костры и даже днем делали остановки, чтобы избежать болезни, которая убивает усталых людей во время сильного мороза.

Медлительность нашего передвижения угнетала меня, как плохой сон. Я не мог думать про бой, ожидавший нас. Я знал, что Толстый Торговец поступает разумно, желая напоить наших врагов огненной водой, чтобы они заснули каменным, бесчувственным сном. Но я желал бы, сто раз желал выступить против людей из Королевской Конной лицом к лицу в открытом бою насмерть. И мысль о том, что Танто и я – мальчик, который не скоро пройдет испытание крови, – спасем жизнь и свободу всего племени, не давала мне покоя.

Во время ночных привалов я не мог заснуть, а если и засыпал, меня мучили видения: то я боролся с самим Вап-нап-ао, огромным, как серый медведь, а другой раз таким, как ядовитая змея, то убегал от огромной лавины, падавшей прямо с неба, то боролся со стаей волков в форме людей из Королевской Конной…

Через трое суток мы достигли подножия гор в окрестностях входа в Каньон Безмолвных Скал. До лагеря Королевской Конной оставалось не более половины дня спокойной езды. Здесь мы разделились. Торговец с одной нагруженной упряжкой поехал вперед, рассчитывая успеть в лагерь Вап-нап-ао еще до сумерек. Мы же должны были тронуться по его следам, когда стемнеет, оставив собак и запасы еды на этом привале.

По дороге мы не видели волчьих следов и не слышали волчьего воя, так что можно было не бояться за собак и еду. Однако на всякий случай мы укрепили мешки с едой на дереве, а собак привязали так, чтобы в случае нападения они могли хотя бы защищаться.

Воздух был прозрачен и неподвижен. Мороз крепчал. Под вечер он настолько усилился, что время от времени раздавался треск разламываемых деревьев – будто выстрелы оружия белых людей. Собаки сразу глубоко зарылись в снег, мы же не могли даже разжечь огня.

Как медленно двигалось в этот день солнце к западу! Оно долго освещало вершины гор. Из-за ближайшей горной гряды выглядывали сверкающие на солнце скалы, окружавшие долину. Среди них выделялась острая, как птичий клюв, снежная вершина Скалы Орлов.

Наконец горы запылали красным огнем заката. Теперь они уже быстро сменяли окраску, угасали. Над нами в бесконечной вышине загорелась первая звезда.

Мы двинулись в путь.

Шли мы по следам Торговца среди густого мрака, шли тихо, бесшумно, как волки. Следы вели нас по краю чащи. Снег поскрипывал под ногами. Ночь потемнела, а потом снова начала проясняться от света звезд. Из-за гор выплыл узкий, почти белый серп луны.

Стена гор приближалась, росла, темнела. Казалось, что по всей чаще разносится стук наших сердец. Я уже узнавал знакомые очертания скалистых склонов. Мы приближались к Каньону Стремительного Потока. Звезды показывали, что уже полночь.

На снежном поле, блестевшем от лунного света, мы увидели несколько темных пятен. Лагерь Вап-нап-ао!

Шатры Королевской Конной стояли на небольшом открытом месте (в этом была видна предусмотрительность белого начальника). Но, к счастью, к ним можно было подкрасться, скрываясь в тени скалистой стены, перерезанной каньоном.

Миновала полночь. Звезды неподвижно висели над нами. Мороз пронизывал мое тело, слезились глаза, становилось больно дышать. Однако я дрожал не от холода.

Около палатки появилась какая-то тень. Мы услышали уханье белой совы. Раз, два, три…

А я-то думал, что будет бой!

Никакого боя не было, не было вообще ничего, чем я мог бы похвалиться перед кем-нибудь. Пятилетние ути могли бы сделать то, что сделали мы. Ведь все совершил за нас дух огненной воды.

Когда мы подошли к палаткам, Торговец ждал нас и смеялся, Да, смеялся почти вслух!

Он ввел нас в типи белых людей – и мы перестали удивляться его неосторожности.

Белые лежали, как бревна. Как бесчувственные, безмозглые бревна. Только один что-то забормотал сквозь сон, когда мы связывали ему руки. Остальные даже не пошевелились. И они назывались воинами, эти люди! Люди, которые обрекали на смерть, на голод и неволю племя свободных шеванезов! Как я их презирал! В моем сердце не осталось места даже для ненависти. Они были сильными, могучими и одновременно такими смешными и слабыми. Они имели оружие, которое разбивало даже скалы, но они не могли противиться духу огненной воды.

