Заповедник гоблинов. Клиффорд Саймак

Страница 1
Страница 2

Глава 14

– Я подвезу вас к черному ходу, – объяснял шофер. – Перед парадным кишмя кишат репортеры. Потом они разойдутся, но сейчас рыщут там стаями. Мисс Клейтон думает, что вы, возможно, предпочтете с ними не встречаться.

– Спасибо, – сказал Максвелл. – Вы очень предупредительны.

Нэнси, подумал он, как обычно, все предусмотрела, присваивая себе привилегию организовывать жизнь других людей.

Ее дом стоял на невысоком обрыве над самым озером. Слева от дороги в лучах недавно взошедшей луны поблескивала вода. Фасад дома был озарен множеством огней, но задняя его сторона была погружена во мрак.

Машина свернула с подъездной аллеи и начала медленно забираться по узкой крутой дороге, окаймленной могучими дубами. Вспугнутая птица с криком стремительно пронеслась у самых фар, отчаянно взмахивая крыльями. Откуда-то навстречу машине выбежали два разъяренных пса и помчались до бокам, точно конвой.

Шофер усмехнулся.

– Если бы вы шли пешком, они сожрали бы вас заживо.

– Но с каких это пор Нэнси охраняет собачья свора? – спросил Максвелл.

– Мисс Клейтон тут ни при чем, – ответил шофер. – Они охраняют совсем не ее.

У Максвелла на языке вертелся новый вопрос, но он не стал его задавать.

Машина свернула под изящную арку и остановилась.

– Вот в эту дверь, – сказал шофер. – Стучать не надо. Пройдете прямо через холл мимо винтовой лестницы. Гости в большом зале.

Максвелл хотел было открыть дверцу машины, но в нерешительности отнял руку.

– О собаках не думайте, – сказал шофер. – Они знают эту машину. И тех, кто из нее выходит, в жизни не тронут.

Впрочем, собак вообще нигде не было видно, и Максвелл, быстро поднявшись по трем ступенькам на крыльцо, распахнул дверь.

Холл был погружен в темноту. Только на винтовую лестницу падал отблеск света – по-видимому, на втором этаже горела лампочка. Кругом же царила полная тьма. Откуда-то доносились голоса и приглушенные звуки музыки.

Максвелл постоял несколько секунд не двигаясь и, когда его глаза привыкли к темноте, различил, что холл простирается и за винтовую лестницу. Вероятно, там дверь или коридор…

Странно! Если уж Нэнси распорядилась, чтобы шофер высадил его у задней двери, то почему она не поручила кому-нибудь встретить его здесь? И во всяком случае, она могла бы сказать, чтобы свет не гасили – тогда он сам отыскал бы дорогу.

Да, странно и довольно глупо – приехать на званый вечер и ощупью отыскивать путь к остальным гостям. Не лучше ли будет просто повернуться и уйти? Вернуться к Опу… Но тут Максвелл вспомнил о собаках. Они, конечно, рыщут вокруг дома, а судя по виду, ничего хорошего от них ждать не приходится. Что-то тут не так! Это совсем не похоже на Нэнси. Она никогда не поставила бы его в подобное положение. Да, тут что-то совсем не так.

Максвелл осторожно прошел по холлу, протянутой вперед рукой нащупывая столики или стулья, которые могли оказаться на его пути. Хотя видел он теперь гораздо лучше, холл по-прежнему оставался темной пещерой, где глаз не различал подробностей. Он обогнул винтовую лестницу, и холл показался ему еще темнее теперь, когда проблески света остались у него за спиной. Внезапно кто-то спросил:

– Профессор Максвелл? Это вы, профессор?

Максвелл замер на левой ноге, потом медленно и бесшумно опустил на пол правую, уже поднятую для шага, и застыл, чувствуя, что весь покрывается гусиной кожей.

– Профессор Максвелл! – повторил голос. – Я знаю, что вы в холле.

Собственно говоря, это не был голос в прямом смысле слова. Максвелл готов был поклясться, что тишину холла не нарушал ни единый звук, и все же он ясно слышал эти слова… может быть, они раздавались у него не в ушах, а в каком-то уголке мозга.

Его охватил безотчетный ужас, и он попытался отогнать его, но ужас не исчезал – ужас затаился рядом во мраке, готовый вновь захлестнуть его черной волной.

Максвелл попробовал заговорить, но не смог.

Голос произнес:

– Я поджидал вас здесь, профессор. Мне необходимо вступить с вами в контакт. Это столько же в ваших интересах, сколько в моих.

– Где вы? – спросил Максвелл.

– Я за дверью слева от вас.

– Я не вижу никакой двери.

Здравый смысл настойчиво твердил Максвеллу: беги, немедленно беги. Поскорее выберись отсюда! Но он не мог бежать. У него не было сил. Да и куда? Назад под арку нельзя – там ждут собаки. Вперед по темному холлу? Опрокидывая все на своем пути, поднимая оглушительный грохот, чтобы все гости сбежались сюда и обнаружили его – растрепанного, в синяках, дрожащего от страха? Он знал, что стоит ему побежать, и им сразу же овладеет паника.

Чтобы его увидели в подобном состоянии? Нет! Хватит и того, что он проник в дом украдкой, с черного хода.

Если бы это был просто голос – какой угодно, но голос, – он не нагонял бы подобного ужаса. Но он производил такое жуткое впечатление – ни намека на интонацию, монотонный, механический, словно скрежещущий! Ни один человек так говорить не может, решил Максвелл. Где-то рядом с ним в темноте прятался внеземлянин.

– Тут есть дверь, – произнес этот пустой жесткий голос. – Сделайте шаг влево и толкните ее.

Положение становится просто смешным, подумал Максвелл. Либо он войдет в эту дверь, либо опрометью бросится прочь. Конечно, можно было бы спокойно уйти, но он знал, что стоит ему повернуться спиной к невидимой двери, и он побежит – против воли, гонимый ужасом, маячащим позади.

Максвелл сделал шаг влево, нащупал дверь и толкнул ее. В комнате было темно, но в окна просачивался свет фонаря снаружи и падал на пудингообразное существо в центре комнаты – оплывший живот слабо фосфоресцировал, словно клубок светящихся обитателей морского дна копошился в круглом аквариуме.

– Да, – сказало существо, – вы совершенно правы. Я принадлежу к тем жителям вселенной, которых вы именуете «колесниками». На время моего визита здесь я обзавелся наименованием, которое легко воспринимается вашим сознанием. Вы можете называть меня «мистер Мармадьюк». Несомненно, вы понимаете, что это лишь удобства ради, так как я не ношу подобного имени. Собственно говоря, у нас нет имен. Они излишни. Наше индивидуальное различие достигается иными способами.

– Рад познакомиться с вами, мистер Мармадьюк, – сказал Максвелл, произнося слова медленно и раздельно, потому что губы у него тоже вдруг стали холодными и непослушными, как и все его тело.

– А я с вами, профессор.

– Как вы узнали, кто я такой? – спросил Максвелл. – Вы, по-видимому, были абсолютно в этом уверены. Значит, вам было известно, что я пройду через холл?

– Разумеется, – сказал колесник.

Теперь Максвелл мог лучше разглядеть своего странного собеседника – пухлое тело, висящее между двумя колесами, копошащаяся масса в нижней прозрачной его части.

– Вы один из гостей Нэнси? – спросил он.

– Да, – ответил мистер Мармадьюк. – Да, разумеется. Если не ошибаюсь, почетный гость, ради которого она и устроила это собрание.

– Но в таком случае вам следовало бы быть в зале с остальными приглашенными.

– Я сослался на усталость, – объяснил мистер Мармадьюк. – Легкое уклонение от истины, признаюсь, ибо я никогда не устаю. И вот я удалился отдохнуть…

– И дождаться меня?

– Вот именно, – сказал мистер Мармадьюк.

Нэнси, подумал Максвелл. Нет! Нэнси, конечно, тут ни при чем. Она слишком легкомысленна, слишком поглощена своими бесконечными зваными вечерами и совершенно неспособна на интриги.

– Мы могли бы обсудить некую тему, – сказал мистер Мармадьюк. – Ко взаимной выгоде, как я полагаю. Вы, если не ошибаюсь, ищете покупателя для некоего движимого имущества. Не исключено, что это движимое имущество может представлять некоторый интерес для меня.

Максвелл отступил на шаг, стараясь найти какой-нибудь ответ. Но ему ничего не приходило в голову. А ведь он мог бы знать! Мог бы догадаться или хотя бы заподозрить!

– Вы ничего не отвечаете, – сказал мистер Мармадьюк. – Но я не мог ошибиться. Вы действительно посредник по этой продаже, и здесь нет никакого недоразумения?

– Да, – сказал Максвелл. – Да, я посредник.

Он знал, что запираться нет смысла. Каким-то образом это существо на колесах проведало про хрустальную планету и про сокровищницу накопленных там знаний. И возможно, ему известна назначенная цена. Уж не этот ли колесник пытается купить Артефакт?

– В таком случае, – сказал мистер Мармадьюк, – нам следует немедленно приступить к переговорам и обсудить условия. Не забыв при этом упомянуть и причитающиеся вам комиссионные.

– Боюсь, в настоящее время это невозможно, – сказал Максвелл. – Я не знаю условий продажи. Видите ли, сначала я должен был найти потенциального покупателя, а уж потом…

– Это не составит ни малейшего затруднения, – объявил колесник. – Ибо у меня есть сведения, которыми не располагаете вы. Мне известны условия продажи.

– И вы готовы заплатить требуемую цену?

– О, безусловно, – сказал колесник. – На это просто потребуется некоторое время – весьма незначительное. Необходимо завершить некую коммерческую операцию. По ее заключении мы с вами сможем довести наше дело до конца без хлопот и шума. Единственное, что еще следовало бы установить, как мне представляется, – это размеры комиссионных, которые вы заслужили столь безмерно.

– Я полагаю, – растерянно произнес Максвелл, – они должны быть неплохими.

– Мы намерены, – заявил мистер Мармадьюк, – назначить вас… не сказать ли «библиотекарем»?.. При том движимом имуществе, которое мы приобретаем, предстоит большая работа по разбору и каталогизации указанного имущества. Для этого нам необходимо существо, подобное вам, и мне представляется, что ваши обязанности будут для вас весьма интересными. А что до жалованья… Профессор Максвелл, мы покорно просим вас самого назвать его цифру, а также и остальные условия, на которых вы согласитесь занять эту должность.

– Мне нужно все это обдумать.

– О, разумеется, разумеется! – произнес мистер Мармадьюк. – В делах такого рода небольшое размышление бывает полезным. Вы найдете нас склонными к самой неограниченной щедрости.

– Вы меня не поняли, – сказал Максвелл. – Мне нужно будет подумать о самой продаже. Сочту ли я возможным ее устроить.

– Быть может, вы сомневаетесь в том, достойны ли мы приобрести указанное движимое имущество?

– И это тоже, – сказал Максвелл.

– Профессор Максвелл, – заявил колесник, – для вас будет несравненно лучше, если вы отбросите свои сомнения. Поверьте, вам не следует испытывать по отношению к нам какие-либо сомнения, ибо мы полны решимости получить то, что вы можете предложить. А потому вы должны охотно и добровольно вести переговоры с нами.

– Хочу я того или нет? – осведомился Максвелл.

– Я, – сказал мистер Мармадьюк, – не стал бы выражаться столь прямолинейно. Но вы описали ситуацию весьма исчерпывающим образом.

– Ваше положение не дает вам оснований разговаривать подобным тоном! – заметил Максвелл.

– Вы не имеете представления о том, какое положение мы занимаем, – сказал колесник. – Ваши сведения ограничиваются известными вам пределами космоса. И вы не можете знать, что лежит за этими пределами.

В этих словах, в том, как они были произнесены, было что-то такое, от чего по спине Максвелла пробежала холодная дрожь, словно в комнату ворвался ледяной вихрь, примчавшийся из неведомых глубин вселенной.

Ваши сведения ограничиваются известными вам пределами космоса, сказал мистер Мармадьюк… Но что лежит за этими пределами? Никто ничего не знал – известно было только, что в некоторых областях по ту сторону зыбкой границы, за которую еще не проникли разведчики человечества, колесники создали империю. И из-за этой границы до освоенной части вселенной доходили жуткие истории, какие всегда рождаются на дальних границах, питаемые воображением человека, стремящегося разгадать то неизвестное, что таится чуть дальше впереди.

Контакты с колесниками были редкими и мимолетными, и о них не было известно почти ничего, а это само по себе уже не обещало ничего хорошего. Никто не протягивал дружеских рук, никто не делал жестов благожелательности и доброй воли – ни колесники, ни люди, ни друзья и союзники людей. В огромном секторе космического пространства пролегла безмолвная угрюмая граница, которую не пересекала ни та, ни другая сторона.

– Мне было бы легче принять решение, – сказал Максвелл, – если бы мои сведения были более подробными, если бы мы могли узнать о вас больше…

– Вы знаете, что мы – таракашки, – заявил мистер Мармадьюк, и слова эти буквально брызгали желчью. – Ваша нетерпимость…

– Вовсе нет, – негодующе перебил Максвелл. – И мы не считаем вас таракашками. Мы знаем, что вы – ульевые конгломераты. Мы знаем, что каждый из вас является колонией существ, сходных с теми, которых мы здесь на Земле называем насекомыми, и это, разумеется, составляет значительное различие между нами, и все же вы отличаетесь от нас не больше, чем многие другие существа с иных звезд. Слово «нетерпимость» мне не нравится, мистер Мармадьюк, так как оно подразумевает «терпимость», а это оскорбительно и для вас, и для меня, и для любого другого существа во вселенной.

Он заметил, что трясется от гнева, и удивился, почему одно какое-то слово могло его так взбесить. Его не вывела из себя даже мысль о том, что знания хрустальной планеты вот-вот достанутся колесникам, и вдруг он пришел в ярость от одного слова. Возможно, подумал он, потому, что там, где множество самых разных рас должно жить в мире и согласии друг с другом, и «нетерпимость» и «терпимость» одинаково стали грязными ругательствами.

– Вы ведете спор убедительно и любезно, – сказал мистер Мармадьюк. – И возможно, вы не нетерпимы…

– Если бы нетерпимость и существовала, – не дал ему докончить Максвелл, – не понимаю, почему вы приходите в такое негодование. Ведь проявление подобного чувства бросает тень не на того, против кого оно направлено, а на того, кто его испытывает, поскольку он демонстрирует не только невоспитанность, но и глубокое невежество. Нет ничего глупее нетерпимости.

– В таком случае, что же вызывает у вас колебания? – спросил колесник.

– Мне необходимо узнать, как вы думаете распорядиться своим приобретением. Я хотел бы выяснить, какова ваша цель. Я еще очень многое должен был бы о вас узнать.

– Чтобы получить право судить?

– Но как можно судить в подобных ситуациях? – с горечью сказал Максвелл.

– Мы слишком много говорим, – объявил мистер Мармадьюк. – И без всякого смысла. Я вижу, что у вас нет намерения устроить нам это приобретение.

– Вот именно, – ответил Максвелл. – По крайней мере в настоящий момент.

– В таком случае, – сказал мистер Мармадьюк, – нам придется искать иной путь. Своим отказом вы причините нам значительные хлопоты и потерю времени, и мы будем вам весьма неблагодарны.

– Мне почему-то кажется, – сообщил ему Максвелл, – что я как-нибудь стерплю вашу неблагодарность.

– Быть на стороне победителя, милостивый государь, – угрожающе произнес мистер Мармадьюк, – это немалое преимущество.

Мимо Максвелла промелькнуло что-то большое и быстрое. Уголком глаза он уловил блеск оскаленных зубов и стремительный взлет песочно-коричневого тела.

– Сильвестр, не надо! – вскрикнул Максвелл. – Не трогай его, Сильвестр!

Мистер Мармадьюк не растерялся. Его колеса бешено закрутились, и, ловко обогнув прыгнувшего Сильвестра, он ринулся к двери. Когти Сильвестра царапнули о половицы, и он извернулся спиралью. Максвелл кинулся в сторону от мчавшегося прямо на него колесника, но колесо все-таки задело его плечо, и он отлетел к стене. Мистер Мармадьюк молнией выскочил за дверь. За ним метнулось длинное гибкое тело – казалось, Сильвестр летит по воздуху, не касаясь земли.

– Сильвестр, не надо! – вопил Максвелл, бросаясь вслед за тигренком. В холле он резко повернул и отчаянно засеменил ногами, стараясь сохранить равновесие. Впереди по холлу быстро катил колесник, но Сильвестр настигал его. Максвелл не стал больше расходовать силы и время на бесполезные крики и поспешил за ними.

В дальнем конце холла мистер Мармадьюк круто свернул влево, а Сильвестр, совсем уже было схвативший его, не сумел проделать поворот столь же быстро и ловко и потерял несколько драгоценных секунд. Максвелл, успев оценить обстановку, обогнул угол на полном ходу и увидел перед собой освещенный коридор и мраморные ступени, ведущие вниз, в зал, где множество людей стояло, разбившись на небольшие группы, с бокалами в руках.

Мистер Мармадьюк стремительно приближался к лестнице. Сильвестр опережал Максвелла на один прыжок, отставая от колесника прыжка на три.

Максвелл хотел было крикнуть, но у него перехватило дыхание, да и в любом случае его вопль вряд ли что-нибудь изменил бы, так как события развивались с неимоверной быстротой.

Колесник соскочил на первую ступеньку, и Максвелл прыгнул, протягивая вперед руки. Он упал на спину тигренка и крепко обнял его за шею. Они вместе растянулись на полу, и краем глаза Максвелл увидел, что колесник на второй ступеньке подскочил высоко в воздух и начал угрожающе крениться набок.

Тут раздался испуганный женский визг, растерянные крики мужчин и звон бьющихся бокалов.

На этот раз, угрюмо подумал Максвелл, Нэнси получила сенсацию, на которую, наверное, не рассчитывала. Он лежал у стены под лестницей. Сильвестр, уютно устроившись у него на груди, примеривался нежно облизать ему лицо.

– Сильвестр, – сказал Максвелл. – Вот ты и добился своего. Ты подложил нам колоссальную свинью.

Сильвестр лизнул его и хрипло замурлыкал.

Максвелл спихнул тигренка на пол и сел, прислонившись к стене. Мистер Мармадьюк валялся на боку у нижней ступеньки лестницы. Оба его колеса вертелись как бешеные, и он неуклюже вращался вокруг своей оси.

По лестнице взбежала Кэрол и, уперев руки в бока, уставилась на Максвелла и тигренка.

– Хорошая парочка, нечего сказать! – вскричала она и задохнулась от гнева.

– Мы не нарочно, – сказал Максвелл.

– Почетный гость! – она чуть не плакала от злости. – Почетный гость, а вы двое гоняетесь за ним по коридорам, словно он мышь какая-нибудь!

– По-видимому, мы не причинили ему большого вреда, – заметил Максвелл. – Я вижу, он цел и невредим. Хотя меня не удивило бы, если бы его брюхо лопнуло и эти милые жучки разлетелись по всему полу.

– Что подумает Нэнси? – негодующе спросила Кэрол.

– Думаю, она будет в восторге, – ответил Максвелл. – На ее званых вечерах не случалось ничего интересного с тех пор, как огнедышащая амфибия из системы Крапивы подожгла новогоднюю елку.

– Вы это придумали! – заявила Кэрол. – Этого не было.

– Чтоб мне провалиться! Я сам был тогда здесь. Видел все своими глазами и помогал гасить пожар.

Тем временем мистера Мармадьюка окружили гости и принялись поднимать его. По залу засновали маленькие роботы, собирая осколки и вытирая лужицы коктейлей.

Максвелл встал на ноги, а Сильвестр, подобравшись к нему, начал тереться головой о его колени.

Откуда-то появилась Нэнси и заговорила с мистером Мармадьюком. Гости, окружив их кольцом, внимательно слушали.

– На вашем месте, – посоветовала Кэрол, – я бы испарилась отсюда как можно незаметнее. Не думаю, чтобы вас тут теперь встретили с распростертыми объятиями.

Он начал спускаться по лестнице, а Сильвестр с царственным видом шагал рядом с ним, Нэнси обернулась, увидела Максвелла и поспешила к нему навстречу.

– Пит! – воскликнула она. – Так значит, это все-таки правда! Ты действительно вернулся.

– Да, конечно, – растерянно согласился Максвелл.

– Я читала в газетах, но не могла поверить. Я думала, что это какой-нибудь трюк или розыгрыш.

– Но ты же меня пригласила… – сказал Максвелл.

– Пригласила? Тебя?

Она не шутила. Это было ясно.

– Значит, ты не посылала Краба…

– Какого краба?

– Ну, существо, которое больше всего похоже на краба-переростка.

Нэнси покачала головой, и, вглядываясь в ее лицо, Максвелл вдруг почти со страхом обнаружил, что она начинает стареть. В уголках глаз и рта лучились морщинки, которых не могла спрятать никакая косметика.

– Существо, похожее на краба, – повторил он. – Оно сказало, что работает у тебя посыльным и что ты приглашаешь меня на этот вечер. Оно сказало, что за мной будет прислан автомобиль. Оно даже принесло мне костюм, сказав, что…

– Пит, – перебила Нэнси. – Пожалуйста, поверь мне. Я ничего этого не делала. Я тебя не приглашала. Но я очень рада, что ты пришел.

Придвинувшись, к нему почти вплотную, она взяла его под руку и сказала, еле сдерживая смех:

– И мне было бы очень интересно узнать, что у тебя произошло с мистером Мармадьюком.

– Мне очень жаль… – начал Максвелл.

– И напрасно. Разумеется, он мой гость, а с гостями следует обходиться любезно, но, в сущности, он ужасен, Пит. Скучный педант, сноб и…

– Тсс! – предостерег ее Максвелл.

Мистер Мармадьюк, высвободившись из кольца гостей, катил к ним через зал. Нэнси повернулась навстречу колеснику.

– Вы, правда, не пострадали? – спросила она. – Нет, правда?

– Я отнюдь не пострадал, – сказал мистер Мармадьюк.

Он подкатил к Максвеллу, и из верхушки его округлого туловища возникла рука – гибкая, пружинообразная, больше напоминавшая щупальце, чем руку, – с клешней из трех пальцев. Мистер Мармадьюк обвил этой рукой плечи Максвелла, и тот почувствовал инстинктивное желание сбросить ее, отодвинуться, но подавил этот импульс и заставил себя остаться на месте.

