Порт-Артур. Александр Степанов Часть четвертая

Страница 1
Страница 2
Страница 3

Глава первая

Вследствие болезни Жуковского Звонарей перешел с Залитерной на батарею литеры Б.

В одну из ночей он был разбужен взрывом тяжелого снаряда. Шипение и свист новой бомбы заставили его вскочить с походной кровати и отпрыгнуть к дальней стене каземата. Но взрыва на этот раз не последовало. Звонарев ощупью пробрался к выходу и приоткрыл дверь. В лицо ему пахнула ночная свежесть. С батареи доносился неясный гул встревоженных солдатских голосов.

— Сергей Владимирович, вы не спите? — окликнули его из темноты. По голосу прапорщик узнал Гудиму.

— Тут и мертвые проснутся, не то что живые… В чем дело?

— Ночной салют одиннадцатидюймовых осадных мортир. Два снаряда легли за батареей.

Со стороны японцев мягко донеслись выстрелы и почти тотчас же послышался рев приближающихся снарядов.

— Закройсь! — крикнул солдатам Звонарев и юркнул в каземат.

От взрыва бетонный пол заходил под ногами, с потолка посыпалась известка. В дверь сильно ударил не то осколок, не то камень, отброшенный взрывом. Выждав несколько секунд, прапорщик выглянул наружу. Места падения снаряда не было видно, но солдаты бежали к траверсу между третьим и четвертым орудиями. Звонарев поспешил за ними. В темноте он с трудом рассмотрел кучу бетонных осколков, валявшихся на земле.

— Зарядный погреб завалило, — доложил взводный Лепехин.

— Хорошо, что порох не взорвался.

— Принесите-ка свет, — распорядился вынырнувший из темноты Гудима. — Пострадавшие есть?

— Никак нет. После первых снарядов все дневальные и часовые попрятались по бетонным казематам и уцелели.

Принесли несколько фонарей. При их слабом свею разглядели, что разрушены лишь край бруствера да небольшая часть порохового погреба. Торчали в разные стороны изогнутые рельсы.

— Ну и сила же в этих бомбах! — изумлялся Гудима, рассматривая разрушения.

— Ничего себе: снаряд — двадцать пудов, разрывной заряд — пять пудов шимозы — японского мелинита; а тут попало сразу две бомбы, — пояснил Звонарев.

— Летит! — вдруг не своим голосом заорал кго-то, и солдаты сломя голову ринулись к укрытиям. На месте остались лишь Гудима, Звонарев и Лепехин.

— Спасайся! — толкнул Лепехина прапорщик.

Фейерверкер тряхнул головой, расчесал пальцами свою жиденькую бороденку и спокойно ответил:

— Бог не без милости, вашбродь, а чему быть, того не миновать. — И остался на месте.

Все трое нервно вслушивались в стремительно нараставший свист. Звонарев чувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. В сознании остро билась одна мысль, одно желание — бежать, укрыться, пока не поздно Но вместо этого он громко зевнул и срывающимся голосом спросил, который час.

— Сейчас посмотрю, — глухо ответил Гудима, и в этот момент над ними пронесся со свистом снаряд и упал далеко за батареей.

— Слава тебе господи! — сняв шапку, закрестился Лепехин. — Чуток прицел поменьше, и в аккурат было бы по нас.

— Без четверти три, — наконец разглядел стрелку часов Гудима. — До рассвета ничего разбирать не стоит, пойдемте-ка по домам.

Выпустив несколько снарядов, японцы замолкли.

— Это вам, Сергей Владимирович, не Залитерная, на которую с августа не залетело ни одного снаряда, — обернулся штабс-капитан к Звонареву. — Здесь редкая ночь проходит спокойно.

Жизнь на батарее литера оказалась гораздо беспокойнее, чем на Залитерной. — сказывалось ее расположение в первой линии обороны. В течение дня батарея по нескольку раз открывала огонь и сама часто подвергалась обстрелу. Ружейные пули почти беспрерывно посвистывали над головой, до передовых японских траншей было меньше тысячи шагов.

Звонарев усердно занялся исправлением разрушенных казематов и траверса. Работать приходилось урывками: днем японцы внимательно следили за всем происходившим на батарее. Дело подвигалось медленно. Солдаты второго и третьего взводов работали вяло, неохотно.

— Спешить-то некуда, вашбродь, — оправдывался Лепехин. — Лучше повременим, пока японец успокоится, не то все равно разнесет снарядами…

Японцы с каждым днем усиливали обстрел. Не зная, что еще предпринять, чтобы ускорить работы, Звонарев позвонил по телефону к Борейко и попросил у него совета.

— Позови-ка к телефону Лепехина и Жиганова, я с ними поговорю, — предложил поручик.

Оба взводные пришли несколько растерянные и смущенные. Борейко говорил коротко, но внушительно, фейерверкеры сбивчиво оправдывались, затем обещали, что сегодня же все будет исполнено.

— Чем ты им пригрозил, что они так завертелись? — поинтересовался прапорщик.

— Сказал, что вечером побываю на батарее и оторву им головы, если ремонт не будет закончен. А что смотрит Гудима, ведь он у вас за старшего?

— Занят Шуркой, перископами и своим дневником.

Едва начало темнеть, как солдаты дружно принялись за работу. Лепехин усердно подгонял своих бородачей.

— Чего вы так испугались? — спросил Звонарев.

— Так ведь поручик обещал у всех бороды выдрать по волоску, — весело ответил взводный.

В третьем взводе работа тоже кипела.

— Днем обязательно, грит, до вас дотопаю и, ежели не все будет готово, задеру насмерть. Так и ревет в телефон, — рассказывал взводный Жиганов.

— Он могет! Не потрафишь — башку сорвет, потрафишь-водки поднесет! С таким и работать весело, — говорили солдаты.

Довольный успешным ходом работ, прапорщик вернулся в каземат. Вскоре туда пришел Гудима — он был недоволен тем, что Звонарев обратился не к нему, а к его заместителю.

— Я не люблю ссор, Сергей Владимирович, и не хочу нарушать хорошие отношения с вами, но все же вам следует помнить, что командую батареей я, — поднялся Гудима.

Звонарев промолчал и отправился в стрелковые окопы, к капитану Шметилло. Капитана он застал спящим в блиндаже. Харитина возилась около входа, перетирая посуду.

Прапорщик поздоровался с ней и пошел вдоль окопов. Стрелки почти все спали в укрытиях, и только несколько часовых через самодельные перископы наблюдали за врагом. До японцев было не больше ста шагов. Слева они подошли местами почти вплотную к проволоке перед Китайской стенкой; справа, пользуясь оврагом, они стремились обойти батарею литеры Б с фланга.

— Не спит, не ест японец, все роет, как крот, — обернулся к прапорщику часовой. — Нет у нас маленькой пушки, чтобы до него хоть бомбочку добросить. Мы пробовали приспособить ружья; приделаем к бомбочке деревянную палку, засунем ее в дуло и стреляем. Бывает, летит шагов на пятьдесят, а то и более, а другая тут же и рвется. Двоих уже ранило…

— Мы поставим у нас пару минометов для обстрела японцев. Ты не из команды поручика Енджеевского? — спросил Звонарев.

— Так точно, и вас во время боев на перевалах видел.

Дозвольте узнать, как вы догадались, что я оттуда?

— По твоей изобретательности.

— Евстахий Казимирович нас всегда учили думать над своим делом, и капитан Шметилло тоже очень одобряют солдатские выдумки, награждают.

— Чем же?

— Разно бывает. Кому консервы дают, кому чай и сахар, кому новые сапоги либо шинель.

Прапорщик попросил показать подходящие для установки минометов места. Стрелок охотно повел его по окопу. Звонарев наметил прекрасные укрытия для людей и мин. Тут же удобно было установить и минометы.

— Мы не знаем только размеров площадки, а то приготовили бы и ее, — пояснил солдат.

Звонарев указал. Вдвоем со стрелком они разметили землю.

Вернувшись к блиндажу Шметилло, прапорщик застал его уже одетым. Харитина хлопотала, накрывая стол.

— Прошу чайку с ромом, — пригласил капитан.

Звонарев сообщил о выборе места для минометов.

— С наступлением же темноты хочу осмотреть проволочные заграждения, чтобы обдумать, как через них лучше пропустить электрический ток.

— Это предприятие опасное. От проволоки до японцев всего сорок шагов. Только в дождь и туман можно проползти вдоль нее и осмотреть.

— Я провожу их благородие, — отозвалась Харитина. — С неделю назад облазила без малого весь участок, когда подбирала наших раненых.

— А верно. Она вам может очень пригодиться — ползает, как змея. Где она так научилась — и не знаю!

— Белку в Сибири добывала, а она, чуть где шорох или треск, — сразу уходит. На охоте и наловчилась стрелять и неслышно подкрадываться.

Пока офицеры, обсуждая детали, пили чай, Харитина расположилась возле блиндажа стирать белье. Разорвавшийся поблизости снаряд обдал ее землей.

— Который день начинаю стирку, а он не дает! — пожаловалась Харитина, входя в блиндаж.

— Заметь, откуда стреляют, а мы попросим артиллеристов уничтожить батарею.

— Да справа, за двойной горой, где дерево растет. В аккурат за ним и будет.

Звонарев и Шметилло вышли наружу. Из ближайшей бойницы капитан показал предполагаемое место расположения батареи.

— Наша цель номер пять, — узнал прапорщик, — сегодня же займемся ею.

Прощаясь, Звонарев предложил Харитине стирать белье в бане на Залитерной.

— Заодно и сами помоетесь.

— Как же я пойду вместе с мужиками? — покраснела Харитина.

— Выгоните их, а если одной страшно, возьмите с собой за компанию Шуру Назаренко, — вдвоем веселее будет.

На батарее литеры Б Шура сообщила прапорщику, что Гудиму вызвали в Управление артиллерии и что он, Звонарев, оставлен за старшего на батарее.

Было за полдень, когда Звонарев увидел неторопливо приближавшегося Борейко в сопровождении Блохина. Поручик тряхнул прапорщику руку, ласково погладил по голове Шуру и пошел вдоль фронта орудий. Завидя его, кое-кто из солдат не спеша поднимался навстречу, другие продолжали сидеть на земле. Борейко нахмурился.

— Жратвы, что ль, много в брюхе, что никак с земли не подыметесь? — сердито спросил он. — Встать!

Солдаты вскочили и вытянулись.

— Садись! Встать! Садись! — командовал поручик, пока лица солдат не покрылись потом. — То-то же, черти клетчатые, а то зажирели здесь без меня! — уже добродушно сказал он.

В третьем взводе Борейко обратил внимание на хмурые, сонные лица солдат.

— Жиган, — окликнул он взводного, — почему твой народ невеселый? Харчи плохи или вошь заела?

— Никак нет! Мы все с одного котла едим и не жалуемся, и в баню на той неделе ходили, помылись, обстирались.

— Они, вашбродь, по вас скучают, — вставил Блохин.

— Я их сейчас повеселю. Гармонь с тобой, Жиганов?

— Так точно!

— Тащи.

Через минуту взводный уселся и л бетонном обломке и растянул свою «тальянку».

— Барыню! — скомандовал Борейко

Блохин с присвистом пошел вприсядку. Солдаты сгрудились вокруг, но никто не выходил на середину.

— А ну, Лепеха-воха! Покажи, как кержаки пляшут, — подтолкнул взводного поручик.

— Я, вашбродь, не умею, да и беса тешить не хочу, — отнекивался солдат.

— Он над вами, дурнями бородатыми, и так день и ночь потешается. Можно подумать что ты и на свет божий появился с Библией в руках.

Солдаты захохотали. Лепехин досадливо оглянулся на них и, не встретив сочувствия, швырнул фуражку на землю и пошел за Блохиным.

— Ай да Лепехин! Я и не знал, что ты такой мастер! — подзадоривал Борейко

Увидев Шуру, прибежавшую поглядеть, поручик крикнул ей:

— А ну, пройдись-ка с ним в паре, — и вывел на середину круга смущенную девушку.

Лепехин, красный и мокрый от пота, продолжал остервенело бить землю каблуками. Сердитое вначале выражение лица сменилось ухарской улыбкой. И кода Шура, закинув вверх руку с платочком, павой проплыла перед ним, он молодецки гикнул и пустился в такую присядку, что все открыли рты от удивления.

— Как пляшет, черт! — восхищался Борейко и вдруг сам пустился в пляс.

Солдаты один за другим последовали за ним.

— Расступись, дай русской душе развернуться! — орал Блохин, расталкивая солдат.

Пройдя один-два круга, Борейко отошел в сторону и, утирая пот со лба, кивком головы подозвал Звонарева.

— Какие у тебя есть интересные цели? — вполголоса спросил он.

— Номер пять. Шметилло просил обстрелять, но без разрешения начальства открывать огня не разрешается.

— А начхать мне на всех! — махнул рукой поручик. —

К орудиям! — громко скомандовал он. — Цель номер пять, бомбою! Живо, черти!

Солдаты опрометью бросились по местам. Борейко взобрался на бруствер и, широко расставив ноги, смотрел по сторонам. Его огромная фигура четко вырисовывалась на фоне неба.

— Вашбродь, как бы вас не задело. До японца тут недалече, — подошел к нему Лепехин.

— От меня пули отскакивают. Эй, третье орудие, не копаться! Филя, поди подскипидарь их! — крикнул он Блохину, который в ожидании приказаний стоял внизу у бруствера.

— Готово! — докладывали один за другим фейерверкеры, поднимая руки.

Орудийные номера в ожидании выстрела прижались к брустверу. Оглядев батарею, Борейко взмахнул рукой.

— Первое! Второе! — заорал Лепехин, и два огненных столба вылетели из дул орудий.

— Третье, четвертое! — подхватил Жиганов.

Пушки с грохотом отлетели назад по наклонной раме лафета и затем медленно скатились на прежнее место. Борейко в бинокль наблюдал за разрывами.

Японцы не замедлили ответить. Вдали резко прозвучали выстрелы, и в следующее мгновение на батарею с визгом обрушилось несколько снарядов.

— Целик лево два, прицел больше на одно деление. Батарея — залпом! — командовал поручик. — Не суетись, на японские гостинцы не оглядывайся, делай все с толком! — приказывал он, следя за работой орудийных расчетов.

Обменявшись с японцами несколькими залпами, Борейко прекратил огонь.

— Построиться за орудиями! — приказал он, соскакивая с бруствера.

Когда распоряжение было выполнено, он прошел вдоль фронта, всматриваясь в раскрасневшиеся от движения лица солдат.

— Разойдись!

С веселыми шутками и смехом артиллеристы пошли по блиндажам.

— Шура! — окликнул Борейко стоявшую около своего каземата девушку. — У тебя лишней юбки нет?

— Зачем она вам понадобилась? — удивилась Шура.

— Хочу прапорщику подарить.

Шура так и покатилась от смеха, прикрыв лицо передником. Звонарев покраснел, но сдержался и торопливо прошел в каземат.

— Парень ты, Сережа, не плохой — не трус и не дурак, но командир из тебя, прости, как из чего-то пуля! У тебя тут не люди, а золото, а ты хнычешь, что они никуда не годятся. Сумей подойти к ним, и они заработают, как черти.

Затем он подозвал Блохина.

— Пошли, Филя, домой!

— Чудище, а не человек, — кивнул вслед Борейко Лепехин. — Такой хоть кого расшевелит, у него и мертвяки запляшут. Нагрешил я сегодня, прости господи!

— Ничего, отмолишь, — успокоил его Звонарев.

Через день на батарее литеры Б появились матросы с «Баяна»с двумя минометами. За ночь их установили в намеченных местах и тотчас решили испробовать. Пригласили Звонарева и Гудиму, с Залитерной явились Борейко с Блохиным. Солдаты с любопытством наблюдали за приготовлениями.

— Вашбродь, — подошел Денисов, — не пощупать ли нам японца, когда он испугается? Заглянем к нему в окопы, пошарим в ближнем тылу, глядишь — чем-нибудь и разживемся.

— Ты же знаешь, что вылазки строго запрещены начальством.

— Так оно, вашбродь, ничего не узнает. Мы скажем, что японец напал на нас первый.

Капитан долго раздумывал.

— Эх, куда ни шло, — наконец согласился он. — Бери своих охотников, винтовки, бомбочки и приготовься к атаке. Но только дальше первой линии, чур, не лезть.

Денисов исчез. Капитан приказал изготовить все самодельные пулеметы и следить за действиями охотников, чтобы вовремя прийти на помощь. Борейко и Звонарев устроились возле миномета. Блохин вертелся тут же, объясняя стрелкам устройство и действие минометов.

Заметив место, где японцы особенно усиленно возились, туда направили первую мину. Эффект получился разительный. От взрыва обвалился бруствер на значительном протяжении, в воздух полетели бревна, щепки, лопаты. Около сотни людей с криком бросились в тыл. Денисов со своим отрядом охотников кинулся им вслед. Через минуту первая и вторая линии неприятельских траншей были заняты стрелками. Оставшиеся на позиции солдаты, не дожидаясь команды, последовали за охотниками.

— Куда вы, назад! — пытался было их остановить Шметилло, но солдаты не слушались, и капитан, махнув рукой, отправился вслед за ними.

— На всякий случай надо подготовиться к отражению атаки, — заметил Гудима, — я пойду на батарею.

— А мы с Сережей прогуляемся к японцам в гости, — отозвался Борейко и взобрался на бруствер Прапорщик последовал за ним.

Вылазка оказалась на редкость удачной. Охотники прорвались далеко в тыл и дошли почти до линии японских полевых батарей. Борейко и Звонарев миновали одну за другой шесть линий и траншей и вышли в глубокий овраг в тылу. Здесь они нашли Шметилло. Из траншеи появилась улыбающаяся Харитина, на шее у нее висела пара биноклей, на поясе болталась шашка.

— Набрала всего, в хозяйстве пригодится. Нате вам, вашбродь, а то у вас такой нет.

— Сколько за нее хочешь?

— Долг платежом красен, — за баню это.

Справа и слева участилась ружейная стрельба. Японцы переходили в контратаку. Со всех сторон стекались охотники, отстреливаясь на ходу.

— Сила его, вашескородие! Не менее батальона, с двумя пулеметами, — подошел Денисов.

Шметилло оглянулся. Вечерело, с северо-востока надвигался туман, с каждой минутой становилось темнее Вспышки ружейных выстрелов делались все ярче. Солдаты кучками проходили в тыл, то и дело оглядываясь на выстрелы

— Пора и нам двигаться, — заметил Борейко.

— Валите, авось мы и сами отобьемся от японцев.

Начавшийся затяжной уже по-осеннему холодный дождь не позволял японцам до утра вернуть утерянные окопы, а перед рассветом последние охотники Шметилло, разрушив все блиндажи и засыпав окопы, вернулись благополучно назад. За минометами прочно укрепилась слава страшного оружия, против которого японцы не могут устоять

Наступила дождливая осень. Солдаты, спавшие почти всегда под открытым небом, стали прятаться в блиндажи. Скученность немедленно вызвала усиленные заболевания Теперь уже не приходилось думать об отдыхе на Электрическом Утесе. Людей едва хватало для обслуживания батарей Утесовцы прочно обосновались на батареях ли горы Б и Залитерной и начали готовиться к зиме. Размокшая от, дождей почва затрудняла боевые операции, и военные действия сводились лишь к орудийной и ружейной перестрелке, да Шметилло изредка по пользовался своими минометами для разрушения японских укреплений.

Японцы даже в дождливые дни продолжали возводить новые траншеи. В одну из ночей Звонарев был разбужен дежурным по батарее.

— Вашескородие, японец на штурм лезет, — взволнованно доложил он. — Штабс-капитан велели вас разбудить.

Торопливо надев шинель и сунув в карман наган, прапорщик вышел из каземата. Ночь выдалась темная. Моросил мелкий дождь. Со стороны стрелковых окопов доносилась ружейная стрельба, слышались крики. Лучи слабых японских прожекторов, чтобы пробившись сквозь сетку дождя, остановились на русских окопах, как бы показывая своим частям направление атаки.

— Сергей Владимирович, пройдите на правый фланг и пустите несколько ракет и светящихся снарядов, — распорядился Гудима. — Я на всякий случай велю зарядить пушки картечью. Если японцы прорвутся, встречу их как следует!

Прапорщик направился к указанному месту.

— Установить все три станка, — приказал он ракетчикам. — Угол возвышения пятьдесят градусов.

Солдаты с ручными фонарями выволокли переносные станки, вложили в каждый по ракете и зажгли фитили.

Вымокший на дожде стопин плохо разгорался, затем огонек медленно пополз вверх по нитке, и ракеты, зашипев и выбрасывая сноп искр, взвились к небесам Рассыпавшись в воздухе на тысячи огненных звездочек, они ярко осветили впереди лежащую местность. Прапорщик увидел в ста саженях колонну, обходящую батарею справа. Японцы поблескивая штыками, бежали густой массой в промежуток между батареей литеры Б и соседним фортом номер один.

— Тащи мортиры! — приказал Звонарев. — Пальба светящимися ядрами, полным зарядом!

Солдаты кинулись к маленьким медным чонкам. Со страшным грохотом, перевернувшись при выстреле навзничь, мортирки выбросили свои огненные шары, которые врезались в наступающих. При ярком свете брандскугелей было видно, как японцы сразу замедлили бег, смешались, а затем и вовсе остановились. Одновременно с Залитерной загремели частые выстрелы, и в японцев с визгом полетели снаряды. Это Борейко, заметив опасность, угрожавшую батарее литеры Б, поспешил ей на помощь. В стрелковых окопах застучал пулемет. Атака была отбита.

Вскоре перестрелка постепенно стихла.

— Отбой! Разойтись по казематам! — издалека донеслась команда Гудимы.

Звонарев приказал убрать ракетные станки и мортиры.

— Зайдите ко мне на минуточку, Сергей Владимирович, — позвал его штабс-капитан.

В командирском каземате Звонарев застал все еще бледную от волнения Шуру. Гудима, отряхивая мокрый плащ, знаком пригласил прапорщика к столу.

— Чай готов, Шура? — спросил он у девушки.

— Сейчас подам.

— Расскажите, чем вы привели Шметилло в восторг?

В двух словах Звонарев передал все происшедшее.

— То-то стрелки вас и Борейко величают своими спасителями от верной гибели!..

Затрещал телефон. Гудима снял трубку.

— А, Боря! У нас все благополучно, нет ни раненых, ни убитых. Спасибо за помощь, донесу обо всем подробно в Управление артиллерии. Не будь тебя, сидели бы сейчас японцы на нашей батарее. Звонарев? Жив и здоров. Передаю трубку.

— Здорово! — раздался голос Борейко. — Оказывается, твоя Варвара большая мастерица по кухонной части. Второй раз съедаю твои обеды и пальцы облизываю. Тут есть еще письмецо тебе. Слушай, прочту: «Сэр, послезавтра вы должны по делам службы побывать в отряде Романовского. К двенадцати часам дня лошади будут оседланы. Я еду с вами. Хорошо? В.».

— Ты не знаешь, Боря, зачем меня туда посылают?

— Чтобы твоя Брунегнльда имела возможность день твоих именин провести с тобой после длительной разлуки. Она сама придумала эту поездку, о чем мне по секрету и сообщила. Ну, будь здоров!

Утром Звонарев отправился в стрелковые окопы, чтобы подробнее узнать обо всем происшедшем ночью. Уже издали он заметил большие разрушения в проволочном заграждении. Козырьки над окопами на многих участках тоже были повреждены, брустверы снесены, окопы полузасыпаны.

— Поберегитесь, вашбродь, а то сегодня японец дюже сердитый, попало ему ночью на орехи, — предупредил стрелок Звонарева.

— Капитан-то цел?

— Слава богу, пока целы. Они ночью в самую свалку лезли, кругом смерть, а они — как заговоренные. Только фуражку с них сбило да погон сорвало.

— А Харитина?

— Герой-баба! От командира ни на шаг не отставала. Двух японцев заколола, хотя ее саму чуть на штыки не подняли — стрелки спасли.

Подошла Харитина.

— Здравия желаю, вашбродие! Здорово вы нам вчера подсобили своими ракетами да огненными бомбами. Сразу все, как днем, стало видать, тут мы и всыпали японцам.

— Это с Залитерной открыл огонь Борейко.

— Медвежья батарея, значит, не подкачала, — улыбнулась Харитина. — Солдаты там все как на подбор, под стать своему командиру — здоровые да красивые, не то, что наша пехотная мелкота.

— Вы бы и переходили в артиллерию.

— Без капитана не пойду, а они ведь пехотинец.

— Где он сейчас?

— В блиндаже горюет. Игнатий Брониславич всегда о своих солдатах печалится, ровно сродни они ему.

Прапорщик застал Шметилло сидящим в мрачном раздумье за столом и поздравил с удачным отбитием ночного штурма.

— Но какой ценой! — горько усмехнулся капитан. Потерял столько прекрасных разведчиков — один лучше другого.

— На войне не без жертв, — пытался успокоить его Звонарев.

— Но все же надо стараться, чтобы их было возможно меньше.

Выяснив обстановку, прапорщик вернулся на батарею.

— Вам телефонограмма, — протянул Звонареву бумажку Гудима.

Командир артиллерии приказывал прапорщику прибыть на следующий день в Управление за получением указаний по рекогносцировке артиллерийских позиций и наблюдательных пунктов в районе расположения отряда капитана Романовского.

Сигнальная пушка на Золотой горе грохнула как раз в тот момент, когда Звонарев входил в Управление артиллерии. Одновременно на судах, стоящих на рейде, послышался перезвон склянок, отбивавших полдень. Справившись у адъютанта, в Управлении ли Белый, Звонарев постучал в генеральский кабинет. Дверь приоткрыл полковник Тахателов. Красный от возбуждения, он спорил о чем-то с генералом.

— Согласно распоряжению вашего превосходительства в Управление артиллерии прибыл, — отрапортовал прапорщик Белому.

— Спросите его, Василий Федорович, он с батареи литеры Б и, наверно, был свидетелем и участником ночной атаки, — вместо приветствия проговорил Тахателов.

— Была ли необходимость стрельбы на Залитерной позапрошлую ночь во время японской атаки? — обратился к Звонареву генерал.

— Своим огнем она спасла положение. Таково мнение и Гудимы и командира стрелков капитана Шметилло.

— Рапорт Гудимы я уже получил, а о донесении

Шметилло мне пока ничего не известно.

— Я же говорил, ваше превосходительство, что ему надо отдавать в приказе не выговор, а благодарность! — торжествующим тоном воскликнул полковник.

— Но он грубо нарушил все инструкции об открытии огня. Стольников прав, жалуясь на его недисциплинированность.

— Какая тут может быть дисциплина, когда японцы голыми руками забирают батарею! Молодец Борейко! Вы, Василий Федорович, как хотите, а я ему от себя скажу большой спасиба, — с кавказским акцентом проговорил Тахателов.

— Я знаю ваши неизменные симпатии к Борейко, вы всегда горой стоите за него.

— Говорю прямо — люблю, как сына! Пусть пьяница, скандалист, но все же лучший офицер у нас в артиллерии.

— Слов нет — Борейко прекрасный артиллерист, но крайне недисциплинирован, никогда не знаешь, что он выкинет.

— На войне надо считаться только с реальной обстановкой и действовать сообразно с ней. Она же ни в какие инструкции уложиться не может. Спасибо надо говорить Борейко, а не ругать его, — не унимался Тахателов. — Спасибо я не скажу, а ограничусь напоминанием о необходимости беречь снаряды. Стольников подал рапорт о болезни. Вместо него я назначаю Жуковского, который поправился. С Борейко они старые друзья. Перемещать же Борейко я просто боюсь. На Залитерной он прижился и сидит спокойно, на новом же месте тотчас начнет переделывать все по-своему. Хлопот с ним не оберешься!

— Что прикажете мне делать, ваше превосходительство? — почтительно справился Звонарев.

— Обратитесь, душа мой, к Варе. Она уже за вас получила все инструкции, — дружески похлопал прапорщика по плечу Тахателов.

— Прошу ко мне завтракать, благо уже наступил адмиральский час. Там я все и объясню, — пригласил Белый офицеров.

За столом, вспомнили, что сегодня день Сергия Радонежского и что, следовательно, Звонарев именинник. Варя захлопала от радости в ладоши.

— Я и забыл — у нас во второй и одиннадцатой ротах сегодня ротные праздники. Надо заехать их поздравить, — вспомнил генерал, — а пока выпьем за присутствующего именинника и пожелаем ему счастья.

— Вместе с Варей, — добавил Тахателов и захохотал.

Звонарев покраснел и взглянул на часы.

— Мне надо поторапливаться, — проговорил он. — Теперь рано темнеет.

Белый в двух словах объяснил Звонареву задание; выбрать позиции для батарей и найти наблюдательные пункты между Голубиной бухтой и деревней Яхуцзуй, что около укрепления номер пять Западного фронта.

— Участок занят отрядом капитана Романовского, штаб которого расположен в деревне Юдзянтунь Южный. Этот пакет передайте капитану, — закончил Белый.

— Вы-то зачем едете со мной? — справился прапорщик у Вари, когда они двинулись в путь.

— С вами?! Не слишком ли много чести! Я еду по распоряжению главного врача нашего госпиталя, чтобы передать медикаменты и перевязочные материалы в Западный отряд.

День выдался довольно теплый, ясный. Японские батареи, воспользовавшись улучшением погоды, начали усиленно обстреливать внутренний рейд и порт. Несколько снарядов упало около Артиллерийского городка.

— Придется ехать вокруг Пресного озера, чтобы миновать район обстрела, — решила Варя.

Миновав Старый город, они очутились в Новом городе. Здесь было тихо. Пользуясь теплым солнечным днем, публика, в большинстве раненые, прогуливалась по набережной. Среди гуляющих Варя и Звонарев увидели Вениаминова под ручку с Лолочкой. Прапорщик хотел было их окликнуть, но Варя ударила нагайкой его лошадь.

— Не смейте здороваться с ними! — грозно зашипела девушка.

Не позволила она своему спутнику и завернуть к дому Акинфиевых.

— На обратном пути полюбуетесь на вашу ненаглядную Наденьку, которая так эффектно натянула вам нос, выйдя замуж за вашего же друга! — иронизировала Варя.

Проехав мимо морского госпиталя, они свернули на дорогу, ведущую к Голубиной бухте. Здесь было тихо. По дороге двигались, скрипя огромными колесами, китайские арбы, тарахтели две-три военные повозки.

С моря тянул прохладный солоноватый ветер. Лошади, радостно пофыркивая, шли широкой рысью. Кубань, легкая и грациозная, красиво перебирала своими точеными ножками в белых чулочках. За ней следовал более крупный и тяжелый Дон, поекивая селезенкой.

Скоро Варя и Звонарев увидели перед собою деревню Юдзянтунь. У крайних домов, преграждая дорогу, стоял длинный стол, за которым сидело человек двадцать офицеров. Тут же рядом в канаве копошились денщики, откупоривая бутылки. Несколько поодаль песельники выводили какую-то залихватскую мелодию.

Заметив приближающихся всадников, сидевший на председательском месте полковник, в котором Звонарев узнал Ирмана, махнул рукой. Офицеры вскочили с бокалами в руках, хор грянул веселую песню.

Звонарев начал было придерживать лошадь, но Варя, ударив Кубань нагайкой, карьером понеслась навстречу расступившимся перед нею офицерам, птицей перелетела через накрытый стол и помчалась дальше. Дон тоже ринулся вперед и с размаху взял этот своеобразный барьер, причем Звонарев едва не вылетел из седла. Сзади раздались дружные аплодисменты.

Догнав Варю только за деревней, прапорщик сердито спросил:

— Что за фантазия пришла вам в голову брать с маху такие препятствия? Я чуть не упал и не покалечил Дона.

— Ну и чудак вы! Не ускачи мы, нас напоили бы допьяна.

— Я отказался бы от выпивки.

— Ирман приказал бы вам выпить, как старший в чине. И вообще отказываться страшно неприлично. Какой же вы тогда офицер? Мне было бы стыдно ехать с вами! А так вы против своей воли даже заслужили аплодисменты.

— Они предназначались вам, а не мне.

— Конечно, честь барьера гораздо больше принадлежит Дону, чем такому горе-ездоку, как вы, который сидит на лошади, как собака на заборе. Ну вот и Юдзянтунь. Справа у большой фанзы виден красный флаг, и около стоят заседланные лошади. Там, верно, и помещается штаб Романовского. А вон дальше, на кумирне, флаг Красного Креста. Я туда и поеду. Когда освободитесь, заезжайте за мной.

— Хорошо.

Варя вздохнула.

— Мне бы очень хотелось проехать с вами до самого моря, но боюсь, что Романовский будет этим недоволен…

— Я упрошу его взять вас с собой.

— Я буду тиха, скромна, одним словом — пай-девочка. Так ему и скажите. — Варя подняла лошадь в галоп.

— Прошу садиться, господин Звонарев, — придвинул Романовский стул прапорщику.

Звонарев сел и, пока Романовский читал бумаги, осмотрелся вокруг. Фанза, которую занимал капитан, была чистая, просторная; в узорчатых окнах вместо обычной у китайцев цветной бумаги блестели стекла. На стене против окон висела подробная карта Артура с нанесенными на ней укреплениями и две большие схемы севастопольской обороны. На столе лежали какие-то книги. В глубине виднелась складная походная кровать.

— Значит, вы желаете проехаться со мной вдоль расположения моего отряда? — закончил чтение капитан.

— Так точно. Если, конечно, это вас не затруднит.

— Нисколько, погода прекрасная, и я с удовольствием прокачусь верхом.

Капитан позвал денщика и приказал седлать лошадь.

— Мы отправимся сначала на берег моря, а затем проедем вдоль фронта по направлению к Артуру, — объяснил капитан. — Возможные позиции и наблюдательные пункты я нанес на эту карту, которую возьму с собой. Это ускорит и облегчит нашу работу.

— Со мной приехала мадемуазель Белая, дочь нашего генерала. Она хотела бы сопутствовать нам, — робко проговорил прапорщик.

— Она интересная? — улыбнулся капитан.

— Весьма своеобразна, во всяком случае.

— И прилично ездит верхом?

— Очень.

— Буду рад с ней познакомиться.

Подъехав к кумирне, где расположился отряд Красного Креста, они вызвали Варю. Узнав о приезде начальника отряда, на крыльцо вышел врач.

