Россия в годы правления первых Романовых *1613–1682 года*

Иван Сусанин и его потомство 1613 год

В нескольких верстах от Костромы есть село Домнино. В нем живут свободные поселяне, которые не платят никому податей, не исполняют никаких повинностей, то есть не мостят дорог, не держат лошадей для почты и проезжих, не представляют рекрутов* на государеву службу, одним словом, не знают никаких тягостей общественной жизни, а пользуются всеми ее выгодами. Этих счастливцев называют белопашцами*. Знаете ли, милые мои друзья, отчего они наслаждаются такой приятной жизнью и кому обязаны всеми своими преимуществами? Это любопытное и трогательное происшествие. Вы, наверное, поблагодарите меня, если я расскажу его. Послушайте же.

В то время, когда сердца всех Русских с согласным, единодушным восторгом назвали своим государем Михаила Романова и уже с нетерпением ожидали известия о том, как примут он и его благочестивая мать, монахиня Марфа Иоанновна, Московских послов, поехавших к ним с усердными мольбами от имени всего народа, Поляки, узнав об этой новости и предвидя, как повредит она их намерению завладеть Россией, решились погубить избранного царя. Шестнадцатилетний юноша, отец которого, пленник в Варшаве, оплакивал бедствия своего Отечества, а мать проводила печальные дни в монастырской келье, не мог быть страшен для сильных и многочисленных врагов, и его погибель казалась для них легкой: все зависело только от того, чтобы сделать это раньше, чем послы успеют приехать к нему и превратить скромное, беззащитное жилище молодого боярина в неприступный, окруженный верными подданными дворец избранного государя.

Рассуждая таким образом, они отправили отряд самых решительных злодеев в поместье Романовых. Это поместье было в Костромской губернии; Романовым принадлежало также и то село Домнино, о котором мы говорили в начале этого рассказа. Отряд Поляков с ужасным намерением уже явился в Домнино: оставалось не более версты до той деревни, где был господский дом, в котором жил молодой Михаил в разлуке с добрыми родителями, тоскуя о несчастной судьбе отца и услаждая свою горесть только свиданиями с матерью-монахиней, жившей в нескольких верстах от него, в Ипатьевском монастыре. Убийцы не знали дороги в эту деревню и случайно встретили крестьянина из села Домнино Ивана Сусанина. Нетерпеливо они начали расспрашивать у него, как им найти поместье нового царя Михаила Федоровича, и, чтобы не показаться подозрительными, злодеи притворились, что посланы от его друзей с тем, чтобы раньше всех поздравить с неожиданным счастьем.

Но Сусанин был умен и сметлив: он скоро догадался, что имел дело не с друзьями, а с самыми жестокими врагами своего господина. По одежде он тотчас узнал в них Поляков, а в то время этого было довольно, чтобы встревожить всякого Русского. Чувствуя, что от его скромности зависела жизнь его боярина, он в ту же минуту решился на всякое пожертвование, чтобы только спасти его. Искусно скрыв радость, которая взволновала его сердце при известии о том, что молодой Михаил Федорович избран царем России, он отвечал на расспросы Поляков самым простодушным рассказом о том, что он очень хорошо знает поместье Романовых, что часто бывает там и может проводить дорогих гостей помещика до самого его дома. Притворное простодушие крестьянина обмануло Поляков: они поверили его словам и велели вести их туда, куда он знает. Что ж он сделал и куда повел их? Совсем в обратную сторону от правильной дороги! А между тем успел еще отправить молодому царю весть об угрожавшей ему опасности. Долго Поляки шли со своим проводником, нигде не останавливаясь, и, наконец, ночью пришли в самый густой, дремучий лес, где никогда никто не проходил и не проезжал. И там еще долго водил их Сусанин, уверяя, что сбился в темноте с тропинки. Наконец, злодеи начали догадываться, что проводник обманывает их, и с гневом сказали ему это. «Нет! — отвечал добрый, неустрашимый Сусанин, уже предвидя свою мучительную смерть. — Нет, не я вас, но вы обманули сами себя. Как вы могли подумать, что я выдам вам нашего государя? Он теперь спасен, и вы очень далеко от его поместья! Вот вам моя голова, делайте со мной, что хотите, я отдаю себя Богу!»

Можете себе представить, милые читатели, какие жестокие мучения были наградой благородному Сусанину за его верность и мужество, за его великодушное пожертвование собой! Злодеи, видя перед собой верную смерть в лесу, где еще не было протоптано ни одной тропинки, где земля была покрыта глубоким снегом, как будто грозившим заморозить их, бросились с неописуемой яростью на доброго слугу Романовых, и ужасны были страдания, какие вытерпел он, умирая от их рук. Но эти страдания были вознаграждены: на небесах Бог принял с любовью прекрасную душу Сусанина; на земле царь по-царски наградил за его усердие и верность: он дал детям своего спасителя земли, лежавшие в окрестностях села Домнино, половину деревни Деревнище, принадлежавшей этому селу, и, наконец, все преимущества и выгоды, которые должны на вечные времена отличать потомков Сусанина от других государственных крестьян. Здесь кстати сказать вам, что эти дети и их потомки носят не фамилию Сусаниных, а Собининых. Это потому, что у Ивана не было сына, а была одна дочь Антонида, которая была тогда замужем за Богданом Собининым и имела двух сыновей: Данила и Константина. Вот они-то и воспользовались наградой за геройский подвиг своего дедушки, и от них-то происходят все белопашцы, которых по последним известиям, насчитывалось уже в 1836 году сто пять душ мужского и сто двадцать одна душа женского пола.

Графиня Растопчина в своем «Собрании стихотворений» посвятила несколько прекрасных строк воспоминанию о Сусанине. Наверное, мои читатели с большим удовольствием прочтут их:

«Тебе ль чугун, тебе ли мрамор ставить,
Сусанин, верный сын, честь родины своей?..
Тебя ли можем мы прославить
Деяньем рук и грудами камней?
Чугун растопится… Полудня мрамор белый
Раздробят долгие морозы Русских зим…
Есть памятник иной: он тверд, несокрушим,
Он силен и велик, как ты, Сусанин смелый!
Сей вечный памятник тебе сооружен
В сердцах признательных потомков:
Во дни крамол и смут, из пепла, из обломков,
С Россией новою восстал, как феникс, он,
И с ней цветет поднесь, могучий и спокойный.
Да!.. Благоденствие и слава Россиян
Да… громкие хвалы позднейших сограждан —
Вот памятник, Сусанина достойный!..»

Скромность Романовых

Прекрасная цель, к которой стремилось доброе сердце верного Сусанина, была достигнута почти в то самое время, когда он умирал от рук своих убийц: Московские послы нашли молодого Михаила в полной безопасности у его родительницы в Ипатьевском монастыре. Весело приблизились они к этим священным стенам, заранее радуясь счастью показать свое усердие новому царю раньше всех других подданных. В грамоте, которую они везли к нему, народ так трогательно умолял его принять Русскую корону, эта корона была так знаменита, блеск, окружающий престол, так пышен и приятен, что никто из послов никак не предполагал, что молодой боярин мог хотя бы одну минуту помедлить со своим согласием на такое счастье!

Но как же обманулись эти добрые люди! Они не знали, какая скромность отличала семейство их будущих царей! И Михаил, и его кроткая мать не только не обрадовались, но даже испугались высокой чести, им предложенной! Первый, несмотря на молодость, обычно гордую и высоко о себе думающую, совсем не считал себя способным быть государем обширного Русского царства; вторая, воспитав в смирении свое милое дитя, совсем не приготовив его к величию, еще более трудному по причине чрезвычайной молодости Михаила, и зная, какие опасности окружали в это бурное время Русский престол, видела одни бедствия в неожиданной перемене судьбы своего сына и, проливая слезы, никак не соглашалась благословить его на царство. Напрасно умоляли их послы и все знатнейшие бояре и духовенство: они с твердостью отказывались и согласно говорили, что считают дерзостью думать о таком предложении и никогда не примут его.

Все были поражены неожиданной горестью, лишаясь царя, с таким восторгом избранного, царя, скромность и добродетели которого уже в шестнадцатилетнем возрасте так много обещали народу. Не зная, что делать в этом затруднительном положении, наши добрые предки прибегли к своему обыкновенному помощнику — Богу и, усердно помолясь Ему в соборной церкви Богородицы, пошли с крестами и образами еще раз убеждать государя. Михаил и его набожная родительница вышли навстречу священному шествию, приложились к образам и вместе с ними вошли в церковь. Здесь начались новые просьбы, полились новые слезы; но уже плакала не одна смиренная Марфа, плакал весь народ, умоляя о согласии. Главный из послов, Рязанский архиепископ Феодорит, представлял ей расстроенное состояние России и все несчастья, которые терзали ее с тех пор, как, сиротея без царя, она лишилась своего могущественного защитника и сделалась игралищем иноземцев и собственных злодеев; говорил все самые убедительные слова, которые может найти сердце, любящее Отечество, но видя, что все его слова бесполезны, сказал, наконец, что Бог в день страшного суда спросит у ее сына отчет о делах за счастье того народа, который от него одного ожидал окончания своих бедствий и был отвергнут им.

Эта мысль о суде Божием, о несчастьях соотечественников и о том, что Бог, ниспосылая Михаилу высокую судьбу царя, без сомнения, ниспошлет ему и силы к исполнению всех его трудных обязанностей, заставила ее решиться. Со всем христианским смирением подняла она кроткие, полные слез взоры к небу, взяла за руку сына и, приведя его к образу Богородицы, сказала: «Велик Господь и чудны дела Его! Воле Его никто не может противиться! Тебе, о Матерь Божия, передаю дитя мое, устрой ему и всему православному христианству полезное!»

Такова была молитва благочестивой матери первого из Романовых! Мы видим, как прекрасно исполнилась она, как блистательна слава августейших потомков Михаила, как могуществен народ, живущий под их правлением! Мы видим это и потому имеем полное право разделить тот восторг, который в эту торжественную минуту чувствовали наши предки. Согласие матери обещало согласие сына; и подлинно, скромный Михаил, как ни огорчался опасным величием своей будущей судьбы, как ни боялся всей важности новых обязанностей, как ни умолял и мать, и народ оставить его в счастливой неизвестности, но, наконец, должен был согласиться. Набожный, как и его родительница, он прежде всего объявил перед Богом о своем согласии и, упав на колени, произнес трогательным голосом: «Господи! Да будет воля Твоя! Спаси меня: на Тебя одного уповаю!»

Прекрасна, незабвенна для России была та минута, когда ее новый государь со смирением ангела поднялся с колен и принял первые приветствия своих подданных! Смотря на храм Божий, где все это происходило, на священные лики образов, хранительно осенявших молодого государя, на кроткий вид его матери, стоявшей подле него в святой одежде монахини, нельзя было не сознаться, что Сам Бог посылал России избранного ею царя, с его детской непорочностью, с его глубоким благочестием, с его скромным нравом, с его добрым сердцем! Архиепископ тут же возложил на него животворящий царский крест, а старший боярин поднес скипетр. Это было 14 марта 1613 года.

Спустя несколько дней государь выехал из Костромы и, останавливаясь во многих городах для занятия государственными делами и в монастырях для моленья, не раньше 29 апреля приехал в Москву. Не буду рассказывать вам, друзья мои, с каким восторгом народ встречал его повсюду во время этого путешествия и, наконец, в самой Москве! Вы уже имеете понятие о привязанности Русских к своему царю во время величайшего счастья и их славы и потому можете представить себе, что чувствовали они, встречая во время бедствий того, от кого ожидали облегчения своих страданий, вознаграждения за все перенесенное, новой жизни после своего унижения. В это время Москва, сожженная, разграбленная, обезображенная, перестав считать себя сиротой, не замечала своих печальных развалин и в очаровании радости казалась для всех горделивой, пышной и прекрасной. Зато добрый Михаил замечал эти развалины и, несмотря на все приятные ощущения сердца, не раз утирал слезы, проезжая в день своего въезда по Московским улицам. О! Как хотелось ему утешить бедных Москвитян! Как хотелось скорее возвратить им прежнее их счастье!

