Земля соленых скал. Сат-Ок

Страница 1
Страница 2
Страница 3

Глава VI

Через два дня, после того как я получил имя, в час, когда солнце стояло на самой высшей точке своего пути, а мы, Молодые Волки, только что закончили свое еже дневное учение у Овасеса, до нас долетел с пригорка трех кратный крик суслика. Это часовой лагеря подал знак, что приближается чужой всадник. А уже через минуту по тропинке застучали конские копыта. По раскраске и убору коня мы узнали, что прибывший принадлежит к одному из южных родов нашего племени. Конь остановился около нашей группки, вздымая копытами клубы пыли, а всадник тяжело сполз с его хребта. Он поднял в знак приветствия правую руку и приблизился к нам. Мы ждали, когда он заговорит.

– Проводите меня к вождю, Молодые Волки, – произнес он охрипшим голосом. – Я хочу видеть Высокого Орла.

Я выступил вперед.

– Высокий Орел здесь. Я его сын. Иди за мной. – И я повел пришельца к палатке Овасеса, где всегда останавливался отец во время пребывания в лагере.

Шедший за мной молодой воин тяжело дышал, он весь был покрыт толстым слоем пыли, губы его запеклись и потрескались, он шел какой-то деревянной походкой. Видно, он долго, очень долго ехал верхом. Он даже шатался и только перед входом в палатку расправил плечи.

Это был мужчина лет тридцати, высокий и худой. В волосах, связанных на макушке пучком, торчало два совиных пера. По обнаженной груди и плечам стекали узенькие ручейки пота, прорезав в слое пыли канавки с темными берегами.

Сколько дней провел он в седле? Что его гнало?

Отец сидел в типи Овасеса вместе с хозяином и Танто. Когда приехавший воин вошел, отец, видя, что тот еле держится на ногах, сейчас же указал ему место рядом с собой и дал зажженную трубку. Гость жадно затянулся, хотел что-то сказать, но голос у него сорвался. Я стоял у входа неподвижно, молча и молил духов, чтобы меня не прогнали.

Лица взрослых оставались неподвижными, но я ясно видел, что они обеспокоены внезапным посещением. Овасес щурил глаза и качал головой, а это было признаком тревоги.

– Какие вести принес? – спросил отец у воина.

Тот поднял голову:

– Род Танов вынужден был вернуться к главному лагерю племени. На земли Танов вступил Вап-нап-ао с отрядом вооруженных белых из Королевской Конной.

Итак, я снова услышал имя Вап-нап-ао и снова его произносили приглушенным и полным ненависти голосом. Что же означало это имя?

Прибывший продолжал:

– Вап-нап-ао направляется в сторону главного лагеря и несет с собой бумагу, приказывающую нашему племени идти в резервацию. Наши разведчики видели Вап-нап-ао уже возле дома Толстого Торговца, где люди из Королевской Конной обычно разбивают свои лагеря.

Отец встал.

– Иди поешь и отдохни, – сказал он гостю из рода Танов, а затем приказал брату: – Позови Горькую Ягоду. Пусть соберет всех к Месту Большого Костра.

Через несколько минут звук большого барабана начал сзывать обитателей лагеря на совет. Такого тревожного ритма мы еще не знали. Это, наверное, были грозные призывы, потому что на этот раз воины шли на совет не шагом, горделивым и полным достоинства, а бежали, как на звук военной тревоги. Даже стреноженные кони, которые паслись вокруг палаток, начали беспокойно топтаться, прядать ушами и раздувать ноздри.

Вместе с другими мальчиками мы уселись на определенном расстоянии от Большого Костра – нам не разрешалось не только принимать участие в совете, но и прислушиваться к нему. Мы сидели и молча смотрели на круг старших.

Сначала долго говорил посланец из рода Танов, по имени Рваный Ремень, затем отец, а за ним Большое Крыло. Кто-то из младших крикнул что-то пронзительным голосом, но мы не разобрали его слов. Мы только увидели, как несколько других младших воинов после этого возгласа подняли вверх ножи. Потом снова говорил отец. Молодые воины склонили головы.

Уже взошла луна, загорелся костер, а совет все еще продолжался. Я сидел, прижавшись к Сове. Вечер не был холодным, но мы накрылись шкурой медведя: нас пробирала дрожь, как от морозного ветра. Наконец раздался свист орлиного рожка, сзывавшего молодежь. Совет закончился. Мы приблизились к стоявшим неподвижно воинам, и отец сказал нам:

– Слушайте внимательно мои слова, Молодые Волки. В нашу чащу, в наши прерии пришел белый человек со своими воинами. Чужой человек хочет отобрать у нас лес и равнины и хочет, чтобы мы пошли в такой лес, который называется резервацией и откуда нельзя выйти, как из западни. Но наше племя – свободное племя шеванезов и таким останется. Белых слишком много, чтобы с ними бороться. Они имеют такую силу, какой у нас нет. У них есть такое оружие, какого у нас не знают. Но мы должны их задержать и запутать свои следы. Вы вернетесь к главному лагерю и вместе с женщинами и детьми пойдете к Земле Соленых Скал. Вас поведет Овасес. Воины останутся со мной. Вы выступите перед рассветом. Я кончил.

Мы, подростки, немногое поняли из слов отца. Мы впервые услышали, что существует лес, где невозможно жить, лес – западня, а не дом свободных племен. Мы этого не понимали, не знали, что это значит, – ни Сова, ни я, ни другие мальчики. О белых людях мы слышали только то, что пелось в песнях о битвах наших отцов и дедов, то, что рассказывал Овасес о чужих, незнакомых и грозных врагах. Я должен был любой ценой сегодня же вечером поговорить с братом Танто. Он, наверное, сможет многое мне объяснить. Ведь он был в палатке Овасеса, когда впервые прозвучало имя Вап-нап-ао. Он, наверное, понимает, чем грозит чужое слово «резервация», и сможет объяснить, почему наше большое и сильное племя, где столько храбрых воинов, не может начать борьбу с племенем белых людей. Мы еще знали, что белые люди редко заходят в нашу чащу и что происходят они из племени, которое называется Королевская Конная.

Я должен был поговорить с братом. Мы с Прыгающей Совой упаковали как можно быстрее наши вьюки и побежали к палатке Танто.

К счастью, он был один. Когда я подошел к нему, он улыбнулся. Это придало мне смелости.

– Танто, брат мой, – попросил я, – расскажи мне и Сове, кто такой Вап-нап-ао, почему мы не можем бороться с белыми, почему они загоняют нас в запертый лес, кто такие белые? Танто, два дня тому назад я получил имя. Расскажи нам все это, чтобы мы не были подобны младенцам, для которых мир не больше материнской груди.

Брат в первое мгновение ужаснулся, буркнул что-то вроде: не время, надо собирать палатки. Но в конце концов согласился.

Не желая, чтобы нас застали в палатке живущие вместе с ним другие молодые воины, Танто повел нас к реке, туда, где она огибает Скалу Безмолвного Воина.

Была уже глубокая ночь. Волны переливались в блеске луны, как рыбья чешуя. Издалека доносился вой волка-одиночки.

Танто стал говорить:

– За много поколений до того, как родился дед нашего отца Великий Текумзе, наши племена населяли всю землю, где мы живем, которую белые называют Америкой, – от моря до моря, от северных снегов до больших гор на юге.

Ни одно из наших племен не испытывало недостатка в лесах для охоты, тропах для кочевья, широких равнинах, где паслись стада бизонов. Когда одно племя сталкивалось с другим, когда они боролись за места для охоты, борьба была без лжи и предательства. И потому, когда прибыли на нашу землю первые белые люди, мы не встретили их ни стрелами, ни томагавками.

Но им понравилась наша земля. Белых прибывало с каждым разом все больше и больше. Они начали строить свои селения, отбирать у нас леса и равнины. Став сильными, они перестали быть тихими и доброжелательными, начали убивать нас без милосердия. У них было оружие, которого мы не знали. Их могущество все возрастало. Они использовали старые раздоры между племенами, натравливали одно племя на другое, а потом убивали победителей. Убивали каждого встреченного индейца. Для них был хорош только мертвый индеец. За смерть каждого из хозяев нашей земли они платили своим воинам большую награду. Когда мы защищались, против нас выступало их войско и уничтожало племена так, как уничтожает стая волков оленьи стада зимой. Уже тогда, во время Великого Текумзе, они были в тысячу раз сильнее нас. Под предводительством Текумзе наши племена пошли на последнюю большую битву с белыми – и проиграли. А Текумзе погиб, когда пошел на переговоры с вождями белых о спасении уцелевших женщин и детей. С тех пор мы стали такими слабыми, что белые даже перестали нас убивать. Но им все мало было нашей земли, наших лесов. Они выбрали самые плохие, самые бедные зверем леса, самые бедные рыбой реки и выделили их свободным племенам, не спрашивая, хотят ли они там жить, прокормятся ли они там. Они назвали эти места резервациями и сгоняют в них все племена, все свободные роды, какие еще не вымерли. В этих резервациях голодно, болезни белых косят индейцев, маленькие мальчики умирают раньше, чем смогут получить имя. А воины Королевской Конной гонят в резервации тех, кто еще на свободе, гонят, как зверей в западню, под власть Кен-Маниту – Духа смерти.

Танто на минуту умолк, но мы не отозвались ни словом. В речке плеснулась рыба. Зашумели крылья большой совы.

Танто продолжал:

– Мы последнее из свободных племен. Людям из Королевской Конной не удалось загнать нас в резервацию. С тех пор как наш отец стал вождем – а этому больше лет, чем нам с тобой, – его призывают белые вожди присягнуть им в покорности и пойти со своим племенем в резервацию. Но отец сказал, что он родился свободным и свободными рождены его род и его племя. И с тех пор пас преследуют люди из Королевской Конной. Мы слишком маленькое племя, чтобы посылать против нас большое войско. Но они выслеживают нас непрерывно. Иногда нам удается на несколько лет избежать погони, исчезнуть в чаще, скрыться от глаз белых вождей. Некоторые белые охотники и некоторые торговцы, такие, как Толстый Торговец, – наши друзья и не доносят Королевской Конной о наших лагерях и селениях. Но мы все время должны менять места наших селений, чтобы запутать следы.

И вот теперь они опять напали на наш след. Их ведет Вап-нап-ао. Его послал король белых людей, живущий за большой соленой водой. А сам Вап-нап-ао, Белая Змея, – маленький вождь из Королевской Конной. Он уже раз охотился за нами, когда я был двухлетним ути. Но тогда его настигла стрела Большого Крыла, и мы думали, что он погиб. Нам удалось запутать след. И, с тех пор как ты родился, племя жило спокойно. А теперь Вап-нап-ао снова возвратился. И снова мы должны выступить в дорогу…

Когда небо на востоке посветлело, а последние звезды угасли над лесом, мы двинулись в путь. Все наши пожитки были уложены на сделанные из шестов волокуши, один конец которых укреплялся на спине коня, а другой волочился по земле. Даже собаки тянули маленькие волокуши – поход должен был быть спешным.

Засыпав костры, мы один за другим двинулись вслед за Овасесом к главному лагерю.

Придите, о духи, из далеких долин,
Придите и укажите мне новый путь.
Придите, о духи, ибо ветер шепчет о смерти,
И каждый лист мне шепчет о ней.
Придите, о духи, и укажите мне
Солнечный путь в Страну Великого Покоя.
(Песня Смерти)

Глава VII

Мы шли уже второй день поспешным маршем через чащу, изредка останавливаясь только для еды. А ночлеги, хотя и начинались поздно ночью, заканчивались задолго до рассвета. По утрам мы все яснее слышали с разных сторон далекие звуки бубнов, сзывавших роды нашего племени в Долину Стремительного Потока. Мы были близко от этой долины.

Перейдя границу леса, мы увидели скалистые горные отроги. Большие скалы нависали низко, протягивая к нам серые каменные кулаки. Тропинка начала виться вверх широкими зигзагами, и наконец около полудня, когда солнце уже стало больно печь натруженные плечи и слепить глаза, перед нами открылась узкая горловина скалистого ущелья. Здесь начинался каньон, который вел к Стремительному Потоку.

Казалось, что какой-то воин-великан расколол томагавком в этом месте скалу пополам, и возникла глубокая мрачная щель. Мы вошли в нее, как в Страну Теней. Каменные стены по бокам все росли и росли. Сначала они были высотой с нас, потом – как взрослый воин, а через несколько сотен шагов поднялись так, что едва видна была вверху узенькая полоска неба. Здесь царили холод и тьма, со стен стекала вода, собираясь в маленькое озерцо. Наконец между двумя скалистыми стенами забрезжил свет долины. Она была с полмили шириной. Посередине протекала речка, питая своей влагой буйные луга по обоим берегам. Долина тянулась с севера на юг, и в окружающих ее скалах, казалось, не было и трещинки. Только прямо перед нами, на противоположном берегу реки, из широкой щели вырывался большой поток света. Там пролегала дорога в долину, где должны были собраться все роды нашего племени.

Брод находился несколько выше по реке. В это время года вода едва достигала брюха лошади. Мы перешли речку легко и вышли на огромный луг. Затем вошли в другой каньон. Поток справа и стена слева продолжали бежать на юг. Только после часа марша мы подошли к такому месту, где каньон повернул на восток, а стена скал слева неожиданно оборвалась, образуя острый угол с другой, которая тянулась на север.

Мы остановились на краю поляны. За ней начинался лес с такими густыми кронами деревьев, что у подножий их царила вечная тьма.

На этой поляне, перед лесом, находилось главное стойбище племени шеванезов.

На следующий день вечером прибыли воины во главе с отцом. Поскольку Королевская Конная еще не выступила в поход, отец и воины, выйдя из лагеря Молодых Волков, пошли по большой дуге в противоположном главному стойбищу направлении. Они хотели как можно дальше отвести преследователей от главного лагеря. И только вчера вечером повернули к нам, не оставляя за собой следов, чтобы собрать побольше воинов и либо иступить в бой, либо месяцами водить врагов по ложному следу.

Вождя с воинами не приветствовали на этот раз ни радостными песнями, ни танцами. Все держались обособленно – отдельно воины, уже раскрашенные в военные цвета, отдельно женщины и дети, собравшиеся возле табуна вьючных лошадей, отдельно мы, Молодые Волки. Овасес еще не разрешил нам повидаться со своими матерями. Все стойбище молчало. Свернуты были яркие типи женщин, даже маленькие дети играли молча.

Вскоре после возвращения отца и воинов на лагерную поляну вышел Горькая Ягода и из цветного песка насыпал на земле изображения фигур белых людей, покрывая их шаманскими знаками и соединяя между собой знаком Вап-нап-ао – Белой Змеи.

Все шеванезы окружили его плотным кольцом. В первых рядах стояли раскрашенные для военных танцев воины. За их спинами столпилась молодежь, женщины – многие с заплаканными глазами, – маленькие дети и немощные старики.

Когда из круга воинов выступил мой отец, Горькая Ягода в полной тишине то с криком орла, то с шипением змеи начал вокруг фигур из цветного песка свой танец Я еще не видел такого танца. Шаман то притаивался, то бросался вперед прыжками куницы. Сначала он трижды обошел фигуры вокруг, потом бросился на них, лихорадочными движениями сгреб песок и разбросал его пригоршнями на все четыре стороны. Затем обратился к отцу высоким, не своим, почти женским, голосом:

– Веди воинов против белых. Пусть начинают борьбу. Духи наших отцов и духи отцов наших отцов говорят мне, что они помогут вам победить.