— Нас можно поздравить: мы наконец получили необходимые нам медикаменты и перевязочный материал, — радостно сообщил он. — Нам его любезно доставила сестра Белая.

— Позвольте поблагодарить вас, мадемуазель, и выразить свое удовольствие по поводу предстоящей совместной прогулки, — протянул руку девушке капитан.

Через пять минут они ехали по направлению к Голубиной бухте — Варя посредине, офицеры по бокам.

— Вы прекрасно сидите на лошади, мадемуазель, — заметил Романовский, критически осматривая Варю. — Повод держите крепко, лошадь хорошо слушается вас. Дать вам в руки меч и копье, и вы станете воплощением девы-воительницы.

— Я всего лишь скромная казачка, — ответила девушка, польщенная похвалой.

Вскоре впереди открылась Голубиная бухта. В нескольких десятках саженей от берега из воды торчал остов миноносца «Внушительный», взорванного здесь

11 февраля командой при приближении японцев. Исковерканные трубы, обломанные мачты и сиротливо стоявшие на палубе пушки четко виднелись на лазурно-голубом фоне воды.

— Памятник трусости наших морячков. Вместо того чтобы принять бой, они поспешили выброситься на берег и взорваться, — высокомерно заметил Романовский.

Выехав к берегу севернее Юдзянтуня, всадники направились к небольшому скалистому, на полверсты выдающемуся в море мысу, именуемому Промежуточной горкой. На нем виднелись стрелковые окопы, а дальше, маскируясь со стороны моря, — скорострельная пушка и несколько фанз. На ближайшей из них висел маленький флажок. Сюда Романовский и направил своего коня. Спешившись, офицеры вошли в дом, а Варя пошла навестить знакомых китайцев. При появлении начальника отряда из-за стола вскочило несколько человек.

Один из присутствующих, штабс-капитан Соловьев, отдал рапорт Романовскому.

— Прошу вас, господа, отправиться к своим частям, я обойду весь участок, — обратился к ним Романовский.

Офицеры поспешили выйти из фанзы, за исключением Соловьева.

— Сейчас мы втроем — пардон, вчетвером, я упустил из виду мадемуазель Белую — направимся к деревне Шаньятоу. Побываем на горке, что к северу от нее. Там расположены окопы сборной роты штабс-капитана Соловьева.

— Придется немного обождать, пока приведут мою лошадь, — предупредил Соловьев. — Мы тем временем пройдемся к ближайшим окопам.

В нескольких сотнях шагов по берегу виднелась скала высотою в тридцать — сорок саженей, на вершине которой был устроен полукругом окоп, фронтом на север и запад. Отсюда открывался широкий вид на бухту и море, а также и на прибрежные холмы, занятые японцами.

Романовский, на ходу здороваясь со стрелками, прошел вдоль окопа и поднялся на бруствер. Звонарев и Соловьев последовали за ним. Звонарев осмотрелся. Скала, на которой они находились, вдаваясь в море, делила Голубиную бухту на две части: меньшую — северную, берег которой был занят японцами, и большую — южную, оставшуюся за русскими. На стороне японцев было заметно движение. В море плавало много парусных и весельных шлюпок. На берегу суетились рыбаки, вытаскивая сети. Им помогали небольшие группы японских солдат. Несколько ближе к русским японцы косили пожелтевший гаолян, тут же рядом паслись лошади.

— Картина совсем мирная, — заметил Звонарев.

— Да, стреляют здесь редко. Мы экономим снаряды, а японцам стрелять не по чем — все голо и пусто. У нас здесь так мало войска, что задирать неприятеля нам не приходится.

Подошедший солдат доложил, что лошади заседланы.

— Где же мадемуазель Белая? — оглянулся Романовский. — Вы не видели сестры милосердия, что приехала с нами? — спросил он у стрелков.

— Они находятся в фанзе, в которой стоят артиллеристы, и подпоручик с ними.

Звонарев и Романовский застали Варю в разгаре операции. Она старательно обмыла нарыв и ловко вскрыла его. При этой операции солдат то и дело вскрикивал от боли, но Варя не обращала на него никакого внимания.

— Грязь у вас, господин подпоручик, поразительная. Все солдаты завшивели. Не мудрено, что они болеют в таких антисанитарных условиях, — вполголоса отчитывала Варя молодого офицера.

Романовский молча наблюдал эту сценку. Заметив его, подпоручик забормотал в ответ что-то неразборчивое.

— Нужно сегодня же вынести и проветрить все тюфяки, а фанзу вычистить и побелить, а то у вас лошади прекрасно убраны, а люди живут по-свински, — наставляла девушка.

— У кого еще что болит? — спросила она солдат.

— У меня сильно тело свербит, сестрица, — проговорил один из них.

— Сними рубашку.

Пока солдат раздевался. Варя обернулась и, увидав капитана, нахмурилась.

— Я, конечно, очень признателен вам за проделанную работу, мадемуазель, но сначала следовало бы спросить на это у меня разрешение, — заметил Романовский.

— Я сам попросил сестру осмотреть солдат. Наш фельдшер заболел, и мы лишены всякой медицинской помощи, — заступился за Варю подпоручик.

— В таком случае мне остается лишь извиниться перед мадемуазель Белой, а вам указать, что добровольные сестры не располагают знаниями даже ротного фельдшера.

— Я сдала фельдшерский экзамен, работаю в госпитале и знаю наверняка много больше, чем ваши ротные «эскулапы»— сердито отозвалась Варя.

— Опять неудача, — деланно засмеялся Романовский. — Еще раз извиняюсь. Вы клад: ездите верхом, как Брунегильда, лечите не хуже самого Эскулапа и воинственны не менее Афины Паллады!

Путь до Шаньятоу был проделан без приключений.

Романовский разговаривал с Соловьевым, а Звонарев с Варей ехали сзади.

— Терпеть не могу этого задаваку: «Я начальник отряда, потрудитесь меня слушать, я предупреждаю», — передразнивала Варя Романовского. — Папа-генерал и то так не разговаривает со своими подчиненными. Давайте отстанем от них совсем или поедем другой дорогой.

— Мне неудобно. Я ведь командирован в его распоряжение.

Варя вздохнула и замолчала.

Соловьевская горка, как ее называли по имени командира оборонявшей роты, оказалась полевым укреплением усиленной профили с двумя рядами проволочных заграждений и прочными блиндажами для стрелков. На флангах стояли два пулемета, а несколько сзади, около деревни, находилась скорострельная пушка. С этой позиции открывалась огромная панорама от Голубиной бухты на западе до горы Высокой на востоке, то есть на протяжении почти восьми верст. Прекрасно были видны японские тылы в районе Высокой. И Звонарев с удивлением заметил, что японцы успели уже взобраться почти до половины горы.

— Однако они времени даром не теряют, — проговорил он, указывая на неприятельские траншеи.

— Зато мы о них совсем не думаем. Будь у нас здесь хотя бы две старые шестидюймовые пушки, никогда японцы не смогли бы не только взять, но и приблизиться к Высокой. Прошу вас обо всем этом довести до сведения вашего начальства, — ответил капитан.

Проходя мимо группы солдат-стрелков, капитан неожиданно велел некоторым из них раздеться. Поеживаясь от свежего ветра, стояли голые люди. Осмотрев их, Романовский брезгливо потрогал заношенное грязное солдатское белье, кишевшее вшами.

— Мадемуазель Белая кое в чем права. Вши и грязь могут оказать большее влияние на длительность обороны крепости, чем все осадные батареи, вместе взятые. Поэтому борьба с ними не менее важна, чем с японскими шпионами и пушками. Господин штабс-капитан, намотайте эго на свой длинный ус.

Прозябшие солдаты поспешили натянуть на себя одежду, вполголоса ругая начальство.

Уже вечерело, когда офицеры вернулись в деревню, где оставалась Варя. Увидя Звонарева, она торжественно потрясла объемистым мешочком.

— Я достала чесноку, который сейчас в Артуре на вес золота. Здесь его фунтов десять. Это все китайцы, им спасибо надо говорить, — пояснила девушка. — Обещал завтра принести нам домой большую рыбу, которую еще и сам не поймал.

— Рыболовство строго запрещено приказом Стесселя, — напомнил Звонарев.

— Есть-то все хотят, и солдаты и офицеры. Поэтому начальство и, смотрит сквозь пальцы на нарушение этого распоряжения. Китайцы знают, как надо ловить здешнюю рыбу и где она больше всего водится. Если бы не наши китайские друзья, то мы давно, бы голодали.

— Значит, и я еще не умер с голоду благодаря китайцам? — спросил прапорщик.

— Конечно. Ели конину и чумизу, а теперь при их помощи питаетесь прилично, — пояснила Варя. — Вы покончили с делами?

— Так точно, госпожа амазонка, — откозырял прапорщик.

— Тогда поехали домой.

— Разрешите считать мою задачу выполненной? — спросил прапорщик у Романовского.

— Вполне.

Свернув на Юдзянтунь, Звонарев и Варя пустили коней рысью и, миновав деревню, вскоре оказались на окраине Нового города. Солнце уже садилось, но на западе четко выступали Высокая и окружающие ее горы. Царила полная тишина, — очевидно, на позициях шла вечерняя смена частей. Вдруг на батарее Золотой горы взлетел огромный столб огня, сопровождаемый целой тучей искр, за ним другой, третий. Донеслись гулкие звуки выстрелов, многократно повторенные эхом.

— Заяц старается. И когда он только спит? Каждую ночь будит меня своей канонадой, — проговорила Варя.

С тротуара их окликнули. Звонарев узнал Сахарова.

— Откуда путь держите? — поинтересовался, здороваясь, капитан. — Я так давно не видал вас, что решился даже задержать на дороге.

— Мы знакомились с расположением войск на левом фланге, — важно заявила Варя. — Сергей Владимирович интересовался артиллерийскими позициями, а я постановкой медицинской части.

— Которую она нашла в полном беспорядке, за что и объявила Романовскому выговор, — закончил Звонарев.

— Если не очень устали, милости прошу заглянуть ко мне — тут рядом. Третий раз справляю новоселье с момента начала тесной блокады. Сюда покуда снаряды еще не залетают. Я хотел бы показать мадемуазель Варе несколько японских кимоно, а также кое-какие безделушки.

— На десять минут можем зайти, — решила Варя, соскакивая на землю.

Появившиеся денщики взяли лошадей. Небольшая, в три комнатки, уютная квартира Сахарова вся утопала в коврах: они лежали на полу, висели на стенах, покрывали кушетку, служили портьерами на дверях. Всюду красовались различные безделушки в виде драконов, рыб и мифических животных. В углу под иконой находился большой золоченый Будда с неизменным лотосом в руках.

Капитан провел своих гостей в спальню и распахнул большой гардероб. В нем висело несколько десятков кимоно всевозможных цветов и размеров, из самых разнообразных материй — тяжелые парчовые, вышитые золотыми и серебряными драконами, и совсем невесомые, из тончайшего шелка, похожего на паутину, и теплые, на вате, с меховыми воротниками, сплошь расшитые разноцветным бисером. Драконы, змеи, лотосы, хризантемы, цапли, вишни — все это переплеталось в сложном узоре вышивки. Варя с чисто женским любопытством рассматривала эту своеобразную коллекцию.

— Откуда они у вас?

— Досталось от одного знакомого. Я лишь постарался сохранить их от порчи. Разрешите предложить вам, мадемуазель, один из них на выбор.

— Что вы, Василий Васильевич, мне просто неудобно принимать такие подарки! — отнекивалась девушка.

— Мне они достались даром, и я, откровенно говоря, не знаю, что с ними делать. Вам же может пригодиться. Поэтому позвольте из личной симпатии к вам и из уважения к вашим родителям, которые всегда так мило относятся ко мне, сделать маленький подарок. Вы доставите мне этим большое удовольствие, — упрашивал Сахаров.

Соблазн взял верх, и небольшое, совсем прозрачное кимоно, которое все можно было собрать в горсть, перешло в собственность Вари. Она захотела тут же его примерить. Мужчины вышли в соседнюю комнату.

— Каково положение у Романовского? — справился капитан. — Я очень интересуюсь этим участком, так как вся моя связь с внешним миром идет через Голубиную бухту. Нельзя ли взглянуть на вашу карту?

Прапорщик любезно протянул свой планшет. Сахаров быстро перенес к себе линию сторожевого охранения с наличными укреплениями. Затем он расспросил о дальнейших планах обороны и мерах к усилению этого участка. Звонарев подробно рассказал все, что ему было известно по этому поводу. Капитан его поблагодарил.

— Позвольте в знак моей признательности подарить вам маленькую безделушку, — протянул он Звонареву брошку в виде красивой бабочки филигранной работы.

— Благодарю вас, но я, право, не знаю, что мне с ней делать.

— Подарите мадемуазель Белой, она ей, наверно, понравится. Не конфузьтесь, молодой человек. Мы все были когда-то молоды и ухаживали за девушками, — ласково потрепал он по плечу прапорщика.

Последнему ничего не оставалось, как принять подарок.

— Не правда ли, оно мне очень к лицу? — впорхнула в комнату Варя в темно-вишневом, расшитом золотом и серебром кимоно.

— Минуточку, сейчас раздобудем гребень и веер. — И Сахаров вышел из комнаты.

Звонарев молча протянул девушке подарок капитана.

— Какая прелесть! Это Василий Васильевич вам дал? — восхищалась Варя.

— Мет, мне прислали ее от китайского богдыхана. Кстати, с вашим продолговатым лицом и довольно-таки основательным носиком вы мало походите на дочерей Страны Восходящего Солнца.

— Я, конечно, гораздо красивее их!

— Какое самомнение: те хорошенькие куколки, а вы — просто кубанская амазонка.

— А ну вас, замолчите! — рассердилась Варя.

Выбрав из принесенных Сахаровым вееров и гребней наиболее подходящие к ее кимоно, девушка потребовала зеркало и стала перед ним охорашиваться.

— Похожа я на гейшу? — спросила она у капитана.

— Конечно, только гораздо красивее.

— Вот видите! — торжествующе обернулась Варя к Звонареву.

— О вас последнее время много говорит князь Гантимуров, — вкрадчиво сообщил Сахаров.

— Я не переношу его.

— Зато он от вас без ума.

— Если он вздумает высказать мне свои чувства, то боюсь, что он останется без головы. Ну, нам пора. Большое, большое спасибо вам, Василий Васильевич.

Сахаров приложил руку ко лбу.

— Нет ли у вас средства от мигрени?

— Можно достать фенацетин. Завтра же вам привезу. Вид у вас не совсем здоровый. Дайте-ка руку, — перешла на докторский тон Варя. — Учащенный пульс, небольшой жарок. Покажите язык, — я уже кое-что понимаю в медицине. Обложен, надо немедленно же обратиться к врачам. Сейчас в связи с недостатком и ухудшением качества воды сильно распространяется брюшной тиф.

— Не пугайте, ради бога! Мне гадалка давно предсказала, что я умру от тяжелой болезни.

— Завтра с утра навещу вас по дороге в госпиталь, — на прощанье подтвердила Варя. — Теперь прямо домой, — обернулась она к Звонареву, когда они сели на лошадей.

Луна закрылась тучами, с моря налетел туман, и Артур утонул во мраке. Спотыкаясь на каждом шагу, лошади медленно двигались по разбитым бомбардировкой улицам города. Когда путники миновали доки и свернули к Артиллерийскому городку, до их слуха долетел из придорожной канавы тихий плач. Варя сразу остановила лошадь.

— Кто тут? — громко спросила она, вглядываясь во тьму. — Сергей Владимирович, чиркните спичку.

Всхлипывания сначала прекратились, а затем послышались вновь. Не дожидаясь, пока Звонарев зажжет огонь, девушка соскочила с лошади. Прапорщику удалось наконец зажечь спичку. При ее слабом свете Варя увидела бедно одетого ребенка лет десяти — двенадцати, вытиравшего кулаками заплаканное лицо.

— Сегодня избу разбило, тятьку убило, — сквозь слезы ответил он на вопрос Вари. — А мамка еще в апреле умерла.

— Пойдем со мной, я тебя накормлю и устрою. Как тебя звать-то?

— Вася Зуев… Куда вы меня поведете?

— В Артиллерийский городок. Перестань плакать и пойдем, — распоряжалась Варя.

Мальчик повиновался.

Скоро они добрались до дому.

— Здесь живет усатый генерал, — проговорил Вася.

— Да. Это мой папа.

Мальчик недоверчиво покачал головой.

Отдав конюхам лошадей, Звонарев и Варя направились в дом. Вася неожиданно заупрямился и не захотел идти с ними.

— Боюсь я! Генералы — они сердитые.

— Мой папа совсем не сердитый, не упрямься, — уговаривала мальчика Варя.

Вася стоял в нерешительности.

— Иди без разговоров, — рассердилась Варя и повела мальчика за руку.

— Мама, посмотри, какого я тебе привела внука, — весело закричала она из передней.

— Чего еще придумала? — отозвалась Мария Фоминична, выходя в переднюю. — Где ты подобрала этого хлопчика?

Варя рассказала.

— Видать, плохо кормленный, такой худой и совсем раздет. Накорми его, а я поищу для него что-нибудь из одежды. Смотри только не воруй, а то выгоню, — пригрозила Белая.

Вася густо покраснел и что-то пробормотал себе под нос.

— Не обижай его, мама! Он хороший, честный, только бедный мальчик. Не правда ли, Вася? — ласково погладила Варя его по голове. — Сначала я его выкупаю. — И Варя поспешила увести его в ванную.

Звонарев тоже умылся, а затем направился с докладом в кабинет к генералу. Белый внимательно его выслушал.

— Я попрошу вас нанести линию расположения отряда Романовского мне на карту. Что касается его соображений о значении занимаемого им участка, то нам это хорошо известно.

Вскоре Мария Фоминична пригласила их к ужину. Проголодавшийся за день прапорщик отдал должное всему, что находилось на столе. Только к концу ужина появилась Варя.

— Вымыла я Васю зеленым мылом с головы до пят, обстригла его лохмы, накормила до отвала и уложила спать, — тараторила она. — Велела себя называть тетей

Варей. Он будет у меня на побегушках здесь и в госпитале.

— Ты прежде всего присмотрись, что он за ребенок, — охладила пыл дочери Мария Фоминична.

— Что же вы не похвастаетесь полученным от Сахарова подарком? — спросил Звонарев.

— Я совсем забыла! — спохватилась Варя и выбежала из комнаты.

Через некоторое время она появилась в кимоно, с брошкой на груди.

— Не правда ли, мамочка, оно прехорошенькое, совсем как из паутинки, и очень мне к лицу! Бабочка словно живая.

— Почему, собственно, Сахарову вздумалось делать тебе такие подарки? — недоумевала Мария Фоминична.

— Он говорил, что не знает, куда девать это кимоно. Брошку же я получила от Сергея Владимировича, а он от Сахарова.

— Сахаров большой умница и хитрец, никогда ничего зря не делает. Очевидно, вы ему зачем-то нужны. Наверное, он скоро что-либо попросит у вас, — предупредил Белый.

— Я напишу ему письмо с благодарностью, — добавила Мария Фоминична.

Прапорщик начал прощаться.

— Куда вы? Неужели отправитесь на ночь глядя пешком к себе на батарею? — заволновалась Варя. — Мама, а почему бы Сергею Владимировичу не переночевать у нас, хотя бы в папином кабинете?

— И в самом деле! Оставайтесь-ка, молодой человек, утром мы вместе с вами побываем у Кондратенко и окончательно решим, что нам делать на участке отряда Романовского, — решил Белый.

— Вот и отлично! — захлопала в ладоши Варя.

— Вы с Варей совсем на дружеской ноге, — улыбнулась Мария Фоминична.

— Она все время так самоотверженно заботится обо мне. Я глубоко благодарен ей за это и весьма ценю ее дружбу, — ответил Звонарев, невольно краснея под внимательным взглядом Марии Фоминичны.

Через полчаса прапорщик уже лежал в чистой постели, на мягком кожаном диване.

Перед сном Мария Фоминична зашла в комнату дочерей. Катя уже лежала под одеялом, а Варя нетерпеливыми рывками расчесывала на ночь свои длинные волосы,

— С каким бы я удовольствием обрезала эти противные косы. С ними одна только морока, — сердилась она.

— Коса — девичья краса, — заметила Мария Фоминична. — Да не торопись ты так,

— На что мне нужна эта краса?

— Не тебе нужна, а людям, твоему будущему мужу.

— Я замуж не пойду!

Катя громко расхохоталась.

— То-то ты с Звонарева глаз не сводишь и готова с ним скакать верхом хоть на край света.

— Слушай, Варя, — серьезно проговорила Мария Фоминична, — сегодня у меня была Вера Алексеевна и сватала тебя за князя Гантимурова.

— Ты же, мама, сама говоришь, что мне еще рано думать о замужестве.

— Верно! Но люди, видно, считают, что ты уже заневестилась, и засылают сватов.

— Надеюсь, ты ее выпроводила не солоно хлебавши?

— Обещала поговорить с тобой. Теперь ведь вы, молодежь, сами все решаете, старших не спрашиваете, — вздохнула Мария Фоминична.

— А как ты самокруткой шла за папу? Небось тоже не спрашивала разрешения у деда с бабкой? — возразила Варя.

— Не тебе судить твоих родителей, дерзкая девчонка! — вспыхнула мать. — Не о нас речь, а о тебе.

— Давай, мама, условимся, что ты всех женихов будешь отваживать. Я, мамочка, свой выбор уже сделала и менять его не собираюсь!

Мария Фоминична с удивлением посмотрела на посерьезневшее лицо дочери.

— Но если он тебя не выберет? — спросила она.

— Выберет! Как он посмеет не выбрать! — упрямо проговорила Варя.

— Я буду только рада этому, он юноша хороший. Ну, спите, детки. — И Мария Фоминична вышла.

Когда Звонарев проснулся и торопливо оделся, генерал уже ушел в Управление.

— Почему меня не разбудили? — спросил прапорщик у Вари, которая встретила его у входа в столовую.

— Воспитанные люди прежде всего здороваются — это раз. Во-вторых, папа сам не велел вас будить, чтобы вы хоть немного отдохнули после длительного пребывания на позициях. А в-третьих — садитесь пить чай, — скомандовала девушка.

В столовой сидели Мария Фоминична, Катя и Вася.

Последний был наголо острижен и сиял от восторга, глядя на свои новые брюки и рубаху. Его круглое, в веснушках, лицо со вздернутым носом и живыми глазами было преисполнено сознания собственного достоинства.

Когда прапорщик занял свое место за столом, мальчик дружески ему улыбнулся, как старому знакомому.

— Вы не настоящий офицер, — неожиданно проговорил он.

— Это почему?

— У вас на груди птица, — показал Вася на золотого орла-значок технологического института, — значит, вы инженер, а не офицер.

После чая Звонарев и Варя с Васей отправились в

Новый город.

— Вы проводите меня в госпиталь, по дороге мы зайдем к Сахарову, — распорядилась Варя. День выдался пасмурный, прохладный, бомбардировки не было, с позиций чуть доносилась ружейная и артиллерийская стрельба. У артиллерийской пристани покачивалась одинокая ярко раскрашенная лодка. На носу с обеих сторон красовались два рыбьих глаза, а вдоль извивался желто-розовый дракон со страшно выпученными глазами. Китаец-лодочник грелся на солнце.

— Эй, вставай, ехать будем! — подбежал к нему Вася.

Китаец вскочил.

Варя с Васей сели на переднюю банку. Звонарев поместился сзади. Китаец оттолкнулся от берега и, ловко вращая весло, заставил лодку быстро двигаться вперед. Вася не спускал с него восхищенных глаз.

— Вот здорово-то! Я хотел было тоже научиться юлаюла, но у меня ничего не вышло, — проговорил он. — Я вчерась совсем собрался в Двадцать пятый полк. Есть там такая переодетая солдатом тетя Харитина, она бы пристроила у себя, а тут вы наехали.

— Мы знаем Харитину. Этот дядя находится на позициях рядом с ней. Он и расскажет ей про тебя все.

— Я сам с ним поеду.

— Я тебя туда не пущу.

Вася призадумался. Ему и хотелось побывать на самых позициях, где идет «настоящая война», но он боялся рассердить «тетю Варю».

Сахаров с трудом поднялся с дивана им навстречу.

— Я принесла лекарство, но вид у вас совершенно больной, вам надо немедленно же лечь в госпиталь, — сразу определила Варя. — Хотите, я сейчас это устрою?

— Говорят, в Красном Кресте благоустроеннее, чем у вас в Сводном госпитале? Лучше уход, питание и даже врачи…

— Просто они богаче нас, и у них все есть. Я могу сбегать и туда.

— Не смею вас беспокоить. Да, вас, кажется, можно поздравить? Сейчас заходил Гантимуров и сообщил, что сама Вера Алексеевна решила вас сосватать.

Звонарев удивленно посмотрел на Варю.

— Она вчера была у нас и говорила с мамой. Я решительно отказалась. Гантимуров внушает мне отвращение.

— Между нами говоря, я разделяю вашу антипатию к князю, да, кроме того, есть и другие обстоятельства, в силу которых я только приветствую ваше решение.

— Не секрет, какие именно?

— Именно секрет.

— Тогда прошу извинения. Мы отправимся устраивать вас в Мариинскую больницу Красного Креста.

— Хочу воспользоваться вашим присутствием и послать вашему батюшке короткую деловую записку. — Сахаров присел к столу. — Вот и все, — протянул он Варе маленький конверт.

— Быть может, Сергей Владимирович побудет со мной, пока вы будете в отсутствии? — попросил Сахаров.

— С величайшим удовольствием, — отозвался прапорщик.

Варя в сопровождении Васи ушла.

— Я не знаю, каков характер отношений между вами и мадемуазель Белой, но несомненно, что вы очень с ней дружны.

— Не больше.

— Пусть так. Я хотел вас предупредить, что у Гаятимурова наследственный сифилис. Он пытался и еще будет пытаться стать ее женихом. Как друг, вы должны обо всем предупредить Варю.

— Мне не совсем это удобно, я лучше передам это самому генералу.

— Я ему написал, но на всякий случай ставлю и вас в известность. Князь зарится на приданое мадемуазель Белой.

— Разве она так богата?

— Кое-что имеется. А князь вообще непорядочная личность. Многое я мог бы вам порассказать, да, к сожалению, вы редчайший гость у меня. Надеюсь, вы не забудете меня в госпитале?

— Постараюсь посещать вас возможно чаще, как только мне позволят обстоятельства. Варя же, конечно, будет вас навещать каждый день.

Раздался стук в дверь, и вскоре появился Фок. Сахаров болезненно скривился.

— Ужасно голова болит. Прошу, ваше превосходительство, извинить, что я не вышел вам навстречу, — приподнялся с дивана капитан.

— Сидите, сидите, Василий Васильевич. Вам нужен полный покой, — успокоил его Фок.

— Собираюсь ложиться в госпиталь Красного

Креста…

— И правильно сделаете! Я за последнее время довольно хорошо познакомился под вашим руководством с ведением дел Тифонтая и, если понадобится, могу временно заменить вас, приглядывая за служащими. Глаз у меня на жуликов и прохвостов острый. Недаром в жандармах служил!

— Буду благодарен. Этим вы мне окажете неоценимую услугу.

— Все на этом свете имеет свою цену в золоте — и жизнь, и честь, и совесть; все продажно, дорогой Василий Васильевич. Весь вопрос только в том, сколько что СТОИТ.

Возвращение Вари прервало разговор.

— Через час вас будут ждать в Мариинской больнице. Пока устроитесь в палате на двоих, а затем перейдете в одиночку. Я буду заходить к вам каждый день, а если понадобится, то и подежурю у вас.

— Не знаю, как мне вас и отблагодарить, милая барышня. Останусь вашим должником до самой своей смерти!

Варя и Звонарев откланялись.

Оставшись вдвоем с Сахаровым, Фок сразу изменил тон.

— Поскольку вы ложитесь в больницу, необходимо, чтобы все ваши связи перешли ко мне.

— Короче, вы хотите меня отстранить под благовидным предлогом? — едко усмехнулся Сахаров. — Так знайте же — если вы мне напортите в Артуре, то я в международной прессе раскрою вашу роль.

— Дорогой Василий Васильевич, да как у вас язык повернулся произнести такие слова! Я, быть может, и прохвост, но, во всяком случае, не дурак. Нет, милый друг, вы определенно больны, тяжело больны! Ложитесь в госпиталь, поскорее выздоравливайте, и мы еще много поработаем с вами вкупе и влюбе на общую пользу, — обнял Фок Сахарова за плечи.

Капитан исподлобья недоверчиво смотрел на своего собеседника, стараясь угадать, где кончается комедия и начинаются настоящие дружеские чувства к нему.

— Я хотел бы вам верить, ваше превосходительство, — наконец глухо произнес он.

— Дурак, дорогуша, тот, кто кому-нибудь или чемунибудь верит. Оставьте веру богомольным старушкам. Мы же, реально мыслящие люди, должны знать, а не верить, — с ударением на слове «знать» ответил Фок. — А теперь собирайтесь в путь-дорогу, — уже деловито проговорил он.

Сахаров, держась рукой за голову, подошел к секретному шкафу и вынул оттуда пачку бумаг.

— Здесь вы найдете все, что вас интересует по части моих связей.

Фок небрежно взглянул на них и, сложив вдвое, спрятал в нагрудный карман своего сюртука. Лицо его по-прежнему было невозмутимо и непроницаемо.

— Мне удалось уговорить Веру Алексеевну взяться за сватовство этого шалопая Гантимурова к дочери Белого. Теперь, надо думать, что векселя обретут реальную ценность. Сейчас я посмотрел на эту девчонку, и, ей-богу, мне жалко стало, что она достанется такому мерзавцу, как наш князь.

«Не достанется!»— подумал Сахаров и велел денщику подать экипаж.

Вечером того же дня Фок с очками на носу сидел за письменным столом и с чисто немецкой педантичностью изучал толстые гроссбухи дел тифонтаевских предприятий. Вошедший денщик доложил о приходе Гантимурова.

— Я потерпел неудачу у мадемуазель Белой. Сейчас Вера Алексеевна передала мне от ее имени решительный отказ, — не здороваясь, проговорил князь.

— Кто же помешал вам? Неужели этот румянощекий прапор?..

— Нет, это мерзавец Сахаров. Он сообщил Белым, что я болен наследственным сифилисом.

— Вы это знаете наверняка?

— Он и раньше грозил мне сообщить обо всем Белому.

Князь встал и нервно зашагал по комнате.

— Я готов задушить этого подлеца своими руками!

— За то, что он спас порядочную девушку от опасности заболеть неизлечимой болезнью? Картина, достойная богов!

— Я решил его убить, он от меня не уйдет!

— С моей стороны возражений не встречается. Скажу больше: если вы не ликвидируете Сахарова любым способом, то я передам вас в руки военно-полевого суда по обвинению в государственной измене, — резко проговорил Фок. — Я вас больше не задерживаю, поручик князь Гантимуров, — уже с обычной холодной насмешкой закончил генерал.

Побледневший князь вытянулся, щелкнул шпорами и, не прощаясь, вышел из кабинета.

Глава вторая

С возвращением Жуковского на батарею литеры Б Звонарев после почти двухнедельного отсутствия вновь переселился на Залитерную, чему Борейко очень обрадовался. — Соскучился я по тебе, дружище, — гудел он. — Я тут много о чем передумал с солдатами. Нам нужно начать подкопы под японские траншеи и взрывать их на воздух. Они теперь близко подошли к форту, и надо начинать подземную войну.

— Поезжай в штаб Кондратенко и изложи ему на словах свой план. Он ведь очень ценит и поощряет всякую инициативу, особенно младших офицеров и солдат.

Поручик отрицательно покачал головой.

— Ругать начальство я умею, но разговаривать с ним совсем не горазд. Возьмись-ка ты сам за это дело, Сережа. Ты ведь свой человек во всех штабах и у всех генералов и их дочерей. Кстати, как поживает твоя дева-воительница?

— Обзавелась мальчиком… Подобрала бездомного ребенка-сироту и как бы усыновила его.

— Его усыновила, тебя «умужила»… Так к концу войны у нее на руках окажется целое семейство! — шутил поручик.

Приход писаря Пахомова с целым ворохом бумаг нарушил этот разговор.

— Здорово, Пафнутьич! Как воруется со штабс-капитаном на Утесе! — приветствовал его Борейко.

— Здравия желаю! Воровством мы не занимаемся.

— Свежо предание, а верится с трудом! Чем порадуешь?

— Огорчить вас должен. Приказано все продовольственные излишки сдать интендантству.

— У нас их и нет.

— Штабс-капитан сообщили, что имеются.

— Пусть у него и берут, коль у него есть, а в роте нет.

— Завтра для приемки приедут на Утес интендантские чиновники.

— Иван! Покличь ко мне Родионова и Зайца! — приказал Борейко денщику.

В блиндаж вошли Родионов и Заяц.

— Честь имеем явиться, вашбродь! — вытянулись солдаты.

— Отберешь сейчас, Тимофеич, десять человек с винтовками и боевыми патронами. Пойдете со мной на Утес, — объявил поручик.

— Что ты задумал, Борис? — с беспокойством спросил Звонарев.

— Пойду выручать наши запасы. Добром не отдадут — силой возьму.

— Ты с ума сошел. Позвони хоть Жуковскому и поговори с ним.

— Теперь на Утесе он не хозяин, а каков будет разговор с Андреевым, узнаю на месте.

Через минуту отряд маршировал за поручиком.

С наступлением темноты к батарее подъехали три подводы с провиантом под охраной вооруженных артиллеристов.

— Живо разгружай и сейчас же назад, пока интенданты не явились! — громко скомандовал Родионов. — Поручик там ждут.

Прапорщик спросил, что произошло на Утесе.

— И смех и грех, вашбродие! Поручик приказал нам открыть погреб и продукты нагрузить на подводы. Штабс-капитан выскочили, кричат солдатам, грозят судом и расстрелом, а поручик от них только отмахиваются. Пришел новый командир, бородатый такой, давай тоже кричать. Но нашего поручика разве перекричишь? Слабосильные, как сообразили, что мы провиант хотим забрать, — на нас с костылями да клюками, чуть было не смяли. Пока крик шел, мы подводы и нагрузили.

Вскоре появился сам Борейко.

— Знаешь дорогу к батарее литеры А? — спросил он у Звонарева. — По пути там есть незаконченные блиндажи. В них я и устрою на сегодняшнюю ночь временный продовольственный склад, а то с минуты на минуту может нагрянуть погоня за продуктами. Вали, Сережа, а я буду гостей встречать.