– Благодарю вас, сэр, – сказал мистер Мармадьюк. – Я весьма вам благодарен. Возможно, вы спасли мою жизнь. В момент моего падения я увидел, как вы прыгнули на этого зверя. Весьма героичный поступок.

Сильвестр крепче прижался к боку Максвелла, поднял голову и обнажил клыки в беззвучном рычании.

– Он не причинил бы вам вреда, сэр, – вмешалась Кэрол. – Он ласков, как котенок. Если бы вы не побежали, он не стал бы за вами гнаться. Он по глупости вообразил, что вы с ним играете. Сильвестр очень любит играть.

Сильвестр зевнул, продемонстрировав все свои зубы.

– Эта игра, – сказал мистер Мармадьюк, – не доставляет мне удовольствия.

– Когда я увидел, что вы упали, – переменил тему Максвелл, – я испугался за вас. Мне показалось, что вы вот-вот разорветесь.

– О, это был напрасный испуг, – заявил мистер Мармадьюк. – Я чрезвычайно упруг. Это тело сотворено из превосходного материала, весьма крепкого и обладающего исключительной эластичностью.

Он снял руку с плеча Максвелла, и она взвилась в воздух, точно промасленный канат, изогнулась и втянулась в тело, на поверхности которого Максвелл не сумел различить ничего, что указывало бы, где именно она скрылась.

– Очень прошу вас извинить меня, – сказал мистер Мармадьюк. – Мне нужно кое-кого увидеть, – и, повернув, он быстро покатил прочь.

Нэнси вздрогнула.

– У меня от него мурашки бегают! – пожаловалась она. – Хотя нельзя отрицать, что он – настоящее украшение вечера. Далеко не всякой хозяйке салона удается заполучить колесника. Тебе я могу признаться, Пит, что пустила в ход все свои связи, чтобы он остановился у меня. А теперь я жалею – в нем есть что-то слизистое.

– А ты не знаешь, зачем он здесь? То есть здесь, на Земле?

– Нет. У меня сложилось впечатление, что он обыкновенный турист. Хотя я как-то не могу вообразить, чтобы подобные существа путешествовали для удовольствия.

– Согласен.

– Пит, ну расскажи же мне о себе! Газеты утверждают…

Максвелл ухмыльнулся.

– Как же, знаю! Что я воскрес из мертвых!

– Но на самом деле ты ведь не воскресал? Я понимаю, что это невозможно. Так кого же мы похоронили? Все, слышишь ли, все были на похоронах, и никто из нас не усомнился, что это ты. Но ведь это не мог быть ты. Так что же…

– Нэнси, – перебил Максвелл. – Я вернулся только вчера. Я узнал, что я скончался, что мою комнату сдали, что мое место на факультете занято и…

– Но это же невозможно! – повторила Нэнси. – Подобные вещи в действительности не случаются. И я не понимаю, что, собственно, произошло.

– Мне самому это не вполне понятно, – признался Максвелл. – Позже мне, возможно, удастся выяснить подробности.

– Но как бы то ни было, ты теперь тут, и все в порядке, – сказала Нэнси. – А если ты не хочешь говорить об этом, я скажу всем, чтобы они тебя не расспрашивали.

– Я очень благодарен тебе за такую предусмотрительность, – сказал Максвелл, – но из этого ничего не выйдет.

– Репортеров можешь не опасаться, – продолжала Нэнси. – Репортеров тут нет. Прежде я их приглашала – специально отобранных, тех, кому, мне казалось, я могу доверять. Но репортерам доверять невозможно, как я убедилась на горьком опыте. Так что тебе они не грозят.

– Насколько я понял, у тебя есть картина…

– А, так ты знаешь про картину! Пойдем посмотрим на нее.

– Это жемчужина моей коллекции. Только подумай – подлинный Ламберт! И к тому же никому прежде не известный. Потом я расскажу тебе, как была найдена эта картина, но во что она мне обошлась, я тебе не скажу. Ни тебе и никому другому. Мне стыдно об этом даже думать.

– Так много или так мало?

– Так много, – ответила Нэнси. – И ведь необходима величайшая осторожность. Очень легко попасть впросак! Я начала вести переговоры о покупке только после того, как ее увидел эксперт. Вернее, два эксперта. Один проверил заключение другого, хотя, возможно, тут я несколько перегнула палку.

– Но в том, что это Ламберт, сомнений нет?

– Ни малейших. Даже мне было ясно с самого начала. Ни один другой художник не писал так, как Ламберт. Но ведь его все-таки можно скопировать, и я хотела удостовериться.

– Что тебе известно о Ламберте? – спросил Максвелл. – Больше, чем нам всем? Что-то, чего нет в справочниках?

– Ничего. То есть не очень много. И не о нем самом. А почему ты так подумал?

– Потому что ты в таком ажиотаже.

– Ну вот! Как будто мало найти неизвестного Ламберта! У меня есть две другие его картины, но эта – особенная, потому что она была потеряна. Собственно говоря, я не знаю, насколько тут подходит слово «потеряна». Вернее сказать, она никогда не значилась ни в одном каталоге. Не существует никаких упоминаний, что он ее писал – во всяком случае, сохранившихся упоминаний. А ведь она принадлежит к его так называемым гротескам! Как-то трудно вообразить, чтобы хоть один из них пропал бесследно, или был совершенно забыт, или… ну, что еще могло с ним произойти? Другое дело, если бы речь шла о картине раннего периода.

Они прошли через зал, лавируя между кучками гостей.

– Вот она, – сказала Нэнси, когда они проложили путь через толпу, собравшуюся у стены, на которой висела картина.

Максвелл откинул голову и взглянул на стену. Картина несколько отличалась от цветных репродукций, которые он видел утром в библиотеке. Это, сказал он себе, объясняется тем, что она больше, а краски ярче и чище… и тут же обнаружил, что этим все не исчерпывается. Иным был ландшафт и населявшие его существа. Ландшафт казался более земным – гряда серых холмов, бурый кустарник, разлапистые, похожие на папоротники деревья. По склону дальнего холма спускалась группа созданий, которые могли быть гномами; под деревом, прислонившись к стволу, сидело существо, похожее на гоблина, – оно, по-видимому, спало, нахлобучив на глаза подобие шляпы. А на переднем плане – жуткие ухмыляющиеся твари с безобразными телами и мордами, при взгляде на которые кровь стыла в жилах.

На плоской вершине дальнего холма, у подножия которого толпилось множество разнообразных существ, лежало что-то маленькое и черное, четко выделяясь на фоне серого неба.

Максвелл ахнул, быстро шагнул вперед и замер, боясь выдать свое волнение. Неужели никто еще этого не заметил? Впрочем, возможно, кто-то и заметил, но не придал своему открытию никакой важности или решил, что ошибся.

Но Максвелл знал, что он не ошибается. Никаких сомнений у него не возникло. Маленькое черное пятно на дальней вершине было Артефактом!

Глава 15

Максвелл нашел укромный уголок позади внушительной мраморной вазы с каким-то пышно цветущим растением и сел на один из стоявших там стульев.

Из-за вазы он наблюдал, как толпа гостей в зале постепенно начинает редеть. И даже те, кто пока не собирался уходить, несколько приуныли. Но если кто-нибудь еще вздумает спросить, что с ним произошло, решил Максвелл, он даст ему в челюсть, и дело с концом.

Накануне он сказал Кэрол, что в ближайшее время ему придется объяснять, объяснять и снова объяснять. Именно это он и делал весь вечер – с некоторыми отклонениями от истины, – и никто ему не верил. Его собеседники глядели на него пустыми глазами и прикидывали, пьян он или просто их разыгрывает.

Хотя настоящей жертвой розыгрыша, подумал Максвелл, был он сам. Его пригласили на этот вечер, но приглашение исходило не от Нэнси Клейтон. Нэнси не посылала ему костюма и не поручала шоферу заехать за ним, а потом высадить его у задней двери, чтобы он прошел через холл мимо двери, за которой его поджидал колесник. И десять против одного, что собаки не принадлежат Нэнси, хотя он и забыл спросить ее о них.

Кто-то, не щадя усилий и хлопот, чрезвычайно сложным способом обеспечил колеснику возможность переговорить с ним. Все это отдавало дешевой мелодрамой и было настолько пропитано атмосферой плащей и кинжалов, что становилось смешным. Но только… только ему почему-то не было смешно.

Сжимая бокал в ладонях, Максвелл слушал гул идущего к концу вечера. Через просветы в густой листве над мрамором вазы он видел почти весь зал, но колесника нигде не было, хотя раньше мистер Мармадьюк все время кружил среди гостей.

Максвелл рассеянно переложил бокал из одной руки в другую и понял, что не будет пить, что и так уже выпил больше, чем следовало бы, не потому, что опьянел, а потому, что пить здесь было не место. Это удовольствие следует приберегать для небольшой дружеской компании в чьей-нибудь привычной уютной комнате, а не пить среди шумной толпы незнакомых и малознакомых людей в большом и безликом зале… Внезапно он почувствовал, что очень устал. Сейчас он встанет, попрощается с Нэнси, если сумеет ее найти, и тихонько побредет к хижине Опа.

А завтра? Завтра ему предстоит многое сделать. Но сейчас он об этом думать не будет. Он все отложит на завтра.

Поднеся бокал к краю мраморной вазы, Максвелл вылил коктейль на корни растения.

– Ваше здоровье! – сказал он ему, потом осторожно, стараясь не потерять равновесия, нагнулся и поставил бокал на пол.

– Сильвестр! – раздался голос за его спиной. – Ты видишь, что тут происходит?

Максвелл извернулся и встретился взглядом с Кэрол, которая стояла по ту сторону вазы, положив руку на голову Сильвестра.

– Входите, входите, – приветливо сказал он. – Это мой тайник. Если вы оба будете вести себя смирно…

– Я весь вечер пыталась поговорить с вами с глазу на глаз, – заявила Кэрол. – Но где там! Я хочу знать, зачем вам с Сильвестром понадобилось охотиться на колесника.

Она забралась за вазу и остановилась, ожидая его ответа.

– Я был удивлен даже больше вас, – сообщил ей Максвелл. – У меня буквально дух захватило. Я никак не ждал увидеть Сильвестра. Мне и в голову не приходило…

– Меня часто приглашают на званые вечера, – холодно сказала Кэрол. – Не ради меня самой, поскольку вас это, по-видимому, удивило, но ради Сильвестра. Он служит прекрасной, темой для светской болтовни.

– Очко в вашу пользу, – заметил Максвелл. – Меня так вовсе не пригласили.

– И тем не менее вы тут!

– Но не спрашивайте меня, как я сюда попал. Мне будет трудно отыскать правдоподобное объяснение.

– Сильвестр всегда был очень благовоспитанным котенком, – обвиняющим тоном сказала Кэрол. – Возможно, он любит поесть, но он джентльмен.

– Понимаю! В моем дурном обществе…

Кэрол окончательно обогнула вазу и села рядом с ним.

– Вы собираетесь ответить на мой вопрос?

Он покачал головой.

– Трудно. Все было как-то запутано.

– По-моему, я никогда не встречала человека, который так умеет вывести собеседника из себя, как вы. И вообще это непорядочно.

– Кстати, – сказал он, – вы ведь видели эту картину?

– Конечно! Она же – гвоздь вечера. Вместе с этим забавным колесником.

– А ничего странного вы не заметили?

– Странного?

– Да. На картине.

– По-моему, нет.

– На одном из холмов нарисован крохотный кубик. Черный, на самой его вершине. Он похож на Артефакт.

– Я не обратила внимания… Я особенно ее не разглядывала.

– Но гномов-то вы разглядели?

– Да. Во всяком случае, кого-то на них похожего.

– А существа на переднем плане? Они ведь совсем другие.

– Другие? По сравнению с кем?

– С теми, каких обычно писал Ламберт.

– Вот не знала, – заметила Кэрол, – что вы специалист по Ламберту.

– А я и не специалист. Просто сегодня утром, когда я узнал про этот званый вечер и про картину, которой обзавелась Нэнси, я пошел в библиотеку и взял альбом с репродукциями.

– Но даже если они и другие, так что? – спросила Кэрол. – Художник же имеет право писать все, что ему вздумается.

– Совершенно верно. Но речь не об этом. Ведь на картине изображена Земля. То есть если это действительно Артефакт, в чем я не сомневаюсь, значит, на ней должна быть изображена Земля. Но не наша Земля, не та, которую мы знаем, а Земля, какой она была в юрский период.

– По-вашему, на других его картинах изображена не Земля? Но этого не может быть! Ламберт жил в эпоху, когда ничего другого художник писать не мог. Ведь в космос еще никто не летал – то есть в глубокий космос, а не только на Луну и на Марс.

– Нет, в космос летали, – возразил Максвелл. – На крыльях фантазии. Тогда существовали и путешествия в космосе, и путешествия во времени – силой воображения. Ни один художник никогда не был ограничен железными рамками «сейчас» и «здесь». Все так и считали, что Ламберт пишет страну Фантазию. Но теперь я начинаю задумываться, а не писал ли он реальные ландшафты и реальных существ – просто то, где он бывал и что видел.

– Но если вы правы, – возразила Кэрол, – то как он туда попадал? Конечно, Артефакт на его картине объяснить трудно, однако…

– Нет, я имел в виду то, о чем постоянно твердит Оп, – сказал Максвелл. – Он принес из своих неандертальских дней воспоминание о гоблинах, троллях и прочих обитателях холмов. Но он говорил, что были и какие-то «другие». И они были несравненно хуже: злокозненные, безжалостные, и неандертальцы смертельно боялись их.

– И вы думаете, что на картине есть и они? Те, кого вспоминал Оп?

– Да, мне пришло в голову как раз это, – признался Максвелл. Может быть, Нэнси не будет возражать, если я завтра приведу Опа взглянуть на картину.

– Наверное, не будет, – сказала Кэрол. – Но это и не обязательно. Я сфотографировала картину.

– Как же…

– Конечно, я знаю, что так делать не полагается. Но я попросила разрешения у Нэнси, и она сказала, что ничего не имеет против. А что другое она могла бы ответить? И я снимала картину не для того, чтобы продавать снимки, а только для собственного удовольствия. Ну, как плату за то, что я привела Сильвестра, чтобы ее гости могли на него посмотреть. Нэнси хорошо разбирается в подобных тонкостях, и у нее не хватило духа сказать мне «нет». Если вы хотите, чтобы я показала снимки Опу…

– Вы говорите серьезно?

– Конечно. И пожалуйста, не осуждайте меня за то, что я сфотографировала картину. Надо же сводить счеты!

– Счеты? С Нэнси?

– Ну, не специально с ней, но со всеми теми, кто приглашает меня на званые вечера. Со всеми ими без исключения. Ведь их интересую вовсе не я. На самом-то деле они приглашают Сильвестра. Словно он ученый медведь или фокусник! Ну, и чтобы заполучить его, они вынуждены приглашать меня. Я знаю, почему они меня приглашают, и они знают, что я знаю, но все равно приглашают!

– По-моему, я понимаю, – сочувственно сказал Максвелл.

– А по-моему, они просто расписываются в снобизме и чванстве.

– Вполне согласен.

– Если мы намерены показать снимки Опу, – сказала Кэрол, – нам, пожалуй, пора идти. Все равно веселье засыхает на корню. Так вы решительно не хотите рассказать мне, что у вас произошло с колесником?

– Потом, – уклончиво сказал он. – Не сейчас. Возможно, позже.

Они вышли из-за вазы и пошли через зал к дверям, лавируя между поредевшими группами гостей.

– Надо бы разыскать Нэнси, – заметила Кэрол, – и попрощаться с ней.

– Как-нибудь в другой раз, – ответил Максвелл. – Мы напишем или позвоним ей. Объясним, что не сумели ее найти, поблагодарим за удивительно приятный вечер, скажем, что было необыкновенно интересно, что ее приемов мы никогда не пропускаем, что картина нам необыкновенно понравилась и что она поистине гениальна, раз сумела ее приобрести…

– Вам не следует паясничать, – посоветовала Кэрол. – Вы утрируете, и у вас ничего не получается.

– Я тоже так думаю, – признался Максвелл, – но продолжаю пробовать – а вдруг?

Они закрыли за собой парадную дверь и начали спускаться по широким полукруглым ступеням, которые заканчивались у самого шоссе.

– Профессор Максвелл! – крикнул кто-то. Максвелл оглянулся. К ним по лестнице сбегал Черчилл.

– Можно вас на минутку, Максвелл? – сказал он.

– Да. Так что же вам нужно, Черчилл?

– Поговорить с вами. И наедине, с разрешения вашей дамы.

– Я подожду вас у шоссе, – сказала Кэрол Максвеллу.

– Не нужно, – возразил Максвелл. – Я разделаюсь с ним в два счета.

– Нет, – твердо сказала Кэрол. – Я подожду. Не надо бурных эмоций.

Максвелл остановился, и Черчилл, слегка запыхавшись, ухватил его за локоть.

– Я весь вечер искал случая подойти к вам. Но вы ни на минуту не оставались в одиночестве.

– Что вам нужно? – резко спросил Максвелл.

– Колесник! – сказал Черчилл. – Пожалуйста, забудьте о вашей с ним беседе. Он не знает наших обычаев. Я не знал о его намерениях. Более того, я его прямо предупреждал…

– То есть вы знали, что колесник устроил на меня засаду?

– Я отговаривал его! – возмущенно заявил Черчилл. – Я прямо сказал, чтобы он оставил вас в покое! Мне очень жаль, профессор Максвелл! Поверьте, я сделал все, что было в моих силах!

Максвелл вцепился правой рукой в рубашку Черчилла, собрал ее в комок и подтянул юриста к себе.

– А, так, значит, это вы прислужник колесника! – крикнул он. – Его ширма! Это вы ведете переговоры о покупке Артефакта, чтобы его заполучил колесник!

– Я поступаю так, как нахожу нужным! – злобно ответил Черчилл. – Моя профессия – служить посредником в делах, которые люди не хотят или не могут вести сами.

– Колесник к людям не относится, – возразил Максвелл. – Только богу известно, что такое колесник. Во-первых, он – гнездо насекомых, а во-вторых, в-третьих, в-четвертых… мы этого не знаем!

– Он не нарушает никаких законов, – сказал Черчилл. – Он имеет право покупать все, что ему угодно.

– А вы имеете право пособничать ему, – прошипел Максвелл. – Имеете право состоять у него на жалованье. Но осторожней выбирайте способы, как это жалованье отрабатывать! И не попадайтесь на моей дороге!

Резким движением он оттолкнул Черчилла. Тот зашатался, потерял равновесие и покатился по широким ступеням. Кое-как задержав свое падение, он не встал и продолжал лежать, раскинув руки.

– Надо было сбросить вас с лестницы так, чтобы вы сломали свою поганую шею! – крикнул Максвелл.

Оглянувшись на дом, он обнаружил, что у дверей собралось довольно много людей, которые смотрят на него. Смотрят и переговариваются между собой.

Он повернулся на каблуках и зашагал вниз по ступеням.

Внизу Кэрол мертвой хваткой вцепилась в разъяренного тигренка.

– Я думала, он вот-вот вырвется и растерзает этого субъекта в клочья, – задыхаясь, пробормотала она и посмотрела на Максвелла с плохо скрываемым отвращением. – Неужели вы ни с кем не можете разойтись мирно?

Глава 16

Максвелл спрыгнул с шоссе в том месте, где начиналась лощина Гончих Псов, и несколько минут простоял, вглядываясь в скалистые утесы и резкие очертания осенних обрывов. Дальше по лощине, за желто-красной завесой листвы, он увидел крутой каменистый склон холма Кошачья Берлога, на вершине которого, как ему было известно, стоял, уходя высоко в небо, замок гоблинов, где проживал некий О’Тул. А внизу, в чаще, прятался замшелый каменный мост, обиталище троллей.

Час был еще ранний, потому что Максвелл отправился в путь задолго до рассвета. На траве и кустах, до которых еще не добралось солнце, поблескивала ледяная роса. Воздух оставлял во рту винный привкус, а голубизна неба была такой нежной и светлой, что оно словно вообще не имело цвета. И все это – и небо, и воздух, и скалы, и лес – было пронизано ощущением непонятного ожидания.

Максвелл прошел по горбатому пешеходному мостику, перекинутому через шоссе, и зашагал по тропинке, убегавшей в лощину.

Вокруг него сомкнулись деревья – он шел теперь по затаившей дыхание волшебной стране. Максвелл вдруг заметил, что старается ступать медленно и осторожно, опасаясь нарушить лесное безмолвие резким движением или шумом. С балдахина ветвей над ним, неторопливо кружа, слетали листья – трепещущие разноцветные крылышки – и устилали землю мягким ковром. Тропку перед ним торопливым клубочком перебежала мышь, и опавшие листья даже не зашуршали под ее лапками. Вдали стрекотала голубая сойка, но деревья приглушали и смягчали ее пронзительный голос.

Тропка разделилась на две – левая продолжала виться по лощине, правая свернула к обрыву. Максвелл пошел по правой тропинке. Ему предстоял долгий и утомительный подъем, но он не торопился и был намерен устраивать частые передышки. В такой день, подумал он, просто грех спешить, экономя время, которое можно провести здесь, среди красок и тишины.

Крутая тропинка петляла, огибая огромные, припавшие к земле валуны в бахроме седых лишайников. Ее со всех сторон обступали древесные стволы – грубая темная кора вековых дубов оттенялась атласной белизной берез в мелких коричневых пятнышках там, где тонкая кора скрутилась в трубочку, но все еще льнула к родному дереву, трепеща на ветру. Над грудой валежника поднималась пирамида ариземы, осыпанная багряными ягодами, и лиловые листья обвисали, как рваная мантия.

Максвелл не спеша взбирался по склону, часто останавливаясь, чтобы оглядеться и вдохнуть аромат осени, окутывавший все вокруг. В конце концов он дошел до лужайки, на которую опустился автолет Черчилла, когда тролли наложили на него заклятие. Отсюда тропа вела прямо к замку гоблинов.

Он постоял на лужайке, переводя дух, а потом пошел дальше. На огороженном жердями пастбище Доббин – или другой, очень похожий на него конь общипывал редкие пучки скудной травы. Над башенками замка кружили голуби, а в остальном он казался вымершим.

