Заповедник гоблинов. Клиффорд Саймак

Страница 1
Страница 2

Глава 1

Инспектор Дрейтон сидел за письменным столом, как несокрушимая скала, и терпеливо ждал. Он был костляв, а его лицо словно вырубили тупым топором из узловатого чурбака. Глаза его, больше всего напоминавшие кремневые наконечники стрел, время от времени, казалось, тускло поблескивали – он был сердит и расстроен. Но Питер Максвелл знал, что такой человек никогда не допустит, чтобы его раздражение вырвалось наружу. Он будет делать свое дело с бульдожьим упорством и хваткой, игнорируя все окружающее.

Именно такой ситуации Максвелл и надеялся избежать. Но теперь ему стало ясно, что он тешил себя пустыми иллюзиями. Конечно, он с самого начала понимал, что на Земле не могли не встревожиться, когда полтора месяца назад он не появился на станции своего назначения, и, естественно, у него не было никаких шансов вернуться домой тихо и незаметно. И вот сейчас он сидит напротив инспектора, и ему во что бы то ни стало нужно сохранять спокойствие и держать себя в руках. Он сказал:

– Я, право, же, не понимаю, почему мое возвращение на Землю могло заинтересовать службу безопасности. Меня зовут Питер Максвелл, я профессор факультета сверхъестественных явлений Висконсинского университета. Вы ознакомились с моими документами…

– У меня нет никаких сомнений касательно того, кто вы такой, – сказал Дрейтон. – Может быть, я удивлен, но сомнений у меня нет ни малейших. Странно другое. Профессор Максвелл, не могли бы высказать мне поточнее, где вы находились все это время?

– Но я и сам почти ничего не знаю, – ответил Питер Максвелл. – Я был на какой-то планете, однако мне не известны ни ее название, ни координаты. Может быть, до нее не больше светового года, а может быть, она находится далеко за пределами нашей Галактики.

– Но как бы то ни было, – заметил инспектор, – вы не прибыли на станцию назначения, указанную в вашем билете?

– Да, – сказал Максвелл.

– Не могли бы вы объяснить, что произошло?

– Только предположительно. Я полагаю, что моя волновая схема отклонилась от заданного направления, а может быть, ее перехватили. Сначала я приписал это неполадкам в передатчике, но потом усомнился. Передатчиками мы пользуемся уже сотни лет, и малейшая возможность ошибки была исключена давным-давно.

– То есть вы полагаете, что вас похитили?

– Если угодно.

– И все-таки не хотите мне ничего сказать?

– Но я же объяснил, что говорить, в сущности, нечего.

– А эта планета никак не связана с колесниками?

Максвелл покачал головой.

– Точно сказать не могу, но вряд ли. Во всяком случае, там их не было. И я не заметил никаких признаков того, что они могли бы иметь ко всему этому хотя бы малейшее отношение.

– Профессор Максвелл, а вы когда-нибудь видели колесников?

– Всего один раз. Это было несколько лет назад. Кто-то из них стажировался в Институте времени, и я однажды столкнулся с ним в коридоре.

– Так что вы узнали бы колесника, если бы увидели его?

– Да, конечно!

– Судя по вашему билету, вы намеревались посетить одну из планет системы Енотовой Шкуры?

– Ходили слухи о драконе, – объяснил Максвелл. – Правда, ничем не подтвержденные. И довольно смутные. Но я подумал, что имело бы смысл установить…

Дрейтон поднял бровь.

– О драконе? – переспросил он.

– Вероятно, человеку, далекому от моей науки, трудно оценить все значение дракона, – сказал Максвелл. – Пока еще не обнаружено ни одного реального подтверждения того, что подобное существо действительно где-нибудь когда-нибудь обитало. А ведь легенды о драконах – одна из характернейших черт фольклора Земли и некоторых других планет. Феи, гоблины, тролли, баньши – их всех мы обнаружили во плоти, но драконы по-прежнему остаются легендой. И любопытно, что у нас на Земле эта легенда бытовала не только среди людей. Легенды о драконах есть и у маленького народца холмов. Мне иногда кажется, что наши сказания о драконах мы заимствовали именно у них. Но все это лишь предания, и нет никаких фактов, подтверждающих…

Он умолк. Какое дело лишенному воображения полицейскому до легенд о драконах?

– Извините, инспектор, – сказал он. – Боюсь, я несколько увлекся.

– Мне приходилось слышать, что в основе этих легенд лежат воспоминания о динозаврах, унаследованные от предков.

– Да, я знаю о таких предположениях, – ответил Максвелл. – Но ведь этого не могло быть. Динозавры вымерли задолго до того, как появились самые отдаленные предки человека.

– Но маленький народец…

– Возможно, – перебил Максвелл, – но маловероятно. Я хорошо знаком с обитателями холмов и разговаривал об этом с ними. Их род, несомненно, гораздо древнее нашего, но нет никаких данных, что их предки уже существовали в дни динозавров. Во всяком случае, никаких воспоминаний об этом у них не сохранилось, хотя их легенды и сказания восходят к событиям давностью в несколько миллионов лет. Они очень долговечны, почти бессмертны по нашим меркам, но, конечно, в свой срок они тоже умирают. При подобном положении вещей изустные предания, переходящие от поколения к поколению, как правило, сохраняются…

Дрейтон нетерпеливо отмахнулся от драконов и от маленького народца холмов.

– Вы отправились в систему Енотовой Шкуры, – сказал он, – но не попали туда.

– Совершенно верно. Я оказался на той планете, о которой говорил. На хрустальной планете, заключенной в оболочку.

– Хрустальной?

– Из какого-то камня. Может быть, из кварца. А может, и из металла. Я видел там металлы.

Дрейтон спросил мягко:

– А когда вы отправлялись, вы не знали, что окажетесь на этой планете?

– Если вы подозреваете сговор, – ответил Максвелл, – то вы ошибаетесь. Для меня это было полной неожиданностью. В отличие от вас, как будто. Ведь вы ждали меня здесь!

– Да, особой неожиданностью ваше прибытие не было, – согласился Дрейтон. – Нам уже известны два таких случая.

– Значит, у вас есть сведения об этой планете?

– О ней – никаких, – сказал Дрейтон. – Нам известно только, что где-то имеется планета с незарегистрированным передатчиком, а также приемником, позывные которой в списках не значатся. Когда здесь, на Висконсинской станции, оператор принял их уведомление о передаче, он послал им сигнал подождать, пока не освободится какой-нибудь из приемников, а сам связался со мной.

– А остальные двое?

– Также поступили сюда. Оба они были адресованы на Висконсинскую станцию.

– Но если они вернулись…

– В том-то и дело! – сказал Дрейтон… – Они не вернулись. То есть в том смысле, что мы не могли их ни о чем расспросить. В волновой схеме произошли какие-то нарушения, и они восстановились неверно. Перепутались друг с другом. Оба – внеземляне, но клубок получился такой, что нам пришлось много повозиться, прежде чем мы установили, кем они могли быть. Да и сейчас еще мы полностью не уверены.

– Они были мертвы?

– Мертвы? Еще бы! Довольно жуткая история. Вам повезло.

Максвелл с трудом подавил дрожь.

– Да, пожалуй, – сказал он.

– Казалось бы, – продолжал Дрейтон, – те, кто берется за передачу материи на расстояние, должны бы прежде научиться делать это как положено. И неизвестно, сколько пассажиров они уже успели неправильно принять!

– Но ведь вы должны были бы это знать! – возразил Максвелл. – Я хочу сказать, что вам должны быть известны все случаи исчезновения в пути. Любая станция немедленно сообщила бы о том, что ожидаемый пассажир не прибыл.

– Тут-то и зарыта собака! – воскликнул Дрейтон. – Не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь исчез. Мы не сомневаемся, что двое внеземлян, которых мы приняли мертвыми, благополучно прибыли на станцию назначения, так как ни единого нарушения в расписании прибытий зарегистрировано не было.

– Но ведь я же отправился в систему Енотовой Шкуры, и оттуда должны были сообщить…

Он умолк, оглушенный внезапной мыслью.

Дрейтон медленно кивнул.

– Я так и думал, что вы разберетесь в ситуации. Питер Максвелл благополучно прибыл на станцию системы Енотовой Шкуры и почти месяц назад вернулся на Землю.

– Это какая-то ошибка, – машинально сказал Максвелл.

Он был не в силах поверить, что их теперь двое, что на Земле существует еще один Питер Максвелл, во всем ему подобный.

– Нет, это не ошибка, – сказал Дрейтон. – Мы пришли к выводу, что эта планета не перехватывает волновые схемы. Она их дублирует.

– Так, значит, я существую в двойственном числе? И, может быть…

– Уже нет, – сказал Дрейтон. – Вы существуете в единственном числе. Примерно через неделю после своего возвращения Питер Максвелл погиб. Несчастный случай.

Глава 2

В нескольких шагах от крохотного кабинета, где Максвелл беседовал с Дрейтоном, за поворотом коридора он увидел ряд свободных стульев и, поставив свой чемодан на пол, осторожно опустился на один из них.

Это невозможно, твердил он себе. Сразу два Питера Максвелла – а теперь один из этих Максвеллов мертв! Как поверить, что хрустальная планета располагает аппаратами, которые способны дублировать систему волн, движущихся со сверхсветовой скоростью, вернее, со скоростью, неизмеримо превосходящей скорость света, поскольку в любом уголке Галактики, уже охваченном сетью передатчиков материи, нигде не замечалось ни малейшего разрыва между моментом передачи и моментом приема. Перехват – да, пожалуй! Перехватить волновую схему в пути теоретически еще можно. Но снять с нее копию? Нет!

Две невероятности, думал он. Два события, которые просто не могли произойти. Впрочем, если одно все-таки произошло, то другое было лишь его естественным следствием. Раз с волновой схемы была снята копия, то обязательно должны были возникнуть два Максвелла, один из которых отправился в систему Енотовой Шкуры, а другой – на хрустальную планету. Но если тот, другой Питер Максвелл действительно отправился в систему Енотовой Шкуры, он должен еще быть там или только-только вернуться. Ведь он уехал туда на шесть недель и собирался задержаться дольше, если того потребуют розыски источника легенд о драконе.

Внезапно он заметил, что у него дрожат руки, и, стиснув их, зажал в коленях.

«Держись!» – приказал он себе. Что бы его ни ждало, он должен довести дело до конца! И ведь он ничего, в сущности, не знает. У него нет никаких фактов. Только утверждения инспектора службы безопасности, а к ним следует относиться критически. Ведь это могло быть всего лишь неуклюжей полицейской уловкой, попыткой заставить его сказать лишнее. Однако это могло быть и правдой… все-таки могло!

Но если так, он тем более должен держаться. Потому что у него есть дело, которое надо довести до конца, ничего не напортив.

Однако все станет гораздо сложнее, если за ним будут следить. С другой стороны, не известно, будут ли за ним следить. А впрочем, так ли уж это важно? Труднее всего будет пробиться к Эндрю Арнольду. Попасть на прием к ректору Планетарного университета не очень-то просто. Он слишком занятой человек, чтобы тратить время на разговоры с заурядным преподавателем, тем более что указанный преподаватель не сможет даже сообщить заранее, о чем, собственно, он намерен беседовать с ректором.

Дрожь в руках унялась, но он все еще не разжимал их. Немного погодя он выберется отсюда, спустится к шоссе и сядет где-нибудь на одной из внутренних скоростных полос. Через час с небольшим он уже будет у себя в университетском городке и скоро узнает, правду ли говорил Дрейтон. И увидит своих друзей – Алле-Опа, Духа, Харлоу Шарпа, Аллена Престона и всю прочую братию. И вновь будут буйные ночные пирушки в «Свинье и Свистке», долгие мирные прогулки по тенистым аллеям и катанье на байдарках по озеру. Будут беседы, и споры, и обмен старинными сказаниями, и неторопливый академический распорядок дня, оставляющий человеку досуг, чтобы жить.

Он поймал себя на том, что с удовольствием думает о предстоящей поездке, потому что шоссе огибало холмы по границе Заповедника гоблинов. Там, конечно, жили не только гоблины, но и прочие существа, с древних времен называемые маленьким народцем, и все они были его друзьями – ну если не все, то очень многие. Тролли порой могли вывести из себя кого угодно, а заключить настоящую прочную дружбу с такими созданиями, как баньши, было трудновато.

В это время года, подумал он, холмы должны быть великолепны. Он отправился в систему Енотовой Шкуры на исходе лета, и холмы все еще были облачены в темно-зеленые одежды, но теперь, в середине октября, они, конечно, уже блистают всеми пышными красками осени: винный багрянец дубов, багрец и золото кленов и пламенеющий пурпур дикого винограда, как нить, сшивающая все остальные цвета. И воздух будет пахнуть сидром, будет пронизан тем неповторимым пьянящим благоуханием, которое приходит в леса только с умиранием листьев.

Он сидел и вспоминал, как два года назад в такую же осень они с мистером О’Тулом отправились на байдарках вверх по реке в северные леса, надеясь где-нибудь по пути вступить в контакт с лесными духами, о которых повествуют древние легенды оджибуэев. Они плыли по кристально-прозрачным потокам, а вечером разжигали костер на опушке темного соснового бора; они ловили рыбу на ужин, и отыскивали лесные цветы на укромных полянках, и рассматривали бесчисленных птиц и зверей, и отлично отдохнули. Но никаких духов они так и не увидели, что, впрочем, было вполне естественно. С маленьким народцем Северной Америки редко кому удавалось вступить в соприкосновение, потому что это были подлинные дети первозданной природы, непохожие на полуцивилизованных, свыкшихся с людьми обитателей холмов Европы.

Стул, на котором сидел Максвелл, был повернут к западу, и сквозь гигантские стеклянные стены он видел реку и обрывы за ней, по которым в старину проходила граница штата Айова, – темно-лиловые громады в венце молочно-голубого осеннего неба. На краю одного из обрывов он различил чуть более светлое пятно – это был Институт тавматургии, где преподавали главным образом восьминожки с планет Альфы Центавра. Вглядываясь в дальний силуэт здания, Максвелл вспомнил, что много раз обещал себе принять участие в одном из их летних семинаров, но так и не собрался.

Он протянул руку и переставил чемодан, намереваясь встать, но остался сидеть. Он никак не мог отдышаться, а в коленях ощущалась неприятная слабость. То, что он услышал от Дрейтона, потрясло его гораздо больше, чем ему показалось в первый момент, и шок никак не проходил. Спокойнее, спокойнее, сказал он себе. Нельзя так распускаться. Может быть, это неправда, даже наверное неправда. И пока он сам во всем не убедился, нервничать нечего.

Максвелл медленно встал, нагнулся, чтобы взять чемодан, но задержался, все еще не решаясь окунуться в шумную суматоху зала ожидания. Люди – земляне и внеземляне – деловито спешили куда-то или стояли небольшими группами. Белобородый старец в чопорном черном костюме – маститый ученый, судя по его виду, решил Максвелл, – что-то говорил компании студентов, явившихся его проводить. Семейство рептилий расположилось на длинных диванчиках, предназначавшихся для существ такого типа, то есть не способных сидеть. Двое взрослых, лежавших лицом друг к другу, переговаривались с шипением, характерным для речи рептилий, а дети тем временем ползали по диванчикам и под диванчиками и, играя, свивались в клубки на полу. В небольшой нише бочкообразное существо, лежа на боку, неторопливо перекатывалось от одной стены к другой, что, вероятно, соответствовало манере землян в задумчивости расхаживать взад и вперед по комнате. Два паукообразных создания, удивительно похожие на фантастические конструкции из тоненьких палочек, расположились друг против друга на полу. Они начертили мелом на плитах что-то вроде игральной доски, расставили на ней странные фигурки и, азартно вереща, принялись двигать их с молниеносной быстротой.

Дрейтон спрашивал о колесниках. Нет ли какой-нибудь связи между хрустальной планетой и колесниками?

Вечно колесники! Настоящая мания – колесники, колесники, колесники, думал Максвелл. И может быть, для этого все-таки есть основания. Ведь о них не известно почти ничего. Они были смутным и неясным фактором, возникшим где-то в глубинах космоса, еще одной движущейся по вселенной мощной культурой, которая кое-где на дальних границах вступала в отдельные контакты с ширящейся человеческой культурой.

И Максвелл воскресил в своей памяти первый и единственный случай, когда ему довелось увидеть колесника – студента, который приехал из Института сравнительной анатомии в Рио-де-Жанейро на двухнедельный семинар в Институте времени. Он помнил возбуждение, охватившее Висконсинский университетский городок: разговоров было много, однако выяснилось, что увидеть загадочное существо практически невозможно – колесник почти не покидал здания, где проходил семинар. Но однажды, когда Максвелл шел к Харлоу Шарпу, который пригласил его пообедать вместе, ему в коридоре встретился колесник, и это было настоящее потрясение.

Все дело только в колесах, сказал он себе. Ни у какого другого существа в известных пределах вселенной колес не было. Он вдруг увидел перед собой пухлый пудинг, подвешенный между двумя колесами, ось которых проходила примерно через середину туловища. Колеса были одеты мехом, а обод, как он заметил, заменяли роговые затвердения. Низ пудингообразного тела свисал под осью, точно набитый мешок. Но худшее он обнаружил, подойдя поближе: вздутая нижняя часть была прозрачной, и внутри что-то непрерывно извивалось и копошилось – казалось, ты видишь огромную банку, наполненную червяками самых ярких расцветок.

И эти извивающиеся червяки в этом обвислом безобразном брюхе действительно были если и не червями, то, во всяком случае, какими-то насекомыми, какой-то формой жизни, тождественной земным насекомым. Колесники представляли собой организмы-ульи, и их культура слагалась из множества таких ульев, каждый из которых был отдельной колонией насекомых или чего-то, что соответствовало насекомым в представлении землян.

Такие ульевые создания вполне могли дать пищу для тех страшных историй о колесниках, которые возникали где-то на отдаленных границах вселенной. И если эти жуткие истории не были вымыслом, значит, человек, наконец, действительно столкнулся с тем гипотетическим врагом, встречи с которым он опасался с того момента, как вышел в космос.

Исследуя вселенную, человек обнаружил немало странных, а иногда и жутких созданий, но ни одно из них, размышлял Максвелл, не наводило такого ужаса, как это снабженное колесами гнездо насекомых. В самой его идее было что-то тошнотворное.

Земля уже давно стала гигантским галактическим учебным центром, куда десятками тысяч прибывали внеземные существа, чтобы учиться и преподавать в его бесчисленных университетах и институтах. И со временем, подумал Максвелл, в это галактическое содружество, символом которого стала Земля, могли бы войти и колесники, если бы только удалось установить с ними хоть какое-то взаимопонимание. Но до сих пор достичь этого не удавалось.

Почему, с недоумением спросил себя Максвелл, даже мысль о колесниках вызывает необоримое отвращение, хотя человек и все другие обитатели вселенной научились отлично ладить друг с другом?

Зал ожидания вдруг представился ему вселенной в миниатюре. Тут были существа, прибывшие с множества планет самых разных звезд – и прыгуны, и ползуны, и дергунчики, и катуны. Земля стала плавильной печью галактик, думал он, тем местом, где встречаются существа с тысяч звезд, чтобы знакомиться с чужими культурами, чтобы обмениваться мыслями и идеями.

– Номер пять-шесть-девять-два! – завопил громкоговоритель. – Пассажир номер пять-шесть-девять-два, до вашего отбытия остается пять минут. Кабина тридцать седьмая. Пассажир пять-шесть-девять-два, просим вас немедленно пройти в кабину тридцать семь!

Куда может отправляться пассажир №5692, прикинул Максвелл. В джунгли второй планеты Головной Боли, в мрачные, открытые всем ветрам ледяные города Горести IV, на безводные планеты Убийственных Солнц или на любую другую из тысяч и тысяч планет, до которых с того места, где он стоял, можно было добраться в мгновение ока, потому что их объединяла система передатчиков материи? Но сама эта система служит вечным памятником кораблям-разведчикам, которые первыми проложили путь сквозь тьму космического пространства – как пролагают они его и теперь, медленно, с трудом расширяя пределы вселенной, известной человеку.

Зал ожидания гудел от отчаянных призывов диктора к опоздавшим или неявившимся пассажирам, от жужжания тысяч голосов, разговаривающих на сотнях языков, от шарканья, топота и перестука множества ног.

Максвелл нагнулся, поднял чемодан и направился было к выходу, но тотчас снова остановился, пропуская автокар с аквариумом, заполненным мутной жижей. В туманной глубине аквариума он разглядел неясные очертания фантастической фигуры; вероятно, это был обитатель какой-нибудь жидкой планеты (жидкой, но отнюдь не водяной!), профессор, прибывший на Землю прочесть курс лекций по философии, а может быть, на стажировку в тот или иной физический институт.

Когда автокар с аквариумом проехал, Максвелл без дальнейших помех добрался до дверей и вышел на красивую эспланаду, которая террасами спускалась к бегущим полосам шоссе. Он с удовольствием заметил, что около шоссе нет очереди – это случалось не так уж часто.

Максвелл всей грудью вдыхал чистый вкусный воздух, пронизанный холодной осенней свежестью. Он казался особенно приятным после недель, проведенных в мертвой затхлой атмосфере хрустальной планеты.

Подходя к шоссе, Максвелл увидел огромную афишу. Набранная старинным крупным шрифтом, она торжественно и с достоинством зазывала почтенную публику:

ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР, ЭСКВАЙР

из Стрэтфорда-на-Эйвоне

(Англия)

прочтет лекцию

«ПИСАЛ ЛИ Я ШЕКСПИРОВСКИЕ ПЬЕСЫ»

под эгидой Института времени

22 октября в аудитории Музея времени.

Начало в 8 часов вечера.

Билеты продаются во всех агентствах

– Максвелл! – крикнул кто-то, и он обернулся. К нему по эспланаде бежал какой-то человек.

Максвелл поставил чемодан, поднял было руку в приветственном жесте, но тут же опустил ее, увидев, что окликнул его кто-то совсем незнакомый. Тот перешел на рысцу, а потом на быстрый шаг.

– Профессор Максвелл, не так ли? – спросил он. – Я не мог ошибиться.

Максвелл сдержанно кивнул, испытывая некоторую неловкость.

– А я – Монти Черчилл, – объяснил незнакомец, протягивая руку. – Мы познакомились с вами около года назад. У Нэнси Клейтон на ее очередном вечере-гала.

– Как поживаете, Черчилл? – сказал Максвелл холодно.

Потому что теперь он вспомнил этого человека если не лицо, то фамилию. Как будто юрист. И кажется, специализируется на посредничестве. Один из тех, кто берется за любое дело, лишь бы клиент хорошо заплатил.

– Лучше не бывает! – весело воскликнул Черчилл. – Только что вернулся из поездки. Не слишком долгой. Но все-таки до чего же приятно вернуться домой! Ничего нет на свете лучше дома. Потому-то я вас и окликнул. Несколько недель ни одного знакомого лица, представляете?

– Спасибо, – сказал Максвелл.

– Направляетесь в университетский городок?

– Да. Я как раз шел к шоссе.

– Ну, зачем же! – запротестовал Черчилл. – У меня тут автолет. На станционной площадке. Места для двоих хватит. Доберетесь домой гораздо быстрее.

Максвелл молчал, не зная, на что решиться. Черчилл ему не нравился, но он был прав: по воздуху они доберутся туда гораздо быстрее. А это его устраивало – он хотел поскорее выяснить положение вещей.

– Очень любезно с вашей стороны, – наконец ответил он. – Конечно, если я вас не стесню.

Глава 3

Мотор зафыркал и смолк. Через секунду оборвалось тихое гудение сопел, и в наступившей тишине стал слышен пронзительный свист воздуха, ударяющегося о металл.

Максвелл взглянул на своего соседа. Черчилл сидел, словно окаменев – то ли от страха, то ли от изумления. Ведь случилось нечто немыслимое, то, чего никак не могло быть. Автолеты этого типа никогда не ломались.

Внизу под ними вздымались острые зубцы крутых утесов и макушки могучих деревьев, под которыми прятались скалы. Слева вилась серебристая лента реки, омывавшая подножия лесистых холмов.

Время словно застыло и начало растягиваться казалось, непонятное колдовство превращает каждую секунду в целую минуту. И с удлинением времени пришло спокойное осознание того, что должно было произойти – так, как будто речь шла не о нем, а о ком-то другом, как будто ситуацию трезво и реалистически оценивал сторонний наблюдатель, подумал Максвелл. Но где-то в дальнем, скрытом уголке его мозга жила мысль о паническом страхе, который вспыхнет чуть позже, когда автолет ринется вниз, на верхушки деревьев и скал, а время обретет обычную быстроту.

Подавшись вперед, он осмотрел простиравшуюся внизу местность и вдруг увидел поляну – крохотный светло-зеленый разрыв в темном море деревьев.

Он толкнул Черчилла локтем и указал на поляну. Тот посмотрел, кивнул и начал поворачивать штурвал медленно и нерешительно, словно проверяя, будет ли машина слушаться.

Автолет слегка накренился и сделал вираж, по-прежнему продолжая медленно падать, но уже в нужном направлении. На мгновение он, казалось, вышел из-под контроля, затем скользнул вбок, теряя высоту быстрее, чем раньше, но планируя туда, где среди деревьев был виден просвет.

Теперь верхушки стремительно мчались к ним навстречу, и Максвелл уже различал их осенние краски – сплошная темная масса стала красной, золотой и оранжевой. Длинные багряные копья взметнулись, чтобы пронзить их, золотые клешни злобно тянулись к ним, чтобы сомкнуться в цепкой хватке.

Автолет задел верхние ветки дуба, на миг словно в нерешительности повис между небом и землей, а затем нырнул к зеленой лужайке в самой гуще леса.

Лужайка фей, сказал себе Максвелл. Их бальный зал, а теперь – посадочная площадка.

Он покосился на Черчилла, вцепившегося в рычаги управления, и вновь устремил взгляд на несущийся к ним зеленый круг. Он должен, должен быть ровным! Ни кочек, ни рытвин, ни ям! Ведь когда создавалась эта лужайка, почва специально выравнивалась в соответствии с принятыми стандартами.

Автолет ударился о землю, подскочил и угрожающе накренился. Затем он вновь коснулся травы и покатил по ней без единого толчка. Деревья в дальнем конце лужайки неслись на них с ужасающей быстротой.

– Держитесь! – крикнул Черчилл, и в тот же момент машина повернула и пошла юзом. Когда она остановилась, до стены деревьев было не больше пяти шагов. Их обступила мертвящая тишина, которая словно надвигалась на них от пестрого леса и скалистых обрывов.

Из безмолвия донесся голос Черчилла:

– Еще немного, и…

Он откинул верх и выбрался наружу. Максвелл последовал за ним.

– Не понимаю, что произошло, – говорил Черчилл. – В эту штуку встроено столько всяких предохранителей, что уму непостижимо! Да, конечно, можно угодить под молнию, или врезаться в гору, или попасть в смерч – но мотор не выходит из строя никогда. Остановить его можно, только выключив.

Он вытер лоб рукавом, а потом спросил:

– Вы знали про эту лужайку?

Максвелл покачал головой.

– Нет. Но я знал, что такие лужайки существуют. Когда создавался заповедник, в планах его ландшафта эти лужайки были специально оговорены. Видите ли, феям нужно место для танцев. И, заметив в лесу просвет, я догадался, что это может быть такое.

– Когда вы указали вниз, – сказал Черчилл, – я просто положился на вас. Деваться нам все равно было некуда – и я рискнул…

Максвелл жестом остановил его.

– Что это? – спросил он, прислушиваясь.

– Как будто топот лошадиных копыт, – отозвался Черчилл. – Но кому могло взбрести в голову прогуливать тут лошадь? Доносится вон оттуда.

Цоканье копыт явно приближалось.

Обойдя автолет, Максвелл и Черчилл увидели тропу, которая круто поднималась к узкому отрогу, увенчанному массивными стенами полуразрушенного средневекового замка.

Лошадь спускалась по тропе тряским галопом. На ее спине примостился толстячок, который при каждом движении своего скакуна подпрыгивал самым удивительным образом. Выставленные вперед локти нескладного всадника взлетали и падали, точно машущие крылья.

Лошадь тяжелыми скачками спустилась со склона на лужайку. Она была столь же неизящна, как и ее всадник, – лохматый битюг, чьи могучие копыта ударяли по земле с силой парового молота, вырывая куски дерна и отбрасывая их далеко назад. Он держал курс прямо на автолет, словно намереваясь опрокинуть его, но в последнюю секунду неуклюже свернул и встал как вкопанный. Бока его вздымались и опадали, точно кузнечные меха, из дряблых ноздрей вырывалось шумное дыхание.

Всадник грузно соскользнул с его спины и, едва коснувшись ногами земли, разразился гневными восклицаниями.

– Это все они, негодники и паршивцы! – вопил он. – Это все они, мерзкие тролли! Сколько раз я им втолковывал: летит себе помело и летит, а вы не вмешивайтесь! Так нет! Не слушают! Только и думают, как бы это шутку сшутить. Наложат заклятие, и все тут…

– Мистер О’Тул! – закричал Максвелл. – Вы меня еще помните?

Гоблин обернулся и прищурил красные близорукие глаза.

– Да никак профессор! – взвизгнул он. – Добрый друг всех нас! Ах, какой стыд, какой позор! Профессор, я с этих троллей спущу шкуры и растяну на двери, я приколочу их уши к деревьям!

– Заклятие? – спросил Черчилл. – Вы сказали заклятие?

– А что же еще? – негодовал мистер О’Тул. Что еще может свести помело с неба на землю?

Он подковылял к Максвеллу и озабоченно уставился на него.

– А это и вправду вы? – спросил он с некоторым беспокойством. – В истинной плоти? Нас известили, что вы скончались. Мы послали венок из омелы и остролиста в знак нашей глубочайшей скорби.

– Нет, это воистину я и в истинной плоти, – сказал Максвелл, привычно переходя на диалект обитателей холмов. – Это были только слухи.

– Тогда на радостях мы все трое, – вскричал О’Тул, – испьем по большой кружке доброго октябрьского эля! Варка как раз окончена, и я от всего сердца приглашаю вас, господа, разделить со мной первую пробу!

Со склона по тропе к ним бежало полдесятка других гоблинов, и мистер О’Тул властно замахал, поторапливая их.

– Всегда опаздывают! – пожаловался он. – Никогда их нет на месте в нужную минуту. Прийти-то они приходят, но обязательно позже, чем надо бы. Хорошие ребята, как на подбор, и сердца у них правильные, но нет в них подлинной живости, коей отмечены истинные гоблины вроде меня.

Гоблины косолапой рысью высыпали на лужайку и выстроились перед О’Тулом, ожидая распоряжений.

– У меня для вас много работы! – объявил он. – Для начала идите к мосту и скажите этим троллям, чтобы они не смели заклятия накладывать. Раз и навсегда пусть прекратят и больше не пробуют. Скажите им, что это последнее предупреждение. Если они снова примутся за свое, тот мост мы разнесем на камни и каждый мшистый камень укатим далеко от других, так что вновь тот мост не встанет никогда. И пусть снимут заклятие вот с этого упавшего помела, чтобы оно летело как новое! А другие идите искать фей, расскажите им о повреждении их лужайки, не забыв присовокупить, что во всем повинны эти подлые тролли, и обещайте, что лужайка будет выровнена к той поре, когда они придут сюда танцевать под полной луной. Третьи же позаботьтесь о Доббине: приглядите, чтобы его неуклюжие копыта не причиняли лужайке нового ущерба, но если найдется трава повыше, пусть он ее пощиплет. Бедняге нечасто выпадает случай насладиться таким пастбищем.

Мистер О’Тул повернулся к Максвеллу и Черчиллу, потирая ладонь о ладонь в знак удачно исполненного дела.

– А теперь, господа, – сказал он, – соблаговолите подняться со мной на холм, и мы испробуем, на что годится сладкий октябрьский эль. Однако прошу вас из сострадания ко мне идти помедленнее – мое брюхо что-то очень выросло, и я весьма страдаю от одышки.

– Ведите нас, старый друг, – сказал Максвелл. – Мы с охотой подладим свой шаг к вашему. Давненько не пили мы вместе октябрьского эля.

– Да-да, разумеется, – сказал Черчилл растерянно.

Они начали подниматься по тропе. Впереди на фоне светлого неба четко вырисовывался силуэт развалин.

– Я должен заранее извиниться за состояние замка, – сказал мистер О’Тул. – Он полон сквозняков, способствующих насморкам, гайморитам и всяким другим мучительным недугам. Ветер рыскает по нему, как хочет, и всюду стоит запах сырости и плесени. Я так и не постиг, почему вы, люди, раз уж вы начали строить для нас замки, не могли сделать их уютными и непроницаемыми для ветра и дождя. Если мы некогда и обитали в руинах, это еще не значит, что нас не влекут удобства и комфорт. Поистине, мы жили в них лишь потому, что бедная Европа не могла предложить нам ничего более подходящего.

Он умолк, отдышался и продолжал:

– Я прекрасно помню, как две тысячи лет назад и более мы жили в новехоньких замках, хотя, конечно, и убогих, ибо невежественные люди той поры не умели строить лучше – и мастерства они не знали, и инструментов у них нужных не было, а уж о машинах и говорить не приходится. Да и вообще худосочный был народ. А нам приходилось скрываться по углам и закоулкам замков, ибо непросвещенные люди той поры страшились и чурались нас и пытались в своем невежестве обороняться от нас могучими чарами и заклинаниями.

– А впрочем, – добавил он не без самодовольства, – они же были всего только люди, и колдовство у них хромало. Нам были не страшны даже самые замысловатые их чары.

– Две тысячи лет? Не хотите ли вы сказать… – начал было Черчилл и замолчал, заметив, что Максвелл замотал головой.

Мистер О’Тул остановился и бросил на Черчилла уничтожающий взгляд.

– Я помню, – объявил он, – как из того болотистого бора, который вы теперь называете Центральной Европой, весьма бесцеремонно явились варвары и рукоятками своих грубых железных мечей начали стучаться в ворота самого Рима. Мы слышали об этом в лесных чащах, где обитали тогда, и среди нас еще жили те – теперь давно умершие, – кто узнал про Фермопилы всего через несколько недель после того, как пали Леонид и его воины.

– Простите, – сказал Максвелл. – Но не все настолько хорошо знакомы с маленьким народцем…

– Будьте добры, – перебил О’Тул, – познакомьте его в таком случае!

– Это правда, – сказал Максвелл, обращаясь к Черчиллу. – Или, во всяком случае, вполне может быть правдой. Они не бессмертны и в конце концов умирают. Но долговечны они так, что нам и представить это трудно. Рождения у них – редкость, иначе на Земле не хватило бы для них места. Но они доживают до невероятного возраста.

– А все потому, – сказал мистер О’Тул, – что мы роем глубоко, в самом сердце природы, и не транжирим драгоценную силу духа на мелочные заботы, о которые вдребезги разбиваются жизнь и надежды людей. Однако это слишком печальные темы, чтобы тратить на них столь великолепный осенний день. Так обратим же наши мысли со всем рвением к пенному элю, который ждет нас на вершине!

Он умолк и вновь начал взбираться по тропе заметно быстрее, чем раньше.

Сверху к ним навстречу опрометью бежал крохотный гоблин – пестрая рубаха, которая была ему велика, билась на ветру.

– Эль! – верещал он. – Эль!

Он остановился перед ними, еле удерживаясь на ногах.

– Ну, и что – эль? – пропыхтел мистер О’Тул. – Или ты хочешь покаяться, что осмелился его попробовать?

– Он скис! – стенал маленький гоблин. – Весь этот заклятый чан скис!

– Но ведь эль не может скиснуть! – возразил Максвелл, понимая, какая произошла трагедия.

Мистер О’Тул запрыгал на тропе, пылая яростью. Его лицо из коричневого стало багровым и тут же полиловело. Он хрипел и задыхался.

– Нет, может! Если его сглазить! Проклятие, о проклятие!

Он повернулся и заспешил вниз по тропе в сопровождении маленького гоблина.

– Только дайте мне добраться до этих гнусных троллей! – вопил мистер О’Тул. – Только дайте мне наложить лапы на их жадные глотки! Я их выкопаю из-под земли вот этими самыми руками и повешу на солнце сушиться! Я спущу с них со всех шкуры! Я их так проучу, что они вовек не забудут!..

Его угрозы все больше сливались в нечленораздельный рев, пока он быстро удалялся вниз до тропе, спеша к мосту, под которым обитали тролли.

Два человека с восхищением смотрели ему вслед, дивясь такому всесокрушающему гневу.

– Ну, – сказал Черчилл, – вот мы и лишились возможности испить сладкого октябрьского эля.

Глава 4

Когда Максвелл на одной из внешних более медленных полос шоссе доехал до окраины университетского городка, часы на консерватории начала отбивать шесть. Из аэропорта Черчилл поехал другим путем, и Максвелл был этим очень доволен – не только потому, что юрист был ему чем-то неприятен, но и потому, что он испытывал потребность побыть одному. Ему хотелось ехать медленно, откинув щиток, в тишине, ни с кем не разговаривая и только впитывая атмосферу всех этих зданий и аллей, и чувствовать, что он вернулся домой, в единственное место в мире, которое по-настоящему любил.

Сумерки спускались на городок благостной дымкой, смягчая очертания зданий, превращая их в романтические гравюры из старинных книг. В аллеях группами стояли студенты с портфелями и негромко переговаривались. Некоторые держали книги прямо под мышкой. На скамье сидел седой старик и смотрел, как в траве резвятся белки. По дорожке неторопливо ползли двое внеземлян-рептилий, поглощенные беседой. Студент-человек бодро шагал по боковой аллее, насвистывая на ходу, и его свист будил эхо в тихих двориках. Поравнявшись с рептилиями, он поднял руку в почтительном приветствии. И повсюду высились древние величественные вязы, с незапамятных времен осеняющие все новые и новые поколения студентов.

И вот тут-то огромные куранты начали отбивать шесть часов. Густой звон разнесся далеко вокруг, и Максвеллу вдруг почудилось, что это дружески здоровается с ним университетский городок. Часы были его другом, подумал он, и не только его, но всех, до кого доносился их бой. Это был голос городка. По ночам, когда он лежал в постели и засыпал, ему было слышно, как они бьют, отсчитывая время. И не просто отсчитывая время, но, подобно стражу, возвещая, что все спокойно.

Впереди в сумраке возникла громада Института времени – гигантские параллелепипеды из пластмассы и стекла, сияющие огнями. К их подножию прижался музей. Поперек его фасада протянулось бьющееся на ветру белое полотнище. В сгущающихся сумерках Максвелл с такого расстояния сумел разобрать только одно слово: «ШЕКСПИР».

Он улыбнулся при мысли о том, как должен бурлить сейчас факультет английской литературы. Старик Ченери и вся компания не простили Институту времени, когда два-три года назад Институт докопался, что автором пьес был все-таки не граф Оксфорд. И это появление стрэтфордца во плоти будет горстью соли, высыпанной на еще не зажившую рану.

Вдали, на западной окраине городка, высились на вершине холма административные корпуса, словно вписанные тушью в гаснущий багрянец над горизонтом.

Полоса шоссе двигалась все дальше, мимо Института времени и его кубического музея с трепещущим полотнищем плаката. Часы кончили отбивать время, и последние отголоски замерли во мгле.

Шесть часов! Через две-три минуты он сойдет с полосы направится к «Гербу Уинстонов», который был его домом уже четыре года… нет, впрочем, не четыре, а пять! Максвелл сунул руку в правый карман куртки и в маленьком внутреннем кармашке нащупал кольцо с ключами.

Теперь впервые после того, как он покинул Висконсинскую передаточную станцию, им вдруг овладела мысль о другом Питере Максвелле. Конечно, история, которую рассказал ему инспектор Дрейтон, могла быть правдой, хотя он сильно в этом сомневался. Служба безопасности была вполне способна пустить в ход именно такой прием, чтобы выведать у человека всю подноготную. Однако если это ложь, то почему из системы Енотовой Шкуры не поступило сообщения о том, что он не прибыл? Впрочем, и это ему известно только со слов инспектора Дрейтона, и про другие два таких же случая – тоже. Если можно усомниться в одном утверждении Дрейтона, с какой стати принимать на веру остальные? Если хрустальная планета перехватывала и других путешественников, он, пока был там, ничего об этом не слышал. Однако, сказал себе Максвелл, это тоже ничего не означает: хозяева хрустальной планеты, несомненно сообщали ему только то, что считали нужным сообщить.

Тут он сообразил, что тревожит его не столько разговор с Дрейтоном, сколько слова О’Тула: «Мы послали венок из омелы и остролиста в знак нашей глубочайшей скорби». Если бы не скисший эль, он, конечно, обсудил бы со старым гоблином события этих недель, но им так и не представился случай поговорить по душам.

Впрочем, пока можно об этом не думать. Как только он доберется домой, то сразу же позвонит кому-нибудь из своих друзей и узнает правду. Но кому позвонить? Харлоу Шарпу в Институт времени? Или Даллесу Греггу, декану его факультета? Или, может быть, Ксигму Маону Тайру, старому эриданцу с белоснежным мехом и задумчивыми лиловыми глазами, который целую жизнь провел в крохотном кабинете, разрабатывая методы анализа структуры мифов? Или Аллену Престону, близкому приятелю, юристу? Пожалуй, начать следует с Престона – ведь если Дрейтон не солгал, ситуация может осложниться именно в юридическом плане.

Максвелл сердито одернул себя. Он, кажется, поверил! Во всяком случае, – вот-вот поверит! Если так пойдет дальше, он начнет убеждать себя, что все это – чистая правда!

«Герб Уинстонов» был уже совсем близко. Максвелл поднялся с сиденья, взял чемодан и перешел на внешнюю, еле ползущую полосу. Напротив «Герба Уинстонов» он спрыгнул на тротуар.

Ни на широкой каменной лестнице, ни в вестибюле никого не было. Пошарив в кармане, он вытащил ключи и зажал в пальцах тот, который открывал дверь его квартиры. Лифт уже ждал, и он нажал кнопку седьмого этажа.

Ключ сразу вошел в замок и легко в нем повернулся. Дверь открылась, и Максвелл вошел в темную комнату. Дверь за его спиной автоматически закрылась, щелкнув замком, и он протянул руку к выключателю.

Но так и застыл с поднятой рукой. Что-то было не так. Какое-то чувство… ощущение… может быть, запах? Да, именно – запах! Слабый нежный аромат незнакомых духов.

Максвелл ударил по кнопке. Вспыхнул свет.

Комната стала другой. Не та мебель и пронзительно-яркие картины на стенах. У него не было и никогда не будет таких картин!

Позади него снова щелкнул замок, и он стремительно обернулся. Дверь распахнулась, и в комнату вошел саблезубый тигр.

При виде Максвелла огромный кот припал к полу и заворчал, обнажив шестидюймовые кинжалы клыков.

Максвелл осторожно попятился. Тигр медленно пополз вперед, по-прежнему ворча. Максвелл шагнул назад, почувствовал удар по лодыжке, попытался удержаться на ногах и понял, что падает. Он же видел этот пуфик! Мог бы, кажется, вспомнить… но не вспомнил, споткнулся о него и сейчас здорово шлепнется. Он попытался расслабиться, ожидая удара о жесткий пол, но вместо этого его спина погрузилась во что-то мягкое, и он сообразил, что приземлился на кушетку, которая стояла за пуфиком.

Тигр в изящном прыжке повис в воздухе, прижав уши, полуоткрыв пасть и вытянув массивные лапы вперед, словно таран. Максвелл вскинул руки, загораживая грудь, но лапы отбросили их в сторону, как пушинки, и придавили его к кушетке. Огромная кошачья морда со сверкающими клыками придвинулась к самому его лицу. Медленно, почти ласково тигр опустил голову, и длинный розовый язык, шершавый, как терка, облизал щеки Максвелла.

Гигантский кот замурлыкал.

– Сильвестр! – донеслось из-за двери, – Сильвестр, немедленно прекрати!

Тигр еще раз ободрал языком лицо Максвелла и присел на задние лапы. Ухмыляясь и поставив уши торчком, он рассматривал Максвелла с дружеским и даже восторженным интересом.

Максвелл приподнялся и сел, откинувшись на спинку кушетки.

– Кто вы, собственно, такой? – спросила стоявшая в дверях девушка.

– Видите ли, я…

– Однако вы не из робких, – заметила она.

Сильвестр замурлыкал громче.

– Извините, мисс, – сказал Максвелл, – но я здесь живу. Во всяком случае, жил раньше. Это ведь квартира семь – двадцать один?

– Да, конечно, – кивнула она. – Я сняла ее ровно неделю назад.

– Я мог бы догадаться, – сказал Максвелл, пожимая плечами. – Ведь мебель другая!

– Я потребовала, чтобы хозяин вышвырнул прежнюю, – объяснила она. – Это было что-то чудовищное.

– Погодите, – перебил Максвелл. – Старый зеленый диван, довольно потертый…

– И бар орехового дерева, – подхватила девушка. – И гнуснейший морской пейзаж, и…

– Достаточно, – устало сказал Максвелл. – Вы вышвырнули отсюда мои вещи.

– Не понимаю… Хозяин сказал, что прежний жилец умер. Несчастный случай, если не ошибаюсь.

Максвелл медленно поднялся на ноги. Тигр последовал его примеру, подошел поближе и начал нежно тереться головой о его колени.

– Сильвестр, перестань! – скомандовала девушка.

Сильвестр продолжал свое занятие.

– Не сердитесь на него, – сказала она. – Он ведь просто большой котенок.

– Биомех?

Девушка кивнула.

– Поразительная умница. Он ходит со мной повсюду. И всегда ведет себя прилично. Не понимаю, что на него нашло. Наверное, вы ему понравились.

Говоря все это, она смотрела на тигренка, но тут внезапно бросила на Максвелла внимательный взгляд.

– Вам нехорошо?

Максвелл покачал головой.

– Вы что-то очень побелели.

– Небольшое потрясение, – объяснил он. – Вероятно, в этом все дело. Я сказал вам правду. До недавнего времени я действительно жил здесь. Произошла какая-то путаница…

– Сядьте, – приказала она. – Хотите выпить чего-нибудь?

– Если можно. Меня зовут Питер Максвелл, я профессор…

– Погодите! Максвелл, вы сказали? Питер Максвелл… Ведь так звали…

– Да, я знаю, – сказал Максвелл. – Так звали того человека, который умер.

Он осторожно опустился на кушетку.

– Я принесу вам чего-нибудь, – сказала девушка.

Сильвестр подобрался поближе и ласково положил массивную голову Максвеллу на колени. Максвелл почесал его за ухом, и Сильвестр, громко замурлыкав, чуть-чуть повернулся, чтобы показать Максвеллу, где надо чесать.

Девушка вернулась с рюмкой и села рядом.

– Но я все-таки не понимаю… Если вы тот, кто….

– Все это, – заметил Максвелл, – очень запутано.

– Должна сказать, что держитесь вы неплохо. Немного ошеломлены, пожалуй, но не сокрушены.

– По правде говоря, – признался Максвелл, на самом-то деле я не был застигнут врасплох. Меня поставили об этом в известность, но я не поверил. То есть не позволил себе поверить. – Он поднес рюмку к губам. – А вы не будете пить?

– Если вам лучше, – сказала она, – если вы в норме, я пойду налью и себе.

– Я прекрасно себя чувствую, – объявил Максвелл. – И как-нибудь все это переживу.

Он посмотрел на свою собеседницу и только теперь увидел ее по-настоящему – стройная, подтянутая, коротко подстриженные темные волосы, длинные ресницы и глаза, которые ему улыбались.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Кэрол Хэмптон. Я историк, работаю в Институте времени.

– Мисс Хэмптон, – сказал он, – приношу вам свои извинения. Я уезжал – вообще с Земли. И только что вернулся. У меня был ключ, он подошел к замку, а когда я уезжал, эта квартира была моей…

– Не нужно ничего объяснять, – перебила она.

– Мы выпьем, – сказал он. – А потом я встану и уйду. Если только…

– Что?

– Если только вы не согласитесь пообедать со мной. Чтобы я мог хоть чем-то отплатить вам за чуткость. Ведь вы могли бы выбежать с воплями…

– А не подстроено ли все это? – спросила она подозрительно. – Вдруг вы…

– Ни в коем случае, – сказал он. – У меня не хватило бы сообразительности. И к тому же откуда я взял ключ?

Она поглядела на него, а потом сказала:

– Это было глупо с моей стороны. Но нам придется взять с собой Сильвестра. Он ни за что не останется один.

– Да я никогда и не согласился бы бросить его одного! – заявил Максвелл. – Мы с ним друзья до гроба.

– Это обойдется вам в бифштекс, – предупредила она. – Он всегда голоден, а ест только хорошие бифштексы. Большие. И с кровью.

Глава 5

В «Свинье и Свистке» было темно, шумно и чадно. Между тесно поставленными столиками оставались лишь узенькие проходы. Мерцали дрожащие огоньки свечей. Низкий зал был заполнен разноголосым гулом, точно все посетители говорили разом, перебивая друг друга.

Максвелл прищурился, стараясь высмотреть свободный столик. Пожалуй, подумал он, им следовало бы пойти куда-нибудь еще. Но ему хотелось поужинать именно тут, потому что этот кабачок облюбовали студенты и преподаватели его факультета и здесь он чувствовал себя как дома.

– Пожалуй, нам лучше пойти куда-нибудь еще, – сказал он, обернувшись к Кэрол Хэмптон.

– Сейчас к нам кто-нибудь подойдет и укажет столик, – ответила она. – Наверное, большой наплыв – официанты совсем сбились с ног… Сильвестр! Немедленно прекрати! Извините его, пожалуйста, – добавила она умоляюще, обращаясь к людям, сидевшим за столиком, возле которого они стояли. – Он такой невоспитанный! И особенно не умеет вести себя за столом. Хватает все, что увидит…

Сильвестр облизывался с довольным видом.

– Пустяки, мисс, – сказал обездоленный бородач. – Я, собственно говоря, и не собирался его есть. Просто у меня привычка заказывать бифштексы.

– Пит! Пит Максвелл! – закричал кто-то в дальнем конце зала.

Прищурившись, Максвелл разглядел в полумраке, что ему машет руками какой-то человек, вскочивший из-за столика в углу. Потом он узнал его. Это был Алле-Оп, а рядом с ним маячила белая фигура Духа.

– Встретили друзей? – спросила Кэрол.

– Да. По-видимому, они приглашают нас за свой столик. Вы не возражаете?

– Это неандерталец? – спросила она.

– Вы его знаете?

– Видела несколько раз. Но мне хотелось бы с ним познакомиться. А рядом сидит Дух?

– Они неразлучны, – объяснил Максвелл.

– Ну, так идемте же!

– Мы можем просто поздороваться, а потом отправиться куда-нибудь еще.

– Ни в коем случае! – воскликнула Кэрол. – По-моему, это очень интересное место.

– Вы не бывали тут раньше?

– Не осмеливалась, – ответила она.

– Ну, так следуйте за мной, – сказал он и начал медленно пробираться между столиками. Девушка и тигренок шли за ним по пятам.

Алле-Оп выскочил навстречу Максвеллу, бурно заключил его в объятия, потом взял за плечи, отодвинул и начал всматриваться ему в лицо.

– Ты и в самом деле старина Пит? – спросил он. – Ты нас не морочишь?

– Да, я Пит, – ответил Максвелл. – А кем еще я могу быть, как по-твоему?

– В таком случае, – сказал Оп, – кого мы хоронили три недели назад, в четверг? И я, и Дух оба были там. И ты должен нам двадцать монет – ровно столько стоил венок, который мы прислали.

– Давайте сядем, – предложил Максвелл.

– Опасаешься скандала? – осведомился Оп. – Но ведь это место для скандалов и создано: каждый час по расписанию завязываются кулачные бои, а в промежутках кто-нибудь влезает на стол и разражается речью.

– Оп, – сказал Максвелл, – со мной дама, так что укротись и оцивилизуйся. Мисс Кэрол Хэмптон, а эта стоеросовая дубина зовется Алле-Оп.

– Счастлив познакомиться с вами, мисс Хэмптон, – сказал Алле-Оп. – Но кого я вижу! Саблезубый тигр, с места мне не сойти! Помнится, был случай, когда я в буран укрылся в пещере, где уже сидела такая вот киска, а при мне никакого оружия, кроме тупого кремневого ножа. Понимаете, палица у меня сломалась, когда я повстречал медведя, и…

– Доскажешь как-нибудь в другой раз, – перебил Максвелл. – Может быть, мы все-таки сядем? Нам очень хочется есть и вовсе не хочется, чтобы нас вышвырнули отсюда.

– Пит, – сказал Алле-Оп, – быть вышвырнутым из этой забегаловки – весьма большая честь. Ты можешь считать свое общественное положение упроченным только после того, как тебя вышвырнут отсюда.

Однако, продолжая ворчать себе под нос, он все-таки направился к своему столику и галантно подвинул стул Кэрол. Сильвестр устроился между ней и Максвеллом, положил морду на стол и недоброжелательно уставился на Алле-Опа.

– Этой киске я не нравлюсь, – объявил Оп. – Возможно, она знает, сколько ее предков я поистреблял в добром старом каменном веке.

– Сильвестр всего лишь биомех, – объяснила Кэрол, – и ничего знать не может.

– Ни за что не поверю, – сказал Оп. – Эта животина – никакой ни биомех. У него в глазах видна самая что ни на есть типичная саблезубая подлость.

– Пожалуйста, Оп, уймись на минутку, – прервал его Максвелл. – Мисс Хэмптон, позвольте представить вам Духа, моего очень старого друга.

– Мне очень приятно познакомиться с вами, мистер Дух, – сказала Кэрол.

– Только не «мистер», а просто Дух, – поправил тот. – Я ведь дух, и больше ничего. И самое ужасное заключается в том, что я не знаю, чей я, собственно, дух. Очень рад познакомиться с вами. Так уютно сидеть за столиком вчетвером. В цифре «четыре» есть что-то милое и уравновешенное.

– Ну, – объявил Оп, – теперь, когда мы перезнакомились, давайте перейдем к делу. Выпьем! Ужасно противно пить в одиночку. Конечно, я люблю Духа за многие его превосходные качества, но не перевариваю непьющих.

– Ты же знаешь, что я не могу пить, – вздохнул Дух. – И есть не могу. И курить. Возможности духов весьма и весьма ограничены, но мне хотелось бы, чтобы ты перестал указывать на это всем, с кем мы знакомимся.

Оп повернулся к Кэрол.

– Вы, кажется, удивлены, что варвар-неандерталец способен изъясняться так красноречиво и свободно, как я?

– Не удивлена, а потрясена, – поправила Кэрол.

– Оп, – сообщил ей Максвелл, – за последние двадцать лет вобрал в себя такое количество знаний, какое обыкновенному человеку и не снилось. Начал с программы детского сада в буквальном смысле слова, а сейчас работает над докторской диссертацией. А главное, он и дальше собирается продолжать в том же духе. Его можно назвать одним из самых выдающихся наших студентов.

Оп поднял руку и замахал официанту, призывая его могучим голосом.

– Сюда! – крикнул он. – Здесь есть люди, которые хотели бы облагодетельствовать вас заказом. Все они умирают от ползучей жажды.

– Больше всего меня в нем восхищает, – заметил Дух, – его застенчивость и скромность.

– Я продолжаю учиться, – сказал Оп, – не столько из стремления к знанию, сколько ради удовольствия наблюдать ошарашенное выражение на лицах педантов-преподавателей и дураков-студентов. Впрочем, – повернулся он к Максвеллу, – я отнюдь не утверждаю, что все преподаватели обязательно педанты.

– Спасибо! – сказал Максвелл.

– Есть люди, – продолжал Оп, – которые, по-видимому, убеждены, что Нomo sapiens neanderthalensis – глупая скотина, и ничего больше. Ведь что ни говори, а он вымер, он не смог выдержать борьбы за существование, в чем усматривается прямое доказательство его безнадежной второсортности. Боюсь, я и дальше буду посвящать мою жизнь опровержению…

Рядом с Опом возник официант.

– А, это опять вы! – сказал он. – Можно было сразу догадаться, как только вы принялись на меня орать. Вы невоспитанны, Оп.

– С нами тут сидит человек, – сообщил ему Оп, пропуская мимо ушей оскорбительное утверждение, – который вернулся из страны теней. По-моему, достойнее всего будет отпраздновать его воскрешение вакханалией дружбы.

– Насколько я понял, вы хотели бы чего-нибудь выпить?

– Так почему же вы сразу не принесли бутылку хорошего пойла, ведерко льда и четыре… нет, три рюмки? – осведомился Оп. – Дух, знаете ли, не пьет.

– Я знаю, – сказал официант.

– То есть если мисс Хэмптон не предпочитает какую-нибудь модную болтушку, – уточнил Оп.

– Кто я такая, чтобы вставлять палки в колеса? – спросила Кэрол. – Что пьете вы?

– Кукурузное виски, – ответил Оп. – Наш с Питом вкус в этом отношении ниже всякой критики.

– Ну, так кукурузное виски, – решила Кэрол.

– Насколько я понял, – сказал официант, – когда я приволоку сюда бутылку, у вас будет чем за нее заплатить. Я помню, как однажды…

– Если я обману ваши ожидания, – объявил Оп, – мы обратимся к старине Питу.

– К Питу? – переспросил официант и, посмотрев на Максвелла воскликнул: – Профессор! А я слышал, что вы…

– Я вам уже битый час об этом толкую, – перебил Оп. – Потому-то мы и празднуем. Он восстал из гроба.

– Но я не понимаю…

– И незачем, – сказал Оп. – Несите-ка выпивку, а больше от вас ничего не требуется.

Официант убежал.

– А теперь, – сказал Дух, обращаясь к Максвеллу, – пожалуйста, объясните нам, что вы такое. По-видимому, вы не дух, или же процесс их изготовления значительно улучшился с той поры, когда человек, которого представляю я, сбросил бренную оболочку.

– Насколько можно судить, – начал Максвелл, – перед вами результат раздвоения личности. Один из меня, насколько я понял, стал жертвой несчастного случая и умер.

– Но это же невозможно! – возразила Кэрол. – Психическое раздвоение личности – это понятно, но чтобы физически…

– Ни на земле, ни в небесах нет ничего невозможного, – объявил Дух.

– Цитатка-то заезженная! – заметил Оп. – И к тому же ты ее переврал.

Он принялся энергично скрести волосатую грудь короткими пальцами.

– Не глядите на меня с таким ужасом, – сказал он Кэрол. – Зуд, и больше ничего. Я дитя природы и потому чешусь. Но я отнюдь не наг. На мне надеты шорты.

– Его выучили ходить на двух ногах, – заметил Максвелл, – но только-только.

– Вернемся к раздвоению вашей личности, – сказала Кэрол. – Не могли бы вы объяснить нам, что, собственно, произошло?

– Я отправился на одну из планет системы Енотовой Шкуры, и в пути моя волновая схема каким-то образом сдублировалась, так что я прибыл одновременно в два разных места.

– Вы хотите сказать, что возникло два Питера Максвелла?

– Вот именно.

– На твоем месте, – сказал Оп, – я бы подал на них в суд. Этим транспортникам даже убийство с рук сойдет! Ты можешь вытрясти из них хорошее возмещение. Вызовешь свидетелями меня и Духа. Мы ведь были на твоих похоронах! И вообще, – добавил он, – нам с Духом тоже следует предъявить им иск. За причинение моральных мук. Наш лучший друг лежит в гробу бледный и неподвижный, а мы совсем убиты горем.

– Нет, правда, мы очень горевали, – сказал Дух.

– Я знаю, – ответил Максвелл.

– Послушайте, – сказала Кэрол. – По-моему, вы все трое относитесь к случившемуся как-то слишком уж легко. Один из трех друзей…

– Чего вы от нас хотите? – осведомился Оп. – Чтобы мы запели «Аллилуйя»? Или таращили глаза, дивясь неслыханному чуду? Мы потеряли приятеля, а теперь он вернулся…

– Но ведь их было двое, и один…

– Для нас он всегда был один, – сказал Оп. – И пожалуй, так лучше. Нетрудно представить, какие недоразумения возникли бы, если бы его было двое.

Кэрол повернулась к Максвеллу.

– А что скажете вы?

Он покачал головой.

– Я буду всерьез думать об этом только дня через два. А пока, наверное, просто не могу. По правде говоря, при одной мысли об этом меня охватывает какое-то оцепенение. Но сейчас я сижу здесь с хорошенькой девушкой, с двумя старыми друзьями и с большим симпатичнейшим котиком и знаю, что нам предстоит разделаться с бутылкой виски, а потом хорошенько поужинать.

Он весело ей улыбнулся. Кэрол пожала плечами.

– Таких сумасшедших я еще не видела, – сказала она. – И знаете, мне это нравится.

– Мне тоже, – объявил Оп. – Что ни говорите, а эта ваша цивилизация куда приятнее давних эпох. В моей жизни не было дня счастливей того, когда экспедиция из Института времени утащила меня сюда как раз в тот момент, когда несколько моих любящих соплеменников вздумали подзакусить мною. Впрочем, у меня к ним нет никаких претензий. Зима выдалась долгая и суровая, снег был очень глубоким, и дичь совсем исчезла. К тому же кое-кто из племени имел на меня зуб – и не без основания, не буду вас обманывать. Меня уже собирались тюкнуть по затылку и, так сказать, бросить в общий котел…

– Каннибализм! – с ужасом произнесла Кэрол.

– Естественно, – утешил ее Оп. – В те безыскусственные первобытные деньки в подобной ситуации не было ничего особенного. Но, разумеется, вам этого не понять. Ведь вы ни разу не испытывали настоящего голода, верно? Такого, чтобы кишки сводило, чтобы совсем иссохнуть…

Он умолк и обвел глазами зал.

– Наиболее утешительный аспект этой культуры, – продолжал он, заключается в изобилии пищи. В старину у нас была чересполосица: ухлопаем мастодонта и едим, пока нас не начнет рвать, после чего опять едим и…

– На мой взгляд, – предостерегающе сказал Дух, – эта тема не слишком подходит для разговора за столом.

Оп поглядел на Кэрол.

– Во всяком случае, вы должны признать, – объявил он, – что я прямодушен. Когда я имею в виду рвоту, я так и говорю – «нас рвало», а не «мы срыгивали».

Подошел официант и почти швырнул на стол бутылку и ведерко со льдом.

– Горячее сейчас закажете? – спросил он.

– Мы еще не решили, будем ли мы питаться в этой подозрительной харчевне. Одно дело тут нализаться, и совсем другое…

– В таком случае, сэр… – сказал официант и положил перед ними счет.

Оп порылся в карманах и вытащил деньги. Максвелл придвинул бутылку и ведерко поближе и начал накладывать лед в рюмки.

– Но мы же поужинаем тут? – спросила Кэрол. – Если Сильвестр не получит бифштекса, который вы ему обещали, я ничего не гарантирую. И ведь как терпеливо и благонравно он ведет себя, несмотря на все эти аппетитные запахи!

– Но он уже скушал один бифштекс! – напомнил Максвелл. – Сколько еще он способен их сожрать?

– Неограниченное количество, – ответил Оп. – В старину такое чудище в один присест запросто уминало лося. Я вам когда-нибудь рассказывал…

– Думаю, что да, – поспешно сказал Дух.

– Но бифштекс был пережаренный! – запротестовала Кэрол. – А он любит их с кровью. И к тому же совсем крохотный!

– Оп, – попросил Максвелл. – Верни официанта. У тебя это отлично получается. Твой голос словно создан для этой цели.

Оп взмахнул могучей рукой и взревел. Потом подождал немного и снова взревел, но опять безрезультатно.

– Он меня игнорирует, – проворчал Оп. – А может быть, это вовсе и не наш официант. Я их, макак, не различаю. Они для меня все на одно лицо.

– Не нравится мне сегодняшняя публика, – сказал Дух. – Я все посматриваю по сторонам. Что-то назревает.

– А чем они плохи? – спросил Максвелл.

– Слишком много слизняков из английской литературы. Обычно они сюда не заходят. Завсегдатаи здесь временщики и сверхъестественники.

– Ты думаешь, из-за Шекспира?

– Возможно, – согласился Дух.

Максвелл передал рюмку Кэрол, а другую подвинул через стол Опу.

– Как-то неудобно, что вы остаетесь ни при чем, – сказала Кэрол, обращаясь к Духу. – Ну, понюхайте хотя бы!

– Пусть это вас не тревожит, – вмешался Оп. – Этот субъект напивается до розовых слонов одним лунным светом. Он может танцевать на радуге. У него перед вами масса преимуществ. Например, он бессмертен. Духа ведь ничем не убьешь.

– Ну, не знаю, – сказал Дух.

– Я не понимаю одного… – сказала Кэрол. – Вы не рассердитесь?

– Пожалуйста, не стесняйтесь!

– Вы сказали, что не знаете, чей вы дух. Вы пошутили или это правда?

– Это правда, – ответил Дух. – И поверьте, весьма неприятная правда. Я чувствую себя крайне неловко. Но что поделаешь – забыл! Из Англии – это я, во всяком случае, знаю твердо. Но фамилию вспомнить никак не могу. У меня есть подозрение, что и остальные духи…

– У нас тут нет других духов, – сказал Максвелл. – Контакты с духами, беседы, интервью – это сколько угодно, но ни один дух, кроме тебя, не захотел жить среди нас. Почему ты это сделал, Дух? Пришел к нам, я имею в виду?

– Он прирожденный аферист, – заметил Оп. – Всегда высматривает, где чем можно поживиться.

– Ну, положим! – возразил Максвелл. – Что, собственно, мы можем дать духу?

– Вы даете мне, – сказал Дух, – ощущение реальности.

– Какова бы ни была причина, я очень рад, что ты пришел к нам, – сказал Максвелл.

– Вы трое – уже давние друзья, – задумчиво произнесла Кэрол.

– И это вас удивляет? – спросил Оп.

– Да, пожалуй… Я не очень отдаю себе отчет, что, собственно, я имела в виду.

В противоположном конце зала послышалась какая-то возня. Кэрол и Максвелл обернулись на шум, но не смогли разобрать, что там происходит.

Внезапно на один из столиков вспрыгнул человек и запел:

Билл Шекспир, хороший малый,
Зря бумаги не марал,
Не давал проходу юбкам,
Громко песенки орал…

Раздались возмущенные вопли и свист. Кто-то бросил чем-то в певца, но промахнулся. Часть посетителей подхватила песню:

Билл Шекспир, хороший малый,
Зря бумаги не марал…

Какой-то могучий бас оглушительно взревел:

– К черту Билла Шекспира!

И зал словно взорвался. Летели на пол стулья, люди вскакивали на столы, пронзительно вопили, сталкивали и стаскивали друг друга вниз. Замелькали кулаки. В воздух взвились различные предметы.

Максвелл вскочил, протянул руку и перебросил Кэрол себе за спину. Оп с оглушительным боевым кличем перепрыгнул через стол и опрокинул ногой ведерко. Ледяные кубики разлетелись во все стороны.

– Я посбиваю их, как кегли, – кричал он Максвеллу, – а ты знай оттаскивай!

Максвелл заметил кулак, взметнувшийся у него над ухом, увернулся и нанес удар в пустоту, примерно в том направлении, откуда появился кулак. Над его плечом промелькнула ручища Опа, завершавшаяся могучим кулаком, который врезался в чью-то физиономию, и кто-то покатился по полу за их столиком.

В затылок Максвелла угодил какой-то тяжелый предмет, летевший со значительной скоростью, и он свалился. Вокруг двигалась стена ног. Кто-то наступил ему на руку. Кто-то упал на него. Где-то в неизмеримой вышине раздавались дикие завывания Опа.

Максвелл извернулся, сбросил упавшее на него тело и, пошатываясь, поднялся с пола. В его локоть впились сильные пальцы.

– Давай-ка выбираться отсюда, – сказал Оп. – Это может скверно кончиться.

Кэрол откинулась назад, обеими руками сжимая загривок Сильвестра. Тигренок стоял на задних лапах, молотя передними по воздуху. Он утробно рычал, и его длинные клыки поблескивали даже в полутьме.

– Если мы сейчас же не вытащим его отсюда, – сказал Оп, – котик сам раздобудет себе бифштекс.

Он стремительно нагнулся, ухватил тигренка поперек живота, поднял его и прижал к груди.

– Позаботься о девушке, – скомандовал Оп. – Тут где-то есть другой выход. И не забудь бутылку! Она нам еще понадобится.

Максвелл взял бутылку за горлышко.

Духа нигде не было видно.

Глава 6

– Я трус, – признавался Дух. – Я не скрываю, что стоит завязаться драке, и я превращаюсь в зайца.

– А ведь ты единственный парень в мире, которого никто и пальцем тронуть не может, – заметил Оп.

Они сидели вокруг квадратного шаткого стола, который Оп однажды в припадке хозяйственной энергии собственноручно сколотил из неструганых досок.

Кэрол отодвинула тарелку.

– Я умирала от голода, – сказала она, – но не в силах больше проглотить ни кусочка.

– И не только вы, – отозвался Оп. – Взгляните-ка на нашу кисоньку.

Сильвестр лежал, свернувшись возле очага. Обрубок хвоста был плотно прижат к заду, пушистые лапы прикрывали нос, усы ритмично подрагивали от спокойного дыхания.

– В первый раз вижу, чтобы саблезубый наелся до отвала, – сказал Оп.

Он взял бутылку и встряхнул ее. Она была пуста. Неандерталец встал, направился в угол, нагнулся, приподнял дверцу в полу и пошарил под ней. Он вытащил стеклянную банку и отставил ее в сторону. Потом достал еще одну и поставил ее рядом с первой. Наконец, он с торжествующим видом извлек из темной дыры бутылку.

Убрав банки на прежнее место, Оп опустил дверцу, вернулся к столу, откупорил бутылку и начал разливать ее содержимое по стаканам.

– Вы, ребята, конечно, пьете без льда, – сказал он. – Что зря разбавлять хороший напиток! А к тому же льда у меня все равно нет.

Он указал на дверцу в полу.

– Мой тайник. Я всегда держу там бутылку-другую. На случай, если я, например, сломаю ногу, а медик запретит мне пить…

– Из-за сломанной-то ноги? – усомнился Дух.

– Ну, не из-за ноги, так из-за чего-нибудь другого, – сказал Оп.

Они с удовольствием прихлебывали виски, Дух смотрел в огонь, а снаружи ветер шуршал по стенам хижины.

– В жизни я так вкусно не ужинала, – вздохнула Кэрол. – Я никогда еще не жарила себе сама бифштекс на палочке прямо над огнем.

Оп удовлетворенно рыгнул.

– Так мы жарили мясо в каменном веке. Или ели его сырым, как вон тот саблезубый. У нас ведь не было ни плит, ни духовок, ни прочих ваших выдумок.

– У меня такое ощущение, – сказал Максвелл, – что лучше не спрашивать, откуда взялась эта вырезка. Ведь все мясные лавки наверняка были закрыты.

– Были-то были, – согласился Оп. – Но есть тут один магазинчик, и на задней двери там висел вот этот простенький замок…

– Когда-нибудь, – сказал Дух, – ты наживешь крупную неприятность.

Оп покачал головой.

– Не думаю. Во всяком случае, не в этот раз. Жизненно важная потребность… Нет, пожалуй, не то. Когда человек голоден, он имеет право на любую пищу, которую отыщет. Такой закон был в первобытные времена. Уж, конечно, суд и сейчас примет его во внимание. Кроме того, я завтра зайду туда и объясню, что произошло. Кстати, – повернулся он к Максвеллу, – есть у тебя деньги?

– Сколько хочешь, – ответил тот. – Мне были выписаны командировочные для поездки в Енотовую Шкуру, и я не истратил из них ни гроша.

– Значит, на планете, куда вы попали, с вами обращались как с гостем? – заметила Кэрол.

– Примерно. Я так до конца и не разобрался, в каких отношениях я находился с местными обитателями.

– Они были приятными людьми?

– Приятными-то приятными, но вот людьми ли – не знаю. – Он повернулся к Опу. – Сколько тебе нужно?

– Сотни должно хватить. Мясо, взломанная дверь и, конечно, оскорбленные чувства нашего друга – мясника.

Максвелл достал бумажник, вытащил несколько банкнот и протянул их Опу.

– Спасибо, – сказал неандерталец. – Считай за мной.

– Нет, – возразил Максвелл. – Сегодня угощаю я. Ведь я пригласил Кэрол поужинать, хотя из этого так ничего и не вышло.

Сильвестр у очага зевнул, потянулся и снова уснул – уже на спине, задрав все четыре лапы кверху.

– Вы здесь в гостях, мисс Хэмптон? – спросил Дух.

– Нет, – с удивлением ответила Кэрол. – Я здесь работаю. А почему вы подумали…

– Из-за вашего тигра. Вы сказали, что это биомех, и я, естественно, подумал, что вы сотрудник Биомеханического института.

– А! – сказала Кэрол. – Нью-йоркского или венского?

– Есть еще азиатский центр в Улан-Баторе, если мне не изменяет память.

– А вы там бывали?

– Нет. Только слышал.

– А ведь мог бы побывать, если бы захотел, – сказал Оп. – Он ведь способен переноситься куда угодно в мгновение ока. Вот почему сверхъестественники терпят его штучки. Они рассчитывают в конце концов докопаться до этих его свойств. Только старина Дух стреляный воробей и ничего им не говорит.

– На самом деле его молчание объясняется тем, что ему платят транспортники, – вмешался Максвелл. – Им нужно, чтобы он держал язык за зубами. Если он расскажет о способе своего передвижения, им придется закрыть лавочку. Люди смогут переноситься по желанию куда захотят, не обращая внимания на расстояние, будь то хоть миля, хоть миллион световых лет.

– А до чего он тактичен! – подхватил Оп. – Ведь клонил-то он к тому, что такой саблезубый стоит больших денег, если вы не специалист по биомеханике и сами состряпать его не можете.

– Понимаю! – сказала Кэрол. – Это верно. Они стоит безумных денег, которых у меня нет. Мой отец преподавал в нью-йоркском Биомеханическом институте, и Сильвестра изготовили студенты его семинара, а потом подарили ему, когда он уходил на пенсию.

– А я все равно не верю, что эта киса биомеханического происхождения. Слишком уж у нее блестят глаза, когда она смотрит на меня, – заметил Оп.

– Дело в том, – объяснила Кэрол, – что в настоящее время они все уже не столько «мех», сколько «био». Термин «биомеханический» родился в те дни, когда чрезвычайно сложный электронный мозг и нервная система помещались в особого типа протоплазму. Но теперь механическими в них остались только органы, которые в природе изнашиваются особенно быстро, – сердце, почки, легкие и прочее в том же роде. Собственно говоря, в настоящее время биомеханические институты просто создают те или иные живые организмы… Но вы это, конечно, знаете.

– Ходят разговоры, – сказал Максвелл, – что где-то под замком содержится группа сверхлюдей. Вы что-нибудь об этом слушали?

– Да. Но ведь всегда ходят какие-нибудь странные слухи.

– А самый лучший поймал недавно я, – вмешался Оп. – Конфетка! Мне шепнули, что сверхъестественники установили контакт с Сатаной. Так как же, Пит?

– Ну, возможно, кто-то и предпринял подобную попытку, – сказал Максвелл. – Ведь это просто напрашивалось.

– Неужели вы считаете, что Сатана и в самом деле существует? – удивилась Кэрол.

– Двести лет назад, – ответил Максвелл, – люди точно таким же тоном спрашивали, неужели существуют гоблины, тролли и феи.

– И духи, – вставил Дух.

– Кажется, вы говорите серьезно! – воскликнула Кэрол.

– Нет, конечно, – ответил Максвелл. – Но я не склонен априорно отрицать существование даже Сатаны.

– Это удивительный век! – заявил Оп. – Что, несомненно, вы слышали от меня и раньше. Вы покончили с суевериями и бабушкиными сказками. Вы отыскиваете в них зерно истины. Однако мои соплеменники знали про троллей, гоблинов и прочих. Легенды о них, как вам известно, всегда основывались на фактах. Только позже, когда человек вышел из пеленок дикарской простоты, если вам угодно называть это так, он отмел факты, не позволяя себе поверить в то, что, как он знал, было правдой. Поэтому он принялся приукрашивать факты и упрятал их в сказки, легенды и мифы. А когда люди размножились, все эти существа начали старательно от них прятаться. И хорошо сделали: в свое время они вовсе не были такими милыми, какими вы считаете их теперь.

– А Сатана? – спросил Дух.

– Не знаю, – ответил Оп. – Возможно, но точно сказать не могу. Тогда уже были все те, кого вы теперь разыскали, выманили на свет и поселили в заповедниках. Но их разновидностей было куда больше. Некоторые были жуткими, и все – вредными.

– По-видимому, вы не питали к ним большой симпатии, – заметила Кэрол.

– Да, мисс. Не питал.

– На мой взгляд, – сказал Дух, – этим вопросом стоило бы заняться Институту времени. Вероятно, существовало много разных типов этих… можно назвать их приматами?

– Да, пожалуй, можно, – согласился Максвелл.

– …приматов совсем иного склада, чем обезьяны и человек.

