Вокруг света за восемьдесят дней. Жюль Верн

Страница 1
Страница 2

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
в которой описывается, как Паспарту проявил слишком живой интерес к делам своего господина и то, что из этого вышло

Гонконг – небольшой остров, который по нанкинскому договору после войны 1842 года перешёл во владение Англии. За несколько лет колонизаторской деятельности предприимчивая Великобритания выстроила здесь крупный город и создала порт, назвав его Виктория. Островок этот расположен в устье реки Кантон и отделён лишь шестьюдесятью милями от португальского города Макао, стоящего на другом берегу реки. Гонконг неизбежно должен был победить в коммерческой войне Макао, и ныне большая часть китайского транзита проходит через английский город. Глядя на его доки, верфи, пакгаузы, больницы, готический собор, «governement-house»[3], на его мощённые щебнем улицы, можно подумать, что находишься не в Китае, а в одном из торговых городов графства Кент или Сэррей, прорезавших толщу земного шара и вынырнувших на его противоположной стороне.

Паспарту, засунув руки в карманы, направился в порт, глазея на паланкины – эти крытые носилки, ещё не вышедшие из моды в Небесной империи, и с любопытством рассматривая толпы китайцев, японцев и европейцев, наполнявших улицы. За малым исключением это был всё тот же Бомбей, Калькутта или Сингапур, вновь оказавшиеся на пути нашего славного малого. Цепь английских городов тянулась вокруг всего земного шара.

Паспарту пришёл в порт Виктория. Там, в устье реки Кантон, стояло множество судов всех национальностей: английских, французских, американских, голландских, военных кораблей и коммерческих судов, японских и китайских лодок, джонок, сампанов и даже лодок с цветами, образовывавших на воде плавучие цветники. Прогуливаясь, Паспарту заметил несколько очень старых китайцев, одетых во всё жёлтое. Зайдя в цирюльню, чтобы побриться «на китайский манер», он узнал от местного Фигаро, бегло говорившего по-английски, что каждому из этих стариков исполнилось по крайней мере восемьдесят лет и что, достигнув этого, возраста, они получили право носить жёлтый цвет, который в Китае является императорской привилегией. Сам не зная почему, Паспарту нашёл это весьма забавным.

Побрившись, он вернулся в порт, где стоял «Карнатик», и заметил там Фикса, который прогуливался взад и вперёд. Паспарту нисколько не удивился этой встрече, но он прочёл на лице полицейского инспектора живейшую досаду и растерянность.

«Эге! – воскликнул про себя Паспарту, – видно, неважны дела у джентльменов из Реформ-клуба!»

Сделав вид, что не замечает дурного настроения Фикса, он с сияющей улыбкой подошёл к нему.

Сыщик имел достаточно оснований проклинать своё роковое невезение. Ордера на арест всё ещё не было! Очевидно, он путешествует вслед за ним и может настичь его лишь в том случае, если Фикс на несколько дней задержится в каком-нибудь городе. Но так как Гонконг был последней английской территорией на пути Фогга, то следовало во что бы то ни стало задержать его здесь, чтобы он окончательно не ускользнул.

– Ну как, мистер Фикс, вы всё же надумали сопровождать нас до Америки? – спросил Паспарту.

– Да! – процедил сквозь зубы Фикс.

– Вот как! – воскликнул с громким хохотом Паспарту. – Я знал, что вы не можете расстаться с нами. Ну что ж, идёмте, заказывайте себе каюту!

И они вместе вошли в бюро морских сообщений и заказали четыре каюты. При этом служащий предупредил их, что ремонт «Карнатика» закончен и пакетбот уйдёт не на следующее утро, как предполагалось, а в этот же день в восемь часов вечера.

– Великолепно! – заметил Паспарту. – Это вполне устраивает моего господина. Пойду его предупредить.

Тут Фикс отважился на крайнее средство. Он решил всё открыть Паспарту. Это был, пожалуй, единственный способ на несколько дней задержать Филеаса Фогга в Гонконге.

Выйдя из бюро, Фикс предложил своему спутнику зайти в таверну освежиться. У Паспарту было ещё время. Он принял приглашение Фикса.

На набережной им попалась таверна. У неё был очень заманчивый вид. Оба вошли в неё. Это был просторный, хорошо убранный зал, в глубине которого стояло что-то вроде огромной походной кровати со множеством подушек. На ней лежало несколько спящих.

Человек тридцать посетителей сидело за маленькими столиками из плетёного тростника. Одни пили английское пиво, эль или портер, другие предпочитали алкогольные напитки – ликёр, джин или бренди. Кроме того, большинство курило длинные глиняные трубки, набитые шариками опиума, смешанного с розовой эссенцией. Время от времени кто-нибудь из курильщиков терял сознание и скатывался под стол, и тогда двое официантов хватали его за голову и за ноги и клали на кровать, где уже лежало около двадцати человек в последней стадии опьянения.

Фикс и Паспарту поняли, что попали в одну из тех курилен, куда сходятся несчастные, исхудалые, отупевшие и впавшие в слабоумие люди, которым предприимчивая Англия продаёт ежегодно на двести шестьдесят миллионов франков губительного снадобья, называемого опиумом! Презренные миллионы, полученные от использования одного из самых губительных человеческих пороков!

Китайское правительство давно стремится путём суровых законов пресечь это зло, но тщетно. От обеспеченных слоёв населения, которым некогда было предоставлено исключительное право курения опиума, эта привычка перешла к широким слоям народа, и вред, производимый ею, не мог уже быть ограничен. В Китае опиум курят всюду и особенно в центральной части страны. Мужчины и женщины предаются этой пагубной страсти и, привыкнув вдыхать дым опиума, уже не могут без этого обходиться, не испытывая мучительных судорог в желудке. Привычный курильщик может выкурить в день до восьми трубок, но через пять лет такой жизни он умирает.

В одну из этих многочисленных даже в Гонконге курилен и попали Фикс и Паспарту, желавшие немного освежиться. У Паспарту не было с собой денег, но он охотно воспользовался «любезностью» своего спутника, рассчитывая отплатить ему в своё время тем же.

Они спросили две бутылки портвейна, которым француз воздал должное. Фикс, более сдержанный, наблюдал за своим спутником с особым вниманием. Говорили о том, о сём и больше всего о прекрасной идее Фикса также совершить путешествие на «Карнатике». Вспомнили о том, что пароход должен отойти на несколько часов раньше назначенного срока. Паспарту, опорожнив обе бутылки, поднялся, чтобы пойти предупредить своего господина.

Фикс удержал его.

– Минутку, – сказал он.

– Что вы хотите, мистер Фикс?

– Мне надо с вами потолковать о серьёзных делах.

– О серьёзных делах! – воскликнул Паспарту, допивая несколько капель вина, оставшихся на дне его стакана. – Ну что ж, мы поговорим о них завтра. Сегодня мне некогда.

– Останьтесь, – настаивал Фикс, – дело касается вашего господина!

Паспарту при этих словах внимательно посмотрел на своего собеседника.

Выражение лица Фикса показалось ему странным. Он снова сел.

– Что ж вы хотите мне сообщить? – спросил он.

Фикс понизил голос и, взяв за локоть своего собеседника, сказал:

– Вы догадались, кто я такой?

– Ещё бы! – ухмыльнулся Паспарту.

– Тогда я вам признаюсь во всём…

– Теперь, когда я и так всё знаю, приятель! Вот уж совсем неумно! Ну ладно, валяйте. Но сначала позвольте мне сказать, что ваши джентльмены напрасно потратились.

– Напрасно?! – спросил Фикс. – Вам легко говорить. Сразу видно, что вы не знаете, какая сумма…

– Очень хорошо знаю! – ответил Паспарту. – Двадцать тысяч фунтов.

– Пятьдесят пять тысяч фунтов! – поправил Фикс, сжимая руку француза.

– Как! – воскликнул Паспарту. – Мистер Фогг рискнул!… Пятьдесят пять тысяч фунтов!… Ну, тогда ещё больше оснований не терять ни минуты, – добавил он, вновь поднимаясь из-за стола.

– Пятьдесят пять тысяч фунтов, – повторил Фикс, насильно усаживая Паспарту на место и приказав принести ещё бутылку бренди. – В случае успеха я получу премию в две тысячи фунтов. Хотите пятьсот фунтов при условии, что вы мне поможете?

– Помогу вам? – воскликнул Паспарту, вытаращив глаза от изумления.

– Да, поможете мне на несколько дней задержать господина Фогга в Гонконге!

– Это ещё что такое?! Что за вздор вы городите! – вскричал Паспарту. – Мало того что ваши джентльмены следят за моим господином, сомневаются в его порядочности, они ещё вздумали чинить ему препятствия! Мне просто стыдно за них!

– Как? Что вы этим хотите сказать? – спросил Фикс.

– Я хочу сказать, что это просто неприлично. Это всё равно, что обобрать мистера Фогга и вынуть у него деньги из кармана.

– Именно к этому мы и стремимся!

– Так это же западня! – воскликнул Паспарту, возбуждённый действием бренди, ибо Фикс всё время наполнял его стакан и честный малый пил, не переставая. – Настоящая западня! А ещё называются коллеги! Джентльмены!

Фикс ничего не понимал.

– Коллеги! – продолжал кричать Паспарту. – Члены Реформ-клуба! Знайте же, мистер Фикс, мой господин – честный человек, и раз уж он заключает пари, то выполняет его по всем правилам.

– За кого вы меня принимаете? – спросил Фикс, пристально вглядываясь в Паспарту.

– Чёрт возьми! Конечно, за агента членов Реформ-клуба, которому поручено проверять маршрут моего господина, что в высшей степени унизительно! Вот почему, хотя я уже давно вас разгадал, я, разумеется, ничего не сказал мистеру Фоггу!

– Он ничего не знает?… – живо спросил Фикс.

– Ничего, – ответил Паспарту, ещё раз осушая свои стакан.

Сыщик провёл рукой по лбу. Он не решался продолжать разговор. Что ему надлежало предпринять? Заблуждение Паспарту казалось искренним, но это ещё более затрудняло выполнение плана агента. Было очевидно, что француз говорил совершенно чистосердечно и отнюдь не был соучастником своего господина, а ведь этого соучастия Фикс и боялся больше всего.

«Ну что ж, – подумал сыщик, – раз он не соучастник, он мне поможет».

И сыщик вторично решился. Впрочем, у него больше не было времени ждать. Любой ценой надо было задержать Фогга в Гонконге.

– Слушайте! – быстро заговорил Фикс. – Слушайте меня хорошенько. Я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. Я не агент членов Реформ-клуба.

– Вот как! – протянул Паспарту, насмешливо глядя на него.

– Я – полицейский инспектор, у меня поручение от столичной полиции…

– Вы… полицейский инспектор?

– Да, и я это вам сейчас докажу, – продолжал Фикс. – Вот мои полномочия.

Полицейский агент вытащил из бумажника свои документы и показал своему собеседнику полномочия, подписанные начальником лондонской полиции. Опешивший Паспарту, лишившись дара речи, смотрел на Фикса.

– Пари мистера Фогга, – продолжал Фикс, – лишь предлог, с помощью которого он надул и вас и своих коллег по Реформ-клубу, ибо он был заинтересован в том, чтобы обеспечить себе ваше невольное соучастие.

– Но в чём? – воскликнул Паспарту.

– Слушайте. Двадцать девятого сентября в Английском банке была совершена кража пятидесяти пяти тысяч фунтов стерлингов человеком, приметы которого установлены. Так вот, смотрите, они точь-в-точь соответствуют наружности Фогга.

– Ну вот ещё! – закричал Паспарту, ударяя своим могучим кулаком по столу. – Мой господин – самый честный человек на свете!

– А почём вы знаете? – возразил Фикс. – Он ведь вам вовсе незнаком! Поступили вы к нему в день отъезда, а выехал он поспешно, воспользовавшись нелепым предлогом, даже без вещей, захватив с собою лишь большую сумму денег. И вы осмеливаетесь после этого утверждать, что он – честный человек!

– Да! Да! – машинально повторял бедный малый.

– Вы что ж, хотите быть арестованным, как его соучастник?

Паспарту схватился за голову. Он был неузнаваем. Он не смел взглянуть на полицейского инспектора. Филеас Фогг – вор! Он, спаситель Ауды, смелый и великодушный человек! А между тем какие жестокие улики выдвинуты против него! Паспарту постарался отбросить все подозрения, возникшие в его мозгу. Нет, он но хотел верить в виновность своего господина!

– В конце концов чего вы от меня хотите? – спросил он сыщика, страшным усилием воли овладев собою.

– Вот чего, – ответил сыщик. – Я проследил господина Фогга до Гонконга, но этого мало: до сих пор не получен приказ об его аресте, который я затребовал из Лондона. Вы должны помочь мне задержать его в Гонконге…

– Я! Чтобы я…

– А я поделюсь с вами премией в две тысячи фунтов стерлингов, обещанной Английским банком.

– Никогда! – ответил Паспарту, который попытался подняться и снова упал на стул, чувствуя, что и силы и разум изменяют ему. – Мистер Фикс, – произнёс он заикаясь, – если даже всё, что вы мне говорили, правда… если даже мой господин тот самый вор, которого вы разыскиваете… хотя я отвергаю это… я был… я у него на службе… и я видел, что он добр и великодушен… Предать его!… никогда… ни за какие блага мира. Я не из такого теста сделан!

– Вы отказываетесь?

– Отказываюсь.

– Будем считать, что я ничего не говорил, – сказал Фикс, – а теперь выпьем.

– Да, выпьем!

Паспарту чувствовал, что пьянеет всё больше и больше. Фикс, понимая, что надо любой ценой разлучить слугу и господина, решил его доконать. На столе лежало несколько трубок, набитых опиумом. Одну из них Фикс взял и сунул в руку Паспарту, тот поднёс её к губам, зажёг и сделал несколько затяжек; голова его отяжелела под действием яда и склонилась на стол.

– Наконец-то! – сказал Фикс, глядя на неподвижного Паспарту. – Наш господин Фогг не будет предупреждён вовремя об отходе «Карнатика», а если он всё же уедет, то по крайней мере без этого проклятого француза!

И он вышел из таверны, заплатив по счёту.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой Фикс входит в непосредственные отношения с Филеасом Фоггом

Во время вышеописанной сцены, которая могла иметь столь серьёзные последствия для судьбы мистера Фогга, этот джентльмен сопровождал миссис Ауду в прогулке по английским кварталам города. С тех пор как миссис Ауда приняла его предложение проводить её до Европы, ему приходилось заботиться обо всех мелочах, необходимых для столь далёкого путешествия. Когда англичанин его склада совершает кругосветное путешествие с одним лишь саквояжем в руках, это ещё куда ни шло! Но женщина, конечно, не способна проделать столь долгий путь в таких условиях. Поэтому возникла необходимость приобрести ей одежду и всё нужное для путешествия. Мистер Фогг выполнил эту обязанность с присущим ему спокойствием и на все извинения и протесты смущённой такой любезностью молодой вдовы неизменно отвечал:

– Это в интересах моего путешествия, это входит в мою программу.

Сделав покупки, мистер Фогг и молодая женщина вернулись в гостиницу и пообедали за роскошно сервированным столом. Затем немного уставшая миссис Ауда поднялась к себе в комнату, пожав на английский манер руку своему невозмутимому спасителю.

А почтенный джентльмен на весь вечер погрузился в чтение «Таймса» и «Иллюстрейтед Лондон ньюс».

Будь он человеком, способным чему-нибудь удивляться, его, наверное, изумило бы отсутствие Паспарту, который не появился к часу, положенному для отхода ко сну. Но, зная, что пакетбот на Иокогаму покидает Гонконг лишь на следующий день утром, мистер Фогг не придал этому большого значения. Утром на его звонок Паспарту тоже не явился.

Что подумал почтенный джентльмен, узнав, что его слуга вообще не вернулся в гостиницу, этого никто не может сказать. Мистер Фогг ограничился тем, что взял свой саквояж, послал предупредить миссис Ауду и приказал нанять паланкин.

Было ещё только восемь часов. Полный прилив, которым должен был воспользоваться «Карнатик», чтобы выйти в открытое море, ожидался в половине десятого.

Паланкин прибыл к дверям гостиницы, мистер Фогг и миссис Ауда заняли места в этом комфортабельном экипаже; багаж следовал за ними в тележке.

Через полчаса наши путешественники были уже на пристани, и там мистер Фогг узнал, что «Карнатик» отплыл накануне.

Мистер Фогг, который рассчитывал найти одновременно и пакетбот и своего слугу, не нашёл ни того, ни другого. На его лице не промелькнуло и тени досады, а в ответ на тревожный взгляд миссис Ауды он только произнёс:

– Сударыня, это простая случайность, не больше.

В эту минуту к ним приблизился какой-то человек, внимательно наблюдавший за ними издалека. То был полицейский инспектор Фикс. Он поклонился и сказал:

– Сударь, вы, верно, как и я, один из пассажиров, прибывших вчера на «Рангуне»?

– Да, – холодно ответил мистер Фогг. – Но я не имею чести…

– Извините меня, я рассчитывал найти здесь вашего слугу.

– А вы знаете, где он? – живо спросила молодая женщина.

– Как! Разве он не с вами? – с притворным удивлением сказал Фикс.

– Нет, – ответила миссис Ауда. – Он не появлялся со вчерашнего дня. Не уехал ли он без нас на «Карнатике»?

– Без вас, сударыня?.. – протянул агент. – Но простите за нескромный вопрос: вы, стало быть, рассчитывали отплыть на этом пакетботе?

– Да, сударь.

– Я тоже, сударыня, и теперь я в полном отчаянии. «Карнатик» закончил ремонт раньше времени и покинул Гонконг двенадцать часов тому назад, не предупредив никого из пассажиров. И теперь придётся ждать восемь дней до следующего парохода!

Говоря «восемь дней», Фикс чувствовал, как его сердце колотится от радости. Восемь дней! Фогг задержан на восемь дней в Гонконге! За это время придёт ордер на его арест. Наконец-то судьба улыбнулась представителю закона.

Его словно обухом ударили по голове, когда он услышал, как Филеас Фогг спокойно произнёс:

– Но ведь в Гонконге должны быть, мне кажется, и другие корабли помимо «Карнатика».

И мистер Фогг, предложив руку миссис Ауде, отправился к докам в поисках отплывающего судна.

Ошеломлённый Фикс следовал за ним. Можно было подумать, что какая-то нить привязывала его к этому человеку.

Но, как видно, судьба окончательно изменила тому, кому так исправно дотоле служила. Филеас Фогг в продолжение трех часов исходил гавань вдоль и поперёк; он решил, если понадобится, зафрахтовать специальное судно до Иокогамы, но видел лишь суда, которые стояли под погрузкой или выгрузкой и, следовательно, не могли сняться с якоря. В сердце Фикса оживала надежда.

Однако мистер Фогг не падал духом. Он продолжал свои поиски, готовый добраться даже до Макао, как вдруг его остановил во внешней гавани какой-то моряк.

– Ваша милость ищет корабль? – сказал он, снимая шляпу.

– У вас есть готовый к отплытию корабль? – спросил мистер Фогг.

– Да. Лоцманское судно номер сорок три, лучшее во всей флотилии.

– Хороший ход?

– От восьми до девяти миль. Желаете взглянуть на него!

– Да.

– Ваша милость останется довольна. Ведь дело идёт о морской прогулке?

– Нет. О путешествии.

– О путешествии?

– Возьмётесь вы доставить меня в Иокогаму?

При этих словах моряк вытаращил глаза и замахал руками.

– Ваша милость изволит смеяться?

– Нет! Я опоздал к отплытию «Карнатика», а мне необходимо не позднее четырнадцатого быть в Иокогаме, чтобы застать пароход на Сан-Франциско.

– Очень сожалею, но это невозможно.

– Я вам предлагаю сто фунтов в день и премию в двести фунтов, если вы доставите меня вовремя.

– Это серьёзно? – спросил лоцман.

– Совершенно серьёзно, – ответил мистер Фогг.

Лоцман отошёл в сторону. Он смотрел на море, очевидно борясь между желанием заработать такую громадную сумму и боязнью пуститься в столь далёкий путь. Фикс смертельно волновался.

В это время мистер Фогг, обернувшись к миссис Ауде, спросил:

– Вам не будет страшно, сударыня?

– С вами, мистер Фогг, нет! – ответила молодая женщина.

Лоцман вновь подошёл к нашему джентльмену, вертя шапку в руках.

– Ну, как, лоцман? – спросил мистер Фогг.

– Так вот, ваша милость, – ответил лоцман, – я не могу рисковать ни моими людьми, ни собою, ни вами, пускаясь в такое длинное путешествие в это время года на судне водоизмещением всего в двадцать тонн. К тому же мы всё равно не попадём в срок, так как от Гонконга до Иокогамы тысяча шестьсот пятьдесят миль.

– Всего тысяча шестьсот.

– Ну, это одно и то же.

Фикс глубоко перевёл дух.

– Но, – продолжал лоцман, – быть может, есть средство уладить это дело иным путём.

У Фикса перехватило дыхание.

– Каким? – спросил Филеас Фогг.

– Отправившись к южным берегам Японии – в Нагасаки; расстояние до этого порта – тысяча сто миль. Или даже ещё лучше – в Шанхай, расположенный в восьмистах милях от Гонконга. В этом случае мы не будем слишком сильно удаляться от китайских берегов, что для нас весьма выгодно, тем более что морские течения направлены здесь на север.

– Лоцман, – сказал Филеас Фогг, – я должен сесть на американский пароход в Иокогаме, а не в Шанхае и не в Нагасаки.

– Почему это? – спросил лоцман. – Ведь пакетбот, следующий в Сан-Франциско, отправляется именно из Шанхая, а в Иокогаме и Нагасаки он делает лишь остановки.

– Вы уверены в своих словах?

– Вполне уверен.

– Когда пакетбот отходит из Шанхая?

– Одиннадцатого в семь вечера. Так что в нашем распоряжении четверо суток. Четверо суток – это девяносто шесть часов. При средней скорости в восемь миль в час, если мы будем обеспечены всем необходимым, если продержится юго-восточный ветер и если море будет спокойно, мы сможем покрыть за это время восемьсот миль, отделяющих нас от Шанхая.

– А когда вы можете отплыть?

– Через час. Нужно успеть запастись продовольствием и сняться с якоря.

– Вопрос решён… Вы владелец судна?

– Да. Я – Джон Бэнсби, владелец «Танкадеры».

– Хотите задаток?

– Если это не затруднит вашу милость.

– Вот двести фунтов в счёт платы… Сударь, – продолжал Фогг, поворачиваясь к Фиксу, – если вы желаете воспользоваться…

– Сударь, – не колеблясь, ответил Фикс, – я сам хотел просить вас об этом одолжении.

– Хорошо. Через полчаса мы будем на борту.

– Но как же быть с нашим бедным Паспарту? – спросила миссис Ауда, которую очень беспокоило исчезновение француза.

– Я сделаю для него всё, что можно, – ответил Филеас Фогг.

Расстроенный, взволнованный и взбешённый Фикс поднялся на лоцманское судно, а мистер Фогг и его спутница направились в полицейское управление. Там Филеас Фогг указал приметы Паспарту и оставил достаточную сумму для его отправки домой. Те же формальности были выполнены у французского консула, и затем паланкин после краткой остановки у гостиницы, где был взят багаж, доставил путешественников в гавань.

Пробило три часа. Лоцманское судно № 43 было готово к отплытию: экипаж находился на борту, припасы были погружены.

«Танкадера» была очаровательная маленькая шхуна водоизмещением в двадцать тонн, стройная, узкая, с острым носом. Она походила на гоночную яхту. Начищенные медные части её блестели, железные были никелированы, палуба сверкала белизной слоновой кости; всё указывало на то, что судовладелец Джон Бэнсби содержал своё судно в прекрасном состоянии. Обе мачты шхуны несколько отклонялись назад. Шхуна несла кливера, фок, грот, бизань, а также марсели, при попутном ветре она могла поднять и добавочные паруса. При хорошем ветре шхуна развивала большую скорость и уже выиграла несколько призов на состязаниях лоцманских судов.

Экипаж «Танкадеры» состоял из её хозяина Джона Бэнсби и четырех матросов. Все они были смелыми моряками, которые в любую погоду отваживались пускаться на поиски кораблей и прекрасно знали море. Сам Джон Бэнсби, человек лет сорока пяти, чёрный от загара, сильный, с живым взглядом и энергичным лицом, очень уверенный в себе и отлично знавший своё дело, был способен вселить уверенность даже в самого робкого человека.

Филеас Фогг и миссис Ауда поднялись на борт шхуны. Фикс был уже там. Через люк в задней части судна путешественники спустились в квадратную каюту с нишами в стенах для коек. Посреди под яркой лампой стоял стол. В каюте было тесно, но чисто.

– Сожалею, что не могу предложить вам ничего лучшего, – сказал мистер Фогг Фиксу, который молча поклонился.

Сыщик испытывал некоторое унижение, чувствуя себя обязанным этому господину Фоггу.

«Бесспорно, – думал он, – этот мошенник весьма учтив, но всё же он мошенник!»

В три часа десять минут на шхуне подняли паруса и на гафеле зареял британский флаг. Пассажиры находились на палубе. Мистер Фогг и миссис Ауда бросили последний взгляд на набережную в надежде, не покажется ли там Паспарту.

Фикс испытывал некоторые опасения, так как случай мог привести сюда несчастного малого, с которым он так недостойно поступил, и неизбежное объяснение окончилось бы не в пользу сыщика. Но француз не показывался: несомненно, он находился ещё под влиянием одуряющего наркотика.

Наконец, Джон Бэнсби вывел судно в открытое море, ветер наполнил все паруса, и «Танкадера» устремилась вперёд, подпрыгивая на волнах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
в которой владелец «Танкадеры» рискует потерять премию в двести фунтов

Переезд в восемьсот миль в такое время года на судне водоизмещением в двадцать тонн был рискованным делом. Китайские моря очень неспокойны, и на них бывают ужасные бури, особенно в дни равноденствий, – а дело происходило ещё в начале ноября.

Конечно, лоцману, при том огромном вознаграждении, которое он получал за каждый день пути, было выгоднее доставить своих пассажиров до самой Иокогамы. Но подобное путешествие было бы безрассудством, и уже сама попытка добраться до Шанхая являлась крайне смелым, чтобы не сказать дерзким, предприятием. Однако Джон Бэнсби твёрдо и, пожалуй, не без оснований надеялся на «Танкадеру», которая, как чайка, покачивалась на волнах.

В последние часы первого дня пути «Танкадера» плыла вдоль извилистых берегов Гонконга и при попутном ветре развивала большую скорость, превосходно держась на волнах.

– Мне нет нужды, лоцман, рекомендовать вам максимальную быстроту, – сказал Филеас Фогг, когда шхуна вышла в открытое море.

– Положитесь на меня, ваша милость, – ответил Джон Бэнсби. – Мы поставили все паруса, какие ветер позволяет нести. Топсели не прибавят ничего, они могут только помешать ходу судна.

– Это ваше дело, лоцман, а не моё. Я полагаюсь на вас.

Филеас Фогг, широко расставив ноги и выпрямив корпус, стоял крепко, как моряк, и невозмутимо смотрел на бурное море. Молодая женщина, сидевшая на корме, чувствовала себя взволнованной, глядя на потемневший в сумерках океан, с которым боролось хрупкое судно. Над её головой развевались белые паруса, уносившие шхуну вперёд, словно широкие крылья. Шхуна, подхваченная ветром, казалось, летела по воздуху.