Внезапно благостная тишина утра была нарушена оглушительными воплями, и из распахнутых ворот замка вывалилась орава троллей, которые двигались довольно странным строем. Они шли тремя вереницами, и каждая вереница тянула канат совсем как волжские бурлаки в старину, решил Максвелл, вспомнив картину, которую ему как-то довелось увидеть. Тролли выбрались на подъемный мост, и Максвелл увидел, что все три каната привязаны к большому обтесанному камню – тролли волочили его за собой, и он, подпрыгивая на мосту, глухо гремел.

Старый Доббин дико ржал и бегал по кругу с внутренней стороны забора, вскидывая задом.

Тролли тяжелой рысцой спускались по тропе – темно-коричневые морщинистые злобные лица, длинные сверкающие клыки, спутанные гривы волос, дыбящиеся больше обычного, – а позади них, поднимая клубы пыли, грузно полз камень.

Из ворот замка выплеснулась кипящая волна гоблинов, которые размахивали дубинками, мотыгами, вилами – короче говоря, всем, что подвернулось им под руку.

Максвелл поспешно посторонился, пропуская троллей. Они бежали молча, решительно, всем весом налегая на канаты, а за ними, испуская пронзительные воинственные клики, мчалась орда гоблинов.

Впереди, тяжело переваливаясь, несся мистер О’Тул; лицо и шея у него посинели от гнева, а в руке была зажата скалка.

В том месте, где Максвелл сошел с тропы, она круто уходила вниз по каменистому склону к лужайке фей. Камень, который волокли тролли, над самым спуском ударился о выступ скалы и подпрыгнул высоко в воздух. Канаты провисли, и камень, еще раз подпрыгнув, стремительно покатился по склону.

Какой-то тролль оглянулся и отчаянно завопил, предупреждая остальных. Бросив канаты, тролли кинулись врассыпную. Камень, набирая скорость с каждым оборотом, промчался мимо, обрушился на лужайку, опять подскочил, оставив огромную вмятину, и скользнул по траве к деревьям. Поперек бального зала фей протянулась безобразная полоса вывороченного дерна, а камень ударился о ствол могучего дуба в дальнем конце лужайки и, наконец, остановился.

Гоблины, оглушительно крича, кинулись в лес за разбежавшимися похитителями камня. Преследуемые вопили от страха, преследователи – от ярости, по холму раскатывались эхо и треск кустов, ломающихся под тяжестью множества тел.

Максвелл перешел через тропу и направился к огороженному пастбищу. Старый Доббин уже успокоился и стоял, положив морду на верхнюю жердь, словно ему нужна была подпорка. Конь с любопытством наблюдал за тем, что происходило у подножия холма.

Максвелл положил ладонь на шею Доббина, погладил коня и ласково потянул его за ухо. Доббин скосил на него кроткий глаз и задвигал верхней губой.

– Надеюсь, – сказал ему Максвелл, – они не заставят тебя волочить этот камень назад в замок. Подъем тут крутой и длинный.

Доббин лениво дернул ухом.

– Ну, насколько я знаю О’Тула, тебе этого делать не придется. Если ему удастся переловить троллей, камень потащат они.

Шум у подножия холма тем временем стих, и вскоре, пыхтя и отдуваясь, на тропу вышел мистер О’Тул и начал взбираться по склону. Скалку он нес на плече. Лицо у него все еще отливало синевой, но уже не от бешенства, а от усталости. Он свернул с тропы к пастбищу, и Максвелл поспешил ему навстречу.

– Приношу глубочайшие извинения, – произнес мистер О’Тул настолько величественно, насколько позволяла одышка. – Я заметил вас и обрадован вашим присутствием, но меня отвлекло весьма важное и весьма настоятельное дело. Вы, я подозреваю, присутствовали при этой гнуснейшей подлости.

Максвелл кивнул.

– Они забрали мой сажальный камень, – гневно объявил мистер О’Тул, – со злобным и коварным намерением обречь меня на пешее хождение.

– Пешее? – переспросил Максвелл.

– Вы, как я вижу, лишь слабо постигаете смысл случившегося. Мой сажальный камень, на который я должен взобраться, чтобы сесть на спину Доббина. Без сажального камня верховой езде приходит конец, и я обречен ходить пешком с большими страданиями и одышкой.

– Ах, вот что! – сказал Максвелл. – Как вы совершенно справедливо заметили, сперва я не постиг смысла случившегося.

– Эти подлые тролли! – мистер О’Тул в ярости заскрежетал зубами. – Ни перед чем не останавливаются, негодяи! Сначала сажальный камень, а потом и замок – кусочек за кусочком, камушек за камушком, пока не останется ничего, кроме голой скалы, на которой он некогда высился. При подобных обстоятельствах необходимо со стремительной решимостью подавить зародыш их намерений.

Максвелл посмотрел вниз.

– И как же это кончилось? – спросил он.

– Мы обратили их в паническое бегство, – удовлетворенно сказал гоблин. – Они разбежались, как цыплята. Мы вытащим их из-под скал и из тайников в чаще, а потом взнуздаем, точно мулов, на которых они разительно похожи, и они, потрудившись хорошенько, втащут сажальный камень туда, откуда его забрали.

– Они сводят с вами счеты за то, что вы срыли их мост.

Мистер О’Тул в раздражении отколол лихое коленце.

– Вы ошибаетесь! – вскричал он. – Из великого и незаслуженного сострадания мы не стали его срывать. Обошлись двумя камушками, двумя крохотными камушками и большим шумом. И тогда они сняли чары с помела, а также со сладкого октябрьского эля, и мы, будучи простыми душами, приверженными к доброте и незлобивости, спустили им все остальное.

– Они сняли чары с эля? Но ведь некоторые химические изменения необратимы и…

Мистер О’Тул смерил Максвелла презрительным взглядом.

– Вы, – сказал он, – лепечете на ученом жаргоне, пригодном только для чепухи и заблуждений. Мне непостижимо ваше пристрастие к этой вашей науке, когда, будь у вас охота учиться и попроси вы нас, вам открылась бы магия. Хотя должен признать, что расколдованный эль не безупречен. В его вкусе ощущается намек на затхлость. Впрочем, и такой эль все же лучше, чем ничего. Если вы согласны составить мне компанию, мы могли бы его испробовать.

– За весь день, – ответил Максвелл, – не было сказано ничего приятнее!

– Так удалимся же, – воскликнул мистер О’Тул, – под сень сводов, где гуляют сквозняки – и все по вашей милости, по милости смешных людишек, которые воображают, будто мы обожаем развалины. Так удалимся же туда и угостимся большими кружками пенного напитка.

В большом зале замка, где отчаянно дуло, мистер О’Тул вытащил втулку из огромной бочки, покоившейся на больших козлах, наполнил до краев большие кружки и отнес их на дощатый стол возле большого каменного очага, в котором еле теплилось дымное пламя.

– А главное кощунство в том, – произнес мистер О’Тул, поднося кружку к губам, – что это возмутительное похищение сажального камня было совершено как раз тогда, когда мы приступили к поминовению.

– К поминовению? – переспросил Максвелл. – Мне очень грустно это слышать. Я не знал…

– Нет-нет, никто из наших! – поспешно сказал О’Тул. – За возможным исключением меня, самого, все племя гоблинов пребывает в свински прекрасном здравии. Мы поминали баньши.

– Но ведь баньши не умер!

– Да, но он умирает. И как это печально! Он последний представитель великого и благородного племени в этом заповеднике, а тех, кто еще сохранился в других уголках мира, можно пересчитать по пальцам на одной руке, и пальцев более чем хватит.

Гоблин поднял кружку и, почти засунув в нее физиономию, принялся пить долго и с наслаждением. Когда он поставил кружку на стол, оказалось, что на его бакенбарды налипла пена, но он не стал ее вытирать.

– Мы вымираем весьма ощутимо, – сказал он, погрустнев. – Планета изменилась. Все мы, весь маленький народец и те, кто не так уж мал, спускаемся в долину, где тени густы и непроницаемы, мы уходим от всего живого, и нам настает конец. И содрогаешься, так это горько, ибо мы были доблестным племенем, несмотря на многие наши недостатки. Даже тролли, пока они не выродились, все еще сохраняли в целости некоторые слабые добродетели, хотя и я заявляю громогласно, что ныне никакая добродетель им не свойственна вовсе. Ибо кража сажального камня – это самая низкая подлость, ясно показывающая, что они лишены какого бы то ни было благородства духа.

Он вновь поднес кружку к губам и осушил ее до дна двумя-тремя большими глотками. Затем со стуком поставил ее на стол и поглядел на еще полную кружку Максвелла.

– Пейте же, – сказал мистер О’Тул. – Пейте до дна, и я их снова наполню, чтобы получше промочить глотку.

– Наливайте себе, не дожидаясь меня, – сказал Максвелл. – Но разве можно пить эль так, как пьете его вы? Его следует хорошенько распробовать и посмаковать.

Мистер О’Тул пожал плечами.

– Наверное, я жадная свинья. Но это же расколдованный эль, и смаковать его не стоит.

Тем не менее гоблин встал и вперевалку направился к бочке. Максвелл поднес кружку к губам и отхлебнул. О’Тул сказал правду – в эле чувствовалась затхлость, отдававшая привкусом паленых листьев.

– Ну? – спросил гоблин.

– Его вкус необычен, но пить можно.

– Придет день, и мост этих троллей я срою до основания, – внезапно взъярился мистер О’Тул. – Разберу камень за камнем, соскребая мох самым тщательным образом, чтобы разрушить чары, а потом молотом раздроблю камни на мельчайшие кусочки, а кусочки подниму на самый высокий утес и разбросаю их вдаль и вширь, дабы за всю вечность не удалось бы их собрать. Вот только, – добавил он, понурившись, – какой это будет тяжкий труд! Но соблазн велик. Этот эль был самым бархатным, самым сладким, какой только удавалось нам сварить. А теперь взгляните – свиное пойло! Да и свиньи им побрезгуют! Но был бы великий грех вылить даже такие мерзкие помои, если им наименование «эль».

Он схватил кружку и рывком поднес ее к губам. Его кадык запрыгал, и он поставил кружку, только когда выпил ее до дна.

– А если я причиню слишком большие повреждения этому гнуснейшему из мостов, – сказал он, – и эти трусливые тролли начнут хныкать перед властями, вы, люди, призовете меня к ответу, потребуете, чтобы я объяснил свои мысли. А как стерпеть подобное? В том, чтобы жить по правилам, нет благородства, и радости тоже нет – скверным был день, когда возник человеческий род.

– Друг мой! – сказал Максвелл ошеломленно. – Прежде вы мне ничего подобного не говорили.

– Ни вам и ни одному другому человеку, – ответил гоблин. – И ни перед одним человеком в мире, кроме как перед вами, не мог бы я выразить свои чувства. Но может быть, я предался излишней словоохотливости.

– Вы прекрасно знаете, – сказал Максвелл, – что наш разговор останется между нами.

– Конечно, – согласился мистер О’Тул. – Об этом я не тревожусь. Вы ведь почти один из нас. Вы настолько близки к гоблину, насколько это дано человеку.

– Для меня ваши слова – большая честь, – заверил его Максвелл.

– Мы – древнее племя, – сказал мистер О’Тул. – Много древнее, думается мне, чем может помыслить человеческий разум. Но может быть, вы все-таки изопьете этот мерзейший и ужаснейший напиток и наполните заново свою кружку?

Максвелл покачал головой.

– Но себе вы налейте. Я же буду попивать свой эль не торопясь, а не глотать его единым духом.

Мистер О’Тул совершил еще одно паломничество к бочке, вернулся с полной до краев кружкой, брякнул ее на стол и расположился за ним со всем возможным удобством.

– Столько долгих лет миновало, – сказал он, скорбно покачивая головой. – Столько долгих, невероятно долгих лет, а потом явился щуплый грязный примат и все нам испортил.

– Давным-давно… – задумчиво произнес Максвелл. – А как давно? Еще в юрском периоде?

– Вы говорите загадками. Мне это обозначение неизвестно. Но нас было много, и самых разных, а теперь нас мало, и далеко не все из прежних дотянули до этих пор. Мы вымираем медленно, но неумолимо. И скоро займется день, который не увидит никого из нас. Тогда все это будет принадлежать только вам, людям.

– Вы расстроены, – осторожно сказал Максвелл. – Вы же знаете, что мы вовсе этого не хотим. Мы приложили столько усилий…

– С любовью приложили? – перебил гоблин.

– Да. Я даже скажу – с большой любовью.

По щеке гоблина поползли слезы, и он принялся утирать их волосатой мозолистой лапой.

– Не надо принимать меня во внимание, – сказал он. – Я погружен в глубокое расстройство. Это из-за баньши.

– Разве баньши ваш друг? – с некоторым удивлением спросил Максвелл.

– Нет, он мне не друг! – решительно объявил мистер О’Тул. – Он стоит по одну сторону ограды, а я – до другую. Старинный враг, и все-таки один из наших. Один из истинно древних. Он выдержал дольше других. И упорнее сопротивлялся смерти. Другие все мертвы. И в подобные дни старые раздоры отправляются на свалку. Мы не можем сидеть с ним, как того требует совесть, но в возмещение мы воздаем ему посильную честь поминовения. И тут эти ползучие тролли без капли чести на всю компанию…

– Как? Никто… никто здесь в заповеднике не захотел сидеть с баньши в час его смерти?

Мистер О’Тул устало покачал головой.

– Ни единый из нас. Это против закона, в нарушение древнего обычая. Я не могу сделать это вам понятным… он за оградой.

– Но он же совсем один!

– В терновнике, – сказал гоблин. – В терновом кусте возле хижины, которая служила ему обиталищем.

– В терновом кусте?

– Колючки терновника, – сказал гоблин, – таят волшебство, в его древесине… – он всхлипнул, поспешно схватил кружку и поднес ее к губам. Его кадык задергался.

Максвелл сунул руку в карман и извлек фотографию картины Ламберта, которая висела на стене зала у Нэнси Клейтон.

– Мистер О’Тул, – сказал он, – я хочу показать вам вот это.

Гоблин поставил кружку.

– Ну, так показывайте! – проворчал он. – Столько обиняков, когда у вас есть дело.

Он взял фотографию и начал внимательно ее разглядывать.

– Тролли! – сказал он. – Ну конечно! Но тех, других, я не узнаю. Словно бы я должен их узнать, но не могу. Есть сказания, древние-древние сказания…

– Оп видел эту картину. Вы ведь знаете Опа?

– Дюжий варвар, который утверждает, будто он ваш друг.

– Он правда мой друг. И он вспомнил этих. Они – древние, из незапамятных времен.

– Но какие чары помогли получить их изображение?

– Этого я не знаю. Снимок сделан с картины, которую написал человек много лет назад.

– Но как он…

– Не знаю, – сказал Максвелл. – По-моему, он побывал там.

Мистер О’Тул заглянул в свою кружку и увидел, что она пуста. Пошатываясь, он пошел к бочке и наполнил кружку. Потом вернулся к столу, взял фотографию и снова внимательно посмотрел на нее, хотя и довольно смутным взглядом.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Среди нас были и другие. Много разных, которых больше нет. Мы здесь – жалкое охвостье некогда великого населения планеты. – Он перебросил фотографию через стол Максвеллу. Может быть, баньши скажет. Его годы уходят в тьму времен.

– Но ведь баньши умирает.

– Да, умирает, – вздохнул мистер О’Тул. – И черен этот день, и горек этот день для него, потому что никто не сидит с ним.

Он поднял кружку.

– Пейте, – сказал он. – Пейте до дна. Если выпить сколько нужно, может быть, станет не так плохо.

Глава 17

Максвелл обогнул полуразвалившуюся хижину и увидел терновник у ее входа. В нем было что-то странное – словно облако мрака расположилось по его вертикальной оси, и казалось, будто видишь массивный ствол, от которого отходят короткие веточки с колючками. Если О’Тул сказал правду, подумал Максвелл, – это темное облако и есть умирающий баньши.

Он медленно приблизился к терновнику и остановился в трех шагах от него. Черное облако беспокойно заколыхалось, словно клубы дыма на легком ветру.

– Ты баньши? – спросил Максвелл у терновника.

– Если ты хочешь говорить со мной, – сказал баньши, – ты опоздал.

– Я пришел не говорить, – ответил Максвелл. – Я пришел сидеть c тобой.

– Тогда садись, – сказал баньши. – Это будет недолго.

Максвелл сел на землю и подтянул колени к груди, а ладонями уперся в сухую жухлую траву. Внизу осенняя долина уходила к дальнему горизонту, к холмам на северном берегу реки, совсем не похожим на холмы этого, южного берега – отлогие и симметричные, они ровной чередой поднимались к небу, как ступени огромной лестницы.

Над гребнем позади него захлопали крылья, и стайка дроздов стремительно пронеслась сквозь легкий голубой туман, который висел над узким оврагом, круто уходившим вниз. Но когда стих этот недолгий шум крыльев, вновь наступила мягкая ласковая тишина, не таившая в себе угроз и опасностей, мечтательная тишина, одевавшая холмы спокойствием.

– Другие не пришли, – сказал баньши. – Сначала я думал, что они все-таки придут. На мгновение я поверил, что они могут забыть и придти. Теперь среди нас не должно быть различий. Мы едины в том, что потерпели поражение и низведены на один уровень. Но старые условности еще живы. Древние обычаи еще сохраняют силу.

– Я был у гоблинов, – сказал Максвелл. – Они устроили поминовение по тебе. О’Тул горюет и пьет, чтобы притупить горе.

– Ты не принадлежишь к моему народу, – сказал баньши. – Ты вторгся сюда незваный. Но ты говоришь, что пришел сидеть со мной. Почему ты так поступил?

Максвелл солгал. Ничего другого ему не оставалось. Он не мог сказать умирающему, что пришел, чтобы получить сведения.

– Я работал с твоим народом, – произнес он наконец. – И принимаю близко к сердцу все, что его касается.

– Ты Максвелл, – сказал баньши. – Я слышал. про тебя.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Максвелл. – Могу ли я чем-нибудь тебе помочь? Может быть, ты чего-нибудь хочешь?

– Нет, – сказал баньши. – У меня больше нет ни желаний, ни потребностей. Я почти ничего не чувствую. В том-то и дело, что я ничего не чувствую. Мы умираем не так, как вы. Это не физиологический процесс. Энергия истекает из меня, и в конце концов ее не останется вовсе. Как мигающий язычок пламени, который дрожит и гаснет.

– Мне очень жаль, – сказал Максвелл. – Но может быть, разговаривая, ты ускоряешь…

– Да, немного, но мне все равно. И я ни о чем не жалею. И ничего не оплакиваю. Я почти последний из нас. Если считать со мной, то нас всего трое, а меня считать уже не стоит. Из тысяч и тысяч нас осталось только двое.

– Но ведь есть же гоблины, и тролли, и феи…

– Ты не понимаешь, – сказал баньши. – Тебе не говорили. А ты не догадался спросить. Те, кого ты назвал, – более поздние; они пришли после нас, когда юность планеты уже миновала. А мы были колонистами. Ты же, наверное, знаешь это.

– У меня возникли такие подозрения, – ответил Максвелл, – За последние несколько часов.

– А ты должен был бы знать, – сказал баньши. – Ты ведь побывал на старшей планете.

– Откуда ты знаешь? – ахнул Максвелл.

– А как ты дышишь? – спросил баньши. – Как ты видишь? Для меня держать связь с древней планетой так же естественно, как для тебя дышать и видеть. Мне не сообщают. Я знаю и так.

Так вот, значит, что! Источником сведений, которыми располагал колесник, был баньши. А о том, что баньши может знать то, что не известно больше никому, вероятнее всего, догадался Черчилл, и он же сообщил об этом колеснику.

– А остальные? Тролли и…

– Нет, – сказал баньши. – Путь был открыт только для нас, для баньши. Это была наша работа, единственное наше назначение. Мы были звеньями между старшей планетой и Землей. Мы были связными. Когда старшая планета начала колонизировать необитаемые миры, необходимо было создать средства связи. Мы все были специалистами, хотя эти специальности теперь утратили смысл, а самих специалистов почти не осталось. Первые были специалистами. А те, кто появился позже, были просто поселенцами, задача которых сводилась лишь к тому, чтобы освоить новые земли.

– Ты говоришь про троллей и гоблинов?

– Про троллей, и гоблинов, и всех прочих. Они, бесспорно, обладали способностями, но не специализированными. Мы были инженерами, они – рабочими. Нас разделяла пропасть. Вот почему они не захотели прийти сидеть со мной. Древняя пропасть существует по-прежнему.

– Ты утомляешься, – сказал Максвелл. – Тебе следует поберечь силы.

– Это не имеет значения. Энергия истекает из меня, и когда она иссякнет совсем, с ней иссякнет жизнь. Мое умирание не материально, не телесно, поскольку у меня никогда не было настоящего тела. Я представлял собой сгусток энергии. Впрочем, это не имеет значения. Ведь старшая планета умирает. Ты ее видел и знаешь.

– Да, я знаю, – сказал Максвелл.

– Все было бы совсем иначе, если бы не люди. Когда мы явились сюда, здесь и млекопитающих почти не было, не говоря уж о приматах. Мы могли бы воспрепятствовать развитию приматов. Мы могли бы уничтожить их еще в зародыше. Вопрос о таких мерах ставился, так как эта планета казалась очень многообещающей, и нам было трудно смириться с мыслью, что мы должны отказаться от нее. Но существует древний закон; разум слишком редок во вселенной, чтобы кто-нибудь имел право становиться на пути его развития. Нет ничего драгоценней – и когда мы с большой неохотой отступили с его дороги, мы признали этим всю его драгоценность.

– Но вы остались здесь! – заметил Максвелл. – Может быть, вы не преградили ему путь, но вы остались.

– Было уже поздно, – ответил баньши. – Нам некуда было уйти. Старшая планета умирала уже тогда. Возвращаться не имело смысла. А эта планета, как ни странно, стала для нас родной.

– Вы должны ненавидеть нас, людей.

– Одно время мы вас и ненавидели. Вероятно, следы этого сохраняются и теперь. Со временем ненависть перегорает. И только тлеет, хотя и не исчезает. А может быть, ненавидя, мы немного гордились вами. Иначе почему старшая планета предложила вам свои знания?

– Но вы предложили их и колеснику!

– Колеснику?.. А, да! Но мы ничего ему не предлагали. Где-то в глубоком космосе этот колесник, по-видимому, прослышал о существовании старшей планеты и о том, что она располагает чем-то, что хотела бы продать. Он пришел ко мне и задал только один вопрос: какова цена этого движимого имущества? Я не знаю, имеет ли он представление, что именно продается. Он сказал просто – «движимое имущество».

– И ты открыл ему, что обусловленная цена это Артефакт?

– Конечно. Потому что тогда мне еще не сообщили о тебе. Позже меня действительно поставили в известность, что по истечении определенного времени я должен буду сообщить цену тебе.

– И конечно, ты как раз собирался это сделать, – заметил Максвелл.

– Да, – сказал баньши, – я как раз собирался это сделать. И вот теперь сделал. Вопрос исчерпан.

– Ты можешь сказать мне еще одно. Что такое Артефакт?

– Этого я не могу сказать.

– Не можешь или не хочешь?

– Не хочу, – сказал баньши.

«Преданы!» – подумал Максвелл. Человечество предано этим умирающим существом – ведь баньши, что бы он ни говорил, вовсе не собирался сообщать ему цену. Бесчисленные тысячелетия баньши ненавидел человечество неутолимой холодной ненавистью. И теперь, уходя в небытие, он, издеваясь, рассказал пришедшему к нему человеку обо всем, чтобы тот узнал, как было предано человечество, чтобы люди знали, чего они лишились.

– И ты сообщил колеснику про меня! – воскликнул Максвелл. – Вот почему Черчилл оказался на станции, когда я вернулся на Землю. Он говорил, что и сам только что вернулся из деловой поездки, но, конечно, он никуда не ездил.

Максвелл гневно вскочил на ноги.

– А тот я, который умер?

Он угрожающе шагнул к терновнику, но терновник был пуст. Темное облако, колыхавшееся среди его веток, исчезло. Они четким узором рисовались на фоне закатного неба.

Исчез, подумал Максвелл, Не умер, но исчез. Субстанция стихийного существа распалась на составные элементы, невообразимые узы, соединявшие их в странное подобие живого существа, наконец, настолько ослабели, что оно иссякло, рассеялось в воздухе и в солнечном свете, как щепотка пыли на ветру.

С живым баньши ладить было трудно. Но и мертвый он не стал ближе и доступнее. Еще несколько минут назад Максвелл испытывал к нему сострадание, какое вызывают в человеке все умирающие, но теперь он понял, что сострадание было неуместно: баньши умер, безмолвно смеясь над человечеством.

Оставалась одна надежда – уговорить Институт времени отложить продажу Артефакта, пока он не переговорит с Арнольдом, не расскажет ему всего, не убедит в правдивости своего рассказа, который, как прекрасно понимал Максвелл, выглядел теперь даже еще более фантастичным, чем прежде.

Он повернулся и начал спускаться в овраг. На опушке он остановился и посмотрел на вершину холма. Терновник на фоне неба казался крепким и материальным, его корни цепко держались за почву.

Проходя мимо лужайки фей, Максвелл обнаружил, что там угрюмо трудятся тролли – они заравнивали взрыхленную землю и укладывали новый дерн взамен вырванного катившимся камнем. Самого камня нигде не было видно.

Глава 18

Максвелл проехал уже половину пути до Висконсинского университетского городка, когда возле него внезапно возник Дух и опустился на соседнее сиденье.

– Я с поручением от Опа, – начал он сразу же. – Тебе нельзя возвращаться в хижину. Газетчики напали на твой след. Когда они явились с расспросами, Оп принялся действовать, на мой взгляд, довольно необузданно. Он накинулся на них с кулаками, но они все равно болтаются в окрестностях хижины, подстерегая тебя.

– Спасибо за предупреждение, – сказал Максвелл. – Хотя теперь, пожалуй, это большой разницы не составит.

– События развиваются не слишком удачно? – спросил Дух.

– Они вообще не развиваются, – ответил Максвелл и после некоторого колебания добавил: – Вероятно, Оп ввел тебя в курс дела?

– Мы с Опом – одно, – сказал Дух. – Да, конечно, он мне, все рассказал. Он, очевидно, полагал, что ты не станешь возражать. Но во всяком случае, можешь быть совершенно спокоен…

– Я просто хотел знать, нужно ли мне декламировать все сначала, – объяснил Максвелл. – Значит, тебе известно, что я отправился в заповедник показать там фотографию картины Ламберта.

– Да, – скрывал Дух. – Той, которая находится у Нэнси Клейтон.

– У меня такое ощущение, – продолжал Максвелл, – что я узнал больше, чем рассчитывал. Во всяком случае, я узнал одно обстоятельство, которое отнюдь не облегчает дела. Цену, назначенную хрустальной планетой, колеснику сообщил баньши. Ему было поручено назвать ее мне, но он предпочел колесника. Он утверждал, что колесник явился к нему до того, как он узнал про меня, но мне что-то не верится. Баньши умирал, когда рассказывал мне все это, но отсюда вовсе не следует, будто он говорил правду. Баньши никогда нельзя было доверять.

– Баньши умирает?

– Уже умер. Я сидел с ним до конца. Фотографию картины я ему показывать не стал. У меня не хватило духа допрашивать его в такую минуту.

– И все-таки он рассказал тебе о колеснике?

– Только для того, чтобы я понял, как он ненавидел человеческий род с самого начала его восхождения по эволюционной лестнице. И еще – чтобы я понял, что ему в конце концов удалось расквитаться с нами. Ему явно хотелось сказать, что и гоблины, и все остальные обитатели холмов тоже нас ненавидят, но на это он все-таки не решился. Зная, наверное, что я все равно не поверю. Правда, еще перед этим, в разговоре с О’Тулом я понял, что отголоски какой-то давней неприязни, возможно, и существуют. Да, пожалуй, неприязни, но никак не ненависти. Однако из слов баньши следовало, что Артефакт действительно собираются продать и что Артефакт это и есть цена, назначенная хрустальной планетой. Я так и подозревал с самого начала. А вчера колесник это подтвердил. Впрочем, абсолютной уверенности у меня все-таки нет хотя бы потому, что и сам колесник, по-видимому, не слишком уверен, как обстоит дело. Иначе зачем ему понадобилось подстерегать меня и предлагать работу? Получилось, что он хочет от меня откупиться, словно знает, что я каким-то образом могу сорвать сделку, которой он добивается.

– Итак, перспектива выглядит довольно безнадежной, – заметил Дух. – Друг мой, мне очень жаль. Не могли бы мы как-нибудь помочь? Оп, и я, и, может быть, даже та девушка, которая столь доблестно пила с тобой и Опом. Та, с тигренком.

– Несмотря на всю эту безнадежность, – ответил Максвелл, – я могу еще кое-что предпринять – пойти к Харлоу Шарпу в Институт времени и убедить его отложить продажу, а потом силой вломиться в административный корпус и загнать Арнольда в угол. Если мне удастся убедить Арнольда предложить Харлоу для финансирования его программ столько же, сколько предлагает колесник, тот, конечно, предпочтет с колесником дела не иметь.

– Я знаю, что ты не пожалеешь усилий, – заметил Дух. – Но боюсь, кроме неприятностей, это ничего не принесет. Не со стороны Харлоу Шарпа, так как он твой друг… но ректор Арнольд не друг никому. И ему вряд ли понравится, если его загонят в угол.

– Знаешь, что я думаю? – спросил Максвелл. – Я думаю, что ты прав. Но убедиться в этом можно, только попробовав. А вдруг в Арнольде проснется что-то человеческое, и он на минуту забудет, что он – официальное лицо и бюрократ!

– Я должен тебя предупредить, – сказал Дух, – что Харлоу Шарп, возможно, не найдет для тебя свободной минуты – ни для тебя и ни для кого другого.

У него сейчас слишком много своих забот. Утром прибыл Шекспир…

– Шекспир! – возопил Максвелл. – А я совсем забыл про него. Да-да, он же читает лекцию завтра вечером. Вот уж невезенье, так невезенье! Обязательно надо было притащить его сюда именно сегодня!

– По-видимому, – продолжал Дух, – сладить с Вильямом Шекспиром оказалось не так-то просто. Он пожелал немедленно начать знакомство с новым веком, о котором ему столько порассказали. Временщики еле-еле смогли убедить его хотя бы сменить елизаветинский костюм на нашу нынешнюю одежду. Он согласился только после того, как они категорически заявили, что иначе не выпустят его из Института. А теперь они трясутся от страха, как бы с ним чего-нибудь не приключилось. Им нужно как-то держать его в руках и в то же время гладить по шерстке. Все билеты распроданы – и на приставные стулья, и на право стоять в проходах, и они больше всего опасаются, что лекция сорвется.

– Откуда тебе все это известно? – поинтересовался Максвелл. – По-моему, ты узнаешь самые свежие сплетни раньше всех.

– Ну, я не сижу на одном месте, – скромно ответил Дух.

– Что ж, хорошего тут мало, – сказал Максвелл. – Но придется рискнуть. У меня почти не остается времени. Если Харлоу вообще способен кого-то видеть, то меня он примет.

– Просто не верится, – грустно сказал Дух, – что путь тебе могло преградить столь ужасное стечение обстоятельств. Неужели из-за бюрократической тупости университет и Земля навеки лишатся свода знаний двух вселенных?

– Все дело в колеснике, – проворчал Максвелл. – Если бы не его предложение, все можно было бы сделать спокойно, не торопясь. Будь у меня больше времени, я без труда добился бы своего. Поговорил бы с Харлоу, по инстанциям добрался бы до Арнольда. И вообще я мог бы просто убедить Харлоу – библиотеку хрустальной планеты купил бы непосредственно Институт времени, обойдясь без санкции университета. Но у нас нет времени. Дух, ты что-нибудь знаешь о колесниках? Такое, чего не знаем мы?

– Не думаю. Только одно: возможно, они и есть те гипотетические враги, которых мы всегда опасались встретить в космосе. Их поведение свидетельствует о том, что они действительно враги, во всяком случае потенциальные. Их побуждения, нравы, этика, самое их мироощущение должны кардинально отличаться от наших. Возможно, у нас с ними меньше общего, чем с осами или пауками. Хотя они и умны… что хуже всего. Они настолько разобрались в наших взглядах, настолько усвоили наши обычаи, что могут общаться с нами и вести с нами дела… как это следует из операции, которую они предприняли, чтобы заполучить Артефакт. Друг мой, меня больше всего пугает именно их ум, их гибкость. Думаю, что в подобной ситуации люди не смогли бы в такой степени приспособиться к обстоятельствам и использовать их.

– Да, ты прав, – ответил Максвелл. – Потому-то мы и не должны допустить, чтобы библиотека хрустальной планеты досталась им. Одному богу известно, что она таит в себе. Я провел там некоторое время, но ознакомился лишь с ничтожной долей ничтожнейшей доли ее сокровищ. И многое на сотню световых лет превосходило мое понимание. Хотя отсюда вовсе не следует, что, располагая временем, которого у меня не было, а также знаниями, которых у меня нет и самое существование которых мне неизвестно, другие люди не сумеют в этом разобраться. Мне кажется, эта задача человечеству по силам. И колесникам тоже. Гигантские области науки, пока совершенно от нас скрытые. И возможно, именно они должны сыграть решающую роль в нашем споре с колесниками. Если человечество и колесники когда-нибудь столкнутся, возможно, библиотека хрустальной планеты решит вопрос о нашей победе или поражении. И ведь если колесники будут знать, что она находится у нас, они, скорее всего, не пойдут на такое столкновение. Другими словами, судьба этой библиотеки определит, быть ли миру или войне.

Максвелл съежился на своем сиденье, ощутив сквозь тепло мягкого осеннего дня порыв ледяного ветра, который пронесся не с этих багряно-золотых холмов и не с обнимающего их лазурного неба, а откуда-то из неведомого.

– Ты разговаривал с баньши перед его смертью, – сказал Дух. – Он упоминал про Артефакт. А он не намекнул, что это может быть такое? Знай мы, что такое Артефакт, мы могли бы…

– Нет, Дух. Он ничего не сказал. Но у меня сложилось впечатление… вернее, у меня мелькнула смутная мысль, слишком неопределенная, чтобы ее можно было назвать впечатлением… И не в тот момент, а позже. Странная догадка, не подкрепленная никакими фактами. Я думаю, что Артефакт – это нечто из другой вселенной, той, которая предшествовала нашей, той, в которой возникла хрустальная планета. Нечто драгоценное, сохранявшееся миллиарды и миллиарды лет со времен той вселенной. И еще одно: баньши и другие древние, которых помнит Оп, были обитателями той вселенной, и между ними и жителями хрустальной планеты существует какая-то связь. Формы жизни, которые зародились, развились и эволюционировали в прошлой вселенной, а потом явились на Землю и другие планеты, как колонисты, пытаясь создать новую цивилизацию, которая пошла бы по пути, начатому хрустальной планетой.

Но что-то случилось. Все эти попытки колонизировать новые планеты потерпели неудачу – у нас на Земле из-за появления человека, а в других местах, возможно, по другим причинам. И, мне кажется, о некоторых из этих причин я догадываюсь. Возможно, расы тоже стареют и сами собой вымирают, уступая место чему-то новому. Может быть, у каждой расы есть свой срок и древние существа несут в себе свой смертный приговор. Наверное, существует какой-то принцип, о котором мы не задумывались, потому что еще очень молоды, – какой-то естественный процесс, расчищающий путь для непрерывной эволюции, чтобы ей ничто не мешало.

– Звучит логично, – заметил Дух. – То есть, что все эти колонии вымерли. Если бы где-нибудь в нашей Вселенной была уцелевшая колония, хрустальная планета передала бы свои знания ей, а не предлагала бы их нам и колесникам, то есть существам, ей чуждым.

– Меня смущает одно, – сказал Максвелл. – Зачем нужен Артефакт обитателям хрустальной планеты, которые так близки к полному вымиранию, что уже стали почти тенями? Какая им от него будет польза? Для чего он им?

– Ответить на это можно, только зная, что он такое, – задумчиво произнес Дух. – Ты уверен, что не мог бы догадаться? Что не видел и не слышал ничего такого, что…

– Нет, – сказал Максвелл, – Ничего.

Глава 19

Вид у Харлоу Шарпа был измученный.

– Прости, что я заставил тебя так долго ждать, – сказал он Максвеллу. – Это был безумный день.

– Я рад, что меня вообще сюда впустили, – сказал Максвелл. – Эта твоя церберша в приемной сначала была склонна указать мне на дверь.

– Я тебя ждал, – объяснил Шарп. – По моим расчетам, ты должен был рано или поздно объявиться. Я наслышался очень странных историй.

– И большинство из них соответствует истине, – сказал Максвелл. – Но я пришел сюда не потому. Считай, что это бредовое посещение, а не дружеский визит. Я не отниму у тебя много времени.

– Отлично, – сказал Шарп. – Ну, так чем же я могу тебе быть полезен?

– Ты продаешь Артефакт?

Шарп кивнул.

– Мне очень жаль, Пит. Я знаю, он интересует тебя и еще кое-кого. Однако он пролежал в музее уже много лет и остается бесполезной диковинкой, на которую глазеют гости университета и туристы. А нашему институту нужны деньги. Уж тебе-то это известно. Фондов не хватает, а другие факультеты и институты уделяют нам жалкие крохи на составленные ими же программы, и…

– Харлоу, я все это знаю. И полагаю, что ты имеешь право его продать. Когда вы доставили Артефакт сюда, университет, помнится, не заинтересовался им. И все расходы по доставке легли на вас…

– Нам приходится экономить, клянчить, занимать, – сказал Шарп. – Мы разрабатывали программу за программой – полезные, нужные программы, которые сторицей окупились бы, позволив собрать новые сведения, получить новые знания, – и они никого не привлекли! Только подумай! Можно раскопать все прошлое – и никому это не интересно. Пожалуй, кое-кто опасается, что мы камня на камне не оставим от некоторых излюбленных теориек, которые кого-то кормят и поят. Вот нам и приходится всякими путями добывать средства для своих исследований. Думаешь, мне нравятся номера, к которым мы прибегаем, вроде этого представления с Шекспиром и всего прочего? Никакой пользы это нам не принесло. Только поставило нас в унизительное положение, не говоря уж о неприятностях и хлопотах. Ты себе представить не можешь, Пит, что это такое. Возьми, к примеру, хоть Шекспира. Он где-то разгуливает как турист, а я сижу здесь и обгрызаю ногти чуть ли не до локтей, воображая все, что с ним может приключиться. А ты понимаешь, какая поднимется буча, если такого человека, как Шекспир, не вернуть в его эпоху? Человека, который…

Максвелл перебил его, пытаясь возвратиться к своему делу:

– Я не спорю с тобой, Харлоу. И я пришел не для того…

– И вдруг, – продолжал Шарп, не слушая, – вдруг подвертывается возможность продать Артефакт. И за сумму, которой от университетских сквалыг не дождешься и в сто лет. Пойми же, что значит для нас эта продажа! Мы получим возможность заняться настоящими исследованиями, которых не вели из-за недостатка средств. Конечно, я знаю, что такое колесники. Когда Черчилл явился нас прощупывать, мне сразу стало ясно, что он представляет какое-то неизвестное лицо. Но это меня не устраивало. Никаких неизвестных лиц! Я взял Черчилла за горло и наотрез отказался разговаривать с ним до тех пор, пока не узнаю, для кого он служит ширмой. А когда он мне сказал, мне стало тошно, но я все-таки начал переговоры, так как знал, что другого такого шанса пополнить наши фонды нам не представится. Я бы хоть с самим дьяволом вступил в сделку, чтобы получить такие деньги.

– Харлоу, – сказал Максвелл, – я прошу тебя только об одном: пока ничего не решай окончательно. Дай мне немного времени…

– А зачем тебе время?

– Мне нужен Артефакт.

– Артефакт? Но зачем?

– Я могу выменять его на планету, – сказал Максвелл. – На планету, хранящую знания не одной, а двух вселенных. Знания, накопленные за пятьдесят миллиардов лет.

Шарп наклонился вперед, но тут же вновь откинулся на спинку кресла.

– Ты говоришь серьезно, Пит? Ты меня не разыгрываешь? Я слышал странные вещи – что ты раздвоился и один из вас был убит. А ты прятался от репортеров, а возможно, и от полиции. Кроме того, у тебя вышел какой-то скандал с администрацией.

– Харлоу, я могу тебе все объяснить, но вряд ли это нужно. Ты, вероятно, мне не поверишь. Но я говорю правду. Я могу купить планету…

– Ты? Для себя?

– Нет, не для себя. Для университета. Вот почему мне нужно время – добиться приема у Арнольда…

– И получить его согласие? Пит, можешь и не надеяться. Ты ведь не поладил с Лонгфелло, а парадом тут командует он. Даже если бы ты был официально уполномочен…

– Ну да! Да! Можешь мне поверить. Я разговаривал с обитателями планеты, я видел их библиотеку…

Шарп покачал головой.

– Мы с тобой друзья давно, очень давно, – сказал он. – Я готов для тебя сделать что угодно. Но только не это. Я не могу так подвести свой Институт. К тому же, боюсь, ты все равно опоздал.

– Как – опоздал?

– Условленная сумма была заплачена сегодня. Завтра утром колесник заберет Артефакт. Он хотел забрать его немедленно, но возникли затруднения с перевозкой.

Максвелл молчал, оглушенный этой новостью.

– Вот так, – сказал Шарп. – От меня теперь уже ничего не зависит.

Максвелл встал, но тут же снова сел.

– Харлоу, а если мне удастся увидеться с Арнольдом сегодня вечером? Если мне удастся убедить его и он заплатит вам столько же…

– Не говори глупостей! – перебил Шарп. – Он грохнется в обморок, когда ты назовешь ему цифру.

– Так много?

– Так много, – ответил Шарп.

Максвелл медленно встал.

– Я должен сказать тебе кое-что, – продолжал Шарп. – Каким-то образом ты нагнал страху на колесника. Сегодня утром ко мне явился Черчилл и с пеной у рта потребовал, чтобы я завершил продажу сейчас же. Жаль, что ты не пришел ко мне раньше. Может быть, мы что-нибудь и придумали бы, хотя я не представляю себе – что.

Максвелл пошел к двери, в нерешительности остановился, а потом вернулся к столу, за которым сидел Шарп.

– Еще один вопрос… О путешествиях во времени. У Нэнси Клейтон есть картина Ламберта…

– Да, я слышал.

– На заднем плане там написан холм с камнем на вершине. Я готов поклясться, что этот камень – Артефакт. А Оп говорит, что он помнит существа, изображенные на картине, – видел их в своем каменном веке. И ведь ты действительно нашел Артефакт на холме в юрский период. Откуда Ламберт мог знать, что он лежал на этой вершине? Артефакт же был найден через несколько веков после его смерти. Мне кажется, Ламберт видел Артефакт и те существа, которые изобразил на своей картине. Я полагаю, он побывал в мезозое. Ведь шли какие-то толки про Симонсона, верно?

– Я вижу, куда ты клонишь, – сказал Шарп. – Что ж, это, пожалуй, могло быть. Симонсон работал над проблемами путешествия во времени в двадцать первом веке и утверждал, что чего-то добился, хотя у него не ладилось с контролем. Существует легенда, что он потерял во времени одного путешественника, а то и двух – послал их в прошлое и не сумел вернуть. Но вопрос о том, действительно ли у него что-нибудь получилось, так и остался нерешенным. Его заметки, те, которые находятся у нас, очень скупы. Никаких работ он не публиковал. Свои исследования вел втайне, так как верил, что на путешествиях во времени можно нажить сказочное богатство – заключать контракты с научными экспедициями, любителями охоты и так далее и тому подобное. Рассчитывал даже побывать в доисторической Южной Африке и обчистить кимберлийские алмазные поля. Поэтому свою работу он хранил в глубочайшем секрете, и никто ничего о ней точно не знает.

– Но ведь это все-таки могло произойти? – требовательно спросил Максвелл. – Эпоха совпадает. Симонсон и Ламберт были современниками, а стиль Ламберта претерпел внезапное изменение… словно с ним что-то произошло. И это могло быть путешествием во времени!

– Да, конечно, – сказал Шарп. – Но не думаю.

Глава 20

Когда Максвелл вышел из Института времени, в небе уже загорались звезды и дул холодный ночной ветер. Гигантские вязы сгустками мрака вставали на фоне ярко освещенных окон зданий напротив.

Максвелл зябко поежился, поднял воротник куртки, застегнул его у горла и быстро сбежал по ступенькам на тротуар. Вокруг не было ни души.

Максвелл вдруг почувствовал сильный голод и вспомнил, что не ел с самого утра. Он усмехнулся, подумав, что аппетит у него разыгрался именно тогда, когда рухнула последняя надежда. И ведь он не только голоден, но и остался без крова – возвращаться к Опу нельзя, там его ждут репортеры. А впрочем, теперь у него нет причины их избегать! Если он расскажет свою историю, это уже не принесет ни вреда, ни пользы. И все-таки мысль о встрече с репортерами была ему неприятна: он представил себе недоверие на их лицах, вопросы, которые они будут задавать, и снисходительный, насмешливый тон, который почти наверное прозвучит в их статьях.

Он все еще стоял на тротуаре, не зная, в какую сторону пойти. Ему никак не удавалось припомнить кафе или ресторан, где он заведомо не встретит никого из знакомых. Он чувствовал, что сегодня не вынесет их расспросов.

Позади него послышался шорох, и, оглянувшись, он увидел Духа.

– А, это ты! – сказал Максвелл.

– Я уже давно тебя жду, – ответил Дух. – Ты что-то долго там пробыл.

– Сначала Шарп был занят, а потом мы никак не могли кончить наш разговор.

– Ты чего-нибудь добился?

– Ничего. Артефакт уже продан и оплачен. Колесник заберет его завтра утром. Боюсь, это конец. Я мог бы попробовать добраться сегодня до Арнольда, но что толку? То есть мой разговор с ним уже ничего не дает.

– Оп занял для нас столик. Ты, наверное, голоден.

– Как волк, – ответил Максвелл.

– Ну, так идем.

Они свернули в боковой проезд и принялись петлять по узким проулкам и проходным дворам.

– Уютный подвальчик, где мы никого не встретим, – объяснил Дух. – Но готовят там сносно и подают дешевое виски. Оп особенно подчеркнул последнее обстоятельство.

Еще через несколько минут они спустились по железной лестнице, и Максвелл толкнул подвальную дверь. Они очутились в тускло освещенном зале, из глубины которого веяло запахом стряпни.

– Тут у них заведен семейный стиль, – сказал Дух. – Брякают на стол все разом, и каждый сам за собой ухаживает. Опу это очень нравится.

Из-за столика у стены поднялась массивная фигура неандертальца. Он помахал им. Поглядев по сторонам, Максвелл убедился, что занято не больше трех-четырех столиков.

– Сюда! – оглушительно позвал Оп. – Хочу вас кое с кем познакомить.

Максвелл в сопровождении Духа направился к нему. В полутьме он различил лицо Кэрол, а рядом – еще чье-то. Бородатое и как будто хорошо знакомое.

– Наш сегодняшний гость, – объявил Оп. – Достославный Вильям Шекспир.

Шекспир встал и протянул Максвеллу руку. Над бородой блеснула белозубая улыбка.

– Почитаю себя счастливым, что судьба свела меня со столь веселыми молодцами, – сказал он.

– Бард подумывает остаться здесь, – сообщил Оп. – Ему у нас понравилось.

– А почему вы зовете меня бардом? – спросил Шекспир.

– Извините, – сказал Оп. – Мы уж так привыкли…

– Остаться здесь… – задумчиво произнес Максвелл и покосился на Опа. – А Харлоу знает, что он тут?

– По-моему, нет, – ответил Оп. – Мы уж постарались.

– Я сорвался с поводка, – сказал Шекспир, ухмыляясь и очень довольный собой. – Но в этом мне была оказана помощь, за которую сердечно благодарю.

– Помощь! – воскликнул Максвелл. – Еще бы! Неужели, шуты гороховые, вы так и не научитесь…

– Не надо, Пит! – вмешалась Кэрол, – Я считаю, что Оп поступил очень благородно. Человек явился сюда из другой эпохи, и ему только хотелось посмотреть, как живут люди теперь, а…

– Может быть, сядем? – предложил Дух Максвеллу. – Судя по твоему виду, тебе не мешает выпить.

Максвелл сел рядом с Шекспиром, а Дух опустился на стул напротив. Он протянул Максвеллу бутылку.

– Валяй! – сказал он. – Не церемонься, пожалуйста. И не жди рюмки. Мы тут в дружеском кругу.

Максвелл поднес бутылку к губам и запрокинул голову. Шекспир смотрел на него с восхищением и, когда он кончил пить, произнес:

– Дивлюсь вашей доблести. Я сделал только один глоток, и меня прожгло насквозь.

– Со временем привыкнете, – утешил его Максвелл.

– Но вот этот эль, – продолжал Шекспир, погладив бутылку с пивом, – этот эль – добрый напиток, веселящий язык и приятный животу.

Из-за стула Шекспира выскользнул Сильвестр, протиснулся между ножками и положил голову на колени к Максвеллу. Максвелл почесал тигренка за ухом.

– Он опять к вам пристает? – спросила Кэрол.

– Мы с Сильвестром друзья навек, – объявил Максвелл. – Мы с ним сражались бок о бок. Вчера и он, и я, если вы помните, восстали на колесника и повергли его в прах.

– У вас веселое лицо, – сказал Шекспир, обращаясь к Максвеллу. – Так, значит, дело, которое вас задержало, было завершено к вашему удовольствию?

– Наоборот, – ответил Максвелл. – И если мое лицо кажется веселым, то лишь потому, что я нахожусь в таком приятном обществе.

– Другими словами, Харлоу тебе отказал! – взорвался Оп. – Не согласился дать тебе день-другой!

– Он ничего не мог поделать, – объяснил Максвелл. – Он уже получил условленные деньги, и завтра колесник увезет Артефакт.

– У нас есть возможность заставить его пойти на попятный! – грозно и загадочно проговорил Оп.

– Ничего не выйдет, – возразил Максвелл – От него это уже не зависит. Продажа состоялась. Он не захочет вернуть деньги, а главное – нарушить свое слово. А если я правильно тебя понял, ему достаточно будет отменить лекцию и выкупить билеты.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Оп. – Мы ведь не знали, что у них там уже все решено, и рассчитывали укрепить свои позиции.

– Вы сделали все, что могли, – ответил Максвелл. – Спасибо.

– Мы прикинули, что нам нужно выиграть день-другой, чтобы всей компанией пробиться к Арнольду и втолковать ему, что к чему. Но раз теперь надеяться больше не на что, то… отхлебни еще глоток и передай мне бутылку.

Максвелл так и сделал. Шекспир допил пиво и с громким стуком поставил бутылку на стол. Кэрол отобрала виски у Опа и наполнила свою рюмку.

– Вы поступайте как хотите, – объявила она, – но я отказываюсь совсем одикариваться и буду пить из рюмки.

– Пива! – завопил Оп. – Еще пива для нашего благородного гостя!

– Весьма вам благодарен, сударь, – сказал Шекспир.

– Как ты отыскал этот притон? – спросил Максвелл.

– Мне известны все задворки сего ученого града, – сообщил ему Оп.

– Нам требовалось как раз что-то в этом роде, – заметил Дух. – Временщики скоро устроят облаву на нашего друга. А Харлоу сказал тебе, что он исчез?

– Нет, – ответил Максвелл. – Но он как будто нервничал. И даже упомянул, что тревожится, но ведь по его лицу ни о чем догадаться нельзя. Он из тех, кто усядется на краю кратера действующего вулкана и даже глазом не моргнет… Да, а как репортеры? Все еще рыщут вокруг хижины?

Оп мотнул головой.

– Нет. Но они вернутся. Нам придется подыскать тебе другой ночлег.

– Я, пожалуй, уже могу с ними встретиться, – сказал Максвелл. – Ведь рано или поздно все равно нужно будет рассказать всю историю.

– Они раздерут вас в клочья, – заметила Кэрол. – А Оп говорит, что вы остались без работы и Лонгфелло зол на вас. Плохая пресса в такой момент вас вообще погубит.

– Все это пустяки, – ответил Максвелл. – Вопрос в том, что мне им сказать, а о чем умолчать.

– Выложи им все, – посоветовал Оп. – Со всеми подробностями. Пусть галактика узнает, чего она лишилась.

– Нет, – сказал Максвелл. – Харлоу – мой друг. И я не хочу причинять ему неприятности.

Подошел официант и поставил на их столик бутылку пива.

– Одна бутылка?! – вознегодовал Оп. – Это что еще вы придумали? Тащите-ка сюда ящик! Нашего друга замучила жажда.

– Но вы же не предупредили! – обиженно огрызнулся официант. – Откуда мне было знать! – и он пошел за пивом.

– Ваше гостеприимство превыше всех похвал, – сказал Шекспир. – Но не лишний ли я? Вас, кажется, гнетут заботы.

– Это правда, – ответил Дух. – Но вы никак не лишний. Мы очень рады вашему обществу.

– Оп сказал что-то о том, будто вы намерены совсем остаться здесь. Это верно? – спросил Максвелл.

– Мои зубы пришли в негодность, – сказал Шекспир. – Они шатаются и порой очень болят. Мне рассказывали, что тут много искуснейших мастеров, которые могут вырвать их без малейшей боли и изготовить на их место новые.

– Да, конечно, – подтвердил Дух.

– Дома меня ждет сварливая жена, – сказал Шекспир, – и нет у меня желания возвращаться к ней. К току же ваш эль, который вы зовете пивом, поистине дивен на вкус, и я слышал, что вы заключили мир с гоблинами и феями, а это – великое чудо. И я сижу за одним столом с духом, что превосходит всякое человеческое понимание, хотя и мнится, что тут где-то кроется самый корень истины.

Подошел официант с охапкой бутылок и сердито брякнул их на стол.

– Вот! – сказал он неприязненно. – Пока наверное обойдетесь. Повар говорит, что горячее будет сейчас готово.

– Так, значит, – спросил Максвелл у Шекспира, – вы не собираетесь читать эту лекцию?

– Коли я ее прочту, – ответил Шекспир, – они мигом отошлют меня домой.

– Всенепременно, – вставил Оп. – Уж если они его заграбастают, то больше не выпустят.

– Но как же вы будете жить? – спросил Максвелл. – Ведь для того, что вы знаете и умеете, в этом мире вряд ли найдется применение.

– Что-нибудь да придумаю, – сказал Шекспир. – В тяжкие минуты ум человеческий удивительно проясняется.

Официант подкатил к столику тележку с дымящимися блюдами и начал расставлять их на столе.

– Сильвестр! – крикнула Кэрол.

Потому что Сильвестр вскочил, положил передние лапы на стол и схватил два сочных куска ростбифа. Услышав голос Кэрол, Сильвестр стремительно скрылся под столом вместе со своей добычей.

– Котик проголодался, – сказал Шекспир. – Он находит себе пропитание, где может.

– Когда дело касается еды, – пожаловалась Кэрол, – он забывает о хороших манерах.

Из-под стола донеслось довольное урчание.

– Досточтимый Шекспир, – сказал Дух. – Вы прибыли сюда из Англии, из городка на реке Эйвон.

– Край, радующий глаз, – вздохнул Шекспир. – Но полный всякого отребья. Разбойники, воры, убийцы – кого там только нет!

– А я вспоминаю лебедей на реке, – пробормотал Дух. – Ивы по ее берегам, и…

– Что-что? – вскрикнул Оп. – Как это ты вспоминаешь?

Дух медленно поднялся из-за стола, и в этом движении было что-то, что заставило их всех поглядеть на него. Он поднял руку – но это была не рука, а рукав одеяния… если это было одеянием.

– Нет-нет, я вспоминаю, – сказал он глухим голосом, доносившимся словно откуда-то издалека. – После всех этих лет я, наконец, вспоминаю. Либо я забыл, либо не знал. Но теперь…

– Почтенный Дух, – сказал Шекспир, – что с вами? Какой странный недуг вас внезапно поразил?

– Теперь я знаю, кто я такой! – с торжеством сказал Дух. – Я знаю, чей я дух.

– Ну, и слава богу, – заметил Оп. – Перестанешь хныкать об утраченном наследии предков.

– Но чей же вы дух, если позволено будет спросить? – сказал Шекспир.

– Твой! – взвизгнул Дух. – Теперь я знаю! Теперь я знаю! Я дух Вильяма Шекспира!

На мгновенье наступила ошеломленная тишина, а потом из горла Шекспира вырвался глухой вопль ужаса. Одним рывком он вскочил со стула, перемахнул через стол и кинулся к двери. Стол с грохотом опрокинулся на Максвелла, и тот упал навзничь вместе со своим стулом. Край столешницы прижал его к полу, а лицо ему накрыла миска с соусом. Он обеими руками принялся стирать соус. Откуда-то со стороны доносились яростные крики Опа.

Кое-как протерев глаза, Максвелл выбрался из-под стола и поднялся на ноги. С его лица и волос продолжал капать соус.

На полу среди перевернутых тарелок восседала Кэрол. Вокруг перекатывались бутылки с пивом. В дверях кухни, упирая пухлые руки в бока, стояла могучая повариха. Сильвестр, скорчившись над ростбифом, торопливо рвал его на части и проглатывал кусок за куском.

Оп, прихрамывая, возвратился от входной двери.

– Исчезли без следа, – сказал он. – И тот, и другой.

Он протянул руку Кэрол, помогая ей подняться.

– Не дух, а идиот! – сказал он злобно. – Не мог промолчать. Даже если он и знал…

– Но он же не знал! – воскликнула Кэрол. – Он только сейчас понял. Из-за этой встречи. Может быть, какие-нибудь слова Шекспира пробудили в нем воспоминания… Он же только об этом и думал все эти годы, и, конечно, от неожиданности…

– Последняя соломинка! – объявил Оп. – Шекспира теперь не разыщешь. Так и будет бегать без остановки.

– Наверное, Дух отправился за ним, – предположил Максвелл. Чтобы догнать его, успокоить и привести назад к нам.

– Успокоить? – переспросил Оп. – Это как же? Да если Шекспир увидит, что Дух за ним гонится, он побьет все мировые рекорды и в спринте, и в марафоне.

Глава 21

Они уныло сидели вокруг дощатого стола в хижине Опа. Сильвестр лежал на спине у очага, уютно сложив передние лапы на груди, а задние задрав к потолку. На его морде застыло выражение глуповатого блаженства.

Оп подтолкнул стеклянную банку к Кэрол. Она понюхала ее содержимое и сморщила нос.

– Пахнет керосином, – сказала она. – И вкус, насколько помню, абсолютно керосиновый.

Зажав банку в ладонях, она сделала большой глоток и протянула ее Максвеллу со словами:

– А знаете, и к керосину можно привыкнуть!

– Это хороший, самогон! – обиженно сказал Оп. – Впрочем, – признал он после некоторого раздумья, – ему, пожалуй, следовало бы дать немножечко дозреть. Только он расходуется быстрее, чем я успеваю его гнать.

Максвелл угрюмо отхлебнул из банки. Едкая жидкость обожгла горло, фейерверком вспыхнула в желудке, но и это не помогло. Он остался трезвым и мрачным. Бывают моменты, подумал он, когда напиться невозможно, сколько и чего ни пей. А как хорошо было бы сейчас напиться до беспамятства и не приходить в себя дня два! Может быть, когда он протрезвеет, у него будет не так скверно на душе.

– Одного не могу понять, – говорил Оп. – Почему старина Билл так перепугался своего духа? А тут сомневаться не приходится. Он прямо-таки полиловел. Но ведь до этого они с Духом так хорошо ладили. Ну, конечно, сперва он немного нервничал – но чего и ждать от человека из шестнадцатого столетия? Однако, едва мы ему все объяснили, он даже обрадовался. И воспринял Духа с гораздо большей легкостью, чем мог бы его воспринять, например, человек двадцатого столетия. Ведь в шестнадцатом веке верили в духов, и поэтому встреча с духом не могла произвести впечатления чего-то сверхъестественного. И он был совершенно спокоен, пока Дух не заявил, что он – его дух. Но уж тогда…

– Его очень заинтересовали наши взаимоотношения с маленьким народцем, – сказала Кэрол. – Он взял с нас слово, что мы его свозим в заповедник и познакомим с ними. Он всегда в них верил, как и в духов.

Максвелл приложился к банке и пододвинул ее Опу, утирая рот тыльной стороной руки.

– Одно дело – чувствовать себя легко и свободно в обществе первого попавшегося духа, – сказал он, – и совсем другое – нарваться на духа, который оказывается твоим собственным. Человек внутренне неспособен понять и принять свою смерть. Даже зная, что духи – это…

– Ради бога, не начинайте сначала! – взмолилась Кэрол.

Оп ухмыльнулся.

– Ну, во всяком случае, он вылетел оттуда стрелой. Точно ему к хвосту привязали шутиху. Он даже щеколду не откинул, а пробил дверь насквозь.

– Я ничего не видел, – отозвался Максвелл. – У меня на физиономии лежала миска с соусом.

– Ну, радости эта заварушка никому не принесла, – философски объявил Оп, – кроме вон того саблезубого. Он сожрал целый ростбиф. С кровью, как ему нравится.

– Он никогда не теряется, – сказала Кэрол. – И из всего умеет извлечь выгоду.

Максвелл пристально посмотрел на нее.

– Я давно уже хочу спросить вас, каким образом вы-то очутились в нашей компании. Мне казалось, что после истории с колесником вы навсегда отрясли наш прах со своих ног.

– Она беспокоилась о тебе, – хихикнул Оп. – А кроме того, она любопытна, как не знаю кто.

– И еще одно, – продолжал Максвелл. – Как вообще вы оказались замешанной в это? Вспомним, с чего все началось. Вы предупредили нас про Артефакт… что его продают.

– Я вас не предупреждала! Я просто проговорилась. А потом…

– Вы нас предупредили, – категорическим тоном повторил Максвелл. – И совершенно сознательно. Что вы знаете про Артефакт? Вы должны о нем что-то знать, иначе его продажа вас не встревожила бы.

– Что верно, то верно! – сказал Оп. – Ну-ка, сестренка, выкладывайте все начистоту.

– Два нахальных грубияна…

– Не надо превращать это в комедию, – попросил Максвелл. – Ведь речь идет о важном деле.

– Ну, хорошо. Как я вам говорила, я случайно услышала о том, что его собираются продать. И меня это встревожило. И очень не понравилось. То есть с точки зрения закона в этой продаже нет ничего такого. Насколько мне известно, Артефакт принадлежит Институту времени и может быть продан по усмотрению его администрации. Но мне казалось, что Артефакт нельзя продавать даже за миллиарды. Потому что я действительно кое-что о нем знаю, чего не знает никто другой и о чем я боялась кому-нибудь сказать. А когда я заговорила с нашими сотрудниками о значении Артефакта, я увидела, что их это совершенно не трогает. И вот, когда позавчера вечером я поняла, как вы им интересуетесь…

– Вы подумали, что мы можем помочь.

– Я не знаю, что я подумала. Но Оп и вы были первыми, кого Артефакт интересовал. Однако я не могла говорить с вами откровенно. Взять и просто сказать. Во-первых, мне вообще не полагалось этого знать, а во-вторых, лояльность по отношению к Институту требовала, чтобы я промолчала. И я совсем запуталась.

– Вы работали с Артефактом? И в результате…

– Нет, – сказала Кэрол. – Я с ним не работала. Но как-то раз я остановилась посмотреть на него… Ну, как любой турист. Потому что я проходила через внутренний дворик, а Артефакт – интересный и таинственный предмет. И тут я увидела… или мне показалось… Я не знаю. У меня нет полной уверенности. Но тогда я не усомнилась. Я была абсолютно уверена, что видела то, чего никто прежде не замечал… Или, быть может, кто-то и заметил, но…

Кэрол умолкла и посмотрела сначала на Максвелла, потом на Опа, однако оба молчали, ожидая, что она скажет дальше.

– Но я не уверена, – сказала она. – Теперь я не уверена. Возможно, мне показалось.

– Говорите, – сказал Оп. – Расскажите все как было.

Кэрол кивнула.

– Это длилось одно мгновение. И сразу исчезло, но тогда я не сомневалась, что действительно видела его. Был ясный солнечный день, и на Артефакт падал солнечный луч. Вероятно, никому прежде не случалось видеть Артефакт в тот момент, когда солнечный свет падал на него именно под таким углом. Не знаю. Разгадка, возможно, кроется именно в этом. Но как бы то ни было, у меня создалось впечатление, что я вижу что-то внутри Артефакта. А точнее сказать – не внутри. Казалось, словно Артефакт был чем-то, что сложили и спрессовали в брусок, но заметить это удалось только при определенном освещении. Я как будто различила глаз… и в тот момент я почувствовала, что он живой и смотрит на меня, и…

– Но как же так! – воскликнул Оп. – Артефакт похож на камень. На слиток металла.

– Странный металл! – возразил Максвелл. – Металл, который ничто не берет, который…

– Но не забывайте, что мне могло просто почудиться, – напомнила Кэрол.

– Правды мы уже никогда не узнаем, – сказал Максвелл. – Колесник завтра утром заберет Артефакт…

– И купит за него хрустальную планету, – докончил Оп. – По-моему, мы зря сидим здесь сложа руки. Эх, если бы мы не упустили Шекспира…

– Ничего хорошего из этого не вышло бы! – отрезал Максвелл. – И вообще похищение Шекспира…

– Мы его не похищали! – оскорбился Оп. – Он пошел с нами по доброй воле. Можно даже сказать, с радостью. Он только о том и думал, как бы избавиться от сопровождающего, которого к нему приставили временщики. И вообще инициатором был он. А мы только немножко поспособствовали.

– Хорошенько стукнув сопровождающего по голове?

– Да никогда в жизни! Все было чинно и благородно. Мы просто отвлекли его внимание с помощью небольшого дивертисмента, так сказать.

– Ну, ладно, – перебил Максвелл. – В любом случае план был дурацкий. Тут речь идет о слишком больших деньгах. Вы могли бы похитить хоть дюжину Шекспиров, но Харлоу все равно продал бы Артефакт.

– Неужели мы ничего не можем сделать? – вздохнула Кэрол. – Например, стащить Арнольда с постели…

– Арнольд мог бы спасти Артефакт, только возместив Харлоу сумму, которую тот получил от колесника. Вы способны представить себе это?