Восстановление порядка и спокойствия от 1613 до 1619 года

С первых дней своего царствования Михаил начал заботиться об установлении порядка и в полной мере оправдал надежды Русских, несмотря на все трудности, которые должен был победить, управляя государством, со всех сторон разоряемым. Жестокие враги нашего Отечества еще не смирились: Шведы — в его северных областях, Поляки и их помощники, гетман Запорожских Казаков Сагайдашный — в западных областях, изменник Заруцкий — в Астрахани продолжали свои злодеяния. Первые действовали именем принца Филиппа; вторые — именем Владислава, который, наконец, и сам пришел с войском к Москве требовать Русской короны; третий — с так называемой царицей Мариной еще не оставлял безумной надежды завладеть со временем престолом и, покорив Астрахань, жил там царем и уже отправлял посольства к Персидскому шаху¹⁸⁰ Аббасу, прося его покровительства против Русских.

Вот сколько опасностей угрожало Михаилу! Но с твердостью, осторожностью и благоразумием он всегда находил средства избегать или совсем уничтожать их. Прежде всего он старался избрать в свои советники самых достойных из тех бояр и воевод, которые участвовали в спасении Отечества. Разумеется, первое место среди избранных занимали князья Пожарский и Трубецкой и знаменитый гражданин Нижнего Новгорода Минин. Но последний недолго пользовался своим счастьем. Жизнь при дворе была не по нему; его доброе сердце, привыкшее к простоте, тосковало по родине, несмотря на все царские милости, и спустя три года Минин выпросил у государя позволения оставить свою должность думного дворянина и отправиться домой. В том же году он скончался и погребен в Нижегородской соборной церкви Преображения Господня.

Я уверена, что каждый из моих читателей, кого судьба приведет в Нижний Новгород, обязательно сходит поклониться этой знаменитой и драгоценной для нас гробнице. Знаете ли, кто поклонился ей однажды? Петр, наш незабвенный Петр! Ведь вы, наверное, уже знаете, каким великим государем он считается в истории, где только не говорят о нем; вы знаете, как прославляют его не только Русские, но и все другие народы, знающие Русских! Итак, знаменитый Петр, проезжая однажды мимо Нижнего Новгорода, был в церкви Преображения и, подойдя к гробнице Минина, поклонился ей до земли и сказал: «На этом месте погребен освободитель России!» Как эти слова должны были быть приятны для того, кто заслужил их! Бессмертная душа Минина в небесном мире, может быть, почувствовала их сладость и там так благословила внука, как на земле благословляла деда — за счастье Отечества! Петр был внук того Михаила, к которому мы теперь возвратимся, друзья мои.

Итак, выбрав себе умных и верных советников, наградив всех, кто проявлял усердие в делах Отечества в несчастное время междуцарствия, и простив всех раскаявшихся изменников, молодой государь, коронованный 13 июля того же 1613 года, единодушно любимый народом, покровительствуемый Богом, принялся за устройство царства, почти разрушенного.

Из многочисленных врагов России раньше всех погиб Заруцкий. Усмирить его помог тот самый шах Аббас, от которого он ожидал покровительства. Зная о его злодействах, умный шах не поддался на обман и, уважая царя Русского, выдал его посланнику чиновников Заруцкого. Вскоре потом Заруцкий услышал, что к Астрахани приближается отряд войск, посланных против него из Москвы под командованием князя Одоевского. Злодей испугался и вместе с Мариной и ее сыном бежал на один из островов реки Урал. Но князь Одоевский и там отыскал его, взял в плен и, успокоив бедных Астраханцев, страдавших под жестокой властью бунтовщика, привез его в Москву. Здесь и он, и сын Марины были казнены, а сама она умерла в темнице.

Освободив Россию от этих внутренних врагов, молодой царь в то же время старался усмирить и внешних врагов. Заботясь гораздо больше о спокойствии подданных, чем о распространении своих владений, он благоразумно согласился на мир со Швецией. Этот мир, заключенный в 1617 году в Столбове, близ Тихвина, не был выгоден Михаилу, потому что он должен был уступить Швеции Ингерманландию¹⁸¹ и Карелию и отказаться от своих прав на Лифляндию и Эстляндию; но зато Новгородская область благословила умеренность своего царя, и несчастные ее жители отдохнули от бедствий, которые они несколько лет терпели от Шведских войск и Делагарди.

В следующем 1618 году Михаил заключил мир и с Польшей. Читатели знают, что Владислав вместе с атаманом Сагайдашным был уже под стенами Москвы. Ему очень хотелось надеть на себя Русскую корону, и потому неудивительно, что он даже разбойников брал в свои союзники: Запорожские Казаки со своим атаманом были настоящими разбойниками. Кроме того, Владислав привел с собой наемное войско Венгров и Немцев и старался, насколько мог, настроить против царя жителей всех областей, мимо которых проходил; но все это было напрасно: пятилетнее правление так утвердило Русских в их привязанности к Михаилу, так явно показало им все его прекрасные качества и все умные распоряжения, так убедило их в мысли, что он один может спасти их Отечество от погибели, что жадный Польский королевич почти везде встречал отказы на свои непорядочные предложения и разве что силой мог заставить жителей некоторых городов и селений изменить законному государю.

Другим препятствием для осуществления намерений Владислава были храбрые полководцы Михаила, среди которых больше всех отличались князья Пожарский и Трубецкой, окольничий Годунов и воевода Жеребцов. Первые три заставили Владислава отступить от Москвы, последний — от Троицкого монастыря. Это священное место, так часто защищавшее наше Отечество, опять спасло его: здесь Владислав в первый раз почувствовал невозможность завладеть престолом России и отказался от этого безрассудного намерения. Он послал в монастырь к воеводе Жеребцову и келарю Авраамию грамоту, в которой писал, что соглашается переговорить о мире. Вы можете представить себе, друзья мои, что после всех ужасов, которые происходили в России из-за этой продолжительной войны с Поляками, наши предки очень обрадовались предложению королевича, и царь Михаил Федорович тотчас отправил в монастырь для мирных переговоров одного из своих первых бояр Шереметева с двумя дьяками: Болотниковым и Сомовым. Они встретились с Польскими министрами и чиновниками в деревне Деулино, лежавшей в трех верстах от монастыря, и после многих споров с обеих сторон согласились помириться на четырнадцать лет и шесть месяцев.

Это перемирие дорого стоило России: она должна была уступить Польше много своих городов, и в том числе: Смоленск, Чернигов, Новгород-Северский и Стародуб. Но эта потеря вознаграждалась тем, что все Польские войска оставляли Россию и родитель Михаила, знаменитый Филарет Никитич, получал свободу после длительного плена в Варшаве.

Не знаю, что описать вам, милые читатели мои, — ту ли тихую небесную радость отца, которую чувствовал добродетельный Филарет в минуту, когда узнал, что Бог так милостиво вознаграждал его продолжительные страдания и с такой славой возвращал на Родину в объятия милого сына и царя, уже несколько лет прославляемого народом, или то пылкое, неограниченное восхищение, каким наполнялось сердце сына при одной мысли о близком свидании с нежным родителем? Вам не понять еще, наверное, высокое, святое чувство этого счастливого отца, и вашим юным сердцам гораздо ближе сыновья радость молодого Михаила.

Итак, послушайте об этой радости. В то время во всей России говорили о ней. И старики, и дети рассказывали друг другу о том, с каким нетерпением ожидает царь своего отца, какие почести готовит ему, с какой заботой посылает государственных чиновников встречать его во всех городах, где он будет останавливаться! Михаил выехал из Москвы навстречу к своему отцу и, увидев его, упал перед ним на колени, несмотря на свое царское достоинство!

Михаил в этот счастливый день не хотел радоваться один. Он осыпал милостями своих подданных, простил всех преступников, освободил всех заключенных и, наконец, заложил каменную церковь во имя того святого, чья память праздновалась в день возвращения Филарета.

Со времени этого возвращения счастье России еще более утвердилось. Со свежими, юношескими силами Михаила, с пылким усердием его молодого сердца соединилась вся зрелость ума, вся долговременная опытность его родителя. Как благодетельно было для России это соединение! Все государственные дела шли в стройном порядке; сын с уважением принимал малейшие советы отца; отец не имел другой цели, кроме счастья и славы России. Во всех царских грамотах писали так: «Государь, Царь и Великий Князь Михаил Федорович всея России, и отец Его, Великий Государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея России, указали…» Филарет Никитич посвящен был в патриархи вскоре после приезда из Польши, но только одни неотступные просьбы сына, бояр и всего народа заставили добродетельного и смиренного митрополита принять это высокое звание.

Царица Евдокия

Первой супругой Михаила Федоровича была Мария Владимировна, княжна Долгорукова. Они нежно любили друг друга и потому были очень счастливы, но это счастье исчезло, как сон: молодая Мария скончалась через несколько месяцев после своей свадьбы. Печальный царь неутешно плакал по ней и долго не мог решиться выбрать другую супругу, несмотря на то, что народ пламенно желал, чтобы его добрый государь за все труды и беспокойства был снова награжден счастьем семейной жизни. Не один раз подданные Михаила даже просили его об этом, но царь продолжал отказываться: для него довольно было любви его добрых родителей. Но когда и они начали советовать ему выбрать другую супругу, Михаил Федорович решил исполнить их желание и в январе 1626 года приказал по обычаю прежних Русских царей привести ко двору прекрасных девиц из знатнейших фамилий в государстве.

Красавицы не с таким страхом собирались на этот съезд, как в то время, когда Иоанн IV выбирал свою первую супругу. Слух о кротости и любезных качествах Михаила был так отличен от того, что говорили о Грозном, что все молодые боярышни, назначенные к выбору, с радостью спешили в Москву и с самыми приятными надеждами входили в государев дворец. Их было шестьдесят. Каждая из них имела при себе прислужницу. Эти прислужницы оставались с ними во дворце, пока они находились там.

В назначенный день молодой государь вместе со своей родительницей пришел к невестам, некоторое время смотрел на прекрасное собрание красавиц, но его взоры равнодушно переходили с одной из них на другую и вовсе не восхищались ни их привлекательными лицами, ни пышностью нарядов. Вдруг выражение этих взоров изменилось: они приветливо остановились на девушке, робко притаившейся несколько поодаль от блистательных княжон. Повязка ее не сияет алмазами, простой темненький сарафан¹⁸² не украшен золотыми нашивками, на прекрасной шее и руках не перевиваются зерна крупного жемчуга, но едва приметны несколько ниточек разноцветного бисера. Кто бы подумал, что на эту девушку, так скромно одетую, на эту девушку, по всему походившую на прислужницу какой-нибудь знаменитой боярышни, можно было хотя бы один раз взглянуть в той комнате, где было шестьдесят пышных красавиц? Но молодой царь взглянул на нее и не захотел глядеть ни на кого больше. Ее кроткое, милое лицо решило выбор, и сердце Михаила в ту же минуту назвало ее своей супругой. Однако никто еще не знал этого намерения в то время, когда царь вышел из комнаты: он должен был прежде всего объявить его своей матери. Как удивилась Марфа Иоанновна! Сначала она старалась изменить мысли своего сына, предупреждая, что его выбором огорчатся знатнейшие бояре, отцы и родственники собравшихся невест; но потом, увидев его твердую решительность, согласилась. Послали узнать имя счастливицы; оно было — Евдокия Лукьяновна Стрешнева, дочь Можайского дворянина.

