Тайна пирамид — Владислав Крапивин

Неудачный опыт

Дверь приоткрылась, в канцелярию просунулась кудлатая светло-желтая голова.

– Здрасте, Евдокия Герасимовна. Борис Иванович у себя?

– Директор занят, – без малейшей ласковости сообщила секретарша.

Голова вздохнула:

– Что же мне делать…

– Закрыть дверь, Воробьев, вот что. Слишком часто ты захаживаешь к директору без всякого дела. Нашел себе приятеля.

Евдокия Герасимовна работала в школе тридцать лет и была старше Бориса Ивановича вдвое. Она твердо знала, что ученики не должны приходить к директору. Их должны к нему приводить. Пятикласснику Джонни Воробьеву эта точка зрения была известна. Он не стал с ней спорить и разъяснил:

– Я не сам. Анна Викторовна велела.

Евдокия Герасимовна проявила некоторый интерес:

– Вот как? Она удалила тебя с занятий?

Джонни не успел ответить. Из-за приоткрытой кожаной двери кабинета донеслось:

– Евдокия Герасимовна, там кто-то пришел?

– Воробьев из пятого «А», – последовал сухой ответ.

– Пусть… – сумрачно сказал директор. И пятиклассник Воробьев мимо поджавшей губы секретарши ступил в кабинет.

Там он еще раз сказал «здрасте» и еще раз вздохнул.

Борис Иванович меланхолично перебирал на столе ведомости и объяснительные записки прогульщиков. Буркнул:

– Садись, не торчи.

Джонни сдержанно вздохнул третий раз и опустился на краешек стула у двери.

– Ну? – спросил Борис Иванович. – Опять?

– Анна Викторовна. Из-за пирамид…

Борис Иванович поднял от бумаг лицо.

– Каких пирамид? Вы что, в пятом классе за геометрию взялись?

– Это не геометрия… Из-за египетских.

– Еще не легче… Насколько я знаю, Анна Викторовна ведет математику, а не историю.

– Математику, – подтвердил Джонни, разглядывая портрет симпатичного педагога в очках по фамилии Ушинский.

– Изложи суть события, – сказал директор.

– Подробно? – оживился Джонни.

– Кратко.

– Ладно. Пирамиды – это шляпы. Из картона. Ученые считают, что под такими шляпами мозги работают активнее. Мы эти шляпы специально сделали, потому что по математике сегодня самостоятельная работа. Сели, надели, а она… Анна Викторовна то есть… она в крик. Говорит, сорвали урок… Вот…

– Дальше.

– Я хотел объяснить. Она говорит: «Объяснять будешь директору. Иди и объясняй». Я пришел.

– Всё?

– Всё, – сказал Джонни. Педагог по фамилии Ушинский смотрел на него с сочувствием. Борис Иванович – без. Он знал, что Джонни Воробьев не нуждается в сочувствии, особенно если считает себя правым. Борис Иванович смотрел со смесью утомления и любопытства. Утомления было больше.

– Свихнусь я тут с вами, – сообщил он. – Только вторая четверть началась, а у меня уже давление, как у хронического гипертоника…. В отпуск бы. На песочек, на берег. И чтобы лето кругом…

– Ой, хорошо бы, – искренне согласился Джонни.

Директор дотянулся до этажерки с газетами и папками. Из-под папок вытащил шахматы (они сухо громыхнули в клетчатой коробке; директор быстро оглянулся на дверь).

– Давай? – сказал он Джонни. – Мне разрядка нужна…

– Давайте…

Доску положили на объяснительные записки. Джонни перебрался на подлокотник могучего кресла у стола и начал расставлять фигуры.

– В той четверти счет у нас был два-два, – напомнил Борис Иванович.

Джонни кивнул.

– А все-таки что это за идея с пирамидами? – спросил Борис Иванович. – И чья? Твоя?

– Не моя, а француза Антуана Бови. Он египетские пирамиды изучал и один раз задумался: почему в них мумии так хорошо сохраняются? А потом еще увидел, что если какой-нибудь зверь забредет в пирамиду и там помрет, он тоже не портится… И тогда этот Бови стал делать опыты: накроет картонной пирамидой котлету, и она остается свежей несколько месяцев… Эта самая котлета… А где еще белая пешка? Ой, вот она… И другие ученые тоже опыты делали. Например, тупая бритва под пластмассовой пирамидой за несколько часов делается опять острая. В Чехословакии даже специально такие пирамидки продаются для бритв… И растения под пирамидой лучше растут…

– И мозги лучше варят. Да? – подал голос Борис Иванович. В голосе его было все, кроме доверия. Но Джонни подровнял ряд черных фигур и ответил спокойно:

– Мы не успели коллективно проверить. Но так говорят… То есть пишут.

– Где пишут?

Джонни сходил к оставленному у двери портфелю. Принес потрепанный журнал. Это был мартовский номер «Юного следопыта» за восемьдесят первый год (судя по всему, добытый из макулатуры).

– Вот тут заметка. «Магическая сила пирамид».

– Дай-ка эту «Магическую силу»… И ходи. Твои – белые, прошлый раз ты черными играл.

Джонни двинул пешку. Борис Иванович тоже. Джонни еще. Борис Иванович, поглядывая то на доску, то в журнал, сходил опять. Джонни задумался.

Борис Иванович бормотал:

– «… Если верить исследователям, процесс мышления облегчается и становится более интенсивным внутри пирамиды и в пирамидальной шляпе… Фактически перечень экспериментов бесконечен… Научного объяснения свойства пирамид пока не получили… «

– Я сходил, – напомнил Джонни.

– Сейчас… Ерунду какую-то напечатали, а вы верите… Тут и рубрика-то несерьезная: «Загадки, гипотезы, курьезы»…

– А почему тогда бритвы затачиваются?

– Ты это сам видел?

– А что, разве журнал может врать?

– Н-ну… Все равно чушь какая-то.

– Ну, пускай чушь, – покладисто сказал Джонни и вывел коня за линию пешек. – Все равно вреда от этого никакого нету. Чего было скандал устраивать?

– И большой был скандал? – нехотя спросил директор.

– Изложить в подробностях?

– М-м… нет. Анна Викторовна сама изложит на перемене.

– Со своих позиций, – сумрачно сказал Джонни и вывел на большую диагональ слона.

– Естественно, – заметил Борис Иванович. – Каждый заботится о своих позициях… Впрочем, ты не заботишься: смотри, сейчас тебе будет классическая вилка.

– Не будет, я вот сюда…

– А я так!

– Ах ты… – шепотом сказал Джонни и запустил пятерню в кудлатый затылок. С полминуты он сидел на подлокотнике в позе озадаченного павиана. Потом метнулся к портфелю и выхватил из него что-то плоское и картонное. Это «что-то» щелкнуло и развернулось. Джонни накрыл желтые космы картонной шляпой-пирамидой. Деловито вернулся к столу.

– Ну-ну, – сказал Борис Иванович. – Давай-давай…

Джонни «дал». Вывел ферзя из-под удара, спокойно посмотрел, как директор забирает белую ладью, и сказал:

– Шах.

– Подумаешь…

– Еще шах.

– Ну и…

– Ну и тогда ваш ферзь полетит.

– Ч-черт, – непедагогично высказался директор.

Ферзя он спас, но потерял коня и слона. И задумался. Надолго.

Наконец Джонни деликатно покашлял.

– Подожди, – поморщился Борис Иванович. – Дай-ка… – Неожиданно он снял с Джонни пирамиду и накрыл ею свою волнистую русую шевелюру. – Ага… Хитрый трюк с пешкой у вас, товарищ Воробьев, не выйдет…

– Как сказать, – отозвался Джонни.

– Вот так и ска…

Ласково закурлыкал телефон. Борис Иванович посмотрел на него, как на отпетого нарушителя дисциплины. Трубку не взял. Приоткрылась дверь. Директор судорожно снял шляпу и положил перед собой. Джонни оглянулся. Он успел заметить, что у возникшей на пороге Евдокии Герасимовны от изумления сами собой воздвиглись на лоб очки. Джонни съехал с подлокотника и укрылся за высокой спинкой. Евдокия Герасимовна с придыханием сказала:

– Борис Иванович, вам звонят.

– Меня нет, – страдальчески произнес директор.

– Но… это заведующий гороно.

– Я на показательном уроке.

Джонни сквозь спинку кресла ощутил взгляд секретарши. И отчетливо понял, что ему, Джонни, здесь не место. Ученики не должны знать, что директор умеет говорить неправду.

– Я надеюсь, вы пошутили, – деревянным голосом проговорила Евдокия Герасимовна. – Я уже сказала Игорю Степановичу, что вы сейчас возьмете трубку.

На худом лице Бориса Ивановича отчетливо нарисовалась зубная боль.

– Да… – обреченно сказал он в трубку. – Да… Привет и тебе, дорогой Игорь Степанович… Ну, не хочу я об этом сейчас, не время. Так не хочу, что даже просил соврать уважаемую Евдокию Герасимовну, что меня нет. Но она неколебима в своих убеждениях… Да, писал, сам знаешь, раз говоришь. Нет, не так. Пока только просил узнать, есть ли возможность… Не надо, Игорь Степаныч, мы оба знаем, что ты будешь рад… Зато спокойнее… Ну хорошо, хорошо. Потом… До вечера.

Он с облегчением плюхнул трубку на аппарат. Помолчал. Опять нахлобучил пирамиду, словно хотел ею защититься от всех неприятностей. Но тут же спохватился и надел ее на Джонни. И усмехнулся:

– Бедная Анна Викторовна… Представляю, что она испытала, когда увидела вместо ваших нечесаных макушек такие вот… четырехскатные крыши.

– Не знаю, что испытала, – насупился Джонни. – Но крик был большой… Она почему-то думает, что мы все ей назло делаем. А мы наоборот. Хотели процент успеваемости повысить.

– Не жалуйся, – сказал директор. – Она совсем не плохой человек.

Джонни защитил пешкой короля и пожал плечами:

– Никто не говорит, что плохой. Только неопытный… Мы на нее и не злимся. Если первый год человек с пятиклассниками работает, чего с него спрашивать… Может, еще воспитается.

– Будем надеяться, – сказал директор.

– А вы надеетесь? – осторожно спросил Джонни.

– Надеюсь… Я с Анной Викторовной как-то разговаривал про ее дела… и вообще про жизнь. Она говорит, что с детства мечтала учительницей стать. А раз человек мечтает… А то ведь есть такие, что идут в пединститут просто так, потому что больше некуда податься. А зачем соваться в педагоги, если сроду этого не хотели?

– А вы?.. – спросил Джонни и слегка испугался своей дерзости.

– Что?

– Ну, вы… хотели?

– Я хотел, – сказал Борис Иванович. – Я с восьмого класса с маленькими возился… А ты, кажется, с первого, да?

– При чем тут я? – подозрительно спросил Джонни.

– Это я так… Ах ты, как же я пешку-то прошляпил…

– Может, потом доиграем? – деликатно предложил Джонни. – А то вы сегодня какой-то… грустный.

– Думаешь, завтра буду веселее?

– Неприятности, наверно? Из-за нас, да? – посочувствовал Джонни.

– Не только из-за вас… Все одно к одному. Письмо вот пришло, что Ленка заболела. Дочка.

Джонни вскинул ресницы. Про дочку он слышал впервые. Директор жил один в комнате при школе.

– Она с матерью в Краснодаре, – объяснил Борис Иванович.

– А! Потому что здесь квартиру не дают, – догадался Джонни.

– Потому что… директор школы, а не доктор наук, – слишком ровным голосом сказал Борис Иванович. И вдруг смешал на доске фигуры. – Все, Джонни. Сдаюсь.

– Ну, зачем вы так? – смутился Джонни. – Могла быть ничья…

– Не люблю ничьих. Лучше давай еще раз. До звонка двадцать минут.

– Только вы возьмите сейчас мою шляпу. Чтобы равные шансы были, а то нечестно.

– Возьму…

«В этом что-то есть…»

Во второй партии Борису Ивановичу везло больше. Но он оставался невеселым. Неловко глянул на Джонни и сказал:

– Я тут слегка разболтался о семейных делах. Это между нами, ладно?

– Вы же меня знаете, – успокоил Джонни.

Борис Иванович наконец улыбнулся.

– Знаю… С самого начала. Мы ведь в один год с тобой в школу пришли. Ты в первый класс, я в директоры… А познакомились четвертого сентября, после шумной истории с водопроводом. Я тебя сушил в этом кабинете…

– Я помню, – поспешно сказал Джонни. – Вам шах, Борис Иванович. – Ему не хотелось касаться подробностей.

Борис Иванович поправил шляпу-пирамиду и продолжал вспоминать:

– А потом операция «Зеленый слон». Это уже в третьем классе…

Джонни заулыбался. Операция была героическая, стыдиться нечего.

– В общем, знаем мы друг друга пятый год, – подвел итог директор и задумчиво глянул из-под шляпы. – Поэтому ответь мне, Евгений Валерьевич, на один вопрос. Только честно.

– Если получится, – осторожно сказал Джонни.

– Получится. Скажи: какой я директор?

– Как это «какой»? – растерялся Джонни.

– Ну, какой? Плохой, хороший? Средний?

Джонни не думал ни секунды. Он сказал то, что знал:

– Самый хороший в Советском Союзе.

– Я серьезно…

– И я серьезно. Это все знают. – Джонни был даже слегка раздосадован. Он не любил говорить общеизвестные вещи.

– Все знают, – усмехнулся Борис Иванович. – Кто может знать про весь Советский Союз?

– Ну… это я так сказал. Просто лучше, чем вы, директору быть ни к чему…

– Ты, наверно, меня не понял, – вздохнул Борис Иванович. – Дело не в том, что мы играем с тобой в шахматы и я иногда прощаю твои фокусы…

– Ох уж, вы прощаете… – сказал Джонни.

– Однако… Согласись, что отношусь с пониманием.

– С пониманием вы ко всем относитесь, – холодновато сказал Джонни. – Я про это и говорю.

– Ты, кажется, обиделся… Или тебе показалось, что я напрашиваюсь на комплименты?

– Мне другое показалось, – хмуро сказал Джонни. – Кто-то считает, что вы не такой уж хороший директор, да? – И он посмотрел на телефон.

Борис Иванович тоже посмотрел на телефон.

– Вы им не верьте, – сказал Джонни.

– А ты не хотел бы стать директором? – вдруг спросил Борис Иванович.

– Как это? – изумился Джонни.

– Ну, не обязательно директором, а вообще учителем. Когда вырастешь.

Джонни не любил делиться планами на будущее. Даже с самыми хорошими людьми. Но сейчас разговор шел такой, что приходилось быть откровенным.

