Россия в годы правления Александра I *1801–1825 года*

Состояние Европы в первые четыре года царствования императора Александра I от 1801 до 1805 года

В 1714 году Петр I, одержав важную победу над Шведским флотом при Аландских* островах, сказал в своей торжественной речи по этому поводу следующие примечательные слова: «Природа сотворила токмо* единую Россию, и она не должна иметь никакого соперника». Все действия императора Александра во время его двадцатишестилетнего правления подтверждали эти слова великого: все, казалось, склонялось к тому, чтобы оправдать их, — и случайные обстоятельства, и воля государя.

Милые читатели, вы, конечно, помните, что император Александр Павлович был старшим сыном императора Павла I и его супруги, императрицы Марии Федоровны. Вы знаете также, что он был любимцем своей великой бабушки и что она сама воспитывала его, сама готовила к царствованию. Описание тридцати четырех лет правления Екатерины доказало нам, что основной причиной счастливых царствований является любовь народа, и немногие государи умели внушить к себе такую любовь, как император Александр. Природа одарила его всеми качествами, достойными любви, а воспитание развило до высочайшей степени эти драгоценные дары, поэтому августейший внук Екатерины представлял собой образец государя, обожаемого народом. Мы уже говорили о любви, так сильно проявляемой к нему во всех местах нашего обширного Отечества еще в то время, когда он был наследником престола. Эта любовь к нему усиливалась с его возрастом и с той молвой, которая разносила по всему царству слух о его ангельской доброте, о его кротком нраве, прелестной наружности. Наконец, она проявилась сильнее, чем при его восшествии на престол, и проявилась не только в России среди его подданных, но даже и в чужих краях, среди иностранцев: их восторг по отношению к молодому императору был так велик, что один из лучших поэтов Германии, Клотшток, написал оду⁵⁰⁵ на случай его восшествия на престол.

Александр не мог оставаться равнодушным к такому всеобщему выражению любви: она глубоко трогала его сердце, от природы чрезвычайно чувствительное, и, исполненный благодарности к августейшей бабушке, своей воспитательнице, он в первом же своем указе народу объявил: «Мы будем царствовать по сердцу и законам нашей бабки Екатерины II». Вслед за этим он поспешил проявить и перед своими подданными то чувство, которое наполняло его сердце к ним: это было проявление нежнейшей заботы обо всем, что касалось улучшения их состояния. Здесь перед нами открывается длинный ряд благодеяний Александра. Внимание его прежде всего было обращено на тех подданных, положение которых было несчастливо, и 15 марта, то есть через три дня после его восшествия на престол, были прощены все содержавшиеся по делам Тайной экспедиции, и само это присутственное место, учрежденное для разбора важнейших уголовных дел и принимавшее иногда при этих разбирательствах слишком строгие меры, было упразднено. Вообще кроткая душа Александра была до такой степени наполнена милосердием, что и к самим преступникам он проявлял сострадание, и все, что отягощало их судьбу, например, слишком жестокие наказания, пытки при допросах — все это было им отменено; даже виселицы, которые обычно ставились в городах в публичных местах для того, чтобы выставлять напоказ имена преступников, были уничтожены: милосердный государь находил эту меру правосудия слишком тяжелой для родственников несчастного, подвергшегося наказанию.

Столько великодушия, проявляемого по отношению к людям, меньше всего достойным царственных милостей, показывает, до такой степени сердце Александра было наполнено заботой о счастье всех других его подданных. Приступая к перечислению всего сделанного им, мы должны прежде всего остановить внимание на стремлении молодого императора дать своему народу главную основу счастливой жизни — дать образование и вместе с ним — все блага, отсюда проистекающие. В этом отношении он превзошел всех своих предшественников. «Примера не было в истории, — сказал один из известных наших литераторов, — когда бы с таким одушевлением и ревностью заботилось правительство о водворении в государстве любви к наукам, как в первые годы царствования императора Александра. До него просвещение представляло один из тех предметов, на которые смотрят как на приятность, как на удобство, как на предмет из числа полезных, но еще не необходимых. При нем оно перешло в разряд предметов государственных. Судьбой наук стали так заниматься, как до сих пор занимались только государственными имуществами, военными силами и прочим».

1802 год был решающим для введения этих счастливых перемен. 8 сентября были учреждены для улучшения государственного управления восемь министерств, и в их числе — Министерство народного просвещения. Само название министерства уже говорит о благотворной цели этого отделения правительственной власти. Новое министерство в самом деле было местом, откуда просвещение стало распространяться во все стороны нашего обширного Отечества, и в этом распространении было столько порядка, столько точности и постепенности, что нельзя не удивляться совершенству всего до мельчайших подробностей. Чтобы читатели могли лучше представить деятельность этого важнейшего учреждения в деле просвещения России, надо несколько подробнее рассказать о том, что сделало Министерство народного просвещения сразу после своего учреждения. В его ведении был единственный, существовавший тогда университет — Московский. По примеру этого университета Министерство основало три новых учебных заведения в городах: Вилъне⁵⁰⁶, Харькове и Казани; планировало еще три университета — в Киеве, Устюге-Великом и Тобольске, и под начало каждого из них определило целый круг учебных заведений. Это были губернские гимназии, уездные и приходские училища*. Начальное образование дети получали в приходских училищах, из которых воспитанники поступали в уездные училища и, наконец, в гимназии. Познания, которые дети получали в этих трех учебных заведениях, были достаточны для поступления на многие гражданские должности. Те же воспитанники, которые хотели и могли получать дальше образование по части наук или литературы, принимались в университет, и каждый студент, независимо от его происхождения и звания, получал там преимущества в соответствии с его способностями. Студенты, слушавшие курсы наук в университетах, уже считались на службе, а окончившие курс удовлетворительно выпускались с чинами разных классов.