Благодаря своей хитрости они завладели всей нашей землей, но установили такие законы, при которых человек, чтобы накормить собственных детей, должен обрекать на Голод чужих детей. Они были сто крат богаче красных народов, а не умели обеспечить достатком стариков своих собственных племен. Умели быть храбрыми, как Вап-нап-ао, и применяли свою храбрость не в бою воина с воином, а для того, чтобы мучить голодом женщин, стариков и детей. Умели быть благородными, как Торговец, но свое благородство обменивали на… браслеты из желтого железа.

С тех пор я не перестал удивляться им, но перестал ненавидеть их. Я начал их презирать. Даже Торговца!

Он же совсем утратил спокойствие. Радовался легкой победе и в то же время тревожился, как маленький ути, заблудившийся в лесу. Он знал, что Вап-нап-ао вернется не раньше, чем через месяц, но иногда держал себя так, будто большой отряд Королевской Конной уже окружал нас у входа в каньон. Он ежеминутно расспрашивал Танто, каков вид и вес обещанных браслетов, спрашивал, сдержим ли мы слово. И только когда даже я перестал отвечать на его вопросы, успокоился.

По приказу Танто я стерег пленных. Торговец еще ночью нашел запасы динамита в одной из палаток и, проверив вместе с Танто веревки на руках и ногах пленных, отправился к каньону.

Я должен был подчиниться приказу брата. Торговец забрал у белых оружие, но, несмотря на это, их преждевременное освобождение угрожало всему, чего мы добивались.

Если бы мне еще в Долине Соленых Скал кто-нибудь сказал, что я буду стеречь четырех пленных из Королевской Конной, я бы счел это совершенно невероятным. Одна надежда на такую возможность заставила бы меня бесконечно гордиться. Но сейчас я не ощущал радости, не говоря уже о гордости…

Под утро мороз начал слабеть.

Перед рассветом среди недалеких деревьев я услышал первое дыхание ветра. Когда же рассвело, я увидел над горами туманную мглу и первые клубы облаков, предвещавших близкую метель.

Белые не просыпались, хотя я разжег в палаткее огонь. Дым, выходя сквозь верхние отверстия палатки, не поднимался вверх. Ветер прибивал его к земле, стелил мутными прядями у подножия скал.

Я снова вышел из палатки. Все более мерк солнечный свет. Взлохмаченные облака громоздились над чащей и быстро бежали на восток.

Я все больше беспокоился.

Каньон продолжал молчать. Сумеет ли Толстый Торговец выполнить свое обещание? Я вспомнил огромный завал камней, воинов, засыпанных скалами, грохот и кровавое сверкание разбуженных Вап-нап-ао молний… Тишина каньона веяла молчаливой угрозой.

В палаткее послышался хриплый крик. Проснулись! При виде меня они на мгновение замолчали, чтобы потом поднять крик – совсем как старые бабы в ссоре. Они кричали по-своему, и я ничего не понимал, кроме того, что они не умеют сохранять достоинство и, несмотря на мой смех, напрасно теребят свои путы, вертятся от страха и воют от гнева, как привязанные голодные псы.

Но вот один из них крикнул громче других, все замолчали. Он же обратился ко мне на языке шеванезов, немилосердно коверкая и путая слова. Он обещал мне большую награду, обещал, что сделает меня вождем, даст мне свое оружие и коня, засыплет подарками, если я освобожу их.

А я? Я только смеялся.

Потом он начал угрожать, и снова обещать, и снова угрожать.

Когда я подошел ближе, он замолчал от страха. Я проверил ремни на его руках, посмотрел на его расширенные от гнева и тревоги глаза и не смог промолчать.

– Белые люди, как старые бабы, – сказал я и вышел из палатки.

Они снова начали что-то кричать, по внезапно замолчали. Потому что вдруг задрожала земля.

Из каньона вырвался страшный гром, потом другой, третий… Он пронесся над чащей, ударился о горные стены, снова возвратился и, наконец, утих, разорванный ветром.