Но мой отец молчал. Я хорошо видел его лицо, и мне показалось, хотя после слов Горькой Ягоды у него даже бровь не дрогнула, что в его глазах вспыхнул огонь страшного гнева.

Горькая Ягода снова сделал шаг в сторону отца и опять начал повторять:

– Веди своих воинов против белых… Духи наших отцов и отцов наших отцов…

И тут произошло то, чего никто не мог ожидать.

Отец поднял руку и прервал шамана. Этого не бывало никогда. Почему отец сделал так и сделал как раз тогда, когда устами шамана духи призывали начать победоносную борьбу? Вряд ли кто понимал. Шеренга воинов неспокойно задвигалась.

Отец же сказал:

– Нет, Горькая Ягода, не на победу ты посылаешь пас. Совет воинов решил иначе. Мы не выйдем на открытый бой. Не духи нам помогут, а сила собственных рук и хитрость лисицы – Тут мне послышалось, что в голосе отца прозвучала более веселая нотка – А если хочешь идти туда, где ждет нас опасность борьбы, то утешишь наши сердца: твои руки пригодятся нам так же, как и твое колдовство и беседы с духами.

Мне стало страшно. Кажется, оторопели и другие, так как в наступившей тишине не слышно было даже человеческого дыхания. Впервые главный вождь племени выступил против голоса духов, что вещали устами шамана. А ведь Горькая Ягода – хозяин жизни и смерти – мог одной своей мыслью, одним движением руки послать на него удар молнии. Велик, видно, был гнев отца из-за того, что духи промолвили устами шамана не то, что решил совет воинов. Они стали друг против друга, отец и шаман, молча глядя друг другу в глаза.

Мой страх сменился гневом – я в любой момент готов был броситься на помощь отцу, даже против духов и молний. Ведь у меня уже было имя!

Но Горькая Ягода отступил перед волей отца. Он поднял вверх руку и сказал:

– Ты обладаешь хитростью лисицы, мудростью совы и силой медведя. Будет так, о вождь, как прикажешь.

Отец с усмешкой склонил голову. Сейчас, в военное время, совет воинов и он решали все. Они сейчас имели голос, более сильный, чем духи, и мудрость, большую, чем у духов.

Горькая Ягода медленно отошел за круг воинов.

Тогда по знаку отца был зажжен Большой Костер. Яркое пламя быстро взвилось вверх и осветило обнаженные до пояса фигуры воинов, заблестело на лезвиях ножей и томагавков, отразилось в глазах. У костра стал отец. Его султан из перьев, почти касаясь земли, покачивался. На висках блестели тонко отточенные рога бизона. Грудь, раскрашенная поперечными желтыми и красными полосами, пламенела, как огонь. Он снова поднял руку, и на этот знак отозвались бубны, рожки, сопилки. Их медленный сначала ритм вовлекал воинов в широкий круг. Начинался военный танец.

Вот воины выступают в поход, идя долгим и далеким маршем, вот они подкрадываются к лагерю врагов, вот притаились, натягивают луки, держат наготове копья и томагавки. Потом все замирают в ожидании приказа вождя, а когда над долиной проносится страшный военный клич, бубны, рожки и сопилки звучат в бешеном ритме, а воины бросаются в атаку, и начинается бой. Боевой клич тревожит покой звезд и раскатывается сильнее грома между скалистыми стенами долины.

Из группы женщин выходит старейшая женщина племени и заводит военную песню, прославляя в ней отвагу и подвиги своих сыновей. После каждой строфы песни круг танцующих воинов, куда уже протиснулись даже мы, мальчики, задерживается, и все мы возносим вверх руки и трижды кричим:

– О Маниту! Тингав-сусима! Тингав-сусима! Тингав-сусима! О Маниту! Помоги победить! Помоги победить! Помоги победить!

И вновь начинается танец, стремительный, как смертельная битва, и вновь заводит песню старая индианка, песню о мужественных воинах, которые храбро сражались, а теперь отдыхают в Стране Вечного Покоя.

Уже светало, когда пламя костра погасло и закончились танцы и пение. В полном молчании воины, разделившись на два отряда – пеший и конный, ушли в темноту каньона, исчезли в нем бесшумно, как духи ночи.

Ранним утром длинная вереница вьючных лошадей двинулась на север. Среди нас уже не было ни одного воина, только мы, Молодые Волки, имели оружие и были единственной защитой стариков, женщин и детей.

Перед тем как выступить в дорогу, Овасес сказал нам, что отныне мы можем видеться и говорить с родными. Это разрешение подействовало на нас, как искра, упавшая на голую кожу. Все сразу захотели разъехаться вдоль похода, найти своих матерей, которые вчера приветствовали нас издалека жестами, взглядами и улыбками.

Нам хотелось коснуться их рук и вблизи услышать их голос, ощутить их ладони на своих волосах. Но нас сдержала легкая улыбка и насмешливый взгляд старого воина. Поэтому в первой половине дня мы разрешили сначала разъехаться вдоль похода самым младшим. И только когда они возвратились, мы галопом ринулись вперед.

Я знал, что мать находится где-то в голове похода. Я так погнал коня, что он несколько раз споткнулся на всем скаку. Послышались хохот и насмешки девушек. Однако матери я не нашел. Но ведь утром я хорошо видел ее высокую фигуру в головной группе похода. Сконфуженный насмешками девушек, я еще раз обогнал весь караван, который вел один из стариков, огромный и сгорбленный. Он ехал на небольшой лошадке, и его ноги почти касались земли. Вслед за стариком ехали двое других – глухой Большой Глаз из рода Танов и знаменитый когда-то воин Черный Медведь. В борьбе с медведем уже на пороге глубокой старости он потерял левую руку по локоть.

За ними шли вьючные лошади со свернутыми палатками. А дальше растянулся караван женщин, детей, молодых девушек. Вьючные лошади ступали медленно, неся тюки, на которых сидели, покачиваясь в такт лошадиным шагам, прирученные детьми сороки, галки и вороны.

Вот проезжает маленькая девочка из нашего рода, держа на руках двух бобров. На плече ее старшей сестры, идущей рядом, сидит рыжая белка, прикрывшись пушистым хвостом. Несколько позади вышагивает четырехлетний малыш, и даже у меня, Молодого Волка, который получил имя, он вызывает небольшую зависть, так как малыш ведет на длинном ремне в несколько раз большего, чем он сам, бурого медведя. Зверь шагает с ленивой важностью, покачиваясь, как ствол дерева на спокойной речной волне.

А вот приближается большая группа женщин, и наконец я вижу, вижу светлое лицо и косы цвета золота, встречаю взгляд глаз, голубых, как небо в северной стороне. Это мать!

Я помчался к ней и осадил коня так резко, что несколько женщин вскрикнули от страха или гнева, а мой конь, встав на дыбы, чуть не опрокинулся на спину. Но еще до того, как он опустился на передние ноги, я спрыгнул и подбежал к матери, протягивавшей ко мне руки.

Очень красивой была моя мать, жена знаменитого вождя племени шеванезов. Светловолосая и светлокожая – ведь звали ее Белой Тучкой, – высокая и стройная в своем платье из тонкой оленьей кожи, богато вышитом знаками и цветами племени, с золотыми браслетами на украшенных бахромой рукавах.

Она смеялась и звала меня по имени. Я впервые услышал свое мужское имя, произнесенное устами матери:

– Сат-Ок! Я знала, что ты придешь, Сат-Ок!

Не подобает мальчику, который уже имеет имя, слишком выказывать свою нежность к матери. Но мать крепко обняла меня, как делала это раньше, и я чувствовал, что мои глаза увлажняются, и, стараясь изо всех сил сдерживать себя, я не мог, просто не мог вымолвить ни слова.

– Ты уже скоро станешь мужчиной, – говорила мать, – да ты почти мужчина. У тебя есть имя… такое красивое имя – Сат-Ок.

Я невольно задержал поход. Нас окружили другие женщины, начавшие говорить наперебой, смеясь и восклицая – женщины есть женщины! – много ненужных замечаний и мало нужных слов. Кончилось это тем, что один из стариков, ведущих караван, заметив эту суматоху, крикнул что-то неразборчивое и даже погрозил мне кулаком. Я немедленно сел на лошадь, женщины умолкли, все снова пустились в путь. Я ехал около матери, не отрывая от нее глаз, и молчал, не зная, что говорить, о чем рассказывать. Ведь она сама сказала, что я почти мужчина, не мог же я, как ребенок, говорить о том, что давно не видел ее, что очень соскучился по ней и что она, как и прежде, сердце моего сердца. Как мужчина, я должен был сохранять суровость и важность. Но я не мог сдержать улыбки. О чем же рассказывать? О большом-большом орле, застреленном на отроге Скалы Прыгающей Козы? О походах на Озеро Белой Выдры? О науке Овасеса? Столько нужно было всего рассказать, что в конце концов я не рассказал ничего.

Зато мать говорила много своим низким голосом, в котором слышались иногда более высокие нотки, будто эхо смеха или плача. Она говорила о том, что ей очень не хватало меня, что ждала встречи со мной, что отец рассказывал ей обо мне, что он был доволен своим сыном, когда узнал, что я получил имя, и когда услышал от Овасеса о моих успехах в учении в лагере Молодых Волков.

– А Танто? – спрашивала мать. – Был ли Танто добр к тебе? Заботился ли о тебе?

– Танто, – ответил я, – хороший брат, и он будет великим воином. Про него говорят, что он самый храбрый из молодых охотников, мама.

Мать умолкла. Глаза у нее стали тревожные. Как тень тучи, промелькнула в них печаль. Я понял. Ведь отец и Танто были сейчас на дороге, где их могли встретить не только люди, из Королевской Конной, но и пули.

В эту минуту к нам подъехали две молодые девушки. Одеты они были так же, как и мать, только на головах были повязки – знак, что они еще не имеют мужей.

Первую из них я узнал сразу – это была моя сестра Тинагет – Стройная Береза. Другую я тоже немного помнил ее большие, глубоко посаженные глаза, продолговатое лицо и быструю улыбку. Да, это была подруга сестры Тинглит – Березовый Листок.

Они приветствовали меня улыбками.

Я никогда еще не разговаривал с молодыми женщинами и не очень знал, как ответить на их приветствие и что им говорить. Подняв руку, я сказал: «Будьте здоровы»… – и это было все.

Тинагет легонько похлопала меня по плечу, а Тинглит, наклонившись к ней, что-то шептала, тихо смеясь.

Они улыбались, и все трое смотрели на меня, а я чувствовал, что тут мне не помогут ни наука Овасеса, ни умение охотиться в чаще, что кровь приливает к моим щекам, и ничего интересного ни матери, ни девушкам я сказать не сумею.

Наконец, чтобы как-то прервать становившееся все более тягостным для меня молчание, я взял в руки лассо, прикрепленное у моего правого колена.

– Это твой подарок, Тинагет… – начал я неуверенно.

Сестра подняла голову:

– Да, братец. Я сама сплела его из конского волоса. Я хотела, чтобы у моего брата было самое крепкое лассо, и трижды вымачивала его в горячем бобровом жире.

И снова воцарилось молчание, мучившее меня нестерпимо. Очень счастливой была встреча с матерью, сестрой и даже с Тинглит, которая – теперь я хорошо вспомнил это – не раз приносила к нам в палатку сладкие медовые соты Но я не умел с ними разговаривать, и, хотя мне не хотелось еще с ними прощаться, все же я стал понемногу сдерживать коня, чтобы несколько отстать.

Но Тинглит не собиралась оставлять меня в покое Она тоже сдержала своего коня и поравнялась со мной. Потом она положила руку на шею моего коня и, став внезапно серьезной, спросила:

– Где Танто?

– Танто? – Я гордо усмехнулся. – Танто – храбрый молодой воин, и совет старейших разрешил ему идти одной дорогой со старшими.

– Расскажи мне о нем.

Я пожал плечами:

– Разве он твой брат? Почему я должен тебе о нем рассказывать?

– Ты… – начала она быстро и гневно, но вдруг весело рассмеялась: – Разве тебе трудно?

Я заупрямился:

– Скажи почему?

Тинглит снова стала серьезной. Она наклонилась ко мне, и я увидел вблизи ее большие глаза, черные, как речная глубина, с ясными искорками на дне.

И она сказала:

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о нем, потому что мои мысли всегда кружатся вокруг него, как чайки вокруг гнезд. Я просила богов, чтобы он вернулся в селение и я бы могла посмотреть в его глаза, как в озеро, над которым мы разбиваем стойбище А теперь, когда я была уверена, что Маниту услышал мою просьбу, твой брат ушел с воинами.

Она промолвила это быстро, тихо, но твердо.

Я не понял, о чем она говорит, но сообразил, что для нее это очень важно.

– И мать, и сестра, и я, – ответил я важно, – горды тем, что Танто допустили на тропу зрелых воинов. Он сильнее многих сильных ловцов и мудр, как воин из совета старейших. Когда он идет чащей, перед ним склоняются олени. Деревья уступают ему дорогу. Он не боится ни орлов, ни скал. И даже медведи… – Но тут, вспомнив об охоте за медом диких пчел, я прервал хвалебную песнь Злясь на самого себя, я резко спросил: – Зачем же все-таки я должен рассказывать молодой девушке о храбром воине?

Глаза Тинглит сверкнули, будто я ее ударил. Но она все же опять рассмеялась и пожала плечами.

– Ты глуп, мой Сат-Ок, – шепнула она и отъехала к моей сестре.

И снова они, по девичьему обычаю, начали шептаться, сопровождая слова смехом, а смех жестами.

Я был зол. Как она посмела? Я был очень зол. Но… вместе с тем я понимал, что чего-то не знаю. Ведь Тинглит была не только не из нашей семьи, но и не из нашего рода. Что же ей было нужно от моего брата? И почему ее мысли кружатся вокруг него, как чайки вокруг гнезда?

Я чувствовал себя так, будто встретил в чаще след неизвестного зверя или нашел перо незнакомой птицы.

Наш караван двигался между скалами, становившимися все выше. Солнце миновало зенит, и вскоре мы вышли на небольшую поляну, усеянную камнями, покрытую пожелтевшей травой. Старики, возглавлявшие поход, остановились, чтобы разбить лагерь. Я повернул к своим, к Молодым Волкам.

Привал был недолгим. Больше всего хлопот было с детьми, разбегавшимися среди скал. Все время были слышны крики матерей. Это нас очень смешило. Мы даже забавлялись охотой за толстым малышом из рода Танов, который, казалось, считал главной целью своей жизни все время исчезать с глаз своей матери, молодой женщины, еще более круглой, чем он сам, непрерывно звавшей его пронзительным голосом.

А малыш был проворный. Как хитрый сурок, он исчезал среди скал, притаившись в какой-нибудь щели. Наконец мать взялась за ремень, и над лагерем поднялся сильный визг. Так закончилась наша единственная охота на этой поляне.

Мне было не по себе. Меня угнетала ссора с Тинглит. Даже не ее обидные слова, а сама причина, из-за которой она рассердилась.