– Я еще точно не знаю, – неуверенно проговорил Джонни. – Вообще-то мне больше хотелось путешественником… Как Тур Хейердал, например. Или археологом, всякие тайны раскапывать. В общем, открытия делать.

– Хорошее занятие, – согласился Борис Иванович. – Я об этом тоже мечтал. Но, понимаешь… Тех, кто станет делать открытия, кто-то должен сначала учить…

– Я понимаю…

– И еще вот какая штука… Конечно, открытия делаются в экспедициях. И в лабораториях, и в космосе. Но не только. Есть еще работа: помогать людям делать открытия каждый день.

– Это, значит, нам помогать, – с пониманием сказал Джонни.

– Конечно. А разве нет? Разве, когда человек узнает букву «А», это не открытие? Или когда впервые слышит, что Земля круглая. Или про атомы…

– Или про пирамиды, – улыбнулся Джонни.

– Или про пирамиды… Кстати, в них, кажется, в самом деле что-то есть…

– Да? А почему вы решили?

– Потому что тебе мат, – с удовольствием сказал Борис Иванович.

– Как это?

– А вот так. Куда ты пойдешь? Сюда? Все равно…

Джонни не огорчился.

– Ладно. Значит, три – три, – сказал он и встал. Хотелось потянуться, но при директоре, особенно при самом лучшем, потягиваться неудобно.

Опять закурлыкал телефон. За дверью послышался сдержанный голос Евдокии Герасимовны:

– Бориса Ивановича нет, он на открытом уроке.

Джонни деликатно прикусил улыбку. Директор досадливо посопел. Потом сказал:

– А перед Анной Викторовной ты сегодня же извинись.

– Ну вот… – расстроенно откликнулся Джонни.

– Не «ну вот», а извинись.

– Я, конечно, могу, – снисходительно сказал Джонни. – Только это непедагогично.

– Что-о?

– Она решит, что я и правда виноват, а это неправда. А обманом никого не воспитаешь.

– Но ты же в самом деле виноват!

– Я?

– А кто же! Ты – зачинщик. Эксперимент затеял, а посоветоваться с Анной Викторовной не додумался. Отсюда и скандал. Какое ты имел право ставить опыт на ее уроке без ее разрешения?

Джонни озадаченно взлохматил затылок.

– Да… Это я не сообразил… Я так и скажу: «Извините, что забыл посоветоваться».

– Вот-вот. Так и скажи.

– Так и скажу.

Пожалейте дракона!

После третьего урока Джонни повстречал на лестнице Инну Матвеевну. Она ужасно обрадовалась. Она сказала, что ищет его целый день.

– Женя, ты должен меня спасти!

– Ладно, – сказал Джонни.

Он, конечно, не знал, от чего надо спасать Инну Матвеевну, которая в давние времена учила его в младших классах. Но понимал, что это его долг. Кроме того, Инна Матвеевна была мамой Катьки Зарецкой. Если Джонни ее не спасет, Катька решит, что он поступил так назло. Ей, Катьке, назло. А это было бы мелочно и недостойно.

– Спасу, – пообещал Джонни. – Сегодня?

– Да! Мы с моими третьеклассниками придумали новогоднее представление. Такой спектакль. Одна знакомая, одноклассница моя бывшая, она в библиотеке работает, написала целую пьесу. Очень славная пьеса, как раз для ребят, но там участвует чудовище…

У Джонни от сдержанного интереса под желтыми космами зашевелились уши.

– Прекрасное страшное чудовище. Змей Горыныч с тремя головами. Но его надо сделать, а никто не знает как. Они все у меня в классе какие-то бестолковые, ни капельки инициативы. Только галдят. Не то что были вы… Помнишь, каких прекрасных огнедышащих чертей вы мастерили во втором классе?

Джонни помнил. Он внутренне усмехнулся. Но он был джентльмен и не стал напоминать, что три года назад огнедышащие бесы из пенопласта и лампочек не вызывали у Инны Матвеевны столь большого восторга. Тем более что второклассники развлекались ими отнюдь не на празднике…

– Значит, чудовище… – задумчиво сказал он.

– Да! Женя, я дам тебе сценарий, он коротенький, ты его быстро прочитай, а после четвертого урока приходи к нам на классный час. Хорошо?

Джонни солидно кивнул.

– А почему ты к нам домой не заходишь, Женя? Так давно уже не был…

Джонни мигнул. Он умел себя сдерживать, но сейчас у него чуть-чуть не вырвалось:

«Спросите у Катьки».

И тогда, наверно, произошел бы такой разговор:

«У Кати? Женя… Неужели вы поссорились? «

«Вот еще… «

«А что же случилось? «

«Просто… как ни придешь – ее или дома нет, или торчит там Алхимик».

» Кто? «

«Ну, этот… Вовка Шестопалов из Катькиной школы. Шестиклассник… «

«Ах, этот… Я поговорю с Катей. Он, кстати, не очень мне нравится. Какой-то хулиганистый на вид».

«Что вы, Инна Матвеевна! Он нормальный парень! Он, знаете… такой целеустремленный. И способный. Мы с ним друг друга понимаем».

«Тогда почему нельзя дружить втроем? «

«Я это Катьке тоже говорил… И Алхимик, по-моему, говорил… «

«А она что? «

«Она?.. Да ну ее, Инна Матвеевна. Давайте лучше про чудовище… «

К счастью, этот горький и недостойный Джонниного характера диалог лишь стремительно прокрутился у него в голове и оборвался, будто пленка в испорченном магнитофоне.

– Уроков задают выше головы, Инна Матвеевна. Не третий класс, – неохотно сказал Джонни. И стал заталкивать в портфель мятую тетрадку со сценарием праздника.

Сценарий Джонни прочитал на уроке истории. Несколько раз он морщился, будто разжевывал гнилую сливу.

Но на классном часе в третьем «Б», когда Инна Матвеевна рассадила и успокоила галдящих питомцев, Джонни сказал:

– Это хорошая пьеса. Ваша знакомая, Инна Матвеевна, просто настоящая писательница… Только у меня тут одно маленькое замечаньице. Можно?

Инна Матвеевна радостно закивала.

– Значит, тут что… Двоечник Федя попал в Тридевятое царство, и этот Змей Горыныч должен его сожрать. Если Федя не решит задачку и не ответит на вопросы… А помогать Феде все ребята в зале должны, да?

– Совершенно верно. Это такой спектакль-игра…

– Игра хорошая, – вздохнул Джонни. – Только, наверно, ваша знакомая в школе давно училась. Сейчас программы посложнее. А тут задачка такая… уж совсем простенькая. Тут и думать нечего, даже двоечнику…

– Это, Женя, мы поправим. Нам главное – как со змеем быть!

– Я тоже думаю, как быть, – озабоченно произнес Джонни и обвел глазами класс.

В классе было разнообразное настроение. Кто-то слушал, кто-то зевал, кто-то на задних нартах затевал нешумные потасовки. Кто-то вполголоса беседовал о своих делах. Инна Матвеевна несколько раз громко призывала к спокойствию и обещала «взять дневники».

Джонни подумал и прямо сказал:

– Инна Матвеевна, вы ведь еще не обедали…

– Н-нет… А что?

– Вы сходите в столовую, пока там народу немного. А мы тут все обсудим. – Джонни глянул на Инну Матвеевну ясно и ласково. Именно поэтому она заволновалась. Но что она могла сделать? Спорить с Воробьевым, когда он за что-то берется всерьез, бессмысленно.

– Но… здесь все будет спокойно?

Джонни снисходительно улыбнулся:

– Как в тихий час в санатории для глухонемых.

Он проводил бывшую любимую учительницу (и Катькину маму) до двери, дверь прикрыл, повернулся на каблуках и отчетливо сказал третьему «Б»:

– Встать!

В третьем «Б» сидел всякий народ. Но среди всякого народа было человек семь, которые знали Джонни с детского сада. Люди из славной Джонниной армии – той, что не раз прославила себя хитрыми операциями с красивыми названиями, а Крепостную улицу и ближние переулки потрясала громовыми схватками в войне за справедливость.

Боевая дисциплина у этих ветеранов была в крови. Они пружинисто рванулись из-за парт и вытянулись, преданно глядя на командира.

И весь класс поднялся за ними: кто-то по привычке, кто-то с испуга, кто-то решил, что идет завуч Василиса Рудольфовна.

– Смир-рно… – сказал Джонни.

Каблуки щелкнули, и надвинулась такая тишина, что стало слышно, как на четвертом этаже воспитательница с продленки жалобно требует вызвать чью-то маму. Это было неразумно: оттого и продленка на свете, что мамы на работе. Отметив про себя такую деталь, Джонни усмехнулся и заговорил:

– Вольно… Только без писка. Черт знает что! Вроде бы третий класс, а будто ясли на прогулке. Небось в пионеры скоро будете вступать, отряд появится. Ну и отряд будет! Стадо розовых мартышек!.. Димка, я тебе похихикаю… Слушайте все. Вопросы решаем коротко… Тебе что?

Белобрысая тощая девочка тянула руку. Она что-то пискнула – совсем неразборчиво от робости. Но чуткий Джонни уловил суть.

– В музыкальную школу? Пожалуйста. Музыка – вещь важная, без нее никуда. Кому еще в музыкальную? Тоже можешь идти. Кому во всякие бассейны и секции? Ух ты, сколько чемпионов! Ладно, топайте… А кто просто хочет гулять? В операции «Горыныч» будут участвовать только добровольцы, дело опасное… Ну, чего остановились? Кто пошел – гуляйте. А ты куда? Нет, вот ты, со звездой на рукаве! Ты командир звездочки? Командиры остаются на местах. Что значит «некогда»? Зачем тогда тебя выбирали? Инна Матвеевна назначила? Ну и… правильно назначила, если сами своими головами ничего не можете решить. А по закону командира должна выбирать звездочка. Ну-ка, эта звездочка, поднимите руки?.. Так. Предлагаю перевыборы. По-моему, самый хороший командир будет Мишка Панин… Кто там пищит «тройки»? Выбирают не за отметки, а за руководящий талант… Кто за? Кто против? Ясно, Мишка у нас скромный. Итак, Панин – командир. А ты, мальчик, теперь гуляй с чистой совестью… Кому попадет, мне? Тебе попадет? Ничего, скажешь: «Воробьев провел перевыборы»… Все, ближе к делу! Кто пошел – тот пошел, а добровольцы сели… Встать! Я сказал «сели», а не «грохнулись, как скелеты с балкона»… Се-ли… Вот так. Приступаем к первому вопросу. Пьесу все читали? Ясно. Понравилась?

«Добровольцы» молчали. Джоннины подчиненные презрительно, остальные – с вопросом в глазах и сомнениями в душе: какой ответ нужен решительному пятикласснику Воробьеву?

Джонни прошелся неторопливым взглядом по двум десяткам голов. И снисходительно сказал:

– Правильно. Пьеса «Федя и Змей Горыныч» – чушь на рыбьем жире. Манная каша… Таких глупых двоечников не бывает. Да и вообще! Стоит ехать в Тридевятое царство, чтоб таблицу умножения учить… Только вы про это Инне Матвеевне ни слова. А то она скажет знакомой, которая писала, а та страдать начнет. Писатели – они такие. У меня знакомый поэт есть в десятом классе, так с ним беда. Чуть покритикуешь, а он потом два дня ходит, как отравленная лошадь…

– А что делать? – спросил с передней парты Дима Васильков – давний Джоннин адъютант и соратник.

– Пьесу потихоньку переделаем, – пообещал Джонни. – Главное в конце. Это же свинство какое-то! Когда этот дурак Федя решает все задачки, Змей Горыныч подыхает! Зачем?

– Жалко Горыныча, – сумрачно сказал Мишка Панин.

– В том-то и дело! Он в пьесе самый симпатичный… И вообще, кто такой Змей Горыныч? По своей породе это трехголовый дракон. Животное самое редкое. Таких животных надо в Красную книгу заносить и охранять изо всех сил, а не наоборот… Ну кто там пищит, что сказка? В сказках они тоже повывелись. За последнее время ни одной сказки со Змеем Горынычем нет. Вот одну написали, да и то гробят зверя в конце. Надо, чтобы он не сдыхал, а подружился с Федей… Кто будет играть Федю?

– Он в бассейн ушел, – сказал Дима Васильков.

– А кто Горыныча играет, еще не назначили, – подал голос Панин. – Можно, я буду?

– Горыныча будут играть несколько человек, – разъяснил Джонни. – Это же громадина. Два человека надо, чтобы таскать такую махину, да по человеку на каждую голову.

Над партами взметнулись руки.

– Тогда я одну голову, – настаивал Панин.

– Ладно… Головы будут разные. Две пожилые, а одна молодая и веселая. Ну, вроде как мальчишка. Пускай ее зовут Стёпка или еще как-нибудь…

– Вовка!

– Лучше Никита!

– Сам ты Никита! Джонни, пускай Витька!

– Подумаем, – решил Джонни. – Эта голова раньше всех и подружится с Федей. И остальных уговорит… А играть ее лучше всего Юрику Молчанову, у него голос подходящий… А где Юрка?

Несколько человек нестройным хором объяснили, что Молчанов болеет уже две недели.

– Что с ним?

– Кажется, грипп…

– Не-а, он простыл…

– Или ангина…

– «Или ангина», – передразнил Джонни. – Две недели человек болеет, а вы к нему зайти не можете! – Он говорил сурово, чтобы приглушить голос собственной совести. – Лодыри. Небось всякие сборы про дружбу и товарищество проводите, а тут…

– Я заходил. Он весь простуженный, – сказал Панин. – И голосу никакого, только сипит и шепчет.

– За столько времени один раз один Панин заходил, – хмуро проговорил Джонни. – В разные свои бассейны и музыкальные школы каждый день мотаетесь, а к человеку зайти…

– Мы с Вадиком тоже ходили, – жалобно оправдывался Дима Васильков. – А его мама сказала, что он, может быть, заразный.

– Сами вы заразные. Ох, воспитывать вас и воспитывать… Ладно, слушайте задание. Операция «Горыныч», пункт номер один. Звездочка Панина пойдет на стройку у стадиона, там валяются куски проволоки. Нужны для каркаса. Остальные притащат из дома старые мешки (новые тоже можно) и всякий брезент. А все девочки – толстые иголки и нитки. Шить Горынычу шкуру.

– А огнем плеваться Горыныч будет? – спросили с задней парты.

– Огнедышащую часть я беру на себя. А вы вот что… Операция «Горыныч», пункт номер два. К субботе каждый принесет по десять донышек от консервных банок. Банки надо найти, а донышки аккуратно вырезать. Белые и желтые, золотистые… Ну что, сами не соображаете зачем? Чешуя у дракона сама не вырастет… А те, кто сегодня ушел, принесут по пятнадцать донышек, нечего от общего дела увиливать… Теперь встали. Тихо, справа по одному – в раздевалку и по домам.