– Нет, не способны, – отозвался Оп и, взяв банку, опрокинул остатки ее содержимого в рот. Потом он направился к своему тайнику, вытащил очередную полную банку, неуклюже отвинтил крышку и протянул Кэрол. – Устроимся же поудобнее и налижемся как следует. Завтра утром явятся репортеры, и мне нужно набраться сил, чтобы повышвыривать их отсюда.

– Погоди! – остановил его Максвелл, – У меня наклевывается идея.

Кэрол и Оп в молчании ждали, чтобы идея проклюнулась.

– Аппарат-переводчик! – воскликнул Максвелл. – Тот, с помощью которого я читал на хрустальной планете металлические листы. Я нашел его у себя в чемодане.

– Ну и что? – спросил Оп.

– Что если Артефакт просто содержит какие-то записи?

– Но Кэрол говорит…

– Я знаю, что говорит Кэрол! Но она же не уверена. Ей только кажется, что она видела смотрящий на нее глаз. А это маловероятно.

– Правильно, – сказала Кэрол. – Ручаться я не могу. А в словах Пита есть своя логика. Если он прав, эти записи должны быть очень важными и подробными. Может быть, они дают ключ к целому миру неведомых прежде знаний. Вдруг хрустальная планета оставила Артефакт на Земле, рассчитывая, что никто не станет искать его здесь! Что-то вроде тайного архива!

– Пусть даже так, – перебил Оп. – Но что это дает нам? Музей заперт, и Харлоу не станет открывать его для нас.

– Это я могу устроить! – заявила Кэрол. – Я позвоню сторожу и скажу, что мне необходимо поработать там. Или что мне надо забрать оттуда материал. У меня есть разрешение работать в музее в любое время.

– И вы вылетите с работы, – заметил Оп.

Кэрол пожала плечами.

– Найду что-нибудь другое. Зато если нам удастся…

– Но какой смысл? – спросил Максвелл. – Один шанс на миллион. Или даже меньше. По правде говоря, мне очень хотелось бы проверить, но…

– А если окажется, что это и в самом деле что-то очень важное? – сказала Кэрол. – Тогда мы могли бы пойти к Шарпу, объяснить ему и, возможно…

– Не думаю, – ответил Максвелл. – Вряд ли нам удастся обнаружить что-то настолько важное, чтобы Харлоу вернул такие деньги.

– Ну, во всяком случае, не будем терять зря время на обсуждения и предположения, – объявил Оп. – Надо действовать!

Максвелл посмотрел на Кэрол.

– По-моему, он прав, Пит, – сказала она. – По-моему, рискнуть стоит.

Оп взял со стола банку с самогоном и тщательно завинтил крышку.

Глава 22

Их окружало прошлое – в витринах, в шкафах, на подставках, утраченное, забытое, безвестное прошлое, отнятое у времени полевыми экспедициями, которые обследовали скрытые уголки истории человечества. Творения художников и искусных ремесленников, какие никому и не снились, пока люди не вернулись в прошлое и не обнаружили их там: новенькие гончарные изделия, прежде известные в лучшем случае только в черепках, флаконы из Древнего Египта, полные притираний и душистых мазей, совсем еще свежих, доисторические железные орудия, выхваченные чуть ли не прямо из кузнечного горна, свитки из Александрийской библиотеки, которые должны были бы сгореть, но не сгорели, потому что были посланы люди спасти их за мгновение до того, как их поглотило бы пламя пожара, уничтожившего библиотеку, прославленные ткани Элама, секрет изготовления которых был утрачен в незапамятные времена, – все это, и неисчислимое множество других экспонатов, бесценная сокровищница предметов (многие из которых сами по себе не были бесценными сокровищами), добытых из недр времени.

Какой же это «Музей времени», подумал Максвелл. Нет, это, скорее, был «Музей безвременья», место, где сходились все эпохи, где исчезали все хронологические различия, где постепенно собирались все мечты человечества, претворенные в явь, – и при этом совершенно новые, сверкающие, созданные только накануне. Тут не приходилось по древним разрозненным обломкам угадывать гипотетическое целое, тут можно было брать в руки и применять орудия, инструменты и приспособления, которые человек создавал и использовал на всем протяжении своего развития.

Стоя возле пьедестала с Артефактом, Максвелл прислушивался к замирающим шагам сторожа, отправившегося в очередной обход здания.

Кэрол удалось-таки провести их в музей, хотя вначале он опасался, что ее план неосуществим.

Она позвонила сторожу и сказала, что ей и двум ее сотрудникам необходимо взглянуть на Артефакт в последний раз перед тем, как его увезут, и сторож встретил их у маленькой калитки, вделанной в величественные массивные двери, которые широко распахивались в часы, когда музей бывал открыт для посетителей.

– Только вы недолго, – ворчливо предупредил сторож. – Не знаю, может, вас и вообще-то пускать не следовало.

Но Кэрол заверила его, что все будет в порядке – он может ни о чем не беспокоиться, и сторож удалился, шаркая подметками и что-то бормоча себе под нос.

Над черным брусом Артефакта горели яркие лампы.

Максвелл нырнул под бархатный канат, огораживавший пьедестал, вскарабкался к самому Артефакту и скорчился рядом с ним, нащупывая в кармане аппарат-переводчик.

Дурацкая догадка, сказал он себе. Да и никакая это не догадка, а просто нелепая идея, порожденная отчаянием. Он только зря потратит время и поставит себя в глупое положение. Ну, а если это маловероятное предположение даже в какой-то мере и подтвердится, все равно изменить он уже ничего не сможет. Завтра колесник заберет Артефакт и вступит во владение библиотекой хрустальной планеты, а человечество навсегда лишится доступа к знаниям, тщательно и трудолюбиво копившимся пятьдесят миллиардов лет в двух вселенных, – к знаниям, которые должны были бы принадлежать Объединенным университетам Земли и могли бы достаться им, а теперь навеки станут собственностью загадочной культуры, которая, возможно, окажется тем потенциальным галактическим врагом, которого Земля всегда опасалась встретить в космосе.

Ему не хватило времени! Еще какой-нибудь день или два – и он воспрепятствовал бы этой сделке, он нашел бы людей, которые его выслушали бы, которые приняли бы меры. Но обстоятельства все время складывались против него, а теперь было уже поздно.

Максвелл надел на голову аппарат-переводчик, но очки никак не желали опускаться на место.

– Дайте я помогу, – сказала Кэрол, и он почувствовал, как ее ловкие пальцы растягивают ремни, прилаживают застежки. Покосившись вниз, он увидел Сильвестра. Тигренок сидел у самого пьедестала и скалил зубы на Опа. Перехватив взгляд Максвелла, неандерталец сказал:

– Эта тигра чует, что я ее естественный враг. В один прекрасный день она соберется с духом и прыгнет на меня.

– Не говорите глупостей! – сердито огрызнулась Кэрол. – Он же просто шаловливый котенок.

– Это как посмотреть, – отозвался Оп.

Максвелл еще раз подергал очки и надвинул их на глаза.

И поглядел на Артефакт.

В этом слитке черноты было что-то. Линии, очертания… непонятные формы. Артефакт перестал быть просто сгустком непроницаемой тьмы, отражающим любые попытки проникнуть в него извне, ничего не приемлющим и ничего не открывающим, словно он был вещью в себе, инородным телом во вселенной.

Максвелл завертел головой, стараясь найти наиболее удобный угол зрения, чтобы разобраться в том, что увидел. Во всяком случае, это не записи… Нет, это что-то совсем другое! Он нащупал винт фокусировки и попробовал изменить настройку.

– В чем дело? – спросила Кэрол.

– Не понимаю…

И в то же мгновение он понял. И увидел. В уголке бруса виднелась лапа, покрытая радужной пленкой… или кожей… или чешуей, с когтями, сверкающими, как алмазы. И эта лапа… шевелилась и дергалась, словно стараясь высвободиться и дотянуться до него.

Максвелл вздрогнул, инстинктивно отпрянул и вдруг почувствовал, что падает. Он попытался извернуться так, чтобы не удариться затылком. Его плечо задело бархатный канат, и стойки с грохотом опрокинулись на пол. Однако канат успел спружинить, и Максвелл упал на бок, чуть не сломав ключицу, но зато его голова не коснулась каменного пола. Он рывком сдвинул очки в сторону, чтобы освободить глаза.

Артефакт над ним стремительно изменялся. Из сгустка тьмы возникало что-то, свивалось и билось в судорожном стремлении вырваться на свободу. Что-то живое, полное буйной энергии, ослепительно прекрасное.

Изящная, вытянутая вперед голова, зубчатый гребень, сбегающий от лба по шее и спине. Могучая грудь, продолговатое туловище с полусложенными крыльями, красиво изогнутые передние лапы с алмазными когтями. Сказочное создание сверкало и переливалось всеми цветами радуги в ярком свете ламп, нацеленных на Артефакт – вернее, на то место, где раньше был Артефакт. И каждая сияющая чешуйка была зеркальцем, отражающим пучки бронзовых, золотых, оранжевых и голубых лучей.

Дракон, подумал Максвелл. Дракон, возникший из черноты Артефакта! Дракон, наконец обретший свободу после миллионов лет заключения в сгустке мрака.

Дракон! После стольких лет поисков, размышлений, неудач он все-таки увидел живого дракона!

И совсем не такого, каким он рисовался его воображению, не прозаическое создание из плоти и чешуи, но великолепнейший символ. Символ дней расцвета хрустальной планеты, а может быть, и всей той вселенной, которая канула в небытие, уступая место новой, нашей Вселенной, – древний, легендарный современник тех странных, необыкновенных рас, захиревшими жалкими потомками которых были гоблины, тролли, феи и баньши. Существо, название которого передавалось от отца к сыну тысячами и тысячами поколений, но которого до этой минуты не видел ни один человек.

Возле одной из упавших стоек замер Оп, с ужасом и удивлением глядя вверх – его кривые ноги были полусогнуты, точно он окаменел, готовясь к прыжку, окорокообразные руки свисали по бокам, пальцы были искривлены, как когти. Сильвестр припал к полу, разинув пасть, ощерив клыки. На его лапах под густой шерстью вздулись узлы мышц. Он был готов нападать и защищаться.

На плечо Максвелла легла ладонь, и он резко повернулся.

– Это дракон? – спросила Кэрол.

Ее голос был странен: точно она боялась этого слова, точно лишь с большим трудом заставила себя произнести его. Она глядела не на Максвелла, а вверх – на дракона, который, по-видимому, уже закончил свою трансформацию.

Дракон дернул длинным гибким хвостом, и Оп неуклюже припал к полу, увертываясь от удара.

Сильвестр яростно зашипел и пополз вперед.

– Сильвестр! Не смей! – крикнул Максвелл.

Оп поспешно кинулся вперед на четвереньках и ухватил Сильвестра за заднюю лапу.

– Да скажите ему что-нибудь! – потребовал Максвелл, поворачиваясь к Кэрол. – Если этот идиот сцепится с ним, произойдет черт знает что!

– Сильвестр Опа не тронет, можете не опасаться!

– При чем тут Оп? Я говорю о драконе. Если он прыгнет на дракона…

Из темноты донесся разъяренный вопль и топот ног.

– Что вы тут затеяли? – загремел сторож, выбегая на свет.

Дракон повернулся на пьедестале и соскользнул с него навстречу сторожу.

– Берегись! – рявкнул Оп, держа лапу Сильвестра железной хваткой.

Дракон двигался осторожной, почти семенящей походкой, вопросительно наклонив голову. Он взмахнул хвостом и смел на пол полдюжины чаш и кувшинов. Раздался оглушительный треск, блестящие черепки брызнули во все стороны.

– Эй, прекратите! – крикнул сторож и, по-видимому, только тут заметил дракона. Он взвизгнул и кинулся наутек. Дракон неторопливо затрусил за ним, с любопытством вытягивая шею. Его продвижение по залам музея сопровождалось грохотом и звоном.

– Если мы не уберем его отсюда, – заявил Максвелл, – тут скоро не останется ни одного целого экспоната. При таких темпах ему на это потребуется не больше пятнадцати минут. Он сотрет весь музей в порошок. И ради всего святого, Оп, не выпусти Сильвестра. Нам только не хватает боя тигра с драконом!

Он поднялся с пола, снял с головы аппарат и сунул его в карман.

– Можно открыть двери, – предложила Кэрол, – и выгнать его наружу. Я знаю, как отпираются большие двери.

– Оп, а ты умеешь пасти драконов? – осведомился Максвелл.

Дракон тем временем добрался до последнего зала и повернул назад.

– Оп! – попросила Кэрол. – Помогите мне. Тут нужна сила.

– А тигр как же?

– Предоставь его мне, – распорядился Максвелл. – Может быть, он возьмет себя в руки. И вообще послушается меня.

Приближение дракона было отмечено новыми взрывами треска и грохота. Максвелл застонал. Шарп убьет его за это. И с полным правом: хотя они и друзья, но музей разгромлен, а Артефакт преобразился в буйствующее многотонное чудовище!

Максвелл осторожно направился туда, откуда донесся очередной грохот. Сильвестр, припадая к полу, последовал за ним. В темноте Максвелл с трудом различил очертания дракона, плутающего среди стендов.

– Хороший, хороший дракончик, умница! – сказал Максвелл. – Легче на поворотах, старина!

Это прозвучало довольно глупо и неубедительно. Но как вообще полагается разговаривать с драконами?

Сильвестр испустил хриплое рычание.

– Хоть ты-то не суйся! – сердито сказал Максвелл. – И без тебя все так скверно, что дальше некуда.

А где сейчас сторож, подумал он. Наверное, звонит в полицию, так что гроза может разразиться с минуты на минуту.

Позади раздалось поскрипывание открывающихся створок огромной двери. Хоть бы дракон подождал, пока они совсем откроются! Тогда его, возможно, удастся выгнать из музея. Да, но дальше-то что?

Максвелл содрогнулся при мысли о том, как гигантское чудовище начнет резвиться на улицах городка и в академических двориках. Может быть, все-таки лучше оставить его взаперти?

Он замер в нерешительности, взвешивая минусы запертого дракона по сравнению с минусами дракона на свободе. Музей и так разнесен вдребезги, а потому довершение этого разгрома, пожалуй, все-таки предпочтительнее того, что может натворить дракон в городке.

Створки продолжали поскрипывать, расходясь. Дракон, до тех пор передвигавшийся легкой рысцой, вдруг припустился галопом в их сторону.

Максвелл стремительно повернулся, вопя:

– Двери! Закройте двери! – и еле успел отскочить с пути мчащегося дракона.

Створки остались полуоткрытыми, а Кэрол и Оп метнулись в разные стороны, стараясь предоставить как можно больше пустого пространства для надвигающегося на них чудовища, которому явно захотелось погулять.

По залам музея прокатился громовый рык, и Сильвестр помчался вдогонку за убегающим драконом.

Прижавшись к стене, Кэрол кричала:

– Сильвестр, прекрати! Не смей, Сильвестр! Не смей!

На бегу дракон нервно хлестал гибким хвостом. Разлетались витрины и столы, волчками крутились статуи. Дракон стремился к свободе, оставляя позади себя хаос и разрушение.

Максвелл со стоном бросился за Сильвестром и драконом, хотя сам не понимал, что он, собственно, собирается сделать. Меньше всего ему хотелось хватать дракона за хвост.

Дракон достиг дверей и прыгнул – прыгнул высоко в воздух, разворачивая крылья, которые загремели, как паруса под ветром.

Максвелл резко остановился в дверях, чуть не потеряв равновесие. На нижней ступеньке крыльца Сильвестр, также с усилием затормозив, теперь тянулся всем телом вверх, негодующе рыча на летящего дракона.

Это было ошеломляющее зрелище. Лунный свет играл на поднимающихся и опускающихся крыльях, алыми, золотыми и голубоватыми огнями вспыхивал на тысячах полированных чешуек, и казалось, что в небе дрожит многоцветная радуга.

Из дверей выскочили Кэрол с Опом и тоже задрали головы.

– Как красиво! – сказала Кэрол.

– Да, не правда ли? – отозвался Максвелл.

И только тут он полностью осознал смысл случившегося: Артефакта больше не существовало и колесник лишился своей покупки. Но и он уже не мог представить хрустальной планете требуемую цену. Цепь событий, начавшаяся с дублирования его волновой схемы, когда он направлялся в систему Енотовой Шкуры, оборвалась. И если бы не эта летящая в небе радуга, можно было бы считать, что вообще ничего не произошло.

Дракон взмывал все выше, описывая расширяющиеся круги, и казался теперь просто многоцветным пятном.

– Вот так! – уныло сказал Оп. – Что мы предпримем теперь?

– Это я во всем виновата, – пробормотала Кэрол.

– Виноватых тут нет, – возразил Оп. – Неумолимый ход событий – и все.

– Ну, во всяком случае, мы сорвали Харлоу его продажу! – заметил Максвелл.

– Что да, то да, – раздался голос позади них. – Не будет ли кто-нибудь так любезен объяснить мне, что здесь происходит?

Они обернулись.

В дверях музея стоял Харлоу Шарп. В зале теперь горели все лампы, его фигура выделялась в светлом прямоугольнике дверей четким черным силуэтом.

– Музей разгромлен, – сказал Шарп, – Артефакт исчез, а тут я вижу вас двоих, как я мог бы предугадать заранее. Мисс Хэмптон, я удивлен. Я никак не ожидал найти вас в таком дурном обществе. Впрочем, этот ваш бешеный кот…

– Пожалуйста, не примешивайте сюда Сильвестра! – воскликнула она. – Он тут ни при чем!

– Так как же, Пит? – спросил Шарп.

Максвелл помотал головой.

– Мне трудно объяснить…

– Я так и предполагал, – сказал Шарп. – Когда ты разговаривал со мной сегодня вечером, ты уже имел в виду все это?

– Нет. Непредвиденная случайность.

– Дорогостоящая случайность! – заметил Шарп. – Может быть, тебе будет интересно узнать, что ты затормозил работу Института времени лет на сто, если не больше. Правда, если вы просто унесли Артефакт и где-то его припрятали, это еще можно исправить. В таком случае даю вам, мой друг, ровно пять секунд на то, чтобы вы его мне вернули.

Максвелл судорожно глотнул.

– Я его не уносил, Харлоу. И к нему даже не прикасался. Я сам не понимаю, что произошло. Он превратился в дракона.

– Во что? Во что?

– В дракона. Пойми же, Харлоу…

– Ага! – воскликнул Шарп. – Ты ведь всегда бредил драконами. И в систему Енотовой Шкуры отправился подыскать себе дракона. И вот теперь ты им обзавелся! Надеюсь, не завалящим каким-нибудь?

– Он очень красивый, – сказала Кэрол. – Золотой и сияющий.

– Чудесно. Нет, просто замечательно. Мы все можем разбогатеть, таская его по ярмаркам. Организуем цирк и сделаем дракона гвоздем представления. Я уже вижу анонс – большими такими буквами:

«ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ ДРАКОН»

– Но его же здесь нет, – объяснила Кэрол. – Он взял и улетел.

– Оп! А вы почему молчите? – поинтересовался Шарп. – Что с вами приключилось? Обычно вы гораздо разговорчивее. Что произошло?

– Я глубоко огорчен, – пробормотал Оп.

Шарп отвернулся от неандертальца и посмотрел на Максвелла.

– Пит, – сказал он, – возможно, ты все-таки понимаешь, что ты натворил. Сторож позвонил мне и хотел вызвать полицию. Но я велел ему подождать, пока я сам не посмотрю, что произошло. Правда, ничего подобного я все-таки же ожидал. Артефакт исчез, и, значит, я не могу вручить его покупателю и должен буду вернуть деньги – и какие деньги! – а чуть ли не половина экспонатов разбита вдребезги…

– Их разбил дракон, – объяснил Максвелл. – Прежде чем мы успели его выпустить.

– Ах, так вы его выпустили? Он не сам удрал, а вы его просто выпустили!

– Но он же громил музей. Мы совсем растерялись, ну и…

– Пит, скажи мне, только честно. А был ли дракон?

– Да, был. Его заключили в Артефакт. Но возможно, что Артефакт – это и был он. Не спрашивай меня, как это было сделано. Скорее всего, с помощью чар…

– Ах, чар!

– Но чары существуют, Харлоу. Я не знаю принципа их действия. Хотя я много лет занимался их изучением, мне так и не удалось узнать ничего конкретного.

– Мне кажется, – сказал Харлоу, – здесь кое-кого не хватает. Еще одной личности, без которой не обходится ни один такой скандал. Оп, скажите, будьте так добры, где Дух, ваш ближайший и дражайший друг?

Оп покачал головой.

– Разве за ним уследишь? Постоянно куда-нибудь исчезает.

– И это еще не все, – продолжал Шарп. – Есть еще одно обстоятельство, которое нам следует прояснить. Пропал Шекспир. Не мог ли бы кто-нибудь из вас пролить свет на это исчезновение?

– Он некоторое время был с нами, – сказал Оп. – Мы как раз собрались поужинать, но он вдруг перепугался и удрал. Это случилось в тот момент, когда Дух припомнил, что он – дух Шекспира. Вы же знаете, как он все эти годы мучился оттого, что не знал, чей он дух.

Медленно, постепенно Шарп опустился на верхнюю ступеньку и медленно, постепенно обвел их взглядом.

– Ничего, – сказал он, – ну ничего вы не упустили, начав губить Харлоу Шарпа. Вы прекрасно справились со своей задачей.

– Мы не собирались вас губить, – возразил Оп. – Мы питаем к вам самые лучшие чувства. Но просто все пошло вкривь и вкось, да так и не остановилось.

– Я имею полное право, – сказал Шарп, – подать на вас в суд для взыскания всех убытков музея. Я должен был бы потребовать судебного постановления – и, будьте спокойны, я его добился бы! – и оно обязало бы вас всех работать на Институт времени до скончания ваших дней. Но вы все трое вместе взятые неспособны отработать и миллионной доли того, во что обошлись Институту ваши сегодняшние развлечения. Поэтому мне нет никакого смысла обращаться в суд. Хотя, полагаю, без полиции обойтись будет нельзя. Я обязан поставить ее в известность. Так что, боюсь, вам всем придется ответить на порядочное число вопросов.

– Если бы кто-нибудь из вас только согласился меня выслушать! – пожаловался Максвелл. – Я мог бы все объяснить. Только этого я и добивался с момента моего возвращения на Землю – найти кого-то, кто бы меня выслушал. Я ведь пытался объяснить тебе ситуацию, когда мы говорили вечером…

– В таком случае, – заявил Шарп, – можешь начать объяснения немедленно. Признаюсь, мне будет любопытно их послушать, Пойдемте в мой служебный кабинет, где нам будет уютнее разговаривать. Это ведь близко – через дорогу. Или это вам неудобно? Возможно, вам еще осталось сделать два-три завершающих штриха, чтобы окончательно разорить Институт времени?

