Уличный певец. Эрнест Сетон-Томпсон

Оглавление
  1. I
  2. II
  3. III
  4. IV
  5. V
  6. VI

Randy, a Street Troubadour

I

Какая оживленная маленькая толпа! Сколько волненья и трескотни!

Несколько воробьев, порхающих с места на место и прыгающих друг около друга посреди водосточного желоба. В центре этой толпы, когда она немного рассеивается, можно видеть причину всей сумятицы: маленькую воробьиху, отчаянно, с негодованием защищающуюся от своих назойливых поклонников. Воробьи, по-видимому, ухаживают за ней, но их манеры так грубы, что с первого взгляда это ухаживание можно принять за расправу. Они треплют и щиплют ее самым жестоким образом, не причиняя ей, впрочем, как можно заметить, никакого серьезного вреда. А у нее самой одно только желание: избавиться от своих мучителей. Она бы убила их всех без всякого сожаления, если б только могла.

Совершенно ясно, что, как бы они ни ухаживали, она ни к кому из них не чувствует симпатии. И вот, постаравшись убедить их в этом, насколько возможно, при помощи своего клюва, она пользуется легкой заминкой среди соперников и улетает на ближайшую водосточную трубу. При этом на одном из ее крыльев становятся видны белые перышки, отличающие ее от других и делающие ее особенно привлекательной.

II

Воробей-самец, гордый своим черным галстуком и белым воротничком, был очень занят. Он усердно работал над достройкой птичьего домика, поставленного детьми в саду. Он был во многих отношениях выдающейся птицей. Строительными материалами служили ему веточки и прутики, которые нужно было приносить с ближайших площадей, а по утрам он приостанавливал работу всего лишь на одну минуту, чтобы спеть песенку, громкую и чувствительную, не хуже любой канарейки.

Совсем не в обычае у воробьев строить себе гнездо в одиночестве. Но мы недаром назвали этого воробья выдающейся птицей. После недели работы он, видимо, окончил постройку гнезда, так как птичий домик был уже наполнен до самой дверцы веточками, сорванными с городских деревьев. У него теперь оставалось больше свободного времени для музыкальных упражнений, и все чаще и чаще, на удивление всем, раздавалась его песенка, совсем не похожая на воробьиное чириканье. И наш воробей вошел бы, может, в историю как одна из необъяснимых загадок природы, если бы некий любитель птиц, парикмахер с Шестой аллеи, не рассказал нам о первых днях его жизни.

Этот человек, оказывается, положил воробьиное яйцо в ивовую корзинку, служившую гнездом для его канареек, и вылупившегося из этого яйца птенца воспитывали приемные родители. Пение было их специальностью. Птенец обладал крепким телосложением и отличными легкими. Канарейки воспитали его на славу. Из него вышел певец, восполнявший энергией недостаток природного таланта. Сильный, драчливый и не лишенный музыкальности, этот забияка стал в скором времени господином всей клетки. Он, не колеблясь, принуждал к молчанию канарейку, которую не мог превзойти в совершенстве мелодии, и после каждой из таких легких побед его песни бывали столь необычно хороши, что хозяин предоставил ему разделываться с канарейкой как угодно, для того чтобы иметь возможность позабавить своих гостей торжествующей победной песней Рэнди — так звали воробья.

Рэнди заставлял молчать всякую канарейку, с которой его сажали в одну клетку. А сидя в отдельной клетке, он ни от чего не приходил в такую ярость, как от близости какого-нибудь певца-соперника, которого он не мог заставить молчать. В таких случаях он совершенно забывал свою музыку и начинал злобно чирикать по-воробьиному.

Со временем, когда у него появился черный нагрудник, Рэнди стал едва ли не главной достопримечательностью парикмахерской. Но вот однажды полка, на которой стояли клетки, рухнула, все клетки свалились на пол, и среди всеобщего разрушения многие из птиц очутились на свободе. Среди них был и Рэнди. Канарейки добровольно вернулись в свои клетки или позволили себя поймать, а Рэнди выпорхнул через окно, почирикал немного, вызывающе запел в ответ на свисток паровоза городской железной дороги и, не позволив себя поймать, приступил к исследованию окрестностей. Он не был рожден для того, чтобы жить пленником, и быстро освоился со своим новым положением свободной птицы. Через неделю он был уже так же дик, как любой представитель его рода, и превратился в маленького уличного буяна, подобно другим воробьям, вечно дерущимся между собой на улице. Он раздавал им удар за ударом. Иногда он поражал слушателей неожиданной музыкальной гаммой, которую заимствовал от канареек, но пел с истинно воробьиным задором.

III

Таков был Рэнди, тот самый воробей, который избрал птичий домик для своего гнезда. Теперь ясно, почему он собирал столько веток. Единственное гнездо, которое он видел в жизни, было плетеной корзиночкой. Поэтому свое собственное гнездо он строил из прутиков.

Через несколько дней Рэнди появился с подругой. Я мог бы забыть сцену в водосточном желобе, если бы не узнал теперь в подруге Рэнди маленькой Бидди, той самой белокрылой дамы, которая была причиной потасовки.

Рэнди ей, видимо, нравился, но она еще продолжала пыжиться и клевать его, как только он приближался. А он все расхаживал вокруг нее с опущенными крыльями и хвостом, щебеча что-то, как делал бы всякий другой воробей-самец на его месте, и останавливаясь лишь для того, чтобы запеть.

Наконец ему удалось преодолеть ее сопротивление, быть может, именно благодаря своему удивительному музыкальному таланту, и он уже провожал ее к своему гнезду, летя впереди и показывая дорогу. Она последовала за ним в гнездо, но тотчас выскочила обратно, а Рэнди за нею, чирикающий и умоляющий. Он долго что-то щебетал, прежде чем ему удалось убедить ее вернуться, но она снова выскочила, на этот раз явно рассерженная. Опять он старался ее убедить, и наконец она вошла внутрь домика, но опять выскочила, неся в своем клюве веточку, уронила ее и улетела прочь. Вышел наружу и Рэнди. Он уже больше не гордился своим домом. Это был большой удар для него. С минуту он безутешно посидел на пороге, щебеча нечто такое, что должно было означать: «О вернись, вернись!», но его невеста не возвращалась. Потом он опять прыгнул внутрь. Послышалось легкое царапанье, он выскочил с большой веточкой в клюве и швырнул ее из дверей на землю. Он вернулся за другой, которую также отправил вслед за первой, и так далее, пока не вытащил и не побросал на землю все веточки, которые раньше так заботливо и трудолюбиво собирал. Эта редкостная веточка с развилиной, которую стоило столько труда доставить с площади Союза, и эти два мягких прутика вроде тех, из которых было сделано гнездо его приемной матери, — все, все пускай пропадает!

Около часа он трудился над разрушением своей постройки, молчаливо и в одиночестве. Наконец работа была окончена, и внизу, на земле, лежала целая куча веток, точно маленький костер.

Рэнди свирепо посмотрел на результаты уничтожения своего недельного труда, оглянулся на пустой домик, издал короткое грубоватое чириканье — вероятно, какое-нибудь бранное слово на воробьином языке — и улетел прочь.

На следующий день он вновь появился в сопровождении беглянки, кружась около нее и возбужденно чирикая. Он снова подвел ее к своему домику. Бидди прыгнула внутрь, потом выскочила и посмотрела сверху на кучу веток, лежащую на земле. Затем снова вошла и появилась опять на пороге с крошечной веточкой, видимо, забытой Рэнди, бросила ее и с удовольствием следила, как она падала вниз, на кучу. После долгой беготни внутрь домика и обратно оба улетели вместе и вскоре вернулись: Бидди — с пучком сена в клюве, а Рэнди — с соломинкой. Все это было внесено внутрь домика и, вероятно, прилажено на место по всем правилам строительного искусства. Потом они опять отправились за сеном, после чего Бидди осталась в домике устраиваться, пока Рэнди приносил сено, пучок за пучком, и только изредка, когда он слишком медлил, она сама отправлялась за ношей.

Наконец-то мне представился удобный случай испытать их вкусы. Я разложил на балконе, вблизи от птичьего домика, тридцать коротких тесемок и лент. Пятнадцать из них были самого обыкновенного вида лоскутки, восемь — из более роскошного материала и семь — из яркого шелка. Каждый светлый лоскуток чередовался с темным. Бидди первая заметила эту выставку. Она слетела вниз, осмотрела ее со всех сторон левым глазом, правым глазом, потом решила» что не стоит ничего трогать. Но тут подоспел Рэнди: ему, как бывшей комнатной птице, все это было знакомо. Он попрыгал в одну сторону, затем в другую, тронул один лоскуток, отскочил назад, снова приблизился, поклевал там и сям и наконец схватил свою добычу и улетел с нею. Затем опять прилетела Бидди, и на этот раз оба унесли по лоскутку. Предпочтение оказывалось только темным лоскуткам, но когда они кончились, Бидди подобрала несколько более светлых лент. А самые яркие так и остались нетронутыми.

Гнездо было уже наполовину готово, когда Рэнди еще раз сделал попытку принести прутик. Но через мгновение прутик был сброшен вниз, на кучу, а Бидди победоносно глядела ему вслед. Бедный Рэнди! Никакого снисхождения к его слабости. Все чудесные прутики были выброшены! У его матери было гнездо, сплетенное из прутиков, — великолепное гнездо! Однако он вынужден был покориться. Теперь в домике ничего не осталось, кроме соломинок и сена, — ни одной палочки, а только мягкие материалы. И он подчинился этому: свобода ежедневно давала ему уроки подчинения. Раньше он думал, что весь мир заключается в парикмахерской, а он, Рэнди, — самый важный из живущих в этом мире существ. Но теперь оба эти представления рушились. Бидди находила, что его воспитание имело весьма существенные пробелы в практическом отношении, и ей на каждом шагу приходилось заново его учить.

Когда гнездо было на две трети закончено, Бидди, затеи которой были поистине великолепны, стала откуда-то приносить большие мягкие перья. Но теперь Рэнди нашел, что это заходит слишком далеко и нужно поставить какой-нибудь предел.

Ему не понравилась постель из перьев, которых не было в его первой колыбели, и он занялся выбрасыванием неприятных ему постельных принадлежностей. Бидди подоспела как раз вовремя с новой ношей, чтобы увидеть принесенные еще раньше перья вылетающими из домика вниз, на кучу веток. Она бросилась за ними, схватила их еще в воздухе и вернулась навстречу своему господину, показавшемуся из дверей с новым пучком злополучных перьев. И так они остановились, смотря друг на друга и громко чирикая, оба с клювами, полными перьев, и с сердцами, полными взаимной обиды.

Сначала разыгралась бурная сцена, во время которой перья то вносили в домик, то выбрасывали прочь или они летели по саду, гонимые ветром. Потом наступило затишье, а на следующий день все перья были водворены обратно в гнездо. Каким образом они пришли к соглашению, навсегда останется тайной. Во всяком случае, большую часть работы выполнил сам Рэнди и не успокоился, пока ящик не был набит самыми большими и мягкими из перьев.

Супруги обыкновенно держались вместе, но как-то раз Бидди улетела и долго не возвращалась. Рэнди посмотрел вокруг, почирикал, взглянул вверх, потом вниз и увидел опять кучу прутиков, на собирание которых он столько затратил труда. Чудесные прутики, совсем как в той колыбельке, где он родился! Рэнди слетел вниз. Замечательная веточка с развилиной все еще лежала на месте, и соблазн был непреодолим. Рэнди схватил ее и поспешил с ней к гнезду, потом залез внутрь. С этой веточкой всегда было трудно обращаться, она зацеплялась развилиной за дверь. Но ему так часто приходилось последнее время протаскивать ее внутрь, что он уже знал, как лучше поступить. Провозившись с ней внутри с полминуты, он выпорхнул опять наружу, гордо посмотрел вокруг, почистил себе перья, встряхнулся, затем пропел свою канареечную песню несколько раз с начала до конца и с самым счастливым видом взял несколько новых нот.

Когда Бидди прилетела с перьями, он предусмотрительно помог водворить их на место. Гнездо было готово.

Двумя днями позже я поднялся к гнезду и нашел там яйцо. Воробьи видели, как я влезал, но не носились с криком над головой, как поступает большинство птиц, а, отлетев на почтительное расстояние, тревожно следили за мной из-за дымовой трубы.

На третий день внутри домика началось какое-то движение, послышалась сдержанная борьба, чириканье, и два-три раза птичий хвост показывался из дверей, как будто обладатель его пятился назад, таща что-то. Наконец обладатель хвоста вылез наружу настолько, что в нем уже можно было узнать Бидди. И снова ее втянули внутрь. Очевидно, происходила какая-то семейная ссора. Все это было совершенно необъяснимо, пока Бидди наконец не выбралась наружу и не вытащила любимую ветку Рэнди, которую она тотчас с презрением швырнула вниз. Она нашла ее в своей постели, куда он ее запрятал.

Вот из-за чего они ссорились! Но мне непонятно было, как она могла все-таки ее вытащить при его сопротивлении. Я подозреваю, что ему пришлось уступить, чтобы не нарушить семейный мир.

В пылу сражения вместе с веткой было нечаянно вытолкнуто и яйцо. Оно лежало теперь внизу — фарфоровые черепки на мокром желтом фоне. Воробьи, казалось, не были обеспокоены его участью. Выпав из гнезда, оно ушло из их мира.

IV

После этого наша парочка продолжала мирную жизнь в течение ряда дней. Одно яйцо за другим откладывалось в гнезде. Через неделю яиц уже было пять, и оба супруга, казалось, были вполне счастливы. Рэнди распевал на удивление всей округи, а Бидди приносила все больше и больше перьев, как бы приготовляясь к зимовке. Мне пришло в голову произвести маленький опыт. Улучив благоприятную минуту, поздно вечером, я положил мраморное яйцо в их роскошное гнездо. Что произошло вслед за тем, я не знаю.

На следующее утро я пошел погулять. Было воскресенье, и на улице стояла тишина, только кучка людей глазела на что-то у водосточного желоба. Подойдя ближе, я услышал чириканье и, заглянув в середину круга, увидел двух воробьев, сцепившихся в жестокой схватке, громко чирикавших и беспрестанно колотивших и клевавших друг друга. Некоторое время они кружились и дрались, не обращая никакого внимания на зрителей. Но когда они наконец приостановились, чтобы перевести дух, и в изнеможении присели на свои хвосты, я был совершенно поражен, узнав Бидди и Рэнди. После новой схватки они были спугнуты одним из зрителей, который, видимо, не одобрял ссоры в воскресный день. Тогда они взлетели на ближайшую крышу, чтобы продолжать драку без помехи. В тот же день я нашел на земле под гнездом не только мое мраморное яйцо, но и остатки пяти их собственных яиц, которые были выброшены заодно с ним. И я предполагаю, что все произошло именно из-за этого странного, твердого и круглого, яйца.

В этом птичьем домике, очевидно, не могло быть ни счастья, ни мира, поэтому они оставили его вместе со всем содержимым, в том числе и с перьями. Бидди, затеи которой отличались оригинальностью, выбрала на этот раз место для гнезда на колпаке фонаря посреди площади. Целую неделю они трудились и, несмотря на сильный ветер, закончили свою постройку. Трудно было представить себе, как птицы ухитрились спать ночью при таком ярком свете под самым их носом. Тем не менее Бидди казалась довольной, а Рэнди уже научился не высказывать своего мнения. Все было бы хорошо, если бы еще раньше, чем было снесено первое яйцо, фонарь не потух. Фонарщик, исправляя фонарь, безжалостно отправил всю постройку Бидди и Рэнди в мусорный ящик.

Жаворонок почувствовал бы в этом непоправимый удар, но энергии и самоуверенности воробья нет предела. Очевидно, гнездо было неудачным или, быть может, ошибка заключалась в выборе материалов. Во всяком случае, лучше устраиваться по-новому.

Похитив несколько соломинок из гнезда отлучившегося соседа, Бидди положила их на высокую ветку вяза в саду на площади, указав этим Рэнди новое место, избранное ею. И Рэнди, познав на опыте, что гораздо спокойнее подчиниться ее решениям, дважды пропел канареечную песню и стал копаться в мусорных кучах, выбирая строительный материал и с неохотой обходя какой-нибудь хорошенький прутик, попадавшийся ему на пути.