Евдокия, отец которой, несмотря на свое старинное дворянство, был так беден, что сам обрабатывал свое поле и жил в маленькой деревушке, приехала в Москву прислужницей при своей дальней родственнице. Эта родственница была горда, своенравна, и потому бедной Евдокии с ее тихим и кротким нравом часто случалось плакать от горя; но чтобы иметь возможность помогать отцу, добрая девушка терпеливо переносила все, никогда не жалуясь и надеясь, что Бог вознаградит ее когда-нибудь за труды и терпение. В каком неописуемом положении она находилась в то время, когда надежда ее исполнилась и Бог в самом деле наградил ее доброе сердце таким блистательным образом! Считая свое неожиданное счастье этой драгоценной наградой, она приняла его с радостью и смирением и была на царском троне еще приветливее и добрее, чем прежде в своем бедном состоянии. Это чувствовала больше всех ее молодая родственница, которая прежде так грубо обходилась с ней и теперь не знала, как благодарить добрую царицу за ласки, которыми она старалась доказать, что простила все нанесенные ей обиды.

С такой добродетельной супругой Михаил Федорович не мог не быть счастливым. Ее любовь сглаживала его огорчения, связанные с управлением государством, расстроенным во всех частях, укрепляла его мужество в неудачах, увеличивала радость в счастливых окончаниях дел, предпринимаемых для пользы любимого народа. Наконец, почтительная привязанность Евдокии к благочестивым родителям Михаила, соединяя еще нежнее царское семейство, давала ему то счастье, каким редко можно наслаждаться на троне.

Продолжение царствования Михаила Федоровича до его кончины от 1619 до 1645 года

Но несмотря на все свое семейное счастье, увеличившееся впоследствии в результате рождения двух дочерей, а в 1629 году — рождения наследника престола, царевича Алексея, у Михаила Федоровича бывали минуты, когда его не могли развеселить ни нежность супруги и родителей, ни ласки детей. Это бывало тогда, когда какие-нибудь новые опасности угрожали его подданным, какие-нибудь несчастья растравляли их свежие, еще незажившие раны. Такого рода огорчения чаще всех причиняли доброму государю наши неугомонные соседи, Поляки. Их королевич Владислав, несмотря на заключенное перемирие, несмотря на свое обещание отказаться от всех требований на Русское царство, все еще тайно тешил себя надеждой рано или поздно завладеть им. В 1632 году умер его отец Сигизмунд III, и Владислав, став его наследником, не постыдился во время своего восшествия на престол принять на себя вместе с именем короля Польского и имя царя Московского.

Такая дерзость не могла остаться без наказания, и, зная, как гибельно было всякое нашествие Поляков на Россию, осторожный Михаил вынужден был предупредить Владислава и послать войско к Смоленску. С горестью видя этот знаменитый город в руках непримиримых своих врагов, царь хотел возвратить его. Русские радовались такому намерению и надеялись, что оно будет удачно: войско состояло из 100 000 человек и было под командованием знаменитого воеводы Михаила Борисовича Шейна. Шейн прославился в том же самом Смоленске во время продолжительной и несчастной осады этого города Сигизмундом. Мои читатели, наверное, помнят, какую отчаянную храбрость проявили тогда Смоляне и как многие из них, будучи вынуждены сдаться, решили лучше погибнуть ужасной смертью под развалинами взорванной церкви, чем быть пленниками Поляков. Первым пример этой неустрашимости, этой пламенной любви к Отечеству подал жителям Смоленска их градоначальник Шейн. Зато, когда Поляки взяли Смоленск, Шейн стал их первой жертвой. Бесчеловечно погубив все его семейство, они отправили его самого пленником в Варшаву. Он прожил там девять лет и возвратился в одно время с Филаретом Никитичем. В его душе пылала непримиримая ненависть к Полякам — убийцам его супруги и детей; кому же, как не ему, можно было поручить возвращение того города, где он был счастлив вместе с его жителями, и отомстить его врагам? Так думал государь, так думали все. Но вышло не так! Подивитесь, друзья мои, что рассказывают современники об этом странном, удивительном для Русских происшествии.

Шейн уже подошел с войском к Смоленску и тотчас приказал идти на приступ. Воины быстро взлетели на стены, но вдруг сзади, из их собственного лагеря, стали стрелять в них из пушек! Пораженные ужасом, в недоумении, несчастные не могли продолжить своего дела и вынуждены были отступить. Причина такого поступка осталась невыясненной. Одни писатели называют это ошибкой, произошедшей из-за торопливости воеводы, не рассмотревшего своих; другие приписывают это его измене; третьи, и самые достоверные, говорят, что изменником был не он, а командир наемного войска, генерал Лесли. Как бы то ни было, но Русские отступили и уже на протяжении всей несчастливой войны чувствовали влияние этой жестокой неудачи: уныние распространилось по всему войску и с каждым днем увеличивалось, особенно с того времени, как оно услышало, что сам король идет к Смоленску.

Огорченный царь, узнав об этом жалком положении воинов, на которых сильно надеялся, послал на помощь к ним новые полки под командованием князей Черкасского и Пожарского. Но прежде, чем они успели дойти до Смоленска, Владислав с сильной армией был уже там и не разбил, а как будто какой-то волшебной силой победил Русских: они почти без сопротивления начали отступать и так скоро и с таким, казалось, страхом, что всю свою артиллерию, все военные снаряды и весь обоз оставляли неприятелю, а знамена даже положили перед королем! Одним словом, Русское войско не узнавало самого себя в этом постыдном деле, а иностранцы, бывшие в нем, и сам король Польский не верили глазам своим! Когда же весть об этом разнеслась по России, все в один голос сказали, что Русские не способны на такую трусость, что в этой легкой победе Поляков есть что-то особенное, что главный воевода, должно быть, изменник и Шейн — еще так недавно любимый и уважаемый всеми своими соотечественниками, Шейн — надежда государя и народа, стал ненавистным для всех и заплатил жизнью за свою вину и несчастье.

Вот какие огорчения оставляли глубокие следы в чувствительной душе Михаила. В то время, как он их испытывал, Владислав наслаждался победами, и только имя князя Пожарского остановило его блестящие успехи: как только он услышал, что избавитель России приближается к Смоленску, тотчас проявил готовность к миру и, чтобы не продолжать войну, которая могла дурно кончиться для него, несмотря на самое лестное начало, согласился на многие требования Русских. Например, он обязался возвратить им большую часть сокровищ, увезенных Поляками из Кремля, отдал тело царя Василия Иоанновича Шуйского, а что всего важнее — отказался навсегда от имени царя Русского. Но Михаилу Федоровичу не удалось возвратить при этом мире ни одного из городов, отданных Полякам в 1618 году, и, кроме того, он должен был отказаться от всех своих притязаний на Ливонию, Эстляндию и Курляндию.

Судьба, уменьшая владения Михаила на западе, увеличивала их на востоке: храбрые Казаки, следуя примеру знаменитого Ермака, помогали Русским купцам распространять торговлю в завоеванной им стране и с каждым годом далее и далее проводили их караваны, так что уже около 1635 года почти вся Сибирь до Камчатского моря принадлежала Русским. Города, один за другим строившиеся там, оживляли леса и пустыни нового царства, знакомили его диких жителей с основами цивилизованного общества, доказывали заботу государя о его самых отдаленных подданных. Туринск, Енисейск, Ирбит, Якутск и многие другие города Сибири были построены в это время. В Туринске тогда же была открыта первая железная руда в России.

Заботясь об устройстве всех частей своего государства, Михаил Федорович издал также важный указ о крестьянах. Надо сказать вам, милые читатели, что в старину наши крестьяне имели право переходить от одного помещика к другому. Вы легко можете себе представить, сколько беспорядков происходило из-за этого: своевольные крестьяне то сами беспрестанно переходили от одного господина к другому, то богатые помещики переманивали их от бедных, чтобы заселять свои обширные земли. Во время междуцарствия эти беспорядки дошли до крайности: крестьяне целыми селениями переходили с одного места на другое и дорогой, не боясь наказаний, совершали разбои и даже убийства. Михаил Федорович в самом начале своего правления обратил на это внимание, но, воюя со Швецией и Польшей и усмиряя самозванцев, разорявших наше бедное Отечество, он не мог до 1625 года издать решительный указ о крестьянах. В этом году вышел указ о том, чтобы всех их переписать и оставить навсегда при тех деревнях и поместьях, при которых они будут записаны. С тех пор кончились своевольства всякого рода. Помещики стали больше заботиться о людях, которые должны были всегда оставаться у них. Крестьяне, зная, что уже не могут иметь других господ, больше старались заслужить их любовь и прилежнее работали на тех полях, которые уже не смели оставить.

В 1634 году скончался великий помощник царя в трудном деле правления — его родитель патриарх Филарет Никитич. Твердо помня все его наставления, Михаил с такой же, как и прежде, славой продолжал свое царствование и до самой своей кончины, последовавшей 13 июля 1645 года, остался тем благодетельным ангелом России, который, казалось, был послан ей с небес, чтобы воскресить ее умирающие силы и, разогнав темную ночь безнадежности, пролить на все ее существо прекрасный свет новой жизни.

Боярин Морозов и народные мятежи от 1645 до 1649 года

Сын и наследник скончавшегося государя, пятнадцатилетний царевич Алексей, был еще так молод, что не мог царствовать без советника. Судьба в этом случае не была к нему так милостива, как к его родителю, и первый его советник вовсе не походил на благочестивого руководителя Михаила, великого патриарха Филарета. Это был боярин Борис Иванович Морозов, человек гордый, завистливый, жадный до богатства.

Будучи очень хитер, он научился с самых ранних лет скрывать свои пороки под такой приятной и обманчивой наружностью, что все считали его лучшим из бояр, и Михаил Федорович даже поручил ему воспитание наследника. Хитрый наставник скоро понял прекрасное сердце своего воспитанника: оно было чувствительно и благородно, оно обещало вечную привязанность к тому, кто умел ее заслужить, и Морозов начал пользоваться всеми возможностями, чтобы показать свои мнимые достоинства, чтобы пленить ими всех окружавших царевича и таким образом неприметно завладеть нежной душой младенца, доверчиво полюбившего своего умного, всеми восхваляемого воспитателя.

С каждым днем эта любовь увеличивалась, и, когда Алексей Михайлович вступил на престол, Борису Ивановичу не оставалось желать ничего больше: он стал первым вельможей в государстве.

Молодой царь никого не уважал так, как его, ни для кого не делал так много, как для него. Гордый боярин, преуспев в своих намерениях, став настолько знаменитым, насколько это возможно будучи подданным, осмелился возвыситься еще больше: в 1648 году Алексей Михайлович выбрал по его совету себе в супруги дочь дворянина Ильи Милославского Марию; а в 1649 году Морозов женился на сестре молодой царицы — Анне.

Став таким образом близким родственником царя, гордый честолюбец уже не считал нужным скрывать свои истинные качества и мало-помалу начал показывать народу свое настоящее лицо. Только перед государем был он еще прежним, с виду добродетельным Морозовым, только государь мог еще любить его; все же другие его вскоре возненавидели, потому что корыстолюбие приводило его часто к делам самым несправедливым. Благодаря его стараниям, все важнейшие государственные должности были заняты его родственниками Милославскими или их друзьями и приверженцами, среди которых отличались своей дерзостью окольничие Плещеев и Траханиотов. С ними, а иногда и со своим тестем, боярином Ильей Милославским, Морозов обдумывал новые планы, изобретал новые способы наживы, налагал новые подати на подданных кроткого и правосудного Алексея, совсем не подозревавшего своих бояр в такой недобросовестности. Богатые, жертвуя своим состоянием, еще могли переносить притеснения царских любимцев, но ужасна была судьба бедных! У них часто отнимали последние крохи, и они все еще не роптали громко, все еще помнили, что жестокий притеснитель их женат на сестре царицы! Наконец, наложили тягостную подать на продукты первой необходимости: на соль, хлеб, мед и другие. Это было уже выше сил несчастных — они заговорили. Но их жалобы не доходили до государя; осторожные любимцы не допускали их до стен дворца: они знали, как добрый царь любил своих подданных. Вельможи, не участвующие в притеснениях, разорявших бедных людей, не смели доносить на царских родственников; итак, недовольные решились сами управиться со своими притеснителями, и страшный мятеж вспыхнул в Москве. Шумные толпы ворвались в дома ненавидимых ими бояр. Прежде всего ограблены были великолепные палаты¹⁸⁴ Бориса Ивановича, потом Плещеева, Траханиотова, думного дьяка Чистова. Трое последних были убиты; первого бунтовщики не нашли дома и, думая, что он скрылся во дворце, побежали в Кремль и в бешенстве требовали, чтобы царь выдал им Морозова и Милославского.