– Да нет, пожалуй, – сказал Оп. – Насколько могу судить, мы уже сделали все, что было в наших силах.

Глава 23

В приемной Шарпа им навстречу поднялся инспектор Дрейтон.

– Хорошо, что вы, наконец, пришли, доктор Шарп, – сказал он. – Произошло нечто…

Тут инспектор увидел Максвелла и на мгновение умолк.

– А, это вы! – продолжал он после короткой паузы. – Рад вас видеть. Вы-таки заставили меня погоняться за вами!

Максвелл скорчил гримасу.

– К сожалению, не могу сказать, инспектор, что ваша радость взаимна.

Уж если он мог без кого-нибудь спокойно обойтись в настоящую минуту, сказал себе Максвелл, то, конечно, без инспектора Дрейтона.

– А кто вы, собственно, такой? – резко спросил Шарп. – По какому праву вы сюда врываетесь?

– Я инспектор службы безопасности. Моя фамилия Дрейтон. Позавчера у меня была короткая беседа с профессором Максвеллом касательно его возвращения на Землю, но, боюсь, осталось еще несколько вопросов, которые…

– В таком случае, – заявил Шарп, – будьте добры встать в очередь. У меня есть к доктору Максвеллу кое-какое дело, и, боюсь, оно важнее вашего.

– Вы меня не поняли, – терпеливо оказал Дрейтон. – Я пришел сюда не для разговора с вашим другом. Его появление с вами – всего лишь приятный сюрприз. А ваша помощь нужна мне в связи с совсем другим делом, возникшим довольно неожиданно. Видите ли, я узнал, что профессор Максвелл был в числе гостей на последнем приеме мисс Клейтон, а потому я отправился к ней…

– Ничего не понимаю! – перебил Шарп. – Ну, при чем тут Нэнси Клейтон?

– Право, не знаю, Харлоу, – сказала Нэнси Клейтон, выходя из его кабинета. – Я всегда стараюсь избегать историй. Я просто люблю, когда у меня бывают мои друзья, и, по-моему, в этом нет ничего плохого!

– Нэнси, пожалуйста, погоди! – взмолился Шарп. – Объясни сначала, что, собственно, происходит. Зачем ты пришла сюда? И зачем пришел инспектор Дрейтон? И…

– Из-за Ламберта, – сказала Нэнси.

– Из-за художника, который написал эту твою картину?

– У меня их три! – с гордостью сообщила Нэнси.

– Но Ламберт умер пятьсот с лишним лет назад!

– Я и сама так думала, – ответила Нэнси. – Но сегодня вечером он пришел ко мне. Говорит, что заблудился.

Из кабинета, вежливо отодвинув Нэнси в сторону, вышел мужчина – высокий, крепкий, белобрысый, с лицом, изборожденным глубокими морщинами.

– Господа! – сказал он. – Кажется, речь идет обо мне? В таком случае не разрешите ли вы и мне принять участие в вашей беседе?

Его произношение производило странное впечатление, но он улыбнулся им всем такой веселой и добродушной улыбкой, что они почувствовали к нему невольную симпатию.

– Вы – Альберт Ламберт? – спросил Максвелл.

– Не кто иной, – ответил Ламберт. – Надеюсь, я вам не помешал? Но со мной приключилась большая неприятность.

– Только с вами одним? – осведомился Шарп.

– Право, не могу сказать, – сказал Ламберт. – Вероятно, неприятности приключаются со множеством людей. Однако для каждого в подобном случае вопрос ставится просто – как найти выход из положения?

– Почтеннейший! – воскликнул Шарп. – Вот над этим-то я и ломаю голову, совсем как вы.

– Разве ты не понимаешь, что Ламберт его уже нашел? – спросил Максвелл у Шарпа. – Он явился именно туда, где ему могут помочь.

– На вашем месте, молодой человек, – вмешался Дрейтон, – я держался бы потише. В тот раз вы меня провели, но теперь вам от меня так просто не отделаться. Сначала вы ответите на некоторые вопросы.

– Инспектор, – попросил Шарп, – ну, пожалуйста, не вмешивайтесь. И без вас голова идет кругом. Артефакт исчез, музей разгромлен, Шекспир пропал.

– Но мне-то, – вразумительно сказал Ламберт, – мне-то нужно всего лишь одно: вернуться домой. В мой две тысячи двадцать третий год.

– Погодите минутку, – потребовал Шарп. – Вы лезете без очереди. Я не…

– Харлоу, – перебил Максвелл, – я же тебе уже объяснял. Не далее, как сегодня вечером. Я еще спросил тебя про Симонсона. Не мог же ты забыть!

– Симонсон? А, да! – Шарп посмотрел на Ламберта. – Вы – тот художник, который нарисовал картину с Артефактом?

– С каким Артефактом?

– Большим черным камнем на вершине холма.

Ламберт покачал головой.

– Нет, я ее не писал. Но наверное, еще напишу. Вернее, не могу не написать. Мисс Клейтон показала ее мне, и кисть, несомненно, моя. И хотя не мне бы это говорить, но вещь получилась недурная.

– Значит, вы действительно видели Артефакт в юрском периоде?

– Когда-когда?

– Двести миллионов лет назад.

– Так давно? – удивился Ламберт. – Впрочем, я так и полагал. Там ведь были динозавры.

– Но как же вы не знали? Ведь вы путешествовали во времени.

– Беда в том, – объяснил Ламберт, – что настройка времени закапризничала. Я больше не способен попадать в то время, в которое хочу.

Шарп вскинул руки и сжал ладонями виски. Потом отнял руки от головы и проговорил:

– Давайте по порядку. Не торопясь. Сначала одно, потом другое, пока во всем не разберемся.

– Я ведь объяснил вам, – сказал Ламберт, – что хочу одного, самого простого. Я хочу вернуться домой.

– А где ваша машина времени? – спросил Шарп. – Где вы ее оставили? Мы могли бы ее наладить.

– Я ее нигде не оставлял. Я вообще не могу ее оставить. Она всегда со мной. Она у меня в голове.

– В голове?! – взвыл Шарп. – Машина времени в голове? Но это же невозможно!

Максвелл посмотрел на Шарпа и ухмыльнулся.

– Когда мы разговаривали про это сегодня вечером, – сказал он, – ты упомянул, что Симонсон не публиковал никаких сведений о своей машине времени. И вот теперь выясняется…

– Да, я тебе это сказал, – согласился Шарп. – Но кто в здравом уме и твердой памяти мог бы заподозрить, что машина времени вживляется в мозг объекта опыта? Это какой-то новый принцип. Мы прошли мимо него. – Он повернулся к Ламберту. – Вы не знаете, как она действует?

– Не имею ни малейшего представления, – ответил тот. – Мне известно только, что с тех пор, как эту штучку засунули мне в череп – весьма сложная была операция, могу вас заверить! – я получил способность путешествовать во времени. Мне нужно было просто подумать о том, куда я хочу попасть, используя определенные несложные координаты, и я оказывался там. Но что-то разладилось. Что бы я ни думал, меня бросает вперед и назад, точно бильбоке, из эпохи в эпоху, причем совсем не в те, в которые я хотел бы попасть.

– А ведь в этом есть свои преимущества, – задумчиво произнес Шарп, ни к кому не обращаясь. – Возможность независимых действий и малый объем аппарата… несравненно меньший, чем тот, которым пользуемся мы. Иначе ведь нельзя было бы вживить его в мозг и… Ламберт, а что вам все-таки про него известно?

– Я же вам уже сказал: ничего. Меня совершенно не интересовало, как он работает. Просто Симонсон – мой друг, и…

– Но почему вы очутились здесь? Именно здесь? В данном месте и в данное время?

– Чистейшая случайность. Но, попав сюда, я решил, что этот городок выглядит куда цивилизованнее, чем многие из тех мест, куда меня заносило, и начал наводить справки, чтобы сориентироваться. По-видимому, я еще никогда не забирался так далеко в будущее, поскольку почти сразу узнал, что вы тут уже начали путешествовать во времени и у вас есть Институт времени. Потом я прослышал про свою картину у мисс Клейтон и рассудил, что в этом случае она может отнестись ко мне благожелательно, а потому отправился к ней в надежде, что она поможет мне связаться с теми, кто мог бы оказать мне большую любезность, отправив меня домой. А пока я беседовал с ней, пришел инспектор Дрейтон…

– Мистер Ламберт! – сказала Нэнси. – Прежде чем вы будете продолжать, я хотела бы задать вам вопрос. Почему вы, когда вы были в юрской… в юрском… ну, там, где, как сказал Харлоу, вы были и написали эту свою картину…

– Вы забыли, – прервал ее Ламберт, – что я еще ничего не написал. Правда, у меня есть эскизы, и я надеюсь…

– Ну, хорошо. Так почему, когда вы начнете ее писать, вы не введете в нее динозавров? На ней динозавров нет, а вы только что сказали, что поняли, в какую древнюю эпоху попали, когда увидели там динозавров.

– Я не написал динозавров по самой простой причине, – ответил Ламберт. – Там не было динозавров.

– Но вы же сами сказали…

– Поймите, – начал терпеливо объяснять художник, – я пишу только то, что вижу. И никогда ничего не опускаю. Я никогда ничего не опускаю. А динозавров там не было, потому что другие создания, которые есть на картине, их разогнали. И я не написал ни динозавров, ни прочих.

– Прочих? – переспросил Максвелл. – О чем вы говорите? Что это были за прочие?

– Ну, те, на колесах, – ответил Ламберт.

Он умолк и обвел взглядом их ошеломленные лица.

– Я сказал какую-то неловкость?

– Нет-нет, что вы! – успокоила его Кэрол. – Продолжайте, мистер Ламберт. Расскажите нам про этих… на колесах.

– Вы, наверное, мне не поверите, – сказал Ламберт. – И я не могу вам объяснить, что они были такое. Может быть, рабы. Рабочий скот. Носильщики. Сервы. По-видимому, они были не машинами, а живыми существами, но они передвигались не с помощью ног, а с помощью колес и представляли собой что-то вроде гнезда насекомых. Ну, как пчелиный рой или муравейник. Общественные насекомые, по-видимому. Разумеется, я не жду, чтобы вы мне поверили, но даю вам честное слово…

Откуда-то издали донесся глухой нарастающий рокот, словно от быстро катящихся колес. Они замерли, прислушиваясь, и поняли, что колеса катятся по коридору. Рокот все приближался, становясь громче и громче. Внезапно он раздался у самой двери, затих на повороте, и на дороге кабинета возник колесник.

– Вот один из них! – взвизгнул Ламберт. – Что он тут делает?

– Мистер Мармадьюк, – сказал Максвелл, – я рад снова увидеться с вами.

– Нет, – сказал колесник. – Не мистер Мармадьюк. Так называемого мистера Мармадьюка вы больше не увидите. Он в большой немилости. Он совершил непростительную ошибку.

Сильвестр двинулся было вперед, но Оп быстро протянул руку, ухватил его за загривок и не выпустил, как ни старался тигренок вывернуться.

– Гуманоид, известный под именем Харлоу Шарп, заключил условие о продаже. Кто из вас Харлоу Шарп?

– Это я, – сказал Шарп.

– В таком случае, сэр, я должен спросить вас, как вы думаете выполнить указанное условие?

– Я ничего не могу сделать, – ответил Шарп. – Артефакт исчез и не может быть вам вручен. Ваши деньги, разумеется, будут вам немедленно возвращены.

– Этого, мистер Шарп, окажется недостаточно, – сказал колесник. – Далеко, далеко недостаточно. Мы возбудим против вас преследование по закону. Мы пустим против вас в ход все, чем мы располагаем. Мы сделаем все, чтобы ввергнуть вас в разорение и…

– Ах ты, самоходная тачка! – вдруг взорвался Шарп. – На какой это закон вы думаете ссылаться? Галактический закон неприложим к таким тварям! И если вы воображаете, что можете являться сюда и угрожать мне…

В проеме двери из ничего возник Дух.

– Явился, наконец! – взревел Оп сердито. – Где тебя носило всю ночь? Куда ты девал Шекспира?

– Бард в безопасном месте, – ответил Дух, – но у меня другие известия. – Рукав его одеяния взметнулся, указывая на колесника. – Его сородичи ворвались в заповедник гоблинов и ловят дракона!

Так, значит, они с самого начала охотились именно за драконом, несколько нелогично подумал Максвелл. Значит, колесники всегда знали, что в Артефакте скрыт дракон? И сам себе ответил – да, конечно, знали! Ведь это они сами или их предки жили на Земле в юрский период. В юрский период – на Земле? А в какие времена на разных других планетах? Ламберт назвал их сервами, носильщиками, рабочим скотом. Были ли они биологическими роботами, которых создали эти древние существа? А может быть, одомашненными животными, приспособленными с помощью генетической обработки к выполнению определенных функций?

И вот теперь эти бывшие рабы, создав собственную империю, пробуют завладеть тем, что с некоторым правом могут считать своим. Потому что больше нигде во всем мире, исключая разрозненные, вымирающие остатки былых поселений, не осталось иных следов гигантского замысла освоить новую юную вселенную, о котором мечтала хрустальная планета.

И может быть, может быть, подумал Максвелл, это наследие и должно принадлежать им. Ибо осуществление этого замысла опиралось на их труд.

И не пытался ли умирающий баньши, томимый сознанием давней вины, не пытался ли он искупить прошлое, когда обманул хрустальную планету, чтобы помочь этим бывшим рабам? Или он полагал, что лучше отдать это наследие не чужакам, а существам, которые сыграли свою роль – пусть небольшую, пусть чисто служебную – в подготовке к осуществлению великого замысла, который так и не удалось привести в исполнение?

– То есть пока вы стоите здесь и угрожаете мне, – говорил Шарп колеснику, – ваши бандиты…

– Уж они ничего не упустят, – вставил Оп.

– Дракон, – сказал Дух, – отправился в единственное родное и близкое место, какое ему удалось отыскать на этой планете. Он полетел туда, где живет маленький народец, в надежде увидеть вновь своих сородичей, парящих в лунном свете над речной долиной. И тут на него с воздуха напали колесники, пытаясь прижать его к земле, чтобы там схватить.

Дракон доблестно отбивает их атаки, но…

– Колесники не умеют летать, – перебил его Шарп. – И вы сказали, что их там много. Этого не может быть. Мистер Мармадьюк был единственным…

– Возможно, и считается, что они не могут летать, – возразил Дух. – Но вот летают же! А почему их много, я не знаю. Может быть, они все время были здесь и прятались, а может быть, пополнение к ним прибывает с передаточных станций.

– Ну, этому мы можем положить конец! – воскликнул Максвелл. – Надо поставить в известность транспортников, и…

Шарп покачал головой.

– Нет. Транспортная система не принадлежит Земле. Это межгалактическая организация. Мы не имеем права вмешиваться…

– Мистер Мармадьюк, – сказал инспектор Дрейтон самым официальным своим тоном, – или как бы вы там себя ни называли, судя по всему, я должен вас арестовать.

– Прекратите словоизлияния! – воскликнул Дух. – Маленькому народцу нужна помощь.

Максвелл схватил стул.

– Довольно дурачиться! – сказал он и, занеся стул над головой, обратился к колеснику. – Ну-ка, выкладывайте все начистоту, иначе я вас в лепешку расшибу!

Внезапно из груди колесника высунулись наконечники сопел и раздалось пронзительное шипение. В лицо людям ударила невыносимая вонь, смрад, который бил по желудку, как тяжелый кулак, вызывая мучительную тошноту.

Максвелл почувствовал, что падает на пол – тело перестало ему повиноваться и словно связалось в узлы, парализованное зловонием, которое выбрасывал колесник. Он схватил себя за горло, задыхаясь, жадно глотая воздух, но воздуха не было, был только густой удушливый смрад.

Над его головой раздался ужасающий визг, и, перекатившись на бок, он увидел Сильвестра – вцепившись передними лапами в верхнюю часть тела колесника, тигренок рвал когтями мощных задних лап пухлое прозрачное брюхо, в котором извивалась отвратительная масса белесых насекомых. Колеса колесника отчаянно вращались, но с ними что-то произошло: одно колесо вертелось в одну сторону, а другое – в противоположную, в результате чего колесник волчком вертелся на месте, а Сильвестр висел на нем, терзая его брюхо. Максвеллу вдруг показалось, что они танцуют нелепый стремительный вальс.

Чья-то рука ухватила Максвелла за локоть и бесцеремонно поволокла по полу. Его тело стукнулось о порог, и он, наконец, глотнул более или менее чистого воздуха.

Максвелл перекатился на живот, встал на четвереньки и с трудом поднялся на ноги. Потом кулаками протер слезящиеся глаза. Вонь достигла и коридора, но тут все-таки можно было кое-как дышать.

Шарп сидел, привалившись к стене, судорожно кашлял и тер глаза. Кэрол скорчилась в углу. Оп, согнувшись в три погибели, тащил из отравленной комнаты бесчувственную Нэнси, а оттуда по-прежнему доносился свирепый визг саблезубого тигра, расправляющегося с врагом.

Максвелл, пошатываясь, побрел к Кэрол, поднял ее, вскинул на плечо, как мешок, повернулся и заковылял по коридору к выходу.

Шагов через двадцать он остановился и оглянулся. В этот момент из двери приемной выскочил колесник. Он наконец стряхнул с себя Сильвестра, и оба колеса вращались теперь в одну сторону. Он двигался по коридору, выписывая фантастические вензеля, прихрамывая – если только существо на колесах способно прихрамывать, – натыкаясь на стены. Из огромной прорехи в его животе на пол сыпались какие-то маленькие белые крупинки.

Шагах в десяти от Максвелла колесник упал, потому что одно из колес, ударившись о стену, прогнулось. Медленно, с каким-то странным достоинством колесник перевернулся, и из его живота хлынул поток насекомых, образовавших на полу порядочную кучу.

По коридору крадущейся походкой скользил Сильвестр. Он припадал на брюхо, вытягивал морду и осторожными шажками подбирался к своей жертве.

За тигренком шел Оп, а за неандертальцем – все остальные.

– Вы могли бы спустить меня на пол, – сказала Кэрол.

Максвелл бережно опустил ее и помог встать на ноги. Она прислонилась к стене и негодующе заявила:

– По-моему, трудно придумать более нелепый способ переноски. Тащить женщину, как узел с тряпьем! Где ваша галантность?

– Прошу прощения, – сказал Максвелл. – Мне, конечно, следовало оставить вас на полу.

Сильвестр остановился и, вытянув шею, обнюхал колесника. Он наморщил нос, и на его морде было написано брезгливое недоумение. Колесник не подавал никаких признаков жизни. Сильвестр удовлетворенно попятился, присел на задние лапы и принялся умываться. На полу возле неподвижного колесника копошилась куча насекомых. Около десятка их ползло к выходу.

Шарп быстро прошел мимо колесника.

– Идемте, – сказал он, – Надо выбраться отсюда.

В коридоре все еще висела отвратительная вонь.

– Но что произошло? – жалобно спросила Нэнси. – Почему мистер Мармадьюк…

– Горстка жуков-вонючек, и ничего больше! – объяснил ей Оп. – Нет, вы подумайте! Галактическая раса жучков-вонючек! И они нагнали на нас страху!

Инспектор Дрейтон встал поперек коридора.

– Боюсь, – сказал он внушительно, – что вам всем придется пойти со мной. Мне понадобятся ваши показания.

– Показания? – злобно повторил Шарп. – Да вы с ума сошли! Какие там показания, когда дракон на воле и…

– Но ведь был убит внеземлянин! – возразил Дрейтон. – И не простой внеземлянин, а представитель наших возможных врагов. Это может привести к самым непредвиденным последствиям.

– Да запишите просто: «Убит диким зверем», – посоветовал Оп.

– Оп, как вы смеете! – вспылила Кэрол. – Сильвестр совсем не дикий. Он ласков, как котенок. И он вовсе не зверь!

– А где Дух? – спросил Максвелл, оглядываясь.

– Смылся, – ответил Оп. – Его обычная манера, когда дело начинает пахнуть керосином. Трус он, и больше ничего.

– Но он же сказал…

– Правильно, – отозвался Оп. – И мы напрасно тратим время. О’Тулу нужна помощь.

Глава 24

Мистер О’Тул ждал их у шоссе.

– Я знал, что вы не преминете прибыть, – приветствовал он их, едва они сошли с полосы. – Дух сказал, что разыщет вас и оповестит. А вам безотлагательно потребен кто-то, кто сумеет вразумить троллей, которые попрятались в мосту, бессмысленно бормочут и не слушают никаких доводов.

– Но при чем тут тролли? – спросил Максвелл. – Хоть раз в жизни не могли бы вы забыть про троллей?

– Тролли, – возразил мистер О’Тул, – как они ни подлы, одни лишь способны оказать нам помощь.

Они ведь единственные, кто, не вкусив плодов цивилизации с ее множеством удобств, сохранили сноровку в колдовстве былых времен, и специализируются на самых черных, самых вредных чарах. Феи, естественно, также хранят заветы старины, но их волшебство направлено лишь на все доброе, а доброта это не то, в чем мы нуждаемся сейчас.

– Не могли бы вы объяснить нам, что, собственно, происходит? – попросил Шарп. – Дух испарился, ничего толком не сказав.

– С удовольствием, – ответил гоблин. – Но прежде отправимся в путь, не мешкая, и я поведаю вам все обстоятельства на ходу. Нам не осталось времени, чтобы терять его зря, а тролли упрямы, и много потребуется убеждений, дабы они согласились помочь нам. Они засели в замшелых камнях своего дурацкого моста и хихикают, как умалишенные. Хотя, как ни горька такая правда, но этим грязным троллям и лишаться-то нечего!

Они начали гуськом подниматься вверх по узкому оврагу, разделявшему две гряды холмов. Небо на востоке посветлело, но на тропинке, вьющейся среди кустов под густыми деревьями, было совсем темно. Там и сям уже звучал щебет просыпающихся птиц, а где-то на холме верещал енот.