Я бросился в сторону каньона. Но нет. Вернулся: пленных оставлять нельзя.

Я чуть не плакал от злости. Что там творится? Что происходит в каньоне? Я был как слепец во время битвы – беспомощный и растерянный среди больших событий. Что случилось в каньоне?

И вот наконец я увидел Танто. Он мчался будто на крыльях ветра. Его лицо сияло счастьем, как прекраснейшая заря.

– Сат-Ок! Сат-Ок! – кричал он. – Торговец открыл каньон! Открыл каньон!

Так наше племя еще раз спасло свою свободу и жизнь.

В тот же день шеванезы и сиваши покинули Долину Соленых Скал. Толстый Торговец, взяв свою награду, направился на юг. Его сопровождали воины, которые должны были забрать у него остальные запасы еды.

На следующий день, несмотря на начавшуюся пургу, все племя выступило на север, к Черным Озерам. Там мы должны были встретиться с отрядом, который пошел с Торговцем к Медвежьему озеру.

У пленных мы отобрали оружие и лыжи, чтобы они не могли идти по нашим следам. Еду мы им оставили. Мы не хотели, чтобы они умерли от голода. Голодная смерть слишком ужасна, чтобы обрекать на нее даже злых и подлых людей.

Над рекой несется песня,
Лес покрылся белым цветом,
В камышах гогочут гуси,
И орел взлетает к солнцу.
Мех смените, братья мокве:
С юга теплый ветер веет.

Глава XVII

Хотите ли вы знать, каков был вкус нашей свободы?

Мы долго еще не могли почувствовать ее полного счастья. Много трудных дней прошло со времени нашего выхода из Долины Соленых Скал.

Последний месяц зимы обрушился на нас морозом, метелями, сильными ветрами. А нужно было уходить на север, всё на север. Ведь нам угрожала опасность возвращения и погони Вап-нап-ао. Метель засыпала наши следы, но она и затрудняла наше передвижение, которое больше походило на бегство.

После метелей наступили солнечные дни. Мороз искрился так, что от блеска снега гноились глаза, а от холодного ветра каждый вдох был, как удар ножа в горло. Много дней можно было слышать лишь один звук – пронзительное пение морозного ветра.

Только через двадцать дней пути мы остановились на несколько дней отдыха. Этих тяжелых двадцати дней не перенес один из стариков, не перенесла их также пятимесячная дочь Черного Пера из рода Викминчей. Горек, все еще очень горек был вкус первых дней свободы.

Неужели Вап-нап-ао ополчил против нас злых духов большого мороза и метелей?

Но во время нашего отдыха направление ветра переменялось. Потом в чаще зашумела капелями первая оттепель. Воздух погустел от влаги, на озерах и реках посерел лед. С каждым днем все громче трещала ледяная кора, и наконец…

Наконец зазеленели первые ростки на березе, почернели горы, и хотя в тени густых деревьев и в зарослях еще лежал снег, однако уже заблестели воды озер и рек, заволновались от дыхания ранней дружной весны.

Никогда еще весна не приходила в чащу так быстро. Об этом говорил новый учитель Молодых Волков, Непемус, и самый старый из всего племени воин – дед Тинглит, Большой Лис.

От первой перемены ветра до первого крика дикого гуся прошло едва три недели.

Итак, вы хотите узнать, каким был в тот год голос свободы шеванезов?

Это был голос вавы – дикого гуся и пение бегущего вслед за ним южного ветра. Это был цвет березовых ростков, нового меха белки и белых весенних цветов. Это был запах прелых листьев, запах солнца и первого дождя, речной волны и молоденькой сосновой хвои. Вкус кроличьего жаркого, жареной свежей рыбы и березового сока.

Верьте мне: это была самая прекрасная весна в моей жизни. И ненамного больше смог бы я вам рассказать про мою юность – лучшего воспоминания я не найду.

И поэтому я скоро с вами попрощаюсь. Закончу свою повесть о чаще моей страны, о Долине Соленых Скал и о племени свободных шеванезов.

Но прежде чем я это сделаю, хочу вам еще рассказать об одной охоте моего брата Танто, случившейся за несколько дней до весеннего Праздника Посвящения и Обручений, праздника, начинавшегося Танцем Дикого Гуся.

Я думаю, что я даже должен это сделать. Я хочу, чтобы вы запомнили моего брата, молодого воина шеванезов, таким, каким он был на той охоте, когда боролся с черным медведем у подножия Скалы Убитого Коня. Я хочу, чтобы вы хорошо поняли, почему он вступил в эту борьбу.

Весенний Праздник Посвящения и Обручений должен был состояться, как всегда, за день до первого весеннего полнолуния.

И вот за неделю до полнолуния Танто обнаружил около Скалы Убитого Коня следы большого мокве – черного одиночки. На следующий день мы пошли по этим следам. Танто решил совершить вокруг праздничного костра Танец Новой Победы в ожерелье из медвежьих клыков.

Однако получилось так, что боролся он для другой цели и борьба была не такой, какую мы ожидали.

Вышли мы на охоту, как обычно, перед рассветом. Ночью ветер нагнал тяжелые дождевые тучи. Вскоре после нашего выхода из лагеря на нас обрушился теплый весенний ливень. Ветер бросал капли нам в лицо и танцевал с дождем на верхушках деревьев.

Мы шли по берегу речки в сторону Скалы Убитого Коня. Осторожности не придерживались, так как ветер дул навстречу. Ни один зверь не мог нас учуять, а дождь заглушал наши шаги. Танто нашел след у самого подножия скалы. Мы почти бежали.

Весенний дождь никогда не бывает долгим. Однако на этот раз он прекратился только около полудня, тогда, когда мы уже дошли до места, где Танто вчера обнаружил следы медведя-одиночки.

Это была небольшая поляна. И нам недолго пришлось искать следы черного медведя. Весь глинистый берег ручья был покрыт следами огромных лап. Ольха стояла с ободранной корой и объеденным лыком.

Осмотрев следы, проверив высоту, на какой медведь ободрал кору, я бросил взгляд на Танто. Танто только прищурил глаза в улыбке. А я? Я в это мгновение почувствовал себя так, будто кусачие красные муравьи облепили мне шею, руки, сердце.

Медведь должен был быть огромным. Вероятно, больше, чем тот, который несколько лет назад гонял нас вокруг дупла с дикими пчелами, и уж наверняка значительно больше убитого нами в начале зимы медведя-рыболова.

Я ответил на улыбку Танто улыбкой. Но едва он отвернулся, я как можно внимательнее осмотрелся вокруг. Следы были вчерашние. Мне же казалось, что я чувствую на себе пронизывающий взгляд налитых кровью маленьких медвежьих глаз.

Танто не дал мне времени на размышления. Двинулся вперед. Я быстро забыл о первых минутах тревоги. След притягивал взор. Наша поступь становилась все легче, все более волчьей и охотничьей. Теперь уже мы двигались медленно, осторожно, расспрашивали о звере лес взглядом, слухом и обонянием. Нам отвечала смятая трава под ногами, пригнутые ветки, растоптанные растения, ободранный мох на деревьях.

Мы поднимались по пологому лесистому склону. Миновал полдень, но влажная весенняя жара все усиливалась. Из-за деревьев появились очертания Скалы Убитого Коня. Следы становились все яснее: перевернутые камни, под которыми медведь искал муравьев, ольха с ободранной корой, сдвинутый с места пень истлевшего дерева.

Мы вышли на край леса. Травянистый склон перед нами поднимался к скале. В эту скалу Маниту превратил своего коня, убитого Канагой. Он спрятал его внутрь холма, а над землей осталась лошадиная голова с выгнутой шеей, перерезанной широкой расселиной.

Танто схватил меня за руку. Где-то здесь, рядом, под лесным покровом, медведь должен был ночевать. В высокой траве виднелся свежий, уже сегодняшний след. Он вел прямо к расселине.

Нам повезло: ветер снова дул навстречу. А так как мокве видит плохо, мы могли смело, не скрываясь, идти по свежему следу.

Танто закатал рукава куртки, достал из-за спины копье, проверил, легко ли вынимается нож из ножен. Я наложил стрелу на тетиву лука.

Мы остановились перед расселиной и спросили ветер: где черный мокве? Нам еще ничего не говорили ни обоняние, ни зрение, ни слух. Но среди скал каждую минуту можно было ожидать опасности – каждое мгновение мы могли из охотников превратиться в дичь. Поэтому мы бесшумно, затаив дыхание вошли в тень скалы, как в тень от крыльев стервятника.