Маленькая девочка с большущими бантами нерешительно сказала:

– Извините, но у нас еще вопрос на классном часе. Обсуждение успеваемости. Инна Матвеевна говорила…

– Пожалейте Инну Матвеевну, – нахмурился Джонни. – Сколько ей тут с вами толковать об одном и том же? У нее семья, ребенок… К тому же все равно полкласса разбежалось… А успеваемость надо не обсуждать, ее повышать надо.

– Как? – послышался робкий вопрос.

– Не словами, а делом. Я знаю один способ: с помощью пирамид… Только сперва посоветуюсь с Инной Матвеевной, а то вы тут нагородите фокусов…

Полупенни с корабликом

Маленький Юрик Молчанов был давним Джонниным адъютантом. Неизменным и беззаветным. Раньше он жил неподалеку от Джонни. Потом родители Юрика развелись, и он переехал с матерью к бабушке, в старый дом на краю оврага.

Дом был от Крепостной улицы за десять кварталов. Джонни заходил туда только один раз и, по правде говоря, не очень помнил дорогу.

Идти не хотелось. Беспокойства за Юрика Джонни не чувствовал. Простуда – дело обычное. Посидит Юрик дома, отдохнет от школьных забот, попьет чаю с бабушкиным вареньем – и снова за уроки.

Но не идти было нельзя. Всем известно, что Джонни – командир. У командира есть долг. Никуда не денешься. Особенно после того как обругал третьеклассников за нечуткость. Лучше уж сходить, чтобы потом совесть не кололась и не кусалась, как сухой репей за воротом. Джонни знал, какое это вредное существо – совесть. Связываться с ней – себе дороже…

Денек был серый и зябкий. На подстывшую грязь сеялись редкие снежинки. Порой за низкими облаками угадывалось солнце, но не надолго. Чтобы не плутать в переулках, Джонни двинулся тропинкой вдоль оврага. Он долго продирался через ломкий бурьян вдоль щелястых заборов, за которыми гавкали незнакомые псы. Шепотом чертыхался и отдирал от штанов ржавые колючки чертополоха.

Наконец он увидел дом Юрика. Дом стоял на самом краю оврага, а маленькая, похожая на граненый фонарь веранда вообще висела над пустотой. То есть не висела, конечно, а упиралась в бурьянный откос двумя тонкими столбами. Словно кто-то пристроил к старому кособокому дому стеклянную избушку на курьих ногах.

Крыльцо выходило в заросший кленами переулок (листья с кленов давно облетели, но семена-крылышки висели гроздьями и с тихим звоном терлись друг о друга). Джонни не нашел кнопки звонка и поколотил в дверь с осыпавшимся деревянным узором. Подождал, сердито пожал плечами, хотел поколотить еще… В сторонке, рядом с косыми воротами, звякнула щеколдой калитка. И Джонни увидел Юрика.

Юрик был в мохнатой шапке, в накинутом широком ватнике. Из-под ватника торчали длинные ноги в красных байковых штанинах, толстых носках и громадных калошах. Юрик улыбался с нерешительной радостью.

– Я тебя в окошко увидел, – сказал он тихонько и сипловато. – Иди сюда. Там дверь давно заколочена…

В доме пахло чистыми полами, влажной кадушкой из угла и почему-то березовыми листьями. Как у знакомой бабки Наташи, к которой Джонни заходил иногда в гости. Джонни увидел плетенные из тряпичных жгутов половики и начал торопливо дергать молнии на сапожках (их, как всегда, заедало). Юрик скинул ватник и калоши и теперь топтался рядом. Поверх красной теплой куртки он был обвязан крест-накрест пушистым платком.

– Я тебе бабушкины тапки дам, – сказал он.

– А бабушка в чем останется? – строго спросил Джонни и поймал себя на том, что неизвестно отчего стесняется.

Юрик тихонько засмеялся и объяснил:

– Бабушки дома нет. Она теперь на работу устроилась, дежурит в красном уголке при ЖЭКе… А мама тоже на работе, я совсем тут один, – добавил он. Видно, почуял Джоннину неловкость.

Джонни наконец стянул сапоги, снял куртку и шапку. Выпрямился. Спросил, чтобы поддержать разговор:

– Чего это бабушка работать надумала? Она ведь уж… ну, пожилая совсем.

– Она на полставки. Сорок рублей – тоже заработок, – с незнакомой для Джонни серьезностью сказал Юрик. – Мама у отца деньги за меня брать не хочет, а жить-то надо…

Юрик переступил вязаными носками и вздохнул. Он казался очень тонким, несмотря на байковый костюм и платок. За окнами темнело, в кухне горела яркая лампочка. От этой лампочки Юркино лицо было совсем бледным. На скулах проступили еле заметные веснушки.

Джонни ощутил что-то вроде виноватости перед верным своим адъютантом.

И подумал, что ничего он толком о Юркиной жизни не знает.

– С отцом, значит, совсем не встречаетесь? – тихонько спросил он.

– Мама его видеть не хочет, раз он… с другой женой теперь… А когда мамы нет, он приезжает… Два раза. Меня на мотоцикле катал… Джонни, ну чего мы на кухне стоим? Пошли!

В комнате тоже горел свет. На старинной кровати с медными шариками лежало скомканное одеяло, на одеяле – замусоленная книжка «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Юрик проговорил торопливо и опять сипловато:

– Джонни, ты садись. Вот хорошо, что пришел…

Джонни сел на краешек кровати (кровать задребезжала сеткой). Хмуро объяснил:

– Эти балбесы только сегодня сказали, что болеешь… Ангина или ОРЗ?

– Пневмония, – с оттенком гордости откликнулся Юрик. – Меня бабушка малиновым вареньем лечит, а мама антибиотиками… Только это варенье они прячут, когда уходят. Говорят: «Налопаешься его, вспотеешь и еще пуще простынешь». А смородиновое не прячут. Будешь со смородиновым чай пить?

– Буду, – решительно сказал Джонни. Во-первых, надо было прогнать дурацкую неловкость. Во-вторых, ни в школе, ни дома он не успел пообедать. – А поесть у тебя что-нибудь найдется?

Юрик заморгал.

– Только манная каша…

Джонни тихо передернулся.

– Я ее сам не ем, – виновато прошептал Юрик. – Мне оставят, а я так… Лучше уж чай.

– Значит, до вечера голодом сидишь? – почти по-настоящему возмутился Джонни. – И ничего приготовить не можешь? – Потом спохватился, вспомнив собственное раннее детство: – Или тебе не велят газ включать?

Юрик улыбнулся, блеснули ровненькие зубы (а петом он был щербатый):

– У нас электрическая плита… Почему не велят? Что я, дитя малое? Просто… Что готовить-то?

– Что готовить! А говоришь, не дитя… Картошка есть в доме? Чистить умеешь?

– Умею… Как-то не додумался.

– Пошли!

Если надо специально сидеть и разговаривать, бывает, что беседа не клеится. А за работой разговор идет сам собой.

Джонни и Юрик устроились на корточках перед корзиной с картошкой. Очистки сыпались на старую газету. Голые картофелины плюхались в кастрюлю, как веселые купальщики в бассейн. Джоннины – почаще, Юркины – не так быстро. Но все же Юрик чистил неплохо, старательно. Джонни его похвалил между делом и продолжал рассказ о пирамидах. О скандале в классе. И о том, как пирамида помогла директору выиграть шахматную встречу.

– Ну, правда, он и раньше играл неплохо, – признал Джонни заслуги противника.

– Удивительно, – вздохнул Юрик.

– Что? – не понял Джонни.

Он подумал: может, Юрик считает удивительным, что он, Джонни, играет в шахматы с директором?

Но Юрик говорил не про то. Он знал, что Джонни мог бы сыграть и с самим школьным министром.

– Удивительно, зачем этим древним египтянам такие пирамидищи? – Он поднял на Джонни очень серьезные глаза. – Вот этого я совершенно не понимаю…

– Это же фараоны велели для себя строить. Они думали, что если такие знаменитые, значит, памятник после смерти должен быть громадный.

Юрик пожал плечами, и пушистый платок на нем как-то зябко шевельнулся.

– А зачем громадный памятник, если человек умер? Вот когда у нас дедушка умер… а он знаешь какой знаменитый врач был на весь город… ему совсем небольшой памятник сделали. Просто камень, вот такой, – Юрик поднял над собой ладошку с ножом.

Джонни почуял Юркину печаль и какую-то тревогу. Он сказал осторожно, даже чуточку ласково:

– Ну ты, Юрка, подумай. Фараоны же ничего хорошего на свете не делали, только народ угнетали, их никто без пирамид и не запомнил бы. На фиг они нужны? А твоего дедушку и так все помнят, он вон сколько хорошего разным людям сделал.

– Ага… он хороший был врач… – шепотом отозвался Юрик и опять взялся за картошку. – Всех лечил. Только себя не смог. Он от легких умер… Джонни, а бабушка за меня боится, что у меня легкие такие же слабые. По наследству.

Чтобы с ходу успокоить Юрика, Джонни сказал сурово и не очень обдуманно:

– Вот уж ерунда! Наследственность от деда не бывает, она бывает от отца!

И сразу понял: об отце-то лишний раз не надо бы… Он досадливо покряхтел и пробормотал:

– Ну, хватит уж. Давай сковородку.

На сковороде, под широкой эмалированной миской, нарезанная картошка шипела, потрескивала, бормотала. Из-под миски постреливали капельки масла. От шкворчащих звуков на кухне было очень уютно.

За окнами тоже было хорошо. К вечеру облака разбежались, теперь над кухонной разноцветной занавеской был виден зеленоватый закат, а повыше заката светил похожий чем-то на Юрика месяц – тоже тоненький и бледный. Юрик сидел у блестящей белой плиты и смешно морщился, когда стреляло масло. Но не отодвигался. Он увидел, что Джонни смотрит в окно, и сказал:

– Я люблю, когда тонкий месяц…

– Я тоже, – признался Джонни. – Он такой… Сказочный немножко.

– Ага… А бывает еще тоньше. Совсем вот такой. И тогда знаешь что бывает? Внутри у этого месяца такой серый круг, чуть заметный. Джонни, ты видел?

– Видел. Это темная Луна. Она от нашей Земли свет отражает, поэтому ее видно немножко. Это лучше всего зимой смотреть…

– Да… Джонни, а один раз я видел знаешь что? Месяц вот совсем тоненький, будто ниточка. А вокруг того темного круга тоже ниточка светится, еще тоньше. Будто золотистый волосок.

– Такого я не помню, – признался Джонни.

– А я видел. Правда!

– Это, наверно, верхушки на лунных горах светились, – сказал Джонни. – На границе света и тени. Я где-то читал про такое… Эта граница как-то по-научному называется. Что-то вроде «термометра»… А, «терминатор»!

Юрик, вывернув шею, все смотрел в окошко. Покачал ногой, пожалел:

– Досадно только, что месяц редко такой тонкий бывает… А зато, когда потолстеет, он похож на кораблик. Я с ним играю.

– Как? – удивился Джонни.

– Ну… – Юрик засмущался, громко ойкнул от очередной капельки масла, потер щеку, а потом рассказал все-таки: – Это простая игра. Я спать лягу, а он из-за края окошка выплывает. Тихо-тихо так… Сперва нос, потом серединка, потом весь. Надо только головой не шевелить и смотреть одним глазом. А потом правый глаз закроешь, а левый откроешь – и месяц опять спрятался. И снова потихоньку показывается…

«Надо попробовать», – подумал Джонни. И вдруг встревожился, даже обиделся за Юрика:

– А разве ты на кухне спишь? В комнатах-то окна в другую сторону!

– Я… – Юрик запнулся. Потерся острым подбородком о платок на плече. Тихонько признался: – У меня каюта есть… Морская. Хочешь, покажу?

Если выражаться точно, это была не каюта, а скорее, корабельная рубка. Она располагалась внутри стеклянного «фонаря». С трех сторон светились прозрачные стенки в частых переплетах. За стеклами виден был дальний берег оврага с черными крышами и тополями. И месяц, конечно. Сейчас месяц казался гораздо ярче, потому что на него смотрели из темноты.

Юрик зажег лампочку. Она была слабая, желтоватая, но Джонни сразу увидел главное – штурвальное колесо посреди рубки. Конечно, колесо было не настоящее. Оно было велосипедное, с примотанными к спицам деревянными рукоятками. Рукоятки Юрик, видимо, выстругивал сам – они сохранили следы тупого кухонного ножа. Держалось колесо на сколоченной из досок стойке. К этой же стойке была прибита неструганая полочка, и на ней лежал маленький школьный компас. От пола к потолку уходила веревочная лесенка – будто ванты на парусном корабле.

Джонни мельком отметил про себя, что все это можно было сделать лучше. Аккуратнее, красивее и грамотнее. Но, если не придираться, здесь было неплохо. Да и что требовать от малыша Молчанова!

Джонни осторожно покрутил штурвал и сказал с уважением:

– Хорошо тут у тебя. Все как по правде…

Юрик заулыбался, вытащил из-за штурвальной стойки пухлую конторскую книгу.

– А вот еще… Это будто вахтенный журнал. Только я в него ничего не пишу, а наклеиваю. Я все про всякие корабли собираю.

В книге были открытки и марки, фотографии из журналов – с фрегатами и эсминцами, подводными лодками и старинными каравеллами. Были газетные вырезки с заметками про морские приключения и аварии. А еще – смешные картинки про разные случаи из морской жизни.

Джонни стало по-настоящему интересно. Сначала он листал стоя. Потом оглянулся: куда бы присесть. Увидел у стены голую раскладушку.

– Я на ней сплю, – объяснил Юрик. – То есть спал. Летом… Сейчас не разрешают, потому что здесь во все щели дует. Бабушка говорит, что я здесь и простудился…

– Ты давай не очень свою простуду затягивай, – предупредил Джонни. – Тебе нельзя с хриплым голосом. Кто будет Степку играть?

– Что… играть?

– Ой, я же не рассказал! Пошли, а то картошка подгорит.

Картошка не подгорела. Она оказалась в самый раз. Половину они съели, а половину оставили маме и бабушке («Вот удивятся! – радовался Юрик. – И не надо будет с ужином возиться»). Пока расправлялись с картошкой, Джонни рассказал про операцию «Горыныч». И про то, что голову Стёпку должен обязательно играть Юрка. Она, эта голова, должна будет песенки петь, а у Юрки вон какой голос певучий. Он еще в детском садике на утренниках с этим голосом выступал.

Юрик всю историю слушал весело, но под конец загрустил.

– Наверно, у меня не получится, – прошептал он.

– Получится, – твердо сказал Джонни. – В твоем возрасте все люди талантливые.

– Ну и что, что талантливые… А меня, наверное, в санаторий до самых каникул отправят и даже еще на каникулы. Врач сказала, что надо в санатории лечить, мама сейчас о путевке хлопочет. Это зимний санаторий «Березка».. Для ребят. Там и школа есть.

– Жалко… – озадаченно сказал Джонни. И спохватился: – Ну, ничего. Зато вылечишься как надо. И там интересно, народу много. Это вроде пионерского лагеря.

Юрик, однако, не развеселился.

– А я в лагере ни разу не был… Джонни, мне что-то даже и не хочется. Дома, наверное, лучше. Я как-то привык…

И Джонни сразу понял: Юрик заранее боится, что будет скучать. По дому, по ребятам в классе, по своим кораблям. По маме и бабушке. И ведь в самом деле будет, никуда от этого не денешься. Такое почти с каждым бывает, кто уезжает надолго и впервые. И сам Джонни вроде не тихий мальчик, не плакса, а первые вечера в лагере, после отбоя… Да чего уж там…

Негромко и очень серьезно Джонни сказал:

– Надо перетерпеть, Юрик. Раз уж такое дело.

– Ага. Я буду… пере… терпливать. А может, еще и не получим путевку.

– Если поедешь, возьми с собой вахтенный журнал. Будешь и в санатории кораблики наклеивать.

– Ага, я буду…

Юрик сказал это так печально, что Джонни почувствовал себя виноватым.

Ему, Джонни, покидать родной дом не надо было. А помочь Юрику он не мог. И утешить ничем не мог… Хотя…

Он полез в карман.

– Юрик! Раз ты все про корабли собираешь, я тебе одну штуку подарю. Вот… – Джонни раскрыл кулак. На ладони лежала желтая, размером с пятак монетка.

Но это был не пятак, а британский полупенни 1957 года. (HALF PENNY – было написано по кругу. Значит, половинка пенса, английский грош). Летом на Джоннин день рождения монетку подарила Катька. Подарила и тут же спросила:

«Правда, я на нее похожа? » – и ткнула в крошечный профиль королевы Елизаветы.

Джонни совсем не хотелось в этот праздничный день ссориться. Но истина была дороже, и он осторожно сказал:

«М-м… У тебя нос кверху закорючкой, а у нее вон какой рубильник».

«Ну, подумаешь, нос. Зато шея похожа. И волосы… Особенно ленты».

Джонни с облегчением согласился, что ленты похожи. И сунул полупенни в карман. Так эта денежка и кочевала у него по карманам. Ни на что другое она не годилась: коллекции монет у Джонни не было, а сменять полупенни на что-нибудь интересное – как-то неловко. Подарок все-таки.

Но сейчас Джонни отдал монетку без раздумий. Ну и пусть подарок! Во-первых, он не главный, потому что Катька подарила еще книгу «Квентин Дорвард» из «Библиотеки приключений». Во-вторых, у него монетка все равно без дела, а Юрка обрадуется. В-третьих, пускай Катька дарит подарки Алхимику, а Джонни как-нибудь обойдется.

Юрик взял полупенни и даже дышать перестал. Конечно, не из-за королевы. На другой стороне был отчеканен старинный фрегат. Маленький, но такой… такой весь аккуратненький, четкий. Даже все ступеньки на вантах различимы, даже узор на вымпеле.

Юрик целую минуту смотрел на кораблик, улыбался и тихо качал монетку на ладони. Потом поднял на Джонни глаза. И глазами нерешительно спрашивал: «Это правда мне?.. А тебе не жалко? «

– Бери, бери, – сказал Джонни. – Я в них все равно не разбираюсь, а тебе пригодится.

– Это, кажется, «Золотая лань» Фрэнсиса Дрейка, – прошептал Юрик и погладил кораблик мизинцем. – Я на картинке видел.

– Вот и хорошо, что «Золотая лань»… Ладно, Юрка, я домой двинусь. Аннушка столько примеров задала решать! Это потому что самостоятельную работу в классе сорвали.

– А ты под пирамидой решай.

– Я и так… В журнале написано, что эти пирамиды во всех делах помогают.

– Надо мне тоже попробовать, – сказал Юрик.

Он опять натянул ватник и шапку, сунул ноги в калоши и проводил Джонни до дверей. Из сеней пахнуло холодом.

– Смотри опять не застудись, – ворчливо сказал Джонни.

– Ничего, я закутанный… Джонни…

– Что?

– Я забыл сказать… Спасибо за кораблик.

– Да ладно… – пробормотал Джонни и опять ощутил непонятную неловкость. Мельком глянул в лицо Юрика. Он привык смотреть на него сверху, но теперь Юркины глаза были почти вровень с Джонниными. Потому что Юрик стоял на пороге… Но нет, не на пороге он стоял: Джонни машинально посмотрел на Юркины калоши и увидел, что они на половицах. Рядом с Джонниными сапогами.

И наконец Джонни понял, почему Юрка сегодня кажется странным и чуточку незнакомым. Он очень вырос. Неужели за эти две недели? Или просто Джонни раньше не замечал?

«Когда люди болеют, они быстро растут, – подумал Джонни, – это все говорят».

Юрик сказал:

– Ты сейчас иди по этой улице до угла, там свернешь и сразу увидишь клуб строителей. А от него автобус прямо до Крепостной.

– Да ну его, этот автобус, он два раза в сутки ходит. Я пешком, напрямую…

– Тут переулки запутанные, а фонарей нет…

– По звездам дорогу найду, – усмехнулся Джонни.

Юрик вежливо засмеялся шутке.

– Да правда по звездам, – сказал Джонни. – Крепостной холм как раз на севере. По Полярной звезде доберусь.

– Ты все звезды знаешь?

– Да ну, «все»… Полярную, да еще Большую Медведицу, созвездие. Мне хватает… А Вовка Алхимик – он правда все созвездия сразу определяет. У него карта специальная есть… – Джонни и сам не знал, чего опять вспомнил Алхимика.

– А раньше еще звездные глобусы были. Старинные, – сказал Юрик. – Я видел в книге про Колумба.

– Они и сейчас есть, – возразил Джонни.

– Сейчас? По-моему, нету…

– Есть, – сказал Джонни. – Я сам видел в Москве. Там такой музей, называется «Выставка Морфлота», в старой церкви на Сретенке. В нем всего много: модели всякие, карты, приборы штурманские. И глобус тоже. Вот такой, не очень большой, в ящике. Желтый, а звезды на нем черные… Он для того, чтобы по звездам в море путь прокладывать…

У Юрика глаза сделались большие и темные.

– А еще что там есть? – спросил он шепотом.

– Еще?.. Ой, Юрка, там еще корабельная рубка есть! Как у тебя. Только настоящая, с ледокола.

– Я и не знал, что в Москве такой музей есть… Вот бы побывать.

– Поедешь в Москву и побываешь.

– Я туда редко езжу. Маме некогда, бабушка говорит, что болеет… Я последний раз был давно, еще в первом классе…

Что мог сказать Джонни? Он, конечно, сказал:

– Можем вдвоем съездить! Тебя отпустят?

Юрик просиял:

– Меня с тобой хоть куда отпустят!

– Мы там несколько дней можем прожить – вдохновился Джонни. – У Веры, у моей сестры двоюродной. Помнишь, в детском саду работала? Мы с ее мужем, с Валентином Эдуардовичем, знаешь какие друзья! Это тот, которому я прошлым летом нечаянно лысину покрасил. Помнишь?

Юрик радостно закивал. Как не помнить эту замечательную историю!

– Надо ему новый рецепт от облысения отвезти, – деловито сказал Джонни. – Древнегреческий. Вода, вскипяченная с семенами редьки. Я в одной газете вычитал…

– А когда поедем?

– Вернешься из санатория, и поедем. Дело нехитрое.

– Я в санатории буду дни считать, – серьезно сказал Юрик.

– Лучше не считай. Тогда они быстрее побегут, – посоветовал Джонни. – Ладно, Юрик, я пошел.

… Грязь окаменела от холода, снежная пыль на земляных комках серебрилась, когда из окон падал свет. И на дороге, в застывших колеях, блестела остекленевшая вода. Иногда в этих узких зеркальцах отражался месяц. Он светил Джонни в левую щеку. А впереди, под волнистым облаком, Джонни разыскал Полярную звезду. И улыбнулся. И подумал: «Почему это я не хотел идти к Юрику? Вон как хорошо все получилось».

Ближе к югу…

Как-то в начале декабря, после уроков, директор окликнул Джонни на улице, недалеко от школы:

– Воробьев! Придержи свой стремительный бег! Есть разговор…

– Ой, здрасте, Борис Иванович! – обрадовался Джонни.

– Здравствуй… Что-то давно не заходишь. Так и застряли мы на ничьей.

– Евдокия Герасимовна сердится, – со вздохом сказал Джонни. – Да и вы заняты все время. Комиссии какие-то…

– И ты занят сверх головы, я смотрю…

– Угу.

– Джонни… – задумчиво сказал Борис Иванович. (Взрослые никогда не называли так Воробьева, считали это имя несерьезным, но директор иногда называл. Только не часто и один на один). – Джонни… Дал бы ты мне доработать до конца полугодия…

– А что случилось? – перепугался Джонни. По-настоящему перепугался.

– Комиссии, про которые ты говоришь, ходят в школу не просто так. Ты не маленький, должен понимать. Они все смотрят и задают всякие вопросы. В том числе и такие: «Почему, уважаемый Борис Иванович, ваши младшие школьники по всему городу лазают на мусорных кучах и собирают всякую ржавую дрянь? «

– Это же операция «Горыныч»!

– Вот именно. Под руководством Евгения Воробьева, известного и другими скандальными операциями.

– Люди банки собирают, что тут такого? – обиделся Джон ни. – Из чего чешую Горынычу делать?

– Лазанье по свалкам – это антисанитарное явление, – деревянным голосом сказал директор.

– Как металлолом собирать – это пожалуйста, – огрызнулся Джонни. – Все комиссии только поздравляют и радуются. А как для Горыныча – сразу придираются…

– Придираются не к Горынычу, – сказал Борис Иванович.

– А к кому?

Борис Иванович усмехнулся.

– Ни к кому… Просто делают вполне справедливые замечания: «Почему в прошлом году школа нарушила план «Зарницы» и вместо состязаний на полосе препятствий устроила форменный бой? » «Почему дети в теплую погоду ходят в школу без установленной формы? » «Почему старшеклассники выпускают такие разухабистые стенгазеты и позволяют себе критиковать учебный процесс? » И кстати: «Что это за слухи об антинаучном эксперименте с пирамидами? «

– Теперь десять лет будут вспоминать, – буркнул Джонни.

– Будут, пока я директор… А тут еще твой Горыныч…

– Банки мы уже собрали, – успокоил Джонни. – На трех драконов хватит.

– Дело не только в банках. У вашего дракона три головы, и ты наверняка в каждую пасть вставишь огнедышащий аппарат…

– Ну…

– Вот именно что «ну». Давай сразу договоримся: чтобы никаких пиротехнических эффектов.

– Как это?

– «Так это». Чтобы ни пороха, ни селитры, ни секретных адских смесей…

– Я что, совсем идиот? – оскорбился Джонни. – Третьеклассники, они же еще маленькие, при чем тут смеси…

– А операция «Зеленый слон»? Там были первоклассники.

– Так я и сам тогда… ну, не очень был, – самокритично признался Джонни. – А сейчас мы в глотки Горынычу импульсные лампы вставим. От фотовспышек. Братцы Дорины обещали сконструировать систему.

– Это безопасно?

– У них всегда все безопасно. Специалисты же…

– Может, все же прицепить к Горынычу огнетушитель?

Джонни понял, что это шутка, и деликатно посмеялся. Но директор остался серьезным и задумчивым. Джонни сбоку глянул ему в лицо и спросил прямо:

– У вас опять неприятности, да?

– Как тебе сказать… Не очень крупные, но… постоянные какие-то. Я, товарищ Воробьев, не справляюсь со своей работой.

– Ну уж!.. Это кто так говорит? – возмутился Джонни.

– Те, кому положено. Многие…

– А вы сами тоже так думаете?

– То, что думаю я, мало кого интересует.

– А что думаем мы… ну, вся школа? Тоже никого не интересует?

– Боюсь, что тоже… Поскольку я вас распустил.

– Как это?

– Слушай, Воробьев? Ты же вполне интеллигентная личность. Откуда у тебя такая привычка: «как это»?

– Больше не буду. А как это вы нас распустили?

– «Так это» распустил. У меня излишне «пионерские» методы работы.

– Как э… Почему пионерские?

– Потому. Я же много лет работал вожатым. Вот и говорят: «Вы, Борис Иванович, до сих пор не забыли пионерское детство. А школа – не летний лагерь, здесь главное – дисциплина и стопроцентная успеваемость». Справедливо говорят, я это и сам отлично понимаю.

– Что, наша школа хуже других? – обиженно возразил Джонни.

– Отнюдь… В ней много хорошего. Но не директор.

– Ну уж… – опять сказал Джонни.

– Вот тебе и «ну уж». Так что постарайтесь не осложнять мне жизнь. Уяснил?

– Уяснил. Постараемся, – пообещал Джонни. И встревожился: – Только что-то мне все равно не нравится…

– Что?

– Вы сказали… Вот это: «Дай мне доработать до конца полугодия». А потом что?

Борис Иванович сказал медленно и внушительно:

– Милый Джонни Воробьев! Как, по-твоему, чем директор отличается от ученика? Подумай своей лохматой головой.

Джонни подумал.

– Ну… многим.

– Прежде всего тем, что ученика невозможно выставить из школы, если только это не законченный малолетний преступник… А с директором гораздо легче.

– Выставят? – шепотом спросил Джонни.

– Всякое может быть. Вот я и хочу дотянуть до зимних каникул, а там уступить место более опытным товарищам. Тихо и мирно.

– Не надо, – быстро сказал Джонни.

Борис Иванович невесело хмыкнул.

Джонни пообещал:

– Если мы виноваты, мы что-нибудь придумаем. Мы во всей школе…

– Дело не в вас. Дело во мне. Я не директор…

– Директор!

Борис Иванович тихонько засвистел на ходу. Это был «Марш юнармейцев школы №2», сочиненный Сергеем Волошиным.

– Куда же вы денетесь-то? – горько спросил Джонни.

– Поделиться с тобой жизненными планами?

– Ага, – сумрачно сказал Джонни.