Через минуту Звонарев отправился с гружеными подводами в указанное Борейко место.

Не успел прапорщик добраться, как началась довольно сильная ружейная перестрелка. Молчавшие сначала крепостные батареи одна за другой открыли огонь. Вскоре загрохотал весь Восточный фронт. Батарея литеры Б и Залитерная тоже полыхали огнями выстрелов. Взволнованные артиллеристы торопились с выгрузкой подвод.

Оставив около склада караул из трех человек, прапорщик поспешил обратно на Залитерную. Он нашел Борейко в блиндаже. Тот протянул ему для подписи акт. В нем значилось, что при подъезде к Залитерной снарядами были разбиты три подводы с продовольствием и убита одна лошадь.

— Около перевязочного пункта действительно разбило одну повозку и убило лошадь. Мы сейчас все перетащим сюда, и дело будет в шляпе, — весело говорил Борейко. — Подпишет и Николай Васильевич, а Чиж с интендантами останутся в дураках.

Утром на батарею приехали Белый, и Кондратенко. Борейко чистосердечно все рассказал Белому. Генерал посмеялся и тут же утвердил представленный ему акт.

— Оставшиеся на Утесе продукты все же придется поделить с интендантством, — предупредил он. — Вы и так успели захватить хорошую их часть.

Поручику ничего не оставалось, как согласиться с этим предложением.

Пока Белуги разговаривал с Борейко, Кондратенко отозвал в сторону Звонарева.

— Сергей Владимирович, я опять имею на вас некоторые виды. Сейчас начнется новый этап борьбы за Артур — война под землей, в минных галереях. Не хотите ли вы принять в ней участие?

— Но я в этом деле полный профан!

— Научитесь. Я думаю сначала вас направить в распоряжение Сергея Александровича Рашевского. Вы будете у него помощником. В его ведении участок оборот от батареи литеры Б до третьего укрепления. Работа сосредоточится на втором и третьем фортах. Дело, конечно, опасное, но интересное.

Узнав о сделанном Звонареву предложении. Белый запротестовал:

— Он мне нужен в Управлении. У меня всего два инженера — он и Гобято. Того взяли моряки для своей секретной работы этого хотите забрать вы…

— При первой же надобности, Василий Федорович, обязуюсь вернуть его вам в целости и сохранности, — уверял Кондратенко.

— Этого вы никак гарантировать не можете, коль скоро направляете его в самые опасные места.

— Бог не без милости, будем надеяться на лучшее Завтра или послезавтра и приступите к своим новым обязанностям, — предупредил Кондратенко Звонарева.

Борейко тоже был крайне недоволен новым назначением своего друга.

— Мелькнешь на батарее искрой малой и опять исчезаешь! — бурчал он. — Нет чтобы на месте посидеть, как порядочному человеку.

Прослышав о новом назначении Звонарева, Блохин не замедлил тотчас явиться в офицерский блиндаж.

— Зачем пожаловал? — спросил Борейко.

— Разрешите мне, вашбродь, с прапорщиком идти японца из-под земли взрывать.

— А я с кем останусь?

— Мало ли еще у нас народу!

— Блоха-то у меня одна…

— Другую можно завести, много их вокруг прыгает.

— Когда найду — тогда и отпущу.

Солдат вздохнул и вышел.

Через минуту явился с тем же Родионов.

— Я, вашбродь, шахтер и привык копаться под землей.

— Чем тебе здесь не житье?

— Скушно больно! Когда-нибудь выпустит батарея десяток снарядов и опять на неделю замолчит.

— Мне и самому невесело. Но, верно, японец нас скоро порадует — на штурм пойдет. А коль скучно — Харитиной займись, баба стоящая!

— Я, вашбродь, женат. А на Харитину наш сказочник виды имеет.

— Я тебя, Тимофеич, никуда не отпущу, ты моя правая рука на батарее.

Затем появился Юркин.

— Ты-то что в минном деле понимаешь?! — накинулся на него Борейко.

— Рвут их электрическим проводом, а я как телефонист умею провод прокладывать и к батарее его присоединять, — бойко ответил солдат.

— Черт с тобой! Иди, если прапорщик возьмет.

Уже под вечер осторожно постучал в дверь Ярцев и сконфуженно попросил Звонарева взять его с собой на минные работы.

— А Харитина как же? — спросил Борейко.

Солдат сильно покраснел.

— Они на меня и смотреть не хотят, это только солдаты с зависти сплетки плетут, а я тут совсем ни при чем.

— Спрошу у Харитины, так ли это.

— Верно слово — ни при чем, только ей не говорите ничего, серчать на меня будет.

— А ты и струсил? С японцами под землей воевать хочешь, а бабы испугался! Пока не поженитесь — не отпущу, — решил поручик.

— Можно? — раздался за дверью женский голос.

Борейко подскочил, как на пружинах, и, быстро застегнув китель, окинул взглядом, все ли в порядке в блиндаже.

— Кто это? — спросил Звонарев.

— Они… — неопределенно бросил Борейко и шагнул к двери. — Милости прошу!

На пороге появилась Оля Селенина, а за ней Леля. Варя, Стах. Шествие замыкал Вася с судками в руках.

— Не ожидали такого нашествия? — проговорила Оля, здороваясь с мгновенно просиявшим Борейко. — Решили вас навестить всей компанией.

— Очень рады, пожалуйте…

— Это Варя подбила нас на прогулку сюда.

— Совсем нет! Стаху надо было побывать в окопах на батарее литеры Б, мы и решили его проводить до Залитерной, — запротестовала девушка.

— …благо здесь находится Сережа Звонарев, — тотчас поддел Борейко. — А это еще что за хлопчик? — заметил он Васю.

— Варин сын, — ответила Оля.

— Да ну! Я и не знал, что у амазонок родятся сразу такие большие ребята.

— Не пытайтесь быть глупей, чем вы есть, — нахмурилась Варя.

— Как тебя звать, герой? — спросил поручик.

— Вася.

— Так, значит, это тебя недавно подобрали на дороге? Какой ты худой да хилый! Кормить его надо побольше!

Мальчик, поставив судки на стол, спрятался за Варей и с недоверием смотрел на огромного поручика.

— Пойдемте во двор, а то тут очень тесно, — предложила Леля.

— Вы хорошо знакомы со стрелковыми окопами впереди батареи литеры Б? — спросил у Звонарева Стах. — Я назначен начальником этого участка обороны вместо Шметилло.

— А он куда переводится?

— Пока на отдых, в резерв, а затем — где понадобится, туда и назначат. Вы часто заглядываете в стрелковые окопы?

Звонарев рассказал о положении на батарее и сообщил о своем новом назначении.

Борейко повел гостей по батарее. Варя здоровалась с знакомыми солдатами.

— Ты здесь совсем своя, — удивилась Оля.

— Они вместе с нами были под Цзинджоу и во время августовских штурмов, — отозвался Родионов. — Всех наших раненых перевязывали.

— И водочкой угощали, — подошел Блохин. — Давно я ее что-то не пробовал.

— Разве поручик тебя не угощал?

— Да они сами ее пить перестали, — сокрушенно вздохнул солдат. — Когда-никогда стаканчик пропустят.

— Так, значит, все же пьет? — настаивала учительница.

— Какое уж это питье! То ли дело раньше!

— Пропал теперь Медведь, — шепнула Звонареву на ухо Варя. — Будет ему от Оли. Он ее все уверяет, что бросил совершенно пить.

Вася все время вертелся около пушек, с большим любопытством разглядывая их.

Он залез было на лафет, но его оттуда прогнали, затем нырнул в блиндаж.

— Куда, пострел! — набросился на него Блохин. —

Еще стыришь что-нибудь!

Обиженный мальчик вернулся к взрослым.

Со стороны кухни показались Шура и Харитина с узелками в руках.

— Здравствуй, Шура! — окликнула подругу Варя.

Девушка сконфуженно сунула узел Харитине и направилась к учительницам.

— Да это, никак, Васятка Зуев! — удивилась Харитина, увидев мальчика. — Что ты туг делаешь? Поди батька тебя по всему городу ищет!

— Тятьки-то уж нет — убило его, — проговорил Вася и громко всхлипнул.

— Да что ты! Когда же это случилось? — начала расспрашивать мальчика Харитина.

Утирая глаза кулаками, Вася поведал ей свою грустную историю.

— Бедная ты моя сиротинушка! — гладила его по голове молодая женщина. — Кто-то теперь о тебе позаботится!

Забыв о своем солдатском положении, Харитина совсем по-бабьи причитала над ребенком. Варя подошла к пей.

— Я взяла его к себе и пока устроила при Сводном госпитале, — пояснила она.

— Только вы, сестрица, не обижайте его, сироту, — просила Харитина. — Молодая вы, под горячую руку и прибить можете, а у него ни отца ни матери… Отдали бы вы его мне, барышня?

— Так вы же на позиции, в окопах, — там ребенку совсем не место.

— Жил бы здесь, на Залитерной, я к нему приходила бы.

— Поручик Борейко не позволит этого, да в госпитале и безопаснее.

— Там от больных смердит. Как нанюхаешься, так и есть не хочется, — неожиданно запротестовал Вася.

— Привыкнешь.

Учительницы, Борейко и Стах издали наблюдали за этой сценой.

— Смени, Харитина, брюки на юбку, — посоветовал Борейко. — Окрутил бы я тебя с кем-нибудь из своих добрых молодцев, да поселилась бы на кухне вместе с хлопчиком. И все было бы в порядке.

— Я никому не отдам Васю, — запротестовала Варя.

— Он не вещь, чтобы его отдавать или не отдавать, — вмешалась Оля. — Где тебе, мальчик, больше нравится?

Вася посмотрел на ласковое лицо Харитины, суровое — Вари, на учительницу, Борейко и Звонарева и развел руками, не зная, что ответить.

— Раз не нравится у меня, тогда иди к Харитине, — решила за него Варя.

Вася испуганно взглянул на нее. У него еще свежи были воспоминания о том, что для него сделала Варя, а главной приманкой в будущем являлась велосипедная команда, куда его обещала устроить девушка. С другой стороны, ласковая Харитина была ближе и роднее ему. Ребенок тихо и печально подошел к Варе.

— Пока тетя Харитина холят и солдатах, я хочу быть у вас, — почти шепотом проговорил он. — Только чтобы я ездил на лисопете.

— Мал, мал, а хитрости у тебя, хлопчик, больше, чем у взрослого! — усмехнулся Борейко.

— Я хочу пройти сейчас к Шметилло. Вы не проводите меня? — обернулся к Звонареву Стах.

— С удовольствием, с нами, верно, пойдет и Харитина.

— Сей секунд, вашбродь, только белье захвачу, — посолдатски ответила Харитина.

— Мы вас подождем здесь, — предупредила Стаха Леля. — Только вы долго не задерживайтесь.

Офицеры и Харитина вышли.

Солнце уже скрывалось за сопками, в долинах стоял вечерний туман. С фронта доносились редкие ружейные выстрелы, чередующиеся с короткими пулеметными очередями.

Вскоре им повстречался бывший фельдфебель охотничьей команды Денисов. Завидев поручика, он вытянулся во фронт и громко ответил на приветствие. Радости фельдфебеля не было предела, когда он узнал о назначении Стаха.

— Вашбродь, Евстахий Казимирович, позвольте, я сейчас всех наших позову. — И Денисов опрометью бросился вперед.

Через минуту десятка два радостно возбужденных стрелков ринулись навстречу поручику, заполнив весь окоп.

— Здорово, молодцы! — приветствовал их поручик.

Солдаты в ответ рявкнули так оглушительно, что перепуганные японцы не замедлили дать несколько ружейных залпов.

— Японцы тоже вас приветствуют, Евстахий Казимирович, по случаю прибытия на передовые позиции, — усмехнулся Звонарев.

— На днях мы заведем с ними более близкое знакомство, — ответил Стах и начал расспрашивать своих солдат о позиции, питании, потерях.

Появился Шметилло и неторопливо зашагал к солдатам.

— Что за шум, почему беспорядок? — крикнул он издали.

— Все в полном порядке, Игнатий Брониславович.

Я беседую с вашими молодцами, — ответил Енджеевский, здороваясь с капитаном. — Завтра прибуду к вам на смену со своими охотниками.

— Наконец-то нас оттягивают в тыл! Уже больше месяца, как мы тут кормим вшей. Рады будете отдохнуть? — обернулся Шметилло к солдатам.

Те замялись и не отвечали.

— Аль не рады? — удивился капитан.

— Дозвольте нам, ваше высокоблагородие, остаться с поручиком Енджеевским, — выступил за всех Денисов.

— То есть как это остаться? Всем перевестись в охотничью команду?

— Тем, которые прежде служили у поручика в команде, и еще человек с десяток. С мирного времени мы с Евстахнем Казпмировичем вместе. И под Цзипджовой были, и на перевалах… Сжились, можно сказать, вместях.

— Я без командира полка этого разрешить не могу. Шутка ли, сразу сорок лучших моих стрелков уйдут в охотники. Да и обидно мне это слышать. Кажется, вам у меня жилось не плохо.

— Так точно, вашескородь, вы о нас заботу имели, — ответили стрелки.

— В чем же тогда дело?

— Поручика-то мы до вас еще знали, и они всех нас знают, — сбивчиво пояснили солдаты.

— Как хотите! — махнул рукой все еще обиженный Шметилло. — Околдовали вы их совсем, Евстахий Казимировнч.

— А мне к вам, вашбродь, можно? — чуть слышно спросила протолкавшаяся к Стаху Харитина.

— Подойдет она к нам, ребята? — спросил у солдат Енджеевский.

— Так точно, подойдет. Бой-баба, другого стрелка за пояс заткнет! — послышались ответы.

— Можете остаться, — решил Енджеевский.

— А Залитерная как же? — спросил Звонарев.

— Я до вас буду в гости ходить, — улыбнулась Харитина.

— Мы вам уж и жениха подобрали, — продолжал Звонарев, — и про Васю, значит, забыли?

Харитина глубоко вздохнула и призадумалась. Ей не хотелось расставаться со стрелками, с которыми она успела сжиться, не хотелось оставлять привлекавшую ее своей опасностью жизнь разведчика, тянуло и к полюбившемуся ей ребенку.

— Подумаю я до завтра, — решила она наконец.

— Хорошо. Значит, артиллеристы и впрямь вам пришлись по сердцу, — улыбнулся Стах.

— Мальчонку-сироту жалко, — ответила Харитина и отошла.

Заглянув ненадолго в блиндаж к Шметилло, Енджеевский и Звонарев направились обратно. Они подошли к батарее во время вечерней переклички. Родионов при свете фонаря по списку выкликал фамилии солдат, построенных за орудиями. Несколько поодаль, около костра, стоял Борейко и рассматривал какие-то бумаги. Гости пили чай за небольшим столом у блиндажа. Уткнувшись головой в Варины колени, дремал Вася.

По окончании переклички Родионов подошел с рапортом к Борейко.

— На вечерней перекличке люди налицо оказались все, и за день никаких происшествий не случилось. Прикажете петь молитву?

— Подожди. Сейчас прочту приказ начальника сухопутной обороны генерала Кондратенко. — Борейко зашагал к солдатам. — Дай-ка сюда фонарь.

Заинтересованные Звонарев и Енджеевский последовали за ним. Варя не утерпела и, переложив голову мальчика на колени Лели, тоже подошла.

Прокашлявшись, поручик громким, протодьяконским голосом начал;

Приказ N 36 по войскам сухопутной обороны крепости Порт-Артур.

26 сентября 1904 года

Прошу всех господ офицеров разъяснить нижним чинам, что упорная оборона крепости, не щадя своей жизни, вызывается не только долгом присяги, но весьма важным значением Порт-Артура, как необходимого для России порта на Дальнем Востоке. Упорная оборона до последней капли крови, без всякой даже мысли о возможности сдачи в плен, вызывается — сверх того еще тем, что японцы, предпочитая сами смерть пленению, без всякого сомнения произведут в случае успеха общее истребление. Вследствие весьма важного значения — Порт-Артура не только государь, но и вся наша великая родина с напряженным вниманием следит за ходом обороны, весь мир заинтересован ею. Приложим же все наши силы и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие царя, матушки России и достойно поддержать славу русского оружия на Дальнем Востоке.

Приказ прочесть во всех ротах, батареях, сотнях и командах.

Подлинный подписал начальник сухопутной обороны

Порт-Артура

Генерал-майор Кондратенко

— Все поняли? — спросил Борейко, закончив чтение.

— Так точно, поняли, — оборонять, значит, Порт-Артур, как самую Россию, — хором отозвались солдаты.

— На молитву! Шапки долой! Запевай, Белоногов, — распорядился Борейко.

За столом остались Варя и Звонарев. Девушка оперлась на стол и внимательно смотрела на прапорщика.

— Так зачем вы пошли в минеры? Хотите прослыть героем?

— Еще под Цзинджоу вы установили, что у меня заячья душа и, конечно, не замедлили об этом оповестить всех своих друзей и знакомых.

— Не дразните меня! Будете голодать, тогда обо мне вспомните, — И Варя вышла из-за стола. Звонарев, посмеиваясь, последовал за ней.

Невдалеке стояли, обнявшись, обе учительницы и Шура Назаренко с Васей. Борейко усиленно размахивал руками, дирижируя импровизированным хором.

— Прекрасно! — одобрил Стах, когда хор смолк. — Кто лучше — хор или регент, — сказать трудно.

— А как вы находите, Ольга Семеновна? — спросил поручик.

— Ничего. Но наши ребятишки в школе поют не хуже, — с напускным спокойствием ответила девушка.

— Вашбродь, пехоцкий капитан просют обстрелять цель номер шесть, — неожиданно вырос перед Борейко дежурный телефонист.

— К орудиям! — рявкнул поручик.

Артиллеристы со всех ног бросились к своим пушкам.

— Батарея, залпом! — скомандовал Борейко.

— Первый взвод готов!

— Второй готов!

— Пли!

Четыре огненных смерча осветили на короткое мгновение солдат, прижавшихся к брустверу, стоящих поодаль оглушенных учительниц и испуганно кинувшегося бежать от батареи Васю. Не успели пушки стать на место, как поручик вновь скомандовал, раздался залп, затем еще и еще.

— Пехоцкие благодарят и просют прекратить стрельбу, — доложил телефонист.

— Отбой! Пробанить орудия, а затем продолжим пение.

Солдаты бросились чистить ПУПКИ.

Учительницы стали прощаться.

— Спасибо вам, солдатики, за прекрасные песни, — обратилась к артиллеристам Оля. — Давно мы так хорошо не проводили время, как сегодня.

— Заходите еще к нам, барышня, — за всех ответил Родионов.

— Обязательно придем, до свидания, — проговорила Оля.

Не успел Звонарев проснуться, как в блиндаж вошел, поеживаясь от утренней свежести, инженер-подполковник Сергей Александрович Рашевский.

— Приношу свои извинения, Сергей Владимирович, что побеспокоил вас в столь раннюю пору, — чуть заметно картавя, проговорил он, поглаживая свою густую черную бороду, — пожалуйста, продолжайте лежать. Я заехал к вам на минутку, чтобы условиться о времени и месте встречи с вами.

— В любое время и в любом месте, господин подполковник, — ответил Звонарев.

— Для вас я — Сергей Александрович, с этого начнем. Вы человек штатский, и стеснять вас официальным титулованием не хочу. Роман Исидорович вчера очень обрадовал меня, сообщив о вашем назначении. Хотя мы раньше встречались не очень часто, но о вас у меня сложилось вполне определенное хорошее мнение как о человеке и инженере.

— Весьма благодарен за столь лестную для меня оценку и постараюсь ее по возможности оправдать.

— Я в этом не сомневаюсь. Теперь о деле. В одиннадцать часов дня я попрошу вас быть в штабе Восточного фронта обороны, у Скалистого кряжа. Там мы вместе с генералом Надеиным и комендантами фортов обсудим план минных работ. Засим позвольте отклоняться. Еще раз прошу извинения за причиненное беспокойство. — И Рашевский, чуть согнувшись в двери, вышел из блиндажа.

Вскоре ввалился Борейко, дежуривший ночью на командирском наблюдательном пункте. Он продрог и теперь стремился поскорее согреться.

— Ива-а-а-ан! — крикнул он денщика.

По интонации голоса денщик решил, что поручику требуется водка. Наполнив ею до краев стакан и отрезав большой кусок черного хлеба, он явился на зов поручика.

Борейко потянул носом запах водки и отвернулся.

— Убери и больше никогда не приноси!

Иван оторопело посмотрел на офицера.

— Да как же это, Борис Дмитриевич, можно! — возмутился солдат. — Всю ночь на дворе мерзли и вдруг не желаете выкушать водки. Этак и простудиться недолго!

— Вон, сатана! — вдруг взревел поручик.

Денщик мгновенно исчез. Звонарев громко хохотал, лежа в постели.

— Здорово же тебя прикрутила Олечка! Видать, и впрямь — любовь не картошка, не выбросишь за окошко!

— Нишкни, Сергей! И без тебя на душе муторно, — взмолился Борейко.

— Выпей уж, Боря, в последний разок! Я не Блохин и ничего не скажу твоей мучительнице.

— Так это он ей сообщил? Иван, позови сейчас же

Блохина! Я ему голову с плеч сорву! — грозился поручик.

Вошел Блохин.

— Ты что же… Подводить меня вздумал? Рассказал все обо мне учительнице? — накинулся он на солдата.

— Так я же, Борис Дмитриевич, не знал, что вы к ней приверженность имеете.

— Я те пропишу такую приверженность, что до самой смерти не забудешь! — вскипел офицер.

— И я, уж так и быть, выпью с тобой, Боря. Иван, принеси-ка водки! — вмешался Звонарев.

— Пошел вон, Иван, и если принесешь водку — пришибу на месте! — крикнул Борейко.

— Сходи-ка за ней ты, Блохин!

— Сей секунд, Сергей Владимирович!

— Назад, чертова Блоха! — рявкнул поручик, но солдат уже выскочил из блиндажа.

Через минуту он осторожно вошел, с опаской поглядывая на поручик? Тот, сердито сопя, давился горячим чаем, закусывая черным хлебом.

— Хорошо пахнет водочкой, Боря. Не хочешь ли понюхать?

Борейко только прорычал что-то себе под нос.

— Выпьем, Блохин, за здоровье маленькой учительницы! — предложил Звонарев.

— За нее завсегда выпить можно, — осклабился солдат.

Чуть пригубив стакан, Звонарев отдал его Блохину.

— Покорнейше благодарю, — во весь голос заорал тот и, опрокинув водку в рот, поставил стакан на стол около Борейко.

Поручик в бешенстве сбросил его на пол.

— Марш отсюда, Блоха, иначе сгною под винтовкой!

Солдат мгновенно скрылся за дверью.

— Олечка — хорошенькая девушка, но зачем же стаканы бить, Боря? — ехидничал Звонарев.

— Ива-а-ан, водки! — крикнул вдруг поручик.

— Так-то, Боря, лучше!

Выпив подряд три стакана, Борейко лег и мгновенно заснул.

День выдался серый, туманный. Тяжелые тучи низко нависли над сопками. Временами побрызгивал мелкий холодный дождь. С фронта глухо доносились отдельные ружейные выстрелы. Звонарев поморщился. Перспектива идти по такой погоде за три версты до штаба Надеина была не из приятных.

На батарее, кроме дневальных в накинутых на плечи брезентовых плащах, никого не было видно. Над блиндажами, в которых помещались солдаты, чуть вились дымки. Внизу около кухни Белоногов рубил дрова. Пара артельных лошадей со спутанными ногами медленно бродила поодаль, пощипывая скудную артурскую траву.

Вдруг слева, со стороны батареи Малого Орлиного

Гнезда, один за другим четко прогремели четыре выстрела. Затем открыла огонь Заредутная батарея. Зататакал пулемет, оживилась ружейная перестрелка.

— Родионов! — громко позвал Звонарев.

Из крайнего правого блиндажа показалась рослая фигура фейерверкера.

— Я ухожу в штаб Восточного фронта, поручик спит после ночного дежурства. Зря его не буди, — предупредил Звонарев и зашагал к штабу Надеина. Там он застал Рашевского, комендантов фортов: номер два — капитана Двадцать пятого полка Рязанова, номер триштабс-капитана Булганова, укрепления номер три — поручика Фролова. Ожидали только прихода Кондратенко, чтобы открыть заседание.

В большом, прочно построенном блиндаже Надеина на стенах были развешаны карты восточного участка обороны и отдельные планы фортов номер два, номер три и укрепления номер три. На последних были нанесены и японские окопы. Звонарев удивился, увидев, как они близко подошли к фортам номер два и номер три. Было очевидно, что развитие постепенной атаки крепости быстро шло вперед.

Появление начальника инженеров крепости полковника Григоренко оторвало прапорщика от созерцания планов и карт. Полковник сообщил, что Кондратенко прислал его вместо себя.

— Гошпода, прошу жанять мешта, — обратился Надеин к присутствующим и сел за стол.

Генерал был в своем допотопном сюртуке с двумя рядами близко поставленных медных пуговиц; его длинная белая борода придавала ему вид библейского святого.

Рядом с Надеиным поместились Григоренко и Рашевский, затем сел начальник штаба западного участка капитан Степанов, за ним, по чинам, заняли места прочие офицеры. Звонарев оказался в самом конце.

— Шеводня мы должны обшудить вопрош о мерах борьбы с японским продвижением при помощи шап, — прошамкал Надеин. — Шергей Алекшандрович, прошу.

Рашевский подошел к карте и в нескольких словах объяснил свой план.

— Японцы подошли к форту номер два настолько близко, что, конечно, в ближайшие дни начнут вести мину под контрэскарпную стенку форта. Бороться с этим мы можем лишь контрминами. К этой работе надо приступить немедленно. К сожалению, у нас очень мало обученных солдат-минеров.

— Разрешите мне сказать, ваше превосходительство? — попросил Звонарев.

Все обернулись в его сторону. Григоренко презрительно сощурился, глядя на прапорщика. Остальные офицеры смотрели скорее удивленно, чем враждебно. Один Рашевский приветливо улыбался, стараясь этим подбодрить смутившегося молодого человека.

— У нас на Залитерной есть солдаты, знакомые с рудничными работами. Они сами просятся в минеры. Имеются, верно, такие же знатоки и в других частях. Надо только вызвать желающих заняться этим делом.

— Командиры запротестуют. Эти солдаты нужны всем, так как они обычно прекрасно роют окопы, строят блиндажи и вообще отличаются сообразительностью и инициативой, — возразил Булганов. Но Рашевский поддержал Звонарева:

— Прекрасное предложение! Убежден, что генерал Кондратенко с ним согласится.

— Кроме того, у нас почти нет шанцевого инструмента, — проговорил Рязанов.

— Это я возьму на себя, — ответил Григоренко. — Опасаюсь только, что вызванные охотники из бывших шахтеров далеко не всегда окажутся хорошими минерами, как предполагает прапорщик. Да и роль его самого на нашем совещании мне непонятна: артиллерист по роду службы, технолог по образованию — он едва ли что-нибудь смыслит в минной войне…

— Сергей Владимирович зарекомендовал себя при постройке фортов и батарей и лично известен генералу Кондратенко, — пояснил Рашевский.

— Раз он протеже самого начальника сухопутной обороны, то я, конечно, не смею возражать против мудрых предначертаний его превосходительства, — иронически отозвался Григоренко, опять презрительно прищуриваясь на Звонарева.

Обсудили еще некоторые детали. Генерал закрыл собрание.

— Мы с вами, Сергей Владимирович, и капитаном Рязановым направимся отсюда на форт номер два, — предупредил Рашевский. — На Григоренко вы не обращайте внимания. У него прескверный характер. В любое время он готов наговорить неприятностей младшим офицерам.

Выйдя из блиндажа, Звонарев неожиданно увидел одноногого солдата в фуражке с красным околышем и с набором крестов и медалей на груди. Он узнал в нем машиниста, вместе с которым вел последний состав из Нангалина в Артур.

— Здравствуй, дедушка, — приветствовал его прапорщик.

— Здравия желаю вашему благородию, — сурово ответил старик, видимо, не узнавая его.

— Забыл, как вместе на паровозе из Нангалина ехали четырнадцатого мая?

— А и вправду вы! — обрадовался старик. — Запамятовал было совсем вас, да вы будто и старше с лица стали.

— Что делаешь здесь? — справился прапорщик.

— Состою при их превосходительстве Митрофане Александровиче господине генерале Надеине, — важно ответил солдат. — Мы вместях с ним были в Севастополе, на четвертом бастионе. В те поры они были еще штык-юнкером, затем прапорщиком, а теперь, вишь, до полного генерала дослужились.

— А ты что в чинах отстаешь?

— Даже вроде назад иду. Был о двух ногах, а остался при одной, другую в крушении потерял.

Вскоре Рашевский, Рязанов и Звонарев уже шагали по дороге к форту номер два. День постепенно прояснялся, тучи поредели и поднялись вверх, выглянуло солнце, смоченные туманом и дождем придорожные кустарники блестели. Перестрелка оживилась. Со стороны гавани раздались громовые раскаты двенадцатидюймовых морских орудий броненосцев.

— Стрельба разгорается, — заметил Звонарев. — Хорошо еще, что не все японские снаряды рвутся. Мы их собираем и отправляем в арсенал, там их перезаряжают и вновь стреляют, благо у японских орудий обратная нарезка.

Перевалив через скалистый кряж, офицеры оказались перед Китайской стенкой. Японцы тотчас же заметили их по светло-серым шинелям, блестящим пуговицам и погонам. В воздухе запели ружейные пули. Прапорщик невольно ускорил свои шаги. Рашевский продолжал неторопливо объяснять Рязанову план минных работ. Капитан тоже не выказывал признаков волнения. Звонарев устыдился своей нервности и задержался, поджидая их.

— Здесь останавливаться не следует, Сергей Владимирович. Вы служите прекрасной мишенью для противника, — обратился к нему Рашевский. — Пойдемте, господа, поскорее, не стоит искушать свою судьбу.

И все трое поспешили укрыться за бруствером Китайской стенки. Она достигала вместе с наложенными наверху мешками полуторасаженной высоты и вполне прикрывала от взоров и пуль. Вдоль стенки глубоко в земле были устроены блиндажи для стрелков. Несколько обложенных досками ступенек вели в их узенькие двери.

Скоро офицеры добрались до форта номер два. В плане он представлял собой неправильный пятиугольник, расположенный на выдвинутой вперед возвышенности. Передний фас его выходил на северо-восток, боковые — на восток и север, а два тыловые, так называемые горжевые фасы, или просто горжа, были обращены к Китайской стенке. Форт со всех сторон был окружен высеченными прямо в скалистом грунте рвами глубиной до трех саженей. Рвы эти простреливались из расположенного тут же бетонного капонира. От последнего вдоль наружной стенки рва шла контрэскарпная галерея, которая при помощи подземного бетонного хода-погерны соединялась с задней частью форта и с двухэтажной бетонной казармой. Здесь и помещался гарнизон крепости — две роты стрелков.

Для того чтобы попасть на форт, необходимо было перейти через деревянный мост, расположенный на полторы сажени ниже, во рву. К мосту была проложена стремянка.

— Прошу здесь долго не задерживаться. Сход на мост обстреливается пулеметным и ружейным огнем с редута номер один, — предупредил Рязанов своих спутников.

Как бы в подтверждение его слов, неожиданно в воздухе засвистели пули. Офицеры отскочили назад, выжидая конца стрельбы.

— Заметили. Теперь будут следить, и без риска на мост не попадешь, — нахмурился Рашевский.

— Оп-ля! — крикнул весело Звонарев и с размаху прыгнул, минуя стремянку, на мост. Несколько пуль свистнули рядом.

— Целы? — крикнул сверху Рашевский.

— Вполне.

— Мы за вами, к сожалению, последовать не можем, нам не по возрасту такие прыжки, — заметил Рашевский.

— Сходите, прапорщик, в казарму и прикажите выслать сюда человек пять с переносными железными щитами — ими прикроемся и пройдем, — решил Рязанов.

Звонарев перешел через мост, вошел в сводчатые ворота казармы и первому встречному стрелку передал распоряжение капитана.

Через несколько минут солдаты с большими щитами в руках вышли на мост и стали на стремянке.

Заметив этот маневр, японцы открыли учащенный огонь. Пули звонко защелкали по железу. Рашевский и Рязанов быстро спустились вниз, все обошлось благополучно.

— Сегодня же ночью устройте скрытый подход к мосту и прикройте его мешками, — приказал Рашевский.

Офицеры направились к тыловому капониру. В амбразуры его выглядывали тонкие дула скорострельных малокалиберных морских пушек, предназначенных для фланкирования заднего рва.

Через ворота они вошли в казарму. Вдоль стены были расположены двухъярусные нары. В помещении было накурено, душно. Дежурный, громко скомандовав «смирно», подлетел с рапортом.

— Не надо, — остановил его подполковник.

Миновав казарму, спустились вниз в потерну. Здесь было сыро и темно. Впереди чуть светилась небольшая керосиновая лампочка, тускло освещая идущие вниз ступеньки.

— Да тут шею сломишь, — заметил Звонарев. — Надо устроить покатый ровный спуск без ступенек, затем усилить освещение.

— Много надо сделать, Сергей Владимирович, да нет на это ни времени, ни материалов, — возразил Рашевский.

— Готов взять на себя спланирование спуска и устройство на форту электрического освещения. Кстати, установим и прожектор, — предложил Звонарев. — Электрические провода достанем у моряков.

Миновав затем длинную, узкую контрэскарпную галерею, слабо освещаемую лишь через узкие стрелковые бойницы, офицеры наконец попали в капонир.

При входе офицеров стрелки вскочили на ноги.

Поздоровавшись, Рашевский направился к тому месту, где в бетонной стенке были сделаны ниши, из которых намечалось выведение минных галерей в сторону противника.

— Пробьем стену и поведем галерею прямо вперед по направлению к японцам. Работать будем укороченными лопатами и кирками, а скальные, работы придется вести при помощи молотов и долот, — подробно объяснял подполковник Звонареву.

Рашевский с прапорщиком пошли назад. Перед уходом Звонарев решил осмотреть внутренний дворик форта, окруженный двухсаженными валами. В углах имелись площадки для противоштурмовых орудий, обычно укрытых в блиндажах под брустверами. Скалистое дно дворика было лишь спланировано землей, с тыловой стороны он прикрывался невысоким земляным барбетом, являющимся запасной тыловой позицией внутри форта. На брустверах стояло несколько часовых, у пушек сидели артиллеристы.