Спустилась ночь. Луна вступила в первую четверть, и её слабый свет вскоре должен был погаснуть на туманном горизонте. Тучи, шедшие с востока, уже заволокли часть небосклона.

Лоцман засветил сигнальные огни – необходимая предосторожность в этих морях, у берегов которых плавает столько судов. Столкновения судов здесь не редкость, а при той скорости, какую развивала шхуна, она разбилась бы при первом ударе.

Фикс размышлял, стоя на носу судна. Он держался в стороне, зная, что Фогг по натуре неразговорчив. К тому же ему было неприятно беседовать с человеком, чьими услугами он пользовался. Он думал о будущем. Он был уверен, что Фогг не остановится в Иокогаме, а немедленно сядет на пакетбот, идущий в Сан-Франциско, чтобы достигнуть Америки, широкие просторы которой обещали ему безопасность и безнаказанность. План Филеаса Фогга представлялся Фиксу необычайно простым.

Вместо того чтобы из Англии отплыть непосредственно в Соединённые Штаты, как это сделал бы обыкновенный мошенник, этот Фогг проделал огромный крюк и пересёк три четверти земного шара только для того, чтобы вернее достигнуть американского континента и, сбив со следов полицию, спокойно проживать деньги, похищенные в банке. Но что будет делать он, Фикс, на территории Соединённых Штатов? Оставит ли он в покое этого человека? Нет, тысячу раз нет! До тех пор, пока не будет вынесено постановление о выдаче вора, он не отстанет от него ни на шаг. Это его долг, и он выполнит его до конца. Во всяком случае, ему на помощь пришло счастливое обстоятельство: около Фогга нет больше Паспарту, а после тех признаний, которые сделал ему Фикс, было очень важно, чтобы слуга и господин никогда больше не встретились.

Филеас Фогг тоже думал о своём слуге, о его таинственном исчезновении. Перебрав все возможности, он пришёл к заключению, что бедный малый вследствие какого-то недоразумения в последнюю минуту, видимо, сел на «Карнатик». Такого же мнения держалась и миссис Ауда, глубоко сожалевшая об этом честном слуге, которому она была так обязана. Можно было надеяться встретить Паспарту в Иокогаме, и, если «Карнатик» доставил его туда, это будет нетрудно узнать.

К десяти часам вечера ветер посвежел. Может быть, осторожнее было бы взять один риф, но лоцман, внимательно посмотрев на небо, решил оставить паруса так, как есть. Впрочем, «Танкадера», обладавшая большой осадкой, сохраняла устойчивость, идя под развёрнутыми парусами, которые к тому же нетрудно было быстро убрать, если бы разыгралась буря.

В полночь Филеас Фогг и миссис Ауда спустились в каюту. Фикс уже был там и лежал на одной из коек. Лоцман и матросы всю ночь оставались на палубе.

Наутро, 8 ноября, к восходу солнца шхуна уже прошла больше ста миль. Лаг, который часто опускали в море, показывал среднюю скорость от восьми до девяти миль в час. На «Танкадере» поставили все паруса, и при ровном боковом ветре она давала максимум скорости. Если ветер не изменит своего направления, судну будет обеспечена удача.

В течение всего дня «Танкадера» сколько-нибудь значительно не отклонялась от берега и течения благоприятствовали её курсу. Она плыла милях в пяти от земли, остававшейся у неё по левому борту, и временами, когда рассеивался туман, были видны неровные очертания берега. Ветер дул с суши, и поэтому море было не так бурно: счастливое обстоятельство для шхуны, ибо суда малого тоннажа больше всего страдают от волн, которые уменьшают скорость, или, как говорят моряки, «убивают» её.

К полудню ветер немного ослабел и подул с юго-востока. Лоцман приказал поставить топсель, но часа через два принуждён был убрать его, так как ветер вновь усилился.

Мистер Фогг и его молодая спутница, к великому счастью, оказались нечувствительными к морской болезни и с аппетитом ели консервы и корабельные сухари. Фикс был приглашён разделить с ними трапезу и, к крайней своей досаде, должен был принять это предложение, ибо хорошо знал, что желудок, как и корабль, необходимо загружать балластом. Путешествовать на средства этого человека и вдобавок питаться за его счёт он находил не совсем порядочным; но тем не менее он поел, правда немного.

По окончании завтрака Фикс почувствовал себя обязанным отвести мистера Фогга в сторону и сказать:

– Сударь…

Это слово жгло ему губы, он сдерживал себя, чтобы не схватить этого «сударя» за шиворот!

– Сударь, – продолжал он, – вы были столь любезны, что предложили мне место на этом судне. Хотя мои средства не позволяют мне жить так широко, как вы, я всё же хотел бы заплатить свою долю…

– Не будем говорить об этом, сударь, – ответил мистер Фогг.

– Но я хотел бы…

– Нет, сударь, – повторил Фогг тоном, не допускавшим возражений. – Это входит в общие расходы!

Фикс поклонился и замолк. Затем он отправился на нос шхуны и за весь день не сказал больше ни слова.

Судно быстро мчалось вперёд. Джон Бэнсби надеялся на успех. Несколько раз он повторял мистеру Фоггу, что к назначенному сроку они будут в Шанхае. Мистер Фогг кратко отвечал, что он на это и рассчитывает. Впрочем, весь экипаж маленькой шхуны был преисполнен рвения. Премия воодушевляла этих смелых людей. И поэтому – ни одной снасти, не натянутой до предела! Ни одного плохо поставленного паруса! Ни одного резкого поворота, в котором можно было бы обвинить рулевого! Все манёвры производились с такой тщательностью, словно шхуна участвовала в гонках Королевского яхт-клуба.

К вечеру лоцман определил по лагу, что от Гонконга шхуна прошла двести двадцать миль, и Филеас Фогг мог надеяться, что по прибытии в Иокогаму ему не придётся записывать в свой маршрут ни минуты опоздания. Таким образом, серьёзная неудача, постигшая его впервые после отъезда из Лондона, не должна была, видимо, нанести никакого ущерба его планам.

Под утро «Танкадера» прошла пролив Фо-Кьен, отделяющий большой остров Формозу от китайского берега, и пересекла тропик Рака. Море в этом проливе очень опасно: оно полно водоворотов, образуемых встречными течениями. Шхуну сильно качало. Короткие волны пересекали ей путь. На палубе было трудно стоять.

С наступлением дня ветер ещё больше усилился. На небе появились предвестники шторма. К тому же барометр предсказывал скорую перемену погоды; его суточный ход был неправильный, и ртуть капризно колебалась в трубке. На юго-востоке море вздымалось длинными волнами, от которых «пахло бурей». Накануне солнце зашло в красном тумане, висевшем над фосфоресцирующими волнами океана.

Лоцман долго рассматривал мрачное небо и бормотал сквозь зубы что-то неразборчивое. Оказавшись рядом со своим пассажиром, он негромко спросил:

– Вашей милости можно говорить всё?

– Всё, – ответил Филеас Фогг.

– Нас ожидает шторм.

– Откуда он идёт: с севера или с юга? – спокойно спросил мистер Фогг.

– С юга. Смотрите, какой собирается тайфун!

– Ну, так что ж! Тайфун с юга нам по пути, – ответил мистер Фогг.

– Если вы так на это смотрите, мне нечего больше сказать, – заметил лоцман.

Предчувствия не обманули Джона Бэнсби. В более раннее время года тайфун, по выражению одного известного метеоролога, пронёсся бы всего лишь светящимся водопадом электрических разрядов, но в дни осеннего равноденствия можно было опасаться жестокой бури.

Лоцман заранее принял необходимые меры предосторожности. Он приказал убрать все паруса и спустить реи на палубу. Стеньги были также опущены. Люки наглухо задраили, чтобы ни одна капля воды не могла проникнуть в трюм судна. Один лишь треугольный парус из толстого полотна был оставлен на мачте, чтобы удерживать шхуну в попутном ветре. После этого оставалось только ждать.

Джон Бэнсби предложил своим пассажирам спуститься в каюту, но оставаться в тесном помещении, почти лишённом свежего воздуха и сотрясаемом волнами, было неприятно. Ни мистер Фогг, ни миссис Ауда, ни даже Фикс не согласились покинуть палубу.

К восьми часам сильный шквал с потоками дождя обрушился на шхуну. Увлекаемая своим единственным парусом, «Танкадера», словно пёрышко, была подхвачена бешеным ветром, силу которого невозможно точно передать. Сравнить его скорость с учетверённой скоростью несущегося на всех парах локомотива – значило лишь приблизиться к истине.

В продолжение всего дня судно, уносимое чудовищными волнами, мчалось к северу, сохраняя, к счастью, скорость, равную скорости этих волн. Двадцать раз на него грозили обрушиться горы воды, встававшие за его кормой. Но ловкий поворот руля, за которым стоял сам лоцман, каждый раз спасал судно от катастрофы. Временами пассажиров с ног до головы окатывало налетавшей волной, но они переносили это с философским спокойствием. Фикс, конечно, ворчал, но бесстрашная Ауда, не отрывая глаз от Филеаса Фогга, хладнокровием которого она любовалась, выказывала себя достойной его спутницей, не обращая внимания на порывы ветра, налетавшего с обоих бортов судна. Что касается Филеаса Фогга, то можно было подумать, будто тайфун тоже входил в его расчёты.

До сих пор «Танкадера» неизменно шла к северу, но к вечеру, как и можно было опасаться, ветер повернул на три румба и подул с северо-запада. Шхуна, шедшая теперь бортом к волне, отчаянно сотрясалась. Море било в неё с такой силой, что можно было бы опасаться за её целость, если бы все части судна не были так крепко пригнаны друг к другу.

К ночи буря ещё больше усилилась. Видя, что наступает темнота, а с темнотою и шторм становится сильнее, Джон Бэнсби начал тревожиться. Он спрашивал себя, не пора ли пристать к берегу, и посовещался об этом со своими матросами.

Затем он подошёл к Филеасу Фоггу и сказал:

– Мне кажется, ваша милость, мы хорошо сделаем, если зайдём в один из ближних портов.

– Я тоже так думаю, – ответил мистер Фогг.

– Вот как! – произнёс лоцман. – Но в какой?

– Я знаю лишь один порт, – спокойно ответил Филеас Фогг.

– И он называется?…

– Шанхай.

Лоцман сначала не понял смысла этого ответа, свидетельствовавшего о несокрушимой настойчивости и решимости. Потом он воскликнул:

– Ну что ж, хорошо! Ваша милость правы. В Шанхай!

И направление «Танкадеры» неизменно поддерживалось на север.

То была поистине ужасная ночь! Только чудом маленькая шхуна не перевернулась. Два раза она скрывалась под водой, и, если бы не крепкие найтовы, все было бы смыто с палубы. Миссис Ауда чувствовала себя совсем разбитой, но не издала ни единой жалобы. Несколько раз мистер Фогг бросался к ней, чтобы защитить её от ярости волн.

Наступил день. Буря всё ещё продолжалась с прежней силой. Но ветер опять переменил направление и дул теперь с юго-востока. Эта перемена благоприятствовала «Танкадере», которая вновь двинулась вперёд по бушующему морю, где сталкивались встречные волны. Будь судно построено не так прочно, эти волны разбили бы его одним ударом.

Время от времени среди разорванных клочьев тумана показывался берег, но не было видно ни единого судна. Только одна «Танкадера» боролась с морем.

К полудню появились первые признаки успокоения, к закату солнца они стали более определёнными.

Буря стихла так же внезапно, как началась. Разбитые от усталости пассажиры могли, наконец, закусить и немного отдохнуть.

Ночь прошла относительно спокойно. Лоцман вновь поставил паруса, взяв на них два рифа. Шхуна пошла со значительной скоростью. На восходе солнца следующего дня, 11 ноября, Джон Бэнсби, определив положение судна, заявил, что до Шанхая осталось меньше ста миль.

Но эти сто миль надо было пройти в один день! К вечеру мистер Фогг должен прибыть в Шанхай, если он не хочет опоздать к отходу пакетбота на Иокогаму. Не будь этой бури, из-за которой пропало несколько часов, шхуна была бы уже в тридцати милях от порта.

Ветер заметно стихал, и с ним, к счастью, стихало и волнение. Шхуна оделась парусами. Топсель, кливер, контрфок – всё толкало судно вперёд; море пенилось под его форштевнем.

К полудню «Танкадера» была всего в сорока пяти милях от Шанхая. Оставалось шесть часов до отхода парохода на Иокогаму.

На борту началось волнение. Всем хотелось во что бы то ни стало прибыть вовремя. Все – кроме, конечно, Филеаса Фогга – чувствовали, как их сердца бьются от нетерпения. Маленькой шхуне надо было сохранить скорость не менее девяти миль в час, а ветер всё слабел и слабел! Это был неустойчивый бриз, капризные порывы которого налетали откуда-то сбоку. Стоило им прекратиться, и море сейчас же успокаивалось.

Но всё же судно было такое лёгкое, высокие, тонкого полотна паруса так хорошо держали ветер, что «Танкадера», подгоняемая ещё и течением, к шести часам вечера находилась в десяти милях от устья реки, на которой стоит Шанхай: самый город был расположен приблизительно в двенадцати милях вверх по её течению.

В семь часов до Шанхая оставалось три мили. Страшное проклятие сорвалось с губ лоцмана… Премия в двести фунтов стерлингов, видимо, ускользала от него. Он посмотрел на мистера Фогга. Филеас Фогг оставался спокойным, хотя на карту было поставлено всё его состояние…

В этот миг вдали показался длинный чёрный силуэт, увенчанный облаком дыма. То был американский пакетбот, отходивший из порта в назначенное время.

– Проклятье! – вскричал Джон Бэнсби, в отчаянии выпуская из рук руль.

– Сигнал! – спокойно приказал Филеас Фогг.

На носу «Танкадеры» стояла маленькая бронзовая пушка. Она служила для подачи сигналов во время тумана.

Пушку зарядили по самое жерло, но когда лоцман уже готов был поджечь фитиль, мистер Фогг приказал:

– Спустить флаг!

Флаг был спущен до середины мачты. Это было сигналом бедствия, и можно было надеяться, что американский пакетбот, заметив сигнал, изменит курс, чтобы подойти к шхуне.

– Огонь! – скомандовал мистер Фогг.

И звук выстрела маленькой бронзовой пушки разнёсся в воздухе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
где Паспарту убеждается, что, даже находясь у антиподов, всё же следует иметь немного денег в кармане
Седьмого ноября в половине седьмого вечера «Карнатик» покинул Гонконг и на всех парах устремился к Японии. На нём был полный груз и множество пассажиров. Только, две каюты первого класса оставались свободными: те самые каюты, которые были заказаны мистером Фоггом.

На другой день утром пассажиры второго класса не без некоторого удивления могли увидеть растрёпанного шатающегося человека с тусклым взглядом, который нетвёрдыми шагами вышел из каюты и тяжело опустился на палубную скамью.

Это был Паспарту. Вот что с ним произошло.

Через несколько мгновений после того, как Фикс покинул курильню, двое слуг подняли крепко спавшего Паспарту и положили его на кровать, предназначенную для курильщиков. Часа через три Паспарту, преследуемый даже во сне навязчивой идеей, поборол одуряющее действие наркотика и очнулся. Мысль о невыполненном долге вывела его из оцепенения. Он покинул ложе пьяниц и, шатаясь, держась за стены, падая и поднимаясь, но всё время неудержимо стремясь вперёд, словно под властью какого-то инстинкта, вышел из курильни, крича словно во сне: «Карнатик»! «Карнатик»!»

Пароход уже дымил, готовый к отплытию. Паспарту оставалось сделать лишь несколько шагов. Он устремился через, трап, ступил на борт и свалился без сознания на баке в ту самую минуту, когда «Карнатик» поднимал якоря.

Матросы, привыкшие к подобным сценам, перетащили бедного малого в одну из кают второго класса, и Паспарту проснулся только на другой день в полуторастах милях от китайского берега.

Вот почему Паспарту оказался в это утро на палубе «Карнатика» и вдыхал полной грудью свежий морской воздух. Этот чистый воздух его окончательно протрезвил. Он с трудом стал собирать свои мысли и, наконец, припомнил всё, что случилось накануне: признание Фикса, курильню и т.д.

«Очевидно, – подумал он, – я здорово нализался! Что-то скажет мистер Фогг? Во всяком случае, я не опоздал на пароход, а это самое главное!»

Затем он подумал о Фиксе.

«Надеюсь, – сказал он себе, – что теперь мы от него избавились: после такого предложения он не посмеет последовать за нами на „Карнатике“. Полицейский инспектор, сыщик гонится по пятам за моим господином, подозревая его в том, что он ограбил банк! Этого ещё не хватало! Мистер Фогг такой же вор, как я – убийца!»

Должен ли Паспарту рассказать всё это своему господину? Следует ли мистеру Фоггу знать о той роли, какую играет в этом деле Фикс? Может быть, лучше подождать возвращения в Лондон и лишь тогда рассказать ему о том, как полицейский агент из столицы гнался за ним вокруг света, и вместе с Филеасом Фоггом посмеяться над этим молодчиком? Да, конечно, так будет лучше. Во всяком случае, над этим стоит подумать. А теперь он немедленно отправится к мистеру Фоггу и извинится перед ним за своё неприличное поведение.

Паспарту поднялся с места. По морю ходили волны, и пакетбот сильно качало. Честный малый, ещё не совсем твёрдо держась на ногах, кое-как добрался до кормы, где помещались каюты первого класса.

На палубе он не встретил никого, кто походил бы на его господина или миссис Ауду.

«Ага, – сказал сам себе Паспарту, – миссис Ауда ещё спит в этот час. А мистер Фогг, видно, нашёл себе партнёров для виста и по своему обыкновению…»

Рассуждая таким образом, Паспарту спустился в салон. Мистера Фогга там не было. Паспарту оставалось только одно: спросить у судового казначея, какую каюту занимает мистер Фогг. Тот ответил, что не знает пассажира с такой фамилией.

– Простите меня, – настаивал Паспарту, – но я говорю о высоком, спокойном, малообщительном джентльмене и о молодой женщине…

– На пакетботе нет ни одной молодой женщины, – ответил казначей. – Да вот вам список пассажиров, посмотрите сами.

Паспарту пробежал глазами список. Фамилии его господина там не было.

У Паспарту потемнело в глазах. Но потом у него мелькнула новая мысль.

– Чёрт возьми, ведь я нахожусь на «Карнатике»? – воскликнул он.

– Да, – ответил казначей.

– На пути в Иокогаму?

– Совершенно верно.

Паспарту было испугался: уж не ошибся ли он судном? Но это оказался действительно «Карнатик», и всё же его господина здесь не было.

Паспарту упал в кресло. Это известие поразило его, как громом. Но вдруг его словно осенило. Он вспомнил, что час отплытия «Карнатика» был перенесён и он, Паспорту, должен был предупредить своего господина, но не сделал этого! Следовательно, по его вине мистер Фогг и миссис Ауда опоздали к отходу пакетбота!

Это его вина, конечно, но в ещё большей мере – вина того предателя, который напоил Паспарту, чтобы разлучить его с мистером Фоггом и задержать того в Гонконге. Наконец-то он разгадал манёвр полицейского инспектора! И теперь мистер Фогг наверняка разорён, проиграл своё пари и, может быть, уже арестован и заключён в тюрьму!… При этой мысли Паспарту принялся рвать на себе волосы. Ах! Если только когда-нибудь этот Фикс попадётся ему в руки, уж он сведёт с ним счёты!

Несколько оправившись от удара. Паспарту вновь обрёл хладнокровие и принялся обдумывать создавшееся положение. Оно было незавидным. Наш француз был на пути в Японию. Добраться-то он до неё доберётся, но как выбраться оттуда? В карманах у него было пусто. Ни одного шиллинга, ни одного пенни! Во всяком случае, его проезд и питание были заранее оплачены. Следовательно, в его распоряжении было пять или шесть дней, чтобы принять какое-либо решение. Сколько он съел и выпил за этот переезд, не поддаётся описанию. Он ел и за мистера Фогга, и за миссис Ауду, и за самого себя. Он ел так, словно Япония, где он должен был высадиться, была пустыней, лишённой каких бы то ни было съестных припасов.

Тринадцатого ноября с утренним приливом «Карнатик» вошёл в порт Иокогама.

Иокогама – важный порт на Тихом океане, куда заходят все пароходы, как почтовые, так и пассажирские, совершающие рейсы между Северной Америкой, Китаем, Японией и Малайским архипелагом. Иокогама находится в бухте Иеддо, неподалёку от второй столицы японской империи – громадного города Иеддо, бывшего некогда резиденцией сегунов в те времена, когда существовал этот гражданский император; Иеддо – соперник Киото, где живёт микадо, божественный император, потомок богов.

«Карнатик» пришвартовался к набережной Иокогамы, неподалёку от мола и таможенных складов, среди многочисленных судов разных национальностей.

Паспарту без всякого восторга ступил на землю столь любопытной Страны Сынов Солнца. Ему не оставалось ничего лучшего, как довериться случаю, и он побрёл наугад по улицам города.

Сначала Паспарту очутился в европейском квартале, с невысокими, окружёнными верандами домиками, которые правильными рядами тянулись вдоль улиц, площадей, доков, складов до самого порта. Здесь, как в Гонконге и Калькутте, население состояло из представителей всех национальностей: американцев, англичан, китайцев, голландцев – купцов, готовых всё продать и всё купить; среди них наш француз чувствовал себя таким же чужим, как если бы попал к готтентотам.

У Паспарту, правда, была одна возможность: обратиться в Иокогаме к английскому или французскому консулу, но его останавливала необходимость рассказать свою историю, так тесно связанную с именем и делами его господина, и поэтому, прежде чем прибегнуть к этому средству, он решил испробовать все другие возможности.

Итак, миновав европейскую часть города и не встретив по пути ничего для себя подходящего, он попал в японскую часть, решив, если понадобится, дойти до Иеддо.

Туземная часть Иокогамы называется Бентен – по имени богини моря, почитаемой на соседних островах. Здесь он увидел великолепные пихтовые и кедровые аллеи, священные ворота причудливой архитектуры, мостики, повисшие среди зарослей тростника и бамбука, храмы, укрывшиеся под высокими, печальными вековыми кедрами, святилища, в глубине которых мирно существовали буддийские жрецы и последователи Конфуция, нескончаемые улицы, полные розовых толстощёких ребят, словно сошедших с какой-нибудь японской ширмы, играющих посреди дороги с рыжими бесхвостыми, очень ленивыми и очень ласковыми кошками и коротконогими собачонками.

На улицах – бесконечный водоворот прохожих: процессии бонз, монотонно стучащих в тамбурины, Якунины – таможенные или полицейские офицеры в остроконечных лакированных шапках, с двумя саблями за поясом, солдаты, одетые в синие с белыми полосами одежды из хлопчатобумажной материи и вооружённые пистонными ружьями, телохранители микадо в шёлковых камзолах и кольчугах и множество других военных различных рангов, ибо в Японии профессию солдата уважают в такой же мере, в какой её презирают в Китае. Повсюду – монахи, собирающие подаяние, паломники в длинных одеяниях и просто прохожие – низкорослые, с гладкими чёрными, как вороново крыло, волосами, большеголовые, узкогрудые и тонконогие; лица их имеют все оттенки от тёмно-медного до матово-белого, но они никогда не бывают жёлтыми, как у китайцев, от которых японцы весьма отличаются своим внешним видом. Среди повозок, паланкинов, рикш мелкими шажками семенили женщины, маленькие ножки которых были обуты в соломенные сандалии, полотняные туфли или изящные деревянные башмаки: большинство женщин не отличалось красотой, глаза у них были подведены, грудь стянута, а зубы согласно моде начернены, но все они, не без элегантности, носили национальные костюмы «кимоно» – нечто вроде капота, перехваченного широким шёлковым шарфом, концы которого были завязаны сзади причудливым бантом; так что костюм современных парижских модниц заимствован, видимо, у японок.

Паспарту несколько часов расхаживал среди этой пёстрой толпы, смотрел на полные любопытных товаров лавки и базары, где продавалось множество всевозможных побрякушек, золотых и серебряных японских изделий, видел он и закусочные, украшенные разноцветными флажками и лентами, куда он не имел возможности зайти; встречались ему и чайные домики, в которых посетители чашками пьют тёплую благовонную воду с «саке» – напитком, который получают из перебродившего риса; попадались ему и курильни, где курят тонкий табак, но не опиум, которого почти не знают в Японии.

Затем Паспарту очутился в поле, среди обширных рисовых плантаций. Там цвели, распространяя свой последний осенний аромат, великолепные камелии, росшие не на кустах, а на деревьях; огороженные бамбуковой изгородью, стояли яблони, вишни, сливы; местные жители разводят эти плодовые деревья главным образом ради их цветов, а не ради плодов, и с помощью гримасничающих пугал и трещоток защищают их от полчищ воробьёв, ворон, голубей и прочих прожорливых пернатых. На величественных кедрах обитали громадные орлы; в листве каждой плакучей ивы гнездились цапли, печально стоявшие, поджав одну ногу; повсюду виднелись вороны, утки, ястребы, дикие гуси и огромное количество журавлей, которых японцы величают «господами» и считают символом счастья и долголетия.

Бродя по полям, Паспарту разглядел в траве несколько фиалок.

– Вот и хорошо, – сказал он, – они заменят мне ужин.

Но, понюхав фиалки, он убедился, что они уже не пахнут.

«Не везёт!» – подумал он.

Правда, честный малый, покидая «Карнатик», предусмотрительно наелся за завтраком, как мог, но после целого дня ходьбы он чувствовал, что его желудок пуст. Он успел заметить полное отсутствие свинины, козлятины и баранины в лавках мясников, а так как он знал, что убой рогатого скота, предназначенного исключительно для полевых работ, считается в Японии святотатством, то решил, что мясо там едят крайне редко. Он не ошибся; но за отсутствием говядины он с удовольствием согласился бы на хороший кусок кабана или лося, помирился бы на куропатке или перепеле – словом, не отказался бы от любой живности или рыбы, которыми обычно питаются японцы, прибавляя к ним немного риса. Но ему пришлось скрепя сердце примириться с необходимостью отложить заботу о своём пропитании до завтрашнего дня.

Наступила ночь. Паспарту вернулся в туземную часть города; он брёл по улицам, увешанным разноцветными фонариками, оглядываясь на фокусников и бродячих астрологов, собирающих толпы вокруг своих подзорных труб. Затем он вновь увидел рейд, освещённый огнями рыбачьих лодок, с которых ловили рыбу, приманивая её светом пылающих факелов.

Наконец, улицы опустели. На смену толпе появились Якунины. Эти офицеры стражи, одетые в великолепные костюмы и окружённые толпой солдат, походили на посланников, и Паспарту шутливо повторял при виде каждого блистательного патруля:

– Ну вот ещё один японский посол отправляется в Европу!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,
в которой нос Паспарту чрезмерно удлиняется

На следующее утро Паспарту, изнурённый и голодный, решил, что следует во что бы то ни стало поесть, и чем скорее, тем лучше. Правда, у него была возможность продать свои часы, но он скорее умер бы с голоду, чем согласился бы на это. Теперь или никогда честному малому представлялся случай использовать не особенно мелодичный, но сильный голос, которым наградила его природа.

Он знал несколько французских и английских песенок и решил попробовать их спеть. «Японцы – наверное любители музыки, так как всё у них совершается под звуки цимбал, там-тамов и барабанов, и они не могут не оценить талант европейского виртуоза», – думал Паспарту.