V

На другой стороне площади было гнездо, в котором жила пара воробьев с очень скверной репутацией. В особенности самец-воробей не пользовался любовью других. То был рослый и очень красивый воробей с огромным черным галстуком, отчаянный забияка. Этот воинственный воробей благодаря своей силе взял себе подругу по своему выбору и захватил лучшее место для гнезда, да вдобавок еще и все самые восхитительные материалы с площади. Мои воробьи отказались от роскошных лент, которые я им предлагал, но и у них, конечно, были свои художественные вкусы. Несколько перьев из крыльев гвинейской курочки, попавшие сюда случайно из зверинца, переходили путем воровства из гнезда в гнездо, пока наконец не остались в великолепном доме, которым Буян и его жена украсили одну из мраморных колонн нового банка.

Буян делал все что хотел в пределах парки и однажды, услышав песню Рэнди, налетел на него. Рэнди был страшилищем для канареек, но справиться с Буяном не мог. Он дрался на славу, но был побит и искал спасения в бегстве. На крыльях победы Буян полетел прямо к новому гнезду Рэнди и после пренебрежительного осмотра принялся вытаскивать прутики, которые могли ему пригодиться дома. Рэнди был здорово побит, но подобный грабеж снова возродил доблесть в нашем певце, и он теперь уже сам набросился на Буяна. В пылу схватки оба упали с веток на землю. Другие воробьи присоединились к драке, и — стыдно сказать! — они дрались на стороне рослого Буяна против того, кого считали чужаком.

Рэнди приходилось совсем плохо, и от него уже летели перья, как вдруг в самую середину круга сражавшихся шлепнулась маленькая воробьиха с белыми перышками на крыльях. «Чирик, чирик, бей, колоти!» — Бидди тут как тут. О, она хорошо за себя постояла! Воробьи, которые сначала присоединились к драке ради забавы, сразу удрали: тут уже было не до шутки, бой был самый настоящий, и картина резко изменилась. Буян быстро потерял весь свой задор и полетел обратно, в свою сторону, с Бидди, вцепившейся в его хвост подобно маленькому бульдогу. И так она продолжала висеть на нем, пока не вырвала одно перо, которое потом с торжеством использовала для своего гнезда вместе с похищенными материалами.

Через два дня после этого события перья гвинейской курочки, которые так долго были главной достопримечательностью гнезда Буяна, составляли уже часть обстановки нового жилища Бидди, и никто больше не решался оспаривать ее права.

Лето подходило к концу, перья стали редки, и Бидди не могла их найти для своей постели. Но она нашла нечто их заменяющее, чем лишний раз доказала свою любовь ко всему новому. На площади была стоянка экипажей. Вокруг лошадей на мостовой постоянно валялся конский волос, который мог служить хорошей подстилкой. Это была превосходная мысль, и наша неунывающая парочка с отменным усердием принялась за собирание конских волос, по два и по три сразу. Возможно, что гнездо другой породы воробьев в одном из парков внушило им эту мысль. Эта порода — Чиппи — всегда пользуется конским волосом для подстилки и устраивает внутри гнезда настоящий пружинный матрац из свернутых волос. Дело хорошее, но надо уметь за него взяться. Все было бы хорошо, если бы наши воробьи предварительно научились, как обращаться с волосом. Когда Чиппи собирает волосы, он никогда не берет больше одного сразу и при этом осторожно поднимает его за конец, зная, что волос, кажущийся таким безобидным, бывает и опасным. Наши воробьи привыкли иметь дело только с соломинками. Бидди схватывала волос у середины и, находя его слишком длинным, перебирала клювом на несколько дюймов дальше.

В большинстве случаев от этого получалась большая петля из волоса над ее головой или под клювом. Но это было очень удобно для нее при полете и первое время не приносило ей вреда, хотя любой Чиппи, наверно, содрогнулся бы при виде этой грозной петли.

Наступил последний день устройства их жилища. Бидди по-своему дала понять Рэнди, что больше ничего не нужно приносить. С оживлением и гордостью она заканчивала уборку и прилаживала на место последний волос, в то время как Рэнди распевал свои лучшие песенки, усевшись на голове одной из садовых статуй. Вдруг громкое, тревожное чириканье поразило его слух. Он посмотрел по направлению к дому и увидел, что Бидди барахтается в гнезде без всякой видимой причины и безуспешно старается вырваться из него наружу. Ее голова попала в одну из опасных волосяных петель, сделанных ею самой, петля затянулась, и она оказалась пойманной. Чем больше она барахталась, стараясь высвободиться, тем туже затягивалась петля.