– Ладно, раз уж начал… На Южном берегу Крыма строят пионерский лагерь. Одно геологическое управление строит для своих ребятишек. Хороший лагерь, вроде Артека, только поменьше. Меня туда зовут начальником.

– Кто зовет? – насупленно спросил Джонни.

– Зовут… Люди, которые помнят меня вожатым. Считают, что это дело как раз по мне… Там хорошо. Там то, что я люблю.

– А здесь… уже не любите, что ли? – не очень вежливо сказал Джонни.

– Не любил бы, так и не раздумывал бы. А теперь маюсь… Только, пока ломаю голову, может случиться, что не окажется у меня дела ни здесь, ни там.

– Посреди учебного года директоров не меняют, – напомнил Джонни. Кое-что в школьной жизни он понимал. – И не отпустят вас.

– Отпустят. У меня зав гороно давний друг, вместе учились. Он меня директором поставил… Он теперь и отпустит с радостью.

– Вот это «друг», – сурово проговорил Джонни.

– Зато на юге буду… К Ленке поближе. Тоже обстоятельство…

– Вы в нашу школу столько сил вгрохали, – напомнил Джонни.

– Ну и вгрохал. Думаю, что не зря.

– А теперь…

– А теперь… Ладно! Это все еще так, размытые в воздухе проекты. Может, ничего и не будет. Женька…

– Что, Борис Иванович?

– Только твое честное слово, что про это молчок.

– Я что, не понимаю?

– Знаю, что понимаешь. Только бывает, что разговорится человек с друзьями о жизни, захочет поделиться и не выдержит, сболтнет незаметно.

Джонни прикинул: с кем бы это он мог так разболтаться? И спросил хмуро:

– С кем, например?

– Ну… – Борис Иванович улыбнулся. – Например, с Катей Зарецкой.

– Вот уж!.. – вспыхнул Джонни.

– А что? Вы же такие друзья. Разве нет?

Джонни помолчал. Потом сказал, глядя под ноги:

– Не знаю…

– Да? Ну, извини… Кажется, я вторгся в личные дела.

– Да вторгайтесь, пожалуйста, – тихо сказал Джонни. – Только я правда не знаю.

Мама сердилась. Они с отцом пришли на обед, а сын болтается неизвестно где вместо того, чтобы разогреть суп и сходить за хлебом…

– Где ты был? У вас четыре урока…

– Сбор проводил у третьеклассников. Потом еще с директором беседовали.

– Господи… Что ты опять натворил?

Джонни обиделся:

– Сразу «натворил»! Просто так разговаривали, по-хорошему.

– О чем это можно по-хорошему разговаривать с директором школы?

– О жизни, – веско сказал Джонни. – Разве директор не человек?

– Он-то человек… – многозначительно произнес папа.

– «Не то что ты, дорогой Евгений», – закончил фразу Джонни.

– Именно… Я имел беседу с вашей учительницей математики. Что это за трюк с пирамидами?

– С ума сойти! Этими пирамидами меня будут изводить до пенсии. Даже собственные родители…

– Дело не в родителях, а в учительнице…

– Я же перед ней извинился!

– Она говорит: «Он извинился так, будто сделал большое одолжение».

– Мне что было, голову песком посыпать?

– Голову посыпали не песком, а пеплом, – назидательно сказал отец. – И не в знак раскаяния, а в знак траура. Не трогай древние обычаи, если ты такой невежда.

– Почему это невежа?

– Я сказал «не-веж-да». Значит, ужасно необразованный.

Джонни оскорбился:

– То ругаетесь, что меня от книжек не оторвешь, то необразованный…

– Смотря какие книжки, – заметила мама. – Ты читаешь всякую фантастическую дребедень. А надо читать классику.

– Классику я тоже читаю, – сказал Джонни, устраиваясь за столом.

– Вымой руки, читатель!

– Я уже мыл… Я недавно «Петра Первого» прочитал.

– «Петра» ты осилил, потому что там пахнет приключениями, – проницательно заметил отец.

– А Пушкин? Тоже приключения?

– Конечно. «Дубровский», «Пиковая дама»…

– Я и «Евгения Онегина» читал.

– Всего? – недоверчиво спросил отец.

– Угу, – жуя горбушку, ответствовал Джонни. – Интересно стало: он Евгений и я…

– Ах, ну если с этих позиций…

Мама спросила издалека, от газовой плиты:

– И что же ты там понял?

– То, что они оба болваны, – сообщил Джонни.

– Что-о? – сказала мама и уронила поварешку в горячую кастрюлю.

– Кто?! – сказал папа.

– Онегин и Ленский. Вздумали стрелять друг друга из-за такой бестолковой девицы… Это, значит, нам с Алхимиком тоже надо было дуэль устраивать?

Клей «Собачья преданность»

Никаких дуэлей у них не было, и отношения оставались вполне приятельские. Алхимик был парень деловой и надежный. Серьезный. И сейчас Джонни собирался к нему, чтобы клеить головы Горыныча. До сих пор это не получалось: упругие картонные выкройки разъезжались, канцелярский клей и мучной клейстер их не держали, эмульсия ПВА была лучше, но она тоже срабатывала не сразу. Место склейки надо было прижимать, а как сунешь под пресс драконью башку размером с бочонок?

Но вчера Алхимик сказал, что изобрел новый клей. Он схватывает сразу и намертво.

Это оказалось правдой. Когда Джонни пришел к Алхимику, тот клеил для третьеклассников шляпы-пирамиды. Вся работа занимала полминуты: ножницами – щелк-щелк, железной линейкой по линии сгиба – ж-жик, кисточкой по краям – р-раз! Согнул шапку, хлопнул по ней – готово!

– Держит, как электросварка, – похвастался Мишка Панин. Он и Димка Васильков уже сидели в новых шляпах. Еще двое мальчишек и третьеклассница Муравейкина ждали, когда Алхимик смастерит.

– Сделай и мне, – попросил Джонни. – Старая развалилась. А я привык, не могу без нее домашние задания делать, мозги выключаются.

– Неужели эти штуки по правде помогают? – усомнился Вовка Алхимик.

– У нас успеваемость на четыре процента повысилась, – похвастался Мишка. – Инна Матвеевна говорила.

– Только она говорила, что не из-за пирамид, а потому что Джонни стал наш вожатый, – уточнила Муравейкина.

– Это она в классе говорила, – подал голос робкий Дима Васильков. – А Катьке своей сказала, что, может быть, и пирамиды помогли. Потому что внушение получается. Как гипноз.

– Ну, если гипноз, тогда ладно, – сказал Алхимик. «Гипноз» – это было научно, а в науку он верил беззаветно.

А Джонни, услыхав про Катьку, насупился. Вчера у него с Катькой было очередное решительное объяснение. Джонни сказал, что, если она по уши втюрилась в Алхимика, это ее личное дело. Ему, Джонни, на это наплевать (к тому же Алхимик парень вполне подходящий). Но почему при этом Катька шарахается от друзей? Например, от него, от Джонни? Он просто пришел к Инне Матвеевне (а даже и не к Катьке), чтобы договориться о репетиции, а она, Катька, смотрит на него, будто он сейчас начнет объясняться в любви…

Катька сказала, что он балбес. Ни в кого она ни вот настолечко не втюрилась (это во-первых), а смотрит она так потому, что у нее смертельно болит голова (это во-вторых).

«Ах, у меня смертельно болит голова», – томно повторил Джонни и сказал, что так говорят лишь капризные дамы вроде Викиной тетушки Нины Валерьевны.

Катя сказала, что он законченный нахал и что все нынешние мальчишки совершенно не умеют себя вести с женщинами.

Джонни разъяснил, что она еще не женщина, а просто девчонка. То есть сплошное недоразумение. По-немецки, например, девчонка даже не женского, а среднего рода: «дас мэдхен».

Катька прищурилась, как в прежние хорошие времена. И сказала, что ответит сейчас по-японски. И потерла левой рукой ребро правой ладони.

Она две недели по самоучителю занималась каратэ и считала себя большим специалистом.

Джонни сообщил, что японских фокусов он не изучал, но может по-русски – сзади коленом.

Катька прикинула глазом расстояние до Джонни.

Джонни напомнил, что у нее «смертельно болит голова».

Катька сказала, что это ничего.

Тут вошла Инна Матвеевна и велела садиться за стол. За чаем Джонни и Катька слегка помирились, но досада в Джонниной душе осталась.

Сейчас, у Алхимика, чтобы эту досаду никто не заметил, Джонни торопливо проговорил:

– Сделай еще одну шляпу, для Юрика Молчанова. Он тоже обещал прийти.

– Он в больницу пошел, – сказал Панин.

– Опять, что ли, заболел?

– Да нет, на проверку какую-то…

– Все равно склей, – сказал Джонни Алхимику.

Тот послушался.

Потом взялись за Горыныча. Выкройки драконьих голов были сделаны заранее, сгибы размечены. Через пятнадцать минут первая башка красовалась на столе среди химических склянок, паяльников и банок с разноцветными смесями.

– Ох и страшилище! – восхитилась Вероника Муравейкина. – А когда раскрасим, совсем красавец станет.

– Это Виктория эскиз делала, – объяснил Джонни, – моя соседка. Она – талант, в художественный институт собирается. А Серега Волошин в своем литературном кружке пьесу про Горыныча переписывает. Чтобы не такая глупая была…

– Ох и друзей у тебя, – с почтением сказала Вероника. – Целый город!

А ее одноклассник Владик Пистолетов по прозвищу Наган (хотя наган это вовсе не пистолет, а револьвер) громким шепотом сказал:

– Ой…

Никто сперва не понял, почему «ой». Наган был человек веселый, круглолицый, с рыжеватыми торчащими волосами. Но теперь он вроде бы похудел, а волосы печально полегли.

– Встать не могу, – жалобно сказал Владик. – Наверно, на стуле клей был.

Алхимик бросился к нему, поднял за плечи. Легонький гнутый стул оторвался от пола и повис за спиной у Нагана. То есть даже не за спиной…

– Теперь все, – деловито сказал Алхимик. – Дело мертвое. Этот клей называется «Собачья преданность».

– Почему? – спросил приятель Нагана Саня Чибисов.

– Потому что вечный и самый крепкий. Как собачья верность. Собака хозяина ни за что не бросит, пусть он хоть какой. Хоть двоечник, хоть кто… Она не спрашивает. Привязалась навеки, вот и все…

И Алхимик вздохнул. Другие тоже из вежливости вздохнули. Все знали, что у Вовки Алхимика мечта – завести преданную собаку. Но он не мог себе это позволить. Собака требует забот, а Вовка всю свою жизнь посвятил научным открытиям.

– Мне такая преданность зачем? – отчаянно спросил Наган. – Мне так и ходить, что ли, с этим стулом дурацким?

Алхимик сказал, что стул можно разломать и оставить только фанерное сиденье. Оно не тяжелое.

– Балда, – уныло проговорил Наган и, кажется, подумал: не зареветь ли?

– Мне за штаны дома знаешь что будет? Они же школьные.

У Алхимика иногда в самые неподходящие моменты прорезался холодный юмор. Алхимик сказал, что, когда объясняешься с родителями, иметь сзади такой щит совсем не лишнее.

Джонни нахмурился. Третьеклассники – его подопечные, и он, как командир, обязан был защищать их от всяческих невзгод.

– Ты вот что, – сказал он Алхимику вполголоса, но решительно. – Давай изобретай какой-нибудь раствор, чтобы эту «преданность» отмачивать.

Алхимик понял наконец, что дело нешуточное.

– Растворитель для маникюрного лака надо. И скипидар… Скипидар есть, а растворителя… – Он развел пятнистыми от химикатов ладонями.

– У Кати Зарецкой есть, – сказала Вероника Муравейкина.

– Да ты что! – возмутился Панин. – Инна Матвеевна сроду маникюр не делала.

– Она не делала, а Катька пробовала, – невозмутимо сообщила Вероника. – Света Головкина рядом с ней живет, она говорила…

– Катька совсем рехнулась, – сказал Вовка Алхимик. – Я ей, дуре, покажу маникюр.

Джонни опять нахмурился. Маникюр – это, конечно, дурь, но какое право Алхимик имеет воспитывать Катьку?.. Однако прежде всего – штаны.

– Панин, дуй к Катьке за лаком, – приказал он. – А ты, Наган, вылазь из штанов, пока насквозь не проклеилось. Тогда совсем худо будет.

… Панин вернулся через двадцать минут. Вместе с Катей. Она принесла пузырек. Алхимик приготовил вонючий раствор. Штаны отодрали от стула вместе с тонким слоем фанерной дранки, потом отмочили растворителем и дранку. Наган снова сделался беззаботным и веселым. Пока штаны сохли, он, ловкий и вертлявый, в черном тренировочном костюме, радостно скакал по комнате, и рыжие прядки торчали у него как коротенькие рожки.

– А не вставить ли нам в спектакль чертенят? – раздумчиво проговорил Джонни. – Для массовости…

– В «Спутнике» кино идет «Чертенок», – поглядывая по сторонам, сказала Катя. – Сказочный фильм. У меня два билета есть… Вовка, может, пойдешь со мной?

– А Джонни? – хмуро спросил честный Алхимик.

– Ну… я же не знала, что он здесь, – ненатурально соврала Катька.

– Мишка, давай вторую башку клеить, – сказал Джонни.

Алхимик решительно произнес:

– Катерина, это свинство.

– Ох и грубиян ты, Алхимик.

– Какой есть…

– Можете идти без меня, вдвоем с Джонни, – сказала она голосом больной принцессы. – Могу оставить билеты.

– Можешь, так оставь, – отозвался Алхимик.

– Так, да?

– Так.

– Ну, и пожалуйста! А я пошла.

– До свиданья, – решительно сказал Алхимик.

Джонни отрешенно молчал.

– Пойдем в кино, Джонни, – сказал Алхимик. – Пусть… Доклеим вторую башку и пойдем…

Через полчаса они шагали к «Спутнику» и оба сердито молчали. Но, конечно, не друг на друга они сердились, а на глупую Катьку. А может, на самих себя. О чем думает Алхимик, Джонни не знал, а сам он думал, что Катька за последнее время кошмарно поглупела. Ей, дуре, только бы поиграть в любовь и ухаживание… Ну что же, случалось, что и сам Джонни был не прочь поиграть. Но не до такой же степени, чтобы портить другим жизнь. И не будет он из-за Катьки страдать. Человеческая дружба – не собачья преданность, здесь голову иметь надо…

– Переживем, – сказал Джонни.

– Угу… – отозвался Алхимик. – А вон идет твой Молчанов.

Юрик шел навстречу. Увидел Джонни и заулыбался.

– Ты зачем опять в больницу ходил? – строго спросил Джонни. – Снова кашляешь?

– Да я все время помаленьку кашляю, – признался Юрик. И перестал улыбаться. – А в больницу – для анализов. Меня все-таки в санаторий посылают, в «Березку». На целый месяц.

– Месяц – это немного, – утешил Джонни. – Ты держись.

– Ага, я буду… Джонни… А когда приеду, все равно съездим с тобой, да?

– Куда? – не понял Джонни.

– Ну, в Москву-то! На морскую выставку!

– А!.. – Джонни помигал, вспоминая. – Ну, о чем разговор! Мы же договорились.

Юрик опять заулыбался. И они пошли к «Спутнику» втроем.

– Можно, я с вами на «Чертенка» пойду? – попросил Юрик. – У меня десять копеек есть.

– Ну о чем разговор, – снова сказал Джонни.

Однако оказалось, что билетов на этот сеанс уже нет. Юрик печально посмотрел на захлопнутое окошечко и опустил руки в полосатых варежках.

Алхимик задумчиво глянул на него из-под растрепанной и прожженной шапки.

– Вы вот что… Идите-ка вдвоем, без меня, – предложил он. – Я на эту картину не очень-то рвусь, у меня дел по горло…

Джонни обрадовался в душе: с Юркой ему было проще и легче. А Юрик – тот вообще просиял открыто.

Из вежливости они проводили Алхимика до угла кинотеатра. Там Юрик спохватился:

– Ой, а деньги-то! Ты возьми за билет.

– Я же его не покупал.

– Все равно. Катьке отдашь, – дернуло за язык Джонни.

Алхимик хмыкнул:

– Давай.

Юрик нашарил в кармане гривенник и еще пятак. Гривенник отдал, пятак зажал в варежке.

Алхимик ушел, Джонни и Юрик прошли в фойе.

– Давай глотнем газировки, – предложил Джонни. – В горле дерет от скипидарного запаха…

– А мелочь есть?

– У тебя же есть пять копеек. Мы по полстакана…

Юрик тихонько улыбнулся:

– Это не пять копеек. Это твоя монетка с «Золотой ланью». – Он разжал ладошку.

– А-а… – улыбнулся и Джонни.

– Я ее всегда с собой ношу, – сказал Юрик.

Джонни кивнул.

– Джонни… – Юрик нерешительно поднял светлые глаза, в них была тревожная просьба. – Можно, я спрошу… про одно тайное дело? Совсем-совсем по-дружески, чтобы никому больше…

– Конечно! – Джонни отключился от других мыслей. У Юрки было что-то нешуточное.

– Джонни, я вот чего боюсь… там, в «Березке»… Если очень уж станет так… ну, домой захочется. Особенно вечером. В горле совсем заскребет… Может, от этого есть какие-нибудь таблетки? Ну, как от укачивания в самолете. Ты не знаешь?

– Не знаю… – растерянно ответил Джонни.

– Я боюсь, что вдруг не сдержусь…

– Юрка… Ну и не сдерживайся, – тихо сказал Джонни. – Если потихоньку, не при всех, то иногда можно… Даже помогает.

– Тогда ладно… – со вздохом проговорил Юрик. – А может, я и ничего… Я с собой эту монетку возьму. И буду сильно-сильно в руке сжимать, если заскучаю. – Юрик улыбнулся, но глаза его по-прежнему были серьезные. А Джонни вдруг опять подумал, что Юрка стал почти одного с ним роста.

Но мысль о Юрко тут же перемешалась с другой – снова о Катьке и Алхимике. Это была колючая мысль: а почему Алхимик отдал билет? Пожалел Юрика и пошел домой к своим колбам? Домой ли? С Катькой они живут совсем рядом.

Подозрительность – нехорошее свойство. Но, с другой стороны, Джонни знал, что даже самые благородные люди иногда подвержены слабостям.

– Твой санаторий – не самая большая беда, Юрик, – с грустной доверчивостью сказал он. – Ты только не вздумай влюбляться.

Юрик раскрыл глаза широко-широко.

– Я что, ненормальный?

В дальнюю дорогу

Спектакль «Федя Мудрецов и дракон Горыныч» прошел с громким успехом. С таким, что его пришлось повторить на вечере старшеклассников и на общешкольном родительском собрании.

От начального сценария в спектакле осталось мало. Федя из унылого двоечника превратился в неунывающего и находчивого человека. Дракон Горыныч был уже не кровожадным чудовищем, а довольно добродушным зверем, несчастным от одиночества и необразованности. В конце спектакля Горыныч и Федя становились друзьями и дракон поселялся у Мудрецовых в гараже. Там он принимался за учебу: голова Стёпка – по программе третьего класса, голова Эдуард Коленкорович – в Институте охраны природы (заочно). И только голова Филиппыч от ученья отказалась, заявив, что она уже на пенсии…

Серега Волошин с приятелями не только переделал пьесу. Он еще написал песенки: для Феди и для Горыныча – для каждой головы.

Кроме третьеклассника Мудрецова и дракона в пьесе участвовали Федины одноклассники, черти-подростки, родители, глупый волшебник Звездочеткин и учительница. И зрители утверждали, что все они исполняли свои роли, как народные артисты. Но, конечно, самый громадный успех был у Горыныча. Он хохотал, пел, танцевал, жаловался на судьбу, звенел и сверкал панцирной чешуей, махал перепончатыми крыльями. Пасти его полыхали электронными вспышками. На афише, где указывались исполнители, было написано: «Змей Горыныч – группа под управлением Е. Воробьева».

Группа – потому что Горыныча играли пять человек. Один двигал крыльями, еще один управлял электроникой (это был сообразительный Мишка Панин), и, кроме того, потребовался, как и было задумано, исполнитель для каждой головы. Голову Стёпку играла Вероника Муравейкина. У нее оказался звонкий мальчишечий голос. Правда, сама она была толстая и в очках, но под шкурой дракона этого все равно никто не видел…

Потом школьные праздники прошли, и начались новогодние каникулы.

Третьеклассники забрали Горыныча себе. Лишние механизмы из него вытряхнули, а громадное сверкающее чучело таскали по улицам на палках – с хохотом и бренчаньем. А еще интереснее было, когда они с Горынычем съезжали с крепостного вала.

С этого вала катались все мальчишки и девчонки города. Да и взрослые тоже. На санках, на специальных снегокатах, а чаще – на фанерках или пластмассовых подносах. Целые толпы с криками и смехом неслись вниз по накатанным обледенелым склонам и, как пестрый горох, рассыпались по площади, где стояла большущая елка.

И вот представьте себе: над разноцветными куртками и шапками, распахнувши зеленые крылья, летит с высокого склона серебристое и золотистое чудовище с тремя оскаленными головами?

Иногда компания третьеклассников, которая во время такого полета держала Горыныча над собой, рассыпалась по сторонам и дракон ехал вниз на собственном пузе. Но и тогда он высоко держал три головы с хохочущими зубастыми пастями. И выше всех – голову Стёпку, на которой красовалась детская бескозырка с надписью: «Герой». Бескозырка не падала – Алхимик приклеил ее «Собачьей преданностью».

Алхимика Джонни увидел сразу, как поднялся на вал. И Катьку. Стоял уже совсем вечер, темно-синие сумерки. Но елка бросала с площади на гребень вала разноцветный переливчатый свет, и всех было прекрасно видно, все лица различимы. По Катькиному лицу пролетали будто оранжевые и голубые прозрачные крылья. И черные кудряшки под вязаной шапкой искрились. И глаза… Джонни вздохнул: все-таки Катька была красивая.

– Привет, – сказал он. – Не могли уж зайти за мной, олухи…

– Мы хотели, – объяснил Алхимик слегка виновато. – Да, говорят, тебя сегодня дома не было.

Джонни хмыкнул и посмотрел на Катьку уже не так ласково. Ясно было, кто «говорят».

Но обижаться, ревновать и портить себе настроение не хотелось. Потому что был праздник и зимняя сказка вокруг. На площади у сияющей елки вертелись украшенные лампочками карусели. Мерцал и переливался ледяной терем. И всем-всем было весело.

Но Джонни не стал здесь кататься. Он снова сказал Катьке и Алхимику «привет» и пошел по гребню вала туда, где потише. К Песчаной улице. Здесь тоже была сказка, но другая, задумчивая. Огоньки внизу светили неярко, заснеженный сквер был похож на дед-морозовский лес, месяц вверху – уже не тонкий, налитой, похожий на запрокинутый кораблик – светил ярко. Небо вокруг него было зеленым, а клочковатые облачка серебрились. Старинные белые соборы высоко подымались над валом. Они казались вырубленными из громадных сахарных глыб, а сахар этот словно подсветили изнутри.

Народу в этом месте было немного. Но третьеклассники катались именно здесь. Человек десять. Они ездили со склона сами по себе, а утомившийся за день Горыныч отдыхал в кустах у подножия вала.

Третьеклассники шумно приветствовали Джонни, но кататься не перестали.

Джонни тоже стал кататься. У него был великолепный поднос из белой пластмассы. Такой громадный, что хоть втроем садись. Красными буквами на нем было написано «FLUGTALER». Поднос подарила Вика, она же сделала надпись. И объяснила, что это означает по-немецки «летающая тарелка».

Тарелка и в самом деле была летающая. Скользкая пластмасса свистела по накатанным склонам почти без трения и выносила легонького Джонни на середину сквера – на поляну, где торчали вырезанные из сухих стволов богатыри и колдуны…

Джонни съехал несколько раз, потом наверху разговорился с Мишкой Паниным.

– Сегодня днем Горыныча для телепередачи снимали, – сообщил Панин. – Дядька из Москвы приезжал с кинокамерой.

Джонни и обрадовался, и огорчился. Обидно стало, что его на съемке не оказалось.

– Мы сказали, что Горыныча ты придумал, – объяснил понимающий Панин. – Дядька твою фамилию записал.

Это Джонни утешило.

Панин сообщил еще одну новость:

– От Молчанова открытка пришла из санатория. С поздравлением.

– Мне тоже, – сказал Джонни слегка досадливо, потому что его царапнула совесть. А царапнула она из-за письма. Письмо от Юрика пришло еще давно, в середине декабря. Молчанов писал, что живет хорошо, не скучает, но дома все равно лучше, только ничего не поделаешь, потому что надо хроническую пневмонию вылечивать до конца. Еще писал, что в санатории есть школа и он учится нормально и что у них тоже будут каникулы. Плохо только, что каникулы эти придется провести в «Березке», потому что смена кончается десятого января.

«Жалко, что мы с тобой в каникулы не поедем в Москву, – выводил Юрик большими, но ровными буквами. – Но потом все равно поедем, да? «

В конце письма, как печать, чернел натертый карандашом кружок – оттиск полупенни с корабликом. И Джонни хорошо вспомнил вечерний разговор дома у Юрика, жареную картошку и тонкий месяц в окне. И подумал, что надо Юрке ответить. Сразу же. Но сразу не получилось, потому что позвонил Борис Дорин, велел прийти за вспышками для голов Горыныча.

Потом надо было учить математику, а то Анна Викторовна вкатает трояк за четверть (самое обидное, что все равно вкатала). Потом еще навалились какие-то дела… В общем, не написал Джонни ответ. А теперь и смысла нет писать. Пока письмо придет в «Березку», глядишь, и смена Юркина закончится…

– Ох, все-таки я такая свинья, – сказал Джонни. – Юрка мне и письмо, и открытку, а я так и не раскачался.

Обругав себя, он почувствовал кое-какое облегчение.

Мишка успокоил его еще больше:

– А мы писали ему от тебя привет. Димка писал. И что ты его вспоминаешь… Ну, помнишь, мы про него разговаривали, когда крылья Горынычу делали.

Джонни вспомнил: действительно разговаривали про Молчанова. Да и не раз, кажется… Он обрадовался:

– Спасибо, Мишка. Голова у тебя варит.

– Ага… Можно, мы вместе на твоей тарелке скатимся?

– Давай.

Мишка был грузноват, но пластмассовый «флюгталер» будто не ощутил двойной тяжести и унес обоих пассажиров далеко в сквер. И замер на утоптанной дорожке – прямо у ботинок высокого прохожего. Тот чуть не полетел с ног.

– Ой… мы нечаянно, – пискнул на всякий случай Мишка.

Прохожий сказал с высоты:

– Если не ошибаюсь, товарищ Михаил Панин и товарищ Евгений Воробьев…

– Здрасте, Борис Иваныч! – хором обрадовались Джонни и Мишка.

– Осваиваем снежные трассы?

– Ага! – Джонни вскочил и отряхнулся. – Хотите с нами?

– Очень хочу. Но совершенно не могу. Во-первых, модное пальто обдеру, во-вторых, иду по делу… Джонни…

– А? – в один миг насторожился Джонни.

– Раз уж повстречались, может, проводишь немножко?

Джонни сунул Мишке в варежку веревку от «флюгталера».

– Катайся пока на моей тарелке. Если задержусь, затащишь мне домой.

Осчастливленный Панин усвистал наверх.

Джонни и Борис Иванович неторопливо зашагали рядом и вышли из сквера на Песчаную. Горели желтые фонари, и утрамбованный на асфальте снежок тоже был от них желтым. На нем темнели переплетенные тени кленовых веток.

– Я на почту иду, – как-то нехотя сказал Борис Иванович. – Ты не торопишься?

– Нет…

Борис Иванович неловко усмехнулся:

– Я вот о чем подумал… Мы не первый раз так с тобой шагаем и беседуем о жизни.

– Мы пока еще ни о чем не беседуем, – осторожно напомнил Джонни.

– Да… В общем, так. Послезавтра еду в Москву, а оттуда лечу на юг.

– Зачем? – не понял Джонни.

– Ты разве забыл? Я говорил про лагерь.

– А… – сразу вспомнил Джонни. И опустил голову. И все стало… да нет, ничего не стало, все было прежним. Только скучно сделалось.

– Значит, насовсем? – негромко спросил Джонни.

– Пока на несколько дней. Посмотреть новое место, решить кое-какие вопросы. Потом вернусь еще, конечно, только ненадолго.

– А может, не надо? – сказал Джонни полушепотом. И получилось жалобно, как у малыша.

– Не надо возвращаться?

– Не надо уезжать, – произнес Джонни уже иначе, неласково. – Это же от вас зависит.

– Кое-что от меня. Кое-что нет. И это «нет», братец, мой, сейчас сильнее.

– Почему? – хмуро спросил Джонни.

– Обстоятельства. Ты ведь не маленький, должен понимать, что такое обстоятельства.

Джонни ровным голосом сказал:

– Я понимаю. Обстоятельства – это второстепенные члены предложения. Обстоятельства места, времени и образа действия.

– Угу… Только не всегда они второстепенные, если на самом деле. Они смешиваются – обстоятельства времени, образа действия и места. И получаются обстоятельства жизни.

– Вообще-то я слыхал, что человек бывает сильнее обстоятельств, – так же ровно отозвался Джонни. – Это иногда и в книжках пишут. Но я сам в этом пока не разбираюсь.

– Ты обиделся?

– Нет, – честно сказал Джонни. – Только жалко…

– Что?

– Что уедете…

– Может быть, другой директор будет лучше.

– Может быть… Не в этом дело.

– А в чем?

– Ну что вы, не понимаете, что ли? – тихо сказал Джонни и пнул смерзшийся комок.

– Что… не понимаю?

– Просто жалко… что больше не встретимся.

– Да… – выдохнул Борис Иванович и помолчал. – Думаешь, мне не жаль? Если говорить честно, Женька, ты был для меня в этой школе самое светлое пятно. Теперь-то я могу это сказать, бог с ней, с педагогикой.

– А я и так знал, – дерзко сказал Джонни.

Борис Иванович коротко засмеялся:

– Да? Ну и отлично.

– Ничего не отлично… Все равно больше не увидимся.

– Зачем уж так-то? «Больше не увидимся».

– А где? Ну, может, случайно когда-нибудь…

– Слушай! – Борис Иванович остановился. – Джонни! А давай я тебя летом в этот лагерь заберу! Мы с тобой там такие дела устроим! А? Давай! Хоть на все три смены!

Джонни тоже остановился. Потому что это была идея! Обстоятельства жизни сразу и сильно менялись.

– А это можно?

– А чего же? Я же буду начальник. В конце концов, не обязательно по путевке, будешь жить у меня.

Джонни задумался. Первая радость схлынула, теперь он размышлял спокойнее.

– Это хорошо, конечно… – вздохнул он. – Только на все лето нельзя. У меня и здесь куча дел. Раскопки под валом устраивать будем, крепостное подземелье искать…

– Но на одну-то смену можно!

– Да… – Джонни опять вздохнул. Потому что до лета было почти полгода. Целая бесконечность.

Борис Иванович его, кажется, понял. Помолчал, похлопал себя по карманам, будто искал сигареты, хотя не курил (по крайней мере при ребятах). Потоптался и вдруг предложил:

– А махнем сейчас вместе, а?

– Куда? – не понял Джонни.

– Туда, на юг. В лагерь… Мне одному лететь туда тоже как-то… несладко. А тут вдвоем. Веселее. А?

Джонни изумленно моргал.

– В самом деле! – Борис Иванович оживился. – Это же ненадолго! Туда и обратно – неделя, за каникулы управимся. Там сейчас, конечно, не лето, но все равно хорошо. Говорят, в этом году и зимы-то нет, бывает до десяти градусов тепла, а то и больше. Трава зеленая. В такую погоду даже миндаль начинает зацветать! Знаешь, как цветет миндаль? Листьев еще нет, а все ветки в цветах.

– Вы… это правда, что ли? – шепотом сказал Джонни.

– Конечно! Это же просто! Послезавтра вечером в Москву, там в аэропорт, а утром уже в Крыму… И к морю… Море всегда море, Джонни, не только летом… Вот сейчас так и слышу запах водорослей. Побродим по берегу… Ты был у моря?

Джонни был. Но очень давно, больше чем полжизни назад. Он с родителями жил в пансионате в Анапе. Потом ему вспомнилась толпа на знойных пляжах, взбаламученное мелководье и постоянные мамины страхи, что он утонет или потеряется. А настоящее море он не запомнил. Уже потом из книжек он узнал, что море – это целая жизнь приключений, открытий и путешествий. И очень жалел, что раньше по молодости лет не понимал этого.

Теперь-то он все понимает и познакомится с морем как следует!

Только… неужели это всерьез?

– Сейчас позвоню знакомому в Москву, чтобы заказал туда и обратно два билета, – решительно проговорил Борис Иванович.

– Ага… «два билета», – спохватился и приуныл Джонни. – Он сколько стоит, билет-то…

– У тебя же будет школьный, за полцены. Вернее, просто детский, тебе еще нет двенадцати.

– Полцены – это тоже… – грустно сказал Джонни. – Мы недавно холодильник новый купили.

– Как-нибудь… Я недавно получил гонорар за статью в «Семье и школе»… Я тебя в конце концов приглашаю. Ясно?

– Нет уж, – решительно возразил Джонни. – Лучше я скажу дома, что не надо к лету нового велосипеда. Этот год как-нибудь проверчусь на старом драндулете, Дорины починят… Только… – Он замолчал и виновато засопел.

– Что?

Джонни спросил тихо, будто он не храбрый пятиклассник Воробьев, а оробелый первоклашка:

– А вы не пошутили?

Желтый миндаль

Родители были ошарашены. По крайней мере мама. Она так и сказала:

– Я просто ошарашена. С чего это вдруг директору пришла такая мысль?

А папа добавил:

– Неужели ты ему не надоел в школе?

– Ну, во-первых, сейчас не школа, – возразил Джонни. – А во-вторых, мы все-таки друзья.

– О боже… – сказала мама.

– Бедный Борис Иванович, – сказал папа.

Потом они еще что-то говорили. Но это неважно. Важно, что в конце концов они согласились. Потому что они были лучшие на свете мама и папа (это Джонни знал твердо, хотя и усматривал у родителей отдельные недостатки). И потому что, когда просит сам директор школы, спорить неприлично. А то, что он уже не хочет быть директором, мама и папа не знали.

Конечно, они еще многое выясняли, уточняли, беседовали по телефону с Борисом Ивановичем и весь следующий день учил). Джонни, как себя вести в дороге. Но это было даже приятно. Это как бы входило в подготовку к путешествию.

Джонни сперва проявлял спокойствие и выдержку, но к вечеру не выдержал и объявил, что пора собираться. И выволок из-под шкафа пыльный чемодан.

– У тебя завтра еще целый день, – сказала мама.

– Ты сама говоришь, что я все делаю в последний момент, – упрекнул Джонни.

Он положил в чемодан общую тетрадь, чтобы вести путевой дневник. Потом карандаши – основной и два запасных. Мыло, пасту, щетку, полотенце. Фонарик – ночи на юге очень темные. Потом раскопал на антресолях кеды, а в шкафу полинялые шорты и две майки с изображением спортсмена-лучника.

– Джонни, ты спятил, – осторожно сказал папа. – Сейчас там не лето и даже не весна.

– Борис Иванович говорит, что в Крыму нынче очень тепло.

– Но не настолько же…

– Борис Иванович говорит, что, может быть, даже миндаль скоро зацветет.

– Миндаль цветет не раньше конца марта…

– А Борис Иванович говорит…

– Кроме того, миндаль совсем не свидетельствует о теплой погоде. Он…

– Ну, папа! – сказал Джонни, как человек, у которого отбирают сказку. – Чего раньше времени спорить? Там увидим.

Отец махнул рукой. Они с мамой собирались в Дом культуры на концерт московского пианиста. И через полчаса Джонни остался наедине с чемоданом.

Пусто стало и как-то сразу расхотелось торопиться. Но все же Джоннина радость не прошла. Просто она сделалась тихая и спокойная. Отчетливо тикал будильник, сделанный в виде золотого ключика. В кухне, как сытый медвежонок, урчал новый холодильник. Эти звуки отзывались еле слышным звоном в тонких елочных шарах. Шары тихонько поворачивались на длинных нитках.

Джонни прикрыл чемодан и подумал: чем бы заняться? Пойти покататься с вала или включить телевизор? Но вместо этого он устроился в кресле перед елкой и стал разглядывать игрушки.

Игрушки были разные. Некоторые Джонни помнил, как помнил себя, они появлялись на елке каждый год. Например, этот желтый ватный цыпленок (порядком потрепанный) и эти старые серебряные рыбки. Но были и совсем новые звезды, фонарики и несколько блестящих шаров – малиновых и зеленых. Они походили на маленькие планеты…

Джонни смотрел на елку и тихонько прощался с ней. С зимой, со снежными каникулами. Завтра вечером укатит в Москву, а потом – туда, где нет ни снега, ни холода и где цветет загадочный миндаль.

Что это за цветы? Джонни раньше слышал такое название, но внимания не обращал. А сейчас задумался.

«Мин-даль, – сказал он одними губами. – Мин… даль… » Слово перекатывалось на языке, как стеклянная бусина. Урони – и зазвонит на полу.

Интересно, что это слово значит? А может, оно из нескольких слов?

«Мин» – по-голландски значит «мой». В книге «Петр Первый» Мойщиков называл Петра «мин херц». Значит, «мое сердце». «Мин даль». Значит, «мой даль»? А что такое «даль»? Если бы даль «моя» – тогда понятно: широта какая-то, простор. Но здесь – «мой»… А если даль – это «он», тогда что?

Или кто?

Был человек с такой фамилией – Даль – друг Пушкина. Врач и писатель. Он еще словарь написал… Нет, цветы здесь ни при чем… Но зато словарь близко, у папы на стеллаже. И там слово «миндаль», конечно, есть!

Джонни вытянул с полки том с буквами «И – О» на корешке и нашел, что хотел. И узнал, что миндаль – это «дерево «Amygdalus communis» и плод или орех его… «. И дальше были еще объяснения про бобовник и персик и так далее. Но не было ни слова, какие у миндаля цветы. Джонни огорченно повертел книгу. Она была в ярко-желтом переплете. Папа купил словарь в букинистической лавке, тома были растрепанные, без корочек, и пришлось их отдать в переплетную мастерскую. В мастерской нашелся только такой коленкор – будто лепестки подсолнуха.

– Мин-даль… – опять сказал тихонько Джонни, и ему показалось, что цветы миндаля такого же цвета, как корочки словаря.

Он поставил книгу, но к елке не вернулся, а прилег на диван у отцовского письменного стола – щекой на упругий валик. И стал смотреть на оконное стекло, которое было с одного угла затянуто морозным кружевом. Ледяные узорчатые листья искрились, небо за окошком начинало зеленовато светиться. Джонни улыбнулся, он понял, что сейчас в оконный квадрат станет медленно вплывать желтый, запрокинутый на корму кораблик…

Джонни не дождался кораблика. Потому что небо стало синим и очень высоким. И его сделалось много. Кругом. А сам Джонни оказался на крепостном валу, но это был не тот знакомый вал в их городе. Гораздо выше. И невдалеке начиналось и убегало в дальнюю даль море, и оно было еще синее, чем небо.

На валу и на всем берегу сплошь цвели желтые деревья.

Это был не печальный осенний цвет, а солнечный, очень теплый. Летний. Как у одуванчиков, когда они в конце мая высыпают на лужайках. Цветущие деревья закрывали склоны и берег яркими грудами. Листьев не было, зато желтые гроздья цветов сплошь покрывали ветки и стволы. Громадные гроздья, по форме похожие на соцветия черемухи, только гораздо крупнее.

Цветочная гроздь качалась у самой Джонниной щеки. Джонни разглядел выпуклые лепестки, прожилки на них и мохнатые, как ножки шмеля, тычинки. От всплеска громадной радости Джонни зажмурился и глубоко-глубоко вдохнул теплый южный воздух. Солнце ласково трогало ресницы и лоб. У желтого миндаля запах был, как у одуванчиков, когда в них с размаха зароешься лицом.

– Ура… – шепотом сказал Джонни. – Ой, какое ура… – Раскинул тонкие, незагорелые еще руки, оттолкнулся упругими кедами и кинулся со склона к морю.

Солнечный цвет летел ему навстречу. Пушистые лепестки облепили белую майку со стрелком из лука, мягко чиркали по голым рукам и ногам, губы стали сладковатыми от пыльцы. А Джонни все мчался и теперь понимал, что бежит не с вала, а с крутой пирамиды, заросшей по самую верхушку желтым миндалем. Ветки делались все гуще, наконец сплелись в сетку, подхватили, подкинули над желтой рощей легонького Джонни… И он ничуть не испугался, потому что падать стал медленно-медленно. И купался в солнечном тепле. И знал, что мягкие ветки подбросят его снова…

Слово «миндаль» тихонько звенело в воздухе – как стекляшки, которые девчонки просыпали на каменные ступени. «Мин-даль… даль… даль… динь… длинь… «

И когда желтые деревья погасли и Джонни понял, что этот перезвон – телефонный сигнал в прихожей, он ничуть не огорчился. Короткий южный сон был как неожиданный подарок. Еще одна радость ко многим радостям, которые ждали Джонни впереди. В этом сне все было такое настоящее, что Джонни запомнит его навсегда.

Телефон сыпал негромкий, но длинный и настойчивый звон. Джонни понял: это междугородный сигнал. Он не удивился. Двоюродная сестра Вера часто звонила из Москвы. И сейчас это, конечно, она. Будет передавать приветы от себя, от Валентина Эдуардовича и спрашивать, не приедет ли Джонни в гости. Небось и билет на какую-нибудь столичную елку для него раздобыла.

А он не приедет, он не может! Скоро он будет далеко-далеко! У самого моря!

Джонни, сияя, выскочил в прихожую. Подхватил скользкую трубку.

– Это ты, Вера?

– Это я, – сказал тонкий голос. Чуточку знакомый, но непонятно чей. – Это ты, Джонни?

– Я… А ты? Ты кто?

– Юрка!

– Какой Юрка?

– Ну, это я! Молчанов!

Снова о пирамидах

Тревожиться было нечего. Совершенно нечего. И все-таки Джонни слегка вздрогнул. И спросил сердито, чтобы эту непонятную тревогу прогнать:

– Ты откуда взялся? Уже приехал?

– Нет, я из «Березки».

«А зачем звонишь? » – спросил Джонни. То есть нет, не спросил. Хотел только, но почему-то удержался. Сам не знал почему.

– Я не из самой «Березки», а со станции, – торопливо и звонко сказал Юрик (так чисто было слышно, будто он рядышком) – Тут будка автоматная, на ближние города, вот я и звоню. По пять копеек спускаю.

– А почему ты на станции? Ты что, сбежал?

– Да нет? – Юрик переливчато засмеялся. – Ко мне мама приехала. Она может меня домой забрать, если я хочу.

– А тебя отпустят? Ведь еще целая неделя…

– Меня отпустят, если я очень попрошу и мама! Потому что наш врач говорит, что у меня все хорошо. Потому что я под пирамидой лечился.

– Что? – спросил Джонни слегка обалдело.

– Да! Я такую пирамиду из картонного ящика сделал и над кроватью устроил и под ней спал в тихий час и ночью. Ты же сам говорил, что пирамиды для всего полезны, и для здоровья тоже.

Джонни тоже засмеялся:

– И тебе разрешили?

– Ага! Я же говорю, у нас такой хороший врач. Он на нашего директора похож. Он сперва хохотал, а потом сказал: спи на здоровье под пирамидой, если тебе это помогает. Говорит, хуже не будет… А мне даже лучше! Это на рентгене видно!

«А зачем ты звонишь-то? » – опять подумал Джонни. Вообще-то ничего удивительного не было: дорвался человек до телефона и трезвонит на радостях. Свобода! Домой еду! Но беспокойство опять царапнуло Джонни.

– Юрка! Значит, ты сейчас домой поедешь?

– Я не знаю! Мы с мамой пришли тебе позвонить, можно ли?

– А я-то при чем? – изумился Джонни.

– Ну, потому что я сказал Владимиру Геннадьевичу, врачу нашему, что мы с тобой должны на каникулах в Москву поехать, что это очень важное дело. И маме сказал. Ну вот, Владимир Геннадьевич и говорит: если правда поедете, то отпущу. Раз уж такое это неотложное дело! А мама говорит: давай сперва спросим Джонни… Джонни! Мы поедем?

Сон про желтый миндаль опять колыхнулся в глазах у Джонни. Только не было упругой сетки из цветов, а будто носом о твердый ствол…

– Джонни!.. – обеспокоенно зазвенел Юркни голос.

– Да подожди ты! – отчаянно сказал Джонни.

– Я жду… Только у меня деньги автоматные кончаются.

– Ты же писал, что десятого числа приедешь!

– Ну да! Вот мама и говорит: позвони, вдруг Джонни занят в каникулы! А ты ведь не занят?

«А вот как раз и занят! Откуда я знал, что ты, балда такая, сорвешься из «Березки» раньше времени? Что же мне, от Черного моря отказываться? Я на юг улетаю! » – Так Джонни должен был ответить по всем законам здравого смысла. Так он и ответит сейчас. Только секундочку он помедлил. Потому что дурацкое воображение не вовремя подсказало ему, как Юрка тихо опустит трубку и молча поднимет на мать невеселые глаза.

И ничего даже не скажет – и так все будет понятно… Ну и переживет!

Поспит еще недельку под своей пирамидой. Сам виноват. Кто его просил сваливаться как снег на голову…

Да не как снег. Он же спрашивает: можно или нет?

Вот и надо сказать: нельзя, уезжаю.

А может, соврать что-нибудь? Сказать, что сестрица Вера заболела и в Москву к ней сейчас нельзя? Тогда получится, что никто не виноват.

А разве сейчас кто-то виноват?

Не будет он врать. Не врал Джонни своим солдатам и адъютантам никогда в жизни. Всякое в жизни случалось, но такого не было. И сейчас не выйдет.

– Джонни! Ты что молчишь?

– Я думаю, – сумрачно сказал Джонни. Хотя чего было думать?

– Ты думай скорее, я последний пятак бросаю, – сказал Юрик уже с печальной ноткой. Почуял что-то.

– Я же не знал, что ты на неделю раньше…

– Я понимаю…

«А у меня самолетный билет до Симферополя! » Хотя еще неизвестно. Может, еще и не купили билет…

– Уже цифры зажглись, – как-то глухо сказал Юрик (теперь сразу слышно, что издалека).

– Ладно, я сейчас, – глупо ответил Джонни. – Я… Это… А что, больше нет денег?

– Нет… Подожди… Джонни, еще полминуты! – Голос Юрика звенел, как тугая струнка, которую дергают нервно и неумело. – Джонни!

– Что, нашел пятак? – совсем уже по-идиотски спросил Джонни.

– Нет! Я ту монетку спустил, с корабликом!

– Что-о?

– Потому что больше нету! Джонни! Ну, ты скажи, мне ехать или нет? Скорее! Нет или да?!

Если бы он спросил «да или нет», Джонни и ответил бы, наверно, что нет. «Нет, я не могу, Юрка! » Но Юркиным последним словом было «да». И в этом «да» звенел такой отчаянный нажим, что Джонни рявкнул беспомощно и зло. Будто в рифму:

– Да!

Потом, испугавшись этого крика, добавил помягче:

– Ладно, приезжай…

Кораблик

Бориса Ивановича Джонни встретил на углу Крепостной и Первомайской. Директор шел в магазин за сосисками для ужина. Джонни сразу сказал ему, что лететь в Крым не может. И сразу объяснил почему.

Они пошли рядом. Как вчера. По заснеженному тротуару – желтому от фонарей и узорчатому от переплетенных теней.

– Да… Значит, не судьба, – сказал Борис Иванович. – Или, вернее, как раз судьба…

– Как это? – сумрачно отозвался Джонни.

– Такая, значит, у тебя судьба, Джонни Воробьев, – повторил Борис Иванович. – Ты командир. Ты никого из своих не можешь ни бросить, ни обмануть… Видишь, я тебя даже и не уговариваю лететь.

– Да, – сказал Джонни. И на миг он гордо поднял голову.

Он командир. Это было объяснение. Все делалось простым и точным. Но… это для Бориса Ивановича так делалось. А Джонни почти сразу почувствовал: нет, все гораздо сложнее.

Если бы он был командир, никаких осложнений не получилось бы. Он сказал бы своей армии коротко и четко: «Операция переносится. Уезжаю по делам». Армия, может быть, вздохнула бы, но ни роптать, ни укорять Джонни не стала. Она привыкла верить командиру всегда и во всем. Потому что он никогда не подводил… Ну, а если бы ожидалось важное и неотложное дело, если бы уехать в самом деле было нельзя, Джонни подчинился бы судьбе спокойно и гордо. Что поделаешь, такая командирская доля.

Но сейчас-то никакого срочного дела не ожидалось! И армия беззаботно веселилась на каникулах, и для Юрика не был он в эти дни командиром. И ничего не случилось бы, если б бестолковый Молчанов еще недельку проторчал бы в санатории. Ну совершенно ничего не случилось бы…

И кой черт дернул Джонни за язык? «Ладно, приезжай»… Неужели человек не имеет права слетать на юг, если раз в жизни привалила удача?

Джонни разъедала досада. Жгучая, как растворитель Алхимика. И пожалуй, досада эта была сильнее самой жалости о потерянном путешествии. Потому что получилось глупо. Непонятно получилось, а Джонни любил в жизни ясность.

Он не мог объяснить себе, зачем это сделал. И чего он испугался? Почему не сказал «нет»?

– «К-р-р, к-р-р», – отчетливо говорил под подошвами снежок, и Джонни шел, глядя на свои сапожки, и молчал. И Борис Иванович тоже молчал.

«Завтра он улетит, – думал Джонни. – Сперва на неделю, потом насовсем… Там хорошо, там миндаль…» И сделалось Джонни как-то одиноко. Будто совсем не осталось друзей. Он даже сердито хмыкнул – таким неправдашным было это ощущение. Это у него-то нет друзей? Это он-то одинокий? Уж чего-чего, а друзей у Джонни хватало. С самого раннего детства. Еще в детском садике…

«Это не друзья», – шепнул кто-то Джонни. Или сам себе он шепнул в глубине своих мыслей.

«А кто? » – ощетинился Джонни.

«Это верные твои солдаты и адъютанты. Они тебя слушаются, они тебя любят. Только это еще не дружба. Дружба – это если на равных… «

«А в классе… «

«В классе? Да-а… В классе ты авторитет. Сказал слово – и все открыли рты. Посоветовал – и все слушают. Пирамиды сделали… И ждут: что еще новенького подкинет Джонни Воробьев? «

«А Серега и Вика! А Степан и Борька Дорины! «

«Они выросли… Ты для них всегда был маленький Джонни, а теперь совсем… Они почти взрослые, им не до тебя… «

«Неправда! – взъярился Джонни. – Они все равно настоящие, они меня никогда не предадут… «

И это была правда. Если что случится, все придут на помощь: и третьеклассники с храбрым командиром звездочки Мишкой Паниным, и весь Джоннин пятый «А», и Вика, и Сережка Волошин, и Дорины. И даже Катька Зарецкая кинется на выручку, это уж точно. И деловитый Алхимик… А если придет к Джонни удача, они от души будут радоваться за него…

Но если нет ни беды, ни радости, а только обыкновенная жизнь? Тогда с кем ты можешь побыть рядом просто так? И поговорить о своем? О плавании на плоту вокруг света или о тайнах подземелий. Или еще о чем-нибудь, как, например… Что «например»? С кем? Например, как с Молчановым, который тогда рассказывал о своих корабликах. И о «вахтенном журнале», и о корабельной рубке… И о тонком-тонком месяце вокруг темной луны…

С Катькой сейчас про такое не поговоришь. Раньше можно было, а теперь… С Борисом Ивановичем? Он скоро уедет насовсем. И, кроме того…

«Что? » – нахмурился Джонни.

«Кроме того, признайся: в этой дружбе была для тебя капелька хвастовства. Для самого себя. А? Тебе нравилось, что с тобой дружит директор… «

«Нет! – огрызнулся Джонни. – Неправда… Не в этом дело».

«А в чем? «

«Я-то для него никакой не директор, а он со мной тоже дружит… Но теперь все равно. Он уезжает… «

«Ну и что же, что уезжает? Может, ты думаешь, что он тебя предал?»

«Не думаю. Просто его вынуждают обстоятельства… Есть у взрослых такое дурацкое слово – «обстоятельства». Это когда надо объяснить уважительную причину… «

«Но у тебя-то нет уважительных обстоятельств… «

«Но я и не поехал! Я же остался, черт возьми! «

«А по-че-му? «

«Потому что я испугался», – подумал Джонни.

Он подумал это без обиды на себя, а только с тепловатым смущением, будто от чьей-то излишней ласки. Он коротко, но глубоко вздохнул и помотал головой (так, что распущенные уши мохнатой шапки захлопали по щекам). Стало чуточку яснее на душе. Проще.

«Я испугался… «

«Чего? «

Джонни объяснить не мог ни словами, ни мыслями. Но он чувствовал: если бы сказал тогда «не приезжай», порвалась бы незаметная, неуловимо тонкая ниточка. Как та светлая паутинка, что связывает концы узенького месяца в первый день новолуния. Ниточка между ним и Юркой.

Джонни отчетливо представил, как в тесной телефонной будке нетерпеливо переступает большущими валенками и толкает в щель монетку с корабликом – будто последний патрон расходует – этот маленький Юрик Молчанов… А почему маленький? Они уже почти одного роста. Велика ли разница в два года? Между старшей и младшей группой в детском саду велика. А между пятым и третьим классом – не очень. И чем дальше люди растут, тем больше эти два года стираются между ними… И кажется. Юрка понял это раньше Джонни. Понял, что теперь у них – по-другому…

–… Не в том дело… – вполголоса сказал Джонни.

– Что? – не понял Борис Иванович.

– Не в том дело, что я командир, – сказал Джонни, глядя под ноги, на желтый от фонарей снежок. – Юрка Молчанов, он вот никакой не командир, а он на моем месте тоже не уехал бы.

– Да? – рассеянно спросил Борис Иванович. Наверно, просто так, лишь бы как-нибудь отозваться. Но Джонни ответил уверенно, будто поставил точку:

– Да.

И вспомнил свое «да» в разговоре с Юриком. Такое резкое и досадливое. И вдруг испугался, что для Юрика оно могло быть как обидный толчок локтем. Будто не «да», а наоборот.

«Но ведь я сказал еще: ладно, приезжай».

«А если уже было поздно? И… если он решил, что ехать не надо? «

Джонни испугался этой мысли неожиданно и сильно. И колючий страх сразу перебил другие заботы и тревоги. Джонни задержал шаг.

«Да нет, он приедет, – сказал себе Джонни. – Не зря же он так ждал ответа. Раз любимую монетку с «Золотой ланью» не пожалел».

Конечно, Юрик приедет. Сейчас он уже, наверно, сидит в мамой в электричке и смотрит в темное окно (а за стеклом по черным елкам, как по крутым гребешкам зыби, мчится, не отставая, месяц-кораблик).

«Но ему сейчас не до месяца», – понял Джонни.

Юрко не до месяца, не до зимних сказок. Он сидит и томится: а почему Джонни говорил так хмуро? И как он его, Юрку, встретит?

Эту тревогу далекого еще Юрика Джонни ощутил какой-то глубокой, тайной ниточкой-нервом – безошибочно и ясно. Как ощутил, почему – трудно разгадать. Тайны человеческой души такие же запутанные и неизученные, как загадки пирамид. Или даже сложнее…

Джонни сказал:

– Борис Иванович, я пойду. Я на вокзал. Надо узнать, во сколько приходит Юркина электричка.

– Иди.

Борис Иванович стянул перчатку, а Джонни потрепанную свою варежку, и они пожали руки. Коротко и просто, без лишних слов, без всякого значительного молчания и вглядывания друг другу в глаза.

– Увидимся еще, – сказал Борис Иванович.

– Счастливо слетать… Я пошел.

И Джонни не пошел, а побежал к серебристо мерцающему крепостному валу.

Борис Иванович… Рука так и просится написать: «Борис Иванович стоял и смотрел ему вслед». Но это неточно. Он смотрел себе под ноги. На тени кленовых ветвей, на втоптанную в снежок коробку «Беломора»… А потом он посмотрел вверх, за снежные деревья. Там поднималась четырехэтажная школа. Она еле угадывалась в мутноватом ночном небе: окна были непривычно темны: уроков нет – каникулы, а новогодние вечера уже прошли. Лишь кое-где окна чуть искрились – то ли отражали рассеянный свет месяца, то ли мерцали сами по себе.

Очень хочется написать, что, посмотрев на окна своей школы, Борис Иванович сначала тихо, а потом все решительней зашагал к отделению почты. И там вечерней дежурной телеграфистке сдал телеграмму для своего товарища, что на юг он не поедет и начальником лагеря он не станет… Но мы этого не знаем. И расстаемся мы с директором школы номер два здесь, на улице, когда он о чем-то думает и что-то решает, глядя на темные окна дремлющих классов.

Ладно. В конце концов, не он главный наш герой. Главный – Джонни. Мы с ним расстаемся, но здесь проще. По крайней мере сейчас проще. Джонни с разгона, не заметив крутизны, взлетел по тропинке на вал, промчался по нему шагов двести и по заснеженному склону ринулся вниз – к желтоватым огонькам Вокзальной улицы. Он мчался без тропинки, сквозь мелкие березки, которыми зарос восточный скат крепостного вала. Заснеженные ветки быстро, но мягко задевали его щеки, и он вспомнил на миг сон про желтый миндаль. Но только на миг. Он спешил.

А над ветками летел запрокинутый месяц-кораблик с серебристым клочком облака, похожим на вздувшийся парус.