Но не слишком ли рано было устраивать концерт? Пожалуй, разбуженные спозаранку слушатели не захотят отплатить певцу монетками с изображением микадо.

Паспарту решил обождать несколько часов; но в дороге ему пришла мысль, что он слишком хорошо одет для бродячего певца, и он надумал обменять свою одежду на какое-нибудь старьё, более гармонирующее с его положением. Такой обмен должен был к тому же дать ему ещё некоторую сумму денег, которую он сможет немедленно употребить на удовлетворение своего аппетита.

Решение было принято, оставалось привести его в исполнение. После долгих поисков Паспарту разыскал местного старьёвщика, которому изложил своё желание. Европейский костюм приглянулся старьёвщику, и вскоре Паспарту вышел от него в поношенном японском одеянии, а на голове у него красовался сбитый на сторону, выцветший от времени тюрбан. Но зато в его кармане позвякивало несколько серебряных монеток.

«Ладно, – думал он, – предположим, что сегодня карнавал».

Первой заботой «японизировавшегося» Паспарту было войти в скромный с виду чайный домик, где он подкрепился куском какой-то дичи и несколькими пригоршнями риса; завтракал он как человек, для которого вопрос об обеде всё ещё нуждается в разрешении.

«Теперь, – решил он про себя, как следует подкрепившись, – не будем терять головы. У меня нет уже больше возможности переменить это тряпьё на нечто ещё более японское. Следовательно, надо придумать способ, как можно скорее покинуть Страну Восходящего Солнца, о которой у меня навсегда останется самое печальное воспоминание!»

Паспарту решил разыскать отплывающие в Америку пароходы. Он рассчитывал предложить свои услуги в качестве повара или стюарда, не требуя за это ничего, кроме питания и бесплатного проезда. Добравшись до Сан-Франциско, он уж найдёт способ выпутаться из беды. Сейчас самое важное – преодолеть четыре тысячи семьсот миль Тихого океана, отделяющие Японию от Нового Света.

Паспарту был не из тех людей, которые долго раздумывают, и он прямо направился в порт. Но, по мере того как он приближался к докам, его проект, дотоле казавшийся таким простым, представлялся ему всё менее и менее выполнимым. С какой стати на американском пароходе вдруг понадобится повар или стюард и какое доверие может внушить он. Паспарту, наряжённый в столь странный костюм? Какие рекомендации он в состоянии представить, на кого сослаться?

Раздумывая таким образом. Паспарту случайно увидел громадную афишу, которую какой-то клоун таскал по улицам Иокогамы. На этой афише было написано по-английски:

ЯПОНСКАЯ АКРОБАТИЧЕСКАЯ ТРУППА
ДОСТОПОЧТЕННОГО ВИЛЬЯМА БАТУЛЬКАРА
ПОСЛЕДНИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Перед отъездом в Соединённые Штаты Америки
ДЛИННЫЕ НОСЫ – ДЛИННЫЕ НОСЫ
ПОД НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ БОГА ТЕНГУ!
ОГРОМНЫЙ УСПЕХ!
– Соединённые Штаты Америки! – воскликнул Паспарту. – Вот это-то мне и нужно!

Он последовал за человеком-афишей и вскоре пришёл в японский город. Четверть часа спустя он стоял перед просторным балаганом, украшенным несколькими полосами бумажных лент, на стенах которого была намалёвана яркими красками целая толпа клоунов.

Здесь помещалось заведение достопочтенного Батулькара, своего рода американского Барнума, директора труппы скоморохов, жонглёров, клоунов, акробатов, эквилибристов, гимнастов, которые, если верить афише, давали последние представления перед отъездом из Страны Восходящего Солнца в Соединённые Штаты.

Паспарту вошёл в преддверье балагана и спросил мистера Батулькара. Мистер Батулькар тотчас же появился.

– Что вам надо? – спросил он Паспарту, которого с первого взгляда принял за туземца.

– Не нужен ли вам слуга? – спросил Паспарту.

– Слуга? – переспросил Батулькар, поглаживая густую седую бороду, которая росла у него на шее, под подбородком. – У меня уже есть двое слуг, послушных и верных, которые никогда меня не покинут и служат даром – только за то, что я их кормлю… Вот они, – заключил он, вытягивая две здоровенные руки с толстыми, как струны контрабаса, жилами.

– Значит, я не могу ничем вам быть полезен?

– Ничем.

– Эх, чёрт побери! А мне так хотелось уехать вместе с вами!

– Вот что! – сказал достопочтенный Батулькар. – Вы, я вижу, такой же японец, как я обезьяна! С какой стати вы так вырядились?

– Всякий одевается, как может!

– Это правда. Вы француз?

– Да, парижанин из Парижа!

– Если так, вы, наверное, умеете гримасничать?

– Чёрт возьми! – ответил Паспарту, задетый тем, что его национальность дала повод к подобному вопросу. – Мы, французы, умеем гримасничать, но нисколько не лучше американцев.

– Верно. Я не могу вас взять в качестве слуги, но могу взять в клоуны. Понимаете, милейший, во Франции любят иностранных шутов, а за границей предпочитают французских.

– Ах, вот как!

– Вы, надеюсь, сильны?

– Да, в особенности когда встаю из-за стола.

– А петь вы умеете?

– Да, – ответил Паспарту, который в своё время участвовал в нескольких уличных концертах.

– Но сможете ли вы петь стоя вниз головой, так, чтобы на подошве вашей левой ноги вертелся волчок, а на подошве правой балансировала обнажённая сабля?

– Ещё бы! – ответил Паспарту, вспоминая свои упражнения в юношеские годы.

– Ну вот, в этом всё и дело, – заметил достопочтенный Батулькар.

Соглашение было подписано hic et nunc[4].

Наконец-то Паспарту нашёл себе занятие! Он был приглашён делать всё, что придётся, в знаменитую японскую труппу. Правда, в этом было для него мало лестного, но зато через неделю он уже окажется на пути к Сан-Франциско!

Представление, возвещённое с таким шумом достопочтенным Батулькаром, начиналось в три часа, и вскоре грозные инструменты японского оркестра – барабаны и там-тамы – уже грохотали у дверей балагана. Само собой понятно, что у Паспарту не было времени выучить какую-нибудь роль, но он должен был подпирать своими здоровенными плечами большую человеческую пирамиду, составленную «Длинными носами» бога Тенгу. Этим «гвоздём программы» заканчивалась серия различных номеров представления.

Задолго до трех часов зрители заполнили просторный балаган. Европейцы и туземцы, китайцы и японцы, мужчины, женщины и дети теснились на узких скамейках и в расположенных против сцены ложах. Музыканты удалились вглубь балагана, и оркестр в полном составе – гонги, там-тамы, трещотки, флейты, тамбурины и большие барабаны – гремел вовсю.

Спектакль походил на все обычные представления акробатов. Но надо признать, что японцы – лучшие эквилибристы в мире. Один из жонглёров, вооружённый веером и маленькими клочками бумаги, изображал изящных бабочек, порхающих над цветами. Другой благовонным дымом своей трубки быстро чертил в воздухе голубоватые слова, из которых составлялось приветствие зрителям. Третий жонглировал зажжёнными свечами, тушил их, когда они пролетали у его губ, снова зажигал одну о другую, не прерывая ни на мгновение своих ловких упражнений. Наконец, ещё один проделывал всевозможные трюки с вертящимися волчками. Казалось, эти жужжащие игрушки начинали жить в его руках какой-то своей, особой жизнью; безостановочно вращаясь, они бегали по чубукам трубок, по остриям сабель, по тонким, как волосок, проволокам, протянутым от одного края сцены к другому, забирались на большие стеклянные сосуды, прыгали по ступенькам бамбуковой лестницы и разбегались во все углы, создавая сочетанием различных звуков самые странные гармонические эффекты. Фокусник жонглировал ими, а они все вертелись, словно мячики; он их подбрасывал деревянными ракетками, как воланы, а они вертелись не переставая; он прятал волчки в карман, а когда вынимал их оттуда, они всё ещё вертелись до той самой минуты, когда, спустив весь завод, загорались снопом бенгальских огней.

Не стоит описывать все чудеса эквилибристики, показанные акробатами и гимнастами труппы. Упражнения на лестнице с шестом, шаром, бочонками и т.д. были исполнены с удивительной точностью. Но «гвоздём программы» всё же было выступление «Длинных носов», совершенно удивительных эквилибристов, каких Европа ещё не знает.

Эти «Длинные носы» составляли особую корпорацию, находившуюся под непосредственным покровительством бога Тенгу. Одетые в средневековые костюмы, они носили за плечами по паре великолепных крыльев. Но главным их отличием был длинный нос, укреплённый на лице, и особенно то, как они им пользовались. Эти носы были из бамбука, длиною в пять, шесть и даже десять футов: у одних прямые, у других изогнутые, у одних гладкие, у других покрытые бородавками. Они были крепко привязаны, и все свои акробатические упражнения артисты производили с их помощью. Около дюжины поклонников бога Тенгу легло на спину, а товарищи их начали резвиться на их носах, торчавших, словно громоотводы, прыгая, перелетая с одного на другой и выделывая самые невероятные штуки.

В заключение был специально объявлен особый номер – человеческая пирамида: полсотни «Длинных носов» должны были изобразить «колесницу Джаггернаута». Но, вместо того чтобы построить пирамиду, опираясь друг другу на плечи, артисты достопочтенного Батулькара пользовались для этой цели своими носами. Один из тех, кто составлял основание колесницы, недавно покинул труппу, и Паспарту, как человек сильный и ловкий, должен был занять его место.

Конечно, честный малый чувствовал себя довольно уныло, когда ему пришлось, как в печальные дни юности, облачиться в украшенный разноцветными крыльями средневековый костюм, а к его лицу приладили шестифутовый нос! Но в конце концов этот нос доставлял ему пропитание, и Паспарту смирился.

Паспарту вышел на сцену и встал в ряд вместе со своими товарищами, которые должны были изображать основание «колесницы Джаггернаута». Затем все они растянулись на полу и подняли носы к небу. Вторая группа эквилибристов поместилась на остриях этих носов, затем взгромоздилась третья, ещё выше – четвёртая, и скоро живое сооружение, державшееся только на остриё бамбуковых носов, вознеслось до самого потолка балагана.

Аплодисменты публики всё усиливались, звуки оркестра нарастали подобно грому, как вдруг пирамида зашаталась и равновесие нарушилось: один из нижних носов, видимо, допустил какой-то промах, выбыл из игры, и всё сооружение рассыпалось, как карточный домик…

То была вина Паспарту, который, покинув своё место, перелетел без помощи крыльев через рампу и, взобравшись на галерею, упал к ногам одного из зрителей с криком:

– Сударь! Сударь!

– Это вы? – спросил тот.

– Да, я!

– Ну что ж, в таком случае идём на пакетбот, мой милый.

Мистер Фогг, находившаяся с ним миссис Ауда и Паспарту поспешили к выходу из балагана; но там их остановил разъярённый Батулькар, требуя возмещения убытков. Филеас Фогг умерил гнев достопочтенного владельца балагана, бросив ему пачку банковых билетов. И в половине седьмого, перед самым отплытием американского пакетбота, мистер Фогг и миссис Ауда вступили на палубу судна, сопровождаемые Паспарту с крыльями за спиной и шестифутовым носом, который он так и не успел снять!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ,
во время которой совершается путешествие через Тихий океан

То, что произошло неподалёку от входа в Шанхайский порт, понятно само собой. Сигналы «Танкадеры» были замечены с пакетбота, шедшего в Иокогаму. Увидев приспущенный флаг, капитан направил своё судно к маленькой шхуне. Несколько мгновений спустя Филеас Фогг, оплатив свой проезд согласно уговору, передал Джону Бэнсби пятьсот пятьдесят фунтов стерлингов. Затем достопочтенный джентльмен, миссис Ауда и Фикс поднялись на палубу парохода, который тотчас же взял курс на Нагасаки и Иокогаму.

Прибыв в Иокогаму утром 14 ноября в назначенный час, Филеас Фогг расстался с Фиксом, который пошёл по своим делам, и отправился на «Карнатик», где узнал, к великой радости миссис Ауды, а может быть, и своей, хотя по его виду это не было заметно, что француз Паспарту действительно прибыл накануне в Иокогаму.

Филеас Фогг, который должен был в тот же вечер отплыть в Сан-Франциско, немедленно отправился на поиски своего слуги. Его обращение к французскому и английскому консулам не дало результата; тщетной оказалась надежда встретить Паспарту на улицах Иокогамы. Фогг совсем уже было отчаялся найти Паспарту, как вдруг, повинуясь какому-то инстинкту, а может быть, предчувствию, зашёл в балаган достопочтенного Батулькара. Конечно, он не мог бы узнать Паспарту в его эксцентрическом одеянии, но тот, лёжа на спине, заметил своего господина среди зрителей на галерее. Увидев его, он невольно сделал своим длинным носом движение, которое нарушило равновесие всей пирамиды. Читатель уже знает, что из этого последовало.

Всё это Паспарту услышал из уст миссис Ауды, которая рассказала ему также, как протекал их переезд из Гонконга в Иокогаму в обществе некоего господина Фикса на шхуне «Танкадера».

Услышав фамилию Фикса, Паспарту даже бровью не повёл. Он считал, что ещё не время рассказать мастеру Фоггу о том, что произошло между ним, Паспарту, и сыщиком. Поэтому, описывая свои похождения, он обвинил во всём себя и просил прощения за то, что застрял в Гонконге, накурившись опиума до бесчувствия.

Мистер Фогг невозмутимо выслушал этот рассказ и ничего не сказал, потом он снабдил своего слугу деньгами, достаточными для того, чтобы тот мог приобрести здесь же, на судне, более подходящий костюм. Не прошло и часа, как Паспарту, освободившись от носа и крыльев, ничем уже не напоминал поклонника бога Тенгу.

Пакетбот, совершавший рейсы между Иокогамой и Сан-Франциско, принадлежал Тихоокеанской почтовой компании и назывался «Генерал Грант». Это был большой колёсный пароход вместимостью в две тысячи пятьсот тонн; он был хорошо оснащён и мог развить большую скорость. Громадный балансир непрерывно поднимался и опускался над палубой судна; один его конец соединялся со штоком поршня, а другой – с кривошипом, который преобразовывал прямолинейное движение во вращательное и передавал его непосредственно оси колёс. «Генерал Грант» был оснащён тремя мачтами и мог нести паруса, большая поверхность которых значительно увеличивала скорость судна. Следуя по двенадцати миль в час, пакетбот должен был пересечь Тихий океан за двадцать один день. Таким образом, Филеас Фогг мог рассчитывать, что, прибыв в Сан-Франциско 2 декабря, он будет в Нью-Йорке одиннадцатого, а в Лондоне – двадцатого, то есть на несколько часов раньше роковой даты – 21 декабря.

На пароходе было много пассажиров: англичане, американцы, немало китайских кули, эмигрировавших в Америку, было также несколько офицеров индийской армии, которые проводили свой отпуск, совершая кругосветное путешествие.

Плавание прошло без всяких морских приключений. Пакетбот, движимый мощными колёсами и неся большое количество парусов, шёл ровно, без качки. Тихий океан оправдывал своё название. Мистер Фогг был, как всегда, спокоен и малообщителен. Его молодая спутница чувствовала, что она всё больше и больше привязывается к этому человеку и не только узами признательности. Молчаливый, но проявивший к ней столько великодушия, Филеас Фогг производил на неё гораздо большее впечатление, чем она сама думала, но чувства, в которых она почти не отдавала себе отчёта, как будто нисколько не действовали на загадочную натуру мистера Фогга.

Миссис Ауда была теперь всей душой заинтересована в планах нашего джентльмена. Её тревожили все препятствия, которые могли привести к неудаче путешествия. Она часто беседовала об этом с Паспарту, который прекрасно умел читать в её сердце. Славный малый теперь слепо верил в своего господина и, не переставая, расточал похвалы великодушию, благородству и самоотверженности мистера Фогга; успокаивая Ауду относительно исхода путешествия, он убеждал её, что самая трудная часть пути пройдена: они уже миновали экзотические страны – Китай и Японию – и вновь вступают в пределы цивилизованного мира; чтобы закончить в срок это невероятное путешествие вокруг света, осталось только проехать поездом от Сан-Франциско до Нью-Йорка и океанским пароходом от Нью-Йорка до Лондона.

Через девять дней после отъезда из Иокогамы Филеас Фогг проехал ровно половину земного шара.

Действительно, «Генерал Грант» 23 ноября пересёк сто восьмидесятый меридиан, тот самый, на котором в Южном полушарии находятся антиподы Лондона. Правда, из восьмидесяти дней, имевшихся в его распоряжении, мистер Фогг истратил пятьдесят два, и у него оставалось в запасе всего двадцать восемь дней. Но здесь надо заметить, что если наш путешественник и находился на полпути, то лишь в отношении «разности меридианов», а в действительности он уже покрыл более двух третей всего расстояния. В самом деле, сколько вынужденных зигзагов пришлось ему проделать между Лондоном и Аденом, Аденом и Бомбеем, Калькуттой и Сингапуром, Сингапуром и Иокогамой! Если двигаться вокруг земли по пятидесятой параллели, на которой находится Лондон, то весь путь равнялся бы приблизительно двенадцати тысячам миль, тогда как Филеасу Фоггу, вынужденному считаться с капризами средств передвижения, предстояло проехать около двадцати шести тысяч миль, из которых к этому дню, 23 ноября, позади осталось около семнадцати с половиной тысяч. Теперь перед ним лежал прямой путь и не было Фикса, чтобы чинить препятствия!

В этот самый день, 23 ноября, Паспарту испытывал большую радость. Читатель, наверное, помнит, что этот упрямец во что бы то ни стало пожелал сохранить на своих знаменитых фамильных часах лондонское время, считая неверным время всех других стран, через которые он проезжал. И вот 23 ноября, хотя он ни разу не переводил стрелок своих часов ни вперёд, ни назад, они показали одинаковое время с судовыми часами.

Легко понять, как торжествовал Паспарту. Ему очень хотелось знать, что сказал бы об этом Фикс, если бы находился здесь.

«Этот мошенник наплёл мне кучу вздора про меридианы, про солнце и луну! – твердил Паспарту. – Как бы не гак! Послушаешь этих людей, так сразу испортишь свои часы! Я всегда был уверен, что рано или поздно солнцу придётся равняться по моим часам!…»

Паспарту и не подозревал, что, будь циферблат его часов разделён на двадцать четыре часа, как на итальянских башенных часах, он не имел бы никакого основания торжествовать: в то время как судовые часы показывали бы девять утра, стрелки его часов показывали бы девять вечера, то есть двадцать один час пополуночи предыдущего дня, и разница во времени была бы как раз такая, какая существует между Лондоном и сто-восьмидесятым меридианом.

Но если бы Фикс и мог объяснить это чисто физическое явление, то, несомненно, Паспарту оказался бы не способен понять и, главное, принять его. Во всяком случае, если бы сыщик, что было совершенно невероятно, появился в ту минуту на палубе, то Паспарту, с полным правом сердившийся на него, наверное, заговорил бы с ним на совсем другую тему и совершенно иным образом!

Где же находился, однако, в это время Фикс?.. Он как раз и находился на борту «Генерала Гранта».

Действительно, прибыв в Иокогаму, полицейский инспектор оставил мистера Фогга, рассчитывая вновь найти его днём, и немедля отправился к английскому консулу. Там он, наконец, получил ордер на арест, который следовал за ним от самого Бомбея и был выдан уже сорок дней назад: этот ордер был отправлен из Гонконга на том самом «Карнатике», на котором Фикс должен был ехать сам. Можно себе представить, как был разочарован сыщик! Ведь ордер стал теперь бесполезен! Фогг уже покинул английские владения! Отныне для ареста преступника необходимо было постановление о его выдаче!

«Что ж! – сказал себе Фикс, несколько остыв от гнева. – Если мой ордер не годится здесь, он будет полезен в Англии. Этот мошенник, думая, что он сбил с толку полицию, собирается, как видно, вернуться на родину. Ну что ж! Я поеду за ним. Что же касается денег, то дай бог, чтобы хоть что-нибудь осталось! На все эти переезды, премии, судебные процессы, штрафы, покупку слона и прочие путевые расходы наш молодчик уже выбросил больше пяти тысяч фунтов. Но в конце концов банк достаточно богат!..»

Приняв такое решение, Фикс тотчас же отправился на пароход «Генерал Грант». Он был на палубе, когда туда поднялись мистер Фогг и миссис Ауда. К своему величайшему удивлению. Фикс узнал и Паспарту в его одеянии вестника бога Тенгу. Фикс тотчас же спрятался в каюту, чтобы избежать объяснения, которое могло всё испортить; рассчитывая на большое количество пассажиров, сыщик надеялся не попасться на глаза своему врагу, но в конце концов столкнулся с ним лицом к лицу на носу корабля.

Без долгих объяснении Паспарту схватил Фикса за горло и, к великому удовольствию нескольких американцев, которые немедленно стали биться об заклад, задал несчастному сыщику великолепную трёпку, наглядно доказавшую полное превосходство французского бокса над английским.

Отведя душу, Паспарту сразу успокоился и почувствовал большое облегчение. Фикс поднялся в довольно плачевном состоянии и, взглянув на своего противника, холодно спросил:

– Вы кончили?

– Пока кончил.

– Тогда пойдём поговорим.

– Чтобы я…

– Это в интересах вашего господина.

Паспарту, словно загипнотизированный хладнокровием сыщика, последовал за ним, и они уселись на носу парохода.

– Вы меня поколотили, – начал Фикс. – Хорошо. А теперь выслушайте. До сих пор я был противником господина Фогга, но теперь я на его стороне.

– Наконец-то! – воскликнул Паспарту. – Вы его считаете честным человеком?

– Ничуть, – холодно ответил Фикс, – я его считаю мошенником… Тише! Сидите спокойно и дайте мне договорить. Пока господин Фогг находился в британских владениях, я был заинтересован в том, чтобы задержать его до прибытия ордера на арест. Я делал для этого всё. Я натравил на него жрецов из бомбейской пагоды, я напоил вас в Гонконге и разлучил с вашим господином, я сделал так, что он опоздал на пакетбот, шедший в Иокогаму…

Паспарту слушал, стиснув кулаки.

– Теперь же, – продолжал Фикс, – господин Фогг, по-видимому, возвращается в Англию? Превосходно, я последую за ним. Но отныне я буду устранять с его дороги все препятствия с таким же старанием, с каким я их до сих пор нагромождал. Вы видите, я переменил игру, ибо этого требуют мои интересы. Прибавлю, что ваши интересы совпадают с моими, так как лишь в Англии вы узнаете, служите ли вы у преступника или у честного человека!

Паспарту очень внимательно выслушал Фикса и убедился, что тот говорит совершенно искренне.

– Будем друзьями? – спросил Фикс.

– Друзьями – нет, – ответил Паспарту. – Союзниками – пожалуй, но с одним условием: при малейшей попытке предательства я сверну вам шею.

– Идёт! – спокойно ответил полицейский инспектор.

Одиннадцать дней спустя, 3 декабря, «Генерал Грант» вошёл в пролив Золотых Ворот и прибыл в Сан-Франциско.

Мистер Фогг пока что не выиграл и не проиграл ни одного дня.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,
в которой даётся беглый обзор города Сан-Франциско в день митинга

Было семь часов утра, когда Филеас Фогг, миссис Ауда и Паспарту ступили на американский материк, если можно назвать так плавучую пристань, к которой они пришвартовались. Эта пристань, поднимающаяся и опускающаяся в зависимости от прилива и отлива, облегчает погрузку и выгрузку судов. Здесь пристают клиперы всех размеров, пароходы всех национальностей, а также многоэтажные речные суда, курсирующие по реке Сакраменто и её притокам. Тут же лежат груды разнообразных товаров, отправляемых в Мексику, Перу, Чили, Бразилию, в Европу и Азию, а также на различные острова Тихого океана.

Обрадовавшись, что он, наконец, попал на американскую землю. Паспарту вздумал высадиться на берег посредством сальто-мортале самого высшего класса. Но, прыгнув на пристань, он чуть было не провалился, так как настил её оказался гнилым. Смущённый столь неудачным «вступлением» на новый материк, честный малый испустил отчаянный крик, который вспугнул целую стаю бакланов и пеликанов, завсегдатаев плавучих пристаней.

Мистер Фогг, сойдя на пристань, тотчас же осведомился, когда отправляется ближайший поезд в Нью-Йорк. Он отходил в шесть часов вечера. Мистер Фогг имел таким образом возможность провести в главном городе Калифорнии целый день. Он нанял экипаж и сел в него вместе с миссис Аудой. Паспарту взобрался на козлы, и экипаж – три доллара за рейс – отправился в «Международный отель».

Со своего высокого сиденья Паспарту с любопытством обозревал большой американский город: широкие улицы, низкие, вытянувшиеся в правильную линию дома, церкви и храмы в стиле англосаксонской готики, гигантские доки, склады, похожие на дворцы, одни – деревянные, другие – кирпичные; по улицам двигались бесчисленные экипажи, омнибусы, трамваи, а по тротуарам сновала многочисленная толпа: американцы, европейцы, попадались также китайцы и индейцы – все те, из кого состояло двухсоттысячное население города.

Паспарту удивлялся всему, что видел. Он был в том легендарном городе, который ещё в 1849 году был центром бандитов, поджигателей, убийц, стекавшихся сюда, как в обетованную землю, на поиски золота; здесь весь этот сброд играл в карты на золотой песок, держа в одной руке нож, а в другой – револьвер. Но это «доброе старое время» прошло. Теперь Сан-Франциско имел вид большого торгового города. Высокая башня городской ратуши, на которой стояли часовые, возвышалась над всеми улицами и проспектами, пересекавшимися под прямым углом; между ними здесь и там виднелись зеленевшие скверы, а дальше находился китайский город, казалось перенесённый сюда в игрушечной шкатулке прямо из Небесной империи. Здесь не было больше ни сомбреро, ни красных рубашек, которые некогда носили золотоискатели, не было также индейцев, украшенных перьями; вместо всего этого – чёрные фраки и шёлковые цилиндры – обязательная принадлежность многочисленных джентльменов, снедаемых жаждой деятельности. Некоторые улицы – и среди них Монтгомери-стрит, соответствующая по значению лондонскому Риджент-стрит, Итальянскому бульвару в Париже и нью-йоркскому Бродвею, – изобиловали великолепными магазинами, в витринах которых были выставлены товары, присланные со всех концов света.

Когда Паспарту попал в «Международный отель», ему показалось, что он и не покидал Англии.

Весь нижний этаж отеля был отведён под громадный бар – нечто вроде буфета, открытого бесплатно для всех посетителей. Вяленое мясо, устричный суп, бисквит, сыр-честер можно было получить без денег. Платили только за напитки – эль, портвейн, херес, если кому-нибудь приходило желание освежиться. Такой порядок показался Паспарту «вполне американским».

Ресторан отеля был очень комфортабелен. Мистер Фогг и миссис Ауда заняли столик и получили обильный завтрак, который подавали на крошечных тарелочках негры-официанты.

После завтрака Филеас Фогг в сопровождении миссис Ауды вышел из отеля и направился к английскому консулу, чтобы завизировать свой паспорт. На тротуаре он встретил своего слугу, который спросил, не следует ли перед поездкой по Тихоокеанской железной дороге запастись ради предосторожности несколькими дюжинами карабинов Инфельда или револьверов Кольта. Паспарту слышал толки о том, что индейцы племён сиу и поани, подобно испанским грабителям, останавливают поезда. Мистер Фогг ответил, что это совершенно излишняя предосторожность, но предоставил Паспарту свободу действовать, как ему заблагорассудится. Затем наш джентльмен продолжал свой путь к английскому консульству.

Филеас Фогг не прошёл и двухсот шагов, как «по чистейшей случайности» встретился с Фиксом. Сыщик изобразил крайнее удивление. Как? Он совершил вместе с мистером Фоггом переезд через Тихий океан, и они ни разу не встретились! Во всяком случае, Фикс почитает за честь вновь увидеть джентльмена, которому он стольким обязан, и, так как дела призывают его в Европу, он с восторгом совершит это путешествие в столь приятной компании.

Мистер Фогг ответил, что он чрезвычайно польщён, и Фикс, который не хотел терять из виду нашего джентльмена, попросил у него разрешения вместе осмотреть этот любопытный город. Фогг согласился.

И вот миссис Ауда, Филеас Фогг и Фикс отправились бродить по улицам Сан-Франциско. Вскоре они очутились на Монтгомери-стрит, где собралась огромная толпа. На тротуарах, посреди мостовой, на трамвайных рельсах, несмотря на движение экипажей и омнибусов, на порогах лавок, в окнах квартир и даже на крышах домов виднелось множество народа. Среди всей этой толпы сновали люди-афиши. По ветру развевались флажки и знамёна. Со всех сторон слышались выкрики:

– Да здравствует Кэмерфильд!

– Ура Мэндибой!

Это был какой-то митинг: так по крайней мере решил Фикс. Он поделился своей догадкой с мистером Фоггом и добавил:

– Нам, пожалуй, лучше не ввязываться в эту давку, сударь, а то ещё того и гляди получишь удар кулаком!

– Вы правы, – ответил мистер Фогг, – и кулаки всегда остаются кулаками, даже если дело идёт о политике!

Фикс счёл нужным улыбнуться на это замечание, и, чтобы лучше видеть всё происходящее, но не толкаться в толпе, миссис Ауда, Филеас Фогг и Фикс взобрались на верхнюю площадку лестницы, которая вела на террасу, расположенную над Монтгомери-стрит. Перед ними, на другой стороне улицы, между складом угольщика и лавкой торговца керосином, возвышалась под открытым небом трибуна, к которой, видно, и стремились многочисленные потоки людей.

По какому же поводу, с какой целью происходил этот митинг? Филеас Фогг не имел об этом никакого представления. Шло ли дело о назначении какого-нибудь важного военного или гражданского чиновника, о выборах губернатора штата или члена конгресса? Судя по необычайному возбуждению, охватившему город, можно было предположить и то и другое.

В эту минуту в толпе началось заметное движение. Все руки взлетели вверх. Некоторые из них, сжатые в кулак, быстро поднимались и опускались среди неумолчных криков, очевидно свидетельствуя об энергии голосующих. Толпа бушевала и волновалась. Знамёна, покачиваясь, исчезали на мгновение и появлялись вновь, изодранные в клочья. Волнение толпы докатывалось до лестницы, и вся масса человеческих голов подавалась то вперёд, то назад, как волны моря под ударами шквала. Количество цилиндров уменьшалось на глазах, а те, что ещё оставались на головах, утеряли свою нормальную высоту.

– Как видно, этот митинг, – заметил Фикс, – посвящён какому-то животрепещущему вопросу. Меня не удивит, если окажется, что они вновь обсуждают Алабамское дело, хотя оно уже решено.

– Возможно, – кратко ответил мистер Фогг.

– Во всяком случае, – продолжал Фикс, – тут налицо два вождя: достопочтенный Кэмерфильд и достопочтенный Мэндибой.

Опираясь на руку Филеаса Фогга, миссис Ауда с любопытством наблюдала бурную сцену, происходившую на улице. Фикс только было собрался узнать у соседей причину этого народного волнения, как вдруг движение в толпе усилилось. Приветственные крики и ругательства стали ещё громче. Древки флагов превратились в наступательное оружие. Все руки сжались в кулаки. С крыш остановившихся карет и прервавших движение омнибусов началась настоящая перестрелка. Сапоги и башмаки описывали в воздухе длинные траектории, и среди выкриков послышалось несколько револьверных выстрелов.

Свалка докатилась до лестницы и распространилась на нижние ступени. Как видно, одна из партий отступала, но зрителям не было понятно, кто берёт верх: Мэндибой или Кэмерфильд.

– Думаю, что благоразумнее всего нам будет уйти, – заметил Фикс, которому вовсе не хотелось, чтобы его «подопечный» ввязался в какую-нибудь историю или стал жертвой случайного удара. – Если здесь как-нибудь замешана Англия и в нас узнают англичан, то обязательно втянут в драку!

– Английский гражданин… – начал было Филеас Фогг.

Но наш джентльмен не успел закончить фразу. Сзади него, на террасе, раздались ужасающие вопли: «Гип-гип, ура! Да здравствует Мэндибой!.» То был новый отряд избирателей, который спешил на подмогу, обходя с фланга сторонников Кэмерфильда.

Мистер Фогг, миссис Ауда и Фикс очутились меж двух огней. Отступать было поздно. Поток людей, вооружённых кастетами и тростями с свинцовыми набалдашниками, был неудержим. Филеаса Фогга и Фикса, защищавших молодую женщину, сильно помяли. Как всегда флегматичный, мистер Фогг попробовал было отбиваться с помощью того естественного оружия, которым природа снабдила каждого англичанина, но тщетно. Здоровенный широкоплечий мужчина с рыжей бородой и багровым лицом, как видно предводитель этой банды, занёс свои страшные кулаки над мистером Фоггом, и нашему джентльмену пришлось бы худо, если бы не Фикс, который самоотверженно принял предназначенный для другого удар. Огромная шишка тотчас же вскочила у него на голове под шёлковым цилиндром, который сразу превратился в берет.

– Янки! – процедил мистер Фогг, бросая на своего противника взгляд, полный презрения.

– Англичанин! – ответил тот.

– Мы с вами ещё встретимся!

– Когда вам будет угодно. Ваше имя?

– Филеас Фогг. А ваше?

– Полковник Стэмп В. Проктор.

Вслед за тем человеческая волна пронеслась дальше. Фикса сбили с ног; когда он поднялся, вся его одежда была порвана в клочья, но серьёзных ушибов он не получил. Его дорожное пальто оказалось разорванным на две неравные части, а брюки походили на штаны, которые носят некоторые индейцы, выдрав предварительно, согласно туземной моде, всю их заднюю часть. Но, главное, миссис Ауда осталась невредима, один лишь Фикс пострадал от кулачных ударов.

– Благодарю вас, – сказал мистер Фогг сыщику, когда они выбрались из толпы.

– Не за что, – ответил Фикс, – но идёмте!

– Куда?

– В магазин готового платья.

Действительно, подобное посещение было вполне своевременно. Костюмы Филеаса Фогга и Фикса превратились в лохмотья, словно оба джентльмена дрались на стороне достопочтенных Кэмерфильда или Мэндибоя.

Час спустя, одевшись как следует и купив новые головные уборы, они вернулись в «Международный отель».

Паспарту уже ожидал там своего хозяина, вооружённый полдюжиной шестизарядных револьверов центрального боя. Когда он заметил Фикса рядом с мистером Фоггом, лицо его омрачилось. Но миссис Ауда кратко рассказала ему о случившемся, и Паспарту успокоился. Очевидно, Фикс перестал быть врагом и сделался союзником. Он честно держал своё слово.

После обеда вызвали экипаж, который должен был отвезти наших путешественников и их багаж на вокзал. Садясь в экипаж, мистер Фогг спросил Фикса:

– Вы больше не видели этого полковника Проктора?

– Нет, – ответил Фикс.

– Я вернусь в Америку и найду его, – холодно произнёс мистер Фогг. – Не подобает, чтобы британский гражданин позволил так с собою обращаться.

Полицейский инспектор улыбнулся и промолчал. Как видно, мистер Фогг относился к той категории англичан, которые не допускают дуэли у себя на родине, но за границей готовы драться, когда надо защитить свою честь.

Без четверти шесть путешественники прибыли на вокзал и застали поезд, готовый к отправлению.

Входя в вагон, мистер Фогг спросил у проводника:

– Послушайте, друг мой, что это сегодня происходило в Сан-Франциско?

– Митинг, сударь, – ответил проводник.

– Но мне показалось, что на улицах было необычайное оживление?

– Нет, то был обычный избирательный митинг.

– Вероятно, выбирали главнокомандующего? – спросил мистер Фогг.

– Нет, сударь, мирового судью.

Выслушав этот ответ, мистер Фогг молча вошёл в вагон; через мгновение поезд на всех парах понёсся вперёд.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
в которой описывается путешествие в экспрессе Тихоокеанской железной дороги

«От океана до океана» – так называют американцы великий железнодорожный путь, пересекающий Соединённые Штаты в самом широком месте их территории. Но в действительности Тихоокеанская железная дорога разделяется на две части: Центральную Тихоокеанскую – между Сан-Франциско и Огденом – и Объединённую Тихоокеанскую – между Огденом и Омахой. Там сходятся пять отдельных линий, связывающих Омаху с Нью-Йорком.

Таким образом, Нью-Йорк и Сан-Франциско в настоящее время соединены непрерывной металлической лентой длиной в три тысячи семьсот восемьдесят шесть миль. Между Омахой и Тихим океаном железнодорожный путь пересекает местность, часто ещё посещаемую индейцами и дикими зверями, – обширную территорию, которую около 1845 года начали заселять мормоны после их изгнания из Иллинойса.

В прежнее время, даже при самых благоприятных обстоятельствах, на переезд между Нью-Йорком и Сан-Франциско затрачивали шесть месяцев. Теперь же достаточно семи дней.

В 1862 году, несмотря на противодействие депутатов южных штатов, которые желали, чтобы путь проходил южнее, железная дорога была намечена между сорок первой и сорок второй параллелями. Покойный президент Линкольн лично заложил начало пути в городе Омахе, в штате Небраска. Работы тотчас же начались и производились с чисто американской деловитостью, не терпящей ни бюрократизма, ни бумажной переписки. Быстрота строительства ни в коей мере не должна была вредить прочности сооружений. В прерии укладывалось по полторы мили пути в день. По рельсам, уложенным накануне, локомотив доставлял рельсы, нужные на завтрашний день, и двигался всё дальше и дальше, по мере того как строилась дорога.

От Тихоокеанской железной дороги отходит несколько ответвлений: в штатах Айова, Канзас, Колорадо и Орегон. От Омахи она идёт вдоль левого берега реки Платт до устья её северного рукава, затем сворачивает к югу, пересекает земли Ларами, Уосатчский горный хребет, огибает Солёное озеро, подходит к столице мормонов Солт-Лейк-Сити, затем углубляется в долину Туилла, проходит пустыней, огибает гору Седара и Гумбольдта, пересекает Гумбольдт-ривер, горы Сьерра-Невада, Скалистые горы и долиной реки Сакраменто постепенно спускается к Тихому океану.

Такова была эта длинная артерия, которую поезда пробегали за семь дней, и она позволяла мистеру Фоггу надеяться 11 декабря сесть в Нью-Йорке на пакетбот, следующий в Ливерпуль.

Вагон, в котором поместился Филеас Фогг, представлял собою нечто вроде длинного омнибуса, лежащего на двух четырехколесных платформах, подвижность которых легко позволяла преодолевать кривые небольшого радиуса. В вагоне не было купе: перпендикулярно его оси располагались два ряда кресел; между ними оставался свободный проход, ведущий в туалетную комнату и уборную, которые имелись в каждом вагоне. По всей длине поезда вагоны сообщались между собою при помощи площадок, так что пассажиры могли свободно переходить из одного конца состава в другой; в их распоряжении были вагоны-рестораны, вагоны-террасы, вагоны-салоны, вагоны-кофейни. Недоставало только вагонов-театров. Но со временем появятся и они.

По площадкам, соединявшим вагоны, непрестанно сновали газетчики, продавцы книг, напитков, сигар, съестных припасов и прочих товаров; в покупателях недостатка не было.

Поезд отошёл от станции Окленд в шесть часов вечера. Наступила ночь – тёмная, холодная ночь, небо заволокло тучами, которые угрожали каждую минуту прорваться снежной метелью. Поезд шёл со средней скоростью. Принимая в расчёт остановки, он двигался не быстрее двадцати миль в час; тем не менее, идя таким ходом, он мог пересечь территорию Соединённых Штатов в установленный срок.

Пассажиры в вагоне разговаривали мало. Все начинали понемногу дремать. Паспарту сидел рядом с полицейским инспектором, но оба они молчали. После описанных выше событий их отношения заметно охладели. Не чувствовалось ни прежней симпатии, ни дружбы. Фикс ни в чём не изменил своего поведения, но зато Паспарту держался крайне сдержанно и при малейшем подозрении готов был задушить своего бывшего друга.

Через час после отхода поезда пошёл снег, но, к счастью, мелкий, не мешавший движению состава. Из окон вагона виднелась теперь лишь бескрайняя белая пелена, на фоне которой клубы выбрасываемого локомотивом пара казались сероватыми.

В восемь часов в вагон вошёл проводник и объявил пассажирам, что наступило время ложиться спать. То был «спальный» вагон, и через несколько минут он действительно превратился в Дортуар. Спинки кресел откидывались с помощью остроумных приспособлений, появлялись прекрасно набитые тюфяки, в несколько секунд возникли кабинки, и каждый пассажир вскоре получил в своё распоряжение удобную постель, защищённую плотной занавеской от нескромных взглядов. Простыни были белоснежные, подушки мягкие. Оставалось только лечь спать, что все и сделали, чувствуя себя, словно в каюте комфортабельного пакетбота, а поезд в это время на всех парах мчался через штат Калифорния.

На территории между Сан-Франциско и Сакраменто рельеф местности довольно ровный. Эта часть железнодорожного пути носит название Центральной Тихоокеанской дороги; она начинается от Сакраменто и направляется на восток, где пересекается с линией, идущей от Омахи. От Сан-Франциско до столицы Калифорнии дорога идёт прямо на север, вдоль реки Америкэн-ривер, впадающей в залив Сан-Пабло. Расстояние в сто двадцать миль между этими большими городами было покрыто за шесть часов, и к полуночи, когда пассажиры ещё видели первый сон, поезд прибыл в Сакраменто. Таким образом, им ничем не удалось полюбоваться в этом большом городе, столице штата Калифорния; не увидели они ни его прекрасных набережных, ни широких улиц, ни великолепных отелей, ни скверов, ни церквей.

Покинув Сакраменто и миновав станции Джанкшен, Роклин, Оберн, Колфакс, поезд углубился в горный массив Сьерра-Невада. В семь часов утра он прошёл через станцию Сиско. Час спустя спальня вновь превратилась в обыкновенный вагон, и путешественники могли любоваться из окон прекрасной панорамой этого гористого края. Железнодорожный путь, подчиняясь капризам Сьерры, то полз по склону гор, то словно повисал над пропастью, то прихотливо извивался, избегая крутых поворотов, то устремлялся в узкие ущелья, откуда, казалось, не было никакого выхода. Паровоз с высеребренным колоколом, большим фонарём, бросавшим по сторонам желтоватый свет, и особым предохранительным выступом, торчащим впереди, как огромная шпора, сверкал, словно оправа очков; его свистки и гудки смешивались с рёвом потоков и водопадов, а столбы дыма вились среди тёмных ветвей сосен и елей.

На пути почти не попадалось ни мостов, ни туннелей. Железнодорожное полотно шло вдоль склонов гор, не всегда придерживаясь кратчайшего пути и не вступая в борьбу с природой.

К девяти часам, через долину Карсон, поезд вступил в пределы штата Невада, следуя всё время в северо-восточном направлении. В полдень он отошёл от Рено, где была двадцатиминутная остановка, во время которой пассажиры успели позавтракать.

Начиная от этого пункта, железнодорожный путь, следуя вдоль берега реки Гумбольдт-ривер, несколько миль идёт к северу. Затем он поворачивает на восток и не покидает берегов реки вплоть до гор Гумбольдта, расположенных почти у самой восточной оконечности штата Невада, где река берёт своё начало.

Позавтракав, мистер Фогг, миссис Ауда и их спутники вновь заняли места в вагоне. Филеас Фогг, молодая женщина, Фикс и Паспарту, удобно усевшись, любовались разнообразными видами, проносившимися мимо окон: обширной прерией, на горизонте которой вырисовывались горы, и пенистыми, бурными ручьями. По временам большие стада бизонов, словно живая плотина, появлялись вдали. Эти нескончаемые армии жвачных часто являются непреодолимым препятствием для движения поездов. Бывают случаи, когда несколько тысяч бизонов плотными рядами тянутся поперёк железнодорожного полотна много часов подряд. Паровозу приходится тогда останавливаться и ждать, пока путь вновь освободится.

Так случилось и на этот раз. Около трех часов дня стадо в десять или двенадцать тысяч голов преградило дорогу. Паровоз, замедлив скорость, попытался было при помощи своей шпоры разбить с фланга эту громадную колонну, но был в конце концов вынужден остановиться перед плотной массой животных.

Бизоны, которых американцы неправильно называют буйволами, двигались спокойным шагом, издавая по временам громкое мычанье. Ростом они выше европейских быков; хвост и ноги у них короткие, загривок выдаётся, образуя мускульный горб; рога этих животных широко расставлены, с головы, шеи и плеч свисает длинная грива. Нечего было и думать о том, чтобы остановить их шествие. Приняв то или другое направление, бизоны следуют ему, не обращая внимания на препятствия. Никакая плотина не смогла бы сдержать этот живой поток.

Высыпав на площадки, пассажиры наблюдали это любопытное зрелище. Но тот, кому, казалось, следовало бы торопиться больше всех, – Филеас Фогг, – оставался на месте и с философским спокойствием ожидал, пока бизоны соблаговолят освободить ему путь. Паспарту был взбешён задержкой, вызванной скопищем животных. Он готов был разрядить в них весь арсенал своих револьверов.

– Что за страна! – восклицал он. – Обыкновенные быки останавливают поезда и идут, как на параде, не заботясь о том, что задерживают движение! Чёрт возьми! Хотел бы я знать, предусмотрел ли мистер Фогг в своих планах эту помеху? И чего только смотрит машинист? Пустил бы паровоз прямо на этих глупых тварей!

Но машинист и не пытался прорваться сквозь препятствие и действовал вполне разумно. Конечно, паровоз раздавил бы несколько передних бизонов, но при всей своей мощности он в конце концов сошёл бы с рельс, и поезд неминуемо потерпел бы крушение.

Самое лучшее было терпеливо ждать, а потом, увеличив скорость, попытаться наверстать потерянное время. Прохождение бизонов продолжалось долгих три часа, и путь освободился лишь к ночи. В то время как последние ряды бизонов всё ещё пересекали рельсы, первые уже скрылись за горизонтом.

В восемь часов поезд прошёл сквозь ущелье гор Гумбольдта и в половине десятого очутился на территории штата Юта, в районе Большого Солёного озера – любопытной стране мормонов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
в которой Паспарту со скоростью двадцати миль в час изучает историю мормонов

В ночь с 5 на 6 декабря поезд прошёл около пятидесяти миль в юго-восточном направлении; затем он углубился на такое же расстояние к северо-востоку и приблизился к Большому Солёному озеру.

Около девяти часов утра Паспарту вышел на площадку вагона подышать свежим воздухом. Погода стояла холодная, небо было серое, но снег больше не шёл. Солнечный диск, разорвавший пелену тумана, походил на огромную золотую монету, и Паспарту занялся вычислением, сколько могло быть в нём фунтов стерлингов, как вдруг был отвлечён от этого полезного занятия появлением весьма странного персонажа.

Этот субъект, севший в поезд на станции Элко, был долговязым мужчиной со смуглым лицом и чёрными усами, на нём были чёрные чулки, чёрная шёлковая шляпа, чёрный жилет и чёрные панталоны, белый галстук и лайковые перчатки. Он походил на священника. Переходя из вагона в вагон вдоль поезда, он на каждой дверце приклеивал рукописное объявление.

Паспарту подошёл к одному из этих объявлений и прочёл, что почтенный «старец» Уильям Хитч, мормонский миссионер, пользуясь своим присутствием в поезде № 48, прочтёт в вагоне № 117 между одиннадцатью часами и полуднем лекцию, посвящённую мормонизму. Он приглашает джентльменов, желающих просветиться в вопросах таинств религии «святых последних дней», прослушать её.

«Что ж, надо будет пойти», – решил про себя Паспарту, который знал о мормонах лишь то, что в основе их общежития лежит многожёнство.

Новость быстро облетела поезд, в котором было около сотни пассажиров. Из этого числа свыше тридцати человек, привлечённых Интересом к лекции, разместилось к одиннадцати часам на скамейках вагона № 117. Паспарту восседал в первом ряду верующих. Ни его господин, ни Фикс не обеспокоили себя посещением лекции.

В назначенное время «старец» Уильям Хитч встал и довольно раздражённым голосом, как будто ему кто-то заранее противоречил, закричал:

– Я вам говорю, что Джо Смит – мученик, что его брат Хайрем – тоже мученик и что преследования федеральным правительством пророков сделают также мучеником Брайама Юнга! Кто осмелится утверждать противное?!

Никто не рискнул противоречить миссионеру, возбуждение которого контрастировало с его спокойным от природы выражением лица. Но, без сомнения, гнев его объяснялся тем обстоятельством, что мормонизм в то время подвергался преследованиям. Действительно, правительству Соединённых Штатов не без усилий удавалось смирять этих непокорных фанатиков. Так был подчинён федеральным законам штат Юта, после того как по обвинению в многожёнстве и подстрекательстве к мятежу был заключён в тюрьму Брайам Юнг. С этого времени ученики пророка удвоили свои усилия и, не прибегая пока к открытым действиям, словесно боролись против постановлений конгресса.

Вот почему «старец» Уильям Хитч вербовал приверженцев даже в поездах.

С неистовыми жестами и завываниями он рассказывал своим слушателям историю мормонизма с библейских времён: «Как в Израиле мормонский пророк из колена Иосифа провозгласил положения новой религии и передал их своему сыну Морому; как много веков спустя перевод этой драгоценной книги, начертанной египетскими письменами, был сделан фермером из штата Вермонт, Джозефом Смитом-младшим, который объявился как пророк, исполненный откровения, в 1825 году; как небесный посланник предстал перед ним в блистающем лесу и передал ему послания всевышнего».

В эту минуту несколько слушателей, мало интересующихся такими давними историями, покинули вагон; но Уильям Хитч, продолжая, рассказал, «как Смит-младший, поддержанный отцом, двумя братьями и несколькими учениками, основал религию „святых последних дней“ – религию, которой придерживаются не только в Америке, но и в Англии, Скандинавских странах и Германии, – религию, в числе последователей которой встречаются не только ремесленники, но и люди свободных профессий; как была создана колония в Огайо; как в основанном ими городе Киркланде был воздвигнут храм стоимостью в двести тысяч долларов; как Смит стал предприимчивым банкиром и получил от простого показывателя мумий папирус, написанный рукою Авраама и других знаменитых египтян».

Повествование несколько затянулось, и ряды слушателей вновь поредели, в вагоне осталось теперь не более двух десятков людей.

Но «старец», нимало не обеспокоенный бегством слушателей, весьма подробно рассказал, «как в 1837 году Джо Смит обанкротился; как разорённые пайщики вымазали его дёгтем и вываляли в перьях; как он вновь объявился через несколько лет ещё более почитаемым и славным, чем раньше, став главой трехтысячной процветающей общины в Индепенденсе, в штате Миссури, и как, преследуемый ненавистью язычников, он вынужден был бежать на Дальний Запад».

Осталось только десять слушателей и среди них честный Паспарту, который слушал, развесив уши. Таким образом, он узнал, «как после долгих преследований Смит снова появился в Иллинойсе и в 1839 году основал на берегах Миссисипи город Нову-ля-Бель, население которого достигло двадцати пяти тысяч душ; как Смит стал мэром, верховным судьёй и главнокомандующим; как в 1843 году он выставил свою кандидатуру на пост президента Соединённых Штатов; как в конце концов его заманили в ловушку в Карфагене; как он был брошен в темницу и убит замаскированной бандой…»

В эту минуту Паспарту был один-одинёшенек в вагоне, и «старец», глядя ему в лицо, гипнотизировал его своим голосом, напоминая ему, как два года спустя после убийства Смита его преемник, вдохновлённый свыше пророк Брайам Юнг, покинул город Нову и обосновался на берегах Солёного озера; и здесь, на чудесной земле, среди плодородных долин, расположенных на пути движения переселенцев из Юты в Калифорнию, он основал новую общину, которая благодаря мормонскому принципу многожёнства неимоверно разрослась.

– И вот, – заключил Уильям Хитч, – вот почему зависть конгресса ополчилась против нас! Вот почему федеральные войска топчут землю Юты, почему наш вождь, пророк Брайам Юнг, незаконно заключён в темницу! Уступим ли мы силе? Никогда! Изгнанные из Вермонта, изгнанные из Иллинойса, изгнанные из Огайо, изгнанные из Миссури, изгнанные из Юты, мы найдём новые независимые земли, где раскинем наши шатры… А-вы, мой верный ученик, – обратился «старец» к своему единственному слушателю, бросая на него гневные взгляды, – раскинете ли вы свой шатёр под сенью нашего знамени?

– Нет! – храбро ответил Паспарту и пустился наутёк, оставив одержимого вещать в пустыне.

Во время этой проповеди поезд шёл быстрым ходом и к половине первого дня достиг северо-западной оконечности Солёного озера. Отсюда путешественники могли обозреть на большом пространстве это внутреннее море, называемое так же Мёртвым морем, в которое впадает американский Иордан. Это прекрасное озеро обрамлено великолепными дикими утёсами, широкие основания которых покрыты белым соляным налётом; его огромная водная поверхность занимала некогда ещё более обширное пространство; со временем, по мере роста наслоений, поверхность озера уменьшилась, но глубина его возросла.

Солёное озеро, имеющее около семидесяти миль в длину и около тридцати пяти миль в ширину, расположено на высоте трех тысяч восьмисот футов над уровнем моря. Весьма отличное от Асфальтового озера, глубина которого больше на тысячу двести футов, оно содержит в своих водах значительный процент соли, а также до одной четверти растворённых твёрдых веществ. Удельный вес воды – тысяча сто семьдесят, если принимать вес дистиллированной воду за тысячу. Рыбы не могут жить в этом озере. Те из них, которые попадают сюда из Иордана, Вебера и других рек, быстро погибают; но утверждение, будто плотность воды в озере настолько значительна, что человек не может в него погрузиться, неверно.

Вокруг озера лежат прекрасно возделанные земли, ибо мормоны очень привержены земледелию; повсюду разбросаны ранчо, загоны для домашнего скота, поля ячменя и овса, кукурузы, сорго, пышные луга, изгороди из шиповника, заросли акаций и молочая. Так выглядел бы этот край через шесть месяцев, летом, но в то время земля была запорошена тонким слоем снега.