Государь, огорченный дерзостью народа и печальной новостью о том, что его любимцы оказались преступниками, вынужден был силой усмирить мятежников и своим царским заступничеством спасти от смерти Морозова и Милославского. Народ остановился при виде царя и, вспомнив, что Милославский — его родственник, прекратил свою месть и отдал его на суд Божий.

Но ропот недовольных раздавался не в одной Москве: Алексей Михайлович едва успел усмирить мятежников в столице, как получил известие о беспорядках, происходивших в Пскове и Новгороде. Причина везде была одинакова, и те же притеснения, от которых взволновались Москвитяне, вывели из терпения и Псковитян, и Новгородцев. Первые в этом случае убили своего градоначальника и всех тех чиновников, которых считали друзьями и приверженцами Морозова, они даже осмелились противиться войску, которое государь послал против них, и с трудом опомнились только тогда, когда духовенство с грамотами от царя и патриарха прибыло к ним из Москвы.

Бунт Новгородцев начался так же ужасно, но кончился скорее, потому что там был человек, умевший усмирить его, жертвуя собой. Это был тамошний митрополит Никон, о котором вам надо узнать подробнее, мои читатели; он занимает важное место в нашей истории.

Патриарх Никон от 1649 до 1654 года

В деревне Вельяминово близ Нижнего Новгорода жил крестьянский мальчик Никита. Его бедные родители заметили в нем с самых ранних лет большую охоту к ученью и потому очень обрадовались, когда один добрый монах из монастыря, находившегося недалеко от Нижнего Новгорода, вызвался выучить его грамоте. Мальчик же обрадовался больше их и начал так прилежно твердить свои уроки, что за короткое время уже научился читать часовник¹⁸⁵ и псалтырь¹⁸⁶. В старину это были первые книги, даваемые детям, начинающим читать. Я думаю, вам не нужно говорить, друзья мои, что часовник — это книга, заключающая в себе службу часов, а псалтырь — псалмы¹⁸⁷ Давида. Маленький Никита, проводя почти все свое время в монастыре, полюбил монашескую жизнь и, когда вырос, очень хотел постричься там, но его родителям это не нравилось: они тосковали по милому сыну, просили его не разлучаться с ними и со светом так рано, и Никита послушался их, оставил монастырь, а чтобы совершенно успокоить и утешить их, женился и жил с ними. Его благочестие и знание всей церковной службы скоро обеспечили ему место приходского священника. Никита был совершенно счастлив и доволен своей судьбой. Вдруг у него умирают родители, потом все дети. В сильном горе он подумал, что Бог хотел показать ему этими несчастьями, что он предназначал его не для светской, а для монашеской жизни. Как только пришла ему в голову эта мысль, он уже не мог больше оставаться в свете, уговорил свою жену расстаться с ним и уехал на остров Анзерский, расположенный в Белом море, недалеко от Соловецкого. Там был в то время монастырь, называвшийся Анзерский скит¹⁸⁸. Этот монастырь славился строгими правилами монахов: сюда-то спешил Никита и вскоре после своего приезда постригся и был назван Никоном.

Его примерная жизнь, несмотря на отдаленность пустынного острова, обратила на себя внимание высшего Московского духовенства, и Никон был сделан настоятелем Кожеозерского монастыря на Онежском озере. Мои читатели знают, что это озеро гораздо ближе к нашей древней столице, чем Белое море, да к тому же и Никон был теперь уже не простым монахом, а начальником монастыря и, значит, занимался вопросами, для решения которых должен был ездить в Москву. Вот в один из таких приездов ему и удалось увидеть царя. Алексей Михайлович, умевший быстро различать людей и ценить их истинные достоинства, заметил необыкновенный ум Никона, и его повелением настоятель неизвестного Кожеозерского монастыря был поставлен архимандритом Новоспасского монастыря в Москве. В этом звании Никон провел счастливейшие дни своей жизни. Его душа не имела еще и тени того честолюбия, каким овладела она впоследствии; она наполнена была только пламенной любовью к Богу, неограниченным усердием к государю, нежным состраданием ко всем ближним. Помогать несчастным и просить за них царя было единственным занятием архимандрита Никона в то время, когда он не стоял на молитве. Его любимым днем была пятница: в этот день он ездил к государю. Алексей Михайлович так любил разговаривать с умным архимандритом, что приказал ему каждую неделю приезжать во дворец. Здесь-то совершилось множество добрых дел, которые прославили Никона! Здесь-то он был ходатаем за всех обиженных, за всех несчастных, не имевших случая и возможности излить свои жалобы самому государю. Алексей Михайлович, уверенный в справедливости поступков своего любимца, исполнял все его просьбы, и часто добрый Никон прямо из дворца спешил в жилища страдальцев отнести щедрое пособие или живительное царское слово… Так прошли три года, и архимандрит Новоспасский стал митрополитом Новгородским.

С теми же добродетелями, с той же любовью к народу Никон приехал к месту своего нового назначения. И здесь он сыпал благодеяния царские: устроил за счет казны четыре богадельни, где жили спокойно и счастливо старые люди и дети-сироты; смотрел за тем, чтобы чиновники хорошо исполняли свои обязанности; посещал темницы и, находя там иногда невинно заключенных, докладывал о них царю, с которым не только часто переписывался, но даже и виделся, так как Алексей Михайлович приказывал ему каждую зиму приезжать в Москву. Во время этих свиданий и сладких бесед Никон просил царя о тех милостях для жителей Новгорода, о которых они умоляли его перед отъездом.

Но подумайте, друзья мои, насколько неблагодарными оказались Новгородцы, или лучше сказать — подивитесь, до чего могут дойти люди, если они решаются сбросить с себя власть, которой должны повиноваться, если они решаются делать, что хотят. Я говорю о том времени, когда Новгородцы, недовольные притеснениями боярина Морозова, вздумали взбунтоваться. Надо сказать вам, что главной причиной этого бунта был бессовестный купец Новгородский по имени Волк. Можно с уверенностью сказать, что это имя очень подходило ему! Вот этот Волк не любил иностранных купцов, которых всегда было много в торговом и богатом Новгороде. Он от природы был завистлив и досадовал, что многие из них были богаче его. Что же сделал этот злой человек? Он начал распускать в народе слухи, что иностранные купцы, скупив хлеб, самовольно повысили на него цену. Этого было довольно, чтобы взволновать всех Новгородцев, которые всегда любили своевольничать. Итак, дерзкий народ бросился на дома иностранцев и разграбил их.

В эти ужасные минуты бунта, когда каждый заботился о своем спасении, митрополит думал только о том, как успокоить народ, и не нашел ничего другого, как, забыв собственную опасность, выйти к мятежникам и начать увещевать их. Но могли ли они послушать кого-нибудь, если бешенство помутило их рассудок? Безумные, вместо того, чтобы обратить внимание на слова своего добродетельного митрополита, бросились на него с колами и камнями, и пастырь¹⁸⁹ едва не погиб под их ударами! Вы думаете, что это остудило его усердие? Нет! На другой же день он опять появился на площади, опять обращался к народу, и его слова уже не остались без внимания: они тронули жестокие сердца мятежников, смирили их гордость и заставили просить помилования у оскорбленного святителя. Вы можете себе представить, что им не надо было долго умолять Никона: он не только простил им собственную обиду, но выпросил прощение и у царя; только один купец Волк был казнен с главными своими сообщниками.

Государь не знал, чем наградить верного подданного, благородного и неустрашимого любимца. За такое великодушное пожертвование собой только одна дружба царя могла быть достойной наградой, и Алексей Михайлович в полной мере наградил ею Никона. В 1654 году счастливый друг одного из лучших царей Земли возведен был в достоинство патриарха. Достигнув этого высокого звания — может быть, тайной цели своих давнишних желаний, Никон прославил себя делом таким же трудным, как и знаменитым.

Обладая от природы тонким и проницательным умом, он быстро мог отличить хорошее от дурного и, любя Россию, искренно желал просветить и сделать счастливыми своих соотечественников. Просвещение тогда основано было в первую очередь на изучении церковных книг, а умный патриарх находил в некоторых из них ошибки, вкравшиеся по недосмотру переписчиков и подававшие повод к некоторым странным толкам. Например, говорили, что те люди, которые носили платья нового покроя и брили бороды, были беззаконники, достойные проклятия и отлучения от церкви. А бритье бороды считалось величайшим грехом. И, к сожалению, такие правила, в числе многих других и в самом деле полезных и достойных похвалы правил, были утверждены в царствование Иоанна Грозного и даже вошли в Стоглав* — книгу правил, названную так потому, что в ней было сто разных статей. Вот патриарх Никон, видя зло, причиняемое этими предрассудками, решил уничтожить их, несмотря на всю опасность такого намерения: нельзя было надеяться, что народ с легкостью согласится отказаться от них. Никон предвидел, что многие будут противиться ему, и поэтому приступил к этому важному делу не один, а созвал собор из всего высшего духовенства и поручил ему рассмотреть недостатки церковных книг.

В 1655 году, ровно через год после созыва собора, была напечатана первая исправленная книга — Служебник церковный¹⁹⁰. Народ, давно слышавший о замышляемых патриархом переменах и заранее недовольный ими, с нетерпением начал читать новую книгу. С первых страниц она поразила его: вместо неправильного написания: Исус в исправленном Служебнике церковном было напечатано везде: Иисус! Для грубых умов довольно было одной этой поправки: они не захотели читать дальше эту, по их мнению, безбожную книгу, закричали, что православная вера погибла, и с ужасом отделились от тех своих соотечественников, которые одобрили благоразумные исправления, сделанные собором, и приняли их с благодарностью, сохраняя в своих душах чувства веры и благочестия. Отделившиеся безумцы, назвавшиеся православными староверами, испытывали такое отвращение к своим прежним братьям по вере, или, как они называли их теперь, к Никонианцам, или нововерам, что даже не хотели есть и пить из одной с ними посуды, не хотели ходить в те церкви, где служили по новым книгам, не хотели слушать священников тех церквей, а если их принуждали к этому, то они, скорее, соглашались умереть самой мучительной смертью, чем оставить свое упрямство, и называли это упрямство усердием к вере, а себя — святыми мучениками! Одним словом, трудно поверить, сколько беспорядков, сколько бед и несчастий принесло это намерение, за которое, казалось, надо было благодарить Никона. Но его твердость была удивительна; он не обращал внимания на жалобы и ропот недовольных и продолжал вместе с собором заниматься начатым делом. Прежде, чем оно было окончено и собор распущен, случилось происшествие, прославившее царствование Алексея Михайловича, происшествие, которого Русские давно желали и ожидали и, наконец, дождались!

Малороссия и Богдан Хмельницкий от 1654 до 1667 года

Сколько земель вмещает в себя наша обширная Россия, милые читатели? Почти невозможно измерить ее пространство, сосчитать ее богатство. Если вы внимательно читали ее историю, то знаете, что еще до царствования Алексея Михайловича ей принадлежали и неизмеримые страны Сибири со всеми богатствами лесов и со всей прежней славой ее гордых ханов, и земли Донских Казаков со всем изобилием творений природы, со всей храбростью ее жителей. Но, кроме всего этого, Россия делилась еще на Великую, Малую и Белую. Это разделение сохранялось до недавних времен. Еще недавно были губернии Великороссийскими, Малороссийскими и Белорусскими. Изучая Русскую географию, вы, наверное, помните названия всех этих губерний. В числе Великороссийских вы видели те страны, которые, несмотря на все повороты в судьбе нашего Отечества, принадлежали всегда законным владетелям, и хотя страдали под мучительной властью Татар, но страдали вместе со своими государями и потом вместе с ними воскресли к новой жизни.