Таким образом, обширное поле деятельности было открыто по воле просвещенного государя для каждого из его подданных. Это способствовало успехам просвещения. Казалось, одно обнародование этих намерений, одно известие о желании государя просвещать своих подданных уже подтолкнули многих к учению: почти во всех концах России появилось какое-то общее стремление к просвещению, какое-то необыкновенное усердие, которое согласовывалось с желаниями молодого императора. Целые сословия и многие частные лица жертвовали целые имения на основание учебных обществ и учебных заведений. Так были основаны два знаменитые училища высших наук в Ярославле и Нежине⁵⁰⁷; первое — на пожертвования статского советника Демидова, второе — графа Безбородко. А в Москве и Петербурге появились разные замечательные общества. В Москве их было три: одно — для исторических изысканий; другое — для распространения сведений из области естествоиспытания; третье — из области словесности. В Петербурге также образовались одно за другим три общества: первое — общество любителей наук, словесности и художеств*, второе — Беседа любителей Русского слова⁵⁰⁸, и третье — Общество соревнователей просвещения и благотворения*. Рассказывая об этих обществах, надо сказать вам, милые читатели, что император Александр обращал также внимание на все, относящееся к просвещению, и даже издавал именные указы о том, чтобы издатели публичных ведомостей, пользуясь материалами иностранных журналов и сочинений, печатали в своих изданиях все, что касалось открытий в разных областях наук, ремесел, художеств и земледелия.

Кроме Министерства народного просвещения были учреждены еще семь министерств: 1) министерство военных сухопутных сил, 2) министерство морских сил, 3) министерство иностранных дел, 4) министерство юстиции, 5) министерство внутренних дел, 6) министерство финансов, 7) министерство коммерции. Все звенья этой новой системы управления работали четко и слаженно, что доказывало появление успехов в деле просвещения и образования народа.

Имея представление о состоянии России в первые годы царствования незабвенного императора Александра, вы, конечно, хотите знать, каковы были отношения России в то время с другими государствами. Для этого посмотрим состояние дел всей Европы того времени. Вы помните, каким потрясением была для всех Французская революция. Несколько государств, исчезнувших из списка Европейских стран, и несколько других, вновь образованных государств, почти полностью изменили Европу. В начале XIX столетия, то есть в то время, о котором мы ведем разговор, всеобщее волнение в Европе начало утихать: во Франции появился удачливый воин, который смог своим необыкновенным умом обуздать необузданных. Вы видели, что его могущество было сильно в 1801 году и что для его усиления он искал благосклонности императора Павла I. Общее недовольство Англичанами сблизило их, и война уже готова была начаться, как вдруг разнеслась весть о кончине императора. Кроткий Александр не мог без сожаления думать о нарушении мира, только что заключенного после ужасного кровопролития, происходившего в Европе на протяжении нескольких лет в период Французской революции, и направил свои усилия на то, чтобы примирить государства.

Успехом увенчались действия августейшего посредника, и раньше, чем закончился 1801 год, мирные договоры были заключены не только между Россией и Англией, бывшими на грани разрыва, но даже и между другими несогласными между собой государствами, кроме Франции и Англии. Обыкновенное недовольство их друг другом обозначилось в то время сильнее, чем когда-либо. Однако в начале 1802 года Амьенский мир положил конец и их разногласиям. Примирение было не совсем искренним со стороны Англии и было достигнуто за счет могущества первого консула Франции, могущества, которое в тот год было подкреплено новой и, по справедливости сказать, истинной славой: 18 апреля, в первый день Пасхи⁵⁰⁹, Бонапарт восстановил христианскую религию, уничтоженную было во Франции во времена безумной революции. Благотворные последствия этого даже трудно перечислить. Представьте себе страну, в которой в течение многих лет была забыта священнейшая обязанность человека — благоговение к его Творцу, и, следовательно, все другие обязанности, связанные с ней.

Представьте, какую жизнь могли вести люди, которые никогда и никого не уважали и не любили, потому что нельзя чувствовать никакой любви и уважения без любви к Богу, без страха к Его великому правосудию! Все Европейские государи, услышав эту новость, важную не только для Французского народа, но и для всех других народов, поддерживающих с ним отношения, не могли не принять живейшего участия во всем происходящем: в эту минуту многие из них даже забыли оскорбления, нанесенные им первым консулом, и в святом порыве благородных своих сердец простили ему многое. Что же касается Французов, то, конечно, их восхищение Бонапартом и благодарность достигли в это время высочайшей степени. Они долго думали, каким образом выразить ему свои чувства, и в сентябре объявили, что избирают его первым консулом на всю жизнь. Такая честь, отличавшая его от двух других консулов, сменявшихся через каждые три года, возвысив его почти до степени государя, открыла его честолюбию новое, обширное поле деятельности. Он был бы счастлив, если бы не поддался этой опасной страсти человеческого сердца, если бы остался доволен высоким званием, которое дала ему судьба! Но в ослеплении, всегда неразлучном с честолюбием, Бонапарт думал, что в звании первого консула на всю жизнь он, не будучи государем, не обладал властью, равной царской, и безрассудно устремился за ее получением. А для этого он готов был пожертвовать всем. Надо сказать, что этот человек совершил преступление, которое навсегда осталось для него упреком. Грустен рассказ об этом, но история неумолима. Ее страницы, как чистое зеркало, отражают добро и зло, совершаемое в мире. Они сохранили в подробностях рассказ о жестоком деле Бонапарта. Вот оно.

Обращая свои гордые взоры на осиротевший престол Франции, первый консул очень хорошо знал, что все права на это священное наследие короля-мученика принадлежали его ближайшим родственникам, Французским принцам, изгнанным из Отечества. Многие из Европейских государей покровительствовали им и предоставляли у себя убежище. Со времени владычества Бонапарта эти преследования перестали быть столь ужасными, как прежде, и все изгнанные Французы, и в том числе и принцы королевской крови, начали вести более спокойную жизнь. Один из них, племянник короля, молодой и отличавшийся высокими достоинствами, принц Энгиенский так доверчиво относился к первому консулу, что беззаботно жил почти на самой границе Франции, в герцогстве Баденском. Этот молодой принц своими прекрасными качествами всегда обращал на себя особое внимание Французов и поэтому казался Бонапарту опаснее всех других, особенно с тех пор, как он начал задумываться о подчинении республиканской Франции власти монархического государя и о возложении на себя его короны. Увлеченный мыслью о том, как лучше завладеть ею самому и потом передать потомкам, и уверенный в привязанности к нему Французского народа, готового с восторгом назвать его своим государем, первый консул с досадой смотрел на изгнанное семейство королей Франции и на их приверженцев. Последние беспокоили его почти так же, как и первые: приверженность к законным правителям Отечества часто заставляла их направлять свои усилия на возвращение им престола. Эти усилия, хотя бесплодные на фоне деятельности многочисленной толпы республиканцев, могли найти поддержку у иностранных государей, и тогда большая опасность угрожала бы могуществу Бонапарта!

Мысль об Англии, давно недовольной Французами, и о примирившейся с ней России усиливала невольный страх знаменитого консула, и в это время он услышал, что в Эттенгеймском замке, где жил герцог Энгиенский, проходят тайные собрания многих приверженцев королевской фамилии. Этого было достаточно, чтобы возбудить сильный гнев и опасения Бонапарта: не узнав цели этих собраний и не выяснив, действительно ли они бывают в замке герцога, он отдал приказание немедленно схватить несчастного принца, несмотря на то, что тот жил во владениях иностранного государя, и отвезти его во Французский город Страсбург. Здесь потомок королей и один из наследников престола Франции был посажен в темницу, отдан под военный суд за измену Отечеству и за участие в заговоре о покушении на жизнь первого консула и через три дня после этого расстрелян!

Поспешность и таинственность, с которыми проходил этот суд, достаточно доказывают невиновность молодого принца и преступный замысел первого консула. Но Французы в слепом восхищении своим героем не могли считать его способным на преступление и поверили торжественным заявлениям о вине герцога. Принц погиб, и никто не явился его защитить! Напротив, почти в то же время трибунал⁵¹⁰ и сенат республиканской Франции принимали решение о поднесении первому консулу императорского достоинства с наследственной властью его потомству. Через несколько дней, 18 мая 1804 года, это предложение и было сделано Бонапарту и 20 мая было им принято. Восторг народа и войска по отношению к новому императору был неописуем: все видели в нем нового родоначальника знаменитейшего поколения царей и неблагодарно забывали о тех, чьи предки в течение нескольких столетий были их королями и благодетелями. Так думали легкомысленные Французы, преклоняясь перед величием своего нового государя. Но их мнение не разделяли другие народы, и многие государства не только не признавали нового достоинства бывшего консула, но даже прервали все отношения с Францией с того времени, когда узнали о несчастной кончине невинного герцога Энгиенского. Впрочем, несмотря на это общее неудовольствие и на оскорбления, нанесенные Французским императором многим владетельным Европейским принцам (ведь Бонапарт провозгласил себя не только Французским императором, но вскоре и королем Итальянским), 1804 год прошел довольно тихо. Казалось, все готовились к войне, все ждали, что она начнется в 1805 году, и не ошиблись.

Воины с Францией и Тильзитский мир от 1805 до 1808 года

22 ноября 1804 года Бонапарт был коронован императором Французов под именем Наполеона I. Вскоре после этого священного обряда, совершенного по желанию гордого честолюбца самим папой, специально приглашенным для этого во Францию, к новому императору явилось депутатство от Итальянской республики, находившейся полностью под властью Франции. Итальянцы умоляли Наполеона принять их под свое, еще более близкое покровительство и, сделав их республику — по примеру Французской империи — королевством, согласиться быть королем Италии. Наполеон быстро согласился на принятие Итальянской короны, однако, с тем условием, что только он один может соединить ее с Французской короной; после смерти его они должны будут разделиться. Тогда же он назначил наследника своей новой короны и назвал его вице-королем Италии: это был его пасынок, принц Евгений Богарне, незадолго перед тем усыновленный им и искренно любимый.

Но, кажется, с каждым возвышением Бонапарта душа счастливого воина и искусного покровителя народов становилась все более и более себялюбивой и гордой: уступив престол Италии принцу Евгению, Наполеон тем не менее хотел короновать на этот престол себя, может быть, потому, что корона Италии, известная под названием железной, была знаменитейшей в Европе. Второе коронование императора происходило в Милане с таким же великолепием, как и первое, бывшее за несколько месяцев перед тем в Париже. Церемониал⁵¹¹ был одинаковым и в Париже, и в Милане. Наполеон не допустил ни папу, ни Миланского кардинала Капрару возложить на себя корону: каждый раз он собственными руками брал ее с алтаря и возлагал на голову. В Милане, надевая ее, он сказал: «Бог дал мне ее, беда тому, кто прикоснется к ней!»

Нельзя было не удивляться дерзкой самонадеянности этих слов, ведь в соответствии с мирными Люневильским и Амьенским договорами Франция не должна была совершать даже малейших перемен в образе правления республик, утвержденных этими договорами. А она сделала из себя империю и присоединила к этой империи Лигурийскую и Луккскую⁵¹² республики, превратила Итальянскую республику в королевство, подвластное ей, и все это было сделано не только без согласия, но даже без ведома других держав! Такое нарушение договоров ясно показало Европейским государям, какой степени может достичь честолюбие Наполеона и какая опасность угрожает их владениям! Главнейшие из них — императоры Российский и Австрийский и король Английский — были первыми, кто решил оказать сопротивление могучей силе человека, своими делами напоминавшего великих завоевателей древнего мира: они заключили между собой союз, целью которого было остановить необузданное стремление Наполеона к владычеству и дать мир и спокойствие Европе, потрясенной в самом основании. Но благодетельный союз не принес ожидаемого результата: Англичане больше занимались частными выгодами своей торговли, чем общим благосостоянием Европы, а Австрийцы, из-за неудачно составленного в Вене плана войны и из-за неудачных распоряжений своих главных генералов, особенно одного из них — барона Макка, оказали такое слабое сопротивление Французам, что Наполеон истребил почти всю их армию, прежде чем она успела соединиться с Русской армией, шедшей к ней на помощь. С остатками Австрийского войска Макк вынужден был сдаться в плен.

Такое начало войны не могло не привести в уныние Австрийский народ, не могло не расстроить планов союзных войск, и поэтому неудивительно, что они действовали настолько безуспешно против торжествующих Французов, что и Русские отряды, пришедшие на помощь к ним под командованием Голенищева-Кутузова, должны были почти начать отступление. Но и при этом отступлении они отличили себя не один раз своей необыкновенной храбростью. Так, Кутузов одержал блистательную победу при Кремсе, где Французы потеряли до 6000 человек и 5 пушек; так шеститысячный отряд Русских под командованием Багратиона, окруженный сорокатысячной армией Французов, будто в укор слабому Макку, согласился лучше умереть, чем сдаться, и отчаянно, с потерей 2000 человек, пробился сквозь неприятеля.

Но все это не помогло Австрийцам: почти в самую минуту своей победы Кутузов узнал, что они уже сдали Французам Вену, и снова вынужден был отступить. Сдача столицы произошла в то время, когда Австрийский император, отправляясь на встречу с императором Александром в Брюнн, поручил оборону Вены обер-камергеру графу Вурбна, который, не имея никаких военных способностей, заботился только о сохранении общественного порядка и, строго соблюдая его, сам обратился к Наполеону с предложением о сдаче города. Но странными и непонятными были его действия, совершаемые в то самое время, когда Австрийский император искал все возможные пути, чтобы отразить наступление неприятеля! Доказательством этого служит его несогласие с условиями мира, предложенными ему Наполеоном, и его желание решать вопросы с оружием в руках. Император Александр разделял мнение Франца I, и генерал Савари, также присланный к нему Наполеоном для выработки условий мира, поехал назад без всякого результата.

Итак, союзники решили дать генеральное сражение. Оно состоялось при Аустерлице в Моравии 20 ноября 1805 года и было неудачно для Австрийско-Русской армии. Превосходство сил и все возможные при сражениях выгоды были на стороне Французов. Австрийцы же, не досчитавшиеся многих своих товарищей, убитых или взятых в плен, были унылы и недоверчивы к командованию, а положение Русских не могло быть лучше, потому что они сражались на чужой земле, заодно с войском, которое постоянно терпело поражения. Кроме того, они нуждались в пище и военных припасах, не получая помощи, обещанной Англией. Все это облегчило Наполеону победу при Аустерлице — победу, которая оказалась настолько страшна для Австрийцев, что в Пресбурге 14 декабря 1805 года они поспешили заключить отдельно от союзников мир с Францией. Наполеон предлагал мир и России, но император Александр посчитал его условия не гарантирующими спокойствие Европы и поэтому отказался от них и приказал своим войскам возвратиться в Отечество.

Опасения Александра были справедливы: вскоре после непрочного Пресбургского мира, так слабо успокоившего Европу, новые замыслы Французского императора опять встревожили ее. Присоединяя одну за другой области Италии и Германии к Франции или подчиняя их своему влиянию, Наполеон отчетливо показал всем свое намерение быть основателем всемирной монархии. После Пресбургского мира, унизившего первое по старшинству Европейское государство до второстепенной державы, дерзкое намерение Наполеона стало осуществляться с новой силой: он начал действовать решительнее. В том же 1805 году он изгнал из Неаполитанского королевства царствующую там фамилию Анжуйскую и отдал его своему брату Иосифу, а Батавскую, или Голландскую республику превратил в королевство и отдал своему брату Людовику. Германские области, большая часть которых была обязана Франции или своим существованием, или преобразованием из герцогств в королевства, из графств в герцогства, были преобразованы в соответствии с целью Французского императора: он образовал из них Рейнский союз и назвал себя его протектором. Это название говорило о степени их зависимости и в то же время внушало живейшие опасения тем из государей, кто больше других заботился о спокойствии и счастье Европейских народов. Это были: император Александр и Прусский король Фридрих Вильгельм III.

Еще за год перед этим, а именно в октябре 1805 года, до начала войны Французов с Австрийцами самая искренняя дружба связывала Прусского короля с Русским императором. Отправляясь к своей армии в Австрию, Александр заехал в Берлин. Слух о высоких достоинствах Фридриха Вильгельма настолько заинтересовал Русского государя, что он пламенно хотел личного свидания с ним. Результатом этого свидания был союз, основанный на взаимном, глубоком уважении, и с того времени он соединил неразрывными узами два народа, достойные один другого. Тень Фридриха Великого*, этого славного государя, любопытную историю которого вы, милые читатели, без сомнения помните, осенила благословением этот союз — союз, при заключении которого они дали клятву быть друзьями и в то же время союзниками для защиты государей и народов, обиженных похитителем Французского престола. Прекрасен был этот союз, но много предстояло вытерпеть венценосным друзьям, прежде чем их дружба принесла блистательные плоды. В августе 1806 года был объявлен союз России и Пруссии в борьбе против Франции. Наполеон, у которого была причина подозревать, что его дерзкому могуществу будет оказано сопротивление, не выводил своих войск из Германии и Австрии, хотя и должен был сделать это по условиям Пресбургского мира, и его армия была готова действовать против Пруссии, прежде чем вспомогательное войско Александра достигнет границ Пруссии. Поэтому Французы имели бесчисленные преимущества. Они численностью своей армии превосходили Прусскую армию и были под командованием самого Наполеона, а его громкое имя никогда не внушало его воинам такого энтузиазма, как в то время: их победные клики над Австрийской империей еще раз давались в Европе, и Аустерлицкое сражение придавало Наполеону особенный блеск героя.

Итак, уверенный в легкости победы над Пруссией до прибытия Русских войск, тем более что она была ослаблена войной прошедшего года, император Французов спешил воспользоваться своим выгодным положением, которое вскоре еще улучшилось от того, что Пруссия ошиблась точно так же, как и Австрия: начала войну с Французами, не дождавшись Русских, шедших к ней на помощь. Наполеон со своей многочисленной армией в сражении при Иене уничтожил почти все Прусское войско: часть его была разбита, другая взята в плен, третья — сложила оружие сама, и победитель уже без битвы вошел в Берлин и Варшаву, принадлежавшую тогда Пруссии. Королевская фамилия удалилась в Кенигсберг. Но и там она недолго оставалась в спокойствии: ненависть Наполеона к Прусскому королю из-за его союза с Александром, единственным из Европейских государей, который еще казался опасным для могущества Франции, была так велика, что он не щадил его и использовал все средства, которыми можно было чувствительно поразить благородное сердце Фридриха. Города Пруссии переходили один за другим под власть Французов.

Наконец, в декабре 1806 года пришли Русские войска под командованием фельдмаршала Каменского, и Наполеон с ожесточением и самонадеянностью, которую ему внушили его победы, бросился на войско опаснейшего противника. Первое сражение Русских с Французами было при Пултуске. Оно было кровопролитное, но с непонятным исходом: каждая из сторон присваивала себе честь победы. Каменский вскоре после этой битвы заболел, командование армией было поручено Беннигсену. Новый главнокомандующий вместе с Прусским генералом Лестоком одержал знаменитую победу 29 января 1807 года при Прейсиш-Эйлау.

Но Наполеон не признавал себя побежденным: правда, он не мог в этот раз овладеть Кенигсбергом, но зато овладел Данцигом, и этим очень усилил свое положение в Пруссии. Прошло еще несколько месяцев, и счастливый завоеватель покорил почти все государство Фридриха. Последняя его решительная победа была при Фридланде 2 июня 1807 года. Русские и Пруссаки показали здесь чудеса храбрости, и около полудня победа склонялась уже на их сторону, но к вечеру счастье снова обратилось к тогдашнему своему любимцу, и он стал победителем. Следствием этой победы было взятие Кенигсберга, откуда семейство короля уже переехало в Мемель — самый северный город Прусских владений. Армия союзников, утомленная тяжелым сражением при Фридланде, отступила к небольшому Прусскому городку Тильзиту и даже переправилась на другую сторону реки Неман, на левом берегу которой он был построен.

Здесь, в Тильзите, предстала перед взорами Европейцев любопытнейшая картина, произошло важнейшее в политическом отношении событие: здесь увиделись два знаменитейших государя того времени, здесь узнали друг друга два повелителя Европы — Александр и Наполеон. Но прежде, чем мы приступим к описанию подробностей этой встречи, столь важной по своим последствиям, посмотрим на отношение императоров друг к другу и на положение тех Европейских государств, судьба которых каким-либо образом была связана с судьбами России и Франции.

Мы уже знаем, что Английский король был одним из противников Наполеона еще в то время, когда Бонапарт был только первым консулом Французской республики. Может быть, он был главнейшим из них, может быть, многие только следовали его внушениям, так как Наполеон с того момента, как овладел верховной властью во Франции, всеми силами стремился к уничтожению всего, что вредило могуществу страны, вознесшей его на такую блистательную высоту, а Англичане всегда были первыми врагами Французов. Их успехи на поприще славы страшили первого консула. Оскорбления, наносимые их флотом кораблям всех других наций, приводили в негодование того, кто, восстанавливая порядок в ужасной Французской республике, должен был подавать пример правосудия и беспристрастия. Такое отношение Бонапарта к Англии и потребность в сильной помощи для сокрушения ее могущества, а также для своих собственных успехов на пути к Французскому трону заставили первого консула искать благосклонности сильнейшего из Европейских государей — императора Павла I. Павел уважал великие заслуги, оказанные первым консулом Франции, и сам был исполнен негодования на несправедливые действия Английского флота. Полностью соглашаясь с Бонапартом в необходимости остановить своевольство Англичан на море, император уже возобновил знаменитое учреждение своей родительницы — вооруженный нейтралитет и заключил союз с Францией.

Кончина Павла, последовавшая вскоре, отменила эти страшные для Англии распоряжения: его молодой наследник боялся новой войны, нового кровопролития, сильно опустошавших Европу в конце минувшего столетия, и прислушался к убеждениям Англичан, обещавших исправить все несправедливости, совершенные ими на морях. Между тем Бонапарт, быстро возвышаясь, вскоре уже не имел нужды искать чужой помощи: Англичане уже не казались страшны императору Франции, и он думал теперь не о том, чтобы защитить себя от них, а о том, чтобы и их покорить своей власти, лишить выгодной торговли, так сильно возвышавшей Англию над другими государствами. Для этого ему была нужна помощь Русского государя, который вместе с Австрией был против нового императора. Мы уже видели, что победы Наполеона заставили Австрию изменить свое отношение к Франции, но Россия, хотя и была союзницей Австрии, все еще оставалась твердой, все еще не признавала Наполеона государем Франции и, чтобы противостоять ему, объединилась теперь с Пруссией. Мы знаем, что и Пруссию постигла общая участь Европейских государств, что и ее отборное войско стало жертвой ненасытного честолюбия Бонапарта. Наконец, дошла очередь и до России. Но для победы над ней нужно было много усилий, тем более что в союзе с ней была теперь жестокая противница Французов — Англия.

Изобретательный ум завоевателя нашел способ и здесь достичь своей цели: он проанализировал отношения России и Турции и в соответствии с этим разработал свой план. В 1806 году в Константинополь приехал Французский посланник Себастьяни, искусный политик, который легко смог внушить Турецкому султану Селиму III, что Русский император имеет неприязненные намерения по отношению к Турции, что Англия согласилась помогать ему и что император Французов, будучи другом султана, советует ему принять все меры предосторожности и даже предлагает ему свою помощь против его соперниц. Султан легкомысленно поверил всему, что говорил ему Себастьяни, сумевший в короткое время снискать его полное доверие, и начал войну с Россией в то самое время, когда большая часть Русских войск сражалась в Пруссии против Французов. Разделив таким образом силы России, Наполеон уже мог рассчитывать на свою победу над Русскими войсками, тем более, что Англия не всегда была им верной помощницей, а чаще общему делу предпочитала свои торговые выгоды.

Таково было положение дел в главных Европейских государствах в то время, когда важная победа, одержанная Наполеоном над союзной Прусско-Русской армией при Фридланде, вознесла его еще выше в честолюбивых мечтах и осложнила еще больше положение его неприятелей. Почти все Прусское королевство было уже в его власти, значит, сопротивление со стороны Фридриха-Вильгельма было невозможно. Русский император стоял с армией, утомленной походами и сражениями, на границе своих владений и не мог подкрепить ее свежими войсками, потому что они были нужны на обширном пространстве его границ с Турцией. Итак, необходимость и его заставляла кончить войну. Сам император Французов, несмотря на свои счастливые успехи, желал мира: его армия много потеряла из-за отчаянной храбрости Русских и Пруссаков.

Одним словом, все предвещало мир, и переговоры о нем начались через несколько дней после Фридландского сражения, в том самом Тильзите, рассказ о котором прервал наше повествование. Мы говорили о встрече императоров и обещали нашим читателям рассказать несколько любопытных подробностей о ней. Эта встреча проходила спустя три дня после перемирия, заключенного на месяц, в течение которого положено было рассуждать об условиях окончательного мира, и происходила она на реке Неман, разделявшей обе армии. Мы уже сказали, что Русско-Прусская армия после Фридландского сражения переправилась на правый берег этой реки, а Французская армия стояла напротив нее — на левом берегу, в городе Тильзите. Так как демаркационная линия⁵¹³, то есть та линия, которая должна была разделять армии, проходила посередине Немана, эта середина и была назначена местом встречи. Для этого на ней на двух плотах построили два павильона: один просторнее и лучше — для императоров, другой — для их свиты. Две большие, но обыкновенные лодки были приготовлены на обоих берегах для того, чтобы привезти в одно и то же время к плотам императоров. Но как бы точно ни старались выполнить это условие, все же лодка Наполеона успела коснуться плота на несколько секунд раньше, так что Французский император успел быстро пройти павильон⁵¹⁴ и встретить Русского императора при его входе на плот.

Государи обнялись — и это было предвестием мира для их войск, смотревших с обоих берегов на эту любопытную встречу своих монархов и сопровождавших радостными восклицаниями их первое объятие. Оно было в то же время залогом того взаимного расположения, которое оба императора почувствовали друг к другу. Александр, умный от природы, тонко образованный, не мог не отдавать должной справедливости великим делам Наполеона в качестве восстановителя разрушенной Франции. Наполеон не мог не уважать высоких качеств Александра, не мог не плениться очаровательностью его обращения, слывшего неподражаемым, наконец, не мог не стараться получить расположение государя, с помощью которого он вернее всего мог подчинить своему влиянию последних, оставшихся у него врагов — Англичан.

Французский император не ошибся в своем ожидании: Александр был недоволен Англией, не исполнившей и половины обещаний, данных ею России как своей союзнице, и вопрос о разрыве с ней был решен почти в самом начале встречи императоров. Разговор продолжался два часа. По его окончании свиты государей были позваны к ним в большой павильон, и здесь-то многие увидели на тесном пространстве плота и осенявшей его палатки тех двух великих монархов, от воли которых зависела участь всей Европы. Они рассказывали еще несколько интересных подробностей, которые, наверное, заинтересуют моих читателей. Хотите ли вы знать, например, как был одет император Александр? Он был в Преображенском мундире покроя того времени, в коротких ботфортах⁵¹⁵, на правом плече — аксельбант⁵¹⁶, через плечо — Андреевская лента*, без эполет⁵¹⁷,потому что их тогда не носили. Шляпа высокая; по ее краям был заметен белый плюмаж⁵¹⁸, наверху — черный султан*. Перчатки белые, лосиные* и гораздо длиннее нынешних. Император Французов был в мундире старой гвардии, в ленте Почетного легиона* и в маленькой шляпе, которую, наверное, все вы видели на его портретах и гипсовых изображениях. Очевидцы говорят, что он был очень похож на эти известные всем изображения; что, подъезжая к павильону, он даже стоял в лодке со сложенными на груди руками, как его представляют.

Любезность обращения Александра настолько известна, что излишне было бы рассказывать вам, друзья мои, как милостиво разговаривал он со всей свитой Наполеона, которая состояла из Мюрата, Бертье, Бесьера, Дюрока и Коленкура. Французский император был также очень приветлив с генералами, сопровождавшими Александра. Кроме великого князя Константина Павловича — этого храброго воина, молодого товарища Суворова и ревностного сотрудника августейшего брата своего — Русская свита состояла из князей Ливена и Лобанова, генералов Беннигсена и Уварова. Разговаривая с Беннигсеном, Наполеон сказал: «Вы были очень злы под Элау!» и потом прибавил: «Я всегда восхищаюсь вашим талантом и еще больше вашим благоразумием!»

На другой день свидание повторилось. Вместе с Русским императором на этот раз приехал его друг и союзник — Прусский король. Вот что рассказал об этом примерном государе один из очевидцев встречи, генерал Д.В. Давыдов, бывший тогда только адъютантом при генерале Багратионе:

«О! Как явственно — невзирая на мою молодость — как явственно поняла душа моя глубокое, но немое горе этого добродетельного отца своего народа, этого добродетельнейшей жизни человека! С какими полными слез глазами, но и с каким восторгом глядел я на монарха, сохранившего все наружное безмятежие, все достоинство высокого сана своего при погибели, казалось, неотразимой и окончательной».

Таково было положение Фридриха-Вильгельма, но влияние его знаменитого друга, Александра, на Французского императора изменило отношение Наполеона к Пруссии. Из всего королевства, завоеванного им, Наполеон хотел по примеру областей Италии не возвращать королю ничего, однако, вняв убеждениям Александра, возвратил больше половины, то есть все земли, лежащие на правому берегу Эльбы, кроме южной и небольшой части западной Пруссии, составлявших некогда области, принадлежавшие Польше. Эти области, а также территории, перешедшие в разные времена к Пруссии от Польши, должны были перейти во владение Саксонского короля под названием герцогства Варшавского.

Император Александр, заключая в Тильзите мир с Наполеоном, заключил в то же время с ним союз против неприятелей обоих государств. По договорам этого мира и союза, Франция должна была принять на себя роль посредника между Россией и Турцией, а Россия должна была исполнять роль посредника между Францией и Англией. Кроме того, Наполеон из встреч и своих личных переговоров с Русским государем извлек еще другие, важные для него выгоды. Тильзитским трактатом⁵¹⁹ Александр не только признал его императором Французов, но признал также и трех его братьев Иосифа, Людовика и Иеронима королями Неаполитанским, Голландским и Вестфальским.

Так счастливый завоеватель Европы удачно достиг своей цели и благодаря силе своих убеждений, дружбе Александра с Фридрихом-Вильгельмом и обстоятельствам, которые заставляли Русского императора уступить необходимости, получил все, что ждал от России и Пруссии. Скоро мы увидим, какую цену заплатил он за снисходительное великодушие Александра и добродетельную терпеливость Фридриха-Вильгельма.

Завоевание Финляндии от 1808 до 1810 года

Прочитав название этого рассказа, мои читатели, конечно, вспомнят области, завоеванные Петром I у Швеции и лежащие в соседстве с нашим Петербургом. Вы вспомните также, что эти завоеванные тогда области составляли только часть целой страны, известной под названием Финляндия. Но слышали ли вы, что Финляндия с 1809 года принадлежала России и что она прекрасна? Красота тех мест, где она расположена, величественная пустынность и добрые, простые нравы жителей представляют здесь приятное и редкое в Европе сочетание. Высокие горы, прелестные озера, окруженные живописными берегами, напоминают на каждом шагу красоты Швейцарии, и многие путешественники, имевшие возможность полюбоваться обеими странами, в один голос называют Финляндию Русской Швейцарией. Даже в их народных песнях, внушенных одинаковой природой, есть поразительное сходство. С этим согласны и поэты Финляндии. Один из лучших ее поэтов, Рунеберг, — страстный любитель и наблюдатель прекрасной природы своего Отечества. Из его поэтических описаний можно получить самое верное представление об увлекательных, разнообразных красотах Финляндии — этой прелестной частицы нашей тогдашней обширной России. Эти описания были сделаны Рунебергом во время его путешествия по родине: «Между тем как по береговой дороге, особенно по южной, деревня за деревней и дом за домом свидетельствуют о цветущем народонаселении, по дорогам внутренним можно проехать целые мили, не увидеть ни следа хижины; а если, наконец, и встретится жилье, то оно висит на скате огромной, песчаной горы или, выглядывая из диких рощ, окружающих полузакрытое озеро, мелькает как чуждый нарост на здоровом и величественном дереве природы».

Рассуждая о разнообразии Финляндской природы, он говорит: «Не желая доказывать превосходства одного из них перед другим (верхнего и нижнего края Финляндии) в отношении к отличительным свойствам каждого, я думаю, что никогда тот же самый человек не привяжется с одинаковой любовью к различным характерам нашей земли. Кто поживет довольно долго под влиянием той или другой местности, тот глубоко сохранит в душе только одну из них, а не обе, к которой бы впрочем ни влекли его священные узы сердца. Ум, настроенный к спокойным, поэтически религиозным созерцаниям, предпочтет верхние страны. Кипящий жизнью, смелый, предприимчивый дух, вероятно, полюбит более берега морские, а человек расчетливый, заводчик-хозяин изберет прибрежные равнины. Но так как, без сомнения, первый из этих характеров вернее всех воспринимает и с наибольшим сознанием хранит впечатления, производимые природой, то можно вообще, в отношении к высшим требованиям, отдать преимущество тем местам, которые всего сильнее действуют на такую душу. В самом деле, трудно вообразить выражение Божественного более ясное, более дивное и возвышающее, как то, которое представляет внутренняя Финляндия в своем величественном очертании, в своей пустынности, в своем глубоком, невозмутимом спокойствии. Море, как оно ни мощно, не всегда носит такую печать Божественности. Только в безграничной тишине его дух видит и обнимает бесконечность: взволнованное бурей, оно из Божества становится исполином, и человек уже не поклоняется, но готовится к битве. К местам, которые могут служить верными представителями внутренней Финляндии, как относительно природы, так и в рассуждении характера жителей, должно по всей справедливости причислить и отдельно лежащий, бедный, но прекрасный приход Сариерви. Ничто не действует на душу сильнее дремучих неизмеримых лесов пустыни. По ним гуляешь, как по дну морскому, в непрерывной, однообразной тишине, и только высоко над головой слышишь ветер в вершинах елей и в подоблачных венцах диких сосен. Там и сям встречаешь, будто сход в подземное царство, лесное озеро: по крутизне, в его обросшее деревьями ложе никогда не слетал заблудший ветерок; по его поверхности никогда ничто не струило, кроме плескания стаи окуней, кроме плавания одинокого нырка. Глубоко под ногами стелется небо, еще спокойнее горного, и, будто при вратах вечности, кажется, боги и духи окружают тебя: беспрестанно ищешь их взорами, слухом, ежеминутно хочешь уловить шепот их. С другой стороны слышится журчание ручья. Идешь туда, думаешь, что он уже близехонько, и, однако, не видишь ничего, кроме поросшей вереском степи и тесных рядов сосен, на ней стоящих. Наконец, на расстоянии полета брошенной палки, берег начинает показывать верхи своих берез. Тогда только, достигнув края степи, видишь между листьев проблеск воды, и если, желая спуститься безопаснее, правой рукой ухватишься за корень одной березы, то левой можешь держаться за верхние ветви другой. Дошедши до самого ручья, видишь над собой только узкую, в несколько саженях ширины полосу неба, а по обеим сторонам непроницаемую ткань листьев и стволов. Ежели после других странствований, между однообразных деревьев, по степи доберешься, наконец, до границы ее, то взорам представится вдруг, как бы по волшебному слову, картина необычайно разнообразная и обширная: ряд озер с зелеными островами, реки, поля и холмы. Изумительно, как много изменений света и мрака здесь можно обнять одним взглядом, от черных елей болотной долины до соснового леса, возвышающегося за ними, и берез, которые в виде венца обхватывают подошву и бедра дальней горы. Все это становится еще прекраснее, когда в летний день солнце, прерываемое облаками, беспрестанно играет оттенками».

Такова Финляндия, милые читатели! Любопытно узнать, как досталась России столь прелестная красотами земля. Россия долго владела только теми ее областями, которые были завоеваны Петром Великим, то есть Карелией, Ингерманландией и городами Кексгольм и Выборг. Не один раз после этого Шведские короли покушались вернуть их, но Русские знали ценность своего приобретения, и поэтому все усилия Шведов были напрасны: завоеванные провинции как будто сроднились со своим новым Отечеством, и Швеция мало-помалу начала забывать потерю, как вдруг на ее престол взошел в 1792 году государь, известный в истории многими своими странностями и необдуманной отвагой, с которой он пускался в самые невероятные предприятия: это был Густав IV Адольф. Его отец, Густав III, с самого младенчества воспитывал его, как спартанца⁵²⁰. Густав, которого еще грудным ребенком купали в ледяных ваннах, приобретал с годами не только крепость тела, но и твердость духа, превратившуюся впоследствии в необыкновенное упорство. Все должны были повиноваться его образу мыслей, и никакие доводы не могли отвлечь его от намерения, на которое он решился. Такая настойчивость не однажды была причиной серьезных разногласий в его политических отношениях с другими государствами и, наконец, погубила его, несмотря на благородную цель, которую в этот раз он ставил перед собой.

Со времени кончины несчастного Французского короля Людовика XVI и изгнания его несчастного семейства Густав IV стал их пламенным защитником и непримиримым врагом Французов и всех их предводителей, восставших против Бурбонов⁵²¹. В свою очередь, и Наполеон сделался предметом его ненависти, которая справедливо усилилась после убийства герцога Энгиенского и восшествия на Французский престол того, кто, по мнению Густава, должен был возложить поднесенную ему корону на голову Людовика XVIII — родного брата царственного мученика. Исполненный истинно рыцарского негодования Шведский король не думал таить его, а открыто предложил всем Европейским дворам вступиться за обиженных наследников Французского престола. Этого еще мало. Упорно придерживаясь своего мнения о Наполеоне, Густав не соглашался признать его Французским императором, называл его не иначе, как похитителем короны, и даже осмелился показать такое отвращение к могущественнейшему в то время повелителю Европы, что не принял от Прусского короля посланных ему знаков Черного Орла⁵²², потому что их получил и Наполеон, которого он не мог уважать.

С неподдельным огорчением смотрел Шведский король на то, как необыкновенное счастье Наполеона, все более возвышая его, примирило, наконец, с ним всех его врагов. Государи, преследуя цель прекратить кровопролитие, согласились на мир с человеком, с которым внутренне, может быть, желали бы еще долго вести войну. Но Густав не обладал таким благоразумием и, увлеченный своим непреодолимым упрямством, забывал о страданиях народа во время войны. Он желал, чтобы война продолжалась, а между тем Тильзитский мир уже был заключен, и врагами Французов остались одни Англичане. С жаром строил он планы об объединении с ними, как вдруг узнал новость, удивившую и оскорбившую все Европейские дворы.

Дания на протяжении всех смут, волновавших Европу со времени Французской революции, оставалась нейтральной, то есть не вмешивалась в споры других государств и не вставала на сторону ни одного из них. Казалось, такой миролюбивый настрой должен был бы предохранить ее от всяких нападений, тем более, что и своим географическим положением она была отделена от тех стран, где происходили важнейшие политические перевороты. Исполненная чистых намерений, она была спокойна до беспечности, и на островах, где расположено это королевство и мимо которых, как, вероятно, моим читателям известно, лежит путь всех кораблей, направляющихся в Балтийское море, почти совсем не было войска, на их бастионах не было пушек; ни одно из морских и сухопутных укреплений не было подготовлено к отражению неприятеля.

И вот в такой обстановке жители Копенгагена в июне 1807 года, через месяц после заключения Тильзитского мира, вдруг увидели у своих берегов военные корабли Англии! Сначала это их не испугало, потому что путь следования этих кораблей был тотчас объявлен: говорили, что они шли в Пруссию, и никто не представлял, что Английский флот после стольких лет мирных отношений мог иметь враждебные намерения против Дании. Но прошло несколько дней, и командующий Английским флотом сделал Датскому правительству от имени своего короля очень странное, удивительное заявление: ситуация в Европе после заключения Тильзитского мира такова, что Дания может быть вовлечена некоторыми государствами в войну с Англией, поэтому Английский король настоятельно требует, чтобы весь Датский военный флот был отдан ему и оставался под его стражей до тех пор, пока в Европе не будет восстановлено всеобщее спокойствие.

К такому непонятному заявлению со стороны нации, всегда гордившейся своей справедливостью и благородством, добавлены были самые оскорбительные угрозы в случае отказа Дании исполнить требование Английского короля. Но могло ли уважающее себя правительство согласиться на такое унижение? Все слои Датