Свора псов ринулась на нас с лаем и воем. Собаки мчались от кочёвки, видневшейся на горе. Кочёвка — это сарайчики, сложенные из дикого камня. Летом в них живут колхозные чабаны. Трава в предгорье летом выгорает от зноя, и чабаны перегоняют стада овец и коз на прохладные горные луга. Перегонять и пасти стада помогают чабанам собаки.
Собачья свора развернулась в цепь.
Впереди стаи мчал вожак — огромный пёс, жёлтый, с чёрной головой. За ним на цепи волочился и подскакивал кол. Пёс выдернул его из земли.
На шее вожака ошейник из буйволиной кожи, утыканный железными крючьями, — местное средство от волчьих зубов.
Стая собак весело неслась на нас. Весело, потому что псы, одуревшие от скуки, рады были вволю побрехать, поскакать и поскалить зубы на чужих людей.
Один вожак скакал молча. Молчание его было жутко.
Я первый раз в жизни видел такого урода. Один глаз его вытек. Зато второй горел с удвоенной яростью и злостью. Из-под разорванной губы, сросшейся бугристым рубцом, торчали белые мокрые клыки…
Всё большое собачье тело в бороздах — будто железными граблями сдирали с него кожу. Шкура срослась, но неровно, буграми. Шерсть торчала клочьями. Пёс припадал на кривую заднюю лапу и был похож на низкозадую гиену.
Урод не шутил. Он пригнул чёрную башку, сморщил порванные губы и оскалил клыки, примеряясь к броску.
Я сорвал с плеча ружьё и выпалил поверх его чёрной башки. Урод шарахнулся вбок и, всё так же молча, кинулся на меня сбоку. Второй раз я выстрелить не успел. С кочёвки громко закричали; пёс с ходу, откинувшись назад, пробороздил рыхлую землю всеми четырьмя лапами. Потом, с видимой неохотой, повернул и затрусил к кочёвке. За ним повернула вся стая. С весёлым брёхом и визгом собаки понеслись к кочёвке, хватая друг друга зубами за бока.
Я рукавом вытер пот со лба.
Навстречу спешил старик чабан в огромной косматой папахе, с длинной палкой на плече.
— Ну и пёс у тебя, — сказал я, — гиена бешеная!
— Ёх, ёх, — заулыбался старик, — хорош собак. Якши Карабаш!
Мы шли за чабаном. Чабан длинной палкой расталкивал овец. Собаки, ворча и поглядывая исподлобья, уступали нам дорогу.
Мы нагнулись и вошли за чабаном в сарайчик старика. За ним и собаки просунули в дверь сарая мохнатые морды. Глаза их в темноте вспыхивали то зелёным, то лиловым огнём. Но мы уже не боялись: гости хозяина для собак неприкосновенны.
Прихромал и урод. Он тоже ждал подачки. Но никто из нас не бросил ему куска. Кому приятно смотреть на злобную скотину, покрытую бугристыми шрамами и всклокоченной шерстью! К тому же чабаны остригли его овечьими ножницами, оставив на плечах львиную гриву. Своим единственным глазом пёс следил, как более счастливые попрошайки ловят куски прямо на лету.
Скоро урод понял, что всем он тут противен, и хмуро ушёл в угол. Но и там он кому-то помешал, его ругнули, и он, хромая и поджимая хвост, выскочил во двор.
Перед сном мы вышли покурить.
Горы вокруг были уже тёмные. Небо на востоке — зелёное. На зелёном дрожат первые звёзды. Дрожат, будто замирают от страха на такой высоте. На заходе небо ещё оранжевое. Над всей чёрной громадой гор вознеслась сверкающая снежная вершина. Лучи солнца ещё освещают её, и она взметнулась над ночью, как язык жёлтого пламени. Над горой неподвижно повисло красное облачко.
— Красиво! — сказал я старому чабану.
Чабан удивлённо посмотрел на меня.
— Зачем красиво? — ответил он. — Персик нет, кишмиш нет, барашка нет, — один снег.
Ковыляя, к чабану подошёл пёс-урод.
— Ну и образина! — сказал я.
Чабан покачал головой.
— Зачем обра-зина? — с трудом выговорил он. — Хорош собак, красивый собак!
Теперь я удивлённо посмотрел на чабана.
— Ты не смотри, — сказал чабан, — ты чувствуй.
Но я ничего не почувствовал. Спорить же не хотелось. Я просто спросил, почему у собаки такие рубцы.
Чабан поманил нас пальцем, и мы вернулись в сарай. Рассказ старика я хорошо запомнил.
Лет пять назад на этой кочёвке у белой собаки родились щенята. Щенят утопили. Одного оставили — жёлтого с чёрной головой. Оставили и назвали Карабаш. Это значит: Чёрная башка. Черноголовый.