Мы, Молодые Волки, привыкли во всех трудных делах обращаться к Овасесу. Мои сомнения не могли рассеять ни Прыгающая Сова, ни близнецы из рода Капотов, ни двое других ути, и я пошел с Совой искать учителя.

Караван готовился к дальнейшему походу, и мы нашли Овасеса около лошадей. Старый воин осматривал кожу, которой были обвязаны копыта лошадей во время их тяжелого пути по каменистой местности. Мы подождали.

Когда караван тронулся дальше, он спросил, чего мы хотим от него.

Это было очень трудно объяснить. Я коротко передал ему разговор с Тинглит, и на мгновение меня снова охватила злость, потому что даже Овасес, всегда суровый Овасес, улыбнулся, когда я закончил свой рассказ вопросом:

– Почему она назвала меня глупым, отец? И откуда это расположение чужой девушки к моему брату?

К счастью, Овасес больше не смеялся надо мной. Он серьезно сказал:

– У молодых девушек легко слетают с языка глупые слова. Но и ты не был разумным. Бывает так, что девушка имеет право спрашивать о молодом мужчине. Она это делает тогда, когда чувствует к нему большое расположение и когда хочет избрать его своим мужем. Такое расположение соединяет мужчину и женщину, и каждый воин умеет его уважать… Тинглит хочет стать таким другом твоему брату, как твоя мать твоему отцу. Поэтому она и спрашивала о нем.

Мне стало очень неприятно. Действительно, гнев девушки был понятен. Я не знал, что сказать, но в это время Сова спросил Овасеса:

– А у тебя, отец, была женщина-друг?

– Да.

– Расскажешь ли ты нам о ней?

– Нет.

Мы молчали. Высоко над долиной висели два ястреба. Обернутые кожей копыта лошадей тихо постукивали по каменистой дороге.

– Я, ваш учитель, – снова начал Овасес, – не расскажу вам о женщине, о которой спрашивает ути из рода Совы. Но учитель должен отвечать на вопросы. Поэтому я повторю вам песню, которую часто поют женщины. Вы ее еще не слышали, но я много раз слышал из уст той, о которой спрашивает Сова. Слушайте:

На берегу широкой реки стоит молодая девушка Шамак – Прекрасная. Ее волосы, как крыло черной птицы, лицо, как диск луны, глаза, как вечерние звезды. Это самая красивая девушка свободного племени.

Два молодых вождя, два великих воина стоят перед ней. Каждый из них хочет взять ее в свою палатку. Первый – Красный Лис, огромный, как скала, и сильный, как бизон. И второй – Идаго – Великан. От его стрелы не спасется и ласточка, от ножа гибнут серые медведи.

Красный Лис пришел к девушке со стороны Больших Равнин. Идаго сошел с высоких, сверкающих снегом гор.

Красный Лис по дороге к ней загнал десять коней и один победил целую стаю волков.

Идаго, спеша к реке, около которой жила девушка, промчался сквозь снежные бури и победил в борьбе с серым медведем.

Встретившись у ног Прекрасной, они направили друг на друга луки. Сверкнули длинные ножи. Но Прекрасная удержала их. Тот, по ком тосковала она, о ком пела песни и которого ждала, был Идаго. Но законы свободного племени не позволяли ей решить спор двух вождей без испытания.

Она удержала их стрелы и ножи.

«Я не хочу, – сказала она, – входить в палатку мужа через ручей крови. Слишком много крови льется и так на нашей горестной земле, с тех пор как пришли белые. Вот река. Не боритесь друг с другом, боритесь с ее водами. Смотрите, вожди, ты, Красный Лис, и ты, Идаго. Утром я видела на том берегу куст красных ягод. Его ветви свисают над водой, и ягоды на них горят, как капли крови. Кто первый принесет мне ветку на свадебный венок, тот приведет меня в свою палатку».

И тут она подала знак. И оба вождя бросились в волны реки. И тогда заплакала Прекрасная, пряча лицо в черных волосах, ибо вновь пробудилась в ее сердце любовь к Идаго, и забилось оно сильнее от надежды и страха. Она желала, чтобы Идаго первым сорвал ветку с красными ягодами в честь этой любви.

Она смотрела, как над водой плывет рыжий хвост Красного Лиса и покачивается белый султан Идаго. Слушала, как бегут и бьются о берег быстрые волны. Слушала, как стучит ее собственное сердце.

Белый султан первым достиг куста красных ягод, Прекрасная закричала, и радостный голос разнесся над волнами реки:

«О могучий Идаго! О великий Идаго, возвращайся ко мне! Возвращайся, как орел в гнездо! Тебя избираю, о тебе пела песни!»

Но Идаго все медленнее, все слабее бил руками о волны. А около него покачивался красный хвост Лиса, и окрашивалась кровью волна. Сильнее краснеют грозди красных ягод. А в плече горного вождя торчит нож Красного Лиса. Вырвал он из рук Идаго ветку с ягодами и поднял ее над головой. Склонилась Прекрасная над рекой, опустила в воду свои длинные черные косы, протянула руки к пловцам.

Первым подплыл Красный Лис. И тогда девушка сказала:

«Иди по воде, вождь! Подойди ко мне! Склоняюсь перед тобой. Подай мне ветку ягод и свой нож, чтобы я могла обрезать ее для венка».

А когда Красный Лис подал ей ветку и нож, красный от крови Идаго, она дважды ударила им Красного Лиса и столкнула его в глубокую воду. В ее руке была большая сила, сила любви.

А потом бросила свои длинные косы навстречу протянутым рукам Идаго и спасла его. Когда же он, ослабевший, опустился на колени у ее ног, она надела на его голову венок из красных ягод.

С того дня над палаткой Идаго и Шамак кружились дикие голуби и пели песни любви…

Овасес умолк. Молчали и мы. Лошади шли спокойным шагом. Приближался вечер, утих шум извивавшегося вдоль долины похода. Овасес погнал своего коня, мы остались позади.

Мы не знали, о чем говорить. До сих пор о девушках мы привыкли думать с презрением, смеяться над их болтливостью, насмехаться над их незнанием мужских дел. Но вот сам Овасес рассказал нам о девушке, и мы впервые услышали, что женщина может быть героем песни…

Мы уже вступали на Землю Соленых Скал. Это была жестокая и страшная земля. Она лежала среди больших горных кряжей. Посредине ее протекал один-единственный тихий ручеек. По берегам его кое-где росли низкие, кривые сосны со скрюченными ветвями и с иглами, покрытыми соленой пылью.

Соленая серая пыль была здесь повсюду: она покрывала скалы и редкую бурую траву. Легкий ветерок поднимал ее в воздух и закрывал солнце. Изредка можно было увидеть черного кролика или блестящие глазки суслика – единственных обитателей этой страны, которую обходили люди и звери. Здесь тяжело было жить и тяжело дышать. Человек должен был избегать ее, особенно во время летнего зноя, иначе он высыхал на глазах, кашлял, плевал кровью и умирал: соль съедала легкие.

Все смотрели на Землю Соленых Скал тревожными глазами. Но я никак не мог забыть образ Прекрасной, склонившейся над большой рекой. Какая она была? Как звучал ее голос?

Сова, наверное, думал о том же. Он был серьезен, серьезнее, чем когда-либо. Наконец он обернулся ко мне.

– Твоя сестра Тинагет, – сказал он несмело, – очень красивая.

Тинагет? Я любил ее. Любил ее веселый голос и песенки, но мне больше нравились ясные глаза и солнечные волосы матери.

Но мать была красивой, как мать, совсем не такой, как жена Идаго. И я вспомнил огромные черные глаза Тинглит с переливающимися на дне их искорками, ее голос, ее улыбку.

Я покачал головой.

– Сова, – сказал я, – Тинглит красивее.

Земля Соленых Скал имела три выхода, однако с лошадьми и детьми можно было пройти только по одному. Мы разбили стойбище в долине, как раз у подножия этого перевала.

В долине царила тишина. Наш лагерь был невеселым. Мы не разжигали костров, девушки не пели песен.

А для Молодых Волков жизнь была такой же, как всегда. Овасес уже на второй день после прибытия сюда собрал нас и приказал учиться метать томагавк. Женщины тоже вернулись к своим обычным занятиям. Но все делалось молча, без привычных для шеванезов песен.

Мы, мальчики, часто уходили к большому каньону, к месту старой стоянки лагеря, высматривая, не возвращаются ли воины. Мы также обязаны были обеспечивать всех едой.

Земля Соленых Скал была безопасным и тайным убежищем. Овасес говорил, что еще ни один белый человек не находил к ней дороги.

Но это была бедная земля.

Целыми днями, часто до поздней ночи, мы носились по всем ущельям и отрогам гор, охотясь за всем, что годилось в пищу: за кроликами и сусликами, белками, дикобразами…

Мы добывали мяса, сколько могли. Но его все не хватало. Тем более, что Овасес запретил женщинам трогать запасы сушеного и тертого мяса. И что еще хуже, места эти были очень бедны ягодами, грибами и съедобными кореньями.

Хотя голод еще и не начался, но сытость уже кончилась.

День проходил за днем.

Промчался месяц Красных Листьев и Большой Росы, а воины все не возвращались.

Не раз мы с Совой взбирались на скалистые отроги и просили Великого Духа, чтобы он дал нам хотя бы раз убить в этой суровой долине большого оленя или лося.

Мы клялись пойти за это на Святую Гору и просидеть там в честь Маниту пять дней и пять ночей без еды и без питья. Но ничего не помогало. Мы не встретили ни лося, ни оленя.

Наконец на девятнадцатый день нашего пребывания в Долине Земли Соленых Скал стоявший на страже мальчик из рода Танов оповестил, что прибывает один из наших воинов.

Случилось это в полдень, когда женщины готовили пищу.

Мы выбежали навстречу посланцу. Им оказался Желтый Мокасин. Это он когда-то привел мне в лагерь Молодых Волков коня. Желтого Мокасина отец обычно всегда посылал гонцом.

Конь Желтого Мокасина был загнан почти до смерти. Да и сам воин выглядел так, будто он много дней не касался ни еды, ни питья. Мы приветствовали его радостными криками, но он проехал мимо, не заметив нас и даже не подняв руки.

Он заговорил лишь тогда, когда подъехал к костру, где сидели Овасес и трое старшин племени.

– Воины, – начал он бесконечно усталым голосом, – прибудут к вечеру. Приказано, чтобы женщины приготовили лыко и тертую дубовую кору и много горячей воды. Есть раненые.

Все слушали в полном молчании. Один из стариков что-то невнятно бормотал. Глухой Большой Глаз встал и напряженно смотрел на губы Желтого Мокасина, стараясь понять, что он говорит. Желтый Мокасин был настолько утомлен, что не мог громко говорить, он почти шептал.

– Есть ли убитые? – спросил Овасес.

Его резкий голос подстегнул Желтого Мокасина. Он снова выпрямился и ответил громко и внятно:

– Убитых нет.

Овасес приказал подать гонцу еду и воду.

Над племенем нависла угроза несчастья.

Когда солнце уже скрылось за вершинами гор и в долине начала сгущаться тьма, снова послышался крик дозорного. В конце долины появился возвращающийся отряд, возглавляемый отцом. На этот раз мы не выбежали навстречу. Все племя, собравшись на лагерной поляне, ждало своих отцов и братьев.

Всадники подстегнули измученных коней Хотя лица воинов были раскрашены в цвета победы, ни они, ни ми не издавали возгласов радости. Между лошадьми на растянутых попонах лежали раненые Когда отряд остановился, мы бросились помогать женщинам переносить раненых под надзор стариков и шамана.

Раны у воинов были удивительные – будто бы орел вырвал у них куски тола Это следы огнестрельного оружия белых.

Только когда всех раненых перенесли в палатки, Овасес разрешил Молодым Волкам разойтись по своим семьям чтобы приветствовать отцов и братьев Я возвращался в наше типи медленно, неуверенными шагами Я гордился отцом, который привел отряд к победе, и братом, который, хотя и не прошел еще посвящения, все же был допущен к борьбе вместе со старшими. Но я только что помогал перенести в палатку Быструю Стрелу. Это был отец того толстого малыша, который причинил столько хлопот своей матери, крикливой и веселой женщине с круглым, как луна, лицом. Теперь она не кричала и не смеялась а малыш притих в углу типи, прижавшись к своему медвежонку.

У Быстрой Стрелы на спине была рана такая большая, как две сложенные вместе ладони. Пуля попала ему в грудь – Быстрая Стрела не поворачивался к врагу спиной, но, выходя через спину, она вырвала кусок мяса, будто удар медвежьей лапы.

Быстрая Стрела не стонал Глаза его были полузакрыты. Он часто дышал, а по лицу скатывались большие капли пота. Жена беззвучно плакала Глаза толстого малыша блестели, словно у перепуганного зверька…

Перед самым нашим типи я пустился бежать. С радостным криком я бросился на грудь отцу, потом обнял брата Они были утомлены и молчаливы. Тинагет так же молча готовила еду. Говорила только мать. Она говорила о том, как ждали мы их возвращения, как мальчики охотились, а женщины собирали ягоды и грибы. Ее низкий голос звучал, как воркованье голубя. Хотя говорила она о незначительных вещах, я хорошо знал, что за этим скрывается. Но не полагалось ни ей, ни сестре, ни мне задавать какие-либо вопросы о походе, если отец сам ничего не рассказывал. Я чувствовал, как эти невысказанные вопросы просятся матери на язык, как ежеминутно посматривает она то на Тинагет, то на меня, то на Танто, ища помощи, поддержки.

Наконец она решилась.

– Заслужил ли, – спросила она, – заслужил ли Танто того, чтобы и в дальнейшем ходить тропою воинов?

Танто даже не вздрогнул, зато отец удивленно и недовольно посмотрел на мать. У нас в семье было известно, что мать поступает иначе, чем другие женщины племени, настоящие индианки Мы знали также, что некоторых женщин, которые пытались следовать ее примеру, сурово наказывали их мужья. Отец никогда даже голоса не повышал на мать Но все же он не мог сдержать движения тихого гнева перед этим нарушением старых обычаев племени.

Но осмелевшая мать, улыбаясь, повторила вопрос:

– Заслужил ли Танто?..

– Танто, – перебил ее будто бы сурово отец, – Танто заслужил одобрение лучших воинов.

Танто делал вид, будто все это его не касается и его больше интересует кроличья печенка, которую готовила Тинагет. Однако он не мог сдержаться, чтобы не бросить быстрый взгляд на мать и на меня и не поднять гордо голову. А я? Я уже забыл о Быстрой Стреле. И теперь только завидовал брату, завидовал, как никогда в жизни. За то, что отец похвалил его перед женщинами важным и суровым голосом, можно было пойти на все. Даже на страдание. Может быть, и на большее.

Я мечтал, чтобы брат скорее кончил есть: я оттащил бы его тогда в сторону и расспросил бы обо всем. Я был уверен, что похвала отца развяжет ему язык, и я узнаю все о походе. Но я не предвидел одного. Я просто не предвидел, что… отклонится шкура палатки и войдет незваная и непрошеная Тинглит.

А Тинглит действительно вошла. Она была, как мать и Тинагет, празднично одета в платье из тонкой оленьей кожи, расшитое блестящими цветными бусами. В косы она вплела яркие лесные цветы, на лоб надела повязку из белого конского волоса.