Прапорщик прошел к площадке для противоштурмовых орудий и осторожно выглянул наружу. Прямо за рвами форта, у самых проволочных заграждений, виднелись линии японских траншей. От них в тыл зигзагами шли ходы сообщений. Вправо, за батареей литеры Б, синело море, влево, внизу, вилось приспособленное к обороне полотно железной дороги. Над ней навис тяжелый массив, увенчанный фортом номер три.

— Вы бы, вашбродь, сховались, — обратился к Звонареву один из часовых. — Не ровен час, японец подстрелит.

В подтверждение этих слов мелкий снарядик с шуршанием, похожим на шелест воробьиных крыльев, упал во дворике и негромко разорвался.

Прапорщик вернулся в каземат Рязанова. Здесь он нашел Рашевского, за стаканом чая беседующего с капитаном и двумя молодыми офицерами.

— Знакомьтесь, Сергей Владимирович, ваши будущие соратники по минной войне — прапорщик Берг и поручик Дебогорий-Мокриевич.

Берг, румяный, рыжеватый блондин из немцев, приветливо встал навстречу. Поручик, чуть кивнув своей волосатой головой, ограничился пожатием руки. Он сразу не понравился Звонареву манерой держаться, скрипучим монотонным голосом и неприятно шепелявой, речью. Договорились, что через день артиллеристы с Звонаревым примут участие в рытье минных галерей.

— В таком случае завтра я нанесу визит морякам в порт. Постараюсь повидать самого адмирала Григоровича и с помощью Белого и Кондратенко раздобыть паровой котел, машину, динамо и нужную электрическую аппаратуру, — решил Звонарев, поднимаясь с Рашевским из-за стола.

Они благополучно миновали мост и направились вдоль Китайской стенки по направлению к батарее литеры Б.

Пройдя с версту, офицеры оказались на Куропаткинском люнете — батарее шестидюймовых полевых мортир. Пушки стояли совершенно открыто за невысоким бруствером.

— Так ставить мортирную батарею просто преступление! — возмутился Звонарев. — Отчего бы ее не отнести саженей на двадцать в тыл, врыть орудия глубоко в землю и полностью использовать крутизну мортирной траектории?

— Не собираетесь ли вы перетащить и эту батарею, как Саперную? — улыбнулся Рашевский.

— Готов немедленно заняться этим, — пылко ответил прапорщик.

— Жаль, что вы так поздно появились в Артуре. Год тому назад здесь еще ничего не было построено. Тогда ваши фортификационные таланты развернулись бы полностью, — шутил Рашевский, — но переделывать надо чуть ли не всю крепость, что сейчас, конечно, невозможно.

За Куропаткинским люнетом они распрощались.

На следующее утро, под проливным дождем, прапорщик через весь Артур шагал в Управление артиллерии. Пелена дождя закрывала город и гавань от взоров японцев и мешала обстрелу. Каскады воды, низвергаясь с окружающих город сопок, неслись к гавани, заливая тротуары и мостовую. Спасаясь от дождя, Звонарев завернул в Сводный госпиталь. Подойдя к длинному одноэтажному зданию, он спросил в вестибюле о Варе. Ждать пришлось довольно долго.

Наконец Варя появилась. Она была сильно утомлена и без стеснения все время зевала.

— Я не спала две ночи, — объяснила она, — к нам перевели много тяжелораненых из других госпиталей; беспрерывно идут операции и перевязки. Раздам лекарства и уйду. Подождите меня.

Через четверть часа они вместе вышли из госпиталя.

— Зайдем по пути в Мариинскую больницу проведать

Сахарова, — предложила Варя. — Он будет очень рад. Миновав площадь, они подошли к большому двухэтажному зданию готической архитектуры, на главном фронтоне которого красовался большой красный крест. Варя провела Звонарева до просторной светлой палаты на четырех человек. В одном из больных прапорщик узнал Сахарова. Капитан сильно осунулся, пожелтел, лицо заросло густой щетиной полуседых волос. Глубоко ввалившиеся темные глаза лихорадочно горели.

— Весьма рад видеть, — оживился Сахаров. — Не подаю руки, чтобы не передать заразы. Как мило с вашей стороны навестить болящего старика.

— Вы получаете диетическое питание? — сразу приняла докторский тон Варя. — При лечении брюшного тифа главное-строгое соблюдение диеты. Это необходимо для поддержания сил.

— Пока что у меня есть все, за исключением хорошего сердца. Оно износилось раньше времени…

Варя взяла скорбный лист, просмотрела температурную кривую, ознакомилась с назначением. Сахаров пытливо следил за выражением ее лица.

— Насколько я понимаю, все идет вполне нормально, даже сердечные лекарства назначаются вам в умеренных дозах, — значит, особой надобности в них нет, — проговорила девушка, заметив взгляд капитана.

Лицо больного просветлело.

— Мне тоже говорили, что тиф в самой легкой форме, авось и мое сердце выдержит.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь. Я принесла вам кизилового варенья.

— Не знаю, как и благодарить вас за ваше внимание ко мне, — растроганно ответил больной. — Что нового на фронте?

Звонарев сообщил о положении на фронтах, о планах обороны.

— Электропровод есть у моряков в порту. Я недавно сам им продал. Сейчас черкну Григоровичу записку. По старому знакомству он должен помочь моему другу.

На прощанье Звонарев пожал сухую и горячую руку капитана, а Варя обещала навещать его ежедневно.

— Не знаю, чем и как смогу отблагодарить вас обоих по выздоровлении! Во всяком случае — свадебный подарок за мной, — обещал Сахаров.

— Ой, что вы, мы об этом и не думаем, — за себя и прапорщика ответила девушка.

— Если сейчас не думаете, то скоро додумаетесь. Со стороны-то виднее. Я прошу вас, милая Варя, — позвольте мне так называть вас, — зайдите в мою контору, тут напротив, около мельницы, и передайте эту записку господину Шубину. Он у меня является главным доверенным лицом во время моей болезни, — попросил капитан.

— С большим удовольствием, немедленно побываю там, — ответила девушка.

— Врачи говорят, что Сахаров совсем плох, у него никуда не годное сердце, — шепнула она Звонареву, когда они вышли из палаты. — Интересно, что он написал. — И она развернула записку.

На ее лице выразилось полное разочарование. На бумаге было нарисовано несколько иероглифов.

— Надо попросить кого-нибудь ее прочитать, — сказала она.

— Этого еще не хватало! — И, отобрав записку, Звонарев спрятал ее.

Шубин оказался пожилым человеком с круглыми черепаховыми очками на носу. Он рассыпался в любезностях и сообщил, что все распоряжения Сахарова будут немедленно исполнены.

— А о чем он пишет? Я все хотела понять, что эти значки обозначают, и не могла! — улыбнулась Варя.

— Господин Сахаров хотел сохранить в секрете свои намерения, и он воспользовался китайской письменностью, тем более что кое-что касается непосредственно вас.

— Что именно, скажите, пожалуйста! Василий Васильевич никогда не узнает об этом, — попросила Варя.

— Дело очень щекотливое, и я не имею права ничего сообщить вам при всем моем горячем желании исполнить вашу просьбу, — отказался Шубин.

День прояснился, и японцы начали обычный обстрел города и порта. Снаряды падали у подножья Золотой горы. Батареи Тигровки и броненосцы открыли ответный огонь. Грохот временами доходил до того, что разговаривать на улице было трудно.

— Не придется мне сегодня идти домой, — вздохнула Варя. — Золотая гора своей пальбой так и не даст заснуть целый день. Проводите меня в Пушкинскую школу. Там, забравшись в подвал, я сумею отдохнуть.

У Пушкинской школы они расстались. Звонарев обещал на обратном пути на Залитерную зайти к Варе и направился к Григоровичу.

Командира порта он застал дома и изложил ему свою просьбу от имени Кондратенко.

— Удивительное дело! Вы, сухопутные, все время на чем свет стоит ругаете нас, моряков, и в то же время за всем обращаетесь к нам! Нет у меня электрических проводов. Так и передайте генералу, — стукнул ладонью по столу адмирал.

Звонарев вспомнил о записке Сахарова и передал ее Григоровичу.

— Как здоровье милейшего Василия Васильевича? Не повезло ему, бедняге. Обязательно побываю у него в больнице, — сразу переменил тон адмирал.

Прапорщик подробно сообщил ему все, что знал.

— Жаль, жаль! Такой хороший человек и вдруг может умереть от тифа… Сколько же и чего вам нужно? Только из уважения к просьбе Василия Васильевича в последний раз иду вам навстречу.

Звонарев протянул ему заранее приготовленный список требуемого имущества. Григорович, не просматривая его, положил резолюцию об отпуске. Обрадованный таким исходом дела, прапорщик поспешил откланяться.

В этом районе на берегу моря было тихо, и Звонарев отдыхал от обычного грохота и шума передовых позиций. Электрический Утес, бывший в начале войны самой боевой батареей Артура, теперь обратился в спокойную тыловую позицию, и только задранные вверх дула орудий, повернутых в сторону сухопутного фронта, напоминали о войне.

Батарея была загружена выздоравливающими солдатами самых различных полков. Тут же мелькали черные бушлаты матросов с броненосца «Пересвет», обслуживающих пушки.

В офицерском флигеле Звонарев застал нового командира Электрического Утеса, капитана Николая Николаевича Андреева. Высокого роста, широкоплечий, с расчесанной надвое скобелевской бородой, он имел бы представительный вид, если бы не беспрерывно трясущиеся после контузии голова и руки. Тут же находился командовавший матросами лейтенант Любимов, коренастый шатен, младший врач крепостной артиллерии Зорин и Варина сестра — Катя. Звонарев застал их всех за столом. Хозяйничала Катя.

Отказавшись от обеда, Звонарев вместе с Катей отправился на розыски своих чемоданов. Он не сразу узнал свою бывшую комнату. Заново оклеенная новыми обоями, чистенькая, аккуратно прибранная, она превратилась в очаровательную девичью светелку. Катя осматривала белье.

— Я сейчас заштопаю, — взялась она за иголку.

Звонарев начал смущенно ее благодарить и отказываться.

— Пустяки! Я думаю, Варя давно отучила вас от условностей, называемых приличиями. Она и раньше не очень-то соблюдала их, а теперь и вовсе ни с чем не считается. Давно вы ее видели?

Прапорщик рассказал об утренней встрече.

— До вас ей никто не нравился, а вы сразу покорили ее суровое сердце. Сейчас, кроме вас и хирургии, она ничем не интересуется. Не знаю, отвечаете ли вы ей взаимностью, если нет — то придется пожалеть мою взбалмошную, но все же очень милую сестрицу.

— Мы с Варей большие друзья…

Катя внимательно посмотрела на него и чуть заметно улыбнулась.

Выйдя на крыльцо, Звонарев увидел перед казармой странное зрелище. Человек двадцать раненых и перевязанных солдат стояли под винтовками. Один держал костыль под правой рукой, а на левом плече у него лежало ружье, у другого винтовка была на правом плече, так как левая рука была на перевязи, у третьего была забинтована вся голова, и он ее наклонял набок, чтобы не задеть за винтовку. У крайнего были перевязаны обе руки, и все же винтовка каким-то образом держалась на плече. Перед наказанными расхаживал Чиж и, площадно ругаясь, тыкал солдат кулаками то в живот, то в лицо.

— Я вас приведу в христианский вид! Не поможет винтовка — испробуете розг, а там — на фронт, коль ноги носят! Фельдфебель, кто у тебя еще значится провинившимся? — обернулся он к подбежавшему к нему рысцой Назаренко.

Вытащив из-за обшлага бумагу, фельдфебель зачитал несколько фамилий.

— Всем по десять часов, а эту сволочь завтра через одного перепороть, — распорядился Чиж, отходя от солдат.

Поодаль группа матросов угрюмо следила за происходившим. К Звонареву подошел Любимов и, взяв его под руку, отвел в сторону.

— Чиж, по-моему, сумасшедший маньяк, садист, ненавидящий солдат. Добром это не кончится. В один прекрасный день не эти калеки, так мои матросы его прикончат.

— Не думаю, чтобы это многих опечалило.

— Это верно, но ведь пойдет суд, расстрелы, что может вызвать новый бунт, в котором и мы с вами можем пострадать.

Прапорщик пообещал обо всем этом довести до сведения артиллерийского начальства. В это время к нему подошла старая фельдфебельша, мать Шуры, и низко поклонилась.

— До вашей милости, Сергей Владимирович, — проговорила она.

— Здравствуйте, Саввична, как живете?

— Бог грехи терпит, носит еще земля. Хотела я спросить вас о дочке своей: что она — жива, цела? Умом кляну ее, а сердце все же тоскует. Одно ведь дите у меня на свете…

— Жива и здорова, вчера была на Залитерной.

— И не одумается, не бросит его, окаянного!.. Сбил с пути глупую девку, опозорил, а потом бросит. Кому она такая будет нужна? Другой раз думаю, уж лучше бы убило ее… — вздохнула Саввична. — Коль увидите, передайте ей мое родительское благословение.

Простившись с Саввичной, Звонарев зашагал по береговой дороге в Артиллерийский городок. В Управлении он застал Тахателова. Узнав о возможности получить в порту электропровод, Тахателов пришел в восхищение.

— Хитер, как муха, наш прапорщик! Кого хочешь на кривой объедет! Недаром Варю вокруг пальца обвел, — смеялся полковник.

— Эка невидаль, глупой девчонке вскружить голову! — бросил Белый. — Провод достать куда труднее! Загляните, пожалуйста, ко мне, жена вас хотела видеть, — переменил он тон.

Мария Фоминична встретила Звонарева вопросом, где Варя и почему она давно не была дома. Прапорщик поспешил успокоить ее, рассказав и о Варе и о Кате.

— За Катю я никогда не беспокоюсь, она глупостей не наделает, а вот что взбредет в голову Варваре — этого никто предвидеть не может. Вас-то она кормит?

Звонарев поблагодарил.

— Пока есть чем, будем вас питать, как можем. Муж считает вас одним из самых нужных офицеров в артиллерии. Увидите Варю, передайте, чтобы она завтра обязательно пришла домой; поди вся грязная! Да и мальчонку с собой пусть приводит.

Звонарев вышел. Вечерело. Стрельба по городу прекратилась, и прапорщик быстро дошел до штаба Кондратенко.

Там он застал подполковника Рашевского, Науменко и Бутусова. Они благодушествовали за чаем. Прапорщику тотчас предложили чай с лимоном, который уже был большой редкостью в Артуре. Звонарев доложил Рашевскому о достигнутых успехах.

— Великий вы мастер говорить с начальством. На что Григорович крепок, как кремень, и того сумели уговорить, — заметил Рашевский.

Звонарев рассказал о магическом действии записки Сахарова. Все трое присутствующих громко расхохотались.

— Ворон ворону глаз не выклюет, рука руку моет, — в один голос проговорили Науменко и Бутусов.

— Умение со всеми ладить — драгоценнейшее свойство человеческого характера, — заметил Науменко.

— Сам Роман Исидорович является образцом такого человека. Даже с нашими артурскими генералами, враждующими друг с другом, он один со всеми сохраняет дружеские отношения.

— Самое главное — он завоевал горячие симпатии Веры Алексеевны, не раболепствуя перед ней и сохраняя чувство собственного достоинства, — произнес Бутусов. — Я когда-то служил вместе со Стесселем в Ростовском гренадерском полку. Я был прапором, а он поручиком. Он и тогда не блистал умом, хотя и был прекрасным строевиком, танцором, весельчаком и выпить был не дурак. Там же в полку служил и отец Веры Алексеевны, капитан Иевлев. К пятидесяти годам он едва добрался до капитана, зато обзавелся шестью дочерьми. Одной из них и была Вера Алексеевна.

— Чем же ее прельстил Стессель? — поинтересовался Науменко.

— Не век же ей было сидеть у отца на шее. Девка она была умная, энергичная. Быстро раскусила своего будущего супруга и решила сделать ему карьеру. Заставила держать экзамен в Академию генерального штаба, но он три раза ездил и три раза провалился. Тогда по совету Куропаткина, друга детства Стесселя, он перевелся на Дальний Восток. Служить здесь было спокойнее и легче было выдвинуться. Так с помощью жены Стессель сделал карьеру, получил крест и чин генерала.

— А помните, как в тысяча девятьсот третьем году здесь побывал Куропаткин проездом из Японии? Принимали его с треском и помпой! — проговорил Рашевский. — Тогда на маневрах Фок брал Артур, а Стессель защищал. Фока признали побежденным, а Стессель за особое отличие по службе получил генерал-лейтенанта. И тут, конечно, не обошлось без Веры Алексеевны.

— Хорошо жить за спиной такой жены, — улыбнулся

Науменко.

— Сам Стессель временами держится другого мнения. Не раз пытался удрать от нее, но она крепко держала его на привязи, — улыбнулся Бутусов.

— Как ни странно, а несомненно судьба Артура в какой-то степени зависит от капризов пусть не глупой, но все же женщины, совершенно не разбирающейся в военном деле, — задумчиво бросил Рашевский.

— Пока ее продовольственные запасы не иссякнут, она не будет настаивать на немедленной капитуляции. Сейчас она загребает большие деньги, продавая свою живность по умопомрачительным ценам, — отозвался Бутусов.

— Мы должны быть готовыми ко всяким случайностям. Никто не знает, о чем думает и о чем не думает госпожа Стессель, — иронически заметил Рашевский.

— Одна надежда на Романа Исидоровича. Он сумеет в нужную минуту повлиять на Стесселя и его жену, — отозвался Науменко.

Денщик пригласил всех на другую половину дома к Кондратенко.

Отдохнувший генерал приветливо поздоровался с ними и выслушал доклад Рашевского. Одобрив намеченные мероприятия по сооружению минных галерей и сделав несколько замечаний, Кондратенко перешел на артурские темы.

— Сегодня видел Анатолия Михайловича. Он клятвенно уверял меня, что в течение октября Куропаткин обязательно перейдет в наступление и к ноябрю, самое позднее к началу декабря, Артур будет освобожден. Эскадра Рожественского уже вышла из Либавы и, следовательно, в январе — феврале будет здесь. Тогда превосходство на море будет на нашей стороне, и к лету будущего года война закончится, — сообщил генерал.

— Значит, надо ждать очередного японского штурма, — резюмировал Науменко.

— Это почему? — удивился Кондратенко.

— Во-первых, если правда, что Куропаткин действительно будет наступать, то вполне естественно, что японцы приложат все силы, чтобы возможно скорее освободить свою осадную армию, взяв Артур, и, во-вторых, подобные известия исходят из штаба района каждый раз, когда получаются сведения об увеличении осадной армии.

— Пожалуй, вы правы, Евгений Николаевич, — отозвался Рашевский. — В куропаткннскую победу я не верю. После Тюренчена, Вафангоу и Ляояна трудно рассчитывать на быстрый успех. К весне, быть может, и удастся Маньчжурской армии перейти в наступление, но едва ли Артур доживет до того времени.

— Вы, Сергей Александрович, чрезмерный пессимист! Наступление Куропаткина тотчас же заставит японце» оттянуть часть своих сил от Артура, что сделает невозможными новые штурмы, а без них мы сможем протянуть до весны. В этом-то и заключается взаимодействие полевой армии и крепости, — пояснил Кондратенко.

— Дотянем до весны, если только Вера Алексеевна не сдрейфит и не капитулирует, — шутливо заметил Науменко.

— В Артуре преувеличивают влияние мадам Стессель на мужа. Дальше распределения наград она не идет, — запротестовал генерал.

— Сильно ошибаетесь, Роман Исидорович, недавно я узнал от самого Рейса, что Вера Алексеевна заступалась за вас перед мужем, когда вы в июле самовольно уехали на передовые позиции на Зеленых горах, — ответил Науменко.

— Все это сплетни, которые я не хочу даже слушать! — рассердился Кондратенко и встал.

Офицеры поспешили откланяться. Звонарев направился к Пушкинской школе. Уже совсем стемнело, лучи японских прожекторов скользили по вершинам гор. На улицах началось обычное ночное движение по направлению к фортам и обратно.

Выспавшаяся за день Варя с распущенными волосами расхаживала по небольшой гостиной. В углу, в качалке, с рукоделием в руках сидела Мария Петровна, на диване примостилась Леля, за роялем наигрывала чтото Оля.

— Вы мне прожужжали уши, твердя о женском равноправии, — кипятилась Варя, — почему же я должна ждать, пока мне сделают предложение, а не могу сама предложить жениться на мне?

— Это будет нескромно с твоей стороны, — возразила Мария Петровна. — Как ты будешь чувствовать себя, если получишь отказ? Скажут, что ты вешалась на шею и была отвергнута?

— И что же из того? Раз мужчинам не стыдно получать отказы, то, значит, и мне этого нечего стыдиться, — не уступала Варя.

— Одним словом, ты собираешься объясниться в любви Сереже Звонареву? — заметила Оля.

— Я ему на шею не вешаюсь, как ты Борейко.

— Что за вульгарный тон у тебя, Варя! Я просто люблю этого большого младенца и не скрываю этого от него. Быть может, со временем мы и поженимся, а может, и разойдемся, — задумчиво ответила маленькая учительница.

Стук в наружную дверь прервал разговор. Варя поспешила скрыться в другую комнату. Вошел Борейко со свертком.

— Привет честной компании! Разжился ослятиной и занес вам, — положил он сверток на стол.

— И совершенно напрасно. Вам самому надо питаться, — возразила Мария Петровна.

— Мы на позициях изредка постреляем, а вы тут в тылу работаете не покладая рук, вам поэтому и есть надо больше, — уверял поручик. — Не был у вас сегодня Звонарев?

— Варя, где твой Сережа? — крикнула Леля в соседнюю комнату.

— Мой он не больше, чем твой, — появилась Варя, заплетая на ходу косу, — обещал вечером зайти из штаба. А вы почему, господин Медведь, удрали с батареи?

— Там остался Жуковский, а меня отпустил в город.

— Какие новости, Борис Дмитриевич? — справилась Мария Петровна.

— Простите, я еще не успел их придумать, — с невозмутимым видом отозвался поручик.

— Вот и Сережа, легок на помине, — вскочила с места Леля и пошла открывать дверь Звонареву.

Борейко поместился около Оли у рояля. Она открыла ноты с романсами и стала наигрывать одной рукой.

— Спойте что-нибудь дуэтом, — попросила Мария Петровна. — После целого дня тяжелой работы в госпитале приятно послушать пение.

Когда прапорщик со всеми поздоровался и уселся на диване между Варей и Лелей, Оля взяла несколько аккордов и запела:

Не искушай меня без нужды…

— Не искушай… — подхватил поручик, и голоса их красиво сплелись.

Звонарев внимательно слушал. Свет лампы, стоящей на рояле, падал на разгоревшееся, радостное лицо Оли. Уголком глаза Оля косилась на своего партнера и улыбалась ему. Борейко не сводил с девушки восхищенных глаз. Было видно, что они поют друг для друга и ничего не замечают вокруг себя.

За первым романсом последовал второй. Все, за исключением Вари, громко аплодировали певцам.

— Ну, хватит! — наконец решила Оля и, захлопнув крышку, встала из-за рояля. — Пусть теперь сыграет или споет кто-нибудь другой, например Варя.

Сев за рояль, Варя заиграла, напевая вполголоса:

Иль мне правду сказали,

Что будто моя лебединая песня пропета…

— Чушь-то какая невероятная! — остановилась она. —

И есть же дураки и дуры, которым это нравится! То ли дело Кармен. — И девушка бойко заиграла хабанеру. Пальцы ее сразу приобрели быстроту и четкость, лицо разгорелось, глаза заблестели.

Меня не любишь, но люблю я,

Так берегись любви моей!

— Слушай, Сережа, и наматывай себе на ус, — не преминул заметить поручик.

— Я и так уж забрался на второй форт, спасая свою жизнь…

Варя свирепо поглядела на прапорщика и вдруг заиграла «Варшавянку».

Мария Петровна тревожно посмотрела на окно и поплотнее захлопнула ставни.

— Нам пора и до дому, Сережа, — поднялся Борейко.

— Сейчас подадим чай, а до тех пор вас не отпустим, — встала с места Оля и вышла из комнаты. За ней последовала Варя.

Выпив по стакану чая, офицеры стали одеваться.

В это время раздался стук в дверь, и звонкий детский голос прокричал:

— Тетя Варя у вас?

— Вася прислан за мной из госпиталя, — догадалась Варя, открывая дверь.

— Дохтур главный Протопопов просит вас приютить. Сейчас принесли двух тяжелых, а хирургической сестрицы нет, — одним духом выпалил запыхавшийся мальчик.

— Ладно уж, приду, — вздохнула девушка. — Ты ел? Садись пить чай.

Мария Петровна взяла мальчика под свое покровительство, наделила огромным куском хлеба, намазанным вареньем, и налила чаю. Через пять минут Варя, Борейко и Звонарев уже шагали по темным улицам, ежеминутно спотыкаясь по дороге. В конце концов офицеры подхватили девушку под руки и довели ее до госпиталя. Вася торопливо шагал за ними.

— Итак, до скорого свидания, — пожала руки своим спутникам девушка. — За вашу сегодняшнюю любезность прощаю вам, Медведище, многие передо мной прегрешения!

Прапорщик проснулся. Рядом на складной кровати храпел неопрятный и трусоватый Рязанов. От него шел густой запах давно не мытого человеческого тела и водочного перегара. У окна посапывали Дебогорий-Мокрневич и младший офицер стрелковой роты, глуповатый и пошловатый Карамышев. На столе чадила сильно прикрученная керосиновая лампа. Было темно и холодно. Снаружи изредка доносились глухие звуки не то артиллерийской стрельбы, не то взрывов ручных бомб.

Прапорщик, спавший одетым, встал и поднял фитиль лампы. Его слегка лихорадило. За девять месяцев войны он привык к опасностям и почти не думал о них. Ему вспомнилось, как вначале, еще на Электрическом Утесе, при каждом появлении на море японской эскадры страх закрадывался в его душу, сковывая движения и путая мысли. Постепенно он научился владеть собою. Сегодня впервые им овладел безотчетный, неопределенный страх. Звонарев попытался стряхнуть с себя это гнетущее чувство и не смог.

«Предчувствие? — подумал он, и тотчас же его трезвый ум запротестовал. — Устал, сдают нервы», — решил он, но, достав из-под подушки листок бумаги, неожиданно для себя написал письмо Варе.

«Милая Варенька, плохо себя чувствую. Что-то давит душу. Думаю — убьют меня скоро. Если это случится — не горюйте. Вы в Артуре самый близкий мне человек, поэтому я к вам и обращаюсь в минуту душевной слабости. Не плачьте, если это вообще разрешается амазонкам и валькириям. Ваш С. Пожалуй, можно ограничиться и одной первой буквой. Как вы думаете, госпожа Брунегильда?»

Заклеив письмо в конверт и написав адрес, прапорщик сунул его в папку, где хранились его расчеты и чертежи, и задумался. На столе лежали неоконченные проекты минных галерей. Надо было работать.

Со времени пребывания на форту внешний мир Звонарева страшно сузился, ограничиваясь подземными работами и событиями вокруг. Форт стал ему казаться уединенным от всего мира островом, окруженным вражеской стихией — японцами. Все интересы, разговоры, мысли, действия исчерпывались тем, что делают или собираются делать японцы и как этому противодействовать. Артур, Электрический Утес, даже Залитерная стали чемто далеким и неощутимым. О Борейко, Варе, учительницах прапорщик вспоминал как о людях, находившихся за тысячу верст от форта номер два. Их заботы, треволнения перестали его интересовать, поскольку они не были связаны с происходившим здесь, на окруженном с трех сторон и сильно пострадавшем передовом укреплении осажденной крепости.

Прапорщик старательно вычерчивал карандашом наличные минные галереи и намечаемое в дальнейшем их развитие. От этого занятия его оторвал хриплый голос Дебогория-Мокриевича, спрашивавшего, который час.

— Пять часов двадцать минут утра, — ответил Звонарев, взглянув на часы. — Сейчас японцы будут сменяться, надо пойти послушать, что у них делается.

— Не мешает, — отозвался саперный поручик и, повернувшись на другой бок, опять захрапел.

Звонарев отложил чертежи, потянулся, сложил свои бумаги и вышел из каземата. Сразу же его охватила ночная сырость, и он поспешил войти в казарму. Едва он отворил дверь, как ему в нос ударил тяжелый, спертый воздух. Сказывалось полное отсутствие вентиляции. Больше сотни людей спало на двухъярусных нарах. Дневальные сидели на табуретках или расхаживали по проходу. Завидя Звонарева, дежурный по роте подскочил с рапортом.

— Где спят мои артиллеристы? — спросил Звонарев у дежурного.

— Все уже вышедши на работу и с ними два плотника.

Миновав казарму, прапорщик направился в потерну.

Вместо прежних ступеней теперь в нее вел пологий спуск.

Здесь ему повстречалось несколько солдат. По их запачканным землей шинелям Звонарев догадался, что они из минной галереи.

— Смена уже произошла? — спросил он.

— Так точно. В левой галерее заступили артиллеристы.

— Ночью все было спокойно?

— Японец тоже где-то землю долбит, а где — не разберешь, — отвечали солдаты.

Миновав контрэскарпную галерею, прапорщик оказался в капонире. Здесь два плотника сбивали крепежные рамы, у задней стены возвышалась куча вынутой земли и камней. Наклонившись, Звонарев заглянул в прорытый туннель. Из глубины доносились стук лопат и ломов, приглушенные человеческие голоса. Работа шла полным ходом.

— Блохин! — окликнул прапорщик.

— Он в левой галерее, — доложил один из плотников.

Прапорщик пошел к следующей галерее. В орудийных капонирах, прямо на полу, на соломе спали стрелки. Около стояли часовые, наблюдая за происходившим во рву. Около левой галереи был разложен небольшой костер, дым от которого уходил в бойницу. Тут же сидел Юркин и подогревал в котелке чай. Поздоровавшись с ним, прапорщик спросил, где Блохин.

— Роется в галерее вместе с Лебедкиным. Прошли уже с пол-аршина после смены. Грунт тут мягкий, копать легко.

— Сколько человек сейчас внутри?

— Трое: Блохин с помощником и один относчик.

Через минуту из галереи показался стрелок. Мешок по дороге прорвался, и солдат рукой зажимал дыру, отчаянно при этом ругаясь. Увидев Звонарева, он сконфуженно замолчал и понес землю к бойнице.

Приказав солдатам подождать своего возвращения, Звонарев, согнувшись, нырнул в галерею.

Вокруг была непроглядная тьма. Приходилось продвигаться ползком, так как высота галереи была всего метр с четвертью, и все же прапорщик то и дело стукался головой о крепление. Пушистая сибирская папаха несколько предохраняла голову от ударов. Шашка и шпоры были сняты, в кармане лежал электрический фонарь.

Вдали слабо мерцал огонечек масленого фонаря, то появляясь на мгновение, то исчезая. Земля попадала за шиворот, липла к ногам. Преодолев половину расстояния, Звонарев окликнул Блохина.

— Ау, кто там прет? — отозвался Блохин. — Никак, Сергей Владимирович?

Звонарев присел на корточки и стал разглядывать крепление. Рамы отстояли одна от другой на пол-аршина и больше. Дальше их и вовсе не было, хотя грунт был и не из твердых.

— Сколько всего прошли? — справился прапорщик.

— Четыре с половиной сажени. За сегодня, может, и до шести саженей доберемся, — ответил Блохин.

— Почему не крепите?

— Нет готовых рам, а ждать неохота. Как наготовят, сразу все и поставим на место. Японец где-то сильно бьет. Я в толк не возьму — сверху или сбоку. Вот послухайте, вашбродь. — И солдат затих.

Прапорщик уловил слабый, едва различимый стук в земле. Раздавался он спереди, но выше или ниже галереи — разобрать было невозможно.

Звонарев добрался до конца галереи. Блохин и Лебедкин полулежали у стены. Тут же валялись лопаты, кирки и несколько дерюжных мешков.

Лебедкин взял в руки комочек земли и растер его между пальцами.

— Совсем тощая глина, почти песок, так и сыплется, — проговорил он.

— Поэтому надо обязательно крепить потолок, иначе может произойти обвал, — заметил прапорщик. — Отправляйся-ка, Лебедкин, и капонир и поторопи плотников, а я побуду здесь, послушаю, что делается у японцев.

Оставшись вдвоем, Звонарев и Блохин стали вслушиваться в окружающую тишину. Из-за недостаточного притока воздуха дышать было трудно, лампа горела тускло и отравляла воздух своим чадом. Вдруг справа послышался довольно сильный удар, и с потолка посыпалась земля.

— Бьет из пушек либо кидает бомбочки, — пояснил Блохин.

— Сколько, по-твоему, до поверхности земли? — спросил Звонарев.

— Кто его знает, надо думать, не меньше полутора саженей. Мы шли с уклоном четверть на аршин длины.

— Значит, углубились почти на сажень против пола капонира и находимся в двух, двух с половиной саженях под землей, — подсчитал Звонарев.

Несколько новых ударов вызвали значительное осыпание. Большой ком земли попал в лампочку. Она затухла. Все погрузилось в непроницаемый мрак. Ругаясь, Блохин полез в карман за спичками. Прапорщику стало жутко.

— Пошли-ка от греха туда, где есть крепления, — проговорил он и, повернувшись, ощупью полез на четвереньках. В это же мгновение над головой сильно грохнуло, сверху обрушилась земля. Звонарев закричал, пытаясь освободиться, но под страшной тяжестью распластался на дне галереи.

Сколько времени прошло с момента обвала — он не представлял себе. Вокруг по-прежнему было темно, сверху давила тяжесть, но около рта образовалось пустое пространство, в которое откуда-то проникал воздух. С трудом ему удалось пошевелить правой рукой. Постепенно высвободив ее и подняв кверху, он ощутил над собой пустоту. Затем удалось освободить и левую руку. Чуть приподнявшись, Звонарев громко позвал Блохина и удивился слабости своего голоса.

Неожиданно он увидел над головой небольшое светлое пятно и понял, что в галерею попал снаряд, обрушив ее. Светлое же пятно над головой — дно воронки от снаряда. Прапорщик обеими руками начал разгребать рыхлую, чуть влажную землю.

— Блохин, Блохин!.. — несколько раз окликнул он. Ответа не последовало. Через несколько минут Звонарев уже встал во весь рост, причем голова его оказалась как раз на уровне воронки. Рядом виднелись поваленные колья проволочного заграждения, темной ниткой чернела проволока на сером фоне позднего осеннего рассвета. Где-то высоко с резким шипением пролетел снаряд и гулко разорвался.

«А вдруг японцы заметят ворочху и захотят занять ее? — мелькнула мысль. — Тогда они сразу же увидят отверстие и не преминут бросить в него бомбочку, или наши угодят сюда ручной гранатой». И Звонарев поспешно опустился вниз.

— Блохин! — изо всей силы закричал он. — Отзовись!

Он прислушался, и ему показалось, что из-под земли донесся слабый стон. Прапорщик начал быстро разгребать руками землю прямо перед собой. Вскоре его рука наткнулась на что-то твердое,

«Сапог! — мелькнула догадка. По положению ноги прапорщик примерно определил, где должна была находиться голова солдата, и принялся еще быстрее рыть. Через минуту он уже увидел солдатскую фуражку. Ею было прикрыто лицо Блохина. Мертвенно-бледное, с закатившимися вверх зрачками глаз, оно выглядело совершенно безжизненным.

— Блохин! — наклонившись к лицу, крикнул он. Но тот оставался неподвижным. Напрасно Звонарев тормошил его, дул в лицо. Отчаявшись, он решился на последнее средство — осторожно запустил спичку в нос Блохину и легонько пощекотал. Нос дрогнул, лицо сморщилось, и наконец солдат сильно чихнул.

— Жив! — радостно воскликнул прапорщик.

Солдат тихо простонал, закрыл глаза и чуть слышно прошептал:

— Выпить бы… водочки.

— Потерпи немного, сейчас нас отроют. Я подниму тебе голову повыше. — И Звонарев нагреб земли к изголовью Блохина.

Возясь с ним, он совсем забыл обо всем остальном и неожиданно явственно услышал сзади стук лопат и говор. Помощь была близка.

— Вашбродь, Блохин, откликнитесь! — донеслось до него сквозь толщу земли.

— Мы живы, скорей копайте! — изо всех сил закричал прапорщик и опасливо оглянулся на дыру вверху.

— Потерпите чуток, Сергей Владимирович, через полчаса доберемся до вас! — Прапорщик узнал голос Лебедкина. Застучали лопаты.

Скоро Блохин совсем оправился.

— Нам бы начать копать им навстречу, — посоветовал он все еще слабым голосом.

— Ладно уж, лежи. Я один буду действовать. Лишь бы не произошло нового обвала, — отозвался прапорщик и принялся обеими руками разгребать землю навстречу своим спасителям.

Минут через сорок напряженной работы показался свет лампочки, и еще через четверть часа Звонарев был уже в капонире. За ним вынесли на руках Блохина. Дебогорий-Мокриевич стоял около входа в галерею и приветствовал появление прапорщика насмешливым замечанием:

— Беда, коль артиллеристы берутся не за свое дело! Мой вам дружеский совет — сегодня же вернуться на свою батарею.

— Благодарю, я в ваших советах не нуждаюсь и прошу их оставить при себе, — резко ответил Звонарев и отошел к Блохину, около которого хлопотали солдаты.

— Глотнуть бы водочки, — тихонько попросил солдат, — мигом очухаюсь.

— Не водки тебе надо, мерзавцу, а розог! Как ты, сволочь, смел рыть дальше без крепления? — накинулся на него подошедший саперный поручик.

— Это сделано по моему личному распоряжению для ускорения работ, — вступился Звонарев. — И поскольку я отвечаю за ведение минной галереи, то прошу не вмешиваться не в свое дело. Ваше присутствие здесь я нахожу совершенно лишним.

— Ваше поведение хоть и объясняется пережитым страхом, но все же недопустимо на военной службе, о чем я подам рапорт по команде. — И разобиженный Мокриевич ушел.

— Чистая зануда, а не человек! — сказал Лебедкин. — Как только вас засыпало, мы с Юркиным кинулись выбирать землю и послали сказать коменданту. Они прислали сюда поручика. Он и начал нам разные слова говорить, что можно и чего нельзя… Я говорю: люди, мол, там задохнуться могут, пока мы собираться будем. А он — раз меня в морду…

Звонарев решил сходить в офицерское помещение вымыться и заодно захватить водки для Блохина. Он застал Рязанова и Карамышева играющими в гусарский винт вдвоем. Его появление не вызвало у них ни удивления, ни радости, как будто ничего особенного не случилось.

— Вещички ваши я уже отправил в штаб фронта, — думал, что вам аминь пришел, — неторопливо проговорил капитан.

— Почему же вы так поспешили? Теперь мне даже умыться нечем.

— Возьмите мое мыло и полотенце. Вот и списочек вещей из штаба.

Звонарев прочитал его.

— А где же мой бинокль и фляга? — удивился он.

— Вместо них к вещам приложено пять рублей деньгами. Бинокль приобрел за четыре с полтиной поручик Карамышев, а фляга лежит у меня под подушкой.

— Но ведь это чистый грабеж! Бинокль стоит минимум двадцать пять рублей, а фляга-термос-три, — возмутился прапорщик.

— Продажа состоялась с публичного торга в присутствии всех наличных офицеров форта, следовательно, закон соблюден.

Звонарев не стал слушать дальнейших рассуждений капитана, а просто взял свою флягу с его постели и снял со стены бинокль.

— Прошу чужих вещей без разрешения не брать! — вскинулся Карамышев. — И, кроме того, зачем вам нужен бинокль в подземной галерее?..

— Чтобы его здесь не украли. — И прапорщик направился обратно в капонир.

Там он застал Мокриевича, с эпическим спокойствием избивавшего стоявших перед ним Лебедкина и Блохина. Поручик неторопливо тыкал кулаком в зубы то одного, то другого и негромко при этом приговаривал:

— Будете знать до самой смерти, как исполнять мои приказания! Прикажу умереть — и умрете, а не умрете — пристрелю, как паршивых собак!

У Лебедкина уже заплыл левый глаз, у Блохина до крови были рассечены губы, но оба солдата стояли навытяжку, не смея защищаться.

— Сейчас же, прекратите это безобразие, — ринулся вперед прапорщик, — и уходите отсюда, или я за себя не ручаюсь. — И схватил стоявшую около стены винтовку.

— Блохин, Лебедкин, Юркин, в ружье!

Саперный поручик пытался было что-то сказать, но

Звонарев разразился по его адресу такими дикими выкриками, что Мокриевич поспешил скрыться.

— Не стоит, вашбродь, так из-за нас беспокоиться, — уговаривал Звонарева Блохин. — Солдатская морда, по мнению начальства, на то и существует, чтобы по ней бить, — утирал он кровь с разбитого лица.

— Шли бы вы, Сергей Владимирович, отдохнуть, — предложил, в свою очередь, Лебедкин. — Чать, и вам сегодня не сладко пришлось, когда земля обрушилась.

— Сейчас не до этого. Надо немедленно произвести забивку всей обрушившейся галереи, чтобы японцы по ней не смогли проникнуть сюда, — распорядился Звонарев.

Позвали саперных солдат и стрелков, назначенных в помощь артиллеристам. Прапорщик объяснил им свои намерения.

— Без поручика никак не можем делать этого, — заупрямились саперы, — они нас со свету сживут, хотя и мы думаем, что по-вашему будет лучше.

— Ладно, идите в галерею, а я тут буду орудовать со своими артиллеристами.

— Мы вам подсобим, вашбродь, — неожиданно отозвалось несколько стрелков, слушавших разговор прапорщика с саперами. — Поручик нам не указ, мы под ним не ходим.

Через пять минут работа закипела. Наполненными землей мешками закладывали обвалившуюся часть галереи. Заодно наглухо забили и дно воронки.

За этим делом незаметно прошел день. Стемнело, и пришлось зажигать свет. Вскоре солдатам принесли ужин. Стрелки и саперы расположились группами около котелков. Артиллеристы тоже сунулись было со своими котелками, но получили решительный отказ.

— Комендант приказал для них ничего не давать. Пусть, грит, убираются с форта подобру-поздорову со своим прапорщиком, — сообщил вернувшийся ни с чем Юркин.

Блохин замысловато выругался и вопросительно посмотрел на Звонарева.

— Я сейчас схожу сам и выясню этот вопрос. В крайнем случае вернемся на Залитерную. Там нас, наверно, накормят.

Рязанов удивленно уставился на Звонарева, когда тот обратился с просьбой накормить солдат.

— Вы еще здесь? Советую вам возможно скорее исчезнуть с форта. У меня лежит рапорт поручика Дебогория-Мокриевича, в котором он обвиняет вас в открытом неповиновении и грубом нарушении воинской дисциплины. Я должен вас немедленно арестовать и направить в штаб района.

— Сейчас идет разговор не обо мне, а о солдатах. Прошу их накормить!

— Ваших разбойников я немедленно же прикажу выгнать в три шеи. Они вносят дезорганизацию в среду стрелков и саперов!

Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, не появись в каземате Рашевский.

— Рад вас видеть в добром здравии, Сергей Владимирович, — крепко пожал он руку прапорщику. — Расскажите подробно, что с вами произошло. Признаюсь, не ждал видеть вас живым, когда мне в штабе показали донесение капитана Рязанова и присланные им ваши вещи. Письмо ваше мадемуазель Белой отправлено.

» Бедная Варя только зря будет беспокоиться! — подумал прапорщик, совсем забывший о ночном послании.

Он подробно рассказал Рашевскому все перипетии минувшего дня, вплоть до своего изгнания с форта. Подполковник слушал молча, теребя свою бородку и делая заметки в полевой книжке.

— Сколько у вас было денег, Сергей Владимирович? — внезапно спросил он.

— Сто двадцать четыре рубля с копейками.

— В штаб доставлено всего двадцать четыре рубля.

— Украли по дороге, мерзавцы! — покраснев, воскликнул Рязанов.

— Советую вам, капитан, эти деньги поискать, — обернулся к нему Рашевский.

Затем он прочел рапорт Мокриевича и спокойно проговорил:

— Все это, конечно, сплошная чепуха. Поручика я переведу на форт номер три, куда он сейчас и отправится. Все работы здесь я поручаю прапорщику Звонареву. Артиллеристов надо немедленно накормить, капитан. Пойдемте в капонир. — И Рашевский поднялся со стула.

— Скажите откровенно ваше мнение о порядках на этом форту, — спросил он по дороге Звонарева.

— Да тут никакого порядка нет! Офицеры сидят в своем блиндаже, а солдаты обороняют форт по своему разумению. Вернее всего, главным командиром и покровителем форта состоит исконный заступник земли русской — Николай-угодник, — улыбнулся прапорщик.

— Придется сменить командира. Рязанова отправим в другое место, Карамышеву поручим произвести вылазку и определить направление японских галерей.

— Лучше уж я возьму это на себя. Он едва ли сумеет, или, вернее, едва ли захочет выполнить как следует.

— Заставим. Не доставит нужных сведений — пошлем в разведку еще раз, пока не добудет того, что нам нужно.

Осмотрев работы на месте, Рашевский одобрил все мероприятия прапорщика и поблагодарил за службу артиллеристов.

— Здорово ж тебе физиономию помяло при обвале, — заметил подполковник, взглянув на Блохина.

— Эти его изукрасил Мокриевич, — ответил Звонарев.

— И тебя тоже? — спросил у Лебедкина Рашевский.

— Так точно, ваше высокоблагородие.

— Тяжел на руку поручик. Очевидно, еще не очень изголодался, — заметил подполковник. — И об этом я доложу Кондратенко. Он органически не переваривает «дантистов». Не дать ли вам и вашим солдатам день-другой передышки, а то вы здесь уже чуть ли не неделю без отдыха?

— Не откажемся.

— Тогда я завтра вам пришлю на смену саперов, но эту ночь вам придется еще провести здесь.

Звонарев поблагодарил за внимание.

На обратном пути из капонира в плохо освещенной потерне они неожиданно встретились с Варей.

— Да не бегите сломя голову, вам же говорят, что он жив и здоров, — слышался из темноты голос Борейко, едва поспевавшего за девушкой.

Но Варя, рискуя разбить лоб, стремительно неслась вперед, пока не налетела на офицеров. Не разобрав в темноте, кто перед ней, она схватила за руку Рашевского и дрожащим от слез и волнения голосом воскликнула:

— Вы живы, целы, Сереженька?.. Если бы вы знали, что я пережила сегодня! Как только получила ваше письмо, бросилась в штаб, попросилась на фронт — не пускают, пошла на Залитерную к Медведю. Тут и он зашевелился и приволок меня прямо сюда! — быстро говорила девушка, вглядываясь в лицо Рашевского.

— Хоть я и Сереженька, но не тот, какой вам нужен, — тихонько освободил свою руку подполковник.

— Ах, извините, я совсем голову потеряла от волнения! Я думала, считала… не увижу. — И Варя неожиданно громко всхлипнула, уцепившись на сей раз уже за Звонарева.

— Успокойтесь, милая Варя, ведь все обошлось благополучно, — тихонько гладил припавшую к его груди девушку прапорщик.

Рашевский и Борейко из деликатности пошли вперед.

— Вы должны немедленно, сегодня же, сейчас же уйти с этого проклятого форта, иначе я совсем рехнусь! Слышите, Сергей Владимирович?

— Мне разрешают завтра отлучиться отсюда на один день.

— Нет, вы не должны, не смеете возвращаться сюда, я этого не хочу, вы должны пожалеть меня. Я пойду к Кондратенко и попрошу за вас, откажет — брошусь перед ним на колени и не встану, пока он вас не отпустит отсюда, — быстро бормотала Варя.

— Лучше вам не вмешиваться в это дело. Как только минная галерея будет окончена, меня отпустят на Залитерную.

— И опять пошлют в какое-нибудь пекло…

— Весь Артур сейчас в таком же положении. Побольше спокойствия, Варюша. Завтра я буду на Залитерной, приходите и вы туда. Поговорим обо всем, — уговаривал Звонарев девушку. — Ну, будьте молодцом. Нас, верно, уже ждут.

Миновав казармы, они прошли в офицерский каземат. Тут они застали Борейко, Рашевского и Рязанова. Последний был смущен и взволнован

— Прапорщик меня неверно понял, тут явное недоразумение, смею вас в этом уверить, — бормотал он. — Вот и ваши сто рублей нашлись, они случайно завалились в ящике стола, — проговорил Рязанов, протягивая деньги. — Теперь, кажется, все на месте?

Звонарев сухо поблагодарил его.

— Поскольку все здесь улажено, можно двигаться и домой, — стал собираться в обратный путь Рашевский.

— И мы с вами, — присоединились Борейко и Варя.

— Сергей Александрович, а здесь нельзя устроить перевязочный пункт, как у Авророва? — спросила Варя.

— Отчего нельзя — можно. Но кто за это возьмется?

— Я…

— Тогда нельзя, — решительно ответил Рашевский.

— Это почему? — вскинулась Варя. — Я, то есть мы с Сергеем Владимировичем, оборудовали пункт номер два у Залитерной, и нас даже Кондратенко похвалил.

— Нельзя потому, что вы при каждом разрыве снаряда или бомбы будете бросать раненых и бежать разыскивать Сергея Владимировича, — ответил Рашевский. — Он тоже будет беспокоиться о вас.

— Он обо мне и не думает! Если бы это было так — он не согласился бы пойти сюда на минную работу.

— А записку забыли? — опросил Звонарев.

— Один раз в счет не идет…

Звонарев и Рязанов проводили гостей за мост и вернулись в каземат. Мокриевича уже не было. Карамышеву было дано задание организовать вылазку, и он, пользуясь темнотой, пытался найти наиболее удобный путь для выхода с форта.

— Надеюсь, вы на меня не в претензии, Сергей Владимирович, за те небольшие шероховатости, которые сегодня имели место, — проговорил Рязанов, почувствовавший необыкновенное расположение к прапорщику после разговора с Рашевским.

Звонарев буркнул что-то неопределенное и откланялся. Он решил ночевать сегодня не в офицерском каземате, а в капонире, около места работ. Там он застал своих солдат за ужином. В бачке плавали несколько бобов и разваренная картошка.

— От такой еды никакой силы не может быть у человека. Бурда да в придачу китайская чумиза, — ворчал Блохин. — Скорей бы попасть к себе на Залитерную!

— Ничего удивительного, если солдаты болеют от такой пищи, — проговорил прапорщик.

— Мы для себя займем этот каземат, Пусть он будет нашим, артиллерийским, — решил после еды Блохин. — А ну, пехтура, вались отсюда и забирай с собой всех своих вшей, — обернулся он к стрелкам, толпившимся вокруг.

— У тебя, что ль, их нет? — обиделся один из стрелков.

— Есть, как не быть, да другого фасона — антиллерийского образца тысяча восемьсот семьдесят седьмого года.

— Что же, они не кусаются, что ли?

— Нас не трогают, а пехоцких загрызают до смерти, — зубоскалил Блохин.

Утомленные за день Звонарев и Блохин задремали на охапке гаоляна, брошенной на пол. Прапорщик вспомнил Варю, ее сегодняшнее неподдельное волнение и остро почувствовал, как прочно она уже вошла в его жизнь, эта славная, так привязавшаяся к нему девушка.

«Скорее бы кончилась война, тогда можно будет и попытать счастья в семейной жизни», — со вздохом подумал Звонарев, погружаясь в глубокий сон. Около полуночи прапорщик проснулся от холода и пошел посмотреть, что делается на месте работ. Два сапера и два стрелка под руководством Лебедкина усердно рыли колодец, углубляя галерею, и в мешках выносили землю. В забитом конце туннеля чуть прослушивались стуки японцев, ведущих подкоп.

«Надо возможно скорее выяснить направление и характер их работ», — подумал Звонарев, входя в капонир. Он поделился своими соображениями с солдатами.

— Пойдем, Сергей Владимирович, сами на разведку, — предложил Блохин, тоже очнувшийся от сна. — Сейчас ночь, темно, постараемся пробраться к японцу в гости. Быть может, и узнаем кое-что.

Оставив Лебедкина за старшего, прапорщик вместе с Блохиным отправился к Рязанову. Капитан сидел за столом и пил водку. Перед ним стоял взволнованный Карамышев в испачканной землей шинели.

— Как хотите, Василий Петрович, а я больше туда не пойду. Японцы завели маленьких собак, очень чутких, которые сразу же начинают лаять, едва заслышат малейший шорох, и этим предупреждают о нашем приближении.

Звонарев сообщил о своем желании лично произвести разведку японских работ.

— Приветствую ваше намерение. Если вы руководите минными работами, вам и книги в руки. Не желаете ли выпить «русский флаг»?

Звонарев отказался, зато Карамышев с видимым наслаждением налил в стакан сначала водки, затем синий пипермент и сверху красный абрикотин. Не смешивающиеся между собой жидкости составили основные цвета русского флага, откуда и произошло название напитка.

Проглотив одним глотком стакан, поручик сразу побагровел.

— Может быть, вы теперь рискнете повторить вылазку вместе с прапорщиком? — спросил Рязанов, усмехаясь в усы.

— Нет, сегодня я уже достаточно наигрался в жмурки со смертью. Отложим до завтра. Я немного прилягу. — И через мгновение поручик храпел на весь каземат.

Рязанов молча пил водку.

— Пройдемте по форту, — предложил он Звонареву.

Они спустились из офицерского каземата в расположенный внизу пустой пороховой погреб, а затем попали в нижний этаж горжевой казармы. Прикрытый верхним этажом, землею и прослойкой камней, он являлся самым защищенным убежищем на форту.

Едва они открыли дверь, как им в нос ударил крепкий запах йодоформа, карболки и еще каких-то лекарств. К этому примешивался обычный солдатский дух — пота и немытого тела. Первое, что они увидели, войдя внутрь, было несколько трупов, лежащих на нарах.

— Убрать, пока не завоняли, — распорядился Рязанов.

Рядом с убитыми лежало человек десять раненых.

Санитары поили их водой, подбинтовывали раны и по возможности старались подбодрить своих пациентов. В воздухе плавали облака густого махорочного дыма, который раздражал глаза и горло. Керосиновые лампочки тускло светили.

— Открыть дверь, проветрить! Накурили так, что дышать невозможно, — распорядился Рязанов.

Звонарев обратил внимание на то, что многие солдаты были полураздеты.

— Как же они выскочат по тревоге? — спросил он.

— Здесь помещается резервная полурота. Она вызывается не сразу, поэтому у солдат будет время одеться, — пояснил капитан.

В конце казармы был устроен склад бомбочек. Несколько сот их лежало прямо под нарами, на которых лежали солдаты. Тут же стояли цинковые ящики с ружейными патронами.

— Почему все это находится здесь, а не в пороховом погребе? — удивился Звонарев.

— Покорно благодарю! Погреб помещается рядом с нашим казематом. Стоит одному снаряду попасть в него, и мы взлетим на воздух, а тут и более укрыто, и при взрыве пострадает солдатня, а не мы, — спокойно ответил капитан.

Обойдя нижний этаж, они по лестнице поднялись вверх. Тут картина была несколько иная. Солдаты сидели или лежали на нарах с винтовками, почти никто не спал. В любую минуту вся рота могла выйти с оружием в руках. Около входа стояли приготовленные к действию пулеметы с вдетыми лентами. Рядом дремали пулеметчики. При появлении офицеров солдаты вскочили и вытянулись. Рязанов неторопливо прошел вдоль нар, осматривая стрелков.

Несколько глухих взрывов, донесшихся со стороны внутреннего дворика форта, отвлекли внимание капитана.

— Японец сегодня сильно волнуется с самого вечера, как бы не полез на штурм, — забеспокоился Рязанов.

— Он, ваше высокоблагородие, слышит, как мы роемся под землей, и трусит, что его могут взорвать. Со страху и бомбочки бросает, — вмешался Блохин.

— Я вернусь в свой каземат, — проговорил капитан, — вас же попрошу понаблюдать с брустверов, что делается у противника.

Звонарев повиновался. На дворе было очень темно. Низко нависли тяжелые тучи, шел нудный осенний дождь, сквозь который с трудом пробивались лучи прожекторов.

Когда глаза привыкли к темноте, прапорщик различил фигуры часовых, припавших к бойницам. Несмотря на темноту, ружейная перестрелка не замолкала ни на минуту.

— Берегись! — крикнул Блохин и толкнул Звонарева за прикрытие. Почти тотчас блеснул яркий огонь и грохнул взрыв ручной гранаты.

Поднявшись затем на бруствер, Звонарев и Блохин стали вглядываться в окружающую темноту. За пеленой дождя японские окопы едва выступали чуть заметной полоской. На ней то здесь, то там вспыхивали на мгновение огоньки ружейных выстрелов.

— Вот бы сейчас пойти в разведку, — проговорил Блохин.

— Завязнешь в грязи и заплутаешься в темноте, — возразил Звонарев.

— Никак нет! В такую погоду только и ползать к японцу в гости. Давайте сходим сейчас на укрытый ход, — предложил он. — Там до врага рукой подать: может, что ежели и не увидим, то услышим.

Звонарев замялся. Укрытый ход представлял собой узенькую, в аршин шириной, тропинку, которая шла по наружному краю рва вдоль крыши контрэскарпной галереи. Даже днем там легко было оступиться и упасть с трехсаженной высоты в ров. Теперь же двигаться но нему было во много раз опаснее. С наступлением темноты здесь выставлялись часовые. Поколебавшись немного, он все же согласился. Они осторожно миновали дворик и зашли к Рязанову, которому сообщили свои наблюдения и планы.

— Желаю успеха, хотя и уверен в противном, — напутствовал их капитан.

Добираться до укрытого пути пришлось ощупью, на четвереньках. Их окликнул испуганный голос часового:

— Кто идет?

Узнав, кто идет и зачем, он вызвался проводить их до самого капонира.

Заметив движение, японцы открыли ружейный огонь и начали бросать бомбочки. Одна упала к самым ногам Звонарева. В темноте чуть заметной точкой тлел бикфордов шнур. Прапорщик остолбенел от ужаса. Еще мгновение, и фунтовый заряд пироксилина взорвется у его ног, убьет или искалечит на всю жизнь. Звонарев как зачарованный смотрел на тлеющий огонек, не двигаясь с места.

— Пошла дальше, — спокойно проговорил стрелок, сталкивая бомбочку в ров, где она тотчас же взорвалась.

Тут только прапорщик вполне осознал, какой опасности он только что избежал.

— Спасибо тебе, братец! — схватил он солдата за руку.

— Э, что, вашбродие! Пустое это. За ночь-то сколько их таких перекидаешь в ров, — неторопливо рассказывал стрелок.

Добравшись до крыши капонира, Звонарев хотел было высунуться и посмотреть вперед, но в это время луч японского прожектора остановился против этого места. Опять пришлось томительно ожидать, пока он сдвинется в сторону. Прапорщик стал дрожать от холода.

— Пошли назад, — предложил он Блохину.

— Подождем еще малость, Сергей Владимирович.

Сосчитаю до ста: коль прожектор не уйдет — поползем домой.

Не успел он просчитать и до пятидесяти, как луч угас и опять стало совершенно темно. Блохин мигом вскарабкался на бруствер и пополз вперед. Звонарев и двое часовых остались ожидать на месте. До японцев здесь было всего шагов тридцать. В тишине ясно слышался их гортанный говор, стук лопат, звяканье железа и тонкий, пискливый лай маленьких сторожевых собачонок.

— Ох, и вредные же они! За сто шагов русского человека чуют, а на своих не лают, — сообщил шепотом один из стрелков.

Прислушиваясь к разговору, Звонарев внимательно всматривался туда, где скрылся Блохин.

— А ну, потише, послушаем, что впереди делается, — остановил он солдат.

— Вы, вашбродь, не очень высовывайтесь, может я заметить, — предупреждали стрелки.

Вдруг впереди у японцев звонко залаяла собака.

— Почуяла, стерва, — буркнули в один голос солдаты. — Будет теперь баня.

После полуминутного молчания посыпались ружейные выстрелы, полетели бомбочки. Прапорщик и стрелки припали к самому брустверу.

— Пропал, черт рябой, — проговорил один из стрелков, имея в виду Блохина.

Переждав минуту, Звонарев все же рискнул на мгновение высунуться из-за бруствера и чуть не ударился лицом о сапоги ползущего назад Блохина. Солдат удивительно тихо и неслышно опустился на укрытый путь.

— Ничего не видел, а где работают — слышал: чуть правее нашего.

Прошло не меньше четверти часа, пока японцы наконец успокоились. За это время несколько бомбочек опять упали совсем рядом с прапорщиком, но он уже спокойно скидывал их в ров, где они и рвались.

— Надо придумать такую бомбочку, чтобы она взрывалась от удара, — заметил Блохин. — Пошли обратно. Сергей Владимирович. — И артиллеристы тихонько двинулись вдоль бруствера.

Рязанов крепко спал, положив голову на стол. Рядом с ним стоял недопитый стакан водки.

— Разрешите, вашбродь? — проговорил Блохин и, не дожидаясь ответа, опрокинул водку себе в рот. — Сразу веселее на сердце стало, — улыбнулся он.

Карамышев храпел на кровати. Прапорщик не захотел будить офицеров и вместе с Блохиным направился в капонир.

Проходя через казармы, Звонарев обратил внимание на то, что сегодня здесь почти никто не спал. Посреди на нарах сидел бородатый и уже не молодой солдат и рассказывал сказку. Стрелки — кто лежа, кто сидя — расположились вокруг и, дымя цигарками, внимательно слушали.

— Почему не спите? — обратился офицер к вскочившим при его появлении солдатам.

— Японец что-то больно разыгрался нынче. Все время бомбочки бросает. Как бы не полез на нас, — пояснил один из унтеров.

— Ну, пошли, Блохин, — заторопил Звонарев.

— Пехтура народ скучный — никакого тебе веселья нет у них в голове. То ли дело у нас: Белоногов споет — душа радуется, Заяц представит — живот от, смеха лопается, поручик рыжнет — так всего до печенок проберет! — разливался Блохин, идя за офицером.

В контрэскарпной галерее солдаты тоже бодрствовали у «остров, разложенных прямо на бетонном полу. Дым клубами плыл по потолку.

— Удивительное дело! Сегодня все офицеры спят, а солдаты глаз не смыкают, — сказал прапорщик.

— Держут форт, чтобы невзначай его японец не захватил.

— Об этом должны прежде всего беспокоиться командиры, а затем уж солдаты.

— Солдат сам обо всем подумает, — ему начальство совсем даже без надобности. Сказано — держи форт, они и держат его всем миром.

Работы в минных галереях шли полным ходом. Лебедкин распоряжался всем — и стрелками и саперами. Юркин помогал ему, объясняя, что и как надо делать. Солдаты беспрекословно их слушали, признав авторитет артиллеристов.

— С обеих гальдерей японцев слышно. В левой — справа, а в правой — слева. Видать, они роют между нашими, — доложил Лебедкин. — Отросток бы теперь дать ему напоперек.

Звонарев побывал в обеих галереях, послушал доносящиеся стуки и согласился с мнением Лебедкина.

— Завтра саперы начнут рыть боковую галерею, — сообщил он солдатам.

Было около трех часов утра, когда он наконец улегся на соломе рядом с уже храпевшим Блохиным.

Утром прибыл с несколькими саперами прапорщик минной роты Берг. Передав ему работу, Звонарев со своими артиллеристами зашагал на Залитерную. Тут только он почувствовал, как сильно устал морально и физически за десять дней, проведенных на втором форту.

После бани и крепкого сна Звонарев сразу даже не мог понять, где он находится. Не хотелось открывать глаза, во всем теле ощущалась приятная свежесть. Прапорщик прислушивался к полузаглушенным разговорам в блиндаже: как шмель, гудел Борейко, его то и дело перебивал чей-то прерывистый сердитый шепот. На столе позвякивала посуда. Извне глухо доносилась стрельба. Затем хлопнула дверь, и звонкий голос Васи возвестил:

— Тетя Харитина сейчас принесет подогретый обед!

— Тише ты, разбудишь Сергея Владимировича, — остановил его голос Вари.

— Не беда, если и проснется. Дрыхнет целый день без просыпу, — отозвался Борейко.

Звонарев открыл глаза и сладко зевнул.

— Агусеньки, Сереженька! — наклонился над ним поручик.

Вася громко засмеялся, за что и получил шлепок от своей строгой наставницы.

— Добрый вечер, Сергей Владимирович, — неожиданно приветствовала его Леля. — Ну-с, Борис Дмитриевич, пойдемте к столу, пусть наши голубки здесь на свободе поворкуют.

За обедом Варя потребовала подробного рассказа о событиях, происшедших на втором форту.

— Вы туда больше не вернетесь, — объявила она, протягивая прапорщику бумагу.

» Вы временно откомандировываетесь на форт номер три, — с удивлением читал Звонарев, — где вам надлежит организовать работу прожекторов. Начальник штаба капитан Степанов «.

— Как она к вам попала? — спросил он, подозрительно поглядывая на девушку.

— Шла мимо штаба, справилась у Степанова о вас. Узнав, что я иду к вам, он и всучил мне это послание.

— Это называется из огня да в полымя. На третьем форту еще беспокойнее, чем на втором. Его почти беспрерывно обстреливают одиннадцатидюймовыми бомбами.

— Тогда вы не идите на этот форт, пока не переговорите с Рашевским, — сразу забеспокоилась Варя.

— Наше дело маленькое, куда велят, туда и пойдем…

В дверь постучали, и вошла Харитина, в женском платье, повязанная платком.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович, — приветствовала она прапорщика. — Вы будто похудели на форту.

— Здравствуйте, Харитина. Решили перейти в свое природное положение?

— Попробую; а может, и опять в окопы потянет.

— А Шметилло где?

— Капитан находятся на укреплении номер три. И меня туда звали, да я здесь на Залитерной застряла.

— Это все наш сказочник Ярцев виноват.

— Ой, что вы! — густо покраснела молодая женщина. — Он тут совсем ни при чем. Мне поручик приглянулся. Высокие они, такие видные. Сердце у них ясное, чистое, а что пьет — не беда. Кто же из мужиков-то не пьет, — убежденно проговорила Харитина. — Пойдем-ка со мной, сынок, — позвала она Васю. — Я тебя малость причешу, а то смотри, какой ты стал вихрастый.

Вскоре после их ухода в блиндаж торопливо постучался Родионов. Его обычно спокойное и суровое лицо выражало сильное волнение.

— Нельзя ли вас попросить к нам в блиндаж, сестрица? — обратился он к Варе. — Надо перевязать раненого.

— Сергей Владимирович, где бинты? — вскочила Варя.

— Что случилось? — торопливо спросил Звонарев, накидывая шинель.

— Блохин, черт пьяный, сказочника изувечил, — сердито ответил фейерверкер. — Как пришел утром с форта и узнал, что Харитина проводит с Ярцевым все время, так и начал к тому приставать. А сейчас явился откудато пьяный и сразу полез в драку. Ярцев, обороняясь, хватил его табуреткой по башке, а тот, варначья душа, японским тесаком сказочнику голову рассек.

— Блохина немедленно связать и посадить под арест.

— Скрутили уж. Здоровый он, впятером едва осилили. Пришлось даже малость прикладом стукнуть.

В крайнем блиндаже на нарах лежал с окровавленной повязкой на голове Ярцев. Около него плакала, утирая слезы концами головного платка, Харитина.

— Егорушка, соколик ты мой ненаглядный! За что тебя злодей убил-покалечил, — причитала она.

Варя вместе с Мельниковым начала перебинтовывать раненого. Слева над ухом зияла большая резаная рана.

— Черепные кости целы. Рана неопасная, поверхностная, — обернулась Варя к Звонареву. — Его надо сейчас же на подводе отправить в госпиталь с моей запиской. Пусть положат в мою палату на полу. Завтра я его устрою как следует.

Пришедшему Борейко Звонарев и Родионов подробно доложили о случившемся.

— Придется Харитину с батареи убрать. Пока она никому предпочтения не давала — все шло хорошо, а как предпочла сказочника-все остальные просто с ума посходили. Крики, брань, драки… Возьмите ее к себе в госпиталь, — обернулся он к Варе.

— Не знаю, захочет ли она, — неуверенно заметила Варя.

— Здесь я ее держать больше не стану. Готов командовать тысячей мужчин, но ни одной бабой командовать не хочу.

— Бабой! Грубиян вы этакий, — возмутилась Варя.

Вскоре раненого отправили в госпиталь с Харитиной, Лелей и Васей. Борейко приказал держать Блохина связанным до утра.

Варя и Звонарев отправились в штаб Кондратенко. Было уже совсем темно. По чуть заметной во тьме дороге, все время спотыкаясь и поддерживая на ходу друг друга, они добрались до места.

— Мы пришли спросить, нужно ли Сергею Владимировичу отправляться завтра на форт номер три, — обратилась Варя к встретившему их Науменко.

— Приказ касается прапорщика Звонарева и совсем не обязателен для вас, мадемуазель, — шутливо ответил ей подполковник. Затем он в двух словах объяснил Звонареву задание.

— Я тоже буду проситься на форт номер три, на перевязочный пункт к доктору Авророву, — проговорила Варя.

— Заранее предупреждаю, что вам в этом будет отказано.

Прапорщик пошел проводить Варю в госпиталь

— Как здоровье Сахарова? — спросил Звонарев, когда они проходили мимо больницы Красного Креста

— Представьте, выскочил. Тиф принял лизисную форму, температура спадала постепенно, и он на пути к полному выздоровлению. Давайте зайдем к нему.

— Не поздно сейчас?

— Со мной пропустят в любое время.

Сахарова они застали в одиночной палате дремлющим. Он сильно осунулся. Варя осторожно потрогала его руку. Она была влажная и холодная. Не желая его беспокоить, они тотчас вышли. В коридоре они неожиданно встретились с Гантимуровым. Князь любезно раскланялся и сообщил, что он принес Сахарову лимоны.

— Он опит, его нельзя будить, — предупредила девушка.

— Я на одну секунду, только положу их к нему на стол. — И Гантимуров вошел в палату.

Он тихонько подошел к больному и окликнул его. Капитан не ответил. Поручик оглянулся. Взгляд его упал на плохо закрытую форточку. Гантимуров подошел к окну, широко распахнул ее. Струя сырого, холодного воздуха сразу ударила в больного. Князь поспешно вышел, старательно прикрыв за собой дверь. На его лице появилось выражение злобного торжества. В вестибюле он нагнал Варю и Звонарева, еще раз учтиво с ними раскланялся и скрылся за дверью.

— Как ни верти, Блохин, выходишь ты сволочью, — сурово говорил Борейко, сердито глядя на стоявшего перед ним солдата. — Посмотри на свою рожу — черт на ней в свайку играл! Голос у тебя грубый — лаешь, а не говоришь. Двух слов без площадной брани не выговоришь. Куда тебе до сказочника! Тот и лицом чист, и голосом тих, и речь у него ласковая. Конечно, он, а не ты пришелся Харитине по нраву.

Блохин глубоко вздохнул. При этом его изувеченное в драке лицо страшно перекосилось.

— Я, вашбродие, у ней попрошу прощенья, что Ярцева попортил.

— Чтобы она тебя огрела по башке поленом? Дело не в том. Как мог ты кинуться с оружием на своего же брата солдата? И из-за чего? Бабу не поделили?

Борейко говорил необычно для него спокойно, с грустью глядя на Блохина.

— Сегодня из-за бабы сказочника порезал, завтра еще кого-нибудь пристукнешь. Нам на батарее таких солдат не надо. Откомандирую я тебя на минные работы на форт номер два. Баб там и близко нет, — авось башка твоя проветрится. Я спрашивал солдат, что с тобой делать. Они так и просят — пусть уходит, может, одумается. Такой разбойник, что своих калечит, нам не нужен.

Блохин побагровел и прерывающимся от волнения голосом спросил:

— Неужто насовсем от себя гоните, вашбродь?

— Сейчас — да, а там видно будет, как дело пойдет.

— Вашбродь, что я за проклятущий такой, что со мной никто и знаться не хочет? Разрешите хоть с прапорщиком быть…

— Спроси об этом у него. Возьмет — будешь, не возьмет — значит, и ему поперек горла стал. Так-то, брат Филя. Проштрафился — иди замаливай грехи. По закону я должен был отдать тебя под суд.

— Так, может, потом и обратно возьмете? — с надеждой в голосе спросил солдат.

— Хорошего человека отчего не взять, а дряни нам не надо. — И поручик отошел.

Через пять минут Блохин с узелком под мышкой уходил с батареи. Солдаты, сумрачные, молчаливые, старались на него не глядеть, даже когда он заговаривал с кем-нибудь.

— Прощайте, братцы, да не поминайте лихом, коль смерть приму на форту…

Никто ему не ответил.

— А жаль Блоху. Парень он не плохой, — неожиданно обернулся Борейко к Родионову.

— Проучить его, Борис Дмитрич, надо, чтобы на всю жизнь запомнил, — ответил фейерверкер.

Глава третья

Через несколько дней Звонарев получил приказ отправиться на форт номер три.

Около штаба Восточного фронта он застал роту» баянцев «, пришедшую в резерв. Моряки в черных бушлатах, высоких сапогах, с винтовками и подсумками своим видом напоминали больше морскую пехоту, чем матросов. Командовал ими Павлик Сойманов. Поздоровавшись с ним, прапорщик справился, зачем здесь моряки.

— Прибыли на помощь форту номер три и укреплению номер три. К вечеру должны будем сменить в них часть гарнизона. Пока же стоим неизвестно зачем, — жаловался лейтенант.

В свою очередь, прапорщик рассказал ему о своем назначении на третий форт.

— Значит, вместе будем! — обрадовался Сойманов.

Появление Фока верхом на лошади заставило их отойти к своим частям.

— Здорово, матросня! — приветствовал моряков генерал, прибавив при этом, как всегда, матерщину.

Моряки рявкнули что-то похожее на ответную брань. Но Фок только добродушно улыбнулся и тут же завернул несколько совершенно нецензурных выражений, вызвавших громкий смех среди солдат и матросов. Довольный произведенным эффектом. Фок слез с лошади и, подозвав офицеров, вошел с ними в штабной блиндаж. Надеин и Степанов поднялись ему навстречу.

— Генерал Стессель приказал мне подробно ознакомиться с положением на вашем участке и обо всем доложить ему, — проговорил Фок, пожимая им руки.

— Шлушаюшь, — прошамкал Надеин. — Капитан Штепанов шейчаш вше доложит вашему превошходительштву.

Начальник штаба подошел к карте и подробно стал объяснять, что происходит на каждом форту и батарее.

— Выходит, что японцы присосались к фортам второму и третьему и укреплению номер три. Сколько же времени они, по-вашему, смогут еще продержаться? — спросил Фок, делая заметки в записной книжке.

— Ждавать их я не шобираюшь, — отрезал Надеин, но Фок на него даже не посмотрел, ожидая ответа Степанова.

— Я вполне разделяю мнение его превосходительства, — ответил капитан.

— Нет таких крепостей, которые не сдавались бы, тем более нет таких фортов. Нужно заранее определить срок ее возможной обороны и своевременно подготовиться к ее очищению.

— Шрок обороны иштечет тогда, когда на форту не оштанетшя жащитников. Пока я жив, форты жданы не буду ешли мне даже это прикажут! — разволновался старик, тряся от возбуждения своей длинной белой бородой.

— Надо, Митрофан Александрович, всегда исходить из реального соотношения сил, а не из личных побуждений и чувств. Мне тоже совсем не хочется, чтобы форты были сданы, но предусмотреть эту возможность необходимо.

— Генерал Кондратенко больше заботится об укреплении фортов, чем о сроке их сдачи, — заметил чуть насмешливо Степанов.

— Надоел мне этот умник! В Артуре сложилось мнение, которое, к сожалению, разделяет даже Стессель, что Кондратенко все знает, все может и, кроме него, в крепости нет ни одного толкового человека. По-моему же, он приносит больше вреда, чем пользы. Возьмите, например, избыток солдат в окопах. Зачем это? Это ведет только к излишним потерям. Зря льется солдатская кровь. Если война затянется и через месяц Куропаткин не будет у Цзинджоу, то Артур обречен на капитуляцию

— Ошобенно при наличии таких генералов, как ваше превошходительштво, — не утерпел Надеин.

— Вы, очевидно, переутомлены от слишком долгого пребывания на позициях, и вам следует отдохнуть, — спокойно, не повышая голоса, чуть поблескивая своими холодными серо-голубымч глазами, ответил Фок.

— Пока у меня ешть шилы, буду нешти шлужбу его величештва.

— Итак, господа, я хотел бы, чтобы вы продумали вопрос о пределе обороны атакованных фортов и в письменной форме доставили генералу Стесселю ваши соображения.

— Прошу предштавить и этот приказ в пишьменной форме, — потребовал Надеин.

— Сегодня же получите.

— Тогда и подумаем, што нам с ним делать, а равно и ш теми генералами, которые отдают такие прикажания! — весь трясся от негодования Надеин.

— Вредно так волноваться в ваши почтенные годы, — с издевкой проговорил Фок, поднимаясь со стула.

Через минуту он уже трусил мелкой рысцой, направляясь в тыл.

Степанов бегло ознакомил Звонарева с положением на форту и попросил его вечеров прийти с докладом в штаб.

— Вообще я считаю ваше постоянное пребывание на фортах ненужным. Вы — инструктор, а не офицер гарнизона, поэтому вы должны ночевать при штабе. Пока желаю счастливого пути, — пожал ему руку капитан.

Воспользовавшись некоторым затишьем, Звонарев и Сойманов напрямик пошли к форту. Военная дорога здесь шла узкой лощиной почти до самого форта, который возвышался на крутой каменистой сопке.

Комендант форта штабс-капитан Булганов, подвижной, веселый человек лет тридцати, приветливо встретил гостей и провел их в конец казармы, где за занавеской он расположился с двумя младшими офицерами и ветеринарным врачом Авроровым. Доктор заведовал на форту перевязочным пунктом.

— Правда, воздух у нас не лучше, чем в остальной казарме, и далеко не спокойно, зато нижние чины всегда у меня на глазах, а мы — у них. Это обеспечивает непосредственную и постоянную связь с ними, что очень важно в военное время, — пояснил он Сойманову и Звонареву. — Прошу закусить чем бог послал, — не то конинкой, не то ослятинкой. Отдельной кухни от солдат у нас нет, питаемся из общего котла.

— И жестоко страдаем желудками, — докончил Авроров.

— Вода, правда, у нас привозится из города в бочках и часто бывает несвежая, от этого болеем и мы и солдаты, но улучшить водоснабжение все же не удается, — продолжал капитан.

Узнав о цели визита своих гостей, он предложил вместе пойти осмотреть форт.

— Пока он еще не окончательно разбит одиннадцатидюймовыми бомбами. Вчера, сволочи, десять снарядов влепили, засыпали наполовину левый ров, отбили угол капонира, разрушили горжевой бруствер. Мы всю ночь провозились потом с починкой.

Следуя за Булгановым вдоль казармы, Звонарев обратил внимание на то, что при проходе офицеров солдаты продолжали спокойно сидеть и заниматься своими делами. Некоторые из них подходили к командиру с различными вопросами. Капитан держался с ними просто, шутил, хлопал по плечу и шел дальше. Заметили это и прибывшие с Звонаревым солдаты.

— Комендант-то здесь не очень форсистый, вроде нашего поручика, не то что на втором форту, — говорили они.

Из казармы, по короткой потерне, они вышли во внутренний дворик форта и оказались перед четырехорудийной батареей шестидюймовых пушек, примыкавшей к правому брустверу. Одно из орудий было подбито и лежало на боку. Артиллеристов не было видно.

— С час тому назад попали, — указал Булганов на лежавшую на земле пушку.

— И все потому, что она стоит открыто, — вставил

Сойманов. — На Скалистом кряже, где мы, моряки, строим новые батареи, все орудия устанавливаются на обратных скатах.

— Наконец-то за ум взялось ваше начальство, — отозвался Звонарев.

Из бокового блиндажа батареи появился молодой поручик Соломонов, которого Звонарев раньше встречал на цзинджоуских позициях. Раненный в ногу на батарее литеры Б во время августовских боев, он и сейчас еще ходил с палочкой.

— Привет артурскому Архимеду, — поздоровался он с прапорщиком. — Ваше появление у нас сразу же подняло мой слабеющий дух. Не желаете ли заглянуть ко мне в келью?

— Мы, Александр Александрович, сейчас заняты и зайдем к вам на обратном пути, — ответил за Звонарева капитан. — Лихой артиллерист, но любит заложить за галстук, — заметил он, когда они отошли от батареи.

Внутренний дворик вдоль и поперек был загроможден траверсами из мешков для предохранения от пуль и осколков.

— Нас обстреливают с трех сторон. Брустверы недостаточно высоки, поэтому и приходится так загромождать внутренность форта, — пояснил Булганов.

Офицеры подошли к входу в бетонную потерну, ведущую в капонир, расположенный в переднем рву. Потерна проходила через передний бруствер и спускалась под дном рва. У входа в нее стояли противоштурмовые пушки и пулеметы, приготовленные к быстрому выдвижению на валы форта при атаке. Обслуживались они матросами с» Пересвета «, которые помещались в небольшом каземате рядом. Миновав слабо освещенную потерну, офицеры попали в капонир.

В отличие от второго форта, он был приспособлен для ружейно-пулеметной обороны и поэтому имел только узкие стрелковые бойницы. Они пропускали настолько мало света, что внутри капонира царил полумрак. Присмотревшись, Звонарев увидел нескольких матросов и стрелков. Некоторые стояли, приложив ухо к задней стенке капонира.

— Слышно что-нибудь? — справился Булганов.

— Так точно. Постучит, постучит и перестанет, — ответил один из них.

— Какой здесь грунт? — поинтересовался прапорщик, прижав ухо к стене.

— Сплошь скала, и притом такая твердая, что лом — и тот часто не берет, не говоря уже о кирках и лопатах.

— До японцев, по-моему, не меньше двадцати пяти — тридцати саженей, если судить по силе доносящихся ЗВУКОВ.

— Они свою траншею ведут как раз на таком расстоянии.

— Раз так, то трудно определенно сказать, роют ли они траншею или ведут минную галерею, — решил Звонарев. — Все же следует незамедлительно приступить к противоминным работам. Крепления стен и крыши у вас, конечно, не потребуется. Я сейчас могу наметить и места для минных галерей, — предложил он.

Капитан вытащил план форта, на котором были нанесены линии японских траншей. При взгляде на карту стало очевидным их стремление возможно скорее продвинуться именно к капониру. В ближайшем будущем должна была начаться подземная борьба в непосредственной близости к форту.

— Не следовало допускать занятия японцами передних окопов, — заметил Звонарев, — теперь они оттуда легко могут опередить нас в продвижении под землей. Минная же галерея в непосредственной близости от капонира потеряет свой смысл.

— Это почему?

— Ведя подземные работы, мы стремимся подойти под противника и взорвать его. Вблизи же от стен капонира такой взрыв будет опасен прежде всего для нас, так как может разрушить капонир, — пояснил Звонарев.

— Быть может, уже и поздно начинать работы?

— О нет, время еще не упущено, но мешкать, конечно, не следует.

— Сейчас же пришлю сюда стрелков для работ. Саперов у меня нет.

— Со мной пришли два артиллериста, которые уже знакомы с ведением минных галерей. Они и будут руководить стрелками.

— Я могу прислать матросов. Среди них имеются шахтеры, — предложил Сойманов.

— Вот и отлично. Общее руководство возьмет на себя прапорщик Звонарев, в помощь вам я прикомандирую своего» фендрика «, а сам перееду из казарм в помещение при входе в потерну. Оттуда мне будет близко до любого места форта.

— Но зато не очень удобно и весьма беспокойно, — заметил прапорщик.

— На войне с этим считаться не приходится. Очень признателен вам, господа, за все указания, — пожал руки гостям Булганов. — Заходил сюда вчера саперный поручик Мокриевич, — мямлил, мямлил, так ни с чем и ушел.

Подозвав солдат и матросов с» Баяна «, Звонарев подробно разъяснил им, как приступить к работам, что надо делать и чего следует опасаться. Булганов тоже слушал и старательно делал заметки.

— Если вас и не окажется на форту, я сам все растолкую солдатам, — улыбнулся он. — Пока на фронте тихо, давайте-ка полюбуемся на панораму, открывающуюся с нашего богом спасаемого форта.

— Надо думать, что помимо господа бога и гарнизон принимает в этом некоторое участие, — вставил Сойманов.

Все направились к выходу из капонира, сталкиваясь в полутемных узких переходах. Едва успели они выйти на дворик, как раздалось хорошо знакомое шипенье одиннадцатидюймовых бомб.

— Наша! — крикнул Булганов и, схватив за руки Звонарева и Сойманова, бросился обратно в потерну.

Едва они скрылись в ней, как на дворе взвились два огромных столба дыма, сопровождаемые страшным грохотом. Тысячи осколков и камней с визгом разлетелись во все стороны. Сойманов упал на землю, а капитан налетел на пулемет и сильно расшиб колено. Матросы и артиллеристы, не успевшие еще выбраться из потерны, побежали назад в капонир. Когда наконец офицеры пришли в себя и вновь выглянули наружу, они увидели, что левый боковой бруствер снесен почти наполовину, а сложенные из мешков траверсы разметаны по всему внутреннему дворику форта.

Свист новых снарядов заставил всех вернуться в потерну и переждать здесь обстрел. Снаряды с ревом взрывались, уничтожая все вокруг и до основания сотрясая весь форт.

— Пронеси, господи, и помилуй, — набожно крестились солдаты при каждом новом взрыве.

— Это, пожалуй, будет почище морского боя. Там дистанция до цели все время меняется, и поэтому попасть гораздо труднее, а тут и батарея и цель неподвижны, — можно все снаряды класть чуть ли не в одну точку, — заметил Сойманов.

— По-видимому, к третьему форту пристрелялись сразу несколько батарей и теперь решили его смести с лица земли, — проговорил Звонарев.

Он с опаской поглядывал вверх на свод потерны, откуда сыпалась бетонная пыль.

— Ты боишься, что потерна завалится? — спросил его Сойманов. — Я думаю, она рассчитана с большим запасом прочности.

— На обстрел шестидюймовыми снарядами, а не одиннадцатидюймовыми, — пояснил прапорщик. — Эти могут свободно пронизать любое перекрытие на форту.

— Я этого и не подозревал. Значит, мы фактически совершенно беззащитны! — испуганно вскочил Булганов. — О чем же вы, инженеры, думали, когда строили форты? За это всех вас надо отправить в Сибирь на каторгу или просто расстрелять!

— От этого форты прочнее не станут, — философски заметил Сойманов.

— Надо немедленно же принять меры к усилению бетонных перекрытий!..

Яркий сноп огня у входа в потерну заставил всех броситься на землю. Раздался страшный грохот, посыпались целые глыбы бетона. Булганов пронзительно вскрикнул и сразу умолк. Несколько небольших бетонных осколков ударили Звонарева по голове, но папаха предохранила его от ранения. Рядом с ним Сойманов отряхивался, вставая на ноги. В группе матросов и солдат кто-то громко стонал.

— Капитан-то наш убит или только обмер от страха? — чуть иронически справился лейтенант, наклоняясь к Булганову. — Кажись, жив, только малость животом приболел, — потянул он воздух носом.

— У меня началась тифозная дизентерия, — охая, поднимался комендант форта.

Звонарев обернулся к солдатам. В темноте можно было разобрать лежавшую на земле фигуру. Чиркнув спичкой, прапорщик нагнулся к раненому и в ужасе отпрянул. Большой осколок снаряда врезался в лицо матросу, превратив его в кашу.

— Аминь! — сказал Сойманов, снимая фуражку.

— Аминь! — как эхо отозвались солдаты и матросы.

Капитан приказал послать за носилками, и тут только все увидели, что вход в потерну был завален обломками бетона с землей.

— Попали в ловушку, черт возьми! — проговорил

Сойманов.

Звонарев подошел к засыпанному месту. Проход был завален до самого верха. Ни лопат, ни кирок под руками не оказалось. Надо было вручную разгребать землю и разбирать камни.

— Аида, ребята, разбирать завал, — обернулся Звонарев к солдатам и, показывая пример, начал вытаскивать камни.

С десяток рук сразу же потянулось за ним. Работа двигалась медленно. Несколько новых взрывов поблизости увеличили обрушение свода. Прошло добрых полтора часа, пока наконец показался дневной свет. Капитан успел вылезти наружу, когда со стороны тыловой казармы показался десяток-другой стрелков с кирками и лопатами, предводительствуемых доктором Авроровым.

— Где же офицеры? Почему они не сразу пришли к нам на помощь? — накинулся на врача Булганов.

— В горжу тоже были попадания снарядов. Ранены подпоручики Жилин и Турсхий. Убито десять солдат, а ранено свыше тридцати. Я едва успел перевязать, — сообщал Авроров.

— Это возмутительное безобразие! Вы начали оказывать помощь солдатам и забыли о коменданте! Что делал артиллерийский поручик Соломонов?

— Пьян, пришлось ему дать нашатырного спирта, чтобы он хоть немного пришел в себя.

— Под суд! Расстреляю! — бешено орал капитан, наседая на врача.

— Наша! — вдруг крикнул Сойманов и кинулся бежать к казарме.

Забыв обо всем, капитан бросился за ним. Звонарев прислушался, но знакомого свиста снаряда не было слышно, и он не торопясь пошел по дворику.

— Лейтенанту с перепугу все время мерещатся выстрелы из мортир, — усмехнулся один из артиллеристов.

— И выходит, что ты совсем дурак, — вступился за своего офицера матрос с» Баяна «. — Лейтенант нарочно крикнули, чтобы капитан поскорее убрался отсюда.

Веселое и хитрое выражение лица Сойманова, поджидавшего Звонарева у казармы, подтвердило правоту этих слов.

— Здорово я разыграл этого капитаншу! Мигом смылся и прямо в уборную! — хохотал Сойманов.

— Вы, что ли, господин доктор, будете руководить работами по восстановлению потерны? — спросил у Авророва прапорщик.

— Стрелки и без меня это сделают. Я иду к раненым. Среди них есть тяжелые. Трудно одному здесь работать, так как никто не решается поселиться вместе со мной. Уйти же зазорно, — сам сюда напросился.

— Хотите, пришлю к вам сестрицу? — неожиданно для самого себя предложил Звонарев, вспомнив о Варе.

— Дайте мне лучше двух толковых санитаров. За это я вам скажу большое спасибо, а от сестричек-благодарю, отказываюсь! — замахал руками Авроров.

Звонарев почувствовал облегчение. Теперь он был гарантирован, что Варя сюда не попадет. Сегодняшний обстрел показал ему, как опасно пребывание на этом выдвинутом вперед форту.

Воспользовавшись наступившим затишьем, он поднялся на барбет и выглянул за бруствер. По берегу реки Лунхе вилось разрушенное местами полотно железной дороги. Насыпь ее служила прикрытием для японских ходов сообщения. Левее, на соседней горушке, чернели валы укрепления. Между ним и фортом лежала глубокая лощина, преграждаемая расположенной несколько сзади, за Китайской стенной, Курганной батареей. Справа торчали развалины капонира. Еще дальше можно было разглядеть и форт номер два. Последний был гораздо лучше применен к местности, чем третий форт.

» Молодчина Кондратенко, — подумал Звонарев, — талантливо использовал рельеф для целей обороны «.

Прямо в тылу возвышался, доминируя над всеми фортами и укреплениями района, скалистый утес — обычный наблюдательный пункт Кондратенко, почти беспрерывно обстреливаемый японцами.

В непосредственной близости от рвов, на самом гласисе форта, темнели два ряда японских окопов. Звонарев не замедлил привлечь внимание японцев, по нему сделали несколько выстрелов. Прапорщик сошел вниз и направился в казарму.

В горжевом рву, как муравьи в развороченном муравейнике, толпились солдаты, исправляя причиненные бомбардировкой разрушения. Булганов, весело покрикивая, бегал между ними. Он уже успел успокоиться, но ласковое, дружеское обращение с солдатами на этот раз показалось Звонареву неискренним.

— Шевелись, дружочки! Надуем японца, чтобы к утру все опять было в прежнем виде. Он разбивает, а мы восстанавливаем. Ему это скоро надоест, и он уйдет от Артура, — говорил Булганов.

Верили солдаты ему или нет, прапорщик понять не мог, но работали они дружно. Комендант попросил Звонарева и Сойманова остаться до прибытия на форт офицеров взамен выбывших из строя.

Было далеко за полночь, когда Звонарев вернулся в штаб. Кроме дежурных телефонистов, все спали. Наскоро поужинав холодной кониной и горячим чаем из термоса, Звонарев, не раздеваясь, улегся на свою раскладушку.

— Прошу вас, ваше превосходительство, сегодня же сдать все дела генералу Горбатовскому, — сердито приказал Стессель.

— Шлушаюшь, — дрожащим от волнения голосом ответил Надеин, стоявший около генерал-адъютантской лошади.

— Вам, Митрофан Александрович, надо хорошенько отдохнуть. Посмотрите, на что вы стали похожи — похудели, осунулись, мешки под глазами. Как вы не крепитесь и ни храбритесь, а годы берут свое, — уже гораздо мягче проговорил Стессель.

— Отдыхать будем, ваше превошходительштво, в могиле. Ежели я уже не пригоден жа штароштью для командования вшем фронтом, то ражрешите мне принять хотя бы роту в первой линии, ш ней я авошь еще шправлюшь, — просил Надеин, глядя слезящимися глазами на монументально восседавшего на коне Стесселя.

— Что вы, у меня этого и в мыслях не было, Митрофан Александрович! Поживите в городе неделю-другую, отоспитесь, сходите в баньку, — старался успокой гь старика генерал-адъютант.

— Как милошти, прошу у вашего превошходительштва оштатьша на фронте вмеште ш шолдатами на любой должиошти — хоть шанитаром или кашеваром.

— Какой же вы упрямец, Митрофан Александрович. Жена, узнав, что вы будете в Артуре, велела мне передать вам приглашение на обед на завтра.

— Премного благодарен матушке Вере Алекшеевне жа штоль милоштивое внимание ко мне. Прошу передать ей мою глубокую прижнательношть.

— Сейчас сюда прибудет генерал Горбатовскии, а вы отправитесь в мое распоряжение, — теряя терпение, повторил приказание Стессель. — Мои адъютанты все разосланы по фортам. Просьба откомандировать в мое распоряжение на сегодня одного из чинов вашего штаба.

— Шлушаюшь! — ответил Надеин. — Федор Вашильевич, кого бы мы отдали беж ущерба для дела? — обратился он к Степанову.

— Прапорщика Звонарева. Собирайтесь поживей, молодой человек, и отправляйтесь сопровождать генераладъютанта. Возьмите мою лошадь, а то она сильно застоялась.

Через десять минут прапорщик уже ехал в свите генерал-адъютанта, неторопливо следовавшего по улицам

Старого города. Густой туман мешал японцам, и они ограничивались обстрелом наудачу города и порта.

— Мерзейшая погода, — ежился Стессель. — Хорошо только, что япошата молчат и наши артурцы смогут немного отдохнуть от обстрела

Свернув влево, они выехали на Пушкинскую улицу.

Почти все дома в Старом городе были разрушены. Только почтовая контора еще уцелела. На Пушкинской улице виднелись развалины нескольких домов — магазина и склада Чурина, городской читальни, типографии газеты» Новый край»и других. Возле разрушенного здания типографии уныло бродил редактор-издатель газеты полковник Артемьев. Вместе со своими сотрудниками он под обломками разыскивал уцелевшие части печатных машин.

Подозвав его к себе кивком головы, Стессель выразил ему свое соболезнование в постигшей беде, но тут же не преминул прибавить:

— Я думаю, что оборона Артура от этого не пострадает. Газета, да еще в условиях осажденной крепости, излишняя роскошь. Пусть читают мои приказы, в них написано все, что нужно и можно знать гарнизону и жителям города.

— Я все же собираюсь возобновить газету, но уже в

Новом городе. Сейчас подыскиваю подходящее здание.

— Только без какого бы то ни было участия в ней этого мерзавца и японского шпиона Ножина, — сразу загорячился генерал, вспомнив сообщения «иностранных» корреспондентов.

— Воля вашего превосходительства будет строго выполнена, — поспешил заверить полковник.

Миновав Старый город, разрушенную железнодорожную станцию с разбитыми и исковерканными вагонами на путях, генерал-адъютант решил побывать на Зубчатой и Саперной батареях, благо сегодня там было совершенно тихо и безопасно.

Вениаминов встретил генерала далеко впереди позиции и почтительно шел у генеральского стремени, на ходу докладывая о положении дел. За убылью артиллерийских офицеров он командовал обеими батареями и переселился в прекрасно оборудованный блиндаж Страшникова на Зубчатой.

Спешившись, Стессель зычным голосом поздоровался с солдатами, затем даже рискнул забраться на бруствер и, став во весь рост, внимательно разглядывал в бинокль сквозь туман японские позиции. Поблагодарив за службу Вениаминова и солдат, генерал направился уже обратно. В это время где-то далеко чуть слышно прогремел выстрел и затем послышался свист приближавшегося снаряда.

— Сюда, кажется, — беспокойно проговорил генераладъютант, ускоряя шаги.

Впереди и несколько сбоку вырос фонтан дыма, раздался грохот, запели осколки. Забыв обо всем, Стессель ринулся к спасительным блиндажам, придерживая рукой шашку, и в этот момент небольшой осколок ударил его в правый висок. Генерал охнул и со всего размаху повалился на землю. Его фуражка отлетела далеко в сторону. Свита бросилась его поднимать. Несколько капель крови алели на седеющих волосах генерала.

— Генерал-адъютант убит или смертельно ранен! — не своим голосом закричал Вениаминов, падая на колени рядом с лежащим на земле Стесселем. — Скорей носилки, позвать врачей! — командовал он, прикладывая свой носовой платок к голове раненого.

Сопровождавшие генерала казаки и солдаты бросились исполнять эти приказания. Звонарев опустился на землю рядом с Вениаминовым и помогал ему привести в чувство Стесселя. Генерал был бледен и едва заметно дышал, но кровавое пятно на платке почти — не увеличивалось.

— Где я, что со мной? — чуть слышно спросил наконец генерал и попытался приподняться.

— Ради бога, ваше превосходительство, лежите спокойно и не двигайтесь, иначе у вас выпадут мозги из головы, — трагически проговорил Вениаминов.

«Если только они у него есть», — не смог не улыбнуться про себя Звонарев.

Слова капитана и особенно гон, каким они были произнесены, вновь повергли Стесселя в беспамятство.

— Пойдите за носилками сами, Сергей Владимирович, — все сильнее нервничал Вениаминов.

Но к месту происшествия уже со всех сторон бежали санитары с носилками в руках. Раненого генерал-адъютанта бережно перенесли в ближайший солдатский блиндаж, и здесь ротный фельдшер сделал первую перевязку. Стессель уже вполне оправился и теперь только морщился от боли. Вениаминов разослал целую роту стрелков и артиллеристов на поиски врача. Как на грех, воспользовавшись затишьем на фронте, все доктора уехали в тыл за медикаментами и перевязочным материалом. Наконец нашли молодого врача Красного Креста Миротворцева. Он осмотрел рану и поспешил успокоить генерала:

— Сущие пустяки, царапина, а не рана. Через неделю все заживет.

Все еще бледное лицо Стесселя сразу побагровело.

— Очевидно, вы, доктор, не хирург по специальности.

У меня страшно болит вся правая половина головы и пульсирует в мозгу. Вероятно, треснули черепные кости и начинается кровоизлияние в мозг, — сердито проговорил он.

— Да этого быть не может, ваше превосходительство, — простодушно уверял врач. — Случись это, ваше состояние было бы гораздо тяжелее. С такими ранами мы возвращаем стрелков в строй.

Последняя фраза окончательно вывела генерала из себя.

— Вы, очевидно, забываете, что я генерал, а не солдат, если позволяете себе разговаривать подобным тоном. Доложите обо всем егермейстеру Балашову. Хотя вы и не военный врач, но чинопочитание обязательно и для вас. — И генерал, не прощаясь, вышел из блиндажа.

— Быть может, прикажете подать экипаж? — почтительно справился Вениаминов.

— Как-нибудь доберусь и верхом, — ответил Стессель.

С помощью двух ординарцев он водрузился на свою смирнейшую кобылу и шагом тронулся по дороге Раздавшиеся сзади разрывы шрапнелей сразу же придали бодрости его превосходительству, который не замедлил перевести свою лошадь на рысь, а затем в галоп. Постепенно прибавляя аллюр, вся кавалькада вскоре уже карьером неслась по узким улицам. Встречные повозки и экипажи при виде бешено мчавшегося генерал-адъютанта с перевязанной головой спешно сворачивали в сторону, люди мгновенно цепенели, отдавая честь или снимая фуражки перед грозным начальством. Проскакав добрых пять верст, Стессель около своего дома перешел в шаг.

Как ни быстро мчался генерал, но все же телефонограмма о его тяжелом ранении уже дошла до штаба. Немедленно же Рейс кинулся с нею к Вере Алексеевне. В доме поднялась невообразимая суматоха. Забыв обо всем, генеральша в одном капоте, с непокрытой головой выбежала навстречу своему супругу и тут же на улице, заключив его в свои объятия, истерически разрыдалась. Девочки-воспитанницы бросились на колени перед своим благодетелем и наперебой целовали ему руки. Рейс, Водяга, Гаптимуров и еще с полдюжины штабных офицеров кинулись поддерживать под руки свое начальство. Успокаивая взволнованную жену, генерал-адъютант милостиво раскланивался по сторонам и благодарил окружающих за проявленное сочувствие.

Звонарева все наперебой расспрашивали, что и как произошло на злосчастной Зубчатой батарее. Он десять раз повторил несложный рассказ о происшедшем.

Едва Стессель вошел в свой кабинет, как появился Никитин, за ним — Фок, Церпицкий, Белый. За генералами пришли полковники и все желающие так или иначе выразить свое сочувствие генералу. Целый сонм врачей во главе с егермейстером Балашовым и артурским Пироговым — главным хирургом крепости доктором Гюббенетом, еще раз осмотрели и вновь забинтовали генеральскую голову.

Более опытный в житейских делах, чем простак Миротворцев, Гюббенет много и долго распространялся о необходимости соблюдать полный покой, не волноваться и вообще обратить самое серьезное внимание на здоровье генерала. При этом условии он обещал полное и скорое исцеление.

— Скажите правду, Борис Викторович, — умоляла его Вера Алексеевна, — рана не смертельна?

— Все в руках божьих. Но будем надеяться, что это так, — дипломатично отвечал главный хирург.

— Я вас запишу в свой поминальный синодик о здравии, Борис Викторович, и попрошу протоиерея Глаголева вынимать частицу из просфоры за ваше долголетие.

Гюббенет поблагодарил и почтительно приложился к ручке генеральши.

Стессель счел нужным также особо отметить проявленную при его ранении распорядительность Звонарева.

— Да, да, конечно, Анатоль. Поведение мосье Звонарева заслуживает награды, — вторила ему супруга.

— Все это найдет отражение в приказе. Прапорщик, вы имеете уже клюкву? — спросил генерал-адъютант.

— Никак нет, клюквенного морса у меня не имеется.

Дружный хохот окружающих был ответом на эти слова Звонарева.

— О господи, какой вы все еще штатский человек! — вздохнула Вера Алексеевна. — Я женщина, и то знаю, что «клюквой» называется красный анненский темляк на шашке — первая боевая офицерская награда.

— Орден Святой Анны четвертой степени с надписью «За храбрость», — пояснил Стессель.

— Никак нет, не имею!

— В таком случае властью, данной мне главнокомандующим, я поздравляю вас кавалером этого ордена, — объявил генерал, протягивая руку прапорщику.

— Мне кажется, я ее совсем не заслужил, — смущенно забормотал Звонарев.

— Не скромничайте, молодой человек, вы давно заслужили, и только не представлялось подходящего повода для награды. Давайте вашу шашку, я сама прикреплю к ней новый темляк, — запела Вера Алексеевна.

Начались общие поздравления. Были уже сумерки, когда наконец прапорщик после обильного обеда был отпущен домой. Около Пушкинской школы его окликнула Варя.

— Он сегодня умер, — печально сообщила она.

— Кто?

— Сахаров, конечно. Все шло так хорошо, и вдруг ни с того ни с сего крупозное воспаление легких — и через два дня конец.

— Откуда вы это узнали?

— Я дежурила около него последние сутки. Сделали все, что только было можно. Главный врач больницы Петр Андреевич Розанов не отходил от него ни на минуту, и все же спасти Василия Васильевича не удалось, — голос девушки дрожал от еле сдерживаемых слез.

Звонарев сочувственно вздохнул.

— Пожелаем ему царствия небесного.

— Он все время бредил, говорил что-то о Фоке и бранил Гантимурова, вспоминал Веру Алексеевну…

— Вы знаете, сегодня на Зубчатой батарее ранен Стессель, — в свою очередь, поделился новостью Звонарев.

— И серьезно? — довольно безучастно спросила девушка.

— Пустяки, оцарапало ему голову камнем или осколком при взрыве снаряда. Он-то старается всех убедить, что рана весьма опасна, а окружающие делают вид, что верят этому. Настоящая комедия! Меня за «безумную» храбрость, проявленную при оказании первой помощи генералу, наградили «клюквой», — похвастался прапорщик и подробно рассказал обо всем происшедшем.

— Если все это правда, то за что же вас наградили? А затем — неприлично разговаривать с дамой, сидя на лошади, потрудитесь сейчас же слезть на землю! — обрела свой обычный тон Варя. Звонарев повиновался. — Пойдемте к учительницам в школу. Вы им расскажете о своих чудесных приключениях.

В школе, где они застали Стаха и Борейко, в сотый раз Звонарев рассказал обо всем самым подробным образом, вплоть до своего неожиданного награждения. Последнее вызвало общий смех.

— Вы были на Электрическом Утесе, под Цзинджоу, на батарее литеры Б, при штурме Высокой, наконец, на фортах — и не удостоились даже благодарности, а тут сразу получили орден! — удивлялась Мария Петровна.

— Покажи-ка свою саблю, Сережа, — попросил Борейко.

Взяв шашку в руки, он с комическим видом понюхал красный темляк и, сорвав его с эфеса, бросил в горящую печь.

— Чтобы стесселевским духом от тебя не пахло, — пояснил он, возвращая шашку. — Есть награды, которыми можно и должно гордиться, а есть и такие, которые унижают, которых нельзя не стыдиться, — добавил он.

Звонок прервал этот разговор.

— Варя, тебя спрашивает какой-то служащий Тифонтая, — сообщила Оля, открывавшая дверь.

— Проси его сюда, — распорядилась Мария Петровна.

Через минуту в столовую вошел господин Шубин и раскланялся со всеми присутствующими.

— Я хотел бы переговорить с мадемуазель Белой без свидетелей, — проговорил он.

Удивленная девушка вышла с ним в соседнюю комнату.

— Наш общий друг и мой начальник Василий Васильевич Сахаров отошел в мир теней, — начал Шубин. — Незадолго перед своей смерч господин Сахаров через вас же передал мне записку, которую вы так хотели прочитать. Теперь я могу удовлетворить ваше любопытство. Василий Васильевич сделал завещание в вашу пользу. Он оставил вам всю обстановку своей квартиры. Он приказал мне передать вам, что это его свадебный подарок. Вам надо подать заявление в местный суд о вводе во владение. Я его уже заготовил, подпишитесь внизу, и я завтра с утра начну хлопотать об этом, — протянул бумагу Шубин.

— Но я не собираюсь выходить замуж, а поэтому, господин Шубин, не считаю возможным и вступать во владение завещанным имуществом, — отказалась Варя.

— Этим вы оскорбите тень нашего друга. Быть может, вы примете хоть небольшой слиток червонного золота на обручальные кольца? Когда в них встретится надобность, вы его используете.

Варя решительно отказалась. Вернувшись в столовую, она рассказала о завещании Сахарова и о своем отказе от наследства.

Друзья начали прощаться.

Пройдя полдороги вместе с Борейко, прапорщик свернул к штабу. Он подробно рассказал Степанову о дневных приключениях, умолчав, однако, о своем награждении. Капитан выслушал его с видимым интересом, а затем повел к новому командующему фронтом, генералу Горбатовскому.

Очень высокого роста, широкоплечий, с пушистыми седыми бакенбардами, с отрывистой лающей речью, он показался прапорщику типичным армейским бурбоном.

Генерал принял прапорщика просто и смеялся, слушая его рассказ.

Вернувшись от Стесселя, Фок уселся в мягкое кресло и принялся читать недавно полученную в Артуре немецкую газету «Остазиатнше Цейтунг». Не успел он погрузиться в дебри высокой политики, как к нему вихрем влетел радостный Гантимуров.

— Приказание вашего превосходительства выполнено. Сахаров умер.

— Когда и при каких обстоятельствах?

— Сегодня, от воспаления легких, которое я ему устроил. Надеюсь, вы теперь не откажетесь вернуть мне хотя бы часть моих векселей?

— У меня к этому нет никаких оснований, — невозмутимо ответил генерал.

— Зато у меня есть все основания считать вас непорядочным человеком, — вспыхнул поручик.

— Что вы, сутенер, шулер и просто мелкий жулик, понимаете в порядочности?

— Во всяком случае, больше, чем бывшие жандармы и шпионы.

— Напрасно вы думаете, что можете меня оскорбить. Я слишком презираю вас, чтобы обижаться. Но так как ваше присутствие не доставляет мне никакого удовольствия, то прошу вас покинуть мою квартиру. Эй, подать поручику пальто! — крикнул генерал.

Князь ушел. Фок по телефону вызвал Рейса и, попросив не допускать Гантимурова до Стесселя, добавил:

— Жду вас немедленно к себе.

— Позвать сюда Шубина, — приказал он затем денщикам.

Как только Шубин появился в комнате, лицо Фока сразу просветлело.

— Итак, наш милейший друг Василий Васильевич, к великому сожалению, покинул бренный мир. Что же вы собираетесь теперь делать?

— Господин Тифонтай предусмотрел этот случай Управление всеми делами передается мне, но под мудрым контролем вашего превосходительства, — отвечал Шубин.

— Никогда не думал, чтобы он оказался столь дальновидным.

— Покойный капитан был неплохим советчиком.

— Постараюсь во всем следовать ему, за исключением оплаты моих, как вы выразились, мудрых советов. По своему генеральскому чину и положению я должен получать значительно больше, чем получал Сахаров

В цене скоро сошлись. Обсудив затем некоторые детали, оба собеседника поднялись с мест.

— Да, не думаете ли вы, милейший, что некий князь совершенно не нужен в Артуре?

— Мои мысли всегда совпадают с желаниями вашего превосходительства.

— Тем лучше, медлить не следует.

— Все будет сделано в кратчайший срок!

Шубин исчез, а на смену ему появился Рейс.

— Надо немедленно опечатать квартиру Сахарова, — с места начал Фок.

— Это уже сделано.

— …и назначить комиссию для приведения в ясность оставшихся дел и имущества. Общее руководство — за мной, но меня в нее официально не вводите.

Рейс едва успевал записывать распоряжения Фока.

— Сегодня же оформите у Стесселя этот приказ.

— Будет сделано, ваше превосходительство.

— Итак, мы теперь без всяких посторонних лиц связаны со штабом, но, конечно, не Куропаткина, — весело засмеялся Фок. — И можно действовать смелее. Вам поручается «мадам», благо вы еще мужчина в соку и вполне сохранили свой гвардейский вид, а я вплотную займусь моим старым, но, увы, безнадежно глупым другом, — весело шутил генерал, потирая от удовольствия руки.

— Кстати, следовало бы также чем-либо отметить память нашего незабвенного друга. Это бы и для нас было полезной ширмой. Надо подумать о сооружении ему памятника в Дальнем, — предложил Рейс.

— Нет, этого без разрешения японцев не сделаешь. Проще представить его к ордену, например — к Георгиевскому кресту.

— Но за что же?

— Хотя бы за то, что так хорошо сумел наладить связь с… японцами. Это ведь дело весьма рискованное. Подайте-ка эту мысль Вере Алексеевне!

Поздний звонок встревожил собравшуюся на покой Веру Алексеевну. Не желая беспокоить уже дремавшего в постели мужа, она сама вышла в приемную.

— Приношу тысячу извинений! Не будь самых срочных дел, никогда не посмел бы обеспокоить в столь поздний час, — расшаркался Рейс. — Сейчас получил известие о смерти в больнице Красного Креста капитана Сахарова.

— Василий Васильевич умер? — с ужасом воскликнула генеральша и от волнения опустилась на стул. — Какое несчастие! Неужели эти медики не могли его спасти? Два дня тому назад уверяли, что он вне опасности — и вдруг умер! Завтра же велю отслужить по нем панихиду. — И Вера Алексеевна по-настоящему всхлипнула.

— После Василия Васильевича осталось значительное имущество, различные документы, имеющие, быть может, большую государственную важность. Все это надо привести в ясность, необходимо принять сразу же экстренные меры. Я набросал тут проект приказа и хотел просить его превосходительство о подписи.

— Анатоль уже спит, завтра с утра я передам ему. Никак не могу примириться с мыслью, что бедного Василия Васильевича уже нет на свете, — печально вздохнула Вера Алексеевна. — Когда же всем этим ужасам придет конец?

— Когда это найдет нужным и возможным Анатолий Михайлович.

— Разве дело только в нем? А Фок, Смирнов, Белый, Кондратенко, адмиралы…

— Генерал Фок давно уже обдумывает этот вопрос. Вот с Кондратенко договориться труднее! Остальных не стоит и принимать в счет. В случае чего их можно и обезвредить.

— Роман Исидорович еще месяц тому назад поднимал вопрос о сдаче, но Анатоль отклонил его предложение, — проговорилась генеральша. — Только вы не выдавайте меня мужу, Виктор Александрович. Это секрет.

— Тем не менее Кондратенко проявляет самую кипучую деятельность по обороне Артура и, кроме того, очень популярен среди солдат и младших офицеров.

— Ну, тех-то никто спрашивать не станет, что делать. Прикажут — они сдадутся.

— А если нет?

Вера Алексеевна с удивлением и страхом посмотрела на своего собеседника.

— Быть этого не может, — полушепотом проговорила она.

— Я вполне уверен, что первым откажется повиноваться приказу о сдаче все тот же Кондратенко, и гарнизон его поддержит. Недавно я шутя спросил его, что он будет делать при известии о сдаче Артура. Он совершенно серьезно ответил, что арестует начальника, отдавшего такое приказание, и будет продолжать сражаться до последнего человека.

— Анатоль об этом знает?

— Я не доводил до сведения его превосходительства.

— Напрасно. Я сама расскажу ему обо всем. Спокойной ночи. — И генеральша удалилась.

— В чем там дело? — сонно справился Стессель у жены.

Вера Алексеевна передала свой разговор с Рейсом. К известию о смерти Сахарова генерал отнесся совершенно спокойно. Но награждать Сахарова все же не согласился.

— Одним жуликом в Артуре стало меньше, царство ему небесное, — пробормотал он зевая.

— Как ты можешь так говорить о покойнике? О них или не говорят, или говорят хорошо.

— В могиле все безукоризненно честны, Верунчик. А Рейс — хитрая лиса, себе на уме, вроде твоего Кондратенко. Два сапога пара. Крестов же за мошенничества пока не дают.

— Виктор Александрович всецело предан тебе и твоим интересам…

— Потому что сидеть в штабе гораздо спокойнее, чем командовать полком на позиции: больше шансов уцелеть.

— Когда ты думаешь кончить воевать, Анатоль? — спросила генеральша.

— Это вопрос сложный. Если Артур падет раньше времени, я за все буду отвечать. Выгонят меня со службы.

— У нас кое-что есть в Шанхайском банке.

— На три-четыре тысячи долго не проживешь.

— А золото, которое хранилось в Артуре?

— О нем, конечно, знают японцы и все отберут при капитуляции.

— Можно попробовать с ними договориться.

— Снявши голову, по волосам не плачут. Сдавши крепость, об условиях капитуляции не говорят.

— Тогда нужно начать переговоры заранее.

— О сдаче? — даже приподнялся на кровати генерал.

— Если Артуру суждено пасть, то надо хоть себя обеспечить в материальном отношении. Служишь ты почти сорок лет, а, в сущности, гол как сокол; нищ как церковная крыса.

— Это-то, конечно, верно, но твои планы очень опасны, — уже неуверенно проговорил Стессель.

— С точки зрения гуманности тоже не следует затягивать оборону, так как это поведет к лишним, напрасным жертвам. Ты подумай, сколько жен, матерей и детей будут за тебя молиться богу, если ты сохранишь их мужей, сыновей и отцов.

— Этот вопрос надо как следует обдумать, а за Кондратенко установить негласное наблюдение: не ведет ли он интриг против меня? Но кому это поручить?

— Конечно, Фоку. Он ведь из жандармов и хорошо знает, как это следует организовать.

— Завтра же с ним об этом переговорю.

— А заодно и о сроках обороны, — вставила Вера

Алексеевна.

В тот же вечер, когда Гантимуров возвращался домой после безуспешной попытки повидать Стесселя и пожаловаться на Фока, он был убит случайной пулей, залетевшей в город.

— Потарапливайтесь, Сергей Владимирович, — будил

Рашевский заспавшегося Звонарева. — К десяти часам на форт номер два должен прибыть генерал Смирнов. Он лично хочет взорвать заложенный нами в левой галерее камуфлет.

Обжигаясь горячим чаем, глотая целиком куски холодной конины, прапорщик одновременно одевался. Через несколько минут он уже шагал рядом с подполковником по военной дороге. Стоял ясный, солнечный день. Японцы усиленно обстреливали все форты и тылы крепости. Русские батареи молчали

После ночного дождя было свежо, еще не высохшие лужи блестели под лучами солнца. Рашевский громко хохотал, слушая рассказ о ранении Стесселя и о награждении Звонарева.

— Смех-то наш сквозь слезы Больно все это грустно и гнусно. Служить бы каждый из нас рад, но прислуживаться тошно, — заметил Рашевский, выслушав рассказ.

— Зато меньшинство, которое вьется около начальства, процветает, осыпаемое наградами.

— Вот и на форту втором. Решили мы подорвать японскую минную галерею. Рассчитал я заряд, получилось около трех пудов пороха, а у Григоренко вышло в два с лишним раза больше. Мы заспорили. Подошел Смирнов и давай тоже считать. Досчитался чуть ли не до десяти пудов. Если взорвать такой камуфлет, то может обнажиться тыльная стена капонира. Сколько я ни возражал — не слушают, а Григоренко не смеет перечить начальству. Вот и заложили девять с половиной пудов. Сделали забивку, теперь сам Смирнов прибудет для того, чтобы замкнуть ток мины.

— И получить крест за вашу работу…

— Вернее, наградить деревянными крестами добрый десяток наших солдат, если только все выйдет, как я предполагаю.

— Быть может, сообщить об этом Стесселю, он остановил бы своей властью это дело?

— Что вы! — замахал руками Рашевский. — Если только сунуться сейчас к нему, жена раскричится. Нет, надо идти на форт и там по возможности обезвредить генеральскую затею.

На форту они застали нового коменданта, молодого поручика Фролова. Он проявлял кипучую деятельность. Противоштурмовые пушки в полной боевой готовности находились на брустверах. Рядом с ними сидели на земле номера. На тыловом капонире поставили пулеметы и старые полевые пушки. Капонир вооружили малокалиберными скорострельными морскими орудиями. Гарнизон был разбит на три части. Одна часть гарнизона спала в нижней казарме, другая дежурила в верхней, а третья караулила снаружи. Даже на укрытом ходу над контрэскарпной галереей усилился караул. Молодой артиллерийский поручик носился по форту, примеряя, где бы еще можно было установить орудие или миномет. Солдаты сразу повеселели и имели бодрый вид. Около минных галерей Рашевский и Звонарев нашли прапорщика Берга.

— Выдержит забивка? — спросил его Рашевский.

— Думаю, что выдержит, но боюсь, чтобы свод или стены каземата не дали трещины при взрыве камуфлета, — ответил минер.

— Тогда микадо должен будет наградить Смирнова большим орденом за его помощь японским саперам!

— Во всяком случае, отсюда и из контрэскарпной галереи надо будет вывести всех людей, а также убрать часовых с укрытого хода и брустверов, — распорядился Рашевский.

— Генерал Смирнов! — торопливо доложил Один из стрелков.

В сопровождении Фролова быстро шел своей прыгающей петушиной походкой комендант крепости.

— Здравствуйте, друзья мои! — на ходу приветствовал он солдат.

— Ишь ты, друг-то какой у меня нашелся, с красными отворотами! — прошептал кто-то сзади Звонарева.

Прапорщик обернулся и увидел Блохина. Солдат похудел, почернел, оброс щетиной. Его глубоко посаженные в орбитах глаза горели беспокойным огнем и все время находились в движении.

— Здорово, Блохин! — дружески улыбнулся ему Звонарев.

— Здравия желаю! Думал, не захотите и признать меня. А где наши-то? — скороговоркой вполголоса проговорил солдат.

— Работают около третьего форта по устройству электрической станции. А ты как поживаешь?

— Скушно без своих, — вздохнул солдат. — День за неделю кажется. Хоша бы поручик набил мне морду да вернул на батарею.

— Что там за приватные разговоры в моем присутствии? — вдруг обернулся Смирнов. — Можете найти другое время и место для своих собеседований, господин прапорщик. Это что за бандитская рожа? Как стоишь, какой части, фамилия?

— Бомбардир-лабораторист Блохин.

— Титуловать надо, дурак. Зачем здесь? На неделю без горячей пищи! — брызгался слюной генерал, злобно глядя на солдата.

— Хорош друг, нечего сказать! — пробурчал Блохин себе под нос.

— Не угодно ли вашему превосходительству послушать, как работают японцы? — поспешил отвлечь внимание генерала Рашевский.

Смирнов махнул рукой, чтобы все замолчали, и припал ухом к бетону. Прошла минута напряженного молчания.

— Да, да! Но они, по-моему, еще очень далеко от капонира, не ближе тридцати саженей.

— Я считаю, что не больше десяти-двенадцати, — возразил Рашевский.

— Вы считаете! — презрительно бросил комендант. — Я окончил две академии — артиллерийскую и генерального штаба — и, надо думать, кое-что в минном деле понимаю.

— Я же учился всего лишь в одной — в инженерной академии.

— Вечно вы, полковник Рашевский, вступаете в неуместные споры, — оборвал генерал и вышел из капонира.

— Видели? — кивнул ему вслед головой Рашевский. — Изволь иметь дело с таким упрямым ослом!

Электрические провода от мины были выведены на внутренний дворик форта в один из блиндажей переднего бруствера. Смирнов, все еще раздраженный, брюзжал всю дорогу. На дворике он громко, во весь голос, поздоровался с солдатами. Те ответили сдержанно и тихо, не желая привлекать внимания японцев, до которых было не более пятидесяти шагов.

— Отвечать как следует, а не бормотать себе под нос! Здорово, друзья! — крикнул генерал.

Солдаты ответили на этот раз громко и дружно, и через минуту около бруствера разорвались две бомбочки, брошенные японцами.

— Ой, братцы, ой, рука! — застонал стрелок, у которого по локоть оторвало руку. Соседи бросились к нему на помощь. Генерал же поспешил юркнуть в блиндаж.

Не успели солдаты отойти от брустверов, как Смирнов включил ток. Над местом взрыва поднялся столб дыма и пыли, полетели вверх доски, камни и какие-то бесформенные предметы. Сильно осела земля.

В первый момент у японцев воцарилось полное затишье, которое через минуту сменилось неистовой ружейной трескотней и градом ручных гранат. Пули и осколки засвистели во всех направлениях, раня и калеча не успевших укрыться.

Смирнов предпочел отсиживаться в блиндаже, пока не уляжется этот ураган смерти. Фролов, выскочивший наружу, чтобы успокоить метавшихся по дворику солдат, тоже получил ранение в кисть руки.

— Всего этого можно было избежать, если бы ваше превосходительство не так торопились, — проговорил Рашевский, глядя на происходившее в форту смятение.

— Потрудитесь не учить, что и как мне делать! — обозлился Смирнов. — Вы боялись, что развалится капонир, а он стоит целехонек. Я предвидел и учел все возможное и невозможное, когда рассчитывал взрывной заряд. У меня было сделано свыше десяти вариантов для разных случаев.

Как только стало тише, Смирнов торопливо скрылся в тыловую казарму. Здесь прапорщик Берг доложил ему, что капонир остался совершенно цел и забивка камуфлета хорошо выдержала удар взрывной волны.

— Вот видите, — торжествовал генерал, обращаясь к Рашевскому, — а вы еще со мной спорили.

В это время с Куропаткинского люнета прибежал с запиской запыхавшийся стрелок. Комендант люнета сообщал, что камуфлетом была обнажена тыловая стена капонира и японцы, видимо, подготовляли ее взрыв снаружи.

— Немедленно обстрелять и забросать бомбочками, — распорядился Смирнов.

— Обстрелять нельзя, так как это место в мертвом пространстве, а бомбочками можно повредить стену, — нахмурился Рашевский.

— Вашескородие, японец долбит самую крышу капонира! — прибежал с докладом Блохин.

Рашевский опрометью бросился к потерне. За ним устремились все, кроме Смирнова, что-то сердито кричавшего им вдогонку.

Оправдались наихудшие опасения Рашевского. Японпы подобрались к крыше капонира и, положив на нее заряд динамита, произвели один за другим несколько взрывов. После первого в своде появились трещины, после которого в нем образовалось небольшое отверстие, а после третьего свод рухнул, и японцы ринулись внутрь капонира. Все это произошло настолько быстро, что стрелки едва успели загородить мешками с землей выход из капонира в контрэскарпную галерею.

Японцы втащили в капонир пулемет и открыли из него огонь вдоль галереи. Положение русских стало сразу критическим. Спасая положение, Фролов бросился вперед и бомбочкой уничтожил пулемет. Оправившиеся стрелки кинулись за ним. У входа в тесный, темный, полуразрушенный капонир начался рукопашный бой. Несколько японских солдат подобрались по рву к пушечным амбразурам и через них забросали внутренность капонира бомбочками большой разрушительной силы, при этом взорвалась целая груда пушечных патронов, оставшихся в орудиях. Часть капонира рухнула. Контрольная галерея наполнилась едким дымом и пылью. Среди солдат началась паника.

Раненый Фролов, стараясь перекричать грохот, сзывал к себе стрелков и попытался с несколькими смельчаками еще раз броситься в штыки.

Звонарев потерял в темноте Рашевского и, схватив первую попавшуюся под руку винтовку, выпускал патрон за патроном в сторону японцев.

— Поберегитесь, Сергей Владимирович, я их сейчас угощу, — хрипел у него над ухом Блохин и, размахнувшись, кинул сразу целый десяток бомбочек.

Страшный взрыв оглушил припавшего ничком к земле прапорщика. Сверху посыпались осколки бетона, земля и окровавленные куски человеческих тел. Блохин вскочил на ноги и, громко закричав, со штыком наперевес бросился в сторону японцев. Прапорщик последовал за ним. Вдвоем они вскочили в полуразрушенный капонир, где в живых застали двух оглушенных японцев, которых Блохин тут же и приколол. За ним вбежали стрелки и наскоро стали сооружать траверс из земляных мешков. Японцев не было видно.

Звонарев начал осматриваться. Половина капонира около левой минной галереи была разрушена сверху донизу и представляла собой груду бетонных осколков. Часть капонира около правой минной галереи уцелела. Ее-то и начали торопливо укреплять земляными мешками.

Вскоре японцы опять попытались прорваться в ров через разрушенный капонир, по были отброшены картечью с брустверов форта и вернулись в свои окопы. Настало временное затишье. Рашевский, дважды оцарапанный бетонными осколками, перевязанный носовым платком, расхаживал окопы остатков капонира.

— Надо сейчас же вокруг разрушенного пространства в гласисе устроить бруствер из мешков с землей и гнезда для пулеметов, иначе ночью японцы прорвутся через ров прямо на форт, — предупреждал он.

Стрелки быстро и сноровисто стали укладывать метки по его указанию.

— А Смирнов где? — вспомнил Звонарев.

— Как только запахло жареным, дал стрекача. Забыл и про свой генеральский чин, когда бежал через горжевой мост, — ответил подполковник.

День промелькнул очень быстро, и совсем неожиданно наступил вечер. Стало быстро темнеть. Начавшийся артиллерийский обстрел форта заставил стрелков спрятаться в контрэскарпную галерею и казармы. Тяжелые, сотрясавшие до основания весь форт взрывы указывали, что идет бомбардировка из одиннадцатидюймовых орудий. Звонарев, Рашевский, Фролов и артиллерист Корсаков сидели в казарме, когда на форт неожиданно прибыл Кондратенко в сопровождении своего неизменного начальника штаба Науменко. Невзирая на обстрел, они сразу же отправились осматривать повреждения капонира.

— Зачем вы, Сергей Александрович, впутали в минное дело Смирнова? Он ведь ни уха ни рыла в нем не понимает, — упрекал генерал Рашевского.

— Сам впутался, будь он неладен! Кинься японцы сразу после взрыва на штурм, была бы нам крышка, не отбились бы от них.

— Эта опасность, по-моему, еще не миновала. Я распорядился передвинуть сюда две роты резерва и направил вам еще два пулемета с китайской гладкостенной картечннцей.

— Она-то нам на что? — удивился Корсаков.

— Она у нас будет на ролях сторожевой пушки. Поставите ее на месте прорыва и в случае штурма ударите картечью.

Проходя по казармам, Кондратенко, как и Смирнов, здоровался с солдатами, но обращал внимание исключительно на их вид, а не на выправку.

— Когда ели, давно ли были на отдыхе, нет ли цинготных? — спрашивал он у стрелков.

Глядя со стороны на этого невысокого, невзрачного на вид генерала с глуховатым голосом и живыми умными глазами, Звонарев мысленно представил себе его в серой солдатской шинели.

«Едва ли бы он выделился чем-либо из толпы десятков и сотен других стрелков, разве что своей сметкой», — подумал прапорщик, так мало было в Кондратенко специфически барского, офицерского.

Солдаты, видимо, чувствовали то же самое и свободно разговаривали с генералом, путая официальное титулование с простым обращением к нему по имени и отчеству, которое твердо знали все стрелки. Кондратенко даже не замечал этого нарушения уставной формы.

— Если японцы прорвутся в ров, стремитесь отрезать им путь отступления, атакуя их из контрэскарпной галереи. Капонир надо отстаивать до последней возможности, — предупреждал генерал обступивших его стрелков.

— Нам бы втащить в галерею скорострельную пушку, — проговорил Блохин.

— Дельное предложение. Ты кто такой? — спросил генерал.

Блохин назвался.

— Он сегодня отличился — выбил японцев из уцелевшей части капонира, — доложил Фролов.

— Представьте его к кресту.

— Бог с ним, с крестом, все равно все под деревянными лежать будем; мне бы… — замялся солдат.

— Ну, говори, чего хочешь! В город, что ль, сходить нужно?

— Никак нет… Водочки бы выпить, — смущенно улыбаясь, попросил солдат.

Стрелки дружно захохотали.

— Выдайте ему от моего имени чарку, поручик, — обратился к Фролову генерал.

— Покорнейше благодарю, ваше превосходительство! — гаркнул в ответ Блохин.

— Зайдешь потом, — приказал Фролов.

Обойдя весь форт, побывав даже в укрытом пути над контрэскарпной галереей, Кондратенко ушел с Рашевским и Звонаревым.

— Откровенно скажу — очень опасаюсь, что при нервом же серьезном штурме форт будет взят, а это затруднит и осложнит оборону Китайской стенки, — задумчиво говорил Кондратенко.

В штабе Звонарева уже поджидала Варя.

— Идемте обедать вон в тот блиндаж. Там помещается кухня, а то в штабе неудобно. Скорее бы вы возвращались на Залитерную, и я буду спокойнее за вас, и люди там все знакомые. Харитина с мужем сегодня отправились уже на позицию.

— С каким мужем?

— Да Ярцевым. Вчера их повенчал госпитальный батюшка. Это Медведь им приказал жениться.

— То есть как?

— Фу, какой вы непонятливый. Из-за Харитины Блохин поранил Ярцева. Медведь за это прогнал его с батареи. Харитине тоже запретил там появляться, чтобы все солдаты не передрались между собой. С мужем, говорит, пущу, а одну нет. Ну, они и переженились.

— Что значит — переженились? Кто на ком? Харитина на Ярцеве или он на ней?

— Замолчите, или я сейчас же уйду.

— Как же я один обедать-то буду?

— Ян забыла, что по молодости лет вас еще нужно с ложечки кормить.

За обедом Звонарев выслушал подробный рассказ обо всех артурских новостях, о самочувствии Стесселя, об увлечении Григоровича. Полочкой, о произведенных за день в Свободном госпитале операциях, причем выходило так, что во всех них Варя была едва ли не самым отавным действующим лицом.

— Они, конечно, все уже умерли?

— Кто?

— Да раненые, оперированные вашей милостью.

— Останетесь за дерзость без сладкого. — И Варя миюм проглотила крем.

— Молчу, а то и второе блюдо так же быстро исчезнет…

— Вот вам, вот вам, чтобы не дразнили меня. — И Варя слегка подергала прапорщика за ухо.

Тот в ответ свирепо зарычал, и оба весело захохотали.

Звонарев проводил девушку до городских ворот. Вернувшись в штаб, он получил от Рашевского задание на следующий день побывать на укреплении номер три.

Укрепление номер три являлось крайним западным фортом Восточного фронта обороны крепости. Хотя оно носило название «временного», но, как и многое другое в Артуре, это не соответствовало действительности. По своему устройству это было настоящее долговременное укрепление, как и форты номер два и номер три, только несколько меньшего размера. Оно защищало подступы к форту номер три с долины реки Лунхе. Китайская стенка, отходившая от западнотылового угла форта номер три, тянулась до самой горжи укрепления.

В плане оно представляло собой треугольник с закругленной вершиной. Передний вал его шел дугой, концы которой опирались на боковые брустверы.

В тыловой части имелась бетонная казарма для гарнизона. От нее шла к бетонному капониру, расположенному в переднем рву, изогнутая потерна. Впереди укрепления имелась линия стрелковых окопов, в непосредственной близости от которых была передовая траншея японцев. Здесь ни днем ни ночью не прекращалась борьба — то японцы врывались в русские окопы, то русские, выбив японцев, захватывали часть их траншей. Ружейная перестрелка, трескотня пулеметов и взрывы бомбочек не замолкали ни на минуту. Настойчивости «сынов Восходящего Солнца» противостояло упорство сибиряков.

Сюда-то и направился на следующий день Звонарев для ознакомления с положением дел на этом участке обороны.

Стоял слегка туманный, пасмурный день. Лениво погромыхивали пушки, да японские батареи, с присушен им методичностью, неустанно посылали снаряд за снарядом по городу и стоявшей на внутреннем рейде артурской эскадре.

Постепенно незначительная с утра орудийная перестрелка превратилась в сплошную канонаду. Сотни тяжелых снарядов обрушились на форты номер два и номер три и на укрепление. Являлось ли это подготовкой к общему штурму крепости или только предварительной пробой сил, определить было невозможно. Едва прапорщик вышел из ущелья, где помещался штаб, как попал под сильный обстрел и поспешил укрыться за скалой. Пробегая таким образом от укрытия к укрытию, он добрался до вершины Скалистого хребта, расположенного в версте с небольшим за линией фортов. Обрывистый, лишенный всякой растительности кряж доминировал над первой и второй линиями обороны — фортами и Китайской стенкой.

Припав за камнем, Звонарев в бинокль начал разглядывать развернувшуюся перед ним панораму. Внизу и несколько вправо лежал форт номер три. Он весь был окутан черными столбами пыли и дыма от беспрерывно падающих на него бомб. Над ним в воздухе то и дело появлялись белые комочки шрапнельных разрывов.

Крупный снаряд ударил в самый центр казармы, и в следующее мгновение из всех окон выбросило густые облака дыма. Звонарев невольно вздрогнул На мгновение он представил себе десятки искромсанных, разорванных на куски, искалеченных солдатских тел вперемешку с осколками бетона и дерева, стоны, крики, хрипение умирающих и воздух, насыщенный едким запахом шимозы…

«Едва ли кто уцелел из находящихся в этот момент в казарме», — с ужасом подумал он и перевел взгляд на укрепление номер три.

Также окутанное густой пеленой пыли и дыма, оно едва различалось на сером фоне окружающей местности. Посредине между фортом номер три и укреплением четко виднелась глубокая лощина. В этом месте, несколько сзади, расположилась маленькая батарейка из двух полевых орудий, долженствовавшая, очевидно, защищать подступы к этой ложбине.

За рекой Лунхе темнели массивы Волчьих гор.

Прояснилось. Еще теплое солнце приятно согревало спину своими лучами. При виде сильного обстрела укрепления номер три Звонаревым овладело раздумье — идти туда или нет.

«При такой бомбардировке я, конечно, ничем не смогу помочь укреплению, там сейчас не до минных галерей», — оправдывался он перед собой. Наконец он принял компромиссное решение: подождать некоторое время, не уменьшится ли обстрел, и после этого идти на укрепление. Успокоившись на этом, он стал наблюдать за тем, что делается правее.

Далеко, чуть выступая из-за ближних сопок, виднелась батарея литеры Б. На ней тоже взлетали черные султаны дыма, но гораздо реже, чем на соседних фортах. Крепостные батареи на японский огонь отвечали вяло, посылая свои снаряды далеко в тыл. Сзади, со стороны города, доносился рокочущий гул орудий броненосцев, помогавших крепости своим огнем.

Неожиданно заговорила расположенная за Скалистым хребтом батарея сорокадвухлинейных пушек.

«Один преждевременный разрыв, и от меня останется только мокрое место», — сообразил он и медленно побрел к укреплению.

Прошло около часа, пока бомбардировка несколько стихла. Воспользовавшись этим, Звонарев быстро прошел оставшееся расстояние и, перебравшись под ружейным огнем через горжевой мост, вбежал в ворота казармы.

После яркого солнечного света и чистого воздуха он сразу попал в полутемное помещение. В казарме было душно и смрадно. С полсотни солдат сидело на нарах, держа винтовки между колен, готовые по первому приказанию кинуться в нужную сторону.

— Где комендант? — спросил прапорщик у первого попавшегося солдата.

— Их высокоблагородие в потерне.

Звонарев вышел из каземата и несколько раз глубоко вдохнул свежий воздух. Затем он направился к черневшему впереди входу в потерну, которая освещалась несколькими фонарями. Пройдя почти половину потерны, прапорщик оказался у выхода из нее во внутренний дворик. Здесь, на перекрестке, стоял небольшой стол, за которым пили чай все наличные офицеры укрепления — капитан Шметилло, артиллерист поручик Есаулов, Дебогорчй Мэкриевич и стрелковый прапорщик. Веселые, бодрые лица, шутливый разговор-все эго показывало, что бомбардировка не смутила дух защитников.

— Знаменитому артиллеристу и инженеру наше глубочайшее уважение! — приветствовал Звонарева капитан. — Вот уж никак не ожидал, что после сегодняшней бани кто-либо рискнет днем пожаловать к нам в гости. Садитесь к столу. Эй, денщик, стул!

Прапорщик пожал всем руки и занял указанное ему место. Его тотчас забросали вопросами о причинах появления на форту, о штабных новостях, после их артурских слухах, — одним словом, говорили о чем угодно, кроме бомбардировки и сопряженной с ней смертельной опасностью. Прапорщик удовлетворил их любопытство.

— Я чуть ли не час пережидал окончания обстрела вашего укрепления, — признался он.

— И правильно сделали. Зачем зря рисковать? Я всех, кого можно, упрятал в казармы, оставив только часовых. Сам же засел здесь, так как отсюда легко добраться до любого места форта, — проговорил капитан. — Что нового на Залитерной, как поживает Харитина?

— Она счастлива и довольна. Вышла замуж за нашего солдата.

— К солдатам, значит, ее все-таки потянуло. А бабочка она ничего, стоящая, — покрутил усы капитан.

После чаю с красным вином Шметилло повел Звонарева в капонир. Потерна полого спускалась в ров, но не проходила под ним, а рассекала его на две части. В этом месте она несколько расширялась, в стенах имелись бойницы для мелких орудий, из которых можно было обстреливать передний ров продольным — огнем. Потерна подходила как раз к середине капонира. Вправо и влево от нее шло по пяти казематов, установленными в них на тумбах капонирными пушками и снятыми с японских брандеров пятиствольными митральезами, что давало возможность прекрасно обстреливать боковые рвы.

— В левом углу капонира слышна работа японских минеров, — сказал Шметилло.

Звонарев стал прислушиваться и вскоре уловил довольно сильные удары киркой или мотыгой.

— Будете вести контрминную галерею? — спросил прапорщик.

— Мокриевич с саперами собираются. Да, между нами говоря, он редкостная шляпа и размазня, к тому же и трусоват. Пока он раскачается, японцы заберутся в самый ров Оставайтесь у пас вместо него. Саперов я задержу, дам своих людей, и мы с вами покажем японцам кузькину мать.

Звонарев не ожидал такого оборота дела и заколебался.

— Я командирован на время, меня ждет с докладом Рашевский.

— Черт с ним, с Рашевскнм. Мокриевич все ему расскажет и от себя еще наврет с три короба. По рукам, значит? — хлопнул Шметилло Звонарева по плечу.

Через полчаса солдаты по указаниям прапорщика уже долбили стенку кирками и мотыгами. Хозяйственный Шметилло откуда-то достал переносный горн и молот для оправки затупившихся кирок и мотыг, доски для рам, мешки. Работа закипела.

Незаметно подошла ночь, опять возобновился обстрел укрепления, снаряды с воем рвались то во рву, то на крыше капонира. Во избежание ранений осколками бойницы заложили мешками.

Кряхтя, Шметилло поднялся из-за стола.

— Пойдем, Сергей Владимирович, посмотрим, что делается на дворе, — предложил он. — Надо фендрика-то отпустить, он сейчас караулит около штурмовых пушек, там же, верно, и Есаулов. Хлопец хоть куда, разбитной и бравый, то и дело приходится его за хвост в каземат тащить, чтобы зря собой не рисковал.

Небо было покрыто легкими облаками, сквозь которые просвечивали звезды. Дул довольно резкий, холодный ветер. На фронте было тихо, только из ближних японских окопов временами доносился заливистый лай маленьких сторожевых собачек, которые постоянно жили в траншеях. Лучи японских прожекторов медленно скользили вдоль фронта. Из темноты неожиданно выступали то брустверы окопов, то группы изуродованных снарядами деревьев, то полоса проволочных заграждений.

Японцы методично обследовали всю линию русских. Дойдя до укрепления, луч остановился, как бы вглядываясь в происходящее на нем. Шметилло приказал стрелкам не попадать под лучи прожектора, чтобы японцы не заметили движения и не начали обстрел. Несмотря па то, что до прожектора не было и версты, свет его был слаб.

У переднего бруствера зашевелилась прислуга около прогивоштурмового орудия.

— Михаил Филиппович, что вы собираетесь делать? — окликнул Шметилло.

— Пальнуть раз-другой по прожектору, чтобы он так не нахальничал, — отозвался из темноты Есаулов.

— Воздержитесь пока! — остановил его капитан. — Сейчас уносят раненых, подвезли горячую пищу и воду, в горже полно людей. Теперь не время дразнить японцев.

Поручик что-то сердито заворчал, но все же артиллеристы отошли от орудий.

Сзади, со стороны Скалистого хребта, вспыхнул резкий луч русского прожектора.

— За исключением прожекторов — все у японцев лучше: и бинокли, и одежда, и шанцевый инструмент, разве мы не могли бы иметь такого же инструмента? — с досадой проговорил Шметилло. — Единственно, в чем мы не уступаем, если не превосходим их — это в храбрости. В мирное время мы занимались только шагистикой да парадами. Смешно сказать, а я уже во время войны обучил грамоте десяток-другой солдат.

— И охотно они учатся?

— Загляните в свободную минуту в казарму. Обязательно найдете несколько человек за чтением или письмом. Идут на позицию и вместо лишней смены портянок суют в мешок букварь. А наши дурачки генералы все еще твердят, что от грамоты только вред в армии.

— Сами в грамоте не сильны. Возьмите приказы Стесселя — у него безграмотность возведена в стиль. Что ни приказ-то литературный перл, — заметил Звонарев

— Если у нас не будет большого численного превосходства над японцами, то набьют макаки «кое-какам» по первое число! — вздохнул капитан и пошел на другую сторону форта.

Луч японского прожектора скользнул дальше, и все опять погрузилось во тьму. Правее вспыхнул яркий огонь орудийного выстрела, и донесся глухой раскат.

— Заредутная батарея, — определил Шметилло. — Молодцами работают. Сколько раз японцы пытались ее сбить, да все неудачно. Вот что значит хорошо применить орудия к местности!

Офицеры прошли в казарму и застали там генеральную приборку. Вынесли раненых, и дежурные с дневальными усердно мели, скребли и чистили полы, прибирали на нарах. В потерне при свечах солдаты ужинали. Тут же рядом возвышались пирамиды бомбочек вперемешку с патронами и снарядами.

Звонарев справился у Шметилло, где находится пороховой погреб.

— При постройке инженеры про него забыли, а когда спохватились, было уже поздно. Так и складываем бомбочки где придется, — ответил Шметилло.

— Но ведь это опасно. Может произойти взрыв от случайных попаданий осколков или даже просто от толчков.

— На этом укреплении больше погибло солдат от взрывов своих же бомбочек, чем от японских снарядов. А бетон какой в капонире? Глины больше, чем цемента. Я бы этих мерзавцев Лилье и Бармина за такую постройку повесил без суда, — разволновался Шметилло.

Звонарев вышел с капитаном на внутренний дворик форта. Справа беспрерывно вспыхивали зарницы выстрелов и доносился гул канонады. Снаряды с воем неслись в сторону Артура. Близко мигали огоньки ружейных выстрелов, и пули с легким свистом летели над головой. Расположенные вдоль бруствера шметилловские пулеметы, составленные из десятка соединенных вместе ружей, изредка отвечали залпом. Красиво извиваясь, к небу взлетали ракеты и рассыпались целой гирляндой ярких звездочек. При свете ракет из темноты на несколько мгновений выступали сопки, темные линии брустверов японских траншей, группы деревьев и черные точки двигающихся людей, и затем все опять исчезало во мгле.

У бруствера, не спуская глаз с врага, стояли часовые, готовые ежеминутно поднять тревогу. Шметилло с Звонаревым прошли вдоль всего внутреннего дворика. Около каждого солдата капитан останавливался и обменивался с ним несколькими словами.

— Золотой народ мои сибиряки! Сколько времени уже я с ними живу и все же не успел еще их вполне оценить. Молчаливы, грубоваты с виду, но смекалисты и очень инициативны. Все время придумывают разные новые каверзы японцам. Вчера выпустили на веревке одну из захваченных японских собачонок с трещоткой. Что тут поднялось — уму непостижимо! Сначала страшная ружейная стрельба, за ней артиллерийская, полетели градом бомбочки. Собачонку давно уже спрятали, а те все продолжают бить из орудий.

Офицеры вернулись в потерну. Солдаты кончали ужинать. Вставая из-за стола, они истово крестились.

— Гнедых! — окликнул Шметилло рослого старшего унтер-офицера. — Какую пакость на сегодня придумали японцу?

— Думаем змея запустить с гранатами, — улыбнулся солдат, отдавая честь капитану.

— Но только после приборки казарм и отъезда кухни и водовоза, чтобы не было напрасных потерь.

— Не извольте беспокоиться, Игнатий Брониславович, все будет в аккурате.

Человек десять стрелков возились с большими бумажными змеями, привязывая к хвостам их небольшие бомбочки с короткими запальными шнурами.

Когда все было готово, солдаты вышли в ров. В сторону японцев дул сильный ветер. Один за другим поджигались шнуры бомбочек, и змеи взлетали вверх. В темноте едва были заметны светящиеся точки горящих шнуров. Сверху с брустверов «наводили» их куда надо, голосом командуя, травить ли еще веревку или держать ее неподвижно, если змей оказывался в нужном месте. В небе на мгновение вспыхивал огонек, и бомбочка летела вниз, падая в расположение японцев, а змей, козырнув, стремительно взмывал вверх. Стрелки быстро подтягивали его за веревку и снова «заряжали» этих своеобразных бомбардировщиков. Японцы в полной растерянности палили в воздух, безуспешно стремясь сбить невидимого врага, и в отместку стали забрасывать ров ручными гранатами. Стрелки с веселым смехом поспешили укрыться в казармах.

— Сейчас пустим еще гадючку, — предупредил Гнедых Звонарева.

Японцы несколько успокоились.

Два стрелка выползли на бруствер с небольшими ракетами в руках. К ракетам был прикреплен белый бенгальский огонь. При взлете ракеты он загорался и освещал местность. Ракета пускалась низко над землей, «ползла гадюкой», как говорили — стрелки, и, пролетев около сорока-пятидесяти шагов, падала. С бруствера укрепления следили за «гадами»и тотчас же обстреливали залпами из шметилловских пулеметов обнаруженные цели.

Не успела потухнуть последняя ракета, как обозленные японцы перевели луч прожектора на укрепление и обстреляли его сосредоточенным огнем нескольких батарей. Стрелки, за исключением часовых у пулеметов и наводчиков у противоштурмовых пушек, спрятались в центральной потерне.

— Здорово мы сегодня раздразнили японцев, — совсем по-детски смеялся Шметилло, стоя у входа в потерну. — Будут теперь с полчаса молотить по нас, пока сердце отойдет.

— Чего доброго, еще кинется в атаку, — заметил стрелковый прапорщик, стоявший несколько поодаль.

— Мои артиллеристы не прозевают, пошпарят в упор картечью, — усмехнулся Есаулов.

Звона рев отошел в глубь потерны. Снаряды то и дело рвались около входа, и осколки залетали в самый проход. Здесь же были сложены пирамидками ручные бомбочки и пороховые заряды противоштурмовых орудий Случайное удачное попадание осколка — и все это взлетело бы на воздух. Но ни Шметилло, ни два других офицера не обращали ни малейшего внимания на эту опасность. Капитан сел к с голу и крикнул, чтобы ему подали горячего чаю.

— И мне тоже, — попросил Есаулов.

— К вам, Сергей Владимирович? — обернулся к Звонареву Шметилло.

При тусклом свете керосиновой лампочки его заросшее щетиной лицо приветливо и добродушно улыбалось, как будто вокруг не летали осколки, грозя ему ежеминутной смертью.

Вдруг ослепительный яркий огненный столб вырос совсем рядом. Звонарева оглушило и так сильно обо что-то ударило, что он потерял сознание.

Он не мог определить, прошло ли пять минут или два часа, когда сознание медленно стало возвращаться к нему. В ушах звенело, все тело ныло, дышать было трудно, руки и ноги казались страшно тяжелыми и не повиновались ему. Мрак перед глазами постепенно рассеивался. Наконец Звонарев разобрал наклонившееся над ним бородатое лицо ротного фельдшера и почувствовал острое раздражение в носу.

— Приходит в себя, — расслышал он хрипловатый низкий голос.

Звонарев чихнул, почувствовав при этом острую боль в голове, и застонал.

Фельдшер убрал нашатырный спирт и влил в рот Звонареву лекарство.

— Вашбродь, принимайте команду, — сказал он.

— А капитан? — с трудом выговаривал слова, спросил прапорщик.

— Их разорвало на куски вместе с артиллерийским офицером, а нашему прапорщику раздробило ногу. Так что вы остались за старшего, — ответил фельдшер.

— У меня сильно болит голова.

— Малость оконтузило вас, а так все цело, я уже осмотрел.

Звонарев чуть приподнялся и увидел, что лежит полураздетым на нарах в казарме. Он попытался было встать на ноги, но голова закружилась так сильно, что он едва опять не потерял сознания. Кое-как одевшись, с помощью поддерживавших его под руки стрелков прапорщик вышел в потерну. По дороге его окликнул раненый стрелковый офицер.

— Умоляю вас, отправьте меня в перевязочный пункт.

Я умру здесь от потери крови, — просил он. — Ваше счастье, что вы не подошли к Шметилло, когда он вас спросил. Взорвались бомбочки как раз рядом с ним. Я успел отскочить, и все же мне повредило ногу, иначе и меня разнесло бы в клочья.

Обстрел постепенно стихал. Солдаты столпились возле останков своего капитана. Они были удручены гибелью любимого начальника.

Прапорщик взглянул на обгорелые щепки стола, за которым сидел Шметилло, уже засыпанные землей лужи крови на полу и велел убрать в потерну подальше взрывчатые вещества. Неожиданный треск шметилловских пулеметов и грохот противоштурмовых орудий заставил Звонарева выйти во двор.

— Японец лезет, — сообщил стрелок.

— В ружье! Первый взвод направо, второй налево, третий в капонир. Четвертому оставаться здесь в резерве, — приказал Звонарев, и десятки голосов тотчас разнесли это распоряжение по всему укреплению. Солдаты, расхватывая на ходу винтовки, бросились по указанным местам.

Артиллерийский огонь прекратился, зато градом сыпались ручные бомбочки. К счастью, большинство из них не долетало и падало в бруствер или около него. Стрелки с необычайным проворством выкидывали их обратно в ров.

— Банзай, банзай! — неслось со стороны японцев.

При свете русских прожекторов Звонарев увидел, как японцы, добежав до рвов, быстро прилаживали бамбуковые лестницы и по ним спускались вниз.

— Усилить огонь из капониров, четвертому взводу из горжевого рва атаковать японцев, — приказал Звонарев.

— Бей их бомбочками! — вопил рядом артиллерист.

В темноте трудно было разобрать, где находились стрелки, и еще труднее командовать ими. Но солдаты действовали сами, сообразуясь с обстановкой. Унтера или просто рядовые бросали отрывистые фразы, объясняя свои предположения и намерения. Остальные их понимали с полуслова. Па Звонарева стрелки почти не обращали внимания, часто не замечая его в темноте.

— Отобьем японцев, не впервой нам это! — спокойно говорил прапорщику стрелок, поддерживая под руку все еще не вполне оправившегося Звонарева. — Вы, вашбродь, присядьте в проходе потерны, а вам туда будут докладывать, что где деется, — посоветовал он.

Прапорщик последовал этому совету. Вскоре прибежали из капонира сообщить, что японцы забрасывают казематы ручными гранатами и пытаются пролезть в амбразуры. Звонарев поспешил туда. При слабом свете нескольких свечей он разглядел стрелков, которые, стоя у бойниц, вели частую перестрелку. Помещение было полно дыма.

— Вашбродие, прикажите забросать японцев сверху бомбочками, а мы попробуем поджечь лестницы паклей, смоченной в керосине, — предложил один из стрелков и, не дожидаясь одобрения офицера, побежал отдавать нужные распоряжения.

В крайнем каземате через амбразуру просунули длинный шест с укрепленной на нем горящей паклей и этим своеобразным факелом подожгли штурмовые лестницы. Сухой бамбук вспыхнул, как порох, ярко освещая ров.

Заметив, что путь отступления отрезан, японцы ринулись к горжевой части укрепления, надеясь здесь найти выход, но тут их поджидал четвертый взвод, бросившийся в штыки. В тесном пространстве глубокого рва завязалась свалка. По собственной инициативе стрелки начали спрыгивать с брустверов вниз и затем с тылу напали на японцев. Звонареву оставалось лишь освещать своими факелами место боя.

— Туши, — прокричал в амбразуру один из стрелков. — С японцами кончили, ни один живым не ушел.

Наступило затишье. Прапорщик прошел в казарму, куда сносили раненых и убитых.

Как только упало возбуждение, вызванное боем, Звонарев опять почувствовал себя настолько скверно, что принужден был лечь.

— Отдохните малость, вашбродь. Теперь японцы до утра будут сидеть тихо. Мы часовых расставим, переведем дежурный взвод в потерну, а сами тоже полягаем спать, — дружелюбно советовали прапорщику стрелки.

Остаток ночи прошел спокойно. Наступило туманное утро. На фронте было тихо. Звонарев, хорошо отоспавшийся, почувствовал себя лучше. Когда он вышел из-за занавески, которая отгораживала офицерское помещение от остальной казармы, то первое, что бросилось ему в глаза, была куча различных вещей, снятых с убитых японцев. Гнедых, исполнявший обязанности фельдфебеля, внимательно пересматривал их, отбирая то, что, по его мнению, могло пригодиться в роте, — теплые зимние японские шинели с широченными поповскими рукавами и меховыми воротниками, ремни, манерки, фляги, ботинки, теплое белье. Галеты же и другие съестные припасы складывались отдельно. Солдаты, стоявшие вокруг, помогали своему фельдфебелю.

— Первый взвод, подходи, — скомандовал Гнедых. — Вот вам пара шинелей, ботинки, галеты и консервы, — наделил он взводного. За первым потянулись и остальные взводы. Оставшееся имущество Гнедых велел спрятать.

Звонарев с интересом наблюдал за этой картиной. На Залитерной такого дележа не было. Там каждый считал своей собственностью все, что ему удавалось достать.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Дуван дуваним, вашбродь, — бойко ответило несколько солдат.

— Покойный капитан Шметилло, царство ему небесное, хотя он и был поляцкой веры, завел такой порядок, чтобы промеж солдат не было зависти и споров, — добавил Гнедых. — А это вам, вашбродь. — И он указал на аккуратно сложенные отдельно офицерские сумки с картами и бумагами. Тут же лежал прекрасный бинокль, компас, короткая шашка и несколько банок консервов.

— Так я же на японцев в штыки не ходил, — удивился прапорщик.

— Вы, вашбродь, хоть на ногах почти не стояли, а вместе с нами были на бруствере и капонире, опасность с нами делили и очень даже прекрасную команду всем нам подавали, — торжественно, запинаясь от волнения, проговорил Гнедых.

Звонарев понял, что отказом обидит солдат, и, поблагодарив, взял выделенное ему имущество.

Вернувшись к себе, прапорщик стал разбирать захваченные планы и бумаги. Все они были исписаны иероглифами, на планах аккуратно были нанесены русские форты и батареи, передовые линии японских окопов, которые и так были хорошо известны. Ни батарей, ни тыловых учреждений японцев на картах не было.

Раскупорив японским штыком банку консервов, Звонарев нашел в ней прекрасное сгущенное молоко, которое съел с галетами. Появился Гнедых с полубутылкой плохонького коньяку, пахнувшего клопами, и пачкой дешевых сигареток.

— Садись, Гаврилыч, — вспомнил отчество Гнедых Звонарев, — вместе выпьем и поедим.

Фельдфебель снял папаху, набожно перекрестился, достал ломоть черного хлеба и неторопливо принялся за еду. Попутно он рассказал, что еще полгода назад был рядовым стрелком и за боевые отличия получил нашивки, но «не загордился и солдат уважает»: без дела не бьет и не ругает, по начальству не ябедничает; поэтому стрелки тоже хорошо относятся к нему и зовут своим «атаманом». В мирное время он бродил по тайге с артелью старателей и там, несмотря на свою молодость, тоже был за атамана. С теплым чувством он вспомянул Шметилло, выругал раненого прапорщика, который, по его мнению, был «не самостоятельный»и при опасности первый спешил под укрытие.

— Вы бы, вашбродь, — имя-отчества вашего не знаю, — остались насовсем у нас за командира. И покойный Игнатий Брониславович вас хвалили. На всякие, говорит, выдумки они горазды. И вчерась вы понравились стрелкам своею храбростью…

— Начальство пришлет нового командира, постарше меня чином.

Подкрепившись, Звонарев и Гнедых направились

Б капонир.

Пользуясь затишьем, солдаты продолжали спать, кто где придется — в казарме на нарах, в потерне прямо на полу, вдоль стен.

Минные работы шли полным ходом. Преодолевая некоторый страх, Звонарев полез в галерею. После того как он был засыпан, у него осталась инстинктивная боязнь подземелья. Добравшись до конца, прапорщик прислушался. Все было тихо.

— Отдыхает японец, умаялся за эти дни, — проговорил сапер.

В левой галерее была та же картина. Звонарев недоумевал, почему японцы прекратили свои минные работы.

Но они сами поспешили разъяснить ему свои намерения. Едва туман стал расходиться, как начались новые атаки укрепления. Передняя цепь залегла на самом краю рва, а последующие, добежав до этого места, кидали вниз большие мешки с тряпьем и убегали назад. Стрелки закидали врага бомбочками, но эго не смутило японцев. Цепь за цепью они продолжали сбрасывать тюки, скоро покрыв ими почти сплошь дно рва.

Звонарев, следивший за этим из бойницы капонира, никак не мог понять, зачем это делается. Стрелки тоже строили самые разнообразные предположения. Забросав ров, японцы отошли в свои окопы. Вызванные охотники вытащили из рва несколько мешков, наполненных старым, никуда не годным тряпьем.

Пока Звонарев со стрелками разглядывал мешки, японцы неожиданно бросились в атаку. На этот раз они не останавливались на краю рва, а с размаху прыгали с трехсаженной высоты на мягкие тюки, которые, очевидно, для этого и предназначались. В несколько мину г ров был заполнен японскими солдатами, которые, приставив бамбуковые лестницы к внутренней стенке рва, стали взбираться на бруствер. Укрепление сразу же оказалось в критическом положении: не меньше двух батальонов обрушилось на одну роту Звонарева. Но стрелки не растерялись. Пользуясь безмолвием японской артиллерии, они встретили штурмующие колонны залпами в упор, а затем кинулись в штыки, сбрасывая врага в ров. Гнедых с двумя стрелками выволок на бруствер большую деревянную бочку с керосином и сбросил ее вниз. Она разбилась при падении. Керосин облил далеко вокруг мешки с тряпьем, затем несколькими ручными гранатами их подожгли, и вскоре весь ров был охвачен огнем.

Густые облака дыма поднялись высоко в воздух, создав защитную завесу. Обезумевшие от ужаса японцы заметались во рву, расстреливаемые из пулеметов.

То же было проделано и в другом боковом рву. Солдаты с остервенением забрасывали бомбочками беспомощно бегавших по дну рва японцев. Беспрерывно строчили капонирные пулеметы, а четвертый взвод в горже добивал всех, кому удавалось вырваться живым из моря огня, бушевавшего в боковых рвах.

Не понимая, что произошло в укреплении, все новые и новые японские цепи подходили ко рву, но в ужасе останавливались перед огненной преградой, в упор сметаемые с валов огнем шметилловских пулеметов и противоштурмовых пушек.

Крепостные батареи, видя объятое пламенем и дымом укрепление, решили, что наступают его последние минуты, и обрушились на японцев сосредоточенным огнем десятков орудий. Устилая землю своими телами, японцы в панике бросились наутек.

Задыхаясь от смрадного густого дыма, Звонарев то руководил огнем стрелков на бруствере, то появлялся в капонире, где полуживые от дыма пулеметчики продолжали беспощадно истреблять врага, то бежал к горжевой казарме, чтобы удостовериться в безопасности тыла. Приученные Шметилло к самостоятельности, стрелки работали уверенно, ни одной пули не выпуская мимо цели, ни одной бомбочки не бросая безрезультатно. Раненые не хотели до конца штурма идти на перевязку, убитых же, к счастью, было немного.

Уничтожив врага, солдаты, как после трудной, но удачной работы, вытирали пот с лица и радостно улыбались.

— Знатно мы справили поминки по нашему капитану, — никто живым не ушел…

— Да, дюже воняет жареным японцем, — повел носом Гнедых, шагая рядом с Звонаревым.

Прапорщик велел выставить часовых, а остальных людей отвел в казармы и потерны. Воспользовавшись дымовой завесой, развели огонь и кухне, чего обычно днем не делали. Вскоре бак с водой закипел, и стрелки потянулись к нему с чайниками и кружками.

Звонарева вызвал по телефону генерал Горбатовский и справился о положении на укреплении. Прапорщик подробно доложил ему обо всем.

— Немедленно прекратить пожар и впредь этого не допускать, — неожиданно распорядился генерал.

Прапорщик, считая, что Горбатовский его не расслышал, вновь стал объяснять причину возникновения огня.

— Мы уничтожили таким образом целый батальон японцев, — доказывал он.

— Категорически запрещаю впредь делать это, — отрезал генерал.

— Что? Запрещаете уничтожать японцев? — переспросил Звонарев.

— Уничтожать приказываю, разводить огонь запрещаю, — упорствовал начальник обороны Восточного фронта. — Дальнейшие разговоры считаю излишними. — И его превосходительство дал отбой.

— Круглый идиот! — выругался Звонарев и повесил трубку.

— Кто это, вашбродь, — полюбопытствовал телефонист.

— Один мой знакомый, — улыбнулся прапорщик и отошел.

Начался обычный методический обстрел укреплений артиллерийским огнем. С ревом проносились одиннадцатидюймовые снаряды, сотрясая землю при взрыве, пронзительно визжали стодвадцатимиллиметровки, рикошетируя после взрыва, глухо бухали шестидюймовки.

Погода совсем прояснилась, выглянуло солнце, ярко осветив все вокруг, и только многострадальное укрепление номер три все еще было окутано дымом от пожара. Но жизнь в нем била ключом. Стрелки раздобыли гармошку и под аккомпанемент взрывов лихо отплясывали в потерне. Звонарев с улыбкой прислушивался к этому, строча в своем углу длиннейшее донесение о вчерашних и сегодняшних штурмах. Сидевший рядом Гнедых называл ему фамилии особенно отличившихся солдат, скромно умалчивая о своей персоне.

Покончив с донесением, прапорщик прилег на нары. Голова продолжала мучительно болеть, поташнивало, глаза слипались от усталости. Он задремал. Разбужен он был громким возгласом солдат: «Здравия желаем вашему превосходительству!»

Не успел Звонарев подняться, как из-за занавески показался Кондратенко в сопровождении Рашевского.

— Так это вы и являетесь комендантом укрепления! — воскликнул генерал. — Я все ломаю себе голову, кто так успешно руководит его обороной. Оно со всех сторон охвачено огнем и дымом. Кажется, вот-вот его возьмут, а вместо этого японцы бегут от него во все стороны.

— Моя роль свелась к отдаче двух-трех приказаний. Солдаты сами отбивали штурмы, выкуривали японцев и вообще проявляли массу инициативы.

— Ваша скромность мне известна, Сергей Владимирович. Одна молодая особа решительно требовала, чтобы я разрешил ей побывать здесь, — улыбнулся Кондратенко. — Я только тем ее и успокоил, что обещал доставить к ней вас лично в целости и сохранности.

Звонарев хотел было улыбнуться, но у него так закружилась голова, что он едва устоял на ногах.

— Что с вами, вы нездоровы? — успел подхватить его Рашевский.

— Вчера меня слегка контузило, — тихо проговорил прапорщик.

— Их благородие более двух часов лежали без сознания, а как японец полез на штурму, вышли с помощью двух стрелков и всем командовали, — доложил Гнедых.

Кондратенко с чувством пожал руку Звонареву, Рашевский последовал его примеру.

— Я хотел просить ваше превосходительство оставить меня здесь и дальше.

— О нет, на это я не согласен. Вы нужны и в других местах. Теперь прошу показать нам укрепление, — попросил Кондратенко.

Прапорщик повел генерала через потерну в капонир. Кондратенко то и дело останавливался, расспрашивая солдат. Многих он знал в лицо и по фамилии.

— Откуда вы их знаете, ваше превосходительство? — удивился Звонарев.

— Шметилловских-то стрелков? Они у меня одни во всей дивизии, других таких героев нет. Когда в штабе крепости узнали о смерти Игнатия Брониславовича, то решили, что часы укрепления сочтены. Смирнов уже спешно разрабатывал тысяча сто первый вариант отражения, японской атаки. Я же был настолько уверен в шметилловцах, что рискнул отправиться сюда только вдвоем с Сергеем — Александровичем, не дожидаясь подхода резервных частей, — говорил Кондратенко, неторопливо двигаясь по потерне.

У места гибели Шметилло генерал снял фуражку и перекрестился.

— Мир его праху. Жил и умер честным солдатом.

В капонире Звонарев указал на крайне плохое качество бетона, который оказался мягче, чем окружающая скалистая почва.

— Была бы моя воля, я посадил бы сюда Бармина и заставил ожидать, пока японцы не взорвут капонир снаружи, — заметил Кондратенко. — Как вы предполагаете укрепить капонир? — справился он у Рашевского.

— Никак. Этот дефект сейчас устранить не можем.

— Тогда капонир надо оставить, забив его бутовым камнем на цементной кладке Пробив свод, японцы окажутся перед необходимостью разрушить стену до основания, чтобы проникнуть в ров. Потерну тоже придется заложить в ее передней части. Ров же будем фланкировать из горжи, возведя там брустверы из мешков, и установим мелкие скорострельные морские пушки и многоствольные митральезы, — продолжал генерал. — Прошу вас, Сергей Владимирович, немедленно произвести забивку всего капонира до самого верха. Надо, чтобы к завтрашнему утру это было выполнено.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вытянулся Звонарев

Затем генерал обошел все брустверы, понаблюдал в бинокль за японскими работами и хотел уйти. Но в этот момент неподалеку упала и разорвалась небольшая японская бомбочка. Звонарев со стоном схватился за голову и медленно опустился на землю Кондратенко бросился к нему. Прапорщик был бледен и долго не подавал признаков жизни,

— Что с ним случилось? — взволнованно спросил генерал. — Пустяковый взрыв — и такая реакция на него?

— Должно быть, их благородие опять ударило воздухом в голову, — сказал подбежавший Гнедых и с помощью стрелков снес прапорщика в казарму.

— До подхода резервов я приму на себя командование укреплением, а вас, Сергей Александрович, попрошу заняться забивкой капонира, — решил Кондратенко.

Прошло больше часа, пока подошли вновь назначенные на укрепление роты. С ними прибыл и новый комендант, штабс-капитан Ржевский. Когда Кондратенко уходил с укрепления, фельдфебель подошел к нему.

— Мы уже месяц находимся здесь без смены, ваше превосходительство, обовшивели все и от грязи заросли коростой. Дозвольте хоть в баньке помыться.

— Ладно, даю вам неделю отдыха, а затем верну па позиции.

— Покорнейше благодарим, — радостно ответил солдат.

С темнотой шметилловцы, забрав почти все свои трофеи, двинулись в тыл, неся на носилках Звонарева.

— Теперь нам надо самим присмотреть себе командира, к нему и подаваться, — проговорил Гнедых.

— Идите к поручику Енджеевскому. Он на батарее литеры Б, — посоветовал Звонарев, которого бережно несли на носилках четыре стрелка. — И я поблизости буду, на Залитерной.

— Про него мы слыхали много хорошего от покойного капитана. Пошлем к нему ходоков, может, и возьмет к себе, — отозвались в толпе.

Они донесли Звонарева до штаба Восточного фронта, где он и остался ночевать.