В Малороссии же, часть которой называется также и Украиной, вы видели Киев, Чернигов, Владимир на Волыни, Северские города. Это были места, знаменитые важнейшими событиями в истории наших предков, места, где разлился на них свет христианства, где они побеждали и Печенегов, и Хазар, и Болгар, и даже Греков. Кто из них мог без восхищения вспомнить о славных временах Олега, Святослава, святого Владимира? Но что случилось впоследствии с потомками этих героев? Ах! Они не сохранили честь предков, не умели защитить себя от своих врагов, и в местах, где гремели отголоски Русской славы, вскоре раздались веселые крики их победителей — Поляков и Литовцев! Вы знаете, милые мои читатели, о судьбе городов южной России. Они вместе с Белоруссией, которая прежде называлась землей Кривичей, были завоеваны в начале XIV века Литовским князем Гедимином.

Гедимин, не притесняя подданных, показал пример благоразумия своим наследникам, и бедные наши соотечественники, разлученные со своей матерью, Россией, вели сначала довольно сносную жизнь, но впоследствии, когда Литва и Польша объединились в одно государство, Русские, или лучше сказать Малороссияне, с каждым годом все больше терпели от гордых победителей. Чаще всего они нападали на их веру. Поляки, сами будучи католиками, хотели непременно и Русских сделать такими же. Они никак не думали, что грешат, принуждая несчастных поменять веру отцов; напротив, они думали, что тем угождают Богу, потому что и папы Римские, начальники всего католического духовенства, очень стремились соединить Греческую церковь с Латинской. Усерднее других был в этом случае папа Евгений IV. Он созвал 8-й Вселенский Собор во Флоренции, на который был приглашен и Греческий император, Иоанн Палеолог. Греческая империя приближалась в это время к своему падению, и Иоанну очень нужна была помощь в борьбе против Турок. Евгений обещал ему все, если только он согласится на соединение вер. Император боялся потерять престол и согласился. Но впоследствии ни Греки, подданные императора, ни Русские и тогдашний государь Василий II не приняли этого объединения, и теперь следы его остались только в Польше, потому что Полякам под этим предлогом было удобнее принуждать Русских к смене закона.

Это объединение вер назвали унией*, от слова union, а тех людей, которые согласились принять его, — униатами*. Однако не раньше, чем через 150 лет после Флорентийского собора, а именно в 1595 году, было принято это объединение в Литве и Польше, где с этого времени появились две церкви: Униатская, или Соединенная, и Православная, несогласная на соединение. Тогда-то начались самые сильные гонения Поляков на наших соотечественников, сторонников Греческого закона! Не было горя, какого бы они не испытали, не было обиды, которой бы им не пришлось вытерпеть! Но впоследствии Божие провидение обернуло все это на пользу обиженных, и через эти несчастья у Малороссиян появились средства освободиться из-под власти своих врагов. Вы удивляетесь, читатели мои, но разве есть что-нибудь невозможное для Бога? Послушайте, как все это делалось.

Ведь вы знаете Казаков и любите слушать об их славных делах на войне? И как вы будете довольны тем, что я расскажу теперь! Вы помните, что первые, известные в нашей истории Казаки были Запорожские, или Украинские, то есть Малороссийские. Они состояли из тех самых Малороссиян, которые, скрываясь от притеснений Поляков, удалялись к низовьям Днепра и селились там, не жалея о родине, где каждую минуту должны были бояться или за жизнь, или за свободу, или за свою веру. Поляки непременно хотели, чтобы Малороссияне были католиками или, по крайней мере, униатами. Малороссияне же, от природы набожные и усердные к закону, не хотели слышать о такой перемене и соглашались лучше расстаться не только с домами, но даже со своими семействами, чем изменить православной вере своих отцов. В новых местах проживания они занимались охотой на зверей и рыбной ловлей; вели войну с соседями, если те осмеливались нападать на них, и вообще их жизнь во всем походила на своевольную жизнь прежних Казаков.

Число этих храбрых и отчаянных воинов на берегах Днепра беспрестанно умножалось: к ним приходили товарищи со всех сторон, и среди них можно было видеть, кроме Русских, и Поляков, и Молдаван, и Валахов, и Болгар, и даже иногда Татар. Они принимали к себе всех беглецов с одним только условием, чтобы они были Греческой веры. Малороссийские Казаки разделялись на два типа: на женатых и холостых. Первые жили в деревнях между Днепром и Бугом, вторые же выбрали местом своего проживания остров Хортицкий, лежавший на Днепре за его порогами¹⁹¹. Оттого их и называли Запорожцами. Не имея семейств, ради которых они любили бы жизнь и желали бы сохранить ее, эти молодые Казаки были храбры до дерзости, решительны до отчаяния! Умереть вовсе ничего не значило для них: они готовы были каждую минуту побеждать или умирать и оттого скоро стали настолько страшны для своих соседей, Крымских татар, и так полезны для Поляков, боявшихся нападений Крымцев, что прежние их притеснители не только не думали наказывать их за бегство с родины, но даже старались подружиться с ними. Они видели, что Малороссийские Казаки могли быть для них тем же, чем была для лукавой обезьяны та бедная кошка, которая лапами таскала каштаны из горячей золы, — они видели это и начали обласкивать тех самых людей, которых прежде беспрестанно мучили. Их король Сигизмунд I объявил, что принимает Малороссийских Казаков под свое покровительство, дал им много земель по берегам Днепра, помогал устраивать их хаотичное войско, одним словом, выказал такое расположение к ним, что Малороссияне начали забывать оскорбления, которые терпели их предки от Поляков, и охотно жертвовали ради них жизнью в битвах с их неприятелями. Иногда это усердие простиралось так далеко, что они ходили с Поляками даже на прежних своих соотечественников — Русских.

Через некоторое время король Стефан Баторий закончил начатое Сигизмундом дело: он еще больше облагодетельствовал Казаков и еще больше старался заботиться об их счастье и выгодах: его умные распоряжения разделили храброе войско в 1576 году на полки и сотни, которыми управляли полковники и сотники. Главного же атамана, или их командующего, Баторий назвал гетманом, и это достоинство уравнял с достоинством Польских и Литовских гетманов, дал ему те же самые знаки: королевское знамя, бунчук¹⁹², булаву¹⁹³ и печать. Кроме того, Стефан подарил Казакам город Терехтемиров, который стал их главным местом, позволил им селиться до самого Киева и записанным в полки или служащим Казакам назначил жалованье.

С этих пор Казаки начали наслаждаться совсем другой жизнью: их общество походило на небольшое, хорошо устроенное государство, и в то время, когда бедные жители наших Малороссийских областей страдали от жестокой власти Польских воевод, управлявших ими по законам своих королей, Казаки пользовались всеми правами свободного народа, и их дела оценивались их собственными старшинами. Власть Польского короля над ними была слаба и почти неощутима для них: иногда они не слушались его приказаний и гораздо выше его считали своего гетмана, избираемого ими из самых храбрых товарищей. Мои читатели уже слышали об этих гетманах. Один из них, князь Роман Рожинский, помогал Полякам разорять Россию во времена самозванцев, а другой, Петр Сагайдашный, вместе с королевичем Владиславом приходил осаждать Москву и совершал ужасные опустошения в ее окрестностях.

Но Малороссийские Казаки недолго пользовались тем выгодным положением, какое было у них при Батории; его наследник Сигизмунд III, отец Владислава, уже начал бояться возрастающей силы этого военизированного народа и старался больше и больше покорять его своей власти. Все преимущества, данные им Стефаном, были отменены: Поляки начали селиться по всей Малороссии, заняли важнейшие места и должности и в Киеве, и у Казаков, и, привезя с собой Римских священников и Польского епископа, начали строить в Киеве католические монастыри и церкви, и, наконец, уже открыто заставляли жителей принимать Латинскую веру. Весь народ опять встревожился, но не все могли противиться: одни Казаки решили с оружием защищать свою веру и свои отмененные права. Гетманом их был в это время герой, отличившийся в истории Малороссии, герой, освободивший ее от Польской власти — Богдан Хмельницкий. Надо рассказать вам, мои читатели, несколько подробнее историю этого знаменитого человека. Он был сын сотника Казачьего Чигиринского полка, имел от природы отличные способности, обучался сначала в Киеве, а потом у иезуитов*. Служив, как и отец, сотником в Казачьем войске, он имел возможность видеть все притеснения, которые терпели от Поляков и его мирные соотечественники — жители Малороссии, и не столь миролюбивые товарищи — Казаки! Пламенно любя свою Родину, он огорчался из-за ее несчастий и часто размышлял о том, как облегчить их. Во время таких размышлений неудивительно, что ему приходила в голову мысль о том, что Поляки несправедливо владели страной, отнятой у законных ее государей! Вслед за этой мыслью являлась другая: это была сладостная, славная, великая мысль — избавить несчастные области от чужеземного владычества и возвратить их древнему Отечеству.

Вообразите же, друзья мои, его восторг и удивление, когда вдруг вскоре после этого Казаки избрали его своим гетманом! Ему показалось, что сам Бог открывает средства для исполнения его великого намерения, сам Бог помогает ему избавить христиан Греческого закона от гонений католиков и униатов. Итак, с этой мыслью он принимается за дело и начинает его со своих верных Казаков. Ему не нужно было заставлять их думать по-своему: общее неудовольствие Поляками было так велико, что стоило только назвать законных владетелей Малороссии — великих князей Русских, — чтобы зажечь в сердцах всех Казаков пламенное желание освободиться от власти завоевателей и снова принадлежать любимому Отечеству.

Это желание недолго оставалось тайной: Казаки не скрывали его, и с 1648 года послы Хмельницкого начали ездить в Москву с просьбами к царю Алексею Михайловичу принять присягу в подданстве и верности Малороссийского войска. Как ни выгодно было это предложение, но благоразумный царь, находясь в то время в состоянии мира с Польшей, не хотел таким образом нарушить его и обещал Казакам быть только посредником между ними и Польским королем. Он сдержал свое обещание и в течение нескольких лет старался вразумить короля Яна Казимира в том, что несправедливо преследовать народ за его веру и лишать его преимуществ, однажды данных. Но все его старания были напрасны: чем усерднее царь просил за Казаков, тем больше нападали на них. Наконец, Ян Казимир склонил дарами на свою сторону Крымского хана и условился с ним полностью подчинить Малороссию Польше, напасть вместе на Москвитян и вернуть хану Астраханское царство.

Известие о таком союзе остудило великодушные порывы Алексея Михайловича. Он увидел, что его не понимают и что из сострадания к бедствующим единоверцам он должен принять их под свою защиту. Итак, в конце 1653 года были отправлены Русские послы — ближний боярин Бутурлин, окольничий Альферьев и думный дьяк Лопухин — в Малороссию для принятия присяги от Хмельницкого и его Казаков. В Переяславле назначено было соборное место. Послы приехали туда в январе 1654 года. 7 января было торжественное собрание всех Казачьих старшин и всего народа. Здесь Хмельницкий произнес речь, в которой рассказал прежде всего о том, что терпела Малороссия от Поляков, потом обо всех стараниях Польского короля и Крымского хана завладеть Украиной и, наконец, сказал, что Русский царь соглашается принять их в свою державу. Его речь закончилась следующими словами: «Кроме его царской высокой руки, мы не можем найти лучшего пристанища, и если кто с нами не согласен, тот иди, куда хочешь — вольная дорога».

«Волим под царя Восточного, православного!» — закричал тогда в один голос народ и с радостью принес свою присягу в вечной верности.

Так исполнилось желание Хмельницкого. Вскоре он имел счастье видеть, что и жители Киева, и всех других Малороссийских городов последовали примеру Казаков и стали также подданными Алексея Михайловича.

Представьте теперь, милые мои читатели, досаду и гнев Поляков! Они видели, что 166 городов и местечек, 60 000 войска (а оно состояло из 10 полков Малороссийских Казаков: Киевского, Черниговского, Стародубского, Нежинского, Переяславского, Прилуцкого, Лубенского, Галячского, Миргородского и Полтавского), еще так недавно им принадлежавшего, вдруг перешли под власть ненавистной для них России! Разумеется, гордость их не могла перенести такого сильного оскорбления, и жестокая война началась. Она была продолжительна и так неудачна для Польского короля, что, беспрестанно теряя полки и свои города, он вынужден был бежать к самой Варшаве. Напротив того, счастье и слава не оставляли войско Алексея Михайловича. Причиной его успехов, вероятно, было и то, что в этом войске уже были полки, организованные по-европейски. Умный Алексей вызывал из разных государств Европы офицеров и поручал им обучать вновь набранных солдат. В 1655 году у него уже были правильные конные полки и многие офицеры назывались по-европейски — полковниками, майорами, ротмистрами¹⁹⁴ и прочее. Прежде, вы знаете, их звали детьми боярскими, жильцами, дворянами. В Русской службе было тогда много и иностранных Европейских офицеров.

В то время, когда Алексей Михайлович, командуя лично своей армией, отнимал у Польши Белорусские и Северские города, Шведский король напал также на Польшу и хотел завладеть всем Балтийским морем. Это грозило большой опасностью торговле Русских, и предусмотрительный царь должен был воевать и со Шведами, чтобы остановить их. Война с ними продолжалась до 1661 года, с Поляками же — до 1667 года. С первыми был заключен мир в деревне Кардисе, на границе Эстляндии, с последними — в деревне Андрусове, близ Смоленска. Условия мира со Швецией были те же, что и условия, на которых мирились в Столбове; с Польшей — гораздо выгоднее прежних: Россия получала, кроме Малороссии и Киева, Северские города и Смоленск.

Таким образом, в счастливое царствование Алексея Михайловича возвратились к России ее старинные владения и при написании титула Русского царя с 1 июля 1654 года появилось: всея Великие и Малые и Белые России Самодержец.

Величие души Алексея от 1667 до 1670 года

Присоединение Малороссии — такое важное, давно желаемое Русскими событие — произошло очень кстати, поскольку необходимо было несколько рассеять горестные чувства их доброго государя: его отеческое сердце страдало от беспокойств и неприятностей, почти беспрестанно происходивших в последние десять лет с его подданными. Началось все с беспорядков, происходивших от исправления церковных книг.

Можете себе представить, друзья мои, насколько нелегко было царю видеть, что его народ погибает от своего упрямства; что староверы¹⁹⁵, умирая в мучениях, говорили, что настало время гонения на православных христиан, что они с радостью переносят это гонение и ожидают, что дети их сделают то же.

Мы уже можем спокойно смотреть на их мирные секты, но не такие были они при царе Алексее Михайловиче, и потому неудивительно, что их споры очень беспокоили его доброе сердце. Почти в то же время пришлось ему испытать новое огорчение: война с Польшей и Швецией стоила так дорого, что почти вся казна истощилась и первые бояре царя посоветовали ему наделать медных денег с той же ценой, по какой ходили серебряные деньги. Все шло хорошо, пока все вещи продавались по-прежнему, но как только некоторые из тех же самых бояр начали пользоваться случаем и собирать у себя все серебряные деньги, а в обороте оставлять только одни медные, то все вздорожало, а от этого и весь народ заволновался. Только одно благоразумие государя остановило новые несчастья, которые могли бы произойти от этого смятения: он увидел, как непродуман был совет бояр, и отменил употребление медных денег. Все успокоилось.

Вскоре Алексея огорчил человек, от которого меньше всего можно было ожидать этого. Поверите ли вы, милые читатели, что этим человеком был патриарх Никон! Этот умный, этот добродетельный Никон, прекрасными качествами которого мы еще так недавно восхищались! Да, трудно поверить, но, к сожалению, это была правда!

Вы знаете, как любил его государь. Никон имел даже счастье быть его другом. Но, видно, сердце Никона, несмотря на его необыкновенный ум, было слабо: оно не могло выдержать испытания всей полнотой этого счастья. Патриарх стал таким гордым, что захотел быть выше самого царя, и не только спорил с ним иногда, но открыто не хотел исполнять тех повелении, которые государь отдавал, не спросив его мнения или совета. Добрый царь, помня прежние заслуги патриарха, прощал ему дерзости, но уже гораздо меньше стал ценить его. Это так рассердило Никона, что он самовольно отказался от своего высокого звания, оставил все дела, зависевшие от патриарха, и уехал за 46 верст от Москвы — в свой любимый Воскресенский монастырь (Новый Иерусалим*). Здесь он жил несколько лет, не соглашаясь ни на какие просьбы всего духовенства и почти всей России, умолявшей его вступить в прежнюю должность. Наконец, терпение кроткого Алексея истощилось, и Никон был предан суду. Для такого важного дела вызвали из Греции двух патриархов: Александрийского и Антиохийского. Они решили, что гордый святитель за самовольное оставление своего места, за дерзость и неповиновение царю не может быть патриархом. Торжественно перед всем собранием судей сняли с него все знаки этого высокого достоинства и потом сослали в Ферапонтов монастырь, бывший на Белом озере.

Не думаете ли вы, друзья мои, что жестокое наказание открыло, наконец, глаза надменному Никону и заставило его раскаяться в своих поступках, совсем неприличных для служителя Божьего? Вовсе нет! Он не показал огорчения, когда снимали с него клобук* и панагию*, украшенные дорогими камнями.

Этого еще мало: он имел смелость говорить в эту минуту Греческим патриархам, что если они разделят между собой эти камни, то поправят бедное состояние невольников Турецкого султана. А когда перед его отъездом в Ферапонтов монастырь великодушный государь, думая несколько утешить своим участием горе прежнего друга, послал ему с придворным чиновником денег, две шубы и другие разные вещи, то этот гордый упрямец ничего не взял и сказал: «Никон ничего не требует».

Его гордость оставалась такой же и в ссылке, которая продолжалась пятнадцать лет, и уже не Алексей Михайлович, а его сын, царь Федор, позволил ему в 1681 году возвратиться в Воскресенский монастырь. Однако, не доехав до него, Никон умер по дороге.

Итак, вы видите, читатели мои, сколько горестей, одна за другой, терзали доброе сердце Алексея. Но это еще не все. Послушайте, какой новый удар поразил его: вы знаете, как хорошо начинало формироваться сухопутное войско и насколько правильно были сформированы некоторые полки. Но знаете ли вы, чем был занят великий ум Алексея в то время, когда выписанные из чужих краев офицеры и генералы обучали Русских воинов? Он был занят мыслями о будущем флоте России. Эта мысль для государя, не имевшего еще ни одного корабля, была очень смелой, высокой, блистательной мыслью! Он предался ей с надеждой на успех, с каким-то предчувствием необыкновенной славы, предназначенной Богом его народу; и Русские гонцы летели в Голландию, всегда славившуюся корабельным делом, за мастерами и моряками.

Между тем, недалеко от Московского города Коломны, в селе Дедилове, на берегах реки Оки, было приготовлено место для корабельной верфи¹⁹⁷. Ока, как известно, впадает в Волгу, а Волга — в Каспийское море, где царь и хотел обновить свои первые корабли. Вот уже приехали Голландские мастера, из которых главным был капитан Бутлер, работы начались, и скоро широкая Ока приняла в свои голубые волны, еще не знакомые с тяжестью кораблей, Русского Орла — так назывался первый большой корабль Алексея Михайловича. В то же время было построено несколько малых морских судов, и новая флотилия, удивляя все селения на берегах, мимо которых проходила, поплыла к Астрахани.

Казалось, все обещало полный успех этому прекрасному начинанию; иностранные моряки, снарядившие молодой, можно сказать, новорожденный флот России, были искусны и честны. Русские матросы, их ученики, только что начавшие трудное ученье, восполняли свою неопытность пламенным усердием и удивительной собранностью, отличающей Русских.

Но вообразите, милые мои друзья, чем кончились лестные ожидания и царя, и почти всего народа! Ужасно говорить это! Корабль и все суда, построенные в Дедилове, были сожжены одним разбойником, разъезжавшим по Волге и Каспийскому морю, — Разиным! если вы хотите знать, кем был этот жестокий и безбожный Разин, то я скажу вам кратко: он был Донской Казак, появившийся на Дону в 1667 году. Его злодейства были ужасны! Вы получите некоторое представление о них, когда узнаете, что он набрал обманом и угрозами войско в 200 000 человек, среди которых по большей части были Донские и Малороссийские Казаки, взял Астрахань, погубив мучительной смертью Астраханского воеводу, князя Прозоровского, и все семейство его, ограбил кроме Астрахани города Царицын, Симбирск, Саратов! Долго нельзя было усмирить этого злодея, но, наконец, он был пойман и казнен.

Такое неожиданное разрушение предприятия, уже законченного и стоившего бесчисленных трудов и издержек, могло бы привести в уныние слабого человека, но умный Алексей не утратил своей твердости, и у него даже хватило духу снова помышлять о деле, так безжалостно уничтоженном безбожным злодеем.

Чтобы в полной мере показать вам, милые читатели, великую душу Алексея Михайловича, надо рассказать о том, что он сделал в 1664 году с Англичанами. В это время в Англии происходили ужасные дела: жители, недовольные своим королем, Карлом I, дошли до такого безумия, что по совету некоторых вельмож казнили его и признали власть одного из его главных убийц — Кромвеля¹⁹⁸, назвав его не королем, но протектором¹⁹⁹, то есть покровителем Англии. Весь этот новый и безумный порядок был вскоре разрушен, но судьба не вдруг наказала Кромвеля, и хотя его жестоко мучило беспокойство и душевный страх, однако некоторое время он пользовался славой. Вскоре после смерти несчастного Карла, изгнав из Англии его сына и завладев властью, равной королевской, он отправил послов ко всем Европейским дворам, как обычно делают это все государи, вступающие на престол, чтобы объявить о своем вступлении. Эти послы были везде приняты с великой честью: все боялись богатой и сильной Англии, у которой давно уже были самый лучший флот и самая значительная торговля. Итак, каждое государство для собственной выгоды должно было хорошо принять важных Английских лордов. Два из них с великолепной свитой подъезжали и к нашему Отечеству, заранее мечтая о том лестном приеме, который, вероятно, окажут им в государстве, только что начинающем налаживать отношения с Европой и поэтому, вероятно, очень уважающем всех Европейских посланников.

Но как же ошиблись в своих расчетах эти важные господа! Как только царь Алексей Михайлович узнал, что они приехали в Архангельск, то сразу же послал им повеление не ехать дальше и тотчас оставить его царство. Вот какими словами он приказал объявить им это повеление: «что когда они своему королю осмелились голову отсечь, чего нигде на свете не слыхано, то царь Русский никакого сообщения с ними иметь не хочет». Кроме того, почувствовав с этого времени величайшее презрение к Англичанам, Алексей Михайлович отменил все торговые преимущества, какие даны были им в России царями Иоанном Васильевичем и Федором Иоанновичем. Но этого еще было недостаточно: его благородное сердце, справедливо ненавидя убийцу, было наполнено нежнейшим состраданием к бедному, изгнанному из Отечества принцу, наследнику престола Англии. Он жил в то время в Копенгагене, и царь Алексей Михайлович отправил к нему послов, которым поручил показать ему свое участие, вручить большую сумму денег и даже предложить помощь войсками против его недостойных подданных.

Это чистое, не связанное ни какими расчетами великодушие, это смелое презрение к могущественному злодею заставили всю Европу обратить удивленные взоры на престол, где сияло такое величие. Никто не ожидал увидеть его в стране, еще не имевшей Европейской образованности, и с тех пор государи, с унизительной для них честью принявшие послов Кромвеля, краснели всякий раз, когда произносили при них благородное имя Русского царя Алексея. А в числе этих государей был даже знаменитый Людовик XIV²⁰⁰.

Рождение Петра I 1672 год

Живо представляю себе, как вы обрадуетесь, друзья мои, прочитав название этой главы, увидев это имя, славное, великое, одинаково прославляемое Русскими и в раззолоченных палатах вельмож, и в бревенчатых домиках крестьян. Ваше нетерпение очень справедливо. Но еще не настало время начать историю Петра: будущий герой России вместе с ее будущим величием, покоится в детской колыбели: его младенческие взоры еще не зажглись огнем гения; маленькие ручки еще не чертят планов завоеванных земель и новой столицы, а беспечно играют жемчужными нитками, обвивающими шею молодой красавицы, нежно наклонившейся над его колыбелью. Но кто же эта счастливица, так сладко улыбающаяся младенцу Петру? Не так ослепителен блеск ее царской одежды, как очаровательно счастье, блистающее в ее прекрасных глазах. Если она наслаждается таким блаженством, то отгадать нетрудно, кто она. Это молодая супруга царя Алексея Михайловича, это счастливая мать Петра!

Мать Петра! Сколько величия, сколько славы для женщины в этом слове! Как занимательна должна быть ее история! Как любопытны все подробности, ее касающиеся! К тому же ведь это не первая супруга Алексея Михайловича, уже известная нам царица Мария Ильинична, из рода Милославских. Нет, она умерла в 1669 году, и царь женат теперь на другой. Итак, мои друзья, ваши ожидания и желания были не напрасны: вы услышите историю матери Петра, узнаете, кем была она прежде, чем судьба возвела ее на трон России. Возвратимся же на некоторое время назад, забудем, что Петр уже родился, и представим себе то время, когда Алексей Михайлович, недавно лишившись супруги, с которой жил долго и счастливо, должен был вскоре потом оплакать и смерть старшего шестнадцатилетнего сына, царевича Алексея Алексеевича.

Но и эти большие, семейные горести не оказали гибельного воздействия на твердую душу царя. С прежней неутомимостью продолжал он заниматься государственными делами. Во всем его обширном царстве не было предмета, на который бы он не обращал своего благодетельного внимания. Собранные узаконения уже давно были изданы новой книгой под названием Уложение царя Алексея Михайловича, и эта книга, к славе мудрого государя, стала основой Русских законов. Его послы ездили не только в Германию, Францию и Швецию, но даже в Испанию и Италию, Турцию и Китай.

Для торговли с последним в Сибири были построены города Нерчинск и Иркутск. Торговля вообще была сильно улучшена в это замечательное царствование; сами деньги получили другой вид: Алексей Михайлович учредил монетный двор, где начали чеканить серебряные рубли и полтинники*. Для распространения просвещения он основал в Москве первую академию, которая называлась Заиконоспасской²⁰¹.

Что же касается правосудия, то редкий государь уделял правосудию столько внимания, как Алексей Михайлович.

Кроме того, что он внимательно рассматривал все дела, какие представляли ему бояре, перед его дворцом всегда стоял запечатанный царской печатью ящик со скважиной на крышке, в которую можно было просунуть свернутый лист бумаги. В этот ящик каждому позволялось положить свою просьбу. Вечером его приносили к государю, который сам распечатывал его, сам рассматривал все имеющиеся там просьбы и сам тотчас же писал на них свои решения.

В таких беспрестанных занятиях, направленных на заботу о счастье народа, великодушный Алексей проводил всю свою жизнь. Обманчивая преданность боярина Морозова рано сделала его осторожным в выборе советников и искренних друзей. Долго искал он человека, с которым можно было бы разделить тяжесть правления, и все боялся ошибиться. Наконец, ему показалось, что он встретил такого, что нашел верного друга, готового пожертвовать ради него и Отечества жизнью. Это был думный дворянин Артамон Сергеевич Матвеев. С каждым днем царь открывал в нем новые достоинства, с каждым днем любил его больше и больше; и надо сказать правду — на этот раз Алексей Михайлович не ошибся: среди всех его придворных не было никого благороднее, добрее и усерднее Матвеева. Царь находил так много удовольствия в беседах со своим умным советником, что иногда даже ездил к нему в гости. С удивлением смотрели на это придворные: прежде никогда не бывало, чтобы Русские цари посещали своих подданных.

Со времени кончины супруги и сына эти посещения сделались чаще, потому что, несмотря на всю твердость души, Государь не мог не грустить о невозвратной потере милых сердцу его. Артамон Сергеевич умел развеять его горе, умел утешить его лучше всех других придворных бояр и вельмож.

Так протекли два года, и к царю возвратились прежнее спокойствие и веселость. Однажды вечером Алексей Михайлович приехал к своему любимцу позже обыкновенного: у боярина, не ожидавшего в тот день гостей, уже был накрыт стол для ужина. Царь, заметив небольшое замешательство хозяина, шутливо сказал, что стол накрыт очень кстати и что он вместе с ним отужинает; только с условием, прибавил добрый государь, «чтобы за столом были все те, кто обыкновенно ужинает с тобой».

Желание царя было исполнено, и когда кушанье подали, в комнату вошла хозяйка с сыном и молодой девушкой. Царь удивился: никогда не слышал он, чтобы у Матвеева была дочь, и никогда прежде не видел в его доме этой девушки. За ужином его удивление усилилось: незнакомка была красавицей из красавиц. По обычаю того времени, она мало говорила, но зато всякое ее слово было так мило и так умно, что восхищенный государь не мог наслушаться ее сладкого голоса, не мог наглядеться на прекрасные черты ее лица. Почти не спуская с нее глаз, Алексей Михайлович даже забыл спросить, как зовут ту, которая так приятно поразила его, и уже только в середине ужина поздравил хозяина с такой прекрасной дочерью. Но тут он узнал, что это была не дочь, а всего лишь воспитанница Матвеева. Ее отец — Кирилл Полуектович Нарышкин — небогатый дворянин, который, проживая лето и зиму в своей бедной деревеньке, был очень рад, что его родственник и друг, Артамон Сергеевич, взял к себе его дочь. Итак, Наталья выросла в доме Матвеева. Он и его добрая жена любили свою воспитанницу, как родное дитя, и, рано заметив чрезвычайную красоту девочки, старались украсить и ум ее всеми познаниями, какие только можно было в то время доставить знаменитой Русской боярышне. Наталья щедро вознаграждала их за эту любовь и нежную заботу: она была добра, чувствительна, прекрасна сердцем и наружностью. Любуясь ею, добрые Матвеевы часто думали, что как Бог помог им воспитать их приемную дочь, так со временем поможет и выдать ее замуж за хорошего человека, который не посмотрит на то, что она бедная девушка.

Все это было рассказано Алексею Михайловичу, когда он начал расспрашивать своего любимца о его прекрасной воспитаннице. Артамон Сергеевич не скрыл даже от доброго государя и желания своего и жены видеть милую Наталью замужем. Царь не только одобрил такое желание, но даже, уезжая домой, сказал, что он подумает о том, как бы найти хорошего жениха для такой прекрасной девушки, как Наталья.

Он и вправду стал думать об этом, и, вообразите, кто был этот жених, которого он выбрал для счастливицы? Это был он сам! Да, прелестная дочь Нарышкина так пленила царя своей милой наружностью, а воспитание, полученное ею в доме умного Артамона Сергеевича, так хорошо говорило о ее душевных качествах, что он решился сделать ее своей супругой и на той же неделе приехал сказать об этом Матвееву. Можете представить себе, как удивился добрый воспитатель Натальи! Сначала он думал, что слышит это во сне, но потом, когда государь повторил еще раз свои слова, Матвеев упал к его ногам и умолял оставить это намерение: оно, казалось, предвещало счастливому любимцу царя столько опасностей из-за зависти вельмож, что он с ужасом смотрел на судьбу Натальи.

Алексею Михайловичу приятно было видеть бескорыстную преданность верного подданного и друга. Он ласково поднял его и старался успокоить искренними уверениями в том, что никогда никакие причины не заставят его изменить его отношение к тому, кто так часто доказывал ему свои усердие и верность.

По просьбе Матвеева царь не сказал в тот день Наталье ни слова о своей любви, но исполнил старинный обряд Русских государей. Вы, наверное, догадаетесь, друзья мои, что я говорю о том собрании красавиц, из которых царь обычно выбирал свою невесту. Да, и в этот раз они съехались в Кремлевский дворец. Робко всходила на великолепное царское крыльцо и Наталья, с удивлением размышляя, отчего и ее — бедную и вовсе незнатную девушку — включили в список невест. Возле нее шла ее нежная воспитательница, супруга Матвеева, которая знала причину этого и очень хотела сказать о ней своей милой питомице; но Артамон Сергеевич запретил это, и она молчала до тех пор, пока участь Натальи была тайной для нее самой и для всех; зато с той минуты, когда счастливая девушка была названа царевной и в великолепном наряде невесты государя готовилась принимать поздравления от всего двора, терпение бедной боярыни кончилось, и она рассказала своей знаменитой воспитаннице все, что знала о любви государя к ней.

Вот, милые читатели, подробности второго супружества царя Алексея Михайловича. Свадьба была 25 января 1671 года. Редкое счастье его и молодой царицы стало полным в достопамятный, навеки незабываемый для России день 30 мая 1672 года. Это был день рождения Петра! Хотя у Алексея Михайловича и остались от первой супруги два сына: царевич Федор и Иоанн, но оба были такого слабого здоровья, что нельзя было надеяться на их продолжительную жизнь, и поэтому царь был восхищен рождением третьего сына! Может быть, счастливый отец предчувствовал славу новорожденного. Но небо отказало ему в счастье видеть, как чудесно развивались великие силы необыкновенного ребенка; младенчество Петра не протекло на глазах родителя: прежде, чем ему исполнилось четыре года, Алексей Михайлович скончался и осиротевшее сердце печальной царицы уже одно, без своего нежного друга, прислушивалось к первым словам героя, к первым мыслям его великого ума.

Царь Федор Алексеевич от 1676 до 1682 года

Хотя наследник царя Алексея Михайловича, его девятнадцатилетний сын, Федор, был от самого своего рождения слаб и болен, но, несмотря на телесные страдания, его душевные силы были достойны знаменитого отца его. Имея перед глазами его великий пример, он старался продолжать все начатое им, старался во всем исполнять его волю, и кроме того, и сам во многом улучшил положение дел в нашем Отечестве. Непродолжительное, но примечательное царствование Федора во многом прославилось тем, что он уничтожил местничество,²⁰² причинявшее так много вреда. Тем из маленьких моих читателей, которые не понимают этого слова, я расскажу вот что.

Местничество — означает спор между дворянами о том, чьи предки были знатнее и древнее родом. Этот спор приносил много зла, сея раздоры между спесивыми боярами нашей старинной России. Например, если случалось, что чей-нибудь знатный внук или правнук поступал на службу под началом такого человека, предки которого были менее знатны, то этот гордый потомок важного дедушки ни за что не хотел исполнять приказаний своего начальника и не хотел служить с ним, даже если бы за это его казнили. Можно представить себе, как часто это случалось и как много было таких споров. Для их разбора было учреждено особенное присутственное место, которое называлось Разрядным приказом²⁰³.