– Дракон прилетел к нам, – рассказывал О’Тул. – В единственное место на Земле, где он еще мог найти близких себе, а колесники – которые в древние времена назывались совсем по-другому – напали на него, как метлы, летящие боевым строем. Нельзя позволить, чтобы они принудили его спуститься на землю, ибо тогда они без труда изловят его и утащат к себе. И поистине, он сражается доблестно и отражает их натиск, но он начинает уставать, и нам надо торопиться, если мы хотим поспособствовать ему в тяжелую минуту.

– И вы рассчитываете, – сказал Максвелл, – что тролли сумеют остановить колесников в воздухе, как они остановили автолет?

– Вы догадливы, друг мой. Именно это я и замыслил. Но поганцы тролли задумали погреть здесь руки.

– Я никогда не слышал, что колесники умеют летать, – сказал Шарп. – Все, которых я видел, только катались по твердой земле.

– Умений их не перечесть, – ответил О’Тул. – Они способны сотворять из своих тел разные приспособления, которые ни назвать, ни вообразить невозможно. Трубки, чтобы выбрасывать гнусный газ, пистолеты, чтобы поражать врагов смертоносными громами, реактивные двигатели для метел, что движутся с дивной быстротой. И всегда они замышляют только подлости и зло. Сколько ни прошло веков, а они, все еще полные злобы и мести, затаились в глубинах вселенной, лелея и вынашивая в своих смрадных умах планы, как стать тем, чем им никогда не стать, ибо они всегда были только слугами и слугами они останутся.

– Но к чему нам возиться с троллями? – растерянно спросил Дрейтон. – Я мог бы вызвать орудия и самолеты…

– Не валяйте дурака, – сердито ответил Шарп. – Мы их пальцем тронуть не можем. Нам необходимо обойтись без инцидента. Люди не могут вмешиваться в дело, которое обитатели холмов и их прежние служители должны разрешить между собой.

– Но ведь тигр уже убил…

– Тигр. А не человек. Мы можем…

– Сильвестр только защищал нас! – вмешалась Кэрол.

– Нельзя ли идти не так быстро? – взмолилась Нэнси. – Я не привыкла…

– Обопритесь на мою руку, – предложил Ламберт. – Тропа тут действительно очень крута.

– Знаешь, Пит, – радостно сказала Нэнси, – мистер Ламберт согласился погостить у меня год-другой и написать для меня несколько картин. Как мило с его стороны, не правда ли?

– Да, – сказал Максвелл. – Да, конечно.

Тропа, которая до сих пор вилась вверх по склону, круто пошла вниз, к оврагу, усыпанному огромными камнями, в полусвете раннего утра напоминавшими приготовившихся к прыжку горбатых зверей. Через овраг был переброшен мост, казалось доставленный сюда прямо с одной из дорог средневековья. Поглядев на него, Максвелл усомнился, действительно ли его построили всего несколько десятилетий назад, когда создавался заповедник.

И неужели, подумал он, прошло всего двое суток с того момента, когда он вернулся на Землю и попал прямо в кабинет инспектора Дрейтона? За этот срок произошло столько событий, что они, казалось, никак не могли вместиться в сорок восемь часов. И столько произошло – и продолжает происходить – самого невероятного! Но от исхода этих событий, возможно, зависели судьбы человечества и союза дружбы, который человек создал среди звезд.

Он попытался вызвать в своей душе ненависть к колесникам, но ненависти не было. Они были слишком чужды людям, слишком от них далеки, чтобы внушать ненависть. Они представлялись некоей абстракцией зла, а не злыми ожесточенными существами, хотя, как он прекрасно понимал, это не делало их менее опасными. Например, тот, другой Питер Максвелл: его, конечно, убили колесники – ведь там, где его нашли, в воздухе чувствовался странный, отвратительный запах – и теперь, после тех нескольких минут в кабинете Шарпа, Максвелл легко представил себе, что это был за запах. А убили его колесники потому, что, по их сведениям, первым на Землю должен был вернуться Максвелл, попавший на хрустальную планету, и, убив его, они рассчитывали помешать ему сорвать переговоры, которые они вели о покупке Артефакта. Когда же появился второй Максвелл, они уже не рискнули прибегнуть к такому опасному средству вторично, а потому мистер Мармадьюк попытался подкупить его.

И тут Максвелл вспомнил, какую роль сыграл во всем этом Монти Черчилл, и обещал себе по завершении нынешнего утра, каким бы ни оказался исход, отыскать его и скрупулезно свести с ним счеты по всем статьям.

Тем временем они приблизились к мосту, прошли под ним и остановились.

– Эй вы! Ничтожные тролли! – завопил мистер О’Тул, обращаясь к безмолвным камням. – Нас много пришло сюда побеседовать с вами!

– Ну-ка, замолчите! – сказал Максвелл, обращаясь к О’Тулу. – И вообще не вмешивайтесь. Вы же не ладите с троллями.

– А кто, – возмущенно спросил О’Тул, – поладить с ними может? Упрямцы без чести они, и разум со здравым смыслом равно им чужд!

– Замолчите, и ни слова больше, – повторил Максвелл.

Все они умолкли, и вокруг воцарилась глубокая тишина нарождающегося утра, а потом из-под дальнего конца моста донесся писклявый голос.

– Кто тут? – спросил голос. – Если вы пришли помыкать нами, мы не поддадимся! Крикун О’Тул все эти годы помыкал нами и поносил нас, и больше мы терпеть не будем.

– Меня зовут Максвелл, – ответил Максвелл невидимому парламентеру. – И я пришел не помыкать вами, я пришел просить о помощи.

– Максвелл? Добрый друг О’Тула?

– Добрый друг всех вас. И каждого из вас. Я сидел с умирающим баньши, заменяя тех, кто не захотел прийти к нему в последние минуты.

– И все равно ты пьешь с О’Тулом, да-да! И разговариваешь с ним, да! И веришь его напраслине.

О’Тул выскочил вперед, подпрыгивая от ярости.

– Вот это я вам в глотки вобью, – взвизгнул он. – Дайте мне только наложить лапы на их мерзкие шеи…

Он внезапно умолк, потому что Шарп ухватил его сзади за штаны и поднял, не обращая внимания на его бессвязные гневные вопли.

– Валяй! – сказал Шарп Максвеллу. – А если этот бахвальщик еще посмеет рот раскрыть, я окуну его в первую попавшуюся лужу.

Сильвестр подобрался к Шарпу, вытянул морду и начал изящно обнюхивать болтающегося в воздухе О’Тула. Гоблин замахал руками, как ветряная мельница.

– Отгоните его! – взвизгнул он.

– Он думает, что ты мышь, – объяснил Оп. – И взвешивает, стоишь ли ты хлопот.

Шарп попятился и пнул Сильвестра в ребра.

Сильвестр с рычанием отскочил.

– Харлоу Шарп! – закричала Кэрол, кидаясь к нему. – Если вы позволите себе еще раз ударить Сильвестра, я… я…

– Да заткнитесь же! – вне себя от бешенства крикнул Максвелл. – Все заткнитесь. Дракон там бьется из последних сил, а вы тут затеваете свары!

Все замолчали и отошли в сторону. Максвелл выдержал паузу, а потом обратился к троллям.

– Мне неизвестно, что произошло раньше, – сказал он. – Я не знаю причины вашей ссоры. Но нам нужна ваша помощь, и вы должны нам помочь. Я обещаю вам, что все будет честно и справедливо, но если вы не поведете себя разумно, мы проверим, что останется от вашего моста после того, как в него заложат два заряда взрывчатки.

Из-под моста донесся тихий писклявый голосок.

– Но ведь мы только всего и хотели, мы только всего и просили, чтобы крикун О’Тул сварил нам бочонок сладкого октябрьского эля.

– Это правда? – спросил Максвелл, оглядываясь на гоблина.

Шарп поставил О’Тула на землю, чтобы тот мог ответить.

– Эта же будет неслыханное нарушение всех прецедентов! – возопил О’Тул. – Вот что это такое! С незапамятных времен только мы, гоблины, варим радующий сердце эль. И сами его выпиваем. Мы не можем сварить больше, чем мы можем выпить. А если сварить его для троллей, тогда и феи потребуют…

– Но ты же знаешь, – перебил его Оп, – что феи не пьют эля. Они ничего не пьют, кроме молока. И эльфы тоже.

– Из-за вас нас всех мучит жажда, – вопил О’Тул. – Неизмеримый тяжкий труд мы тратим, чтобы сварить его столько, сколько нужно нам! И времени, и размышлений, и усилий!

– Если вопрос только в производительности, – вмешался Шарп, – то ведь мы могли бы вам помочь.

Мистер О’Тул в бешенстве запрыгал на месте.

– А жучки?! – неистовствовал он. – А что будет с жучками? Вы не допустите их в эль, я знаю, пока он будет бродить. Уж эти мне гнусные правила санитарии и гигиены! А чтобы октябрьский эль удался на славу, в него должны падать жучки и всякая другая пакость, не то душистости в нем той не будет!

– Мы набросаем в него жучков, – пообещал Оп. – Наберем целое ведро и высыпем в чан.

О’Тул захлебывался от ярости. Его лицо побагровело.

– Невежество! – визжал он. – Жуков ведрами в него не сыплют. Жуки сами падают в него с дивной избирательностью и…

Его речь завершилась булькающим визгом и воплем Кэрол:

– Сильвестр! Не смей!

О’Тул, болтая руками и ногами, свешивался из пасти Сильвестра, который задрал голову так, что ноги гоблина не могли дотянуться до земли.

Оп с хохотом повалился на пожухлую траву, колотя по ней кулаками.

– Он думает, что О’Тул – это мышка! – вопил неандерталец. – Вы посмотрите на эту кисаньку! Она поймала мышку!

Сильвестр держал О’Тула очень осторожно, раня только его достоинство. Он почти не сжимал зубов, но огромные клыки не позволяли гоблину вырваться.

Шарп занес ногу для пинка.

– Нет! – крикнула Кэрол. – Только посмейте!

Шарп в нерешительности застыл на одной ноге.

– Оставь, Харлоу, – сказал Максвелл. – Пусть себе играет с О’Тулом. Он ведь так отличился сегодня у тебя в кабинете, что заслужил награду.

– Хорошо! – в отчаянии завопил О’Тул. – Мы сварим им бочонок эля! Два бочонка!

– Три! – пискнул голос из-под моста.

– Ладно, три, – согласился гоблин.

– И без увиливаний? – спросил Максвелл.

– Мы, гоблины, никогда не увиливаем, – заявил О’Тул.

– Ладно, Харлоу, – сказал Максвелл. – Дай ему хорошего пинка.

Шарп снова занес ногу. Сильвестр отпустил О’Тула и попятился.

Из моста хлынул поток троллей – возбужденно вопя, они кинулись на холм.

Люди начали взбираться по склону вслед за троллями.

Кэрол, которая шла впереди Максвелла, споткнулась и упала. Он помог ей подняться, но она вырвала у него руку и повернулась к нему, пылая гневом:

– Не смейте ко мне прикасаться! И разговаривать со мной не смейте! Вы велели Харлоу дать Сильвестру хорошего пинка! И накричали на меня! Сказали, чтобы я заткнулась!

Она повернулась и бросилась вверх по склону почти бегом. Максвелл несколько секунд ошеломленно смотрел ей вслед, а потом начал карабкаться прямо на обрыв, цепляясь за кусты и камни.

С вершины холма донеслись радостные вопли, и Максвелл увидел, как с неба, бешено вращая колесами, скатился большой черный шар и под треск ломающихся веток исчез в лесу справа от него. Он остановился, задрал голову и увидел, что над вершинами деревьев два черных шара мчатся прямо навстречу друг другу. Они не свернули в сторону, не снизили скорости. Столкнувшись, они взорвались. Максвелл проводил взглядом кувыркающиеся в воздухе обломки. Через секунду они дождем обрушились на лес.

Вверху на обрыве все еще слышались радостные крики, и вдали, у вершины холма, вздымающегося по ту сторону оврага, что-то, скрытое от его взгляда, тяжело ударилось о землю.

Максвелл полез дальше. Вокруг никого не было.

Вот и кончилось, сказал он себе. Тролли сделали свое дело, и дракон может теперь опуститься на землю. Максвелл усмехнулся. Столько лет он разыскивал дракона, и вот, наконец, дракон, но так ли все просто? Что такое дракон и почему он был заключен в Артефакте, или превращен в Артефакт, или что там с ним сделали?

Странно, что Артефакт сопротивлялся любым воздействиям, не давая проникнуть в себя, пока он не надел переводящий аппарат и не посмотрел на черный брус сквозь очки. Так что же высвободило дракона из Артефакта? Несомненно, переводящий аппарат дал к этому какой-то толчок, но самый процесс оставался тайной. Впрочем, тайной, известной обитателям хрустальной планеты в числе многих и многих других, еще скрытых от жителей новой вселенной. Да, но случайно ли переводящий аппарат попал в его чемодан? Не положили ли его туда для того, чтобы он вызвал то превращение, которое вызвал? И вообще, действительно ли это был переводящий аппарат или совсем иной прибор, которому придали тот же внешний вид?

Максвелл вспомнил, что одно время он раздумывал, не был ли Артефакт богом маленького народца или тех неведомых существ, которые на заре земной истории вступали в общение с маленьким народцем. Так, может быть, он и не ошибся? Не был ли дракон богом из каких-то невообразимо древних времен?

Он снова начал карабкаться на обрыв, но уже не торопясь, потому что спешить больше было некуда. Впервые после того, как он возвратился с хрустальной планеты, его оставило ощущение, что нельзя терять ни минуты.

Максвелл уже достиг подножия холма, когда вдруг услышал музыку – сперва такую тихую и приглушенную, что он даже усомнился, не чудится ли она ему.

Он остановился и прислушался. Да, это, несомненно, была музыка.

Из-за горизонта высунулся краешек солнца, ослепительный сноп лучей озарил вершины деревьев на склоне над ним, и они заиграли всеми яркими красками осени. Но склон под ним все еще был погружен в сумрак.

Максвелл стоял и слушал – музыка была, как звон серебряной воды, бегущей по счастливым камням. Неземная музыка. Музыка фей. Дада. Слева от него на лужайке фей играл их оркестр. Оркестр фей! Феи, танцующие на лужайке! Он никогда еще этого не видел, и вот теперь ежу представился случай! Максвелл свернул влево и начал бесшумно пробираться к лужайке.

– Пожалуйста! – шептал он про себя. – Ну, пожалуйста, не исчезайте! Не надо меня бояться. Пожалуйста, останьтесь и дайте посмотреть на вас!

Он подкрался уже совсем близко. Вон за этим валуном! А музыка все не смолкала.

Максвелл на четвереньках пополз вокруг валуна, стараясь не дышать.

И вот – он увидел!

Оркестранты сидели рядком на бревне у опушки и играли, а утренние лучи солнца блестели на их радужных крылышках и на сверкающих инструментах. Но на лужайке фей не было. Там танцевала только одна пара, которую Максвелл никак не ожидал увидеть в этом месте. Две чистые и простые души, каким только и дано танцевать под музыку фей.

Лицом друг к другу, двигаясь в такт волшебной музыке, на лужайке плясали Дух и Вильям Шекспир.

Глава 25

Дракон расположился на зубчатой стене замка, и солнце озаряло его многоцветное тело. Далеко внизу, в долине, река Висконсин, синяя, как уже забытое летнее небо, струила свои воды между пламенеющими лесными чащами. Со двора замка доносились звуки веселой пирушки – гоблины и тролли, на время забыв вражду, пили октябрьский эль, гремя огромными кружками по столам, которые ради торжественного случая были вынесены из зала, и распевали древние песни, сложенные в те далекие времена, когда такого существа, как Человек, не было еще и в помине.

Максвелл сидел на ушедшем в землю валуне и смотрел на долину. В десяти шагах от него, там, где обрыв круто уходил на сто с лишним футов вниз, рос старый искривленный кедр – искривленный ветрами, проносившимися по этой долине несчетное количество лет. Его кора была серебристо-серой, хвоя светло-зеленой и душистой. Ее бодрящий аромат доносился даже до того места, где сидел Максвелл.

Вот все и кончилось благополучно, сказал он себе. Правда, у них нет Артефакта, который можно было бы предложить обитателям хрустальной планеты в обмен на их библиотеку, но зато вон там, на стене замка, лежит дракон, а возможно, именно он и был настоящей ценой. Но если и нет, колесники проиграли, а это, пожалуй, еще важнее.

Все получилось отлично. Даже лучше, чем он мог надеяться. Если не считать того, что теперь все на него злы. Кэрол – потому что он сказал, чтобы Харлоу пнул Сильвестра, а ее попросил заткнуться.

О’Тул – потому что он оставил его в пасти Сильвестра и тем принудил уступить троллям. Харлоу наверняка еще не простил ему сорванную продажу Артефакта и разгром музея. Но может быть, заполучив назад Шекспира, он немного отойдет. И конечно, Дрейтон, который, наверное, еще прицеливается снять с него допрос, и Лонгфелло в ректорате, который ни при каких обстоятельствах не проникнется к нему симпатией.

Иногда, сказал себе Максвелл, любить что-то, бороться за что-то – это дорогое удовольствие. Возможно, истинную мудрость жизни постигли только люди типа Нэнси Клейтон – пустоголовой Нэнси, у которой гостят знаменитости и которая устраивает сказочные приемы.

Он почувствовал мягкий толчок в спину и обернулся. Сильвестр немедленно облизал его щеки жестким шершавым языком.

– Не смей! – сказал Максвелл. – У тебя не язык, а терка.

Сильвестр довольно замурлыкал и устроился рядом с Максвеллом, тесно к нему прижавшись. И они начали вместе смотреть на долину.

– Тебе легко живется, – сообщил Максвелл тигренку. – Нет у тебя никаких забот, живешь себе и в ус не дуешь.

Под чьей-то подошвой хрустнули камешки. Чей-то голос сказал:

– Вы прикарманили моего тигра. Можно, я сяду рядом и тоже им попользуюсь?

– Ну конечно, садитесь! – отозвался Максвелл. – Я сейчас подвинусь. Мне казалось, что вы больше не хотите со мной разговаривать.

– Там, внизу, вы вели себя гнусно, – сказала Кэрол, – и очень мне не понравились. Но вероятно, у вас не было выбора.

На кедр опустилось темное облако.

Кэрол ахнула и прижалась к Максвеллу. Он крепко обнял ее одной рукой.

– Все в порядке, – сказал он. – Это только баньши.

– Но у него же нет тела! Нет лица! Только бесформенное облако…

– В этом нет ничего странного, – сказал ей баньши. – Так мы созданы, те двое из нас, которые еще остались. Большие грязные полотенца, колышущиеся в небе. И не бойтесь – человек, который сидит рядом с вами, – наш друг.

– Но третий не был ни моим другом, ни другом всего человечества, – сказал Максвелл. – Он продал нас колесникам.

– И все-таки ты сидел с ним, когда остальные не захотели прийти.

– Да. Это долг, который следует отдавать даже злейшему врагу.

– Значит, – сказал баньши, – ты способен что-то понять. Колесники ведь были одними из нас и, может быть, еще останутся одними из нас. Древние узы рвутся нелегко.

– Мне кажется, я понимаю, – сказал Максвелл. – Что я могу сделать для тебя?

– Я явился только для того, чтобы сообщить тебе, что место, которое вы называете хрустальной планетой, извещено обо всем, – сказал баньши.

– Им нужен дракон? – спросил Максвелл. – Тебе придется дать нам их координаты.

– Координаты будут даны Транспортному центру. Вам надо будет отправиться туда – и тебе и многим другим, – чтобы доставить на Землю библиотеку. Но дракон останется на Земле, здесь, в заповеднике гоблинов.

– Я не понимаю, – сказал Максвелл. – Им же нужен был…

– Артефакт, – докончил баньши. – Чтобы освободить дракона. Он слишком долго оставался в заключении.

– С юрского периода, – добавил Максвелл. – Я согласен: это слишком долгий срок.

– Но так произошло против нашей воли, – сказал баньши. – Вы завладели им прежде, чем мы успели вернуть ему свободу, и мы думали, что он пропал бесследно. Артефакт должен был обеспечить ему безопасность, пока колония на Земле не утвердилась бы настолько, чтобы могла его оберегать.

– Оберегать? Почему его нужно было оберегать?

– Потому что, – ответил баньши, – он последний в своем роду и очень дорог всем нам. Он последний из… из… я не знаю, как это выразить… У вас есть существа, которых вы зовете собаками и кошками.

– Да, – сказала Кэрол. – Вот одно из них сидит здесь с нами.

– Предметы забавы, – продолжал баньши. – И все же гораздо, гораздо больше, чем просто предметы забавы. Существа, которые были вашими спутниками с первых дней вашей истории. А дракон – то же самое для обитателей хрустальной планеты. Их последний четвероногий друг. Они состарились, они скоро исчезнут. И они не могут бросить своего четвероногого друга на произвол судьбы. Они хотят отдать его в заботливые и любящие руки.

– Гоблины будут о нем хорошо заботиться, – сказала Кэрол. – И тролли, и феи, и все остальные обитатели холмов. Они будут им гордиться. Они его совсем избалуют.

– И люди тоже?

– И люди тоже, – повторила она.

Они не уловили, как он исчез. Только его уже не было. И даже грязное полотенце не колыхалось в небе. Кедр был пуст.

Четвероногий друг, подумал Максвелл. Не бог, а домашний зверь, И все-таки вряд ли это так просто и плоско. Когда люди научились конструировать биомеханические организмы, кого они создали в первую очередь? Не других людей – во всяком случае, вначале – не рабочий скот, не роботов, предназначенных для одной какой-нибудь функции. Они создали четвероногих друзей. Кэрол потерлась о его плечо.

– О чем вы думаете, Пит?

– О приглашении. О том, чтобы пригласить вас пообедать со мной. Один раз вы уже согласились, но все получилось как-то нескладно. Может, попробуете еще раз?

– В «Свинье и Свистке»?

– Если хотите.

– Без Опа и без Духа. Без любителей скандалов.

– Но конечно, с Сильвестром.

– Нет, – сказала Кэрол. – Только вы и я. А Сильвестр останется дома. Ему пора привыкать к тому, что он уже не маленький.

Они поднялись с валуна и направились к замку.

Сильвестр поглядел на дракона, разлегшегося на зубчатой стене, и зарычал.

Дракон опустил голову на гибкой шее и посмотрел тигренку прямо в глаза. И показал ему длинный раздвоенный язык.