В такие минуты, хотя и известно, что они продолжаются недолго, каждый шаг кажется бесконечно долгим. Мир замирает в грозном молчании. Сердце гонит кровь к глазам, к ушам – зрение и слух притупляются. Да, всякой борьбе предшествует страх. И все дело в том, чтобы преодолеть его еще до первого удара и стычки.

Однако мокве не прятался среди скал…

Нам оставалось пройти еще только один поворот расселины. За ней каменистый склон опускался к ручью Злой Выдры. Не там ли ждет нас мокве?

И как раз тогда, когда мы подошли к последнему выступу скалы, в воздухе прогремел выстрел. Выстрел из оружия белых – из такого оружия, какое было у людей Королевской Конной!

Мы застыли в неподвижности. Я видел, как в глазах Танто сверкнул черный огонь ненависти. Значит, они снова здесь? И снова хотят украсть у нас нашу чащу? Разум приказывал вернуться: белых могло быть много. Но голос ненависти был сильнее голоса разума. Мы ждали…

И вот, раньше чем смолкло эхо выстрела, над скалами пронесся рев раненого мокве. А потом?

Потом мы услышали крик человека, крик охваченного смертельным страхом человека. Его не нужно было видеть. Слух рассказал нам все. Человек, который стрелял, был захвачен медведем внезапно и, защищаясь от зверя, только ранил его. Он, должно быть, был один, так как других выстрелов мы не услышали.

Танто заколебался. Но это продолжалось не больше мгновения. Что приказывал разум? Чего требовала ненависть? А человек звал на помощь, просил спасти от смерти…

Танто бросился вперед, как рысь. Мы выбежали на склон. На расстоянии одного полета стрелы от нас мы увидели белого человека – человека в красной рубашке из Королевской Конной.

Он как безумный убегал от огромного черного медведя. Страх лишил белого остатка разума: он бежал вверх – медведи же медленнее бегут вниз.

Внизу стояли и спасительные деревья, правда, до них он все равно не успел бы добежать. Но ведь вверху для него вообще не было никакого спасения. Никакого – кроме… нас.

На этом человеке была красная рубашка. Рубашка людей из Королевской Конной. Да нам сказал уже об этом звук его оружия. И мы не остановились, не сдержали бега, а мчались на борьбу, мчались спасать белого. Ветер свистел в ушах. Перед нами в это мгновение был только один враг – смерть, грозящая человеку.

Я даже не видел лица белого. Он карабкался на большую каменную глыбу. Но это не спасло бы его – слишком близко был медведь. Он только махнул правой лапой, и белый сорвался со скалы, как сброшенный ветром камень. К счастью, он немного скатился вниз из-под лап медведя. Его голоса мы уже не слышали. Медведь повернулся на месте, чтобы достать жертву, но внезапно замер, услышав наш боевой клич.

В тот же миг Танто бросил томагавк. Он сверкнул на солнце и ударил прямо в морду зверя, рассек правую сторону челюсти.

Первой цели мы достигли. Медведь забыл про белого. Теперь он видел уже только нас.

Я старался попасть ему в глаз, чтобы лишить его зрения и посылал стрелу за стрелой – одну, другую, третью…

Но руки у меня дрожали после сумасшедшего бега, и я не мог попасть в пылающие яростью глаза медведя. Танто гневно крикнул на меня, но и четвертая стрела не попала в цель, а лишь скользнула по выпуклому лбу.

Медведь уже был рядом, огромный, окровавленный, страшный.

– Ты погибнешь, мокве! – закричал я, лихорадочно натягивая лук. – Погибнешь!

Пятая стрела наконец попала в левый глаз. Медведь заревел как гром. Вырвал когтями древко, но наконечника не вытащил. Расставив лапы, он двинулся, как каменная лавина, на Танто, шедшего ему навстречу.

А Танто, мой храбрый брат, не отступил даже на полшага. Став спиной к каменной глыбе, он со всей силой своих рук вонзил копье в горло медведя и опер древко о камень. Медведь захрипел. Его рык звучал теперь как карканье вороны.

Я бросился за томагавком.