В два часа дня пассажиры высадились на станции Огден. Поезд отходил дальше только в шесть часов вечера, и у мистера Фогга, миссис Ауды и обоих их спутников было достаточно времени, чтобы по небольшой железнодорожной ветке съездить из Огдена в «Город святых». Двух часов им вполне хватило для осмотра этого обычного американского города, который в качестве такового построен по единому стандарту Соединённых Штатов – в виде огромной шахматной доски с длинными холодными линиями и, как выразился Виктор Гюго, с «унылой мрачностью прямых углов». Основатель «Города святых» не мог преодолеть присущего англосаксам стремления к симметрии. В этой удивительной стране, где люди отнюдь не находятся на уровне её установлений, всё делается «смаху»: города, дома, глупости.

В три часа дня наши путешественники уже прогуливались по улицам города, расположенного между рекой Иорданом и нижними отрогами Уосатчского хребта. В городе было немного церквей; наиболее монументальными зданиями в нём были дом пророка, резиденция самоуправления и арсенал; отдельные дома были построены из голубоватого кирпича, обнесены верандами и галереями и окружены садами, где росли пальмы, акации и рожковые деревья. Город был опоясан построенной в 1853 году стеной из глины и булыжника. На главной улице, где находился рынок, высилось несколько украшенных флагами гостиниц, среди них «Гостиница Солёного озера».

Мистеру Фоггу и его спутникам город показался не особенно густо населённым. Улицы были почти пусты, кроме, однако, той части города, где находился храм; они достигли его, лишь миновав несколько кварталов, окружённых палисадами. Женщин в городе было довольно много, что объясняется составом мормонской семьи. Не следует, однако, думать, что все мормоны – многоженцы. Они свободны поступать так, как желают, но надо отметить, что почти все жительницы штата Юты стремятся выйти замуж, ибо согласно религии мормонов небо на том свете не дарует блаженства незамужним женщинам. Эти несчастные создания не выглядят ни счастливыми, ни довольными. Некоторые из них, без сомнения, более богатые, носили свободные в талии чёрные шёлковые жакеты, а на головах – капюшоны или скромные шали. Остальные были одеты в ситцевые платья.

Паспарту в качестве убеждённого холостяка не без некоторого чувства страха смотрел на этих мормонок, которые в количестве нескольких душ были призваны ублаготворять одного мормона. С присущим ему здравым смыслом он представил себе этого несчастного мужа. Ему показалось устрашающим вести столько дам сразу через все превратности земного существования вплоть до мормонского рая, где мужу предстояло навсегда оставаться в компании с ними и с достославным Смитом, который должен будет украшать своим присутствием это место вечного блаженства. Такая перспектива мало улыбалась Паспарту, и ему казалось даже – быть может, он в этом заблуждался, – что жительницы Грейт-Лейк-Сити бросали на него несколько взволнованные взгляды.

К счастью, пребывание Паспарту в «Городе святых» было непродолжительным. Без малого в четыре часа наши путешественники вернулись на вокзал и вновь заняли места в своём вагоне.

Раздался свисток, но в ту минуту, когда колёса локомотива пришли в движение и поезд стал набирать скорость, раздались крики: «Остановите! Остановите!»

Тронувшийся поезд не останавливают. Джентльмен, издававший эти крики, был, очевидно, каким-то опоздавшим мормоном. Он мчался во весь дух. К счастью для него, вокзал не имел ни дверей, ни барьеров. Он перебежал дорогу, вскочил на подножку последнего вагона и, задыхаясь, упал на лавку.

Паспарту, который с волнением следил за этими гимнастическими упражнениями, с живейшим интересом рассматривал опоздавшего, ибо узнал, что этот гражданин Юты удрал из дому после семейной сцены.

Когда мормон немного пришёл в себя, Паспарту как можно вежливее осведомился у него о количестве жён: судя по поспешному бегству джентльмена, честный малый предполагал, что у того их должно было быть по крайней мере двадцать.

– Одна, сударь! – воскликнул мормон, воздевая руки к небу. – Только одна, но и этого вполне достаточно!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ,
в которой Паспарту не может никого заставить внять голосу рассудка

Покинув Большое Солёное озеро и станцию Огден, поезд в продолжение часа шёл в северном направлении до Вебер-ривер; он покрыл после отхода из Сан-Франциско уже около девятисот миль. Затем он вновь повернул к востоку и двинулся через сильно пересечённый горный Уосатчский массив. Сооружение участка пути между этими горами и Скалистыми горами в собственном смысле этого слова стоило американским инженерам наибольших трудностей. Именно на этом участке каждая миля железнодорожного пути обошлась правительству Соединённых Штатов в сорок восемь тысяч долларов, тогда как миля пути на равнине обходилась лишь в шестнадцать тысяч долларов; но, как уже было сказано, инженеры не боролись с природой – они старались перехитрить её, обходя все препятствия; так на протяжении всего пути меж океанами они прорыли только один туннель длиной в четырнадцать тысяч футов.

У Солёного озера железнодорожный путь достигал своей наивысшей точки. Оттуда он описывал сильно вытянутую кривую, спускавшуюся в долину Биттер-крик, чтобы затем подняться вновь до водораздела между Атлантическим и Тихим океанами. Речки в этом горном районе весьма многочисленны. Поезду приходилось пересекать мосты через Мадди, Грин-ривер и другие. По мере приближения к цели Паспарту становился всё более нетерпеливым. Фиксу также хотелось поскорее миновать этот трудный отрезок пути. Он боялся задержек, опасался несчастных случаев и больше, чем сам мистер Фогг, жаждал вступить на британскую территорию.

В десять часов вечера поезд ненадолго остановился на станции Форт-Бриджер и затем, пройдя ещё двадцать миль, вступил в штат Вайоминг – старинную Дакоту, – следуя всё время по долине реки Биттер, откуда вытекает часть вод, образующих бассейн реки Колорадо.

На другой день, 7 декабря, поезд сделал пятнадцатиминутную остановку на станции Грин-ривер. За ночь выпал обильный снег пополам с дождём, но он уже почти растаял и не мог помешать движению поезда. Всё же скверная погода очень беспокоила Паспарту, ибо снежные заносы могли поставить под угрозу все путешествие.

«И с чего это мистер Фогг вздумал путешествовать зимою! – размышлял Паспарту. – Не мог он разве дождаться лета, когда больше шансов на успех?»

Но в то время как честного малого беспокоило только состояние неба и понижение температуры, миссис Ауда испытывала живейшее беспокойство совсем по другому поводу.

Дело в том, что на станции Грин-ривер из вагонов вышло несколько пассажиров, которые прогуливались на платформе в ожидании отхода поезда. Среди них молодая женщина заметила и полковника Стэмпа В. Проктора, того самого американца, который столь грубо обошёлся с мистером Фоггом во время митинга в Сан-Франциско. Миссис Ауда не хотела быть узнанной и тотчас же отступила вглубь вагона.

Это обстоятельство сильно взволновало молодую женщину. Она успела привязаться к человеку, который, несмотря на своё бесстрастие, каждый день доказывал ей свою самую глубокую преданность. Несомненно, она сама ещё не понимала всей глубины чувства, зародившегося в ней к её спасителю, она называла это чувство благодарностью, но незаметно для неё оно превращалось в нечто большее. Поэтому сердце её сжалось, когда она узнала человека, у которого мистер Фогг рано или поздно хотел потребовать удовлетворения за его поведение. Очевидно, полковник Проктор попал в этот поезд совершенно случайно, но он находился в нём, и было необходимо любой ценой помешать Филеасу Фоггу встретиться со своим противником.

Когда поезд тронулся и мистер Фогг задремал, миссис Ауда, улучив момент, рассказала Фиксу и Паспарту о случившемся.

– Этот Проктор в нашем поезде! – воскликнул Фикс. – Ну что ж, не тревожьтесь, сударыня. Прежде чем иметь дело с господином… с мистером Фоггом, ему придётся иметь дело со мной! Мне кажется, он оскорбил сильнее всего именно меня!

– А кроме того, я сам займусь им, хоть он и полковник! – добавил Паспарту.

– Мистер Фикс, – возразила миссис Ауда, – мистер Фогг не позволит никому мстить за себя. По его собственным словам, он способен вернуться в Америку, чтобы отыскать оскорбителя. Если только он увидит полковника Проктора, мы не сможем предотвратить печальных последствий этой встречи. Остаётся следить за тем, чтобы они не столкнулись.

– Вы правы, сударыня, эта встреча может всё погубить, – согласился Фикс. – Победитель или побеждённый, мистер Фогг опоздает, и…

– И это будет на руку джентльменам из Реформ-клуба, – подхватил Паспарту. – Через четыре дня мы будем в Нью-Йорке! Если только эти четыре дня мистер Фогг не будет выходить из вагона, можно надеяться, что случай не сведёт, его с этим проклятым американцем, разрази его бог. Так что мы сумеем помешать…

На этом беседа прекратилась. Мистер Фогг проснулся и стал смотреть в окно, запорошённое снегом. Немного погодя Паспарту так тихо, что ни его господин, ни миссис Ауда не слышали, спросил сыщика:

– Вы вправду собираетесь за него драться?

– Я сделаю всё, чтобы доставить его живым в Европу! – тоном, выражающим твёрдую решимость, кратко ответил Фикс.

Паспарту почувствовал, как по телу у него пробежали мурашки, но его уверенность в честности его господина не поколебалась.

Однако каким образом можно было удержать мистера Фогга в купе и предотвратить его встречу с полковником Проктором? Конечно, это было не так уж трудно – наш джентльмен по природе был малоподвижен и нелюбопытен. К тому же сыщик нашёл хорошее средство: через несколько минут он обратился к Филеасу Фоггу и сказал:

– В поезде ужасно долго тянется время, сударь!

– Да, – ответил джентльмен, – но всё же оно движется.

– На пакетботах вы, кажется, обычно играли в вист? – продолжал Фикс.

– Да, – ответил Филеас Фогг, – но здесь это трудно осуществить. У меня нет ни карт, ни партнёров.

– О! Карты мы найдём без труда. В американских поездах продаётся всё что угодно. Что касается партнёров, то если миссис Ауда…

– Конечно! – живо отозвалась молодая женщина. – Я играю в вист. Ведь это входит в программу английского воспитания.

– А я смею считать себя неплохим игроком, – заметил Фикс. – Итак, втроём и с «болваном»…

– Охотно, сударь, – ответил Филеас Фогг, обрадованный тем, что может заняться даже в поезде своей любимой игрой.

Паспарту поспешил к стюарду и вскоре вернулся с двумя полными колодами карт, фишками, жетонами и обитой сукном доской. Всё было на месте. Началась игра. Миссис Ауда играла в вист вполне сносно и даже заслужила похвалу от строгого Филеаса Фогга. Что касается сыщика, то он был прямо-таки первоклассным игроком и оказался достойным соперником нашего джентльмена.

«Ну, теперь-то мы его удержим, – решил Паспарту. – Он не сдвинется с места!»

В одиннадцать часов утра поезд достиг водораздела между двумя океанами. То был Бриджерский перевал, находившийся на высоте семи тысяч пятисот двадцати четырех английских футов над уровнем моря, – одна из наиболее высоких точек железнодорожного пути, проходящего через Скалистые горы. Приблизительно в двухстах милях от перевала путешественников ждали, наконец, простирающиеся до самого Атлантического океана широкие равнины, которые природа, словно специально, создала для железнодорожного пути.

По склонам гор, обращённым в сторону Атлантического океана, текли многочисленные реки, притоки или притоки притоков Норт-Платт-ривер. Весь горизонт на север и восток был закрыт огромным полукругом северной части Скалистых гор, увенчанных пиком Ларами. Между этими горами и железнодорожным путём расстилались обширные, хорошо орошаемые долины. С правой стороны полотна высились первые отроги горного массива, который, загибаясь к югу, доходил до истоков реки Арканзас, одного из важнейших притоков Миссури.

В половине первого пассажиры мельком увидели форт Халлек, господствующий над этой местностью. Ещё несколько часов, и Скалистые горы останутся позади. Можно было надеяться, что движение поезда через этот труднопроходимый перевал закончится без всяких происшествий. Снег прекратился. Стало холоднее и суше. Большие птицы, испуганные локомотивом, разлетались в стороны. Ни одного дикого зверя – волка или медведя – не показывалось на равнине. То была необозримая голая пустыня.

После довольно изысканного завтрака, поданного в вагон, мистер Фогг и его партнёры вновь принялись за свой нескончаемый вист. Вдруг послышались отчаянные свистки. Поезд остановился.

Паспарту высунулся в окно, но не увидел ничего, что объяснило бы эту остановку. Никакой станции поблизости не было.

Миссис Ауда и Фикс начали беспокоиться, как бы мистер Фогг не вздумал сойти с поезда. Но наш джентльмен удовольствовался тем, что сказал Паспарту:

– Посмотрите-ка, что там такое.

Паспарту выскочил из вагона. Человек сорок пассажиров уже вышли из поезда на полотно, среди них был и полковник Стэмп В.Проктор.

Поезд стоял перед красным сигналом семафора, закрывавшим путь. Машинист и кондуктор, также спустившиеся на полотно, о чём-то живо спорили с путевым обходчиком, которого начальник соседней станции Медисин-Боу выслал навстречу поезду. Пассажиры подошли к разговаривающим и приняли участие в споре. Среди них находился и упомянутый выше полковник Проктор, говоривший, как всегда, громким голосом и сопровождавший свою речь повелительными жестами.

Приблизившись, Паспарту услышал, как сторож говорил:

– Нет никакой возможности проехать! Мост через Медисин-Боу расшатан и не выдержит тяжести поезда.

Висячий мост, о котором шла речь, был перекинут через поток, находившийся на расстоянии одной мили от того места, где остановился поезд. По словам путевого обходчика, мост грозил рухнуть, ибо некоторые из тросов, на которых он висел, порвались. Обходчик не преувеличивал, утверждая, что мост не выдержит тяжести поезда. Надо сказать, что если уж беззаботные американцы становятся осторожными, то лишь безумец не следует их примеру.

Не смея сообщить мистеру Фоггу о случившемся, Паспарту слушал, стиснув зубы, окаменев, как статуя.

– Вот ещё! – кричал полковник Проктор. – Что ж, мы, надеюсь, не вздумаем здесь оставаться и пускать корни в снегу!

– Полковник, – обратился к нему кондуктор, – на станцию Омаха послана телеграмма с просьбой выслать встречный поезд, но он едва ли придёт в Медисин-Боу раньше чем через шесть часов.

– Шесть часов! – воскликнул Паспарту.

– Да, – подтвердил кондуктор, – и за это время мы едва успеем пешком дойти до станции.

– Пешком! – закричали хором все пассажиры.

– А далеко идти до этой станции? – спросил один из них кондуктора.

– Она расположена в двенадцати милях, по ту сторону реки.

– Двенадцать миль по снегу! – громко возмутился полковник Проктор.

Полковник разразился градом проклятий, ругая на чём свет стоит железнодорожную компанию и кондуктора. Взбешённый Паспарту готов был ему вторить. Теперь перед ним встало препятствие, которого не преодолеть всем банковым билетам его господина.

Впрочем, недовольны были все: не считая опоздания, им предстояло проделать пешком такой долгий путь по равнине, занесённой снегом. Около поезда поднялся шум, послышались громкие восклицания и крики, которые, естественно, могли бы привлечь внимание Филеаса Фогга, если бы этот джентльмен не был так поглощён игрой.

Во всяком случае, следовало сообщить ему о происшедшем, и Паспарту, опустив голову, направился было к вагону, как вдруг машинист поезда, истый янки, по фамилии Форстер, заметил:

– Господа, мне, кажется, есть возможность проехать!

– По мосту? – спросил один из пассажиров.

– Да, по мосту.

– На нашем поезде? – осведомился полковник.

– На нашем поезде.

Паспарту остановился и весь обратился в слух.

– Но ведь мост угрожает рухнуть! – заметил кондуктор.

– Это ничего не значит, – ответил Форстер. – Я думаю, что, если пустить поезд на предельной скорости, есть некоторые шансы проскочить.

– Чёрт возьми! – вырвалось у Паспарту.

Но некоторым пассажирам это предложение понравилось. Особенно оно понравилось полковнику Проктору. Этот отчаянный человек находил план машиниста вполне осуществимым. Он даже напомнил, что некоторые инженеры предлагали вообще обходиться без мостов, пуская поезда через реки на предельной скорости и т.д. В конце концов все заинтересованные в быстрой переправе пассажиры приняли сторону машиниста.

– Пятьдесят шансов за то, что мы переедем благополучно!… – воскликнул один из пассажиров.

– Шестьдесят! – перебил его другой.

– Восемьдесят!… Девяносто из ста!…

Паспарту оторопел: хотя он и сам был готов на всё, лишь бы переправиться через Медисин-Крик, но подобная попытка казалась ему чересчур уж «американской».

«А ведь всё можно сделать гораздо проще, а о они об этом и не думают!» – решил он и обратился к одному из пассажиров:

– Сударь, способ, предложенный машинистом, кажется мне рискованным, но…

– Восемьдесят шансов! – ответил пассажир и отвернулся.

– Я это знаю, – продолжал Паспарту, обращаясь к другому джентльмену, – но стоит лишь подумать…

– Незачем думать! – ответил американец, пожимая плечами. – Ведь машинист гарантирует возможность переезда!

– Конечно, но было бы благоразумней… – не унимался Паспарту.

– Что?! Благоразумней! – завопил полковник Проктор, которого это случайно услышанное им слово вывело из себя. – Вам же говорят: на предельной скорости! Понимаете? На предельной скорости!

– Я знаю… Я понимаю… – повторял Паспарту, которому не давали закончить мысль. – Но было бы естественней, если уж вам так не нравится слово «разумнее»…

– Что? Как? Чего он лезет со своим «естественнее»?! – закричали со всех сторон.

Бедный малый не знал, кому отвечать.

– Вы что, боитесь? – спросил полковник Проктор.

– Я боюсь?! – закричал Паспарту. – Ну ладно! Я покажу вам всем, что француз не трусливее американца!

– По вагонам! По вагонам! – закричал кондуктор.

– Да! По вагонам, – повторил Паспарту, – по вагонам! И как можно скорее! Но всё же мне никто не помешает думать, что было бы разумнее сначала перейти по мосту пассажирам, а потом уж пустить поезд.

Но ни один человек так и не расслышал этого мудрого замечания, которое всё равно не сочли бы справедливым.

Пассажиры вернулись в вагоны. Паспарту занял своё место, не сказав никому о случившемся. Игроки были всецело поглощены вистом.

Раздался пронзительный свисток локомотива. Машинист дал задний ход, отвёл поезд почти на целую милю назад, отступая, словно прыгун, желающий взять разбег побольше.

Затем раздался второй свисток, и поезд понёсся вперёд; он всё время набирал скорость, пока она не достигла крайнего предела; был слышен только рёв локомотива, поршни которого делали двадцать ходов в секунду, колёсные оси дымились, несмотря на обильную смазку. Поезд нёсся со скоростью ста миль в час – он летел, едва касаясь рельс. Скорость как бы уничтожала тяжесть поезда.

И он пронёсся через реку! Промелькнул, точно молния, не заметив моста. Состав словно перепрыгнул с одного берега на другой, и машинисту удалось остановить мчащийся паровоз только в пяти милях за станцией.

Но едва поезд пересёк реку, как окончательно развалившийся мост с грохотом рухнул в быстрые воды Медисин-Боу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ,
где рассказывается о таких происшествиях, которые случаются лишь на железных дорогах Соединённых Штатов Америки

В тот вечер поезд, беспрепятственно продолжая свой путь, прошёл мимо форта Соудерс, миновал перевал Чейенн и достиг перевала Эванс. В этом месте железная дорога достигает наивысшей точки – восьми тысяч девяноста одного фута над уровнем моря. Отсюда путешественникам предстояло спускаться по бескрайним, сглаженным самой природой равнинам до самых берегов Атлантического океана.

Здесь от главной магистрали отходит железнодорожная ветка на Денвер-Сити, столицу Колорадо. Эти земли богаты золотоносными жилами и серебром. В городе Денвере уже насчитывалось тогда более пятидесяти тысяч жителей.

К этому времени поезд прошёл от Сан-Франциско тысячу триста восемьдесят две мили. По всем расчётам до Нью-Йорка оставалось не больше четырех суток пути. Филеас Фогг ехал точно по расписанию.

За ночь они оставили слева от себя лагерь Уолбах. Параллельно железнодорожному пути протекала река Лоджпол, являющаяся границей между штатами Вайоминг и Колорадо. В одиннадцать часов поезд вступил в штат Небраска; пройдя неподалёку от Седгвика, он подошёл к Джулсбергу, лежащему на южном рукаве Платт-ривер.

Именно тут 23 октября 1867 года состоялось открытие Тихоокеанской железной дороги, строительство которой возглавлял генерал Дж.М.Додж. Здесь остановились два мощных локомотива, привёзших состав из девяти вагонов с приглашёнными гостями, в числе которых был вице-президент Томас К.Дюрант; здесь раздались приветственные клики; здесь племена сиу и поани изобразили перед собравшимися битву индейцев; здесь сверкали огни фейерверка; здесь, наконец, походная типография напечатала первый номер газеты «Железнодорожный пионер». Так было отмечено открытие этого огромного железнодорожного пути, проложенного через пустыню, чтобы стать проводником цивилизации и прогресса и связать между собою ещё не существовавшие тогда селения и города. Свисток паровоза, более мощный, чем лира Амфиона, должен был вскоре вызвать их к жизни из недр американской земли.

В восемь часов утра проехали форт Мак-Ферсон. Триста пятьдесят семь миль отделяли теперь наших путешественников от Омахи. Железнодорожный путь шёл по левому берегу извилистого южного рукава Платт-ривер. В девять часов поезд прибыл в крупный город Норт-Платт, лежащий между двумя рукавами этого важного притока реки Миссури, впадающего в неё немного выше Омахи; у Норт-Платта оба рукава сливаются в общий поток.

Сто первый меридиан был пройден.

Мистер Фогг и его партнёры возобновили игру. Никто из них не жаловался на длинную дорогу, никто – даже «болван». Фикс начал с того, что выиграл несколько гиней, которые теперь проигрывал; он был увлечён игрой не меньше мистера Фогга. Всё утро нашему джентльмену сильно везло. Козыри и онеры так и сыпались ему в руки. В ту минуту, когда, подготовив смелую комбинацию, он уже собрался было пойти с пик, за его спиной вдруг раздался голос:

– А я пошёл бы с бубён!…

Мистер Фогг, миссис Ауда и Фикс подняли головы. Возле них стоял полковник Проктор.

Стэмп В.Проктор и Филеас Фогг тотчас же узнали друг друга.

– А! Это вы, мистер англичанин! – вскричал полковник. – Так это вы собираетесь пойти с пик!

– И я с них пойду, – холодно ответил мистер Фогг, выбрасывая десятку пик.

– А я считаю, что надо идти с бубён! – раздражённым голосом сказал полковник.

Он сделал движение, чтобы схватить положенную карту, и добавил:

– Вы ничего не смыслите в этой игре!

– Быть может, я окажусь искуснее в другой, – сказал Филеас Фогг, вставая.

– От вас зависит испробовать, потомок Джона Буля! – ответил грубиян.

Миссис Ауда побледнела. Вся кровь прилила у неё к сердцу. Она схватила Филеаса Фогга за руку, но тот осторожно высвободил её. Паспарту готов был броситься на американца, который с вызывающим видом смотрел на своего противника. Но тут поднялся Фикс и, подойдя к полковнику Проктору, сказал:

– Не забывайте, что вам придётся иметь дело со мной, сударь; вы меня не только оскорбили, но и ударили!

– Простите, мистер Фикс, но это касается меня одного, – возразил мистер Фогг. – Утверждая, что я ошибаюсь, назначая ход с пик, полковник нанёс мне новое оскорбление, и за это он ответит.

– Когда угодно и где угодно, – ответил американец, – а также любым оружием!

Миссис Ауда тщетно пыталась удержать мистера Фогга. Сыщик столь же безуспешно пытался обратить гнев Проктора на себя. Паспарту готов был выбросить полковника за дверь, но удержался, повинуясь знаку своего господина. Филеас Фогг вышел на площадку, американец последовал за ним.

– Сударь, я очень тороплюсь в Европу, и всякая задержка может нанести серьёзный ущерб моим интересам, – сказал мистер Фогг своему противнику.

– Это меня не касается! – ответил полковник Проктор.

– Сударь, после нашей встречи в Сан-Франциско, – весьма учтиво продолжал мистер Фогг, – я предполагал вернуться в Америку и разыскать вас, как только покончу с дедами, призывающими меня в Европу.

– В самом деле?

– Угодно вам встретиться со мной через шесть месяцев?

– А почему не через шесть лет?

– Я сказал – через шесть месяцев и точно прибуду в назначенный срок.

– Это всё увёртки! – закричал Стэмп В.Проктор. – Сейчас или никогда!

– Хорошо, – ответил мистер Фогг. – Вы едете в Нью-Йорк?

– Нет.

– В Чикаго?

– Нет.

– В Омаху?

– Какое вам дело! Знаете ли вы Плам-Крик?

– Нет, – ответил мистер Фогг.

– Это – следующая станция. Поезд будет там через час. Он остановится на десять минут. Десяти минут вполне достаточно, чтобы обменяться несколькими выстрелами из пистолета.

– Хорошо! Пусть будет так! – ответил мистер Фогг. – Я остановлюсь в Плам-Крик.

– А я думаю, что вы там и останетесь, – дерзко сказал американец.

– Как знать, сударь, – ответил мистер Фогг и возвратился в вагон таким же невозмутимым, как обычно.

Там он прежде всего успокоил миссис Ауду, сказав, что никогда не следует бояться хвастунов. Затем он попросил Фикса быть его секундантом в предстоящей дуэли. Фикс не мог отказать, и Филеас Фогг совершенно спокойно возобновил прерванную игру и самым хладнокровным образом пошёл с пик.

В одиннадцать часов свисток паровоза возвестил о приближении к станции Плам-Крик. Мистер Фогг поднялся и в сопровождении Фикса вышел на площадку. За ним следовал Паспарту с парой пистолетов. Бледная как смерть миссис Ауда осталась в вагоне.

В эту минуту открылась дверь соседнего вагона и на площадке показался полковник Проктор в сопровождении своего секунданта, американца такого же пошиба, как и он; но только противники собрались сойти на перрон, как кондуктор закричал:

– Здесь нельзя выходить!

– Почему? – спросил полковник.

– Мы опоздали на двадцать минут, и поезд здесь почти не стоит.

– Но я должен здесь драться с этим господином!

– Очень сожалею, – ответил кондуктор, – но мы сию же минуту тронемся. Вот и звонок!

Действительно, раздался удар колокола, и поезд опять пустился в путь.

– Я очень огорчён, господа, – сказал кондуктор. – При других обстоятельствах я был бы готов оказать вам услугу. Но, помимо всего прочего, если вы не успели обменяться выстрелами здесь, кто вам мешает сделать это в пути?

– Это, пожалуй, не улыбается моему противнику! – сказал насмешливым тоном полковник Проктор.

– Напротив, мне это весьма улыбается, – возразил Филеас Фогг.

«Мы действительно в Америке! – подумал Паспарту. – Кондуктор поезда ведёт себя как джентльмен из высшего общества!»

И он последовал за своим господином.

Оба противника и их секунданты во главе с кондуктором прошли через весь поезд в задний вагон, где находилось не больше десятка пассажиров. Кондуктор учтиво попросил их на несколько минут освободить вагон, чтобы дать возможность двум джентльменам урегулировать вопрос чести.

Ещё бы! Пассажиры были счастливы оказать любезность этим джентльменам и тотчас же вышли на площадки.