И в эту же ночь на отару напал барс. Собаки в ужасе разбежались, а обезумевшие от страха овцы и козы лавиной хлынули с горы на чабанов, сбили их с ног и чуть не затоптали.
Барс схватил ягнёнка.
Мать Карабаша была хорошая собака. Она кинулась на барса, вцепилась ему прямо в морду, и оба — барс и собака — покатились в овраг.
Всю ночь чабаны собирали разбежавшихся овец и коз. И всю ночь трусливо брехали собаки, повернув морды в сторону лесного оврага.
Утром чабаны увидели: на краю оврага лежит мёртвый ягнёнок. Над ягнёнком — овца. Она нюхала и толкала его мордочкой. Вымя её набухло, и она жалобно блеяла. А на дне оврага нашли мёртвую мать Карабаша. На белую шею ей будто надели красный ошейник.
Осиротевший щенок пищал от голода. Чабаны сунули его носом в тугое овечье вымя, — и он зачмокал. Овца задёргалась, но её придержали, и она успокоилась.
Так Карабаш нашёл новую мать — овцу. А овца нашла нового сына.
Овцу привязали к столбику, и щенок спал вместе с ней. Он был совсем ещё маленький и отползал от овцы только на длину своего хвостика.
Щенок быстро рос. Скоро овцу опять пустили в стадо. Карабаш, толстый, как головка овечьего сыра, покатил за ней. Так они жили вместе — овца и собака.
Прошло два года.
Карабаш стал самым большим и самым сильным псом в своре. Силой и смелостью он был в свою родную мать. А от приёмной матери — овцы — он унаследовал слепую преданность стаду.
На лето чабаны опять пригнали отары на горные луга. У овец начали родиться ягнята. Родился ягнёнок и у приёмной матери Карабаша. Карабаш до сих пор помнил свою приёмную мать и отличал её в стаде. И она позволяла ему обнюхивать своих ягнят.
Барс не оставлял кочёвку в покое.
Он с каждым годом всё больше узнавал человека и всё больше наглел.
Барс напал ночью, когда ружья чабанов были для него не страшнее простой палки.
Заблеяли, заметались в ужасе овцы, остервенело залаяли псы, со стуком покатились камни. Чабаны палили из ружей в тёмное небо и орали на все голоса.
Утром увидали: на дне оврага лежал Карабаш. Рядом стояла овца. Жёлтая шкура пса была красной. Он лежал на брюхе, уткнув морду в лапы. Овца стояла рядом и толкала его мордочкой в бок. Под передними лапами Карабаша лежал помятый барсом ягнёнок. Он был жив, но голова его плохо держалась на тонкой шее. Пёс прикрывал его своим телом.
Недалеко за кустом скрючился мёртвый барс. На белом горле его расплылось большое красное пятно. Он уже застыл. Карабаш был плох. Вытек глаз. Разорвана губа. Прокушена и сломана нога. Вся шкура исполосована глубокими рваными бороздами.
Чабаны хотели пристрелить Карабаша, чтобы не мучился, но старик чабан не дал. Он взялся его выходить. Как когда-то в детстве, он стал поить его овечьим молоком. Собаки зализали ему раны. И Карабаш выжил.
Разговоры, разговоры — нет им конца! Уж и петух прокричал. Странно слышать петушиный домашний голосок тут, среди диких гор.
Чабан положил уголёк в самодельную трубочку и засопел.
— Якши собак! Хорош собак! — говорил он, пуская дым и щурясь в угол, где спал обезображенный пёс.
Карабаш спал неспокойно. Он то взвизгивал, то вдруг начинал сучить лапами. Он видел плохие сны.
— Другие псы совсем дурной — на чикалку* брешут, — жаловался старик. — А Карабаш спит — значит, всё спокойно. Красивый собак!
Утром встали поздно. Старик чабан с собаками уже погнал стадо на выпас.
В углу сарайчика увидели мы пятнистую барсовую шкуру. На шкуре котёнок катался — играл с ящерицей. По земляной крыше затопотала коза сухая земля посыпалась на голову.
Мы вышли. Петушок взлетел на сарайчик, похлопал в крылья и, прокричав своё «кукареку», склонил голову набок. Он прислушивался, откуда ему ответит соперник. Соперник ответил с высоких скал. Петушок поскрёб землю коготками и закричал опять. Он так и не понял, что отвечало ему только эхо.
Как весеннее курчавое облако, медленно ползла по гребню горы отара. Позади отары, покрикивая и посвистывая, шёл старик чабан. А впереди стада, опустив тяжёлую голову к земле, медленно брёл Карабаш.
Против солнца было больно смотреть. Карабаш казался окружённым сиянием. Издали не видно было его страшных шрамов. И огромный пёс был похож на могучего льва.
* Ч и к а л к а — шакал (областное слово).