И хотя она нарушила все мои планы, хотя по одному взгляду брата я понял, что Танто уже для меня потерян, я не мог на нее сердиться. Я сразу вспомнил Прекрасную, Тинглит была, как молодая весна.

Мой взгляд, должно быть, был слишком уж красноречивым, так как Тинагет не выдержала и фыркнула:

– Сат-Ок, братишка, ты смотришь на Тинглит, как медведь на медовые соты.

Меня охватил стыд и гнев, потому что даже отец громко рассмеялся.

– Сат-Ок, Сат-Ок, – смеялся он, – берегись! К такому меду прилипнуть легко, но оторваться трудно даже воину.

От стыда я забыл о всякой осторожности.

– Мне это не страшно! – крикнул я, показывая на Танто. – Не ко мне приклеится Березовый Листок! Не обо мне расспрашивают красивые девушки!

Взгляды Танто и обеих девушек были остры, как стрелы. Даже мать посмотрела на меня с укором. Невольно я коснулся вещей более серьезных, чем мог предположить. Теперь и Тинглит и Танто пылали румянцем. Отец нахмурился и начал внимательно присматриваться к ним. Наконец он спросил, и голос его звучал сурово и неприятно:

– Танто!

– Да, отец.

– Виделся ли ты с этой девушкой последнее время?

– Да, отец.

Я испугался.

Старые законы племени не разрешали молодому воину перед посвящением видеться ни с одной женщиной три новолуния.

К посвящению молодой воин должен прийти чистым, как вода потока. Признание Танто угрожало ему отстранением от посвящения на долгое время и позором перед всем племенем. Я затаил дыхание, даже мать побледнела.

Отец же как будто не понял слов Танто.

– Я спрашиваю, виделся ли ты с ней? – повторил он.

– Только… Только издали, отец.

В палатке наступила тишина. И во всем был виноват я! Один я! Из-за меня Танто мог быть наказан, а Тинглит опозорена.

Они виделись. Ну так что же из того? Это же, как в песне о Прекрасной, о которой рассказывал Овасес.

Что решит отец?

Обо мне уже все забыли. Смотрели только на отца. Отец встал, подошел к очагу, зажег трубку, потом остановился перед Тинглит и долго смотрел на нее. Девушка даже не вздрогнула, она опустила свои большие черные глаза с ясными искорками на дне, и только ее темные щеки все больше краснели. Мать тоже встала, сделала какой-то жест, будто хотела сказать что-то. Но отец остановил ее движением руки и обратился к Танто:

– Я говорил здесь твоей матери, твоей сестре и брату, что ты заслужил похвалу воинов. Ты признался, что виделся с этой девушкой. Ты виделся с ней издали?

– Да, отец.

– Не разговаривали друг с другом?

– Нет, отец.

– Не касались друг друга?

– Нет, отец.

Я глубоко вздохнул, будто миновала большая опасность. Лицо отца немного смягчилось.

– Если так, я прощаю тебя. Через двадцать дней состоится Праздник Посвящения, и поэтому я прощаю тебя. Пройдешь посвящение и станешь мужчиной. Сегодня ты пойдешь в горы и там будешь просить Великого Духа, чтобы он помог тебе выдержать испытание крови. Ты же, девушка, – обернулся он к Тинглит, – иди отсюда.

Он повернулся к выходу из палатки, но на мгновение задержался на пороге и… улыбнулся Тинглит.

– Если захочешь… если захотите оба, вернешься в типи. Но уже в типи этого воина, – добавил он, показывая на Танто, и, смеясь, вышел.

Так я сначала стал причиной несчастья, а потом благодаря мне отец значительно раньше, чем Танто в Тинглит могли об этом мечтать, согласился, чтобы Тинглит вошла в типи его сына. И я стал причиной радости. Когда девушка ушла, Танто ударил меня ремнем по спине, но это был уже притворный гнев. А мать меня просто расцеловала. Лишь Тинагет не хотела со мной разговаривать. Я пообещал, что напущу в ее платье красных муравьев. Тогда Танто бросился ко мне, и мы начали бороться. Он сразу победил меня, но в его голосе была радость, а в ударах только игра.

Однако отец приказал ему сразу выступать в дорогу. Мать с сестрой вышли приготовить коня. Я же помогал ему осмотреть стрелы, почистить нож, приготовить праздничную одежду, и он в конце концов согласился, чтобы я немного проводил его. Он был счастлив. Через двадцать дней он должен был стать воином. Отец похвалил его, разрешил жениться. Нужно было воспользоваться радостью брата. Поэтому, когда мы двинулись в путь, я несмело спросил:

– Ты мне расскажешь, Танто?

– О чем? – притворился он, будто не понимает.

– О… о походе и битве.

– Отец запретил.

– Танто!

Я провожал его в глубь долины, в сторону Черных Скал. Танто ехал на своем небольшом неспокойном мустанге, глядя на ясный диск луны. Я не раз хотел прервать его задумчивость, но у меня не хватало храбрости. Однако он сам придержал коня.

Мы сели на большую черную каменную плиту среди глубокой ночной тишины.

Я долго ждал первых слов брата. И вот он заговорил:

– Запомни: белые из Королевской Конной не слепы и не глухи. Я говорю тебе это, потому что, до того как выйти на военную тропу, я так думал. Я думал, что перед храбростью наших воинов Вап-нап-ао и его люди убегут с плачем, как маленькие дети Я не знал, Сат-Ок, что пуля быстрее стрелы, что их кони так же сильны, как и наши, что их глаза достаточно внимательны, чтобы высмотреть цель и заметить след на дорогах чащи. Отец хотел завести их далеко в лес, к мокрым болотам, туда, где тропа кончается на дне трясины и где даже лоси чаще находят смерть, чем дорогу. Но Вап-нап-ао недаром носит имя Белой Змеи Он ядовит, как змея, и хитер, как змея. Когда мы двинулись в сторону болот, он не пошел по нашему следу, а расставил дозоры на тех дорогах, по которым мы могли возвратиться. И когда мы возвращались от болот, меня послали вперед как разведчика. Я наскочил на один такой дозор Тогда я убил человека.

– Убил человека?

– Да. Ты слышал, что отец меня сегодня похвалил. Большое Крыло и Сломанный Нож тоже хвалили меня за то, что тот белый не успел даже крикнуть. Я взял его оружие. Я знал, что делаю это для защиты свободы племени, чтобы не загнали нас в резервацию, где будут умирать женщины и дети, а голод вырвет луки из рук воинов. Я ненавидел того человека из Королевской Конной Но сердце мое неспокойно. Нехорошо убивать человека, даже когда это враг.

– Ты же воин, Танто! – возмутился я.

– Да, я воин и останусь воином, – ответил он резко. – И никто никогда не скажет, что я повернулся к врагу спиной. Но смерть притягивает смерть. Я убил одного. Но мы не запутали след, не растворились в воздухе. Вап-нап-ао пошел по нашим следам. И шел много дней. Он не потерял их ни в волнах большой реки, ни в стране озер, ни на равнине. И тогда мы поняли, что смерть притягивает смерть и надо готовиться к бою. Но мы не могли этого сделать ни в чаще, ни на равнине. Их оружие настолько сильнее наших луков, насколько удар медведя сильнее удара рогов молодого оленя. И мы вынуждены были повернуть в сторону гор, хотя этим наводили белых на след всего племени. Но только горы могли быть нашими союзниками.

Мы миновали вход в Землю Соленых Скал и пошли в Совиные Горы к Каньону Безмолвных Скал Мы не путали наших следов, потому что очень спешили, так как кончались наши запасы и мы должны были возвращаться к вам На совете старейших Голубая Птица сказал: «Белых может задержать только их собственная кровь. Вап-нап-ао уже не потеряет нашего следа, но он не переступит через собственную кровь. Он будет ждать, созывая новых воинов, и так пройдет месяц, а может быть, и два. А нам, может быть, удастся отвести все племя в другую, безопасную сторону Когда выпадет снег, собаки Вап-нап-ао утратят нюх и потеряют след. Возможно, они вернутся только к весне. А мы тогда будем уже далеко». Совет старейших согласился с тем, что только кровь задержит людей из Королевской Конной.

Мы ждали их в Каньоне Безмолвных Скал. Коней мы отвели в глубь долины, а сами засели на высоких скалах над крутым поворотом реки, вдоль которой бежала дорога. Мы ждали целую ночь до холодного рассвета. Над рекой стлался туман. Мы ждали до тех пор, пока стоявший в дозоре Желтый Мокасин не начал лаять, как голодный шакал, которому ночью не повезло на охоте. Это был знак, что идут белые. Когда я их увидел, я на мгновение перестал быть воином. У меня было сердце маленького ути. Я боялся не за себя. Но когда я увидел этих людей на сильных, крепких лошадях, с ружьями, сверкающими в первых лучах солнца, я подумал, что если мы даже убьем их, то придут другие. И будут идти по следам племени, как мчатся зимой волки по оленьему следу, и переступят через кровь. Потом отец вышел из-за скалы и поднял руку. Полетели наши первые стрелы. Моя стрела впилась в горло белого, который ехал позади всех. Так я убил второго человека. Шесть раз отец поднимал руку, и шесть раз летели вниз стрелы из наших луков. Белым негде было спрятаться, но их пули тоже находили цель. Оружие белых грохотало сильнее, чем удары грома. Этот грохот разбудил Духа гор, разбудил дремлющие камни, и они начали скатываться по склонам и падать на людей Вап-нап-ао. Тогда Вап-нап-ао, высокий человек с красными волосами, приказал им отступить. Я посылал ему вслед стрелы, но не попал. Ослабела тетива. Белые убежали. Убежали недалеко. Однако наши стрелы не могли их достигнуть, а они целый день осыпали оба склона каньона своими пулями. Мы целый день ждали, слушая, как они свистят около нас, бьют по камням, и ничего не могли сделать. Мы все были воинами, не знающими страха, и все же ничего не могли сделать. Наше оружие было беспомощно и слабо, как руки стариков. Дремлющие скалы скатывались вниз, но уже угрожали не белым, а нам. Камни столкнули в долину Сломанного Ножа. Он попал в плен к белым, а мы не могли тронуться с места, пока не кончился день – самый длинный день в моей жизни.

Белые отступили. Не переступили через свою кровь. Может быть, пройдет две луны, прежде чем Вап-нап-ао возвратится искать наши следы в горах. Мы раскрасили свои лица в цвета победы. Мы победили. Это была большая победа, Сат-Ок. Так сказал отец. Так сказали все старые воины. Твой брат гордится тем, что его нож не спал, что его стрелы пели Песню Смерти. Но смерть притягивает смерть. Наше племя – последнее племя свободных людей, которые не принесли присягу белому королю. В Каньоне Безмолвных Скал мы красили лица в цвета победы и пели песни победы, но белых больше, чем звезд на августовском небе. Понимаешь, Сат-Ок?

– Понимаю.

Я попрощался с братом, когда небо на востоке уже посветлело. Приближаясь к лагерю, я услышал песню, которую редко поют женщины в мирное время.

Это была Песня Смерти.

Ночью умер Быстрая Стрела, отец толстого малыша, который так ловко прятался в скалах, муж крикливой и веселой женщины.

Восходящее солнце легло длинной светлой полосой на волны ручья. Это была Дорога Солнца. Я внимательно и долго смотрел на нее, потому что сам когда-нибудь вступлю на нее. По этой дороге отправляются в Страну Вечного Покоя души огромных скал, воинов, больших медведей, оленей и лосей, очень старых могучих деревьев.

Но когда на воду ложится слабый лунный свет и отражается в волнах реки или озера, тогда Дорогой Луны уходят души женщин, детей, кустов, цветов, ягод и маленьких зверей. Лунные лучи слишком слабы и могут прогнуться под ногами воинов. Мы уходим Дорогой Солнца – той, что блестит сейчас перед моими глазами и по которой сегодня на рассвете ушел от нас Быстрая Стрела.

Когда же солнце прошло своей тропой через все небо и снова бросило светлую дорогу на волны ручья, протекающего в долине, к первой Песне Смерти, которую пели женщины из рода Оленя, прибавилась еще одна. Дорогой Солнца ушел в этот день второй воин из племени свободных шеванезов.

Пусть опустится тьма и окружат нас,
Пусть блеск солнца не слепит наши глаза,
Пусть смолкнут голоса живого мира,
Ибо души наши жаждут покоя.

Глава VIII

В эту ночь я не мог заснуть, хотя и был очень утомлен. Над всей долиной плыла, не смолкая, Песня Смерти. Я прятал голову под шкуру, закрывал уши. Но она доносилась отовсюду, сдерживала бег сердца, говорила, что смерть притягивает смерть.

Вместе с голосом песни пришли призраки: незнакомые воины с рассеченной грудью, покрытые большими ранами. Их широко раскрытые рты что-то кричат в тишине. Руки тянутся к чему-то недосягаемому. Плечи и спины напряжены так, что сочатся кровью. И на все это смотрят лица белых, усмехающиеся и бледные, бесчисленные, как звезды на августовском небе. В их темных глазницах горят зрачки, как у рысей или волков. Они приближались ко мне. Они заняли все небо, всю землю – волчьи глаза, рысьи глаза, глаза сов… Я стал кричать и с криком выбежал из палатки.

Тут я очнулся. Ночь была холодная и чистая, но не могла она дать утешение сердцу и отогнать дурные видения. Гул бубнов и похоронное пение снова захлестнули меня широкой волной. Иногда среди пения выделялся высокий голос сопилки, дрожал в воздухе, как заблудившаяся птица, и исчезал вместе с дымом костра над вершинами скал. Посреди поляны, вокруг умерших от ран воинов, сидели все женщины племени. За ними стояли воины. Ночь уже клонилась к рассвету, костры догорали, отбрасывая слабый свет на тела убитых. Обе вдовы уже отрезали свои косы, их головы были седыми от пепла.

Толстый мальчик сидел возле своего отца. Он не плакал. Глаза его, блестящие и неподвижные, были широко раскрыты. Его лицо уже не было похоже на лицо малыша – ути. Когда я встретил его взгляд, сердце у меня дрогнуло: это были глаза Быстрой Стрелы. Значит, он не ушел совсем: частица его души осталась в этом маленьком ути, и он когда-нибудь, как отец, поднимет томагавк на медведя, чтобы добыть мясо для своего рода, а если будет нужно, преградит дорогу белым к своему селению.

Утром со стороны лесной долины появились четыре воина и шаман. Они несли на плечах сделанные ночью носилки. На этих носилках Быстрая Стрела и второй умерший воин должны будут совершить путь в пещеру у подножия Кенскета – Скалы Умерших.

Завидев воинов, жены убитых начали снаряжать своих мужей в последнюю дорогу, тихо напевая:

О славный мой муж!
Я обуваю тебя в мокасины из кожи карибу,
Чтобы шаг твой был легок
И чтобы ты быстро дошел до Великой Страны Покоя.
Я крашу твое лицо в цвета любви и дружбы,
Ибо Гитче-Маниту выкурит с тобой священную трубку.
Эта рубашка всегда будет напоминать тебе
О твоих великих подвигах на земле.
Живи счастливо рядом с Великим Духом,
И пусть орлиные перья поют тебе о твоей славной жизни.