Медведь напирал на Танто, но древко копья не сломалось. Танто воткнул его конец в каменную щель, а лапы медведя были слишком коротки, чтобы достать Танто. И прежде чем я успел подать брату томагавк, нож Танто блеснул между медвежьими лапами.

Наступила минута мертвой тишины.

Старый, одинокий, побежденный мокве задрожал. Лапы у него медленно, очень медленно опускались, он хрипло вздохнул.

Танто схватил томагавк, забежал за спину медведя и наконец нанес удар. Последний удар.

Мокве упал на землю.

Мы молча смотрели на него, тяжело дыша. Наконец Танто сказал:

– Прости, старший брат… прости, мокве.

– Прости, – повторил я.

Я собрал свои стрелы. Танто вырвал копье и нож из еще дрожащей туши. Мы стояли около медведя, пока он не застыл. Его большая грозная душа отшельника сейчас, вероятно, сходила вниз, к ручью Золотого Бобра, чтобы в час заката пойти Дорогой Солнца в Страну Великою Молчания.

– Прощай, большой брат, – прошептал я.

Мы посмотрели вниз, на склон. Где тот человек, ради спасения которого наш томагавк и нож свалили старого отшельника?

Он лежал внизу в нескольких шагах от нас, неподвижно, лицом к земле. Не поздно ли мы пришли на помощь?

Затылок у него был залит кровью, но человек дышал. Наклонившись над ним, мы услышали тихий стон. Значит, падая со скалы, он только потерял сознание. Танто повернул его на спину.

И тогда мы увидели лицо белого человека: это был Вап-нап-ао!

Танто отступил назад, ведь он коснулся змеи, Белой Змеи. Я, кажется, закричал.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем белый открыл глаза. Наконец он поднял веки, вздохнул раз, другой. Сначала посмотрел на меня, потом на брата.

Я видел: он сразу узнал, кто стоит над ним, потому что лихорадочно стал подниматься, опираясь руками о землю. Голова его безвольно раскачивалась. Он попытался вскочить на ноги, но смог только сесть.

Он понял, как он слаб. Лицо у него стало равнодушным. Он закрыл глаза. Но Вап-нап-ао не был трусливым скунсом – хорьком. Он снова был воином.

– Вы убьете меня? – спросил он.

Я не смотрел на Танто. В сердце у меня была пустота, я ни о чем не думал. Ждал.

Через минуту, которая, вероятно, была дольше человеческой жизни, я услышал голос брата:

– Ты снова выслеживаешь шеванезов, Вап-нап-ао.

Это не был вопрос. Танто произнес вслух свою мысль.

«Он убьет его, – думал я, – убьет его…»

Я посмотрел на лицо брата. Оно было неподвижным. Когда он заговорил, голос его был равнодушным и спокойным, как голоса вождей на совете старейших.

– Не для того я защищал тебя от медведя, – сказал он, – чтобы теперь убивать. Говорю только: когда сможешь встать, уходи отсюда. Завтра придут сюда воины за медведем. Пусть они тебя здесь не увидят. Повторяю: уходи.

Вап-нап-ао широко открыл глаза. Губы у него дрожали, как у старой женщины. Танто же кивнул мне и пошел к Скале Убитого Коня.

Ветер теперь дул нам в спину. Я шел ступня в ступню за молчавшим братом. И вдруг мы услышали крик белого:

– Сын вождя!.. Красный брат!..

Танто даже головы не повернул. Мы уже поднимались к расселине. Крик повторился еще раз, и еще… наконец смолк.

Над Скалой Убитого Коня прямо к солнцу летел орел. А мы вошли в тень, спустились в расселину.

Еще три года я пробыл среди моего племени, прежде чем судьба бросила меня на бесконечное расстояние от края, где я родился. На протяжении этих трех лет Вап-нап-ао не возвращался в окрестности Земли Соленых Скал. Но и поныне я помню голос, напрасно звавший «красного брата», молодого воина шеванезов.

Этим воспоминанием я заканчиваю свою повесть.

Поднимаю вверх руку – прощаюсь с вами и еще раз приветствую вас весенней песней, песней той самой прекрасной весны в моей жизни:

Над рекой несется песня,
Лес покрылся белым цветом,
В камышах гогочут гуси,
И орел взлетает к солнцу.
Мех смените, братья мокве:
С юга теплый ветер веет.