Вагон длиною футов в пятьдесят был очень удобен для предстоящей дуэли. Оба противника могли свободно двигаться навстречу друг другу между скамейками и палить, сколько им вздумается. Никогда ещё дуэль не была так просто обставлена. Мистер Фогг и полковник Проктор, вооружённые каждый двумя шестизарядными револьверами, вошли в вагон. Секунданты, оставшись снаружи, заперли двери. По первому свистку паровоза противники должны были открыть стрельбу… Затем две минуты спустя секунданты войдут в вагон и заберут то, что останется от обоих джентльменов.

В самом деле, что могло быть проще? Это было настолько просто, что Фикс и Паспарту чувствовали, как их сердца готовы разорваться от волнения.

Все ждали условленного свистка, как вдруг послышались дикие крики. Вслед за ними раздались выстрелы, но не из вагона, где должна была произойти дуэль. Стрельба началась где-то у паровоза и шла вдоль вагонов. Испуганные крики и стрельба доносились и изнутри состава.

Полковник Проктор и мистер Фогг с револьверами в руках тотчас же выскочили из вагона на площадку и бросились вперёд, откуда слышалось больше всего выстрелов и криков.

Они поняли, что поезд атакован отрядом индейцев племени сиу.

Это был отнюдь не первый случай, когда воинственные индейцы нападали на поезда. По своему обыкновению, они, не ожидая остановки состава, вскакивали на подножки и врывались в вагоны, подобно тому, как цирковые наездники вскакивают на несущуюся галопом лошадь; число нападающих обычно не превышало сотни.

У индейцев были ружья. Путешественники, также почти все вооружённые, отвечали на ружейные выстрелы револьверной стрельбой. Прежде всего индейцы устремились к паровозу. Машинист и кочегар были оглушены ударами кастетов. Вождь племени сиу хотел было остановить поезд, но, не зная управления, повернул ручку регулятора в обратную сторону и подбавил пару, так что паровоз понёсся вперёд с ужасающей скоростью.

Тем временем индейцы наводнили вагоны; словно разъярённые обезьяны, они прыгали по крышам, врывались в двери и окна и вступали в рукопашную битву с пассажирами. Взломав багажный вагон, они разграбили его, выбросив на полотно всё содержимое. Крики и стрельба не прекращались.

Путешественники мужественно оборонялись. Некоторые вагоны, будучи забаррикадированы, выдерживали осаду, словно настоящие подвижные форты, несущиеся со скоростью ста миль в час.

С самого начала нападения миссис Ауда вела себя очень храбро. С револьвером в руке она отважно защищалась и стреляла сквозь разбитые стёкла, как только в окне показывалась голова индейца. Десятка два убитых наповал индейцев уже свалились на полотно, и колёса поезда давили нападавших, срывавшихся с площадок на рельсы, как червяков.

Несколько пассажиров, серьёзно раненных пулями или оглушённых кастетами, лежало на скамейках вагонов.

С нападением надо было покончить. Борьба, длившаяся уже десять минут, неизбежно привела бы к победе индейцев, в случае если бы не удалось остановить поезд. Действительно, до станции форт Керней оставалось не больше двух миль. Там находился американский военный пост, но если бы форт был пройден, то вплоть до следующей станции индейцы оставались бы хозяевами поезда.

Рядом с мистером Фоггом дрался кондуктор; сражённый пулей, он, падая, крикнул:

– Мы погибли, если через пять минут поезд не остановится!

– Он остановится! – сказал Филеас Фогг, бросаясь к двери.

– Останьтесь, сударь, за это возьмусь я! – вскричал Паспарту.

Филеас Фогг не успел удержать храброго малого, который, открыв дверцу, незаметно для индейцев скользнул под вагон. Борьба продолжалась, над головой Паспарту свистели пули, но он с ловкостью и гибкостью бывшего гимнаста, цепляясь за цепи, буфера и рычаги тормозов, искусно пробирался под вагонами и, наконец, достиг головы поезда. Никто его не заметил, да и не мог заметить.

Повиснув на одной руке между багажным вагоном и тендером, он другой рукой сбросил предохранительные цепи; вследствие непрерывной тяги ему никак не удавалось снять соединительный крюк, пока, наконец, толчок паровоза не помог ему это сделать, после чего отцепленный поезд начал мало-помалу замедлять ход, тогда как локомотив с новой силой помчался вперёд.

В силу инерции состав ещё несколько минут продолжал двигаться, но пассажиры пустили в ход вагонные тормоза, и поезд, наконец, остановился меньше чем в ста шагах от станции Керней.

Солдаты форта, услышав стрельбу, поспешно выскочили навстречу поезду. Индейцы не стали ожидать их и разбежались прежде, чем поезд успел окончательно остановиться.

Когда путешественники произвели на перроне станции перекличку, оказалось, что не хватает нескольких человек и среди них отважного француза, которому все были обязаны своим спасением.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ,
в которой Филеас Фогг всего лишь выполняет свой долг

Паспарту и ещё двое пассажиров исчезли. Может быть, они были убиты в бою? Может быть, были пленены индейцами? Никто этого пока не знал.

Много пассажиров было ранено, но никто – смертельно. Одно из наиболее серьёзных ранений получил полковник Проктор, который всё время отважно сражался, пока не упал, получив пулю в пах. Вместе с другими ранеными он был перенесён на станцию, где всем пострадавшим оказали немедленную помощь.

Миссис Ауда осталась невредимой. Филеас Фогг, хотя и не берёг себя, не получил не единой царапины. Фикс отделался лёгкой раной в руку. Но Паспарту исчез, и крупные слёзы текли из глаз молодой женщины.

Все пассажиры вышли из поезда. Колёса вагонов были испачканы кровью. На спицах и ободьях висели бесформенные клочья мяса. На снежной равнине, насколько хватал взор, виднелись кровавые следы. Последние индейцы убегали на юг, в сторону Репабликан-ривер.

Скрестив руки на груди, мистер Фогг стоял недвижимо. Ему предстояло принять важное решение. Миссис Ауда стояла рядом и молча смотрела на него… Он понял её взгляд. Что, если его слуга попал в плен? Не должен ли он, Фогг, рискнуть всем, чтобы вырвать его из рук индейцев?

– Я найду его живым или мёртвым, – просто сказал он миссис Ауде.

– О мистер… мистер Фогг! – вскричала молодая женщина, схватив руки своего спутника и обливая их слезами.

– Живым, – добавил мистер Фогг, – если только мы не будем терять ни одной минуты!

Принимая такое решение, Филеас Фогг жертвовал всем. Он шёл на полное разорение. Стоило ему задержаться на один день, и он мог опоздать на пакетбот, отходивший из Нью-Йорка. А это неизбежно влекло за собою проигрыш пари. Но, сознавая, что таков его долг, он не колебался.

В эту минуту к нему подошёл капитан, командир форта Керней. Его солдаты – около сотни человек – готовы были к обороне на случай, если бы индейцы вздумали атаковать вокзал.

– Сударь, – обратился к нему мистер Фогг, – трое пассажиров исчезли.

– Убиты? – спросил капитан.

– Убиты или попали в плен, – ответил Филеас Фогг. – Необходимо это выяснить. Намерены ли вы преследовать индейцев?

– Это очень серьёзный вопрос, сударь, – ответил капитан. – Ведь индейцы могут уйти даже за реку Арканзас. Я не имею права покинуть порученный мне форт.

– Сударь, дело идёт о жизни трех человек! – продолжал Филеас Фогг.

– Это так… Но могу ли я рисковать пятьюдесятью, чтобы спасти троих?

– Я не знаю, можете ли вы, но вы должны, сударь.

– Сударь, – ответил капитан, – никто здесь не имеет права указывать мне, каков мой долг.

– Хорошо, – холодно сказал Филеас Фогг. – Я пойду один!

– Вы, сударь! – воскликнул подошедший Фикс. – Вы хотите один преследовать индейцев!

– Я не могу допустить, чтобы погиб человек, которому все мы обязаны жизнью. Я пойду!

– Нет, вы пойдёте не один! – вскричал невольно взволнованный капитан. – Нет! Вы смелый человек! Найдётся ли среди вас тридцать добровольцев? – крикнул он, обращаясь к солдатам.

Вся рота целиком шагнула вперёд. Капитану осталось лишь выбирать. Тридцать солдат были выделены, и старый сержант назначен командиром.

– Спасибо, капитан, – сказал мистер Фогг.

– Вы мне позволите идти с вами? – спросил Фикс у нашего джентльмена.

– Как вам будет угодно, сударь, – ответил ему Филеас Фогг. – Но если хотите оказать мне услугу, то лучше останьтесь с миссис Аудой. Если со мной случится несчастье…

Внезапная бледность покрыла лицо полицейского инспектора. Отпустить человека, за которым он следовал с таким упорством и настойчивостью! Отпустить его одного в эту пустыню! Фикс внимательно посмотрел на мистера Фогга и, несмотря на все свои подозрения, несмотря на борьбу, происходившую у него в душе, опустил глаза перед спокойным и открытым взором джентльмена.

– Я остаюсь, – сказал он.

Несколько мгновений спустя мистер Фогг пожал руку молодой женщине, передал ей свой драгоценный саквояж и отправился вместе с сержантом и его маленьким войском.

Однако, прежде чем двинуться в путь, он сказал солдатам:

– Друзья, вас ожидает тысяча фунтов, если мы спасём пленников!

Было несколько минут первого.

Удалившись в одну из комнат при вокзале, миссис Ауда в ожидании дальнейших событий в одиночестве размышляла о Филеасе Фогге, о его прямоте и великодушии, о его спокойном мужестве. Мистер Фогг поставил на карту всё состояние и теперь во имя долга, не колеблясь, без лишних слов подверг опасности и свою жизнь. В её глазах Филеас Фогг становился героем.

Полицейский инспектор Фикс думал иначе и не мог сдержать своего волнения. Он нервно шагал по перрону вокзала. Его первый порыв прошёл, и он снова стал самим собою. Фогг ушёл! Сыщик понял, как глупо он поступил, дав ему уйти. Как! Он следовал за этим человеком вокруг всего земного шара и вдруг отпустил его одного! Вся его натура восставала; он обвинял себя, бранил, как бранил бы инспектор столичной полиции глупого сыщика, попавшегося на хитрую уловку вора.

«Дурак, дурак! – повторял про себя Фикс. – Тот, другой, наверное, уже рассказал ему, кто я таков! Он ушёл и больше не вернётся! Где я его теперь отыщу? Да как же я, сыщик Фикс, мог позволить так себя провести, когда в моём кармане ордер на его арест?! Положительно, я совершенный болван!» Пока полицейский инспектор размышлял таким образом, часы медленно текли. Он не знал, как поступить. Временами у него возникало желание рассказать обо всём миссис Ауде. Но он хорошо понимал, как его признание будет встречено молодой женщиной. Что предпринять! Он сам готов был отправиться по снежной равнине вслед за этим Фоггом! Его было не так уж трудно найти. Ведь следы отряда ещё виднелись на снегу!… Но вскоре их занесло вновь выпавшим снегом.

Тогда отчаяние овладело Фиксом. Он испытал даже сильное желание бросить всю эту игру. Случай покинуть станцию Керней и продолжить путешествие, столь обильное для него неудачами, вскоре представился.

Действительно, около двух часов пополудни, когда снег валил крупными хлопьями, с востока вдруг послышались протяжные свистки. Огромная тень, предшествуемая снопом рыжего света, медленно продвигалась сквозь туман, который, увеличивая, придавал ей фантастические очертания.

Между тем с востока не ждали никакого поезда. Помощь, которую запросили по телеграфу, не могла ещё прибыть так скоро, а поезд из Омахи в Сан-Франциско должен был пройти здесь только завтра. Наконец, всё объяснилось.

Паровоз, медленно приближавшийся к станции и всё время пронзительно свистевший, был тот самый, что оторвался от состава и с бешеной быстротой умчался вперёд вместе с кочегаром и машинистом, которые лежали без сознания. Так он пронёсся несколько миль, но затем вследствие недостатка топлива огонь в топке погас, давление пара уменьшилось, и через час, постепенно замедляя ход, паровоз остановился в двадцати милях за станцией Керней.

Машинист и кочегар были живы и после довольно продолжительного обморока пришли в себя.

Паровоз не двигался. Когда машинист увидел, что паровоз стоит в пустыне один, без вагонов, он сообразил, что произошло. Каким образом состав был отцеплен, он не мог понять, но нисколько не сомневался, что поезд остался позади и терпит бедствие.

Машинист не колебался: он знал, что ему следовало делать. Продолжать путь в сторону Омахи, разумеется, было бы гораздо безопаснее, чем возвращаться назад к поезду, который, быть может, ещё грабили индейцы… Но будь что будет! В топку подбросили дров и угля, огонь вновь разгорелся, давление пара опять повысилось, паровоз двинулся задним ходом и около двух часов дня подошёл к станции Керней. Это он и свистел всё время в тумане.

Пассажиры были чрезвычайно довольны, увидев, что паровоз снова занял своё место во главе поезда. Им представлялась, наконец, возможность продолжать столь печально прерванный путь.

Когда паровоз подошёл к станции, миссис Ауда вышла на платформу и спросила кондуктора:

– Вы едете?

– Немедленно, сударыня.

– А пленные?… Наши несчастные спутники?…

– Я не могу нарушить расписание, – ответил кондуктор. – Мы и так опоздали на три часа.

– А когда приходит следующий поезд из Сан-Франциско?

– Завтра вечером.

– Завтра вечером! Но это будет слишком поздно. Надо подождать…

– Никак нельзя, – возразил кондуктор. – Если вы желаете продолжать путь, пожалуйте в вагон.

– Я не поеду, – ответила молодая женщина.

Фикс слышал этот разговор. За несколько мгновений до этого, когда не было никакой возможности уехать, он уже почти решил покинуть станцию Керней; теперь же, когда поезд стоял здесь под парами и Фиксу оставалось лишь вновь занять своё место в вагоне, какая-то непреодолимая сила приковала его к земле. Этот станционный перрон жёг ему ноги, но он не мог сойти с него. В нём снова разгорелась борьба. Неудача наполняла его яростью. Он решил бороться до конца.

Между тем пассажиры и раненые, – и среди них полковник Проктор, состояние которого было очень серьёзно, – заняли места в вагонах. Перегретый котёл шумел, пар вырывался из клапанов. Наконец, машинист дал свисток, поезд тронулся и быстро исчез из виду, смешивая свой белый дым с вихрем снежной метели.

Полицейский инспектор Фикс остался.

Прошло несколько часов. Погода была скверная, мороз усиливался. Фикс неподвижно сидел на скамейке вокзала. Миссис Ауда, несмотря на сильный ветер, то и дело выходила из комнаты, предоставленной в её распоряжение. Она доходила до края платформы, напряжённо вглядывалась сквозь снежную бурю в туманную даль и старалась уловить хоть какой-нибудь звук. Но тщетно. Она уходила назад, продрогнув от холода, чтобы затем снова выйти и опять безуспешно.

Наступил вечер. Маленький отряд не возвращался. Где он был сейчас? Настиг ли он индейцев? Произошла ли стычка, или солдаты, затерянные в тумане, шли наугад? Капитан форта Керней был весьма озабочен, хотя и не хотел выказывать своё беспокойство.

Наступила ночь, снег всё ещё падал, хотя не так обильно, однако стало ещё холоднее. Даже самый бесстрашный взор не мог бы без ужаса созерцать эту безбрежную тьму. Полная тишина царила в долине. Ни птица, ни зверь не нарушали этого бесконечного покоя.

Всю ночь миссис Ауда бродила по затерянной в прериях платформе; душа её была полна самых зловещих предчувствий, сердце – во власти страшной тоски. Воображение уносило её далеко отсюда и рисовало ей тысячу опасностей. Что она выстрадала за эти долгие часы – не поддаётся описанию.

Фикс неподвижно сидел на том же месте, но он также не спал. Какой-то человек на мгновение подошёл к нему и заговорил с ним, но полицейский агент, отрицательно покачал головой, и тот удалился.

Так прошла ночь. На заре тусклый диск солнца поднялся над туманным горизонтом. Теперь уже можно было разглядеть местность на две мили вокруг. Филеас Фогг с отрядом направился к югу… Но на юге было совершенно пустынно. Было семь часов утра.

Чрезвычайно озабоченный капитан не знал, что предпринять. Должен ли он послать новый отряд на помощь первому? Должен ли пожертвовать новыми людьми, когда оставалось так мало шансов на спасение уже пожертвовавших собою добровольцев? Однако колебание его было непродолжительным, он подозвал к себе жестом одного из лейтенантов и приказал ему произвести разведку в южном направлении, но в эту минуту послышались выстрелы. Может быть, то был сигнал? Солдаты выбежали из форта и в полумиле заметили маленький отряд, возвращавшийся в полном порядке.

Мистер Фогг шёл впереди, возле него шагали Паспарту и два других пассажира, освобождённые из рук индейцев.

В десяти милях к югу от форта Керней произошла стычка. Незадолго до прибытия отряда Паспарту и его два товарища уже вступили в борьбу со стражей, и француз успел уложить троих ударами кулака, когда на помощь подоспел его господин с отрядом солдат.

Всех – и спасённых и спасителей – приветствовали криками радости; Филеас Фогг роздал солдатам обещанную награду.

«Однако следует признать, что я довольно дорого стою своему господину», – не без некоторых оснований подумал. Паспарту.

Фикс молча смотрел на мистера Фогга, и трудно было понять ощущения, которые боролись в эту минуту в душе сыщика. Что касается миссис Ауды, то она схватила руку мистера Фогга и сжала её в своих ладонях, будучи не в силах вымолвить ни слова!

Едва Паспарту подошёл к станции, он тотчас же принялся искать поезд. Он надеялся, что состав уже готов к отправлению в Омаху и можно будет наверстать потерянное время.

– Поезд! Где же поезд! – вскричал он.

– Ушёл, – ответил Фикс.

– А когда пойдёт следующий? – спросил Филеас Фогг.

– Только сегодня вечером.

– А! – спокойно проговорил бесстрастный джентльмен.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
в которой сыщик Фикс принимает близко к сердцу интересы мистера Фогга

Филеас Фогг опаздывал на двадцать часов. Паспарту – невольная причина этого опоздания – был в отчаянии. Решительно, он разорил своего господина!

В эту минуту полицейский инспектор подошёл к мистеру Фоггу и спросил, глядя на него в упор:

– Вы в самом деле очень торопитесь?

– В самом деле, – ответил Филеас Фогг.

– Простите мою настойчивость, – продолжал Фикс. – Вам необходимо прибыть в Нью-Йорк одиннадцатого числа до девяти часов вечера, то есть до отхода пакетбота в Ливерпуль?

– Крайне необходимо.

– И если бы ваше путешествие не было прервано нападением индейцев, вы были бы в Нью-Йорке одиннадцатого утром?

– Да, за двенадцать часов до отхода пакетбота.

– Хорошо. Вы опоздали на двадцать часов. Двадцать минус двенадцать будет восемь. Надо выиграть эти восемь часов. Хотите попытаться это сделать?

– Пешком? – спросил мистер Фогг.

– Нет, в санях, – возразил Фикс, – в санях с парусом. Один человек предложил мне этот способ передвижения.

Фикс имел в виду того незнакомца, который подходил к нему ночью на вокзале; тогда Фикс отклонил его предложение.

Филеас Фогг ничего не ответил, но, когда Фикс указал ему на этого человека, который прогуливался перед зданием вокзала, наш джентльмен подошёл к нему. Минуту спустя Филеас Фогг и американец, по фамилии Мадж, входили в сарай, выстроенный у стены форта Керней.

Там мистер Фогг увидел довольно оригинальный экипаж – нечто вроде платформы, установленной на двух длинных брёвнах, спереди слегка закруглённых, как полозья саней; на ней свободно могли поместиться пять или шесть человек. В передней части платформы возвышалась высокая мачта, к которой был прикреплён огромный косой парус. В основание этой мачты, прочно удерживаемой металлическими вантами, упирался железный бушприт, который служил для постановки большого кливера. В задней части саней было нечто вроде руля, позволявшего управлять всем этим сооружением.

Таким образом, это были сани, оснащённые, как шлюп. Зимой на замёрзшей равнине, когда поезда часто останавливаются из-за снежных заносов, сани эти служат для быстрого переезда с одной станции на другую. Парусность их очень велика – гораздо больше, чем у гоночных яхт, ибо саням не угрожает опасность опрокинуться, – и при попутном ветре они скользят по равнине с такой же, если не с большей, скоростью, как курьерский поезд.

В несколько мгновений сделка между мистером Фоггом и владельцем этого сухопутного корабля была совершена. Ветер был благоприятный. Он дул прямо с запада и притом довольно сильно. Снег затвердел, и Мадж брался за несколько часов доставить мистера Фогга до станции Омаха. От этой станции поезда отходили часто, и было много линий, ведущих в Чикаго и Нью-Йорк. Появлялась возможность наверстать потерянное время, и колебаться поэтому не приходилось.

Не желая подвергать миссис Ауду неудобствам путешествия под открытым небом при холодном ветре, который должен был сделаться ещё невыносимее вследствие скорости движения, мистер Фогг предложил ей остаться на станции Керней под охраной Паспарту. Честный малый должен был доставить молодую женщину в Европу более удобным путём и в более сносных условиях.

Не желая разлучаться с мистером Фоггом, миссис Ауда отказалась, и Паспарту был этому очень рад. Ни за что на свете он не хотел оставлять своего господина, особенно вдвоём с Фиксом.

Что думал в это время полицейский инспектор, сказать трудно. Поколебалось ли его убеждение в виновности мистера Фогга, когда тот вернулся на станцию Керней? Или, может быть, он считал его исключительным по смелости мошенником, который надеялся, что, вернувшись в Англию после кругосветного путешествия, он будет там в полной безопасности? Возможно, что мнение Фикса о Филеасе Фогге действительно изменилось, но его решение выполнить свой долг осталось неизменным, поэтому он больше всех спешил вернуться в Англию.

В восемь часов утра сани были готовы к отъезду. Путешественники – их трудно было назвать пассажирами – разместились в них, плотно закутавшись в свои дорожные одеяла. Два огромных паруса были подняты, и сани под действием ветра заскользили по снежному насту со скоростью сорока миль в час.

Расстояние между фортом Керней и Омахой по прямой линии, «по полёту пчелы», как выражаются американцы, – не больше двухсот миль. Если бы ветер оставался попутным, это расстояние можно было бы пройти за пять часов. Если не произойдёт никакого происшествия, то в час дня сани должны будут достичь Омахи.

Какой это был переезд! Путешественники сидели, тесно прижавшись друг к другу, и не могли разговаривать. От холода, который ещё усиливался из-за быстрого движения, у них захватывало дух. Сани скользили по поверхности равнины с такой же лёгкостью, как судно – по водной глади: без малейшей качки. Когда налетал ветер, казалось, что сани летят по воздуху на своих парусах, подобных огромным широким крыльям. Мадж твёрдо держал курс, ловкими движениями руля направляя сани по прямой линии. Все паруса были подняты. Переставили кливер, подняли стеньгу и поставили топсель; все они вместе увеличивали скорость движения саней. Невозможно было с математической точностью вычислить эту скорость, но было несомненно, что она составляла не меньше сорока миль в час.

– Если ничего не сломается, мы приедем вовремя, – заметил Мадж.

А приехать вовремя Маджу очень хотелось, так как мистер Фогг, верный своей системе, пообещал ему значительную премию.

Равнина, которую по прямой линии пересекали сани, была плоской, словно море. Она походила на огромный замёрзший пруд. Железная дорога проходит на этой территории с юго-запада на северо-запад через Гранд-Айленд, Колумбус – крупный город штата Небраска, Скулер, Фримонт и Омаху и всё время тянется правым берегом Платт-ривер. Сани сокращали этот путь, проходя по хорде дуги, которую описывает железная дорога. Мадж не опасался, что их задержит Платт-ривер, образующая перед Фримонтом небольшую излучину, ибо река замёрзла. Таким образом, на всём протяжении пути не было никаких препятствий, и Филеас Фогг мог опасаться только двух обстоятельств: поломки саней и перемены или прекращения ветра.

Но ветер не ослабевал. Напротив. Он дул с такой силой, что гнулась мачта, поддерживаемая металлическими вантами. Эти металлические тросы, похожие на струны какого-то огромного инструмента, гудели от ветра, словно чья-то невидимая рука водила по ним смычком. И сани неслись под жалобную мелодию совершенно исключительной силы.

– Эти тросы звучат в квинту и в октаву, – заметил Филеас Фогг.

Таковы были единственные слова, которые он произнёс за всю дорогу. Миссис Ауда, тщательно закутанная в дорожные одеяла и меха, была по мере возможности защищена от холода.

Что касается Паспарту, то он жадно вдыхал морозный воздух, и лицо его было красно, как диск солнца, когда оно садится в тумане. С присущим ему непоколебимым оптимизмом он снова начал надеяться на успех. Ну что ж, вместо того чтобы приехать в Нью-Йорк утром, они приедут вечером, лишь бы им застать пакетбот, отходящий в Ливерпуль!

Паспарту даже хотелось пожать руку своему союзнику Фиксу. Он помнил, что парусные сани были раздобыты именно им и что только благодаря сыщику его господин может прибыть в Омаху вовремя. Однако, следуя какому-то предчувствию, он сдержался и не изменил своего обычного насторожённого отношения к Фиксу.

Во всяком случае, Паспарту знал, что он никогда не позабудет одного – жертвы, которую, не колеблясь, принёс мистер Фогг, чтобы вырвать его из рук индейцев племени сиу. Для этого мистер Фогг рисковал своим состоянием и самой жизнью… Нет! Его слуга этого никогда не забудет!

Пока каждый из путешественников предавался своим размышлениям, сани буквально летели по бескрайнему снежному ковру. Иногда они пересекали небольшие речки, притоки или притоки притоков Литл-Блу-ривер, но путешественники не замечали этого, ибо и поля и водные потоки были покрыты одним и тем же белым покровом. Равнина была совершенно пустынна. Расположенная между Тихоокеанской железной дорогой и веткой, идущей от форта Керней на Сент-Джозеф, она образовывала как бы обширный необитаемый остров. Ни деревни, ни станции, ни даже форта. Временами мелькали лишь одинокие, покрытые снегом кривые деревья, которые сгибались под порывами ветра. Иногда стаи диких птиц взлетали над равниной. Изредка койоты, голодные и худые, бросались в погоню за санями, надеясь чем-нибудь поживиться. Паспарту с револьвером в руке готов был немедленно открыть огонь по ближайшим из них. Если бы с санями что-нибудь случилось, путешественникам, подвергшимся нападению этих свирепых хищников, пришлось бы плохо. Но сани держались крепко, стремительно мчались вперёд, и скоро стая воющих зверей осталась далеко позади.

В полдень Мадж по некоторым признакам заметил, что они миновали Платт-ривер. Он ничего не сказал, но теперь был уверен, что до Омахи остаётся не больше двадцати миль.

И действительно, меньше чем через час искусный водитель оставил руль и начал спешно убирать паруса; по инерции сани прокатились ещё полмили. Но, наконец, они остановились, и Мадж, указав на ряд покрытых снегом крыш, сказал:

– Ну вот мы и приехали!

Приехали! Приехали на станцию, откуда многочисленные поезда ежедневно следуют на восток Соединённых Штатов!

Паспарту и Фикс соскочили на землю и расправили свои онемевшие конечности. Затем они помогли сойти с саней миссис Ауде и мистеру Фоггу. Филеас Фогг щедро расплатился с Маджем, которому Паспарту дружески пожал руку. После этого все четверо поспешили на вокзал.

В Омахе – этом важном центре штата Небраска – кончается собственно Тихоокеанская железная дорога, соединяющая бассейн Миссисипи с Тихим океаном. От Омахи начинается уже новая линия, носящая название Чикаго-Рок-Айлендской дороги, которая идёт прямо на восток и на пути к Чикаго насчитывает пятьдесят станций.

Поезд прямого сообщения был готов к отходу. Филеас Фогг и его спутники едва успели сесть в вагон. Города Омахи они вовсе не видели, но Паспарту не очень об этом сожалел: он понимал, что теперь не время осматривать город.

С чрезвычайной быстротой поезд пролетел по штату Айова, через города Каунсил-Блафс, Де-Мойн и Айова-Сити. Ночью он пересёк у Давенпорта Миссисипи и через Рок-Айленд вошёл в пределы штата Иллинойс. На другой день, 10 декабря, в четыре часа вечера поезд прибыл в Чикаго; город этот уже поднялся из развалин и ещё горделивее раскинулся на берегах чудесного озера Мичиган.

Девятьсот миль отделяют Чикаго от Нью-Йорка. Поездов здесь было много, и мистер Фогг пересел непосредственно с одного на другой. Быстроходный локомотив линии Питтсбург – Форт-Уэйн – Чикаго понёсся на всех парах, словно понимая, что достопочтенному джентльмену нельзя терять времени. Молнией промчался он через штаты Индиана, Огайо, Пенсильвания, Нью-Джерси, проезжая города с античными названиями, во многих из которых уже были и улицы и конная железная дорога, но ещё не было домов. Наконец, показался Гудзон, и 11 декабря в четверть двенадцатого ночи поезд остановился на вокзале, расположенном на правом берегу реки, как раз против пристани пароходов линии компании Кунардлайн.

Пароход «Китай», идущий в Ливерпуль, снялся с якоря сорок пять минут назад.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ,
в которой Филеас Фогг вступает в непосредственную борьбу с неудачей

Вместе с «Китаем», казалось, исчезли и все надежды Филеаса Фогга.

Действительно, ни один из пакетботов, курсирующих между Европой и Америкой, ни суда французской Трансатлантической компании, ни корабли компании «Уайт-стар-лайн», ни пароходы компании «Иммэн» или Гамбургской линии, ни другие не подходили для Филеаса Фогга.

В самом деле, пароход «Перейр» французской Трансатлантической компании, великолепные суда которой не уступают по быстроходности судам всех других линий, а по удобствам даже превосходят их, отходил лишь через два дня – 14 декабря. При этом, как и корабли Гамбургской компании, он следовал не прямо в Ливерпуль или Лондон, а заходил в Гавр, и этот добавочный переезд от Гавра до Саутгемптона задержал бы Филеаса Фогга и окончательно свёл бы на нет все его последние усилия.

Что касается пакетботов Иммэн, один из которых – «Город Париж» – отходил на другой день, то о них нечего было и думать. Эти суда предназначены главным образом для перевозки эмигрантов. Их машины слабы, и большею частью они идут под парусами, так что скорость их незначительна. На переход из Нью-Йорка в Англию они затрачивают больше времени, чем оставалось в распоряжении мистера Фогга, чтобы выиграть пари.

Всё это наш джентльмен узнал вполне точно из своего путеводителя Бредшоу, в котором были подробно указаны все океанские пароходные линии.

Паспарту был совершенно уничтожен. Мысль, что они опоздали на пакетбот всего лишь на сорок пять минут, убивала его. Во всём виноват он один: вместо того чтобы помогать своему господину, он только сеял препятствия на его пути! Вспоминая все злоключения этого путешествия, подводя итог истраченным лишь по его вине суммам, думая об огромном пари, о значительных издержках на путешествие, потерявшее теперь всякий смысл и разорившее мистера Фогга, бедный малый осыпал себя бранью.

Однако Филеас Фогг ни единым словом не упрекнул его. Покидая пристань, откуда отходили пакетботы трансатлантических линий, он только сказал своим спутникам:

– Пойдёмте. Завтра мы что-нибудь решим.

Мистер Фогг, миссис Ауда, Фикс и Паспарту переправились через Гудзон на небольшом пароходике и сели в фиакр, который доставил их в гостиницу «Сент-Николас» на Бродвее. Там они сняли несколько номеров и провели ночь, которая пролетела очень быстро для Филеаса Фогга, спавшего, как всегда, превосходно, но показалась очень длинной миссис Ауде и другим его спутникам, которым волнение не давало заснуть.

Наступил следующий день – 12 декабря. От семи часов утра 12 декабря до восьми часов сорока пяти минут вечера 21 декабря оставалось девять суток тринадцать часов сорок пять минут. Если бы Филеас Фогг отправился накануне на «Китае» – одном из самых быстроходных трансатлантических пароходов компании Кунард-лайн, – он прибыл бы в Ливерпуль, а затем в Лондон в назначенный срок!

Мистер Фогг вышел из гостиницы, приказав своему слуге дожидаться его и предупредить миссис Ауду, чтобы она в любую минуту была готова к отъезду.

Он отправился на берег Гудзона и стал старательно искать среди стоявших у пристани и на якоре посреди реки кораблей какой-нибудь пароход, готовый к отплытию. На многих судах был уже поднят флаг, и они собирались выйти в море с утренним приливом: из огромного великолепного Нью-йоркского порта ежедневно отправляются во все концы света многие десятки кораблей; но в большинстве своём это были парусные суда, и они не годились для мистера Фогга.

Последняя попытка нашего джентльмена грозила окончиться неудачей, как вдруг он заметил судно, стоявшее на якоре перед Бэтери, в одном кабельтове от берега. Это был торговый винтовой пароход изящной формы, из его трубы валили густые клубы дыма, что указывало на скорое отплытие судна.

Филеас Фогг нанял лодку, сел в неё и в несколько взмахов вёсел очутился у трапа «Генриетты», парохода с железным корпусом, но деревянными надстройками.

Капитан «Генриетты» был на борту. Филеас Фогг поднялся на палубу и попросил вызвать его. Тот не заставил себя ждать.

Это был человек лет пятидесяти, настоящий морской волк, как видно, человек сварливый и малоприятный в обращении. Выпученные глаза зеленоватого цвета, рыжие волосы, крепко сколоченная фигура – ничто не напоминало в нём человека из общества.

– Вы капитан? – спросил мистер Фогг.

– Да, я.

– Я – Филеас Фогг из Лондона.

– А я – Эндрю Спиди из Кардифа.

– Вы скоро отплываете?…

– Через час.

– И направляетесь?…

– В Бордо.

– Какой у вас груз?

– Одни камни в трюме. Никакого груза. Иду с балластом.

– У вас есть пассажиры?

– Нет пассажиров. Никогда не будет пассажиров. Громоздкий шумный товар.

– Хорошо ли идёт ваше судно?

– Одиннадцать – двенадцать узлов. «Генриетта» – корабль известный.

– Согласны вы перевезти меня в Ливерпуль? Меня и ещё троих людей.

– В Ливерпуль? А почему не в Китай?

– Я сказал: в Ливерпуль.

– Нет!

– Не хотите?

– Нет. Я собираюсь в Бордо, и я пойду в Бордо.

– Ни за какие деньги?

– Ни за какие деньги.

Капитан произнёс это тоном, не терпящим возражений.

– Но владельцы «Генриетты»… – возразил Филеас Фогг.

– Владельцы – это я, – ответил капитан. – Судно принадлежит мне.

– Тогда я его зафрахтую.

– Нет!

– Я покупаю его.

– Нет!

Филеас Фогг и бровью не повёл. Однако положение было серьёзное. Нью-Йорк не походил на Гонконг, а капитан «Генриетты» – на владельца «Танкадеры». До сих пор деньги нашего джентльмена побеждали все препятствия. На сей раз деньги оказались бессильны.

Однако необходимо было найти средство переправиться через Атлантический океан на судне, иначе пришлось бы лететь на воздушном шаре, что было и опасно да и вообще невыполнимо.

Но Филеасу Фоггу, видимо, пришла в голову какая-то мысль, ибо он сказал капитану:

– Хорошо, согласны вы доставить меня в Бордо?

– Нет, даже если вы заплатите двести долларов!

– Я предлагаю вам две тысячи.

– С каждого?

– С каждого.

– И вас четверо?

– Четверо.

Капитан Спиди принялся тереть себе лоб с такой силой, словно хотел содрать с него кожу. Получить восемь тысяч долларов, не уклоняясь от своего пути! Ради этого стоило отбросить в сторону своё отвращение к грузу, именуемому пассажирами. Впрочем, пассажиры по две тысячи долларов уже не пассажиры, а драгоценный товар.

– Я отплываю в девять часов, – коротко сказал капитан Спиди, – и если вы и ваши спутники…

– В девять часов мы будем на борту, – столь же лаконично ответил Филеас Фогг.

Было восемь часов тридцать минут утра. Покинув «Генриетту», мистер Фогг вышел на берег, нанял карету и вернулся в гостиницу, чтобы захватить миссис Ауду, Паспарту и неразлучного Фикса, которому он любезно предложил поехать вместе с ними. Всё это было сделано с тем спокойствием, которое не покидало нашего джентльмена ни при каких обстоятельствах.

К моменту отплытия «Генриетты» все четверо были на борту.

Когда Паспарту узнал, во что обойдётся этот последний переезд, он испустил протяжное «о-о-о!», заключавшее все ступени нисходящей хроматической гаммы!

Что касается сыщика Фикса, то он решил, что Английскому банку не выпутаться из этого дела без значительных убытков. Действительно, к концу путешествия, при условии если Филеас Фогг не выбросит ещё несколько пачек ассигнаций в море, мешок с банковыми билетами должен был облегчиться больше, чем на семь тысяч фунтов стерлингов.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,
где Филеас Фогг оказывается на высоте положения

Через час «Генриетта» прошла мимо плавучего маяке, указывающего вход в Гудзон, обогнула мыс Санди-Хук и вышла в открытое море. Днём она миновала Лонг-Айленд в виду маяка Файр-Айленд и быстро понеслась к востоку.

На другой день, 13 декабря, в самый полдень, на мостик взошёл человек, чтобы определить координаты судна. Читатель, без сомнения, думает, что то был капитан Спиди! Ничуть не бывало! Это был Филеас Фогг, эсквайр.

Что касается капитана Спиди, то он был попросту заперт на ключ в своей каюте и рычал там от гнева. Впрочем, его крайняя ярость была вполне простительна.

Всё произошло очень просто. Филеас Фогг хотел ехать в Ливерпуль, капитан не хотел его туда везти. Тогда Филеас Фогг согласился ехать в Бордо, но за тридцать часов своего пребывания на борту корабля он так умело действовал банковыми билетами, что весь экипаж – матросы и кочегары, – экипаж, надо заметить, несколько ненадёжный и находившийся в плохих отношениях с капитаном, – перешёл на сторону нашего джентльмена. Вот почему Филеас Фогг командовал с мостика вместо Эндрю Спиди, вот почему Эндрю Спиди сидел под замком в своей каюте и, наконец, вот почему «Генриетта» шла в Ливерпуль. Однако по тому, как Филеас Фогг управлял кораблём, было ясно, что он был когда-то моряком.

Как окончилось это приключение, читатель узнаёт впоследствии. Пока же миссис Ауда очень беспокоилась, хотя и не говорила об этом. Фикс сначала совершенно растерялся. Паспарту же находил это приключение прямо-таки восхитительным.

Капитан Спиди заявил, что «Генриетта» делает от одиннадцати до двенадцати узлов; и действительно, её средняя скорость была именно такой.

За девять дней, то есть с 12 по 21 декабря, «Генриетта» могла достичь берегов Англии, если только… И тут, как всегда, являлось множество всяческих «если»; если море будет относительно спокойно, если ветер не изменится, если не будет повреждений в машине или в самом судне, «Генриетта» сможет покрыть три тысячи миль, отделяющие Нью-Йорк от Ливерпуля. Правда, история с «Генриеттой» вместе с делом о похищении банковых билетов грозила завести нашего джентльмена несколько дальше, чем он того хотел бы.

Первые дни плавание проходило в превосходных условиях. Море было довольно спокойно; ветер неизменно дул в северо-восточном направлении. Поставили паруса, и «Генриетта» шла, словно настоящее трансатлантическое судно.

Паспарту был в восторге. Последний подвиг мистера Фогга, на последствия которого француз закрывал глаза, приводил его в восхищение. Никогда экипаж не видел такого подвижного и весёлого человека. Он дружески болтал с матросами и изумлял их своими цирковыми фокусами. Он расточал им самые лестные комплименты и угощал их лучшими напитками. По его мнению, они несли службу, как джентльмены, а кочегары поддерживали огни в топках, как герои. Его хорошее настроение заражало всех. Паспарту забыл прошлое, все неудачи и опасности. Он думал только о близкой цели и кипел от нетерпения, словно подогреваемый котлами «Генриетты». Часто достойный малый прохаживался вокруг Фикса и многозначительно на него поглядывал, но молчал, так как между бывшими друзьями уже не было прежней близости.

А Фикс, надо сказать, ничего уже не понимал! Захват «Генриетты», подкуп экипажа, Фогг, управляющий кораблём, словно заправский моряк, – всё это его ошеломило. Он не знал, что и думать! Но в конце концов джентльмен, начавший с кражи пятидесяти пяти тысяч фунтов стерлингов, вполне мог кончить похищением судна. И Фикс, естественно, пришёл к заключению, что «Генриетта», управляемая Фоггом, идёт вовсе не в Ливерпуль, а куда-нибудь в другое место, где вор, обратившись в пирата, будет чувствовать себя в безопасности! Надо сознаться, что такое предположение было довольно правдоподобно, и сыщик начал серьёзно жалеть, что ввязался в это дело.

Капитан Спиди продолжал буйствовать у себя в каюте, и Паспарту, которому было поручено его кормить, делал это, несмотря на всю свою силу, с большими предосторожностями. Мистер Фогг «как будто забыл о существовании капитана.

Тринадцатого «Генриетта» миновала Ньюфаундлендскую банку. Переход этой части океана очень труден. Здесь, особенно зимой, часто бывают туманы и шквалы. Ещё накануне барометр резко упал, предвещая близкую перемену погоды. И действительно, за ночь температура понизилась: стало холоднее, и подул юго-восточный ветер.

Это было серьёзным препятствием. Мистер Фогг, чтобы не менять курса, приказал убрать паруса и усилить пары. Всё же из-за состояния моря движение судна замедлилось. Высокие волны разбивались о его форштевень. Началась сильная килевая качка, которая также уменьшала скорость. Ветер всё свежел и грозил превратиться в ураган. Можно было предвидеть, что «Генриетта» вскоре не сможет выдержать напора волн. А бегство от бури сулило неизвестность и всевозможные опасности.

Лицо Паспарту темнело одновременно с небом. Два дня честный малый испытывал смертельное беспокойство. Но Филеас Фогг был смелый моряк, он знал, как бороться со стихией, и шёл вперёд, не убавляя паров. Когда «Генриетта» не могла одолеть волны, она шла сквозь неё и проходила, хотя палубу и заливало водой. Иногда под напором водяных гор, подымавших корму судна, винт показывался над водой, и лопасти его бешено вращались в воздухе, – но, несмотря ни на что, судно двигалось вперёд.

Однако ветер не достиг той силы, какой можно было опасаться. То был не ураган, несущийся со скоростью девяноста миль в час, а просто очень свежий ветер, но, к сожалению, он настойчиво дул с юго-востока и не позволял поставить паруса. А их помощь, как увидит читатель, была бы очень кстати!

Шестнадцатого декабря исполнилось семьдесят пять дней с момента отъезда из Лондона. В общем, «Генриетта» пока что не сильно опаздывала, и особенно тревожиться не приходилось. Самая трудная часть пути была позади, и оставалось пройти ещё немного больше половины всего расстояния. Летом можно было бы поручиться за успех, но зимой всё зависело от капризов погоды. Паспарту не высказывал своего мнения. В глубине души он надеялся, что если ветер не захочет служить, то можно рассчитывать на пар.

В этот самый день механик вышел на палубу, разыскал мистера Фогга и о чём-то горячо беседовал с ним.

Неизвестно почему, – вероятно, в силу предчувствия, – Паспарту охватило смутное беспокойство. Он охотно отдал бы одно ухо, чтобы услышать другим, что говорилось на мостике. Всё же ему удалось разобрать несколько слов, и среди них – вопрос мистера Фогга:

– Вы уверены в том, что говорите?

– Уверен, сударь, – ответил механик. – Не забывайте, что с самого выхода в море все котлы в действии: на путь от Нью-Йорка до Бордо под малыми парами запасов угля хватило бы, но для перехода на всех парах от Нью-Йорка до Ливерпуля его не хватит.

– Я подумаю, – ответил мистер Фогг.

Паспарту понял всё. Его охватило смертельное беспокойство. Уголь приходил к концу!

«Ну, – подумал он, – если мой хозяин справится и с этим, то он просто великий человек!»

Столкнувшись с Фиксом, он не мог удержаться, чтобы не посвятить его в положение дел.

– Так вы воображаете, – процедил сквозь зубы сыщик, – что мы идём в Ливерпуль?!

– Чёрт возьми! Куда же ещё!

– Глупец! – процедил полицейский инспектор и отошёл, пожимая плечами.

Паспарту собирался тотчас же хорошенько отплатить за эту характеристику, понимая, впрочем, чем она была вызвана. Но, подумав, что бедный Фикс, вероятно, очень огорчён своей неудачей, что самолюбие его сильно задето этой бессмысленной кругосветной гонкой по ложному следу, Паспарту решил простить обиду.

На что же, однако, рассчитывал Филеас Фогг? Трудно было догадаться. Но, как видно, этот флегматичный джентльмен принял какое-то решение, ибо в тот же вечер он позвал механика и сказал ему:

– Поддерживайте огонь и идите на всех парах до полного истощения запасов топлива.

Через несколько минут из труб «Генриетты» повалили густые клубы дыма.

Судно шло на всех парах, но через два дня, восемнадцатого числа, механик, как он и предупреждал, объявил, что угля осталось меньше, чем на один день.

– Не убавлять огня! – приказал мистер Фогг. – Наоборот, увеличить давление пара.

В тот же день, около полудня, определив широту и долготу судна, мистер Фогг подозвал Паспарту и велел ему привести капитана Спиди. Честный малый выслушал это приказание с таким видом, словно ему поручили спустить с цепи тигра, и, спускаясь с мостика, пробормотал:

– Ну и взбесится же он!

Действительно, через несколько минут в вихре криков и проклятий в рубку влетела бомба. Этой бомбой был капитан Спиди. Бомба явно готова была взорваться.

– Где мы?! – первым делом закричал капитан, задыхаясь от ярости. Можно было опасаться, что достойного капитана тут же хватит апоплексический удар. – Где мы?! – повторил он, весь багровый от гнева.

– В семистах семидесяти милях от Ливерпуля, – ответил мистер Фогг с невозмутимым спокойствием.

– Пират! – прохрипел Эндрю Спиди.

– Я приказал позвать вас, сударь…

– Морской разбойник!

– …чтобы просить вас продать мне ваш корабль, – продолжал Филеас Фогг.

– Нет! Тысяча чертей, нет!

– Дело в том, что я буду вынужден сжечь его.

– Сжечь мой корабль?!

– Да, по крайней мере деревянные части, ибо у нас не хватает топлива.

– Сжечь мой корабль! – завопил капитан Спиди, потеряв способность к членораздельной речи. – Корабль, который стоит пятьдесят тысяч долларов!

– Вот вам шестьдесят тысяч, – ответил Филеас, протягивая капитану пачку банковых билетов.

Это произвело магическое действие на Эндрю Спиди. Ни один американец не может равнодушно видеть шестьдесят тысяч долларов. Капитан в одно мгновение забыл свой гнев, своё заточение и всю ненависть, которую он питал к Филеасу Фоггу. Судну было уже двадцать лет. Так что подобную сделку надо было считать находкой!… Бомба уже не могла разорваться – Филеас Фогг вырвал из неё фитиль.

– А железный корпус пусть останется мне… – сказал капитан, значительно более мягким тоном.

– Да, и корпус и машина. Согласны?

– Согласен.

И Эндрю Спиди вырвал пачку банкнот из рук Филеаса Фогга, пересчитал их и засунул в карман.

Во время этой сцены Паспарту весь побелел. С Фиксом едва не сделался удар. Около двадцати тысяч фунтов уже истрачено, а этот Фогг ещё отдаёт владельцу судна и корпус и машину, то есть почти всё, что есть ценного в судне! Правда, украденная в банке сумма составляла пятьдесят пять тысяч фунтов!…

– Не удивляйтесь, – сказал мистер Фогг Эндрю Спиди, когда тот спрятал деньги. – Я потеряю двадцать тысяч фунтов стерлингов, если не прибуду в Лондон двадцать первого декабря в восемь часов сорок пять минут вечера. А так как в Нью-Йорке я опоздал на пакетбот, а вы отказались меня везти в Ливерпуль…

– И очень хорошо сделал, пятьдесят тысяч чертей! – воскликнул Эндрю Спиди. – Потому что я заработал по крайней мере сорок тысяч долларов! – Потом он прибавил более спокойным тоном: – Знаете что, капитан…

– Фогг.

– Так вот, капитан Фогг, в вас есть что-то от янки!

После этих слов, которые он считал комплиментом, Эндрю Спиди хотел было удалиться, но Филеас Фогг остановил его:

– Значит, теперь корабль принадлежит мне?

– Конечно, – от киля до клотиков, но, разумеется, только «дерево»!

– Хорошо. Прикажите разобрать все внутренние переборки и топите ими.

Можно себе представить, сколько понадобилось сухого дерева, чтобы поддерживать достаточное давление пара. В этот день ют, рубка, каюты, нижняя палуба – всё ушло в топки.

На другой день, 19 декабря, сожгли рангоут и его запасные части. Снесли мачты и разрубили их топорами. Экипаж-работал с неимоверным рвением. Паспарту рубил, резал, пилил – словом, трудился за десятерых. Словно дух разрушения пронёсся над кораблём.

На следующее утро, 20 декабря, фальшборт и все надводные части судна, а также большая часть палубы были сожжены. «Генриетту» так обкорнали, что та походила на плавучий понтон.

В этот день показался ирландский берег и стал виден маяк Фастенет.

Однако в десять часов вечера судно было ещё лишь на траверсе Квинстауна. Чтобы достичь Лондона, у Филеаса Фогга оставалось в распоряжении только двадцать четыре часа. Между тем за это время «Генриетта» могла дойти лишь до Ливерпуля, даже идя на всех парах. А у отважного джентльмена уже нечем было поддерживать пары!

– Мне вас вправду жаль, сударь, – сказал капитан Спиди, заинтересовавшийся, наконец, планами мистера Фогга. – Всё против вас! Мы ещё только у Квинстауна.

– А! – заметил мистер Фогг. – Так это видны его огни?

– Да.

– Можем мы войти в гавань?

– Не раньше, чем через три часа: только во время прилива.

– Что ж, подождём, – спокойно ответил мистер Фогг. По его лицу нельзя было заметить, что он намерен предпринять ещё последнее усилие в борьбе с враждебной судьбой!

Квинстаун – небольшой порт на ирландском побережье, в котором трансатлантические пароходы сгружают почту из Соединённых Штатов, откуда она курьерскими поездами доставляется в Дублин, а затем на быстроходных судах перевозится в Ливерпуль, опережая таким образом на двенадцать часов самые быстроходные пакетботы океанских компаний.

Эти-то двенадцать часов, которые выгадывает таким способом американская почта, хотел выгадать и Филеас Фогг. Вместо того чтобы прибыть на «Генриетте» в Ливерпуль на следующий день вечером, он намеревался попасть туда в полдень и, следовательно, приехать в Лондон до восьми часов сорока пяти минут вечера.

Около часу ночи, во время прилива, «Генриетта» вошла в порт Квинстаун, и Филеас Фогг обменялся крепким рукопожатием с капитаном Спиди, который остался на своём ободранном судне, всё же стоившем по крайней мере половину той суммы, которую он за него уже получил.

Пассажиры высадились на берег. В эту минуту Фикс испытывал сильнейшее желание арестовать мистера Фогга. Однако он этого не сделал! Почему? Какая борьба происходила в нём? Переменилось ли его мнение о мистере Фогге? Понял ли он, наконец, что ошибся? Так или иначе, но Фикс не расстался с нашим джентльменом. Вместе с ним, миссис Аудой и Паспарту, который ещё не успел отдышаться, он в половине второго ночи сел в Квинстауне в поезд, прибыл на рассвете в Дублин и тотчас пересел вместе со всеми на один из почтовых пароходов, настоящий стальной таран, который был снабжён настолько сильной машиной, что мог пренебрегать волнами и прорезывал их насквозь.

Без двадцати минут двенадцать 21 декабря Филеас Фогг был на Ливерпульской набережной. Он находился всего в шести часах от Лондона.

В эту минуту к нему подошёл Фикс, положил ему руку на плечо и предъявил свои полномочия.

– Вы – господин Филеас Фогг?

– Да, сударь.

– Именем королевы вы арестованы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ,
в которой Паспарту получает возможность очень зло пошутить

Филеас Фогг находился в тюрьме. Его заперли в полицейский пост при ливерпульской таможне, где он должен был провести ночь в ожидании перевода в Лондон.

В момент ареста Паспарту хотел броситься на сыщика, но его удержали полисмены. Миссис Ауда, подавленная грубостью всего случившегося и ни о чём не знавшая, ничего не могла понять. Паспарту объяснил ей, в чём дело. Мистер Фогг, этот честный и храбрый джентльмен, которому она была обязана жизнью, арестован как вор! Молодая женщина протестовала против подобного предположения, она возмущалась, плакала, видя, что ничего не может сделать, ничего предпринять для спасения своего спасителя.

Что касается Фикса, то он арестовал нашего джентльмена, ибо этого требовал его долг – всё равно, виновен ли тот, или нет. Правосудие разберётся.

Ужасная мысль пришла тогда в голову Паспарту: мысль, что он один виновен в случившемся! В самом деле, зачем он скрыл от мистера Фогга всю эту историю? Почему, узнав, кто такой Фикс и какую цель он преследует, не предупредил о том своего господина? Зная об этом заранее, Филеас Фогг сумел бы представить Фиксу доказательства своей невиновности; он уж, конечно, разъяснил бы ему заблуждение и во всяком случае не возил бы с собою и за свой счёт этого проклятого сыщика, первой заботой которого было арестовать мистера Фогга, едва они оба ступили на землю Соединённого королевства. Размышляя о своей беспечности и неосмотрительности, бедный малый испытывал невыносимые угрызения совести. Он плакал, на него было жалко смотреть. Он готов был разбить себе голову!

Несмотря на холод, миссис Ауда и Паспарту остались у подъезда таможни. Ни он, ни она не хотели покидать этого места. Они хотели ещё раз увидеть мистера Фогга.

Что касается нашего джентльмена, он был окончательно и бесповоротно разорён, и это случилось в тот миг, когда он уже почти достиг цели! Этот арест погубил его. Приехав без двадцати минут двенадцать 21 декабря в Ливерпуль, он ещё имел в своём распоряжении девять часов пять минут, ибо должен был явиться в Реформ-клуб в три четверти девятого, – а ведь до Лондона всего шесть часов езды!

Всякий, кто сумел бы проникнуть в таможню в эту минуту, увидел бы мистера Фогга, который сидел на деревянной скамье, неподвижный, спокойный, невозмутимый. Нельзя было сказать, что он примирился с судьбой, но даже этот последний её удар не мог его взволновать, по крайней мере наружно. Может быть, в нём кипело скрытое бешенство – тем более ужасное, что, долго сдерживаемое, оно способно прорваться в последнюю минуту? Неизвестно. Но Филеас Фогг был, как всегда, спокоен и ждал… Чего? Сохранял ли он ещё какую-нибудь надежду? Верил ли он ещё в успех, когда за ним закрылись двери тюрьмы?

Как бы то ни было, мистер Фогг бережно положил часы на стол и следил за движением стрелок. У него не вырвалось ни единого слова, но взгляд его был как-то особенно напряжён.

Во всяком случае, положение было ужасно, и для того, кто не мог читать мысли Филеаса Фогга, оно сводилось к следующему:

Если Филеас Фогг честный человек – он разорён.

Если он вор – он пойман.

Думал ли он о спасении? Искал ли выхода из своей тюрьмы? Собирался ли бежать? Возможно, что да. Во всяком случае, он зачем-то вдруг поднялся с места и обошёл комнату. Но дверь была крепко заперта, окно забрано железной решёткой. Он снова сел, вынул из бумажника свой маршрут и на той строке, где стояло: «21 декабря, суббота, Ливерпуль», прибавил: «80-й день, 11 часов 40 минут утра».

После этого он продолжал ждать.

Часы на здании таможни пробили час. Мистер Фогг отметил, что его часы спешили на две минуты.

Два часа! Если бы он в эту минуту сел в курьерский поезд, то мог бы ещё прибыть вовремя в Реформ-клуб. Лоб его слегка нахмурился…

В два часа тридцать три минуты снаружи послышался какой-то шум, раздался скрип двери, прозвучали голоса Паспарту и Фикса.

В глазах мистера Фогга блеснул огонёк.

Дверь полицейского поста открылась, и он увидел бросившихся к нему миссис Луду, Паспарту, Фикса.

Фикс задыхался, волосы его были растрёпаны… Он едва мог говорить!

– Сударь, – бормотал он, – сударь… простите… злосчастное сходство… Вор уже три дня как арестован… вы… свободны!…

Филеас Фогг был свободен. Он подошёл к сыщику. Пристально взглянув ему в лицо, он сделал первое и, вероятно, последнее быстрое движение в своей жизни: отвёл обе руки назад и затем с точностью автомата ударил кулаками злосчастного сыщика.

– Хороший удар, чёрт возьми! – воскликнул Паспарту и как истый француз позволил себе зло пошутить: – Вот прекрасный урок английского бокса!

Сбитый с ног, Фикс не произнёс ни слова. Он получил лишь то, что заслужил. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту немедленно покинули таможню. Они вскочили в карету и через несколько минут были уже на вокзале.

Филеас Фогг немедленно осведомился об экспрессе на Лондон… Было сорок минут третьего… Экспресс на Лондон отошёл тридцать пять минут назад.

Тогда Филеас Фогг заказал специальный поезд.

На станции было несколько паровозов большой мощности, стоявших под парами, но по условиям железнодорожного движения экстренный поезд не мог отойти раньше трех часов дня.

Ровно в три часа Филеас Фогг, сказав несколько слов машинисту относительно премии, помчался, в обществе молодой женщины и своего верного слуги, по направлению к Лондону.

Надо было пройти за пять с половиной часов расстояние между Ливерпулем и Лондоном; это было бы вполне осуществимо, если бы путь оказался свободен на всём протяжении. Но по дороге происходили вынужденные задержки, и когда наш джентльмен прибыл на лондонский вокзал, все часы Лондона показывали девять часов без десяти минут.

Филеас Фогг совершил путешествие вокруг света, но прибыл в Лондон на пять минут позже назначенного срока!…

Он проиграл.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ,
в которой Паспарту не заставляет повторять два раза приказание, отданное ему мистером Фоггом

На другой день обитатели улицы Сэвиль-роу очень бы удивились, если бы им сказали, что Филеас Фогг вернулся в свой дом. Двери и окна были закрыты. Снаружи также не было заметно каких-нибудь изменений.

Действительно, покинув вокзал, Филеас Фогг приказал Паспарту закупить провизии и отправился домой.

Наш джентльмен перенёс с обычным бесстрастием обрушившийся на него удар. Разорён! И по вине этого болвана – полицейского инспектора! Пройти уверенным шагом всё расстояние, преодолеть на пути тысячу препятствий, не испугаться тысячи опасностей, найти даже время совершить по дороге несколько добрых дел – и вдруг у самой цели отступить перед грубой силой, которую нельзя было предвидеть и преодолеть, – это было действительно ужасно! От внушительной суммы, которую он захватил с собой при отъезде, оставались лишь жалкие остатки. Всё его состояние заключалось теперь в двадцати тысячах фунтов стерлингов, находившихся в банкирском доме братьев Бэринг, но эти деньги он должен был уплатить своим коллегам по Реформ-клубу. После стольких расходов он не разбогател бы даже в том случае, если бы выиграл пари, да вряд ли он и рассчитывал разбогатеть, ибо принадлежал к числу людей, что держат пари лишь ради чести; но это проигранное пари совершенно разоряло его. Так или иначе, решение его было принято. Наш джентльмен знал, что ему остаётся делать.

Одна из комнат дома на Сэвиль-роу была предоставлена в распоряжение миссис Ауды. Молодая женщина была в отчаянии. По некоторым словам мистера Фогга она поняла, что он обдумывает какой-то зловещий план.

Всем известно, до каких плачевных результатов доходят иногда одержимые навязчивой идеей англичане-мономаны. Поэтому Паспарту, не подавая виду, зорко следил за своим господином.

Но прежде всего честный малый поднялся в свою комнату и потушил газовый рожок, который горел восемьдесят дней. В ящике для писем он нашёл счёт газовой компании и счёл более чем своевременным прекратить этот расход, который касался его лично.

Ночь прошла. Мистер Фогг лёг спать, но заснул ли он? Что касается миссис Ауды, то она ни на мгновение не смыкала глаз. Паспарту, как верный пёс, всю ночь бодрствовал у двери хозяина.

На следующее утро мистер Фогг позвал его и коротко приказал заняться приготовлением завтрака для миссис Ауды. Сам он ограничится чашкой чая и поджаренным хлебом. Пусть миссис Ауда извинит его за то, что он не выйдет к завтраку и к обеду, ибо он намерен заняться приведением в порядок своих дел. Вечером же он просит её уделить ему несколько минут для разговора.

Паспарту оставалось только выполнять указанное ему расписание дня. Но он смотрел на своего, как всегда, невозмутимого господина и не мог решиться выйти из комнаты. На сердце у него было тяжело. Его терзали угрызения совести, ибо он больше, чем когда-либо, обвинял себя в случившейся непоправимой беде. Да, если бы он предупредил мистера Фогга, если бы он раскрыл планы Фикса, мистер Фогг, конечно, не потащил бы за собой сыщика в Ливерпуль и тогда…

Паспарту не мог больше сдержаться…

– Сударь, господин Фогг, прокляните меня! – вскричал он. – Это моя вина, что…

– Я никого не обвиняю, – самым спокойным тоном ответил мистер Фогг. – Ступайте!

Паспарту вышел из комнаты и отправился к молодой женщине, чтобы сообщить ей о намерениях своего господина.

– Сударыня, – сказал он, – сам я ничего не могу сделать! Я не имею никакого влияния на господина Фогга. Может быть, вы…

– А какое же я могу иметь влияние! – отвечала миссис Ауда. – Мистер Фогг не из тех людей, что поддаются влиянию! Он никогда не понимал чувства моей беспредельной к нему благодарности! Заглянул ли он хоть раз в моё сердце?… Друг мой, его нельзя покидать ни на мгновение. Вы говорите, что он выразил желание побеседовать со мною сегодня вечером?

– Да, сударыня. Как видно, он намерен позаботиться о вашей будущей жизни в Англии.

– Подождём, – сказала молодая женщина и задумалась.

Так что в это воскресенье дом на Сэвиль-роу казался необитаемым; в первый раз за всё своё пребывание в этом доме Филеас Фогг не отправился в клуб, когда на башне парламента пробило половину двенадцатого.

И зачем бы наш джентльмен пошёл в Реформ-клуб? Там его уже больше никто не ждал. Раз он не появился в клубе вчера в роковую субботу, 21 декабря, в восемь часов сорок пять минут вечера, пари его было проиграно. Ему даже не надо было идти к своему банкиру, чтобы взять у него для расплаты двадцать тысяч фунтов стерлингов. В руках его противников находился подписанный им чек, и достаточно было предъявить его, чтобы деньги Филеаса Фогга были переведены на их счёт.

Итак, мистеру Фоггу незачем было выходить из дому, и он не вышел. Он остался у себя в комнате и занялся приведением в порядок своих дел. Паспарту всё время бегал вверх и вниз по лестнице дома на Сэвиль-роу. Часы для бедного малого тянулись бесконечно долго. Он подслушивал у дверей своего господина и не считал, что поступает нескромно! Он смотрел в замочную скважину и воображал, что имеет на это право! Паспарту каждую минуту ждал катастрофы. Иногда он вспоминал о Фиксе, но его мнение о сыщике резко изменилось. Он больше не обвинял полицейского инспектора. Фикс ошибся относительно мистера Фогга, как и многие другие, но, выслеживая и арестовывая его, считал, что выполняет свой долг, в то время как он. Паспарту… Эта мысль угнетала его, и он считал себя последним негодяем…

Когда Паспарту становилось невмочь оставаться одному, он стучался к миссис Ауде, входил к ней в комнату, молча садился в угол и смотрел на молодую женщину, по-прежнему погружённую в задумчивость.

Около половины восьмого вечера мистер Фогг осведомился у миссис Ауды, может ли она принять его, и вскоре они остались вдвоём в её комнате.

Филеас Фогг взял стул и сел у камина против молодой женщины. На его лице ничего нельзя было прочесть. Мистер Фогг после возвращения остался таким же, каким был до отъезда.

Они просидели молча минут пять. Потом он поднял глаза на миссис Ауду и сказал:

– Сударыня, простите ли вы мне, что я привёз вас в Англию?

– Прощу ли? Мистер Фогг, я… – пролепетала молодая женщина, сердце которой сильно билось.

– Позвольте мне кончить, – продолжал мистер Фогг. – Когда я решил увезти вас из страны, ставшей для вас столь опасной, я был богат и рассчитывал предоставить в ваше распоряжение часть своего состояния. Вы жили бы тогда свободно и счастливо. Теперь же я разорён.

– Я это знаю, мистер Фогг, – отвечала молодая женщина, – и в свою очередь спрашиваю у вас: – Простите ли вы мне, что я последовала за вами и – кто знает? – быть может, этим способствовала вашему разорению?

– Сударыня, вы не могли оставаться в Индии, и ваша безопасность требовала, чтобы вы уехали настолько далеко от этих фанатиков, чтобы они не могли схватить вас.

– Итак, мистер Фогг, – продолжала миссис Ауда, – мало того, что вы спасли меня от ужасной смерти, вы ещё считали себя обязанным обеспечить моё существование на чужбине?

– Да, сударыня, – ответил мистер Фогг, – но обстоятельства обернулись против меня. Всё же я прошу вас позволить мне предоставить в ваше распоряжение то немногое, что у меня осталось.

– Но, мистер Фогг, что же будет с вами? – спросила миссис Ауда.

– Мне, сударыня, – ответил холодно джентльмен, – ничего не надо.

– Но как вы представляете себе ваше будущее?

– Так, как должно, – ответил мистер Фогг.

– Во всяком случае, – продолжала миссис Ауда, – такой человек, как вы, не может впасть в нужду. Ваши друзья…

– У меня нет друзей, сударыня.

– Ваши родные…

– У меня нет родных.

– Если так, я вас очень жалею, мистер Фогг, ибо одиночество – очень печальная вещь! Как! Неужели нет никого, с кем бы вы могли поделиться своим горем! Говорят, однако, что вдвоём и бедность не так страшна!

– Да, сударыня, говорят.

– Мистер Фогг, – сказала молодая женщина, поднимаясь и протягивая ему руку, – хотите приобрести сразу и родственницу и друга? Хотите, чтобы я стала вашей женой?

При этих словах мистер Фогг в свою очередь встал с места. Какой-то непривычный свет блеснул в его глазах, губы его как будто слегка дрогнули. Миссис Ауда пристально смотрела на него. Искренность, прямота, твёрдость и нежность благородной женщины, которая решается на всё, чтобы спасти того, кому она всем обязана, сначала удивили, затем глубоко тронули его. На мгновение он закрыл глаза, словно избегая её взгляда и боясь, что он проникнет дальше, чем следует… Потом он вновь открыл их.

– Я люблю вас! – просто сказал он. – Клянусь вам всем святым на свете: я люблю вас и я весь ваш.

– Ах! – воскликнула миссис Ауда, прижимая руку к сердцу.

Мистер Фогг позвонил Паспарту. Тот тотчас явился. Филеас Фогг продолжал держать в своей руке руку миссис Ауды. Паспарту понял всё, и его широкое лицо засияло, как тропическое солнце в зените.

Мистер Фогг спросил его, не поздно ли ещё уведомить преподобного Сэмюэля Уильсона из прихода Мэри-ле-Бон.

Паспарту улыбнулся счастливой улыбкой.

– Никогда не поздно, – сказал он.

Было пять минут девятого.

– Значит, завтра, в понедельник! – прибавил Паспарту.

– Завтра в понедельник? – спросил мистер Фогг, глядя на молодую женщину.

– Завтра, в понедельник! – ответила миссис Ауда.

Паспарту выбежал из комнаты.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
в которой Филеас Фогг вновь становится ценностью на бирже

Теперь настало время сказать, какой переворот произошёл в общественном мнении Соединённого королевства, когда разнеслась весть об аресте настоящего вора, некоего Джемса Стрэнда, который был задержан в Эдинбурге 17 декабря.

За три дня до этого Филеас Фогг считался преступником, которого настойчиво преследует полиция, теперь же это был честнейший джентльмен, совершающий с математической точностью своё эксцентрическое путешествие вокруг света.

Какой шум и гам поднялся в газетах! Все пари, которые держались за или против мистера Фогга и были уже забыты, вновь воскресли, как по волшебству. Все прежние сделки снова стали действительными. Новые заключались с удвоенной энергией. Имя Филеаса Фогга опять стало котироваться на бирже.

Пять коллег нашего джентльмена по Реформ-клубу провели эти последние три дня в некотором беспокойстве. Этот Филеас Фогг, о котором они и думать позабыли, вновь появился на свет! Где он теперь?! 17 декабря – в день, когда был арестован Джемс Стрэнд, – минуло семьдесят шесть дней со времени отъезда Филеаса Фогга из Лондона, а от него не было никаких известий! Потерпел ли он неудачу? Отказался ли от борьбы, или всё ещё движется по избранному им маршруту? Появится ли он в субботу, 21 декабря, ровно в восемь часов сорок пять минут вечера, как воплощение точности, на пороге салона Реформ-клуба?

Невозможно описать то волнение, в котором находилось эти три дня английское общество. В Америку, в Азию полетели депеши с запросами о Филеасе Фогге! Утром и вечером ходили смотреть дом на Сэвиль-роу… Ничего. Сама полиция не знала, что случилось с сыщиком Фиксом, который так неудачно бросился по ложному следу. Всё это не мешало людям вновь заключать всё более и более крупные пари, спорить на всё более крупные суммы. Филеас Фогг, как скаковая лошадь, делал последний поворот. Против него ставили уже не по сто, а по двадцати, по десяти, по пяти против одного, а старый паралитик лорд Олбермейль держал за него пари на равных условиях.

Итак, в субботу вечером на Пэл-Мэл и на прилегающих улицах толпилось много народу. Целая толпа маклеров всё время стояла около здания Реформ-клуба. Движение было затруднено. Всюду спорили, кричали, объявляли курс «Филеаса Фогга», точно так же как объявляют курс английских ценностей на бирже. Полисмены с трудом сдерживали толпу, и, по мере того как обусловленный час возвращения Филеаса Фогга приближался, общее волнение принимало необычайные размеры.

В этот вечер все пятеро партнёров нашего джентльмена собрались задолго до девяти часов вечера в большом салоне Реформ-клуба. Оба банкира – Джон Сэлливан и Сэмюэль Фаллентин, инженер Эндрю Стюарт, Готье Ральф, один из администраторов Английского банка, и пивовар Томас Флэнаган – все ждали с явным беспокойством.

В то мгновение, когда стенные часы показывали двадцать пять минут девятого, Эндрю Стюарт поднялся и сказал:

– Господа, через двадцать минут истечёт срок, назначенный нами и мистером Фоггом.

– В котором часу пришёл последний поезд из Ливерпуля? – спросил Томас Флэнаган.

– В семь часов двадцать три минуты, – отвечал Готье Ральф, – а следующий приходит только в десять минут первого ночи.

– Итак, господа, – продолжал Эндрю Стюарт, – если бы Филеас Фогг приехал этим поездом, то он был бы уже здесь. Мы можем считать пари выигранным.

– Подождём. Не будем судить раньше времени, – возразил Сэмюэль Фаллентин. – Вы ведь знаете, что наш коллега – исключительный оригинал. Его точность во всём общеизвестна. Он никогда не приходит ни слишком поздно, ни слишком рано, и я не удивлюсь, если он появится здесь в последнюю минуту.

– А я, – заметил как всегда нервный Эндрю Стюарт, – даже если увижу его, то не поверю.

– В самом деле, – сказал Томас Флэнаган, – проект Филеаса Фогга был безрассудным. Какова бы ни была его точность, он всё же не мог избежать неминуемых в таком длинном путешествии задержек, а задержка лишь на два или на три дня должна была окончательно погубить всё дело.

– Заметьте, кстати, что мы не имели никаких известий от мистера Фогга, – добавил Джон Сэлливан, – а между тем во многих пунктах его маршрута имеется телеграф.

– Он проиграл, господа, – воскликнул Эндрю Стюарт, – он сто раз проиграл! Вы знаете, между прочим, что «Китай» – единственный пакетбот, на который он мог сесть в Нью-Йорке, чтобы попасть вовремя в Ливерпуль, – прибыл вчера. Вот список его пассажиров, помещённый в «Шиппинг-газет»; имени Филеаса Фогга там нет. При самых благоприятных условиях наш коллега находится теперь всего лишь в Америке! Я, полагаю, что он опоздает по крайней мере на двадцать дней против назначенного срока. И пять тысяч фунтов старого лорда Олбермейля пойдут прахом.

– Это очевидно, – согласился Готье Ральф, – завтра нам останется лишь предъявить братьям Бэринг чек мистера Фогга.

В это мгновение стенные часы в салоне показывали восемь часов сорок минут.

– Ещё пять минут, – сказал Эндрю Стюарт.

Пять членов Реформ-клуба переглянулись. По всей вероятности, сердца их забились быстрее, ибо даже для хороших игроков ставка была весьма крупной! Но они не хотели выказывать своего волнения и по предложению Сэмюэля Фаллентина уселись за карточный стол.

– Я не отдал бы своей доли пари даже в том случае, если бы за четыре тысячи фунтов мне предложили три тысячи девятьсот девяносто девять, – заметил, садясь, Эндрю Стюарт.

Стрелка часов показывала восемь часов сорок две минуты.

Игроки взяли карты, но каждое мгновение их взгляд устремлялся на часы. Можно смело утверждать, что, как ни велика была их уверенность в выигрыше, никогда минуты не тянулись для них так долго!…

– Восемь часов сорок три минуты, – сказал Томас Флэнаган, снимая колоду, предложенную ему Готье Ральфом.

Наступило минутное молчание. В обширном салоне было тихо, но с улицы доносился гул толпы, из которого иногда выделялись резкие выкрики. Маятник стенных часов отбивал секунды с математической точностью. Каждый игрок мог сосчитать его удары, отчётливо раздававшиеся в ушах.

– Восемь часов сорок четыре минуты! – сказал Джон Сэлливан голосом, в котором слышалось невольное волнение.

Ещё одна минута – и пари будет выиграно. Эндрю Стюарт и его партнёры больше не играли. Они бросили карты на стол! Они считали секунды.

На сороковой секунде – ничего! На пятидесятой – всё ещё ничего!

На пятьдесят пятой секунде с улицы донёсся шум, походивший на раскаты грома, послышались аплодисменты, крики «ура» и даже проклятия, – всё это слилось в общий несмолкаемый гул.

Игроки поднялись со своих мест.

На пятьдесят седьмой секунде дверь салона отворилась, и маятник часов не успел ещё качнуться в шестидесятый раз, как на пороге показался Филеас Фогг в сопровождении обезумевшей толпы, которая насильно ворвалась за ним в клуб.

– Вот и я, господа, – произнёс он спокойным голосом.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
в которой доказывается, что, совершив кругосветное путешествие, Филеас Фогг не выиграл ничего, кроме счастья

Да! Это был Филеас Фогг собственной персоной.

Читатель помнит, что в восемь часов пять минут вечера, приблизительно через сутки после прибытия наших путешественников в Лондон, Паспарту было поручено его господином уведомить преподобного Сэмюэля Уильсона о некоем браке, который должен был совершиться на следующий день.

Паспарту с восторгом отправился выполнять это поручение. Он быстро зашагал к дому преподобного Сэмюэля Уильсона, но не застал его. Разумеется, Паспарту остался подождать его и прождал добрых минут двадцать.

Словом, в восемь часов тридцать пять минут он вышел из дома преподобного отца. Но в каком виде! Растрёпанный, без шляпы, он бежал, бежал так, как ещё ни один человек не бежал по улице: он мчался по тротуару, словно смерч, опрокидывая по пути прохожих.

Через три минуты он был уже дома на Сэвиль-роу и, задыхаясь, ворвался в комнату мистера Фогга.

Он не мог вымолвить ни слова.

– Что случилось? – спросил мистер Фогг.

– Сударь… – пробормотал Паспарту, – брак… невозможен…

– Невозможен?

– Да… завтра невозможен.

– Почему?

– Потому что завтра… воскресенье.

– Понедельник, – возразил мистер Фогг.

– Нет… сегодня… суббота…

– Суббота? Быть не может!

– Да, да, да! – закричал Паспарту. – Вы ошиблись на день! Мы приехали на двадцать четыре часа раньше… Но теперь остаётся только десять минут!…

Паспарту схватил своего господина за воротник и с силой потащил за собой.

Не успев ничего сообразить, Филеас Фогг, увлекаемый своим слугою, очутился на улице, вскочил в кэб, обещал сто фунтов кучеру и, раздавив по дороге двух собак и зацепив пять карет, прибыл в Реформ-клуб.

Стенные часы показывали восемь часов сорок пять минут, когда он появился в большом салоне…

Филеас Фогг совершил путешествие вокруг света в восемьдесят дней!

Филеас Фогг выиграл пари в двадцать тысяч фунтов стерлингов!…

Но как же столь точный, столь аккуратный человек мог ошибиться на целые сутки? Как он мог думать, что прибыл в Лондон в субботу, 21 декабря, когда на самом деле он приехал в пятницу, 20 декабря, – всего лишь через семьдесят девять дней после своего отъезда?

Вот причина этой ошибки. Она очень проста.

Филеас Фогг, сам того не подозревая, выиграл целые сутки по сравнению со своими записями, ибо, совершая своё путешествие вокруг света, он двигался на восток, и, напротив, он потерял бы целые сутки, если бы двигался в противоположном направлении, то есть на запад .

Действительно, продвигаясь на восток, Филеас Фогг шёл навстречу солнцу, и, следовательно, дни для него столько раз уменьшались на четыре минуты, сколько градусов он проезжал в этом направлении. Так как окружность земного шара делится на триста шестьдесят градусов, то эти триста шестьдесят градусов, умноженные на четыре минуты, дают ровно двадцать четыре часа, то есть сутки, которые и выиграл Филеас Фогг. Иначе говоря, в то время как Филеас Фогг, двигаясь на восток, видел _восемьдесят раз_ прохождение солнца через меридиан, его коллеги, оставшиеся в Лондоне, видели только _семьдесят девять_ таких прохождений. Вот почему именно в этот день – в субботу, а не в воскресенье, как полагал Филеас Фогг, – они ожидали его в салоне Реформ-клуба.

Если бы знаменитые часы Паспарту, которые неизменно показывали лондонское время, помимо часов и минут, показывали бы ещё и дни, то они отметили бы это обстоятельство.

Итак, Филеас Фогг выиграл двадцать тысяч фунтов стерлингов. Однако, так как он издержал в пути около девятнадцати тысяч, то денежный результат пари был незначителен. Но, как уже было сказано, наш чудак не искал денег, он принял условия этого пари, как принимают условия состязания. Он даже разделил оставшуюся тысячу фунтов между честным Паспарту и злосчастным Фиксом, на которого не был способен сердиться. Однако из денег, предназначенных Паспарту, он всё же порядка ради удержал стоимость газа, горевшего по вине француза тысячу девятьсот двадцать часов.

В тот же вечер мистер Фогг, как всегда, спокойный и бесстрастный, обратился к миссис Ауде:

– Вы по-прежнему согласны на наш брак, сударыня?

– Мистер Фогг, – отвечала миссис Ауда, – мне кажется, это я должна задать вам такой вопрос. Вы были разорены, теперь вы вновь богаты…

– Простите, сударыня, это состояние принадлежит вам. Если бы вам не пришла мысль об этом браке, мой слуга не пошёл бы к преподобному Сэмюэлю Уильсону, я не был бы предупреждён о своей ошибке и…

– Дорогой мистер Фогг… – сказала молодая женщина.

– Дорогая Ауда… – ответил Филеас Фогг.

Само собой разумеется, что свадьба состоялась сорок восемь часов спустя. Паспарту, гордый, разодетый и сияющий, был свидетелем со стороны невесты. Разве, спасши её, он не заслужил этим подобной чести?

На другой день, на рассвете, Паспарту громко постучал в дверь своего господина.

Дверь отворилась, и бесстрастный джентльмен появился на пороге.

– Что случилось, Паспарту? – спросил он.

– Что случилось? Сударь, я только сейчас сообразил…

– Что именно?

– Что мы могли бы совершить путешествие вокруг света всего лишь за семьдесят восемь дней.

– Несомненно, – ответил мистер Фогг, – не проезжая через Индию. Но если бы я не попал в Индию, я не спас бы миссис Ауду, она не стала бы моей женой и…

И мистер Фогг преспокойно закрыл дверь.

Итак, Филеас Фогг выиграл пари. Он в восемьдесят дней объехал вокруг света! Он использовал для этого все средства передвижения: пакетботы, железные дороги, коляски, яхты, торговые суда, сани и даже слона. Эксцентричный джентльмен выказал во время этого путешествия изумительную точность и хладнокровие. Ну, а дальше? Что он выиграл в результате своей поездки? Что привёз он с собой?

Ничего, скажут некоторые? Да, ничего, если не считать очаровательной жены, которая – как это ни покажется невероятным – сделала его самым счастливым человеком в мире!

А разве для одного этого не стоит объехать вокруг света?

Примечания

1. от франц. – passe partouf, буквально – проходящий всюду; здесь – пролаза, ловкий человек
2. первоначальное название Австралии
3. правительственное здание (англ.)
4. тотчас же, на месте (лат.)