Горькая Ягода обходил круг воинов и Молодых Волков, выбирая тех, кто будет провожать умерших к месту прощания. Идти должны были отцы и сыновья, самые старшие и самые молодые, кто имеет уже свои имена, чтобы каждый мог найти дорогу к Пещере Безмолвных Воинов, если даже он останется на земле совсем один.

Во главе шествия должен был идти мой отец. Я же был самым младшим из тех, кого выбрал Горькая Ягода.

Мы двинулись в путь ранним утром. Впереди шел воин. На голове его был надет убор из черных перьев. Он нес бубен и непрерывно негромко бил в него. Сразу же за ним шли двое других с деревянными трещотками. Привязанные к их ногам у щиколоток конские хвосты заметали на тропинке следы мокасинов, как заметает свои следы каждый брат смерти.

Мы шли без слов, без разговоров и песен, вслушиваясь в звуки бубна и трещоток. Все, кто принадлежал к роду убитых, разрисовали себе лица сажей и поранили ножами грудь, принося свою кровь в жертву душам умерших…

Мы пришли в самое сердце Соленых Скал. Вокруг пустынно. Здесь была земля безмолвия, сухости и голода. Только иногда среди кустов мелькнет шакал, а над скалами тяжело пролетит стервятник – единственные обитатели Соленых Скал. Всюду тянутся лишь длинные хребты гор, покрытые вечными снегами. Ни одна птица не появится в пустынном небе над ними, ни один звук живого существа не нарушит их молчания.

Под вечер мы остановились перед двумя темными скалами, стерегущими вход в последнее ущелье всей большой долины. Этот вход охраняли еще и сложенные у подножия скал медвежьи черепа. Каждый из сопровождавших клал внутрь черепа жертвенную щепотку табаку и просил духов медведей, чтобы они защитили живых от злых духов. Здесь шествие задержалось.

Мы разрисовали свои тела в приветственные цвета племени, а все воины выкурили калюмет – «трубку мира», выпуская священный дым в небо, на землю и на четыре стороны света.

Снискав себе благосклонность духов, мы могли двигаться дальше. Дорога шла через ущелье. В нем мы все чаще встречали высушенные солнцем и промытые дождем скелеты животных. Всякий, кто заблудится в стенах последнего ущелья Долины Соленых Скал и не найдет выхода, должен будет погибнуть от жажды и голода. Здесь не было ничего, кроме камней и соленой пыли.

Мы вышли к пропасти, разделяющей две последние части ущелья. Позади нас были Черные Скалы – Кускет. Перед нами, за пропастью, Кенскет – Скалы Умерших.

Отец, подойдя к краю ущелья, поднял руки и, повернувшись лицом к мертвым, начал петь единственную песню, какую когда-либо слышало это ущелье, песню, которая поется только здесь, у подножия Кенскета:

Пусть опустится тьма и окружит нас,
Пусть блеск солнца не слепит наших глаз,
Пусть смолкнут голоса живого мира,
Ибо души наши жаждут покоя.
Пусть опустится тьма и войдет в паши сердца,
Пусть заслонит от нас селения, реки, озера.
Мы жаждем вечного покоя,
Мы жаждем вечного покоя.
Веди нас, Великий Дух,
В свою страну Безмолвия.
Мы жаждем вечного покоя,
Мы жаждем вечного покоя.

Ни одно эхо не отозвалось на песню отца. Здесь царила великая тишина, тишина страны умерших.

Мы тронулись дальше. Замолчали бубны и трещотки.

Процессия почти бесшумно двигалась по узкой тропинке, нависшей над пропастью. Когда тропинка перешла в широкую площадку, мы остановились отдохнуть.

До Пещеры Безмолвных Воинов было уже недалеко.

Но нужно было переждать тут целую ночь: посещать мертвых можно было только на рассвете.

Вход в пещеру преграждали большие каменные глыбы. Мы шли узким скальным коридором. Слабый утренний свет быстро померк у нас за спиной. Мы шагали в полной темноте, и даже я вынужден был нагибать голову, чтобы не задеть свод.

Наконец коридор кончился, и мы зажгли факелы. Их пламя не дрожало: так тих и неподвижен был здесь воздух. Мы стояли у входа такой огромной пещеры, что свет факелов не доходил до ее стен. Своды и стены тонули в темноте, черной, как сама черная ночь. Воины в молчании опустили мертвых на землю, а рядом с ними положили весь их земной скарб: оружие, пищу, одежду. В отряд Безмолвных Воинов прибыло двое новых братьев.

Хотя слабый свет факелов не достигал стен и сводов, но он вырвал из мрака десятки тех сынов племени шеванезов, души которых давно уже отошли Дорогой Солнца. Все они когда-то плясали военные танцы, мчались верхом по равнинам, продирались с луками через лесную чащу. Теперь сидят они неподвижно годами, а может быть, даже сотнями лет так, как посадили их те, что принесли их, те, которые сами, наверное, тоже спят теперь рядом с ними.

Вот около тотемного столба сидят два воина – вождь и шаман. Сидят, опершись руками на подогнутые колени, и лица их обращены к выходу из пещеры – в сторону северо-западного ветра. На них богатые одежды с еще живыми, яркими красками. На голове вождя убор с длинным султаном из белых перьев, ниспадающим до земли, как крылья убитого орла. Перед каждым – оружие, трубка, посуда с пищей.

За ними – другие воины. Большинство сидит, опираясь руками на колени, склонив головы вниз. Но некоторых великих воинов оставили в тех позах, в каких их настигла смерть. Одни сидят на конях, другие в лодках, в каноэ из березовой коры…

Все эти умершие за долгие годы высохли и окаменели, превратились в камни среди каменных стен. Пламя отражается в их волосах, одежде и оружии слабым мигающим блеском. Все покрыто мелкими прозрачными кристалликами соли. Здесь все высыхает и пропитывается солью – такова эта земля и скалы, такова Пещера Безмолвных Воинов.

Стены пещеры испещрены рисунками, изображающими историю племени, историю великих и славных событий, борьбы, охот, походов. Каждый из рисунков – это один день жизни шеванезов. Но эти знаки, как и давно умершие воины, перестали говорить с нами. Их язык давно утерян. На протяжении многих веков, во время жестокой борьбы с белыми, вожди и шаманы погибали так быстро, что не успевали научить языку знаков своих преемников, своих сыновей. И теперь никто из племени не может их прочесть. Даже Горькая Ягода и отец знают лишь некоторые из них.

Неужели и мы умолкнем, и сын моего сына не сможет прочесть знаков, которыми я попрощаюсь здесь со своим отцом?..

Дай мне силу Мичи-мокве, горного медведя,
Дай мне ловкость секусью – горностая,
И я буду прославлять твое имя
В песнях и танцах, о Великий Дух!
Позволь мне стать мужчиной,
Дай мне славу воина…

Глава IX

Сегодня утром бубны возвестили на все четыре стороны света, что племя шеванезов возвратилось в свою чащу над озером, что великие воины племени отогнали Вап-нап-ао и людей из Королевской Конной, что племя снова свободно. Они провозглашали о Празднике Посвящения и большом совете вождей.

Приближалась пора охот. Белые исчезли бесследно Скоро повеет кей-вей-кеен – северно-западный ветер, напоминая, что идет зима. Пора выделить каждому роду места для охоты, заготовить запасы мехов и мяса Наступают дни труда и сытости. Совет вождей назовет юношей, которые после окончания охоты пройдут испытание крови – посвящение.

Бубны гремели с утра до вечера, созывая все племя на большой праздник. Кей-вей-кеен, сгибавший верхушки сосен, далеко относил голос бубнов. Над чащей неподвижно висел серый ястреб. Наконец он затрепетал крыльями и медленно, будто плывя вниз по спокойному потоку, скрылся за стеной леса.

Вслед за ним пошло солнце. Оно начало опускаться все ниже, просвечиваясь сквозь сосны и буки, клены и ели. Его вечерние лучи разбудили медведя, предостерегли стадо оленей от рыси. Наконец солнце село на озеро, напилось серебряной воды, послало последний луч привета серым волкам и, разостлав Дорогу Солнца, исчезло на западе, там, где лежит Страна Вечного Покоя.

Потом появился месяц – Победитель солнца. Но его победа не продлится долго: перед рассветом он вновь исчезнет, гонимый острыми, как стрелы наших луков, солнечными лучами, вечером же вновь возвратится непобежденный.

Овасес говорит, что эта борьба длится испокон веков и старейшие отцы старейших воинов не помнят ее начала. Рассказывают только, что Солнце и Месяц, два молодых брата, рожденные Землей, встретили когда-то в юности на одной тропинке горкоганос – утреннюю зарю и влюбились в нее. И с тех пор они неустанно борются между собой за Женщину-зарю, укравшую их сердца.

Временами солнце всходит красным. Тогда воины говорят: «Души мертвых идут на войну с вождем-солнцем». А когда солнце встает бледным, веселеют наши селения. Ведь это означает, что солнце было ранено в битве, что оно потеряло много крови и теперь будет собирать духов наших предков, чтобы они выступили с нами на большую охоту, – нужно окрепнуть, набраться сил. А духи наших предков лучше, чем кто либо другой, помогут нам в охоте.

Северо-западный ветер разносит далеко над лесом голоса бубнов – их слышат месяц и лес, медведь, олень и рысь, слышат шеванезы.

Перед вечером к берегу озера начали причаливать маленькие и большие каноэ Воины молча вытягивали на песчаный берег легкие березовые челны, женщины ставили типи из шкур. С другой стороны доносился конский топот. Это прибывали всадники с равнин. Они тоже быстро и молча ставили свои палатки. Лагерь все увеличивался, люди продолжали прибывать, но ночь перед большим праздником – это ночь молчания. Уже смолкли бубны, и лишь изредка кое-где заржет конь или стукнет громче топор, которым рубят ветки для костра.

Утром лагерь выглядел, как лесная поляна, пестрая и яркая от разноцветных типи. Посреди лагеря на просторном месте возвышалось большое типи, окрашенное в красный цвет, с тотемными знаками всех наших родов. Это шасса-типи, в нем совершается испытание крови.

Мы с Совой и Таугой с утра слонялись по лагерю. Прибыли все воины Танов, Капотов, Викминчей и Сампичей, а также воины Сивашей, которые, как и мы, не хотели служить белым и присоединились к нашему племени. Ростом они были ниже наших мужчин, скулы у них сильно выдавались, на верхней губе виднелись реденькие усы. Вместо головных уборов с султанами из перьев они носили большие шапки из лисьих шкур с лисьими хвостами по обе стороны лица. Мы принимали их, как братьев, хотя когда-то, как говорил Овасес, наш военный клич не раз нарушал спокойный сон Сивашей.

С восходом солнца начались первые танцы. Это еще не был настоящий праздник, однако на поляне собрались почти все жители лагеря, чтобы посмотреть состязание воинов.

Вот из толпы выходит высокий мужчина, покрытый конской шкурой; это Утнач – Отважная Птица из рода Викминчей. Он одним большим прыжком выскакивает на самую середину поляны, а потом начинает красться легким шагом пумы. Остановился – и в руке его засверкал нож, как луч луны в зеркале воды.

С противоположной стороны выходит, тяжело ступая, покрытый медвежьей шкурой воин – Друг Отважной Птицы.

И вот оба воина – медведь и охотник – начинают кружиться один вокруг другого, испытывая свои силы. Отважная Птица, низко пригибаясь к земле и замедляя или ускоряя шаги, то отбегает, то приближается к большому, поднявшемуся на задние лапы медведю. И вдруг Отважная Птица, выждав удобное мгновение, бросается вперед быстро, как горностай. В первый момент казалось, что он погибнет от удара поднятой вверх медвежьей лапы, но, пригнувшись, он избежал его и вонзил нож в бурую шерсть. Большой мокве зарычал, зашатался, хотел обхватить охотника лапами, но тот уже снова на безопасном расстоянии и снова кружится вокруг него, выжидая удобную минуту для следующего удара.

Одобрительный шум пробегает среди зрителей: Утнач бросается вперед, и медведь обхватывает его лапами.

Борьба продолжается в молчании. Слышится только тяжелое дыхание борцов. Медведь хочет наклонить морду, но Утнач поддерживает головой его нижнюю челюсть, чтобы не дать медведю схватить его сверху клыками. Вот они столкнулись грудь с грудью. Зверь пытается разодрать когтями передних лап спину охотника, но ее защищает плащ из двойной толстой конской шкуры.

Наконец воин вонзает медведю нож в сердце. И молниеносно отскакивает, весь залитый потом, запыхавшийся и бледный. Медведь еще мгновение стоит на задних лапах, потом тяжело падает на землю.

Так рассказал Утнач своим танцем о борьбе с Мичи-мокве, большим медведем…

В это утро Танто и шесть других юношей начали свою последнюю трехдневную подготовку к церемонии посвящения, к минуте, когда они вступят на тропу мужчины-воина. Они находились в отдельных палатках на краю лагеря и почти не показывались. Не прикасаясь ни к еде, ни к питью, они все три дня молились великому Маниту, чтобы он дал им отвагу и мужество, ловкость и силу, презрение к боли и страданию, через которые они должны пройти на пороге своих новых дней – дней взрослого воина.

Наконец на третий день наступило время празднества.

С самого рассвета зазвенели бубны и затрещали трещотки, все надели праздничную одежду; даже мы, мальчики, были в куртках из белых оленьих шкур, украшенных бахромой на груди и рукавах, расшитых разноцветными бусами.

В этот день Танто и шестеро его ровесников вышли из своих типи. С полудня до вечера никто, кроме них, не ступал на Место Большого Костра. Только они имели право на показ своей ловкости и силы. Это был их праздник, праздник Тану-Тукау – Праздник Посвящения.

На большой поляне земля дрожала под копытами коней, сверкали лезвия томагавков и ножей, бросаемых в цель, свистели оперенные стрелы. Когда кончал один, начинал другой. Они соскальзывали на полном галопе под брюхо коня, перепрыгивали с одного коня на другого, низко свесившись на бок коня, стреляли из луков в цель или, уцепившись под брюхом коня так, что голова почти касалась земли, метали ножи в подвешенный к дереву кусок мяса.

Вот Танто, наш Танто, уже в шестой раз мчится галопом к цели, и в шестой раз его нож вонзается в цель.

Танто – самый красивый и самый ловкий из всех. Рокот восторга чаще, чем других, приветствует его. Об этом же говорит мне Сова и поддакивают близнецы из рода Капотов, это видно по взглядам отца и Овасеса, а прежде всего по глазам Тинглит.

Наконец большой барабан, грохочущий, как гром, прерывает состязание молодежи. Он оглашает, что воины, молодежь и Молодые Волки должны собраться в красном типи, в шасса-типи, чтобы стать свидетелями посвящения семи шеванезов.

Это было первое торжество посвящения, которое я должен был увидеть. Оно было для меня тем более важным, что его проходил сегодня наш Танто.

Я так волновался, будто сам должен был пройти испытание крови. Конечно, я стоял неподвижно, с равнодушным лицом, но сердце едва не выскакивало у меня из груди, – как в тот раз, когда я увидел на пути моей стрелы большого орла и когда впервые ступил на порог палатки Горькой Ягоды.

