Город-призрак. Иван Шмелёв

Город чудный, город древний…

Ф. Глинка

Город-призрак. Он явился моей душе; нетленный, предстал на небе. Ибо земля – чужая.

Я лежал на песке, в лесной тиши залива. Смотрел на небо. Смотрел, щурясь, как сияют на солнце кусты золотого терна и золотого дрока. Белое, синь да золото. Хмурые сосны в небе. Прилив был в силе. Плавная его зыбь плескала. Под шепчущий плеск дремалось.

Облака наплывали с океана, невидного за лесом; их рыхлые снеговые груды громоздились за соснами, валились на их вершины, пучились и клубились пышно. Быстро менялось в небе. Вот – выдвинулась гора, склонилась. За нею – город: холмы и башни. А вот купола за куполами, один над другим, рядами, как на гравюрах старых «Святого Града» – храмы над храмами в серых стенах из камня. Стаяло – и опять всклубилось. И вот выпучился над всеми купол, поширился, – и я уловил на мгновенье: великая шапка витязя, шлем и шишак на нем. Блеснуло в глазах, по памяти: вот он, наш Храм московский! Христа Спасителя. Держался одно мгновенье – и вытянулся язык по небу.

Я вспомнил широкие дорожки сквера, кусты сирени и барбариса, изгороди подстриженной калины, редеющие клумбы цветов осенних, церковных, «крестных» – бархатцы, георгины, астры, – все широко, разгонисто, и все – до старых, широких яблонь, до каменной ограды завитками – приземисто и плоско: все придавило Храмом. В золотом шлеме исполина, видный на всю Москву, совсюду блистающий сияньем, за многие версты видный, со всех концов, он давит своею массой. Бродишь, бродишь вокруг него, с трудом поднимая ноги, – такая тяга! Глядишь на стены, на купол, закрывший небо, и в голове мутится – такая сила!

Вечер, сухой и ясный. Нелюдимые сторожа, в серо-суконных блузах с медными бляхами, поливают неторопливо клумбы. Так тихо, что шорох дальней поливки слышен. Свеже пахнет водою, пылью, осенней сушью. За кустами щебечут гимназистки, но их голоски чуть слышны: все глушит Храмом. В воздухе до того прозрачно, что все Замоскворечье видно: над золотисто-зелеными садами сияют колокольни, кресты, купола, окошки. Видны даже у крестиков цепочки, веревки на каланче, черные шарики сигналов. Там еще шумы жизни, а здесь – благодатно-тихо. Чутко-тихо. У великого Храма всегда тихо.

Мосты хорошо отсюда видны: Каменный, Чугунный. Направо – даль, осенние Воробьевы горы, в позолоте, к реке – позеленее. Палочками бегут фонарики, и в них по солнцу. От моста накатывает гулом, слышно даже отдельное копыто.

Внизу – река, малая, простая, Москва-река. Спят на ней плоскодонки рыболовов, блестит зеркально золотой шлем Храма. Утки плывут к Замоскворечью, к древним хоромам Скуратова Малюты[1]. Вьются за ними серебристые дорожки.

В Храме всенощная идет. Колокола переговариваются печальным звоном, один за другим, редко… и вдруг, все вместе, ударят разбито, скорбно. И опять —мерные удары.

Это Животворящий Крест выносят.

Звон великого Храма чудный: много в нем серебра и медь его по-особому певуча – глухая, мягкая, будто земля взывает. Из мягкого камня Храм, песчаный, светлый. Стены его – все наше: память о собиравшейся ратными силами России. Александр Невский, Дмитрий Донской, Владимир, Ольга… Какая даль! Высечено веками в камне. Бродят перед стенами кучки людей заезжих, смотрят, читают вязь. Долго, устало ходят. Трудно ходить у Храма: тяжелая его масса давит.

А вон и хранитель славы, святынь российских, хранитель былых страданий, зерцало наше – башенностенный Кремль над тихой Москвой-рекой! И сам тихий. Вызолоченные орлы его на башнях блистают в вечернем солнце, раскинув крылья. Орлы не хищные, широкие и пушистые, – орлы России. Соборы, башни, Иван Великий, золотисто-серебрёные верха, кокошнички, пузыри, оконца, башенки, теремочки, стрелки, городочки, кресты, кресты… шпиль золотой, дворцовый, кардинальская шапка на Сенате[2], зубцы, зубцы… Сколько там света, блеска, зайчиков, искр, игры! Сколько там спит святого, крепкого и бессмертного, кровного нашего, родного, под сводами соборов полутемных, тесных, хоть и неладно, да крепко сбитых из тесаного камня! Там святители почивают, водители народа смутного, степного, лесового. Сколько там целости духовной, любви и жертвы! Петр и Алексей[3], Русь от татар хранившие, Филипп, Царя за неправду обличавший[4], Гермоген[5], из уз призывавший к доблести и чести, умученный… Даль святая и светлая – из тьмы времен, из лыка, из поскони[6], из скудости – скромно глядит доселе. Святая крепость сложила какое Царство! Степными силами собрала, вязала лыком, жилами сплетала, слезами спаяла, кровью. Там лампады мерцают кротко после пламени бурных лет. В свете вечернем, тихом стелется голубой ладан – после дымов-пожаров. И Спас Темный[7] неусыпным взирает Оком. Что провидит России в далях?..

Крест выносят, в цветах. Пение через стены слышно. Перезвоны текут печально, мерно, – и вот бьются колокола надрывом.

«Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…»

Сумерки гуще. Замоскворечье гаснет, сады темнеют. Но крестики колоколен четко видны на небе.

И Кремль гаснет. Великий Иван-Звонарь еще блистает смутно.

И здесь темнеет; но светлые стены Храма будут белеть и ночью. И золотая шапка будет светить мерцаньем.

И Царь темнеет[8]. Он грузно сидит на троне, глядит за Москву-реку. У ног его спят орлы. Не спят – сторожко глядят, поднявши для взлета крылья.

Тяжелый, широкий памятник. И Царь тяжелый. Последний из Собирателей, Царь Мира и Державы. Царь мужицкий. С крепкими кулаками, в сапогах мужицких, мужик лицом. Порфира[9] его громадна; трудна, тяжела держава[10]. Но руки крепки: держал – не гнулся. Место ему – по нем: у Храма побед и мира, у русской силы. Сидит и глядит за реку, за Москву-реку, на прошлую даль степную, откуда валили орды. Россия собрана, крепко сбита. Можно сидеть, глядеть. Мудрые дали учат: тише едешь – дальше будешь. И он – сидит. Орлы сторожат концы: крылья для взлета подняты.

Облаков с океана меньше – ни куполов, ни башен. Голубое над лесом небо. Пора домой.

И я уношу с собою призрак чу́дного города. Я повторяю имя, негромкое и простое, мягкое – Москва.

Покойная простота и сила. Белый камень и золото.

Кто, силач, возьмет в охапку
Холм Кремля-Богатыря?
Кто сорвет златую шапку
У Ивана-Звонаря?..

Нетленное взять нельзя. Держит Господь в Деснице времена и сроки, – и Ярое Око Его сожжет закрывшую Его тьму.

Верю.

Примечания

  1. Хоромы Скуратова Малюты (наст. имя и фам. Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский; прозвище Малюта означает малорослый человек; ?—1573) – думный дворянин, приближенный царя Иоанна IV Грозного. Его хоромы, по преданию, находились возле церкви на Берсеневской набережной.
  2. Сена́т – высший государственный орган Российской империи, ведал деятельностью правительственных учреждений и являлся последней судебной инстанцией.
  3. Петр и Алексей. – Имеются в виду митрополиты московские, способствовавшие укреплению и возвышению Московского княжества в период его становления на протяжении XIV в. Оба митрополита по происхождению были русские в отличие от большинства митрополитов, греков по происхождению, присылаемых на Русь из Византии.
  4. …Филипп, Царя за неправду обличавший… – Имеется в виду митрополит Филипп, обличавший царя Ивана Грозного (см. коммент. к с. 216).
  5. Гермоге́н (ок. 1530—1612) – русский патриарх с 1606 г. В период Смутного времени был сторонником царя Василия Шуйского, после свержения которого всеми силами способствовал устранению смуты в России. Направлял войска на борьбу с Лжедмитрием II, пытаясь спасти страну от порабощения поляками. Благословил народное ополчение князя Дмитрия Пожарского, за что был заключен в темницу польскими интервентами, где и умер от голода. Канонизирован Русской православной церквью. Дни памяти – 2 марта (17 февраля) и 25 (12) мая.
  6. Поско́нь – домотканый холст из конопляного волокна. Из него шилась крестьянская одежда.
  7. Спас Темный. – Имеется в виду икона Нерукотворного Спаса, изображающая лик Иисуса Христа на четырехугольном полотне (убру́се).
  8. Царь темнеет. – Упоминается памятник Александру III (скульптор А. М. Опекушин, архитектор А. Н. Померанцев) напротив храма Христа Спасителя. Уничтожен в 1918 г.
  9. Порфи́ра – длинная пурпурная мантия.
  10. Держа́ва – здесь: шар с крестом наверху, символ царской власти.