– Еще бы не другого! – с чувством произнес Оп. – Гнусные вонючки, и больше ничего.

– Я уверена, что когда-нибудь Институт времени возьмется и за разрешение этого вопроса, – сказала Кэрол.

– Еще бы! – ответил Оп. – Я им только об этом и твержу и прилагаю надлежащие описания.

– У Института времени слишком много задач, – напомнил им Максвелл. – В самых различных и одинаково интересных областях. Им же надо охватить все прошлое!

– При полном отсутствии денег, – добавила Кэрол.

– Мы слышим голос лояльного сотрудника Института времени, – объявил Максвелл.

– Но это же правда! – воскликнула девушка. – Исследования, которые проводит наш институт, могли бы принести столько пользы другим наукам! На писаную историю полагаться нельзя. Во многих случаях оказывается, что все было совсем не так. Пристрастия, предубеждения или просто тупые суждения, навеки мумифицированные на страницах книг и документов! Но разве другие институты выделяют на такие исследования необходимые средства? Я вам могу ответить: нет и нет! Ну, есть, конечно, исключения. Юридический факультет всегда идет нам навстречу, но таких мало. Остальные боятся. Они не хотят рисковать благополучием своих уютных мирков. Возьмите, например, историю с Шекспиром. Казалось бы, факультет английской литературы должен был обрадоваться, узнав, кто был настоящим автором этих пьес. В конце концов вопрос о том, кто их автор, дебатировался несколько столетий. Но когда Институт времени дал на него точный ответ, они только вышли из себя.

– А теперь, – сказал Максвелл, – Институт тащит сюда Шекспира читать лекцию о том, писал он их или нет. Не кажется ли вам, что это не слишком тактично?

– Ах, дело совсем в другом! – вспыхнула Кэрол. – В том, что Институт времени вынужден превращать историю в аттракцион, чтобы пополнить свою кассу. И так всегда. Всевозможные планы, цель которых одна – раздобыть деньги. И так уж у нас репутация балаганных клоунов. Неужели вы думаете, что декану Шарпу нравится…

– Я хорошо знаю Харлоу Шарпа, – сказал Максвелл. – Поверьте, он извлекает из этого массу удовольствия.

– Какое кощунство! – воскликнул Оп с притворным ужасом. – Или ты не знаешь, что за разглашение священных тайн тебя могут распять?

– Вы смеетесь надо мной! – сказала Кэрол. – Вы смеетесь над всеми и над всем. И вы тоже, Питер Максвелл.

– Я приношу извинения от их имени, – вмещался Дух, – поскольку у них не хватает ума извиниться самим. Только прожив с ними бок о бок десять-пятнадцать лет, начинаешь понимать, что они, в сущности, совсем безвредны.

– И все равно наступит день, когда Институт времени получит в свое распоряжение все необходимые средства, – сказала Кэрол. – Тогда он сможет привести в исполнение задуманные проекты, а остальные факультеты могут убираться ко всем чертям. Когда состоится продажа…

Она внезапно умолкла и словно окаменела. Казалось, только колоссальным усилием воли она удержалась от того, чтобы зажать себе ладонью рот.

– Какая продажа? – спросил Максвелл.

– По-моему, я знаю, – сказал Оп. – До меня дошел слух, собственно говоря, слушок, и я не обратил на него внимания. Хотя, если на то пошло, как раз такие мерзкие тихие слушки и оказываются на поверку правдой. Когда слух грозен, повсеместен и…

– Оп, нельзя ли без речей – перебил Дух. – Просто скажи нам, что ты слышал.

– О, это невероятно! – объявил Оп. – Вы не поверите. Как бы ни старались.

– Да перестаньте же! – вскричала Кэрол.

Все трое выжидающе посмотрели на нее.

– Я сказала лишнее. Слишком увлеклась и… Пожалуйста, забудьте об этом. Я даже не знаю, действительно ли предполагается что-то подобное.

– Разумеется! – сказал Максвелл. – Ведь вы провели вечер в дурном обществе, вынуждены были терпеть грубости и…

– Нет, – сказала Кэрол, покачав головой. – Моя просьба бессмысленна. Да я и не имею права просить вас об этом. Мне остается только рассказать вам все и положиться на вашу порядочность. И я совершенно уверена, что это не пустые слухи. Институту времени предлагают продать Артефакт.

В хижине воцарилась напряженная тишина – Максвелл и его друзья замерли, почти не дыша. Кэрол удивленно переводила взгляд с одного не другого, не понимая, что с ними.

Наконец Дух сделал легкое движение, и в безмолвии им всем показалось, что его белый саван зашуршал так, словно был материален.

– Ведь вам неизвестно, – сказал он, – как нам всем троим дорог Артефакт.

– Вы нас как громом поразили, – объявил Оп.

– Артефакт! – вполголоса произнес Максвелл. – Артефакт. Величайшая загадка. Единственный предмет в мире, ставящий всех в тупик…

– Таинственный камень! – сказал Оп.

– Не камень, – поправил его Дух.

– Значит, вы могли бы объяснить мне, что это такое? – спросила Кэрол.

Но вся соль как раз и заключается в ток, что Дух не может ответить на ее вопрос, и никто другой тоже, подумал Максвелл. Около десяти лет назад экспедиция Института времени, отправившаяся в юрский период, обнаружила Артефакт на вершине холма, и он был доставлен в настоящее ценой неимоверных усилий и затрат. Его вес потребовал для переброски во времени такой энергии, какой еще ни разу не приходилось применять, – для осуществления этой операции пришлось отправить в прошлое портативный ядерный генератор, который пересылался по частям и был смонтирован на месте. Затем перед экспедицией встала задача возвращения генератора в настоящее, поскольку простая порядочность не позволяла оставлять в прошлом подобные предметы даже в столь отдаленном прошлом, как юрский период.

– Я не могу вам этого объяснить, – сказал Дух. – И никто не может.

Дух говорил чистую правду. Пока еще никому не удалось установить хотя бы приблизительно, что такое Артефакт. Этот массивный брус из какого-то материала, который не был ни металлом, ни камнем, хотя вначале его определили как камень, а затем как металл, ставил в тупик всех исследователей. Он был длиной в шесть футов и высотой в четыре и представлял собой сгусток сплошной черноты, не поглощавшей энергии и не испускавшей ее. Свет и другие излучения отражались от его поверхности, на которой никакие режущие инструменты не могли оставить ни малейшего следа – даже лазерный луч оказывался бессильным. Неуязвимый и непроницаемый Артефакт упрямо хранил свою тайну. Он лежал на пьедестале в первом зале Музея времени – единственный предмет в мире, для которого не было найдено хотя бы гипотетически правдоподобного объяснения.

– Но если так, – сказала Кэрол, – то почему вы расстроились?

– А потому, – ответил Оп, – что Питу кажется, будто эта штука в далекую старину была предметом поклонения обитателей холмов. То есть если эти паршивцы вообще способны чему-то поклоняться.

– Мне очень жаль, – сказала Кэрол. – Нет, правда. Я ведь не знала. Наверное, если сообщить в Институт…

– Это же только предположение, – возразил Максвелл, – У меня нет фактов, на которые можно было бы сослаться. Просто кое-какие ощущения, оставшиеся после разговоров с обитателями холмов. Но даже и маленький народец ничего не знает. Это ведь было так давно.

Так давно! Почти двести миллионов лет назад.

Глава 7

– Ваш Оп меня просто ошеломил, – заметила Кэрол. – И этот домик, который он соорудил на краю света!

– Он оскорбился бы, если бы услышал, что вы назвали его жилище домиком, – сказал Максвелл. – Это хижина, и он ею гордится! Переход из пещеры прямо в дом был бы для него слишком тяжел. Он чувствовал бы себя очень неуютно.

– Из пещеры? Он и в самом деле жил в пещере?

– Я должен вам сообщить кое-что про моего старого друга Опа, – сказал Максвелл. – Он записной врун. И его рассказам далеко не всегда можно верить. Эта история про каннибализм, например…

– У меня сразу стало легче на душе. Чтобы люди ели друг друга… Брр!

– О, каннибализм в свое время существовал, Это известно точно. Но вот должен ли был Оп попасть в котел – дело совсем другого рода. Вообще-то, если речь идет об общих сведениях, на его слова можно полагаться. Сомнительны только описания его собственных приключений.

– Странно! – оказала Кэрол. – Я не раз видела его в Институте, и он показался мне интересным, но я никак не думала, что познакомлюсь с ним. Да если говорить честно, у меня и не было такого желания. Есть люди, от которых я предпочитаю держаться подальше, и он казался мне именно таким. Я воображала, что он груб и неотесан…

– Он такой и есть! – вставил Максвелл.

– Но и удивительно обаятельный, – возразила Кэрол.

В темной глубине неба холодно мерцали ясные осенние звезды. Шоссе, почти совсем пустое, вилось вдоль самого гребня холма. Далеко внизу широким веером сияли фонари университетского городка. Ветер, срывавшийся с гребня, приносил слабый запах горящих листьев.

– И огонь в очаге – такая прелесть! – Вздохнула Кэрол. – Питер, почему мы обходимся без огня? Ведь построить очаг, наверное, совсем несложно.

– Несколько сотен лет назад, – сказал Максвелл, – в каждом доме или почти в каждом доме был по меньшей мере один очаг. А иногда и несколько. Разумеется, эта тяга к открытому огню была атавизмом. Воспоминанием о той эпохе, когда огонь был подателем тепла и защитником. Но в конце концов мы переросли это чувство.

– Не думаю. Мы просто ушли в сторону. Повернулись спиной к какой-то части нашего прошлого. А потребность в огне все еще живет в нас. Возможно, чисто психологическая. Я убедилась в этом сегодня. Огонь был таким завораживающим и уютным! Возможно, это первобытная черта, но должно же в нас сохраниться что-то первобытное.

– Оп не может жить без огня, – сказал Максвелл. – Именно отсутствие огня ошеломило его больше всего, когда экспедиция доставила его сюда. Первое время с ним, конечно, обходились как с пленником – держали не то чтобы взаперти, но под строгим присмотром. Но когда он стал, так сказать, сам себе хозяином, он подыскал подходящее место за пределами городка и выстроил там хижину. Примитивную, как ему и хотелось. И конечно, с очагом. И с огородом. Вам непременно следует посмотреть его огород. Идея, что пищу можно выращивать, была для него абсолютно новой. В его времена никто и представить себе не мог ничего подобного. Гвозди, пилы, молотки и доски тоже были ему в новинку, как и все остальное. Но он проявил поразительную психологическую гибкость и с легкостью освоил как новые инструменты, так и новые идеи. Его ничто не могло ошеломить. Свою хижину он строил, пользуясь пилой, молотком, гвоздями, досками и всем прочим. И все-таки, мне кажется, больше всего его потряс огород – возможность выращивать пищу вместо того, чтобы охотиться за ней. Вероятно, вы заметили, что он и сейчас еще внутренне не может до конца привыкнуть к изобилию и доступности еды.

– И напитков! – добавила Кэрол.

Максвелл засмеялся.

– Еще одно новшество, с которым он мгновенно освоился. Это почти его конек. Он даже поставил у себя в сарае аппарат и гонит гнуснейший самогон. Удивительно ядовитое пойло.

– Но гостям он его не дает, – сказала Кэрол. – Мы же пили виски.

– Самогон он бережет для самых близких друзей. Банки, которые он достал из подполья…

– Я еще подумала, зачем он их там прячет. Они показались мне совсем пустыми.

– Обе до краев полны прозрачным самогоном.

– Вы сказали, что прежде он находился на положении пленника. А теперь? Какое отношение он имеет к Институту времени?

– Он считается подопечным вашего Института. Впрочем, это его ни к чему не обязывает. Но он ни за что не расстанется с Институтом. Он ему предан даже больше, чем вы.

– А Дух? Он живет в общежитии факультета сверхъестественных явлений? На положении подопечного?

– Ну нет! Дух – бродячая кошка. Он странствует повсюду, где захочет. У него есть друзья во всех уголках планеты. Насколько мне известно, он ведет большую работу в Гималайском институте сравнительной истории религий. Однако он довольно часто выбирается сюда. Они с Опом сразу же стали закадычными друзьями, едва только факультет сверхъестественных явлений установил контакт с Духом.

– Пит, вы называете его Духом. Но что он такое на самом деле?

– Дух, а что же еще?

– Но что такое дух?

– Не знаю. И никто не знает, насколько мне известно.

– Но вы же сверхъестественник!

– Да, конечно. Но я всегда работал с маленьким народцем, специализируясь по гоблинам, хотя меня интересуют и все остальные. Даже баньши, хотя трудно вообразить более коварные и скрытные существа.

– Но значит, имеются и специалисты по духам? Что они говорят?

– Вероятно, довольно многое. Написаны тонны книг о привидениях, призраках и прочем, но у меня никогда не хватало на них времени. Я знаю, что в давние века считалось, будто всякий человек после смерти становится духом, но теперь, насколько мне известно, эта теория отвергнута. Духи возникают благодаря каким-то особым обстоятельствам, однако каким именно, я не имею ни малейшего представления.

– Знаете, – сказала Кэрол, – его лицо, хотя, может быть, и потустороннее, в то же время на редкость притягательно. Мне было ужасно трудно удержаться и не разглядывать его все время. Просто клочок сумрака в складках савана, хотя, конечно, это вовсе не саван. И порой – намек на глаза. Крохотные огоньки, которые кажутся глазами. Или это одно мое воображение?

– Нет, мне тоже иногда мерещится что-то такое.

– Пожалуйста, – попросила Кэрол, – возьмите этого дурака за шиворот и оттащите немного назад. Он того и гляди соскользнет на скоростную полосу. Ну, просто ничего не соображает! И засыпает где угодно и когда угодно. Ни о чем другом, кроме еды и сна, он вообще думать не способен.

Максвелл нагнулся и сдвинул Сильвестра на прежнее место. Сильвестр сонно заворчал.

Откинувшись на спинку сиденья, Максвелл посмотрел вверх.

– Поглядите на звезды, – сказал он. – Нигде нет такого неба, как на Земле. Я рад, что вернулся.

– Но что вы намерены делать дальше?

– Провожу вас домой, заберу чемодан и вернусь к Опу. Он откроет одну из своих банок, и мы будем попивать его зелье и разговаривать до зари. Тогда я улягусь в постель, которую он завел для гостей, а он свернется на куче листьев…

– Я видела эти листья в углу, и мне было ужасно любопытно узнать, зачем они там. Но я не спросила.

– Он спит на них. На кровати ему неудобно. Ведь в конце-то концов в течение многих лет куча листьев была для него верхом роскоши…

– Ну вот, вы снова надо мной смеетесь.

– Вовсе нет, – сказал Максвелл, – я говорю чистую правду.

– Но я же спрашивала вас вовсе не о том, что вы будете делать сегодня вечером, а вообще. Вы ведь мертвы. Или вы забыли?

– Я буду объяснять, – сказал Максвелл. – Без конца объяснять. Где бы я ни оказался, найдутся люди, которые захотят узнать, что произошло. А может быть, даже будет проведено официальное расследование. Я искренне надеюсь, что обойдется без этого, но правила есть правила.

– Мне очень жаль, – сказала Кэрол, – и все-таки я рада. Как удачно, что вас было двое.

– Если транспортники сумеют разобраться в этой механике, – заметил Максвелл, – они откроют для себя золотую жилу. Все мы будем хранить где-нибудь свою копию на черный день.

– Это ничего не даст, – возразила Кэрол. – То есть для каждого данного индивида. Тот, другой Питер Максвелл был самостоятельной личностью и… нет, я запуталась. Час слишком поздний, чтобы разбираться в подобных сложностях, но я убеждена, что ваша идея неосуществима.

– Да, – согласился Максвелл, – пожалуй, так. Это была глупая мысль.

– А вечер был очень приятный, – сказала Кэрол. – Спасибо. Я получила большое удовольствие.

– А Сильвестр получил большой бифштекс.

– Да, конечно. Он вас не забудет. Он любит тех, кто угощает его бифштексами. Удивительный обжора!

– Я хотел вас спросить вот о чем, – сказал Максвелл. – Вы нам не сказали, кто предложил купить Артефакт.

– Не знаю. Мне известно только, что такое предложение было сделано. И, насколько я поняла, условия достаточно выгодные, чтобы серьезно заинтересовать Институт времени. Я случайно услышала отрывок разговора, не предназначавшегося для моих ушей. А от этого что-нибудь зависит?

– Возможно, – сказал Максвелл.

– Я теперь вспоминаю, что одно имя упоминалось, но не покупателя, как мне кажется. Просто кого-то, кто имеет к этому отношение. Я только сейчас вспомнила – кто-то по фамилии Черчилл. Это вам что-нибудь говорит?

Глава 8

Когда Максвелл вернулся, таща свой чемодан, Оп сидел перед очагом и подрезал ногти на ногах большим складным ножом.

Неандерталец указал лезвием на кровать.

– Брось-ка его туда, а сам садись где-нибудь рядом со мной. Я только что подложил в огонь парочку поленьев, и того, что в банке, хватит на двоих. К тому же у меня припрятаны еще две.

– А где Дух? – осведомился Максвелл.

– Исчез. Я не знаю, куда он отправился. Он мне этого не говорит. Но он скоро вернется. Он никогда надолго не пропадает.

Максвелл положил чемодан на кровать, вернулся к очагу и сел, прислонившись к его шершавым камням.

– Сегодня ты валял дурака даже лучше, чем это у тебя обычно получается, – сказал он. – Ради чего?

– Ради ее больших глаз, – ответил Оп, ухмыляясь. – Девушку с такими глазами нельзя не шокировать. Извини, Пит, я никак не мог удержаться.

– Все эти разговоры о каннибализме и рвоте, – продолжал Максвелл. – Не слишком ли ты перегнул палку?

– Ну, я, пожалуй, и вправду немного увлекся, – признал Оп. – Но ведь публика как раз этого и ждет от дикого неандертальца!

– А она далека не глупа, – заметил Максвелл. – Она проболталась об этой истории с Артефактом на редкость ловко.

– Ловко?

– Само собой разумеется. Неужто ты думаешь, что она и в самом деле проговорилась нечаянно?

– Я об этом вообще не думал, – сказал Оп. – Может быть, и нарочно. Но в таком случае зачем ей это, как ты думаешь?

– Скажем, она не хочет, чтобы его продавали. И она решила, что, если упомянуть об этом при болтуне вроде тебя, наутро новость станет известна всему городку. Она рассчитывает, что такие разговоры могут сорвать продажу.

– Ты же знаешь, Пит, что я вовсе не болтун.

– Я-то знаю. Но вспомни, как ты себя сегодня вел.

Оп сложил нож, сунул его в карман и, взяв банку, протянул ое Максвеллу. Максвелл сделал большой глоток. Огненная жидкость полоснула его по горлу, как бритва, и он закашлялся. «Ну хоть бы раз выпить эту дрянь, не поперхнувшись!» – подумал он. Кое-как проглотив самогон, он еще несколько секунд не мог отдышаться.

– Забористая штука, – сказал Оп. – Давненько у меня не получалось такой удачной партии. Ты видел – чистый, как слеза!

Максвелл, не в силах произнести ни слова, только кивнул.

Оп в свою очередь взял банку, поднес ее к губам, запрокинул голову, и уровень самогона в банке сразу понизился на дюйм с лишним. Потом он нежно прижал ее к волосатой груди и выдохнул воздух с такой силой, что огонь в очаге заплясал. Свободной рукой он погладил банку.

– Первоклассное пойло, – сказал он, утер рот рукой и некоторое время молча смотрел на пламя.

– Вот тебя она, несомненно, не могла принять за болтуна, – сказал он наконец. – Я заметил, что сегодня вечером ты сам выделывал лихие пируэты вокруг да около правды.

– Возможно, потому что я сам не знаю, какова эта правда, – задумчиво произнес Максвелл, – и как мне с ней поступить. У тебя есть настроение слушать?

– Сколько угодно, – сказал Оп. – То есть, если тебе этого хочется. А так можешь мне ничего не говорить. Я имею в виду – по долгу дружбы. Если ты мне ничего не скажешь, мы все равно останемся друзьями. Ты же знаешь. Мы вообще можем ничего об этом не говорить. У нас найдется немало других тем.

Максвелл покачал головой.

– Нет, Оп. Мне необходимо с кем-то обсудить все это. Но довериться я могу только тебе. В одиночку мне не справиться.

– Ну-ка, отхлебни еще, – сказал Оп, протягивая ему банку, – а потом начинай, если хочешь. Я одного не могу понять: как транспортники допустили такую промашку. И я не верю, будто они ее допустили. Я бы сказал, что тут кроется что-то совсем другое.

– И ты не ошибся бы, – ответил Максвелл. – Где-то есть планета и, по-моему, не так уж далеко. Свободно странствующая планета, не связанная ни с каким солнцем. Хотя, насколько я понял, она в любой момент может присоединиться к той системе, какая ей приглянется.

– Это ведь довольно-таки сложно! Орбиты законных местных планет спутаются в клубок.

– Не обязательно, – возразил Максвелл. – Она может выбрать орбиту в другой плоскости. И тогда ее присутствие практически на них не отразится.

Он взял банку, зажмурил глава и сделал могучий глоток. Отняв банку ото рта, он снова прислонился к грубым камням. В трубе мяукал ветер, но эти тоскливые звуки раздавались снаружи, за дощатыми стенами. Головешка в очаге рассыпалась каскадом раскаленных угольков. Пламя заплясало, и по всей комнате замелькали неверные тени.

Оп забрал банку из рук Максвелла, но пить не стал, а зажал ее между коленями.

– Иными словами, эта планета перехватила и сдублировала твою волновую схему, так что вас стало двое, – сказал он.

– Откуда ты знаешь?

– Дедуктивный метод. Наиболее логичное объяснение того, что произошло. Мне известно, что вас было двое. С тем другим, который вернулся раньше тебя, я разговаривал. И он был – ты. Он был точно таким же Питером Максвеллом, как ты. Он сказал, что на планетах системы Енотовой Шкуры никаких следов дракона не оказалось, что все это были пустые слухи, а потому он вернулся раньше, чем предполагал.

–Так вот в чем дело! – заметил Максвелл. – Я никак не мог понять, почему он вернулся до срока.

– Передо мной стоит дилемма, – сказал Оп, – должен ли я предаваться радости или горю? Наверное, и радости, и горю понемножку, оставив место для смиренного удивления перед неисповедимыми путями человеческих судеб. Тот, другой был ты. И вот он умер – и я потерял друга, ибо он был человеком и личностью, а человеческая личность кончается со смертью. Но тут сидишь ты. И если прежде я потерял друга, то теперь я вновь его обрел, потому что ты такой же настоящий Питер Максвелл, как и тот.

– Мне сказали, что это был несчастный случай.

– Ну, не знаю, – заметил Оп. – Я над этим довольно много размышлял. И я вовсе не уверен, что это действительно был несчастный случай – особенно после того, как ты вернулся. Он сходил с шоссе, споткнулся, упал и ударился затылком…

– Но ведь никто не спотыкается, сходя с шоссе. Разве что калеки или люди мертвецки пьяные. Наружная полоса еле ползет.

– Конечно, – сказал Оп. – И так же рассуждала полиция. Но других объяснений не нашлось, а полиции, как тебе известно, требуется какое-нибудь объяснение, чтобы закрыть дело. Случилось это в пустынном месте. Примерно на полпути отсюда до заповедника гоблинов. Свидетелей не было. Очевидно, все произошло, когда шоссе было пустынно. Возможно, ночью. Его нашли около десяти часов утра. С шести часов на шоссе было уже много людей, но, вероятно, все они сидели на внутренних скоростных полосах и не видели обочины. Труп мог пролежать очень долго, прежде чем его заметили.

– По-твоему, это не был несчастный случай? Так что же – убийство?

– Не знаю. Мне приходила в голову эта мысль. Одна странность так и осталась необъясненной. В том месте, где обнаружили тело, стоял какой-то необычный запах. Никому не знакомый. Может быть, кто-то знал, что вас двое. И по какой-то причине это его не устраивало.

– Но кто же мог знать, что нас двое?

– Обитатели той планеты. Если на ней были обитатели…

– Были, – сказал Максвелл. – Это поразительное место…

И пока он говорил, оно вновь возникло перед ним, как наяву. Хрустальная планета – во всяком случае, такой она показалась ему при первом знакомстве. Огромная, простирающаяся во все стороны хрустальная равнина, а над ней хрустальное небо, к которому с равнины поднимались хрустальные колонны, чьи вершины терялись в молочной голубизне неба, – колонны, возносящиеся ввысь, чтобы удержать небеса на месте. И полное безлюдье, рождавшее сравнение с пустым бальным залом гигантских размеров, убранным и натертым для бала, ожидающим музыки и танцоров, которые не пришли и уже никогда не придут, и этот пустой зал во веки веков сияет сказочным блеском, никого не радуя своим изяществом.

Бальный зал, но бальный зал без стен, простирающийся вдаль – не к горизонту (горизонта там, казалось, не было вовсе), а туда, где небо, это странное матово-стеклянное небо, смыкалось с хрустальным полом.

Он стоял, ошеломленный этой невероятной колоссальностью – не безграничного неба (ибо небо отнюдь не было безграничным) и не огромных просторов (ибо просторы не были огромными), но колоссальностью именно замкнутого помещения, словно он вошел в дом великана, и заблудился, и ищет дверь, не представляя себе, где она может находиться.

Место, не имевшее никаких отличительных черт, потому что каждая колонна была точной копией соседней, а в небе (если это было небо) не виднелось ни облачка, и каждый фут, каждая миля были подобны любому другому футу, любой другой миле этих абсолютно ровных хрустальных плит, которые тянулись во всех направлениях.

Ему хотелось закричать, спросить, есть ли здесь кто-нибудь, но он боялся закричать – возможно, из страха (хотя тогда он этого не сознавал, а понял только потом), что от звука его голоса холодное сверкающее великолепие вокруг может рассыпаться облаком мерцающего инея, ибо там царила тишина, не нарушаемая ни единым шорохом. Это было безмолвное, холодное и пустынное место, все его великолепие и вся его белизна терялись в его пустынности.

Медленно, осторожно, опасаясь, что движение его ног может обратить весь этот мир в пыль, он повернулся и уголком глаза уловил… нет, не движение, а лишь намек на движение, словно там что-то было, но унеслось с быстротой, не воспринимаемой глазом. Он остановился, чувствуя, что по коже у него забегали мурашки, завороженный ощущением чужеродности, более страшной, чем реальная опасность, пугаясь этой чужеродности, столь непохожей, столь далекой от всего нормального, что при взгляде на нее, казалось, можно было сойти с ума прежде, чем успеешь закрыть глаза.

Ничего не случилось, и он снова пошевелился, осторожно поворачиваясь дюйм за дюймом, и вдруг увидел, что за спиной у него все это время было какое-то сооружение… Машина? Прибор? Аппарат?

И внезапно он понял. Перед ним находилось неведомое приспособление, которое притянуло его сюда, эквивалент передатчика и приемника материи в этом невозможном хрустальном мире.

Одно он знал твердо – эта планета не принадлежала к системе Енотовой Шкуры. Об этом месте он никогда даже не слышал. Нигде во всей известной вселенной не было ничего, даже отдаленно похожего на то, что он видел сейчас. Что-то произошло, и его швырнуло не на ту планету, на которую он отправился, а в какой-то забытый уголок вселенной, куда человек, быть может, проникнет не ранее чем через миллион лет, – так далеко от Земли, что мозг отказывался воспринять подобное расстояние.

Он снова уловил какое-то неясное мерцание, как будто на хрустальном фоне мелькали живые тени.

И внезапно это мерцание превратилось в непрерывно меняющиеся фигуры, и он увидел, что их здесь много, этих движущихся фигур, непонятных, отдельно существующих и, казалось, таивших в своем мерцании какую-то индивидуальность. Словно это были призраки неведомых существ, подумал он с ужасом.

– И я отнесся к ним как к реальности, – сказал он Опу. – Я принял их на веру. Другого выхода у меня не было. Иначе я остался бы один на этой хрустальной равнине. Человек прошлого века, возможно, не смог бы воспринять их как реальность. Он постарался бы вычеркнуть их из своего сознания как плод расстроенного воображения. Но я слишком много часов провел в обществе Духа, чтобы пугаться идеи привидений. Я слишком долго работал со сверхъестественными явлениями, чтобы меня могла смущать мысль о существах и силах, не известных человеку. И странно, но утешительно одно – они почувствовали, что я их воспринимаю.

– Так, значит, это была планета с привидениями? – спросил Оп.

Максвелл кивнул.

– Можно посмотреть на это и так, но скажи мне, что такое привидение?

– Призрак, – сказал Оп, – дух.

– Но что ты подразумеваешь под этими словами? Дай мне определение.

– Я пошутил, – виновато сказал Оп, – и пошутил глупо. Мы не знаем, что такое привидение. Даже Дух не знает точно, что он такое. Он просто знает, что он существует. А уж кому это знать, как не ему? Он много над этим размышлял. По-всякому анализировал. Общался с другими духами. Но объяснения так и не отыскал. Поэтому приходится вернуться к сверхъестественному…

– То есть к необъясненному, – сказал Максвелл.

– Какие-то мутанты? – предположил Оп.

– Так считал Коллинз, – сказал Максвелл. – Но у него не нашлось ни сторонников, ни последователей. Я тоже не соглашался с ним – до того, как побывал на хрустальной планете. Теперь я уже ни в чем не уверен. Что происходит, когда раса разумных существ достигает конца своего развития, когда она как раса минует пору детства и зрелости и вступает в пору глубокой старости? Раса, подобно человеку, умирающая от дряхлости. Что она тогда предпринимает? Разумеется, она может просто умереть. Это было бы наиболее логично. Но, предположим, есть причина, которая мешает ей умереть. Предположим, ей надо во что бы то ни стало остаться в живых и она не может позволить себе умереть.

– Если призрачное состояние – это действительно мутация, – сказал Оп, – и если они знали, что это мутация, и если они достигли таких высот знания, что могли контролировать мутации… – Он умолк и посмотрел на Максвелла. – По-твоему, произошло что-то в этом роде?

– Пожалуй, – сказал Максвелл. – Я все больше и больше склоняюсь к этой мысли.

– Выпей, – сказал Оп, протягивая ему банку. – Тебе это будет полезно. А потом дай и мне отхлебнуть.

Максвелл взял банку, но пить не стал. Оп протянул руку к дровам, могучими пальцами ухватил полено и бросил его в огонь. Столб искр унесся в трубу. Снаружи за стенами стонал ветер.

Максвелл поднес банку к губам. Самогон хлынул в его глотку, как поток лавы. Он закашлялся. «Ну, хоть бы раз выпить эту дрянь, не поперхнувшись!» Он протянул банку Опу. Тот поднял ее, но пить не стал и посмотрел на Максвелла.

– Ты сказал – какая-то причина, ради которой необходимо жить. Какая-то причина, не позволяющая им умереть, заставляющая их существовать в любой форме, в какой это для них возможно.

– Вот именно, – сказал Максвелл. – Сведения. Знания. Планета, нафаршированная знаниями, настоящий склад знаний. И, думаю, не более десятой доли дублирует то, что известно нам. А все остальное – новое для нас, неведомое. Такое, что нам и не снилось. Знания, каких нам еще миллион лет не приобрести, если мы вообще до них доберемся. Вся эта информация, насколько я понимаю, зафиксирована на атомарном уровне таким образом, что каждый атом становится носителем частички информации. Хранится она в железных листах вроде книжных страниц, сложенных гигантскими стопками и кипами, причем каждый слой атомов – да, они расположены слоями – содержит какой-то определенный раздел. Прочитываешь первый слой и принимаешься за второй. И опять это похоже на страницы книги: каждый слой атомов – страница, положенная на другие такие же страницы. Каждый металлический лист… Нет, не спрашивай, я даже примерно не могу сказать, сколько слоев атомов содержит каждый лист. Вероятно, сотни тысяч.

Оп поспешно поднял банку, сделал гигантский глоток, расплескав самогон по волосатой груди, и шумно вздохнул.

– Они не могут бросить эти знания на произвол судьбы, – сказал Максвелл. – Они должны передать их кому-то, кто сможет ими воспользоваться. Они должны жить, пока не передадут их. Вот тут-то им и понадобился я! Они поручили мне продать их запас знаний.

– Продать? Кучка призраков, дышащих на ладан? Что им может понадобиться? Какую цену они просят?

Максвелл поднял руку и вытер внезапно вспотевший лоб.

– Не знаю, – сказал он.

– Не знаешь? Но как же ты можешь продавать товар, не зная, чего он стоит, не зная, какую цену просить?

– Они сказали, что еще свяжутся со мной. Они сказали, чтобы я узнал, кого это может заинтересовать. И тогда они сообщат мне цену.

– Хорошенький способ заключать деловые сделки! – возмутился Оп.

– Да, конечно, – согласился Максвелл.

– И у тебя нет даже примерного представления о цене?

– Ни малейшего. Я попытался объяснить им положение, а они не могли понять. Или, может быть, не хотели. И сколько я с тех пор ни ломал над этим голову, я так и не пришел ни к какому выводу. Все, конечно, сводится к вопросу, в чем, собственно, может нуждаться подобная братия. И, хоть убей, я не могу себе этого представить.

– Во всяком случае, – заметил Оп, – они знали, где искать покупателей. И что же ты собираешься предпринять?

– Я попробую поговорить с Арнольдом.

– Ты умеешь выбирать крепкие орешки! – сказал Оп.

– Видишь ли, я могу говорить только с самим Арнольдом. Такой вопрос нельзя пускать по инстанциям. Все необходимо сохранить в строжайшей тайне. Ведь на первый взгляд подобное предложение кажется смехотворным. Если про него проведают репортеры или просто любители сплетен, университет немедленно откажется от каких бы то ни было переговоров. Ибо если он, несмотря на огласку, все-таки что-то предпримет, а сделка сорвется – что не исключено, так как я действую вслепую, – хохотать над ним будут по всей вселенной до самых дальних ее пределов. Расплачиваться же придется Арнольду, и мне, и…

– Арнольд – чиновник, Пит, и больше ничего. Ты это знаешь не хуже меня. Он – администратор. Его интересует лишь деловая сторона. От того, что он носит звание ректора, суть не меняется – он коммерческий директор, и только. На науку ему в высшей степени наплевать. И он не рискнет своей карьерой даже ради трех планет, какими бы знаниями они ни были нашпигованы.

– Ректор университета и должен быть администратором…

– Случись это в другое время, – печально добавил Оп, – у тебя еще могли бы быть какие-то шансы. Но в настоящий момент Арнольд и без того танцует на канате. Когда он перевел ректорат из Нью-Йорка в этот заштатный городишко…

– Знаменитый своими замечательными научными традициями, – перебил Максвелл.

– Университетскую политику меньше всего заботят традиции – научные или какие бы то ни было другие! – объявил Оп.

– Пусть так, но я все равно должен поговорить с Арнольдом. Конечно, я предпочел бы иметь дело с кем-нибудь другим. Однако нравится он мне или не нравится, выбора у меня нет.

– Но ты мог бы вообще отказаться!

– От роли посредника? Ну, нет, Оп! И никто на моем месте не отказался бы. Тогда бы они нашли еще кого-нибудь и могли бы довериться человеку, который не справился бы с такой задачей. Я вовсе не хочу сказать, что сам обязательно с ней справлюсь, но, во всяком случае, я приложу все усилия. А кроме того, ведь речь идет не только о нас, но и о них.

– Ты проникся к ним симпатией?

– Не знаю, можно ли тут говорить о симпатии. Скорее о восхищении. Или о жалости. Они ведь делают все, что в их силах! Они так долго искали, кому бы передать накопленные знания.

– Передать? По-моему, ты говорил о продаже!

– Только потому, что они в чем-то нуждаются. Если бы я знал, в чем именно! Это облегчило бы дело для всех заинтересованных сторон.

– Один побочный вопрос – ты с ними разговаривал? Каким образом?

– С помощью таблиц. Я тебе о них уже рассказывал – о металлических листах, содержащих информацию. Они говорили со мной посредством таблиц, а я отвечал им тем же способом.

– Но как же ты читал…

– Они дали мне приспособление для этого. Что-то вроде защитных очков, только очень больших. Довольно-таки объемистая штука. Наверное, в ней скрыто множество всяких механизмов. В этих очках я свободно читал таблицы. Не письмена, а крохотные закорючки в металле. Это трудно объяснить, но когда глядишь на них сквозь очки, становится ясно, что они означают. Потом я обнаружил, что фокусировку можно менять по желанию и читать разные слои. Но вначале они просто писали… если тут подходит слово «писать». Ну, как дети пишут вопросы и ответы на грифельных досках. А когда я отвечал, еще одно приспособление, прикрепленное к моим очкам, непосредственно воспроизводило мои мысли.

– Машина-переводчик! – воскликнул Оп.

– Да, пожалуй. Двустороннего действия.

– Мы пытались сконструировать такой прибор, – сказал Оп. – Говоря «мы», я имею в виду объединенные усилия лучших инженерных умов не только Земли, но и всего того, что в шутку именуется «известной частью вселенной».

– Да, я знаю.

– А у этих ребят он есть. У твоих призраков.

– У них есть еще очень много всякой всячины, – ответил Максвелл. – Я и миллионной части не видел. Я познакомился лишь с некоторыми образчиками, которые выбирал наугад. Только чтобы убедиться в истинности их утверждений.

– Но одного я так и не могу понять, – сказал Оп. – Ты все время говоришь о планете. А как насчет звезды?

– Планета заключена в искусственную оболочку. Какая-то звезда там есть, насколько я понял, но с поверхности она не видна. Соль ведь в том, что звезда для них необязательна. Если не ошибаюсь, ты знаком с гипотезой пульсирующей вселенной?

– Типа «уйди-уйди»? – спросил Оп. – Та, которая взрывается, а потом снова взрывается и так далее?

– Правильно, – сказал Максвелл. – И теперь мы можем больше не не ломать над ней головы. Она соответствует действительности. Хрустальная планета – это частица вселенной, существовавшей до того, как возникла наша Вселенная. Видишь ли, они успели своевременно во всем разобраться. Они знали, что наступит момент, когда вся энергия исчезнет и мертвая материя начнет медленно собираться в новое космическое яйцо которое затем взорвется, породив новую вселенную. Они знали, что приближается смертный час их вселенной, который станет смертным часом и для них, если они не найдут какого-то выхода. И они создали планетарный проект. Они засасывали энергию и накопили гигантские ее запасы… Не спрашивай меня, как и откуда они ее извлекли и каким способом хранили. Но во всяком случае, она находилась в самом веществе их планеты, и потому, когда вся остальная вселенная сгинула в черноте и смерти, они по-прежнему располагали энергией. Они одели планету в оболочку, преобразили ее в свое жилище. Они сконструировали двигатели, которые превратили их планету в независимое тело, несущееся в пространстве, послушно подчиняясь их воле. И до того, как мертвая материя их вселенной начала стягиваться в одну точку, они покинули свою звезду, превратившуюся в черный мертвый уголь, и отправились в самостоятельное путешествие, которое длится до сих пор – обитатели прежнего мира на планете-космолете.

Они видели, как погибала их вселенная, предшествовавшая нашей. Они остались одни в пространстве, в котором не было ни единого намека на жизнь, ни единого проблеска света, ни единого биения энергии. Вероятно – точно я не знаю – они наблюдали образование нового космического яйца. Они могли находиться в неизмеримой дали от него, но все-таки его видеть. А в этом случае они видели и взрыв, положивший начало Вселенной, в которой теперь обитаем мы, – ослепительную вспышку, когда энергия вновь ринулась в пространство. Они видели, как зарделись первые звезды, они видели, как складывались галактики. А когда галактики окончательно сформировались, они отправились в эту новую вселенную. Они могли посещать любые галактики, обращаться по орбите вокруг любой приглянувшейся им звезды, а потом лететь дальше. Они были межгалактическими бродягами. Но теперь их конец недалек. Планета, я думаю, еще на полном ходу, так как машины, снабжающие ее энергией, работают по-прежнему. Наверное, для планеты тоже существует свой предел, но до него еще далеко. Однако сами они, как раса, утратили жизнеспособность, хотя хранят в своем архиве мудрость двух вселенных.

– Пятьдесят миллиардов лет! – пробормотал Оп. – Пятьдесят миллиардов лет познания мира!

– По меньшей мере, – сказал Максвелл. – Вполне возможно, что срок этот гораздо больше.

Они умолкли, пытаясь охватить мыслью эти пятьдесят миллиардов лет. Огонь в очаге потрескивал и что-то шептал. Издалека донесся бой курантов консерватории, отсчитывающих время.

Глава 9

Максвелл проснулся оттого, что Оп тряс его за плечо.

– Тут тебя желают видеть!

Сбросив одеяло, Максвелл спустил ноги с кровати и начал нащупывать брюки. Оп сунул их ему в руку.

– А кто?

– Назвался Лонгфелло. Отвратный надутый тип. Он ждет снаружи. Явно боится войти в хижину из опасения инфекции.

– Ну, – так пусть убирается к черту! – объявил Максвелл и потянулся за одеялом.

– Нет-нет, – запротестовал Оп. – Я выше оскорблений. Чихать я на него хотел.

Максвелл влез в брюки, сунул ноги в ботинки и притопнул.

– А кто он такой?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответил Оп.

Максвелл побрел в угол к скамье у стены, налил из ведра воды в таз и ополоснул лицо.

– Который час? – спросил он.

– Начало восьмого.

– Что-то мистер Лонгфелло торопится меня увидеть!

– Он там меряет газон шагами. Изнывает от нетерпения.

Лонгфелло и правда изнывал.

Едва завидев Максвелла в дверях, он бросился к нему с протянутой рукой.

– Профессор Максвелл! – воскликнул он. – Как я рад, что отыскал вас. Это было нелегко. Но мне сказали, что я, возможно, найду вас здесь, – он посмотрел на хижину, и его длинный нос чуть-чуть сморщился. – И я рискнул.

– Оп, – спокойно сказал Максвелл, – мой старый и близкий друг.

– Может быть, прогуляемся немного? – предложил Лонгфелло. – Удивительно приятное утро! Вы уже позавтракали? Ах да! Конечно же нет!

– Если бы вы сказали мне, кто вы такой, это значительно упростило бы дело, – заметил Максвелл.

– Я работаю в ректорате. Стивен Лонгфелло, к вашим услугам. Личный секретарь ректора.

– Вы-то мне и нужны! – сказал Максвелл. – Мне необходимо встретиться с ректором, и как можно скорее.

Лонгфелло покачал головой.

– Могу сразу же сказать, что это невозможно.

Они неторопливо пошли по тропинке, ведущей к шоссе. С могучего каштана, осенявшего тропинку, медленно слетали листья, отливавшие червонным золотом. Дальше на фоне голубого утреннего неба багряным факелом пылал клен. И высоко над ним к югу уносился треугольник утиной стаи.

– Невозможно. – повторил Максвелл. – Это звучит как окончательный приговор. Словно вы обдумали мою просьбу заранее.

– Если вы хотите что-нибудь сообщить доктору Арнольду, – холодно проинформировал его Лонгфелло, – вам следует обратиться в соответствующие инстанции. Неужели вы не понимаете, что ректор чрезвычайно занят и…

– О, я это понимаю! И понимаю, что такое инстанции. Отсрочки, оттяжки, проволочки, пока твое дело не станет известно всем и каждому!

– Профессор Максвелл, – сказал Лонгфелло, – я буду говорить с вами откровенно. Вы человек настойчивый и, мне кажется, довольно упрямый, а с людьми такого типа обиняки ни к чему. Ректор вас не примет. Он не может вас принять.

– По-видимому, из-за того, что нас было двое? И один из нас умер?

– Все утренние газеты будут этим полны. Гигантские заголовки: человек воскрес из мертвых! Может быть, вы слушали вчера радио или смотрели какую-нибудь телевизионную программу?

– Нет, – сказал Максвелл.

– Ну, так вы – сенсация дня. И должен признаться, положение создалось весьма неприятное.

– Попросту говоря, назревает скандал?

– Если угодно. А у ректората довольно хлопот и без того, чтобы еще вмешиваться в историю вроде вашей. У нас уже на руках Шекспир и все, что отсюда вытекает. Тут мы не могли остаться в стороне, но обременять себя еще и вами мы не станем.

– Неужели у ректората нет ничего важнее Шекспира и меня? – спросил Максвелл. – А возрождение дуэлей в Гейдельберге? И спор о том, этично ли допускать некоторых внеземных студентов в футбольные команды, и…

– Но поймите же! Важно то, что происходит именно в этом городке! – простонал Лонгфелло.

– Потому что сюда перевели ректорат? Хотя Оксфорд, Гарвард и десяток других…

– Если хотите знать мое мнение, – сухо сказал Лонгфелло, – то я считаю, что попечительский совет поступил несколько необдуманно. Это создало для ректората множество трудностей.

– А что произойдет, если я поднимусь на вершину холма, войду в здание ректората и начну стучать кулаком по письменным столам? – спросил Максвелл.

– Вы это сами прекрасно знаете. Вас вышвырнут вон.

– А если я приведу с собой полки журналистов и телевизионных операторов, которые будут ждать моего возвращения у дверей?

– В этом случае вас, вероятно, не вышвырнут. И возможно, вы даже прорветесь к ректору. Но могу вас заверить, что при подобных обстоятельствах вы заведомо ничего не добьетесь.

– Следовательно, – сказал Максвелл, – я заранее обречен на неудачу, что бы я ни пытался предпринять.

– Собственно говоря, – сообщил ему Лонгфелло, – я пришел к вам сегодня совсем для другого. Мне было поручено передать вам приятное известие.

– Не сомневаюсь! Так какую же косточку вы собирались мне бросить, чтобы я тихо исчез со сцены?

– Вовсе не косточку! – обиженно заявил Лонгфелло. – Я уполномочен предложить вам пост декана в экспериментальном институте, который наш университет организует на Готике IV.

– А, на планете с колдуньями и магами?

– Перед специалистом в вашей области этот пост открывает огромные возможности, – убедительно сказал Лонгфелло. – Планета, где магические свойства развивались без помех со стороны разумных существ иного типа, как это произошло на Земле…

– И расстояние в сто пятьдесят миллионов световых лет, – заметил Максвелл. – Далековато и, наверное нудно. Однако оплачивается эта миссия, вероятно, неплохо?

– Весьма и весьма, – ответил Лонгфелло.

– Нет, спасибо, – сказал Максвелл. – Моя работа здесь меня вполне удовлетворяет.

– Работа?

– Ну конечно. Разрешите напомнить вам, что я профессор факультета сверхъестественных явлений.

Лонгфелло покачал головой.

– Уже нет, – объявил он. – Простите, но я должен вам напомнить, что вы скончались более трех недель назад. А открывающиеся вакансии заполняются немедленно.

– То есть мое место уже занято?

– Ну, разумеется, – заметил Лонгфелло. – В настоящее время вы безработный.

Глава 10

Официант принес омлет с грудинкой, налил кофе и удалился, оставив Максвелла одного. За огромным окном голубым зеркалом простиралось озеро Мендота, и холмы на дальнем берегу терялись в лиловой дымке. По стволу кряжистого дуба у самого окна пробежала белка и вдруг замерла, уставившись глазами-бусинами на человека за столиком. Красно-бурый дубовый лист оторвался от ветки и, неторопливо покачиваясь, спланировал на землю. По каменистому откосу у воды шли рука об руку юноша и девушка, окутанные утренней озерной тишиной.

Куда воспитанное и цивилизованнее было бы принять приглашение Лонгфелло и позавтракать с ним, подумал Максвелл. Но в ту минуту он чувствовал, что сыт секретарем ректора по горло, и ему хотелось только одного: наедине с самим собой оценить положение и кое о чем поразмыслить – хотя, возможно, времени на размышления у него уже не осталось.

Он оказался прав – шансов увидеться с ректором у него почти не было, и не только потому, что тот был чрезвычайно занят, а его подчиненные настаивали на строжайшем соблюдении всех тонкостей священной бюрократической процедуры, но еще и потому, что по не вполне понятной причине ситуация с удвоившимся Питером Максвеллом запахла скандалом, от которого Арнольд жаждал держаться как можно дальше. Глядя в выпученные беличьи глазки, Максвелл прикидывал, не могла ли позиция ректора объясняться беседой с инспектором Дрейтоном. Может быть, служба безопасности взялась за Арнольда? Это казалось маловероятным, но все же возможным. Как бы то ни было, о нервном состоянии Арнольда можно было судить по той поспешности, с какой ему был предложен пост на Готике IV. Ректорат не только не хотел иметь ничего общего с этим вторым Питером Максвеллом, но и предпочел бы убрать его с Земли на захолустную планету, где он вскоре был бы всеми забыт.

После смерти того, другого Максвелла его место на факультете, естественно, не могло оставаться незаполненным – студенты должны учиться и кто-то должен вести его курс. Тем не менее для него можно было бы подыскать что-нибудь и здесь. А если этого не сделали и сразу же предложили ему пост на Готике IV, следовательно, на Земле он мешает.

И все-таки странно! Ведь о том, что существовали два Питера Максвелла, ректорату стало известно лишь накануне, а до тех пор никакой проблемы вообще не было. А это значит, решил Максвелл, что кто-то уже успел побывать в ректорате – кто-то стремящийся избавиться от него, кто-то опасающийся, что он помешает… Но чему? Ответ напрашивался сам собой, и самая эта легкость вызвала у Максвелла инстинктивное ощущение, что он ошибается. Однако, сколько он ни раздумывал, ответ был только один: кто-то еще знает о сокровищах библиотеки хрустальной планеты и пытается ими завладеть.

Во всяком случае, ему известно одно имя – Черчилл. Кэрол сказала, что к переговорам о продаже Артефакта, которые ведет Институт времени, имеет отношение какой-то Черчилл… А вдруг Артефакт и есть цена, за которую можно получить библиотеку хрустальной планеты? Конечно, слишком полагаться на это нельзя, и тем не менее… ведь никому не известно, что такое Артефакт.

И если подумать, Черчилл – самый подходящий человек для устройства подобных сделок. Конечно, только как подставное лицо, по поручению кого-то, кто не может выступить открыто. Ведь Черчилл профессиональный посредник и знает все ходы и выходы. У него есть связи, и за долгие годы, он, наверное, обзавелся источниками информации в самых разных влиятельных учреждениях.

Но в этом случае, подумал Максвелл, его собственная задача очень усложняется. Ему теперь надо остерегаться не только огласки, неизбежной, если бы он обратился в обычные инстанции, – возникала опасность, что его сведения попадут во враждебные руки и будут обращены против него.

Белка уже соскочила со ствола и теперь деловито сновала по спускающейся к озеру лужайке, шурша опавшими листьями в надежде отыскать желудь, которого не углядела раньше. Юноша и девушка скрылись из виду, и поднявшийся легкий ветерок морщил зеркальную поверхность озера.

Зал был почти пуст – те, кто начал завтракать раньше, уже кончили и ушли. С верхнего этажа доносились звуки голосов и шарканье подошв – это студенты собирались в клубе, где они обычно проводили свободное от занятий время.

Это здание было одним из самых старых в городке и, по мнению Максвелла, самым прекрасным. Уже более пятисот лет оно служило уютным местом встреч и занятий для многих поколений, и множество чудесных традиций превратило его в родной дом для бесчисленных тысяч студентов. Тут они находили тишину и покой для размышлений и занятий, и уютные уголки для дружеской беседы, и комнаты для бильярда и шахмат, и столовые, и залы для собраний, и укромные маленькие читальни, где стенами служили полки с книгами.

Максвелл отодвинул стул от столика, но остался сидеть – ему не хотелось вставать и уходить, так как он понимал, что, покинув этот тихий приют, будет вынужден сразу же погрузиться в водоворот трудных проблем. За окном золотое осеннее утро нежилось в лучах солнца, которое поднималось все выше и пригревало все сильнее, обещая день, полный золотых метелей опадающих листьев, голубой дымки на дальних холмах, торжественного великолепия хризантем на садовых клумбах, пригашенного сияния златоцвета и астр в лугах и на пустырях.

За его спиной послышался торопливый топоток множества ног в тяжелой обуви, и, повернувшись, он увидел, что собственник этих ног быстро приближается к нему по красным плиткам пола.

Больше всего это существо напоминало гигантского сухопутного краба – членистые ноги, нелепо наклоненное туловище, длинные гротескные выросты (по-видимому, органы чувств) над непропорционально маленькой головой. Он был землисто-белого цвета. Три черных глаза-шарика подрагивали на концах длинных стебельков.

Существо остановилось перед столиком, и три стебелька сошлись, направив глаза на Максвелла.

Оно заговорило высоким пискливым голосом, и кожа на горле под крохотной головкой быстро запульсировала.

– Сообщено мне, что вы есть профессор Максвелл.

– Вас не обманули, – сказал Максвелл. – Я действительно Питер Максвелл.

– Я есть обитатель мира, вами названного Наконечник Копья Двадцать Семь. Имя, мною имеемое, вам интересно не есть. Я являюсь к вам с поручением лица, меня нанимающего. Возможно, вам оно известно под наименованием мисс Нэнси Клейтон.

– Еще бы! – сказал Максвелл и подумал, насколько это в духе Нэнси – нанять в качестве посыльного столь явно внеземное существо.

– Я тружусь на свое образование, – объяснил Краб. – Я выполняю работу, какую нахожу.

– Весьма, похвально, – заметил Максвелл.

– Я прохожу курс математики времени, – сообщил Краб. – Я специализируюсь на конфигурации линий вселенной. Я лихорадочно этим увлечен.

По виду Краба было трудно поверить, что он способен на увлечение, и тем более лихорадочное.

– Но чем объясняется подобный интерес? – спросил Максвелл. – Какими-то особенностями – вашей родной планеты? Вашими культурными традициями?

– О, весьма и весьма! Абсолютно новая идея есть. На моей планете нет представления о времени, никакого восприятия такого явления, как время. Очень есть потрясен узнать о нем. И заинтересован. Но я чрезмерно уклоняюсь. Я есть здесь с поручением. Мисс Клейтон желает знать, способны вы посетить ее прием вечером данного дня. У нее в восемь по часам.

– Пожалуй, я приду, – сказал Максвелл. – Передайте ей, что я всегда стараюсь не пропускать ее приемов.

– Чрезмерно рад! – объявил Краб. – Она столь хочет получить вас там. Вы есть говоримы о.

– Ах так! – сказал Максвелл.

– Вас тяжко находить. Я бегам быстро и тяжко. Я спрашиваю во многих местах. И вот – победоносен.

– Мне очень жаль, что я причинил вам столько беспокойства, – сказал Максвелл, опуская руку в карман и извлекая кредитку.

Существо протянуло одну из передних ног, ухватило кредитку клешней, сложило ее несколько раз и засунуло в маленькую сумку, открывшуюся на его груди.

– Вы добры более ожидания, – пропищало оно. – Еще одно сведение. Причина приема – представление гостям картины, недавно приобретенной. Картины очень долго утраченной и исчезнувшей. Кисти Альберта Ламберта, эсквайра. Большой триумф для мисс Клейтон.

– Не сомневаюсь, – сказал Максвелл. – Мисс Клейтон – специалистка по триумфам.

– Она, как наниматель, любезна, – с упреком возразил Краб.

– Конечно, конечно, – успокоил его Максвелл.

Существо быстро переставило ноги и галопом выбежало из зала. Максвелл услышал, как оно протопало вверх по лестнице, ведущей к выходу на улицу.

Потом он встал и тоже направился к дверям. Если прием посвящен картине, подумал он, полезно будет поднабраться сведений о художнике. И усмехнулся – уж наверное, почти все, кого Нэнси пригласила, займутся сегодня тем же.

Ламберт? Фамилия показалась ему знакомой. Что-то он о нем читал… возможно, очень давно. Статью в каком-нибудь журнале, коротая свободный час?

Глава 11

Максвелл открыл книгу.

«Альберт Ламберт, – гласила первая страница, – родился в Чикаго (штат Иллинойс) 11 января 197З года. Славу ему принесли картины, исполненные причудливого символизма и гротеска, однако его первые работы никак не позволяли предугадать последующий взлет его таланта. Хотя они были достаточно профессиональны и свидетельствовали о глубоком проникновении в тему, их нельзя назвать выдающимися. Период гротеска в его творчестве начался после того, как ему исполнилось пятьдесят лет, причем его талант развивался не постепенно, а достиг расцвета буквально за один день, словно художник работал в этом направлении тайно и не показывал картин в своей новой манере до тех пор, пока не был полностью удовлетворен тем, что создал. Однако никаких фактических подтверждений подобной гипотезы не найдено; наоборот, существуют данные, свидетельствующие, что она не…»

Максвелл бросил читать, открыл книгу на цветных репродукциях и быстро перелистал образчики раннего творчества художника. И вдруг на какой-то странице картины стали совсем иными – тематика, колорит и даже, подумал Максвелл, сама манера.

Перед ним словно были произведения двух художников: один давал выход интеллектуальной потребности в упорядоченном самовыражении, а другой был весь захвачен, поглощен, одержим каким-то потрясшим его переживанием, от которого он пытался освободиться, перенеся его на холст.

Скупая, темная, грозная красота рвалась со страницы, и Максвеллу почудилось, что в сумрачной тишине читальни он различает шорох черных крыльев. Немыслимые существа взмывали над немыслимым ландшафтом, и все же Максвеллу почудилось, что и этот ландшафт, и эти существа не были простой фантазией, прихотливой причудой намеренно затуманенного сознания, но четко укладывались в рамки какой-то неслыханной гармонии, опирающейся на логику и мироощущение, чуждые всему тому, с чем ему приходилось сталкиваться до сих пор. Форма, цвет, подход к теме и ее интерпретация не были просто искажением человеческих представлений; наоборот, зритель немедленно проникался убеждением, что они были вполне реалистическим воспроизведением чего-то, что лежит за пределами человеческих представлений. «Причудливый символизм и гротеск» – говорилось в предисловии… Может быть, сказал себе Максвелл, но в таком случае символизм этот возник в результате и на основе самого тщательного изучения натуры.

Он открыл следующую репродукцию и вновь увидел такой же полнейший уход от всего человеческого – иные существа в иной ситуации на фоне иного ландшафта, но несущие в себе столь же ошеломляющее ощущение реальности; нет, все это не было плодом воображения художника, все это он когда-то видел, а теперь изгонял из сознания и памяти. Вот так, подумал Максвелл, человек яростно намыливает руки куском едкого и грубого мыла и снова и снова трет их, пытаясь с помощью физических средств избавиться от следов психической травмы. Возможно, художник созерцал эту сцену не непосредственно, а через зрительный аппарат давно исчезнувшей и никому теперь не известной расы.

Максвелл сидел, завороженно глядя на страницу книги, не в силах оторваться от нее, захваченный в плен жуткой и зловещей красотой, скрытым и ужасным смыслом, которого он не мог постичь. Краб сказал, что Время было неизвестно его расе, что этот универсальный фактор никак не воздействовал на культуру его планеты, а вот здесь, в этих цветных репродукциях, крылось что-то не известное людям, не грезившееся им даже во сне.

Максвелл протянул руку, чтобы закрыть книгу, но вдруг заколебался, словно по какой-то причине книгу закрывать не следовало, словно ему почему-то было необходимо еще пристальнее вглядеться в репродукцию.

И в этот момент он осознал, что в ней прячется нечто загадочное, ускользающее и притягательное.

Он положил руки на колени и продолжал смотреть на репродукцию, потом медленно перевернул страницу и, взглянув на третью репродукцию, внезапно поймал то, что раньше от него ускользало, – особые мазки создавали эффект неуловимого движения, туманной нечеткости, словно мгновение назад здесь что-то мерцало и сразу же исчезло, оставаясь за гранью зрения, но где-то совсем рядом.

Полуоткрыв рот, Максвелл вглядывался в загадочное мерцание – разумеется, это был оптический обман, рожденный виртуозным мастерством художника.

Но пусть даже оптический обман – все равно он был томительно знаком тому, кто побывал на хрустальной планете и видел ее призрачных обитателей.

И глубокая тишина сумрачной читальни зазвенела вопросом, на который не было ответа: откуда Альберт Ламберт мог узнать про обитателей хрустальной планеты?

Глава 12

– Мне сообщили о твоем возвращении, – заявил Аллен Престон. – И я просто не мог поверить. Однако источник, из которого я получил эти сведения, настолько надежен, что я попытался связаться с тобой. Ситуация мне не слишком нравится, Пит. Как юрист, должен сказать, что ты очутился в очень незавидном положении.

Максвелл опустился в кресло перед столом Престона.

– Да, пожалуй, – согласился он. – Начать, хотя бы с того, что я лишился работы. Можно ли в подобном случае добиться восстановления?

– В подобном случае? – переспросил Престон. – А как, собственно, обстоит дело? Никто этого ясно не представляет. Разговоров много, но никому ничего толком не известно. Я сам…

Максвелл криво усмехнулся.

– Да, конечно. Ты был бы рад составить определенное мнение. Ведь ты ошеломлен, растерян и опасаешься за свой рассудок. И сейчас ты задаешь себе вопрос, действительно ли я Питер Максвелл.

– А ты действительно Питер Максвелл? – спросил Престон.

– Я в этом уверен. Но если ты сомневаешься, я на тебя не обижусь… и ни на кого другого. Нас, несомненно, было двое. Что-то произошло с моей волновой схемой. Один из нас отправился в систему Енотовой Шкуры, другой – куда-то еще. Тот, кто отправился в систему Енотовой Шкуры, вернулся на Землю и умер. А я вернулся вчера.

– И обнаружил, что умер?

Максвелл кивнул.

– Моя квартира сдана, все мое имущество исчезло! Университет заявил, что на мое место взят другой преподаватель, и я остался без работы. Вот почему я и спрашиваю, можно ли добиться восстановления.

Престон откинулся на спинку кресла и задумчиво скосил глаза на Максвелла.

– С точки зрения закона, – сказал он, – позиция университета, бесспорно, неуязвима. Ты же мертв, понимаешь? И у них по отношению к тебе нет никаких обязательств. Во всяком случае, до той поры, пока твои права не будут подтверждены.

– После нескончаемых судебных разбирательств?

– Боюсь, что да. Дать тебе точный ответ на твой вопрос я пока не могу. Ведь это беспрецедентно. О, разумеется, известны случаи неверного установления личности, когда умершего ошибочно опознавали как кого-то другого, кто на самом деле был жив. Но ведь тут никакой ошибки не произошло. Человек, который бесспорно был Питером Максвеллом, столь же бесспорно мертв, а прецедента установления личности при подобных обстоятельствах не существует. Этот прецедент должны будем создать мы путем кропотливейших юридических исследований, на которые, возможно, потребуются годы. По правде говоря, я еще толком не представляю себе, с чего следует начать. Безусловно, какая-нибудь зацепка отыщется и все можно будет уладить, но это потребует сложнейшей работы и предварительной подготовки. В первую очередь необходимо будет установить юридически, кто ты такой.

– Кто я такой? Но ради всего святого, Аллен! Мы же это знаем.

– Мы, но не закон. Для закона ты в настоящем своем положении не существуешь. Юридически ты никто. Абсолютно никто. Все твои документы были отправлены в архив, и, несомненно, уже подшиты…

– Но все мои документы при мне, – спокойно сказал Максвелл. – Вот в этом кармане.

Престон с недоумением уставился на него.

– Ах да! Конечно, они должны быть при тебе. Ну и клубок!

Он встал и прошелся по кабинету, покачивая головой. Потом вернулся к столу и снова сел.

– Дай подумать, – сказал он. – Мне нужно немножко времени, чтобы разобраться… Я что-нибудь откопаю. Мы должны отыскать какую-нибудь зацепку. И сделать нам нужно очень много. Вот хотя бы твое завещание…

– Мое завещание? Я о нем начисто забыл. Ни разу даже не вспомнил.

– Оно рассматривается в нотариате. Но я добьюсь отсрочки.

– Я завещал все брату, который служит в Корпусе исследователей космоса. Я мог бы связаться с ним, хотя, вероятно, это будет очень нелегко. Он ведь из одной экспедиции почти немедленно отправляется в следующую. Но важно другое: затруднений в этом отношении у нас не будет. Как только он узнает, что произошло…

– К сожалению, – сказал Престон, – решает не он, а суд. Конечно, все должно уладиться, но времени на это, возможно, потребуется много. А до тех пор ты не имеешь никаких прав на свое имущество. У тебя нет ничего кроме одежды, которая сейчас на тебе, и содержимого твоих карманов.

– Университет предложил мне пост декана экспериментального института на Готике IV. Но я не намерен соглашаться.

– А как у тебя с деньгами?

– Пока все в порядке, Оп пригласил меня пожить у него. И на ближайшее время денег мне хватит. Ну, а в случае необходимости я могу подыскать временную работу. Если понадобится, Харлоу Шарп мне, конечно, поможет. На крайний случай возьмет в экспедицию. Это должно быть интересно.

– Разве в такие экспедиции берут людей без диплома Института времени?

– В качестве подсобных рабочих берут. Но для чего-либо более ответственного диплом, я полагаю, необходим.

– Прежде, чем я начну действовать, – сказал Престон, – мне нужно точно знать, что именно произошло. Во всех подробностях.

– Я напишу для тебя полное изложение событий. И заверю у нотариуса. Все, что тебе угодно.

– Мне кажется, – заметил Престон, – мы можем предъявить иск транспортному управлению. Это по их вине ты оказался в таком положении.

– Не сейчас, – уклончиво ответил Максвелл. – Этим можно заняться и позже.

– Ну, пиши изложение событий, – сказал Престон. – А я пока подумаю и пороюсь в кодексах. Тогда уж начнем. Ты видел газеты? Смотрел телепередачи?

Максвелл покачал головой.

– У меня не было времени.

– Репортеры неистовствуют, – сказал Престон. – Просто чудо, что они тебя еще не разыскали. Уж конечно, они охотятся за тобой. Пока ведь у них нет ничего, кроме предположений. Вчера вечером тебя видели в «Свинье и Свистке». Там тебя опознало множество людей – во всяком случае, так они утверждают. В настоящий момент считается, что ты воскрес из мертвых. На твоем месте я постарался бы не попадаться репортерам. Но если они тебя найдут, не говори им ничего. Абсолютно ничего.

– Можешь быть спокоен, – сказал Максвелл.

Они умолкли и в наступившей тишине некоторое время смотрели друг на друга.

– Какой клубок! – задумчиво произнес Престон. – Какой потрясающий клубок! Нет, Пит, я чувствую, что возиться с ним будет одно удовольствие.

– Кстати, – сказал Максвелл, – Нэнси Клейтон пригласила меня на свой сегодняшний вечер. Я все думаю, нет ли тут какой-нибудь связи… хотя почему же? Она и раньше меня иногда приглашала.

– Но ты же знаменитость! – улыбнулся Престон. – И значит, чудесный трофей для Нэнси.

– Ну, не знаю, – сказал Максвелл. – Она от кого-то услышала, что я вернулся. И конечно, в ней заговорило любопытство.

– Да, – сухо согласился Престон. – В ней, конечно, заговорило любопытство.

Глава 13

Максвелл почти не сомневался, что возле хижины Опа его подстерегают репортеры, но там никого не было. По-видимому, они еще не пронюхали, где он остановился.

Хижину окутывала сонная предвечерняя тишина, и осеннее солнце щедро золотило старые доски, из которых она была сколочена.

Две-три пчелы лениво жужжали над клумбой с астрами у двери, а над склоном, в туманной дымке уходившим к шоссе, порхали желтые бабочки.

Максвелл приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Хижина была пуста. Оп где-то бродил, и Духа тоже не было видно. В очаге алела куча раскаленных углей.

Максвелл закрыл дверь и сел на скамью у стены. Вдали на западе голубым стеклом поблескивало одно из четырех озер, между которыми стоял городок. Пожухлая осока и вянущая трава придавали ландшафту желто-бурый колорит. Там и сям маленькими островками пламенели купы деревьев.

Теплота и спокойствие, думал Максвелл. Край, где можно тихо грезить. Ничем не похожий на мрачные, яростные пейзажи, которые столько лет назад писал Ламберт.

Он не понимал, почему эти ландшафты репейником вцепились в его сознание. И еще он не понимал, откуда художник мог узнать, как мерцают призрачные обитатели хрустальной планеты. Это не было случайным совпадением; человек неспособен вообразить подобное из ничего. Рассудок говорил ему, что Ламберт должен был что-то знать об этих людях-призраках. И тот же рассудок говорил, что это невозможно.

Ну, а все остальные существа, все эти гротескные чудища, которых Ламберт разбросал по холсту яростной, безумной кистью? Как объяснить их? Откуда они взялись? Или они были просто лоскутами безумной фантазии, кровоточащими, вырванными из странно и мучительно бредящего сознания? Были ли обитатели хрустальной планеты единственными реальными созданиями из всех тех, кого рисовал Ламберт? Это казалось маловероятным. Где-то, когда-то, каким-то образом Ламберт видел и этих, остальных. А ландшафты? Были ли они только плодом воображения, фоном, подкреплявшим впечатление, которое создавали фантастические существа? Или же такой была хрустальная планета в неизмеримо давнюю эпоху, когда ее еще не заключили в оболочку, навеки укрывшую ее от остальной вселенной? Но нет, решил он, это невозможно! Ведь планету покрыли оболочкой еще до того, как возникла нынешняя Вселенная. Десять миллиардов лет назад, если не все пятьдесят.

Максвелл беспокойно нахмурился. Во всем этом не было смысла. Ни малейшего. А у него и без картин Ламберта хватает хлопот. Он потерял место, на его имущество наложен арест, юридически он просто не существует.

Но все это не так уж важно, во всяком случае сейчас. Главное – сокровищница знаний на хрустальной планете. Она должна принадлежать университету – свод знаний, несомненно превосходящий все, что удалось накопить всем разумным существам известной части вселенной. Конечно, что-то будет лишь повторением старых открытий, но он был убежден, что металлические листы хранят много такого, о чем нынешняя Вселенная еще и не помышляла. Та ничтожная крупица, с которой он успел ознакомиться, подкрепляла это убеждение.

И ему вдруг показалось, что он вновь сгибается над столиком, вроде журнального, на который он положил стопку металлических листов, сняв их с полки, а на глаза у него надето приспособление для чтения… или для перевода… А, не в названии дело!

Один металлический лист говорил о сознании не как о метафизическом или философском понятии, но как о механизме; однако он не сумел разобраться в терминологии, не смог постичь совершено новых понятий. Он прилагал отчаянные усилия, вспоминал Максвелл, так как уловил, что перед ним труд о еще никем не открытой области восприятия, но потом, отчаявшись, отложил этот лист. И другой лист, по-видимому, руководство по применению определенных математических принципов к социальным наукам; правда, о сути некоторых из упомянутых наук он мог только догадываться, шаря среди идей и понятий на ощупь и наугад, точно слепец, ловящий порхающих бабочек.

А свод истории? Не одной вселенной, но двух! И историческая биология, повествующая о формах жизни, настолько фантастических в самой своей основе и в своих функциях, что в их реальность невозможно было поверить. А тот удивительно тонкий лист, такой тонкий, что он гнулся и сворачивался в руке, как бумажный, – его содержание было ему абсолютно недоступно, и он даже не сумел уловить, о чем идет речь. Тогда он взял лист потолще, намного толще, и познакомился с мыслями и философией существ и культур, давно уже рассыпавшихся прахом, и испытал невыразимый ужас, отвращение, гнев и растерянность, к которым примешивалось робкое изумление перед полнейшей нечеловечностью этих философий.

Все это – и больше, несравненно больше, в триллионы раз больше – ожидало ученых там, на хрустальной планете.

Нет, он должен, он обязан выполнить возложенное на него поручение. Он должен добиться, чтобы библиотеку хрустальной планеты получила Земля, и сделать это следует как можно быстрее, хотя никаких сроков ему поставлено не было. Ведь если он потерпит неудачу, обитатели планеты, несомненно, предложат свой товар кому-нибудь еще в другом секторе галактики, а может быть, и вообще в другой галактике.

Пожалуй, решил Максвелл, их интересует Артефакт, хотя – полной уверенности в этом нет. Однако кто-то хочет его приобрести, причем в сделке замешан Черчилл, а потому такое предложение похоже на истину. И все-таки вдруг это не так? Артефакт мог понадобиться кому-нибудь еще совсем по иной причине – например, кто-то сумел разгадать его назначение… Максвелл попробовал представить себе, в чем может заключаться это назначение, но вскоре зашел в тупик.

Стайка дроздов стремительно упала с неба, пронеслась над самой крышей хижины и, повернула в сторону шоссе. Максвелл следил за тем, как черные птички опустились на пожелтевший бурьян у болотца за шоссе, изящно покачиваясь на сгибающихся стеблях. До заката они будут кормиться тут, а потом улетят в какую-нибудь укромную лесную чащу, где переночуют, чтобы завтра отправиться дальше на юг.

Максвелл встал и потянулся. Мирное спокойствие золотистого дня совсем его разнежило. Хорошо бы вздремнуть немножко, подумал он. А потом придет Оп и разбудит его, и у них будет время перекусить и поговорить, прежде чем он отправится к Нэнси.

Он открыл дверь, вошел в хижину и сел на кровать. Тут ему пришло в голову, что не худо было бы проверить, найдется ли у него на вечер чистая рубашка и пара носков. Вытащив чемодан, он положил его на кровать, отпер, откинул крышку и вынул брюки, чтобы добраться до рубашек под ними. Рубашки он нашел, а кроме них – маленький аппарат, прикрепленный к большим очкам.

Максвелл сразу узнал этот аппарат и даже рот раскрыл от изумления. Автоматический переводчик, с помощью которого он читал на хрустальной планете металлические листы! Он поднял аппарат и взвесил его на ладони. Вот лента, охватывающая голову, с генератором энергии сзади, и очки, которые нужно опустить на глаза, когда аппарат надет.

Наверное, он случайно сунул его в чемодан, решил Максвелл, хотя как это могло произойти? Но что же теперь делать? А впрочем, это, пожалуй, и неплохо. Аппарат еще может пригодиться в будущем, в качестве доказательства, что он действительно побывал на той планете. Правда, насколько это доказательство весомо? По виду – ничего особенного.

Однако если заглянуть в механизм, напомнил он себе, эта штука, вероятно, не покажется такой уж обыкновенной…

Раздался легкий стук, и Максвелл, вздрогнув, начал напряженно прислушиваться. Поднялся ветер и ветка ударяет по крыше? Но ветки обычно стучат совсем не так.

Стук оборвался, а затем раздался снова, но теперь он стал прерывистым, словно сигнал: три быстрых удара, пауза, еще два быстрых удара и снова пауза, а потом все сначала.

Кто-то стучал в дверь.

Максвелл вскочил, но остановился в нерешительности. Возможно, репортерам, наконец, удалось его выследить. А вдруг они только предполагают, что он может быть здесь? В таком случае лучше не откликаться. Но даже один репортер стучал бы куда громче и увереннее. А этот стук был тихим, почти робким, словно тот, кто был за дверью, чего-то опасался или стеснялся. Ну, а если это все-таки репортеры, молча выжидать нет никакого смысла: дверь отперта и, не получив ответа, они наверняка толкнут ее и войдут без приглашения.

Стук на мгновение замер, затем раздался снова. Максвелл на цыпочках подошел к двери и распахнул ее. Снаружи стоял Краб, белея в лучах заходящего солнца, точно привидение. Под одной из своих конечностей, которая в настоящий момент, по-видимому, играла роль руки, а не ноги, он держал большой пакет.

– Да входите же! Пока вас тут никто не увидел, – нетерпеливо сказал Максвелл.

Краб вошел, а Максвелл, закрывая дверь, удивился, с какой стати он потребовал, чтобы это существо вошло в хижину.

– Вам не нужны опасения, – заявил Краб, – касательно жнецов новостей. Я был осторожен, и я глядел. За мной никто не следил. У меня такой нелепый вид, что за мной никогда не следят. Никто никогда не полагает, что я могу действовать сообразно с целью.

– Очень выгодная особенность, – заметил Максвелл. – По-моему, это называется защитной окраской.

– Я появляюсь вновь по указанию мисс Нэнси Клейтон, – продолжал Краб. – Она знает, что вы ездили в путешествие без багажа и не имели случая сделать покупку или стирку. Без желания причинить обиду – это мне указано сказать с отменным чувством – она желает прислать вам костюм для ношения.

Он вынул из-под конечности сверток и протянул его Максвеллу.

– Очень любезно со стороны Нэнси.

– Она – заботливое лицо. Она поручила мне сказать далее.

– Валяйте!

– Колесный экипаж прибудет отвезти вас к ее дому.

– Зачем? – удивился Максвелл. – Шоссе проходит совсем рядом с ним.

– Еще одно извинение, – твердо объявил Краб, – но она считает, что нужно так. Очень много типов разных существ снуют там и сям, чтобы узнать место, где вы есть.

– Кстати, – сказал Максвелл, – а откуда его узнала мисс Клейтон?

– Поистине сие мне неведомо, – ответил Краб.

– Ну, хорошо. Поблагодарите от меня мисс Клейтон, пожалуйста.

– С восторгом и удовольствием, – сказал Краб.