Во мне смешались и страх и радость, неясная надежда и тревога за брата. Я не знал, где Танто. Я крепко сжимал челюсти, чтобы не видно было дрожания губ, и с трудом сдерживал слишком учащенное дыхание. Сова, который тоже впервые переступил порог шасса-типи, всматривался широко раскрытыми глазами в тотемный столб и в шамана, стоявшего под ним. И я отчетливо видел, как тревожно вздрагивал иногда мой ДРУГ.

Горькая Ягода был наряжен не так ярко и пышно, как обычно. На нем была только повязка из орлиных перьев, на спине шкура бизона, а голову он покрыл скальпом бизона с рогами. Но его суровое старческое лицо пересекали сегодня особенно резкие и грозные морщины, и никогда еще так пронзительно не сверкали его глаза. Такое лицо было, наверное, у Канаги, повелителя тьмы, злого духа.

Неожиданно смолк голос большого барабана, и на пороге типи появились отец и брат.

Обнаженный Танто стоял будто в прозрачном тумане. Это наш отец перед началом посвящения окуривал его дымом, напевая песню отца, ведущего сына на посвящение:

Пусть Гитчи-Маниту
Даст твоему телу
Отвагу и силу,
Чтобы ты не замечал боли,
Чтобы ты был мужественным.
Иди же,
Иди, танцуй и пой,
И ты вступишь на тропу воинов.

Как только отец умолк, сейчас же отозвались бубны воинов, орлиные рожки и трещотки. Танто медленным шагом направился к ожидавшему его шаману. Я не видел лица брата, хотя он шел прямо на меня, освещенный ярким светом костра. Я не видел его, хотя смотрел на него широко открытыми глазами.

Шаман, как хищная птица, носился в бешеном танце вокруг Танто под звон бубнов, завывание рожков, верещание трещоток. В руках он держал длинный и тонкий нож с блестящей рукояткой.

Наконец брат остановился перед тотемным столбом.

Тогда Горькая Ягода быстрым движением оттянул у брата кожу на груди и ударил ножом, пробив кожу. По лезвию начали стекать капли крови. Я почти до боли вытаращил глаза, чтобы увидеть, не дрогнет ли лицо брата, не зажмурит ли он глаз перед ударом, но я видел только его расплывчатую фигуру. Бубны, рожки и трещотки не смолкали. Это означало, что Танто достойно проходит испытание.

Наконец, когда шаман на миг отскочил от него, как хищная птица от жертвы, мой взор прояснился. Я уже ясно видел, как Горькая Ягода продевает тонкие кожаные ремешки сквозь пробитую на груди кожу и привязывает их к тотемному столбу. Я видел, отчетливо видел, что даже веки брата не дрогнули, что он стоит так спокойно, так уверенно, как горный орел в своем гнезде. Горькая Ягода наклонился к его ногам и, пробив костяными крючками кожу у щиколоток, прицепил к ним священные медвежьи черепа.

Тогда снова умолк шум, и на пороге появились две фигуры. Это вождь Танов вел на посвящение своего сына Паипушиу – Маленького Филина. Через минуту Паипушиу уже стоял рядом с Танто и так же, как и он, не выказывал и следа страха или боли под ударами ножа и костяных крючков.

Эти двое должны были начать празднество, как самые младшие из всех шеванезов.

Я плохо помню их танец; в тревоге и волнениях того вечера я утерял воспоминание о лице отца, грозной фигуре Горькой Ягоды, о Танто и Паипушиу. Будто сквозь густой туман, я вижу лишь, как они то приближаются к тотемному столбу, то отходят от него, я чувствую запах хвои, которой усыпана земля, пальцы друга, сжимающие мое плечо, вижу неподвижные тени на стенах палатки. Отчетливо помнится лишь одно – слова и мелодия песни, которую пели юноши:

Маниту, сделай,
Чтобы дорога через леса и степи
Была для нас всегда открыта,
Чтобы сильнее стали наши руки,
А глаза быстрее.
Дай нам силу брата-медведя,
Сделай храбрыми, как волки,
Ловкими, как хищная пума.

Но вот воспоминания проясняются. Я вижу, как Танто быстрыми, мелкими шагами подбегает к столбу. Вижу, как оба юноши на какое-то время неподвижно замирают, чтобы затем внезапным прыжком назад разорвать узы, связывающие их с тотемным столбом. Тонкие ремешки разрывают кожу у них на груди. Кровь течет широким ручьем. С грохотом отрываются от ног медвежьи черепа, а шум трещоток становится таким сильным, что я не слышу собственных мыслей. Наконец Горькая Ягода поднимает руку, и в типи повисает тишина. Танто и Паипушиу выбегают из палатки, я слышу их трехкратный клич – крик орла-победителя. Они уже мужчины. Перед ними теперь только дорога воинов и охотников, дорога мужчин и стариков и, наконец… Дорога Солнца.

Нана-бошо – Великий Дух леса,
Помоги нам и накорми нас!
Сделай, чтоб у нас всегда было мясо,
А наши женщины и дети
Никогда не знали голода.
Укажи нам следы зверей,
О Нана-бошо – Великий Дух леса!

Глава X

Наступила осень – индейское лето, пора большой охоты. Леса сменили окраску, пожелтели, покраснели. Сильное дыхание кей-вей-кеена срывало листья с веток. Маленькие пауки начали путешествовать по лесу на своих серебряных нитях. Все чаще среди древесных стволов разносилось эхо призывного клича волчьих стай. На лесных тропинках шелестела под ногами сухая листва. Воины говорили: «Сестра кей-вей-кеена зима – унатис ткет для матери-земли покрывало с цветными узорами. Мать не замерзнет под снегом».

Это был месяц северо-западного ветра. Каждый вечер с восходом луны начинались пляски и пение в честь Великого Духа, чтобы он помог воинам на охоте и защитил от зубов хищных братьев. Продолжались они недолго, потому что еще перед рассветом селение пустело. Мужчины покидали его, исчезая во тьме леса. Наша палатка стояла около реки, и меня иногда будили шуршание каноэ, перетаскиваемых по береговому песку, и плеск весел.

В лесу пахло опавшей листвой. Этот запах нес тревогу большой охоты; собаки бегали с грозным рычанием, раздувая ноздри. Тауга каждую ночь исчезал, привлекаемый далеким зовом волчицы. В чистом небе тянулись на юг птичьи стаи.

Только женщины оставались в эти дни в лагере, работая больше, чем когда-либо. Они готовили рамы для сушки шкур, ножи для их очистки, делали клетки для копчения мяса, приносили от ближних соляных источников куски соли и перемалывали их.

– Запомните: как только разбудит вас перед рассветом крик диких гусей, сразу выступайте на охоту.

Так говорил всегда Овасес. Сейчас я повторяю это, а потом будет повторять мой сын и мой внук. Крик диких гусей обещает хорошую охоту.

Именно он и разбудил меня и Сову в тот день, когда. Но расскажу все по порядку.

Крики диких гусей разорвали тишину и разбудили нас. Воины уже ушли из лагеря, а женщины еще не начали работу. Далекий дрожащий птичий крик вырвал из сна Сову и меня одновременно. Мы быстро вскочили.

– Слышишь? – прошептал Сова. – Гуси кричат.

– Слышу.

– Идем?

– Идем.

Дул холодный северо-западный ветер, и мы пили его, как воду из горного ручья. Мы шли с подветренной стороны, чтобы нас не мог учуять ни один из чутких, а в этом месяце особенно чутких лесных обитателей. Мы ступали осторожно, осматриваясь вокруг. И не только потому, что боялись вспугнуть дичь, но чтобы и самим не стать дичью. Ведь после битвы с Королевской Конной прошел всего месяц Мы знали, что Вап-нап-ао не забыл о нас, что он вернется на старый след.

По первому же звуку бубна каждый, кто только находился в лесу, должен был как можно скорее возвратиться в лагерь; ведь во время охоты он оставался почти совсем беззащитным. Идя через чащу, надо было внимательно следить за поведением маленьких зверушек и лесных птичек, наших друзей.

Никто лучше их не сумеет предупредить нас о чужих в чаще. Повезет ли нам сегодня? Мы избрали направление, по которому, судя по следам, не пошли сегодня взрослые охотники. Дорога проходила молодым лесом, выросшим на месте давнего пожарища.

Пробирались молча, ища следов какого-нибудь крупного животного, но ежеминутно отрывали взгляд от земли: не выглянет ли из-за ствола человек с белым лицом, не зашипит ли Белая Змея, не закричит ли пронзительным голосом маленькая птичка, предостерегая нас об опасности?

Мы, наклонившись, пролезали под гибкими ветками деревьев, стараясь не ступить на шелестящие засохшие листья.

Когда молодой лес остался позади и мы снова оказались между толстыми замшелыми стволами, Сова внезапно остановился.

Мы переглянулись. Кей-вей-кеен донес хриплое мычание оленя. Прислушались: откуда-то справа раздался более громкий, отчетливый рев. Это был, должно быть, сильный, большой олень.

Никто не ответил на его зов. Нужно ли нам идти на этот голос? Решить было трудно: рев слышался довольно близко и с той стороны, где ветер мог донести до оленя наш запах. Мы без слов объяснились взглядами: дальше идем в сторону Ок-ван-ас – Длинного Озера.

Лес становился все более влажным, дымился испарениями. Ветер нес клочья белого тумана, пролетавшие над нами как духи птиц.

Сова, шедший впереди, вдруг остановился: дорогу пересек след лося. Через полтора десятка шагов мы увидели помет животного. Он был еще теплым: лось только что проходил здесь Нужно было двигаться как можно быстрее и тише.

Теперь впереди шел я. Мы задержались перед небольшой полянкой – маленьким просветом в густой чаще. Земля здесь прогибалась под ногами. Мы тревожно осматривались, но вокруг было тихо. Белка сидела на ветке и лущила шишку, две трясогузки с красным брюшком спокойно щебетали о чем-то своем. Ничто не указывало на близость лося. А лоси – мы это знали – часто сворачивают с дороги, делают круг и ложатся отдохнуть около своих старых следов – сами себя стерегут.

К счастью, среди трясины мы обнаружили узкую песчаную полоску, ведущую к самому озеру. Здесь уже земля не прогнется под тобой, не брызнет водой. На песке мы снова увидели следы лося.

И вот мы слышим его голос Он уже, наверное, долго бродил, ища подругу Его рев то и дело обрывается, переходя в стон, а через минуту снова возобновляется с той же ноты. Снова зовет. И снова умолкает. Прислушиваеся. Во время его молчания мы замираем. Когда же снова звучит его упрямый зов, мы бежим, не заботясь о тишине. Рев доносится с одного и того же места. Мы все больше приближаемся.

Такой голос бывает только у молодых лосей, уверенных в своей силе и не знающих горечи поражений.

Мы останавливаемся, так как снова наступает тишина. Никто не отвечает лосю. Переглядываемся: что делать? Пытаться подойти к нему или подманить его ближе? Мы уже приготовили луки. Смочили слюной перья на стрелах. Как лось не слышит биения наших сердец?

Лось снова заревел, и все с того же самого места. Мы подошли еще на несколько шагов и наткнулись на старую березу с толстой корой. Наверно, лесной дух поставил ее на нашем пути и уже решил за нас: подходить к зверю или подманить его?

Мы обняли дерево руками и шептали прямо в кору: «О сестра-береза, дай нам своей коры. Мы сделаем из нее рожок, чтобы подманить большого лося. Дай нам своей коры, а мы за это напоим тебя его кровью и будем помнить о тебе».

Сова лучше меня умел подманивать. Он подрезал две полосы коры вдоль и поперек, бесшумно снял ее со ствола, молниеносно свернул из нее рожок и приложил к губам.

Снова прозвучал рев лося. Но на этот раз ему ответили не только эхо и молчание – ему ответил низкий голос рожка, похожий на отклик лосихи. Лицо Совы покраснело от напряжения, а я кивнул головой, как это обычно делал Овасес, когда хотел кого-нибудь похвалить. Да и действительно было за что: Сова умел подманивать, как взрослый охотник.

Удалось! Едва лишь смолк рожок Совы, от озера до нас донесся победный рев лося – гордый и радостный. «Иду, – означал он, – иду!»

Мы бросились за деревья. Я спрятался за толстым стволом сосны, Сова – по ту сторону песчаной полосы в густых кустах. Ветер донес еще раз глухой стон. Потом загудела земля, затрещали ветки, зачавкало болото под большими копытами.

И наконец на самом краю песчаной полосы из кустов, на расстоянии меньше полета стрелы от меня, показалась огромная голова, увенчанная развесистыми лопатами рогов.

Лось стал над своим следом. Медленно наклонил голову: нюхал нижний ветер. Потом, выгнув шею, поднял голову вверх и из его горла опять вырвался рев, и долго дрожала белая пена на ноздрях.

Однако на этот раз самка молчала. Взгляд лося упал на сплетение корней ближайшей сосны – оно напоминало корону рогов лося, приготовившегося к бою. Лось вздрогнул, наклонил голову, выгнул хребет, подобно луку, и прыгнул.

Его рога с глухим шумом вошли в землю. Разлетелись вверх обломки дерева и комья песка. Лось закачался, подался набок. Стоял шатаясь на расставленных копытах, между рогами смешно болтался застрявший кусок корня.

Лось постепенно приходил в себя. Он лениво стряхнул песок и поднял голову для нового рева.

Больше я ждать не мог.

– Великий Дух, помоги мне! – прошептал я и выскочил на тропинку.

Лось стоял между мной и перепутавшимися деревьями. Дорога к озеру была открыта для него, но там уже ждал Сова с копьем в руках. Чтобы отступить, лосю нужно было сделать почти полный поворот.

Выскакивая из-за ствола, я предупредил лося окриком – так велит охотничий обычай. Лось вздрогнул, напрягся для прыжка, но успел сделать лишь пол-оборота – в это мгновение в его бок глубоко вонзилась стрела из моего лука. В последний раз мы услышали его рев, в нем дрожала боль и мука последних минут.

Он отчаянно прыгнул, уже зная, что соревнуется с самой смертью, но теперь дорогу ему преградил Сова и вогнал копье в другой бок животного. И несмотря на это, он продолжал бежать, песок летел из-под его копыт…

Извлекая на бегу нож, я догнал лося на границе песчаной полосы и леса. Мне удалось вцепиться левой рукой в рога и повиснуть на них. Нож легко вошел в горло. Из рассеченной шеи брызнула кровь. Я успел отскочить, прежде чем наш первый лось тяжело упал на передние ноги.

Он умер сразу. Смерть догнала его прыжками Молодых Волков.

Мы плясали Танец Победы, а потом благодарили лося за то, что он дал себя убить, что подарил нам свое мясо. Долго и сердечно мы просили у него прощения, чтобы его дух не имел ничего злого против Молодых Волков из племени шеванезов, чтобы помнил о том, что сейчас время большой охоты и племя должно сделать запасы еды на зиму. Мы желали ему счастья в стране Вечного Покоя, зная, что уже сегодня вечерней порой он отойдет в эту страну Дорогой Солнца, на запад, через волны Длинного Озера.

Никогда еще Овасес так не хвалил нас, как в этот день, а другие мальчики, несмотря на все свои старания, не могли скрыть зависти. Овасес послал десять Молодых Волков за нашей добычей. Я жалел только, что не мог найти Танто и похвастаться перед ним победой.

В этот же день Овасес разрешил нам отправиться на его собственном каноэ на Зеленое Озеро, где гнездились дикие утки.

Каноэ Овасеса считалось самым быстрым. Сделал ему его, наверное, сам Дух воды. Гребя без особых усилий, мы почти летели над низкой волной Зеленого Озера, проскальзывали под ветвями нависших над берегом деревьев. В темном зеркале воды отражались небо и облака. Каноэ плыло словно по небу. И вдруг в глубине озера показалась вереница диких гусей. Печальным криком прощались они с нашей страной, летя в вышине вместе с кей-вей-кееном.

Мы направились к поросшему осокой берегу. Здесь уже нужно было плыть тихо – приближались заросли, откуда доносился гомон крикливых диких уток. Мы вынули весла из воды – едва заметное течение само несло нас в сторону зарослей. Стая уток поднялась в небо. Мы выпустили первые стрелы.

Но не суждено было нам закончить этот день веселым пиром с утиным мясом. Внезапно в спокойный шум воды и птичий гомон ворвался тревожный, громкий, дрожащий звук бубна. Он назойливо гудел низким тоном и когда умолкал па короткое время, то ему отвечало эхо – голоса бубнов из других, далеких селений.

Тут же была оставлена всякая мысль об охоте. Мы мгновенно опустили весла в спокойные волны, и никогда еще дорога не была такой длинной, а чудесное каноэ Овасеса таким тяжелым. Нам казалось, что мы стоим на месте, приклеившись к поверхности воды, а из-за прибрежных деревьев уже протягиваются чужие руки, выглядывают чужие, белые, лица Озеро внезапно притихло, испуганное плеском наших весел.

К берегу мы пристали с такой скоростью, что нос каноэ выскочил на прибрежный песок, и побежали на поляну к палатке шамана.

Горькая Ягода сидел перед своей палаткой и держал бубен между коленями. Все селение собралось вокруг него. Каждую минуту к берегу приставали новые каноэ, из леса бегом возвращались охотники.

Удары бубна раздавались все реже: Горькая Ягода после первых сигналов чутко прислушивался к вестям, передаваемым бубнами с юга. Он низко наклонил голову, и мы не видели его взгляда. Но его руки, лежавшие на бубне, слегка дрожали.

Наконец сквозь толпу протиснулся мой отец, и только тогда Горькая Ягода поднял голову. На сумрачный, вопрошающий взгляд отца он ответил лишь кивком головы. Все напряженно смотрели на них, так как мало кто понимал язык бубнов. Никто еще не знал, что нам приносят их сигналы, хотя все догадывались, что ничего другого, кроме вестей о новом несчастье, не могло быть. Но никто не осмеливался задать вопрос вслух. Только мать подошла к отцу и коснулась рукой его руки.

Отец повернулся лицом к югу и сказал лишь одно слово:

– Белые!

Потом посмотрел на мать. В ярком свете осеннего полудня сияли ее светлые волосы, белая кожа, глаза, как голубое небо. Все смотрели на нее. В глазах отца было отчаяние и гнев. Он повторил:

– Белые!

Мать опустила голову, повернулась и молча отошла к своему типи.

Я огляделся вокруг, и меня охватил леденящий страх, какой нападает на человека только в дурном сне. Мои волосы и кожа тоже были светлее, чем у всех других. Как же я ненавидел сейчас этих белых, и как сильно любил свою мать! Я не знал, убежать ли мне отсюда, или сразу погибнуть, или броситься бежать через реку, озеро, лес, настичь Вап-нап-ао и вонзить ему в горло нож, как в шею большого лося. Но я был среди своих. Мне сказало об этом пожатие горячей сухой руки Прыгающей Совы.

В это мгновение умолк голос бубнов с юга. Тогда отец сказал:

– Пусть бубен Горькой Ягоды созовет всех вождей племени на совет, пусть не медлят ни минуты.

Совет состоялся еще до захода солнца. Было решено, что боя не будет, что навстречу Вап-нап-ао отправятся три воина – Овасес, Таноне и Танто, который будет гонцом послов. Быть может, белые захотят наказать послов за бой в Каньоне Безмолвных Скал? Об этом говорил Голубая Птица, и от этого предостерегал Большое Крыло. Однако большинство воинов из совета старейших считали, что Вап-нап-ао так не сделает. Не только мы нарушили закон, борясь с Королевской Конной, но и он нарушил закон, посылая в шеванезов пули.

Бубны с юга говорили, что Вап-нап-ао хочет переговоров. Для безопасности совет старейших решил посылать не самых главных вождей, а только достаточно опытных и умных воинов, чтобы Вап-нап-ао – Белая Змея не смог обмануть их.

В эту ночь ни одна девушка в селении не пела над озером.

Маниту! Дух с великим сердцем,
Ты владеешь всем миром —
Направь же мою руку,
Чтоб не задрожала,
Направь мою руку,
Чтобы враг мой
Оставил на поле боя свои кости.
Изгони из моей души милосердие и страх,
Маниту!
Позволь шакалам пожирать тела моих врагов.
(Из индейских военных песен)

Глава XI

На следующий день селение приняло праздничный вид. Вожди прикрепили к волосам пышные султаны из перьев, надели самые богатые одежды, воины пометили красной краской шрамы от ран – следы их храбрости и мужества. Каждый из них воткнул в волосы столько орлиных перьев, скольким числом великих подвигов прославил свою жизнь.

Мы, Молодые Волки, тоже разрисовали свои лица бело-голубыми полосами – приветственными цветами, в волосы тоже воткнули перья, но только совиные. Мы вертелись вокруг воинов, стараясь услышать их скупые слова, мучаясь незнанием и беспокойством, которого даже старшие не могли скрыть.

Но на этот раз, хотя мужчины и мальчики, Молодые Волки, были раскрашены в приветственные цвета и одеты в праздничные одежды, мы ждали гостей без песен и улыбок. Ждали с ненавистью. Женщины скрылись в палатках, ни одна девушка не вплела в свои косы цветных ремешков.

Ведь в селение должны были прибыть послы белых. Вап-нап-ао хотел поговорить со всем советом старейших, и совет старейших согласился на это. Каждого гостя – даже врага – полагалось приветствовать согласно обычаям свободного племени. Поэтому воины и Молодые Полки оделись празднично.

Горький, однако, был этот праздник…

Никогда еще за мою жизнь в селении не принимали белых из Королевской Конной. Впервые я, Сова и другие мои ровесники должны были увидеть мужчин с белой кожей, и мы волновались сильнее, чем перед встречей с серым медведем. Мы знали, что белых больше, чем песчинок в реке и листьев на деревьях, и не могли скрыть своего страха, тем более что приказы отца – принять меры предосторожности от хитрости белых, от их слишком любопытных глаз – сразу придали всей встрече грозный характер. Это были приказы, как перед боем. Половина палаток была свернута, полтабуна коней угнано за высокие скалистые склоны. В очень немногих оставленных палатках было приказано спрятаться всем женщинам и девушкам. Часть воинов ушла вместе с лошадьми. Только все Молодые Волки остались. Им даже приказали вертеться все время около белых. «Чем больше будет видно маленьких мальчиков, – сказал на совете Овасес, – тем более беззащитными будут казаться воины племени».

Вожди восьми наших родов уже прибыли и отдыхали в отведенных для них палатках. Женщины заканчивали приготовления к пиру. С березок со срезанными верхушками свисали привязанные за задние ноги убитые молодые олени. Березки пригибались над костром, а по мере того как мясо жарилось и становилось все легче, выпрямлялись, поднимая жаркое. Девушки коптили на деревянных лесенках больших осетров. Каким прекрасным был бы этот пир, если бы мы ждали на него настоящих друзей! Ибо даже мысль о Вап-нап-ао ни могла заглушить привлекательных запахов сочного жаркого и копченой рыбы.

В полдень мы услышали топот коня. На взмыленном мустанге в селение примчался Желтый Мокасин. Перед палаткой отца он остановился и, не сходя с коня, крикнул:

– Вап-нап-ао умакганауш! Белая Змея приближается!

Потом поднял на дыбы коня и, повернув его на месте, помчался назад.

Итак, через минуту мы должны были увидеть послов белых людей из Королевской Конной, и прежде всего самого большого врага нашего племени – Вап-нап-ао. Именем этого человека матери пугали детей, а воины произносили его со злым блеском в глазах.

Мы хорошо помнили, когда услышали имя Вап-нап-ао впервые. Мы тогда едва доставали Овасесу до пояса. Но с тех пор кей-вей-кеен много раз менял свое направление, и много раз снег окутывал чащу белым молчанием, а Овасесу мы сейчас уже смотрим прямо в глаза, мускулы наши стали твердыми, а ноги не чувствуют боли и усталости. Не так много уже осталось времени и до нашего посвящения. И вот только теперь мы наконец увидим Вап-нап-ао.

Отец и шаман вышли из палатки вождя и уселись перед входом на разостланной медвежьей шкуре. Мы с Совой стояли рядом и хорошо видели их хмурые лица.

На опушке леса появились всадники. Впереди ехал мой брат Танто. Слева – человек в красной куртке и в странном головном уборе. Сразу за ним – Овасес, как всегда пригнувшись к шее коня. И с ними еще двое белых в красных куртках.

Женщины и девушки спрятались в палатках, бубны били глухо. Всадники приближались быстрой рысью. Когда они проезжали мимо нас, я увидел лицо Овасеса и впервые заметил на нем что-то еще, кроме обычной непроницаемости. Овасес не мог на этот раз скрыть выражения боли и скорби в глазах. А губы скривил так, будто презирал гостей, нас, даже себя.

А белые? Первый из них, тот, что ехал сразу за братом, ростом был не меньше наших воинов. Даже лицо его было похоже на наши: острое, как нож, с глубоко запавшими глазами. Только волосы у него были светлые, почти такие, как золотые волосы моей матери. Лицо его было неподвижно. Однако он не умел смотреть спокойно и прямо. Глаза его быстро бегали по палаткам, пересчитывали коней, скользнули по мальчикам. Он рыскал глазами, как голодный волк. Но вид у него все же был грозный.

В нем видна была сила и отвага и еще больше – хитрость.

Зато, посмотрев на двух других белых, мы удивленно пожали плечами. У них была белая блестящая кожа, а под ней один жир, круглые, как у обжор, лица, круглые плечи, локти, колени, будто они всю жизнь только и знали, что отлеживаться в своих палатках. Где были их мускулы, где боевые шрамы и приветственные краски на лицах? Мы разрисовали себя ради их прибытия бело-голубыми полосами, а они? Лица приехавших были голы и бесстыдно белы. Как же их воспитывали? Чему учил их учитель? Я чувствовал, что меня охватывает гнев. Сова тоже презрительно фыркнул.

– Почему наши боятся этих толстых крыс?

– Не знаю, – буркнул я. – Теперь не знаю. Может быть, потому, что их много… Говорят, что их очень много. Но ведь один наш воин справится с пятью такими поросятами.

Сове этого было мало.

– С десятью, – сказал он с вызовом.

Мы смотрели им вслед, насмешливо щуря глаза. Слишком много тревоги было в нашем ожидании, чтобы сейчас, увидев обыкновенных толстых людей, не смеяться над ними.

Мы ожидали, что явятся грозные воины – великаны с могучими руками и глазами, налитыми кровью, как у серого медведя. А перед нами были мужчины, больше похожие на старых растолстевших женщин, чем на настоящих воинов. Один из них опасный – это видно было сразу. А двое других? Может ли даже самое лучшее оружие заменить сильную руку и быстрый глаз? Мы забыли тогда все свои страхи. «Поглядим, – думал я, – поглядим, что скажут эти белые, когда мы вырастем и возьмем в руки оружие воинов».

Прибывшие, сойдя с коней, подошли к палатке, перед которой сидел отец, и, подняв вверх правую руку, приветствовали его. Вокруг отца и шамана собралось много жителей селения, но, вопреки обычаям племени, это были наши ровесники – Молодые Волки. Было видно, что хотя послов принимают самые выдающиеся из племени, однако принимают без почета.

Мы с Совой протиснулись поближе, чтобы хорошо видеть лица белых. Как раз в это время тот из послов, который ехал впереди вместе с Танто, начал говорить… на нашем языке!

– Я приветствую тебя, вождь Высокий Орел! Я прибыл к тебе от Великого Белого Отца. Он шлет тебе привет и справляется о твоем здоровье.

– Скажи ему, Вап-нап-ао, – ответил отец, – что Высокий Орел дышит воздухом свободной чащи и потому чувствует себя здоровым.

Значит, это был Вап-нап-ао? Это был он! Тот единственный белый, похожий на наших воинов. Человек с сухим лицом и широкими могучими плечами. Это был Белая Змея?!

Я смотрел на него, ничего не ощущая, кроме ненависти. Что сделать? Не будет ли лучше сломать все законы племени и пустить стрелу прямо в сердце врага, который столько лет преследует нас? Я бы тогда погиб по приказу своего отца. Но раньше бы погиб Вап-нап-ао и, может быть, племя смогло бы жить спокойно?

Но разве на свете только одна Белая Змея? «Ид много, как звезд на небе», – говорил Танто.

И тут я понял, каким смешным было наше презрение к двум толстым послам из Королевской Конной. Воины нашего племени умели бороться – и что же? Свободному племени шеванезов оставалось только одно: бегство. Такое бегство, как бег окруженного стаей голодных волков старого лося сквозь зимнюю чащу.

Я уже не хотел знать, о чем совещаются. Не хотел слышать; как отец спокойным голосом приветствует вожака волков, много лет преследующего наше племя, человека, который убил Быструю Стрелу и воина из рода Танов и который был виновником смерти многих других.

Я подошел к коням белых. Они отличались от наших – высокие, с прямыми тонкими ногами. Значит, более быстрые, но менее выносливые, чем наши мустанги. Головы у них тоже были красивее. Но и кони мне не нравились: слишком слабые, они плохо переносили бы нашу чащу, морозы и весенние бури.

Какая же во всем этом скрывалась тайна? Как же случилось, что слабые люди, ездившие на красивых, но тоже слабых конях, были силой, перед которой дрожало племя шеванезов? Я не мог этого понять. Мне было стыдно. Или им помогают злые духи? Кто приносит им то оружие и в чем кроется их сила, которой недостает их мускулам?

В самом большом типи несколько женщин готовили пир. Они расставили около разостланных шкур глиняные миски, ложки, сделанные из рога, и ножи.

Около каждой миски лежал кожаный мешочек с табаком.

Отец недолго приветствовал послов. Отозвался бубен, сзывая на пир.

Первыми подошли белые (их сопровождал Танто), потом начали сходиться вожди родов: Лежащий Медведь – о нем рассказывали, что он голыми руками задушил медведя, Черная Ладонь – его шаг был легче шага пумы, самый прославленный охотник племени и самый молодой из вождей – Сломанная Стрела. Прибыли также вожди Чикорнов, Викминчей и Капотов. Последними появились отец и Горькая Ягода. Однако они не принимали участия в угощении, а только следили, чтобы у гостей ни в чем не было недостатка.

Нам с Совой удалось сесть недалеко от белых. Мне уже перехотелось насмехаться над ними – чем продолжали еще заниматься все мальчики, хотя за слишком громкий смех Овасес немедленно наказывал ремнем. Есть мне тоже не хотелось. Я просто смотрел на белых и на Вап-нап-ао.

Танто, сидевший около Вап-нап-ао, тоже не притронулся к еде, хотя это могло обидеть гостей. Однако белые ни на что не обращали внимания. Было видно, что им пришлись по вкусу жареные оленьи ребра.

Пир с послами из Королевской Конной закончился с первыми сумерками.

Отец приказал разжечь костер. Тогда Голубая Птица, помощник Горькой Ягоды, положил перед шаманом калюмет – большую «трубку мира», с вырезанными на ней изображениями птиц и животных и перьями белой орлицы – знаком братства. Я закрыл глаза. Я не хотел смотреть, как знак братства перейдет из рук шамана племени в руки Вап-нап-ао, хотя это должно было означать всего лишь то, что белым послам не угрожает сегодня в нашем селении никакая опасность.

Наступила тишина. Все ждали: разожжет Горькая Ягода «трубку мира» или в последнюю минуту, по совету духов, откажется? Состоится совет или белые уйдут с пира молча?

Шаман застыл. Я вместе со всеми всматривался в неподвижное лицо Горькой Ягоды. В нарастающей тишине, казалось, слышен был стук человеческих сердец. Вожди словно замерли. Вап-нап-ао тоже не шевелился. Но двое белых начали оглядываться, перешептываться, вертеться, как скунсы – зловонные хорьки. Наконец один из них что-то громко сказал и даже осмелился плюнуть, но достаточно было одного жеста Вап-нап-ао – и белый немедленно смолк.

Горькая Ягода встал. Раздался голос бубна. Шаман вытянул перед собой руки и склонился над костром так, что пламя коснулось его ладоней. Тогда очищенные огнем руки он воздел вверх и произнес:

– О Маниту, владеющий всем и видящий нас, слабых. Помоги нам, Великий Дух, скажи, как должны мы поступить. Просим тебя, помоги нам.

Он стоял так некоторое время, шепча непонятные слова и заклинания. Наконец сел, взял трубку в руку и маленьким угольком разжег в ней табак.

Значит, совет состоится.

Когда «трубка мира» обошла полный круг и последний из вождей вернул ее Горькой Ягоде, все взгляды обратились в сторону отца: он должен был говорить первым.

Голос отца был спокойный:

– Что привез белый брат для красных воинов? – обратился отец к Вап-нап-ао.

Вап-нап-ао открыл охотничью сумку, вынул белый лист бумаги, поднял его вверх и сказал:

– Великий Белый Отец посылает вам эту говорящую бумагу, где сказано, что вам выделяются на юге новые места для охоты. Там вы не будете голодать, вы будете даром получать одежду и еду. Белые и красные воины встретились недавно в Каньоне Безмолвных Скал. Никто не знает, какие это были воины. В каньоне погибло трое белых и еще двое в чаще. Птицы, пролетающие над Солеными Скалами, оповестили, что в племени шеванезов тоже умерли воины, хотя никто не знает почему. Великий Белый Отец мог бы спросить, где его слуги, которых лишили жизни, мог бы прислать большие отряды воинов и сжечь всю чащу. Но Белый Отец добр, и если шеванезы и сиваши захотят мирно пойти на новые места, если захотят учиться там у белых обрабатывать землю и выкармливать скот, Белый Отец забудет о гибели своих воинов.

Он на минуту умолк, будто ожидая, не заговорит ли кто-нибудь. Однако никто не собирался говорить.

Вап-нап-ао продолжал:

– Если на письме Белого Отца вы поставите свои тотемные знаки и согласитесь переселиться на новые земли, вы получите много денег и сможете на них копить много хороших вещей. Белый Отец не хочет обидеть вас. Но сопротивляться ему нельзя. Его сила принудит каждого к покорности. А если кто и попытается бороться против Белого Отца, то жена и дети непокорного будут петь песню траура, а сам он или погибнет, или на много Больших Солнц переселится в каменное типи, куда можно войти, но откуда никогда не выходят.

Вап-нап-ао не шипел, как змея. Его голос был тверд. Я чувствовал, что говорит человек, сердце которого не знает страха. В глазах Ван-нап-ао отражались красные языки костра.

Я ясно видел, как два вождя – вождь Чикорнов Воющий Волк и вождь Викминчей Дикая Выдра – склонили головы, будто уже находились в тени того каменного типи. Казалось, что никто не ответит на дерзкие слова Белой Змеи. Почему никто этого не сделает, почему не назовет нашего врага псом и шакалом? Неужели сердца воинов замерли в груди?

Но тут раздался голос Большого Крыла, дрожащий голос старика, рука которого настолько слаба, что не убьет и птицы, зато мысль мудра большим опытом.

– Глаза мои видели много, уши мои слышали траурные песни и песни победы. Вап-нап-ао приходит к нам но первый раз. Он уже был на совете нашего племени, когда я еще ходил на охоту и от моего копья бежали серые медведи. Он уже показывал племени шеванезов говорящую бумагу. А до него это делали другие, старшие братья Белой Змеи. Белые люди приходили, чтобы приказывать свободному племени шеванезов. Волки растащили их кости по чаще и степи, а племя шеванезов остается свободным. Вап-нап-ао был у нас много Больших Солнц тому назад. Он говорил тогда то же, что и сегодня. Но племя шеванезов все же свободно, а на спине Вап-нап-ао остался большой шрам от моей стрелы. Вап-нап-ао был тогда молодым воином, а моя рука уже слабела. И все же Вап-нап-ао бежал от меня. Или Вап-нап-ао забыл об этом?

Это были оскорбительные слова. Однако белый только усмехнулся.

– Но я снова здесь, – сказал он, – и, пока не покоритесь, буду приходить и впредь. Или… или придет кто-нибудь другой и не с бумагой, а с большими ружьями, одна пуля которых может разметать и сжечь все селение. Племя шеванезов свободное. Но перед силой Белого Отца оно, как птенец перед серым медведем. Лучше петь свадебные песни там, куда приказывает идти Белый Отец, чем петь траурные песни над могилой целого племени. Голос Большого Крыла слаб и дрожит от старости. Что скажут другие, сильные мужи?

Однако все молчали. Было заметно, что Вап-нап-ао начинает терять спокойствие. Его два товарища уже давно держали себя не как настоящие мужчины. Они непрерывно шептались, будто старые женщины над потоком, когда стирают весной одеяла.

Наконец Вап-нап-ао обратился прямо к моему отцу:

– Ты, вождь, имеешь самый сильный голос, и все слушаются тебя. Ты не хочешь отвечать на бумагу Белого Отца? Не отвечай. Но вот другая бумага. В Каньоне Безмолвных Скал мы захватили одного из твоих воинов. Это было тогда, когда погибли белые люди. Их убил твой воин. Мы могли казнить его. Но мы сказали: «Если ты пойдешь на земли, которые мы тебе выделим, будешь жить». Твой воин поставил на этой бумаге свой тотемный знак – доказательство, что он согласился идти в резервацию. Посмотрите на его знак.

Но тогда… тогда Танто сорвался с места, вырвал из рук Вап-нап-ао бумагу и бросил ее в огонь! Бумага свернулась и в одно мгновение превратилась в пепел. Один из белых хотел схватить брата, в его руке блеснул железный предмет – это было короткое ружье, которое белые называли револьвером. Но Вап-нап-ао, не поднимаясь с земли, крикнул что-то страшным голосом, и белый немедленно сел на место. А Вап-нап-ао снова рассмеялся. Но это был смех без радости. Так «смеются» собаки, окруженные волками.

– Такая бумага не одна на свете, – промолвил он. – Согласие вашего воина записано на многих бумагах. И никто уже не вернет его назад. Я свое сказал. Вы сами хорошо знаете, что для Белого Отца сила вашего племени ничто. Он дарует вам спокойную жизнь. Выбирайте. А я обещаю вам, вожди, что в резервациях вы сохраните свою власть, и Белый Отец каждый месяц будет давать вам деньги.

Он поднял глаза на Танто, который все еще стоял у костра:

– Тебе, сын Высокого Орла, мы тоже можем дать денег, если только ты будешь рассудительным и поймешь, как слабы твои руки.

Я почувствовал, как все затаили дыхание. Мне показалось, что Танто бросится на белого. Но он только крикнул:

– Довольно!

Он хотел сказать еще что-то, но отец сдержал его гневным и быстрым движением руки. Танто осмелился кричать на совете тогда, когда молчат вожди! Танто сел и опустил глаза, чтобы не видеть насмешливой улыбки на лице Вап-нап-ао. Отец же взглянул на вождей и спросил спокойным и будто усталым голосом:

– Вожди слышали, что сказал Белая Змея? Я, Высокий Орел, жду ваших слов.

И тогда случилось страшное…

Два воина со славными именами, вожди, подвиги которых были известны всем, вынули из-за поясов ножи и вонзили их в землю. Это были Воющий Волк и Дикая Выдра.

Воющий Волк сказал:

– Мои братья знают, что я не ведаю страха. И я никогда не поворачивался спиной к смерти. Слова Вап-нап-ао – это слова злого врага. Но Вап-нап-ао говорит правду. Наше племя слабо перед силой белых людей. У них оружие, которое мечет молнии и от которого все гибнут, как муравьи в пылающем лесу. Я вождь рода Чикорнов и хочу, чтобы мой род жил, а не умирал… Я хочу, чтобы женщины моего рода пели свадебные песни, а не песни смерти. Поэтому я поставлю свой знак на говорящей бумаге Белого Отца.

Дикая Выдра поднял руку в знак того, что и он хочет говорить, и лишь сказал:

– Я сделаю так же.

Никогда еще я не знал, каким страшным может быть молчание. Я закрыл глаза. Сова стиснул свои пальцы на моем плече, и я слышал, что он дышит, как смертельно раненный. Его родители принадлежали к роду, где вождем был Дикая Выдра. Что делать? Ничего, кроме отчаяния и стыда, не осталось для нас на свете. Чаша не была чащей, озеро не было озером. Вокруг костра свободных шеванезов сидели старые женщины, перепуганные голосом Вап-нап-ао. Я не мог открыть глаза, так как боялся, что, если сделаю это, из них польются слезы, как у слабой женщины.

Но тогда заговорил мой отец. Хотя произошло страшное, голос его был, как всегда, спокойным.

– Видели ли когда-нибудь вожди Чикорнов и Викминчей земли, которые дарит им Белый Отец? Видели ли их глаза людей, которые живут там? Отвечай, Воющий Волк.

Тот отрицательно покачал головой:

– Нет, Высокий Орел. Я слышал, что это такие земли, где трудно встретить оленя и медведя. Люди там питаются мясом маленьких животных – и руки их слабеют. Но я не хочу, чтобы весь мой род переселился в Пещеру Безмолвных Воинов – Пещеру Смерти Я хочу, чтобы наши мужчины, женщины и дети остались живы.

Отец взглянул на Горькую Ягоду. Тот встал, повернулся к своему типи и подал какой-то знак. А отец сказал:

– Ты хочешь, чтобы остались живы мужчины, женщины и дети твоего рода. Я же хочу этого не только для одного рода, а для всего племени. Но жизнь на тех землях, которые дают нам белые люди, хуже, чем жизнь койотов в долине Земли Соленых Скал, где паршивеют их морды и животы присыхают к костям.

В это время около костра началось какое-то движение и послышался громкий шепот. От типи Горькой Ягоды два воина вели страшно худого человека, которого никто до сих пор в нашем селении не видел. Наверное, отец приказал шаману спрятать его в своей палатке.

Сколько лет было чужому – отгадать невозможно. Волосы его были еще совсем черные, но лицо и фигура, как у старика. Глаза блестели, словно поверхность стоячей воды, но взгляд был какой-то невидящий. Ноги у него подгибались, и весь он дрожал, будто столетняя женщина. Одетый в лохмотья, он походил на сломанную ветром осину с ободранной корой.

По знаку шамана он начал говорить:

– Я из племени кри, меня зовут Длинный Нож. Семь Больших Солнц тому назад наш вождь подписал бумагу Белого Отца, и мы пошли жить туда, куда приказали белые из Королевской Конной. Я был тогда молодым воином и только ввел жену в свою палатку. Мы пошли без борьбы, поверив в доброту белых людей. Но они окружили выделенную для нас землю проволокой, запретили нам носить оружие и охотиться. Да на той земле легче было встретить крысу, говорящую по-человечьи, чем зверя, достойного стрелы охотника. Белые давали нам еду, но от той еды у детей выпадали зубы, и они старели, до того как становились взрослыми. К нам приходили разные белые люди. Приказывали одеваться в праздничные одежды, сажали перед черными коробками и потом показывали пас на бумаге. Давали за это деньги, и наши люди брали их, но еды все равно никогда не было вдоволь, хотя раньше нам ее обещали много. Мы стали болеть болезнями белых; мужчины плевали кровью, а женщины рожали слабых, больных детей.

Казалось, что вся земля затихла и даже луна на небе остановилась на своем пути, чтобы послушать человека из племени кри. Только двое белых перешептывались между собой, размахивая руками. Вап-нап-ао поднял руку вверх:

– Ты откуда прибыл?

Кри наклонился к нему, протянув руку и пальцем целясь, как ножом.

– Я убежал. Убежал из-под Онтарио и никогда туда не вернусь.

– Убежал? – тихо повторил Вап-нап-ао.

А кри начал кричать:

– Вы, проклятые! Вы украли нашу землю! Вы сломили нас силой, обманули обещаниями! Вы приказываете сдыхать свободным племенам! Или мало у вас земли? Или мало вам ваших рек и морей, равнин и гор, что вы захватываете чужие? Кто вы – послы Белого Отца или послы Духа смерти?

Кри задыхался, на него напал кашель, согнув его пополам. Он упал бы лицом в костер, если бы воины не поддержали его.

Вап-нап-ао презрительно махнул рукой.

– Слушай, кри. Ты… – начал он.

Но тут прозвучал голос отца, громкий и грозный:

– Молчи, Вап-нап-ао! Ты уже сказал свое слово. Теперь буду говорить я, вождь свободных шеванезов.

Все повернулись к отцу. Он вынул из-за пояса нож, протянул перед собою левую руку и надрезал ее у ладони.

Кровь потекла тонкой струйкой и начала впитываться в землю. Отец сказал:

– Я, Высокий Орел, вождь свободного племени шеванезов, еще раз заключаю братство крови с моей землей и говорю: только смерть может разлучить меня с нею.

В полном молчании вытянул вперед руку Воющий Волк и сделал то же. За ним Дикая Выдра, потом все вожди родов. Капли крови впитывались в землю, землю свободных индейцев, скрепляли с ней братство крови вожди родов, воины и юноши.

Вап-нап-ао сидел неподвижно и только водил вокруг глазами – смотрел, как свободное племя шеванезов отвечает на приказ белых.

Он бежал через скалы и реки,
Продирался сквозь заросли в чаще,
Мимо хитрого Пан-пук-кеевис.
Через лесные ручьи и болота
До плотины добрался бобровой,
Вышел к озеру Вод Спокойных,
Где росли белоснежные лилии,
Где камыш ветерком колыхался,
Где жила его девушка,
Та, чьи косы чернее ночи
И глаза, как лесные озера.