Рэнди доказал теперь, как глубока была его привязанность к своенравной маленькой подруге. Он пришел в страшное волнение и с громким чириканьем полетел на помощь. Пытаясь ее освободить, он стал тянуть ее за лапку, но это только ухудшило дело. Все их усилия были напрасны и лишь прибавляли новые узлы и петли. Остальные волосы, лежавшие в гнезде, казалось, присоединились к заговору; они спутывались и переплетались, затягивая еще больше несчастную жертву. И вскоре дети, собравшиеся внизу, в парке, с удивлением разглядывали висевший наверху комочек перьев, растрепанный и неподвижный, — все, что осталось от шумливой, предприимчивой Бидди.

Бедный Рэнди был глубокого огорчен. Соседи-воробьи собрались на тревогу и присоединились к его крику, но тоже не могли помочь. Теперь они опять разлетелись по своим домам, а Рэнди продолжал прыгать вокруг или тихо сидеть на месте с опущенными крыльями. Долго еще он не мог примириться с мыслью, что его подруга мертва, и весь день старался чем-нибудь ее заинтересовать и вовлечь в их обычную жизнь. Ночь он провел в одиночестве на дереве, а чуть забрезжило утро, он уже опять носился, чирикая и распевая, вокруг гнезда, с края которого на злополучном конском волосе висела его Бидди, молчаливая и окоченевшая.

VI

Рэнди никогда не был так осторожен, как остальные воробьи. Воспитанный вместе с канарейками, он не был приучен к осторожности. Он не боялся ни детей, ни экипажей. Теперь это его свойство еще усилилось, потому что он был угнетен и опечален. В тот же самый день, разыскивая себе пищу, он не успел вовремя отскочить от посыльного-велосипедиста и попал хвостом под колесо велосипеда. При попытке вырваться хотя бы ценою потери хвоста его правое крыло очутилось под задним колесом. Посыльный промчался дальше, а Рэнди со сломанным крылом стал метаться и прыгать в сторону окаймляющих аллею деревьев. Тут его поймала маленькая девочка. Она взяла его домой, посадила в клетку и с самой неуместной, по мнению ее братьев, нежностью принялась за ним ухаживать. Выздоравливая, он в один прекрасный день привел всех в изумление своими канареечными трелями.

Об этом узнал один газетный репортер. В газете появилась о Рэнди заметка. Заметка эта попалась парикмахеру. Парикмахер явился с несколькими свидетелями, восстановил свои права на диковинную птицу и получил Рэнди обратно.

Итак, Рэнди снова в клетке, его тщательно берегут и откармливают, он снова — первое лицо в этом маленьком мире. Он вовсе не чувствует себя несчастным. Он все-таки никогда не был настоящей дикой птицей. На свободе он очутился совершенно случайно. Случай его свел с Бидди. Их короткая совместная жизнь была полна тревог и случайностей. Случайность погубила ее, и другая случайность вернула его в клетку. Жизнь в клетке, спокойная и бедная событиями, дала ему теперь возможность развивать свои музыкальные способности. Здесь, бок о бок со своими старыми учителями и воспитателями, он живет, словно в консерватории.

Иногда, предоставленный самому себе, он начинает развлекаться постройкой гнезда из прутиков, но с виноватым видом оставляет этот угол клетки, когда видит, что кто-нибудь подходит к ней. Если ему подбросить несколько перьев, он сначала прилаживает их к гнезду, но на следующее утро они неизменно оказываются выброшенными на пол.

Эти упорные попытки строить гнездо возбудили догадку, что он нуждается в подруге, и на выбор ему подсаживали в клетку разных птиц, но результат получался неблагоприятный. Всякий раз требовалось быстрое вмешательство, чтобы предотвратить кровопролитие и спасти птицу, предназначенную ему в невесты.

Наконец эти опыты прекратились, так как было очевидно, что певец предпочитает оставаться холостяком. В его песнях звучал скорее воинственный, чем любовный, пыл, и вскоре парикмахер сделал открытие, что Рэнди поет особенно звонко после победы не над канарейками, а над чучелом самца-воробья. Колотя чучело, Рэнди поет вдохновенно и громко, в особенности, если немой противник имеет памятный ему большой черный галстук на шее.