Чиновники, которые там служили, или, как их тогда называли, приказные люди, занимались только разбором споров между боярами о местах службы, то есть прилично ли было такому-то иметь равное место с таким-то или служить под началом такого-то. По тогдашнему обычаю думали, что два боярина не могут иметь равные места, если предки одного занимали некогда места выше предков другого, и даже если государь назначал кого-нибудь из них в какую-либо должность при посольстве, при дворе или на войне, то тот боярин прежде всего отправлялся в Разрядный приказ, где хранились все родословные книги, и там справлялся, не занимали ли его предки высших мест в сравнении с предками того, кто назначался государем в равную, или — что еще хуже — в высшую должность, и если находил, что в самом деле это было так, то объявлял государю, что ему невместно, то есть неприлично принять назначенную ему должность, и действительно не принимал ее, даже если бы его казнили; тот же, с кем он не хотел служить, считал себя, в свою очередь, обиженным и подавал просьбу государю о нанесенном ему бесчестье, умоляя о защите.

Странными и даже смешными кажутся нам теперь дела такого рода, но тогда они были так важны, что сам государь принимал на себя труд разбирать эти споры, справлялся по разрядным книгам, кто был справедливее, и правых оправдывал, а виноватых строго наказывал. Можно себе представить, сколько беспорядков происходило в государстве от таких безрассудных споров и сколько времени терялось на их разбирательство! Случалось, что из-за них в военное время проигрывали сражения, что воеводы, считавшие себя обиженными, отказывались идти на защиту Отечества; одним словом, нельзя пересчитать всего зла, какое причинял этот странный предрассудок. Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович старались уничтожить его постепенно, но честь его совершенного уничтожения принадлежит Федору Алексеевичу, и вот каким образом он совершил это дело.

Ощущая больше всего это зло во время войны, государь решил по-новому устроить войско, чтобы уничтожить местничество. Созвана была Дума из избранных людей военного звания под председательством одного из образованнейших вельмож того времени, князя Голицына, и этой Думе было поручено обсудить, как сформировать войско, чтобы оно могло самым лучшим образом защищать Отечество от врагов. Дума решила, что надо преобразовать войско, разделить полки на роты* и вместо прежних сотенных голов* назначить ротмистров и поручиков*, которые бы ни в коем случае своим происхождением не считались бы друг с другом, и чтобы таких счетов не было и в дальнейшем ни в военных делах, ни в посольских, ни при дворе, ни в приказах.

Федор, ожидая такого решения и полностью с ним соглашаясь, созвал собор из самых старших духовных и светских чинов, ознакомил их с мнением избранных военных людей, показал им самым убедительным образом все несчастные последствия нелепого предрассудка и спросил совета: что делать. Собор в один голос решил, что настала пора уничтожить такое зло. Государь, с нетерпением желавший этого уничтожения, спешил исполнить решение собора; приказал тотчас же принести все разрядные книги и тут же, в присутствии всех лиц собора, сжечь их. Вместо них он позволил иметь дворянам родословную книгу только для того, чтобы память предков не забывалась. Так уничтожились старинные споры о местничестве, а вместе с ними и все несчастья, происходившие от них.

Но больной и слабый Федор не только одним этим делом заставил подданных своих помнить о себе; он постоянно заботился об их счастье и строго исполнял все свои обязанности, вовсе не думая о том, что силы его от этого еще больше слабели. Почти каждый день он присутствовал в большой царской Думе, каждый день принимал каждого, у кого была нужда лично о чем-нибудь просить его, каждый день совершал какое-нибудь новое благодеяние для своего народа. Часто целые семейства спасал он от бедности, часто целым селениям прощал он казенные долги, обращал кроткими увещеваниями несколько сот своих магометанских подданных в христианскую веру или выкупал христиан из Турецкого плена! Одним словом, слушая о делах Федора Алексеевича, нельзя представить себе, что все это совершал государь, беспрестанно страдавший и с каждым днем теряющий силы. Напротив, в нашем Отечестве ощущалась в его царствование неутомимая деятельность: во многих местах учреждались новые училища, строились богоугодные дома для бедных, больницы — для страждущих. В Москве он преобразовал Заиконоспасскую академию в Славяно-Греко-Латинскую академию*. Сам государь очень часто посещал все новые, основанные им заведения. Обычно совершал он эти посещения верхом на прекрасной лошади: верховая езда была его страстью. И эту свою страсть он сумел обратить на пользу: видя, что государь любит прекрасных лошадей, все старались иметь их, и с тех пор появились у нас первые конные заводы и у многих появились хорошие лошади.

Но вот чего терпеть не мог Федор, так это излишней роскоши в одежде и вообще во всем. Он даже издал на этот случай указ, в котором было запрещено носить дорогие платья, особенно Татарские, и приказано было носить наряд старинного Русского или Польского покроя, приличный северному климату и недорогой. Вскоре царь заметил, что, не имея возможности щеголять запрещенными платьями, Русские начали показывать свое богатство в упряжи²⁰⁴. Государь и это пресек и издал новое повеление, где расписано было, кому как ездить: бояре, окольничие и думные люди могли ездить летом в каретах, а зимой в санях, на двух лошадях; в праздничные же дни на четырех, а на свадьбы и на шести лошадях. Но это могли делать только высшие бояре; всем же другим дворянам и чиновникам дозволялось ездить только на одной лошади: зимой — в санях, а летом — верхом.

Кроме всех этих полезных распоряжений внутри своего царства, Федор Алексеевич добился успеха и во взаимоотношениях с соседними государствами. Швеция и Польша не начинали с ним войны, а намерения Турецкого султана Мухаммеда IV, давно старавшегося настроить против царя жителей Малороссии, оказались неудачными, и Запорожские Казаки, покорившиеся ему на некоторое время, при Федоре Алексеевиче признали над собой власть Русского царя.

Исполняя с величайшей точностью царские обязанности, Федор точно так же исполнял и семейные: он был редкий сын, брат, супруг. Горестная вдова, царица Наталья Кирилловна, часто бывала тронута до слез той нежной привязанностью, которую он проявлял к ней и к ее сыну. Маленький Петр был его утешением: он любил его не только со всей нежностью брата, но восхищался его необыкновенными способностями, любовался его прекрасной наружностью, тревожился при его малейшей болезни гораздо больше, чем во время своих самых сильных собственных страданий — казалось, он боялся потерять надежду России! Этот страх тем более мучил его, что он не имел собственных детей и видел слабость телесных и душевных сил своего родного брата Иоанна.

Вот еще одно доказательство того, насколько добрым было сердце Федора Алексеевича: он не смотрел на то, что по родству Иоанн был ему ближе, чем Петр; он заботился только о пользе своего Отечества, и когда в царском семействе заходила речь о наследнике престола, Федор всегда говорил, что этим наследником будет его меньший брат Петр. Но прежде, чем дальновидный и великодушный государь успел составить письменный акт об этом, смерть отняла его в самом расцвете лет у любившей его России! Он скончался 27 апреля 1682 года на 21-м году. Нет нужды рассказывать о глубине горя всего царского дома: она была одинакова для всех его членов, потому что все одинаково сильно любили умного, кроткого, добродетельного Феодора, но неутешнее всех плакали две царицы: Марфа Матвеевна, его молодая супруга, и Наталья Кирилловна.

Первая лишилась в нем нежнейшего друга; последняя — оплакивала второго отца своего вновь осиротевшего сына!

Примечания

180 Шах — титул государя в Персии (Иране) и некоторых других странах Востока.

181 Ингерманландия (Ингрия) — немецкое название Ижорской земли, историческая область по берегам Невы и побережью Финского залива, исстари входившая в состав Водской пятины Новгорода. На эти земли постоянно нападали шведы, стремившиеся лишить Россию выхода к Балтийскому морю. В Смутное время по Столбовскому мирному договору 1617 года русское правительство уступило Ингрию Швеции. Эти земли вновь были отвоеваны Петром I в годы Северной войны (1700–1721) и в составе Российской империи получили название Ингерманландской (затем Петербургской) губернии с центром в новой русской столице Санкт-Петербурге.

182 Сарафан — русская национальная женская одежда, платье, которое надевали поверх рубахи.

183 Курфюрст (нем. князь-избиратель) — владетельный князь в феодальной Германии («Священной Римской империи»), имевший право участвовать в выборах императора.

184 Палаты — в Древней Руси большие, чаще всего каменные княжеские или боярские дворцы и хоромы.

185 Часовник (Часослов) — церковная книга служб и молитв на все дни года, расположенных по порядку часов.

186 Псалтырь (Псалтирь) — книга псалмов, входящая в Библию.

187 Псалом — (греч. песнь) — духовный стих; одна из песен, составляющих псалтырь, созданных, по преданию, царем Давидом.

188 Скит — жилище монахов-отшельников.

189 Пастырь — у православных христиан священник, духовный наставник своих прихожан (паствы).

190 Служебник — книга, содержащая тексты, используемые в богослужении.

191 Пороги — каменистые возвышения речного дна. Иногда пороги бывают такими высокими, что видны на поверхности воды.

192 Бунчук — казачий войсковой знак отличия, древко с металлическим шаром или острием, прядями из конских волос и двумя серебряными кистями. Бунчук также был знаком власти у турецких пашей, польских и украинских гетманов и атаманов русского казачьего войска в XV–XVIII веках.

193 Булава — старинное оружие в виде короткого древка с металлическим шаром, иногда с шипами или лезвиями на нем. В некоторых странах (Турции, Польше) и у запорожских казаков булава была знаком власти войсковых начальников.

194 Ротмистр — в царской армии офицерский чин в кавалерии, который соответствовал чину капитана в пехоте.

195 Старовер (старообрядец) — раскольник, противник церковной реформы патриарха Никона 1653–1656 годов.

196 Раскольник — сторонник, религиозно-общественного движения, противостоящего официальной церкви.

197 Верфь — место постройки, оснащения, спуска на воду и ремонта судов.

198 Кромвель Оливер (1599–1658) — лидер Английской буржуазной революции. Кромвель содействовал казни короля и провозглашению республики в Англии в 1649 году.

199 Протектор (лат. защитник, покровитель) — титул некоторых английских правителей (лорд-протектор), самым известным из которых был Оливер Кромвель.

200 Людовик XIV (1638–1715) — французский король, управлявший государством с 1643 года. Его называли «король-солнце». Широко известным стало его изречение: «Государство — это я».

201 Заиконоспасская академия (Славяно-греко-латинская академия) — первое и старейшее высшее учебное заведение в Москве. Основана академия в 1687 году под названием Эллино-греческая академия при Заиконоспасском монастыре. Инициатором ее создания был Симеон Полоцкий. Академия готовила образованных людей для государственной службы и церкви, осуществляла цензуру книг духовного содержания и проводила дознание в отношении лиц, отступивших от православия. В 1701 году она была переименована в Славяно-латинскую, а в 1775 году — в Славяно-греко-латинскую академию. В 1814 году это учреждение было преобразовано в Московскую Духовную академию и переведено в Троице-Сергиеву лавру. Под этим названием существует и в настоящее время.

202 Местничество — существовавшая в Московском государстве система замещения государственных и придворных должностей в соответствии с происхождением и заслугами предков. Местничество было отменено решением Земского собора в 1682 году.

203 Разрядный приказ (Разряд) — центральное государственное учреждение в России, ведавшее всеми находящимися на военной службе людьми, военным управлением, а также южными районами страны. Разрядный приказ существовал с середины XVI века до ликвидации его Петром I в 1711 году. Во время военных действий правительство осуществляло через Разряд руководство вооруженными силами. Разрядный приказ распределял служилых людей по полкам, назначал воевод и их помощников, обеспечивал государевых служащих земельным и денежным жалованьем.

204 Упряжь (сбруя) — приспособление для запрягания лошадей и некоторых других упряжных животных (волов, верблюдов) с целью управления ими при езде или в разного рода работах. На Руси в качестве основных деталей упряжи использовались хомут (с гужами и супонью), седло, чересседельник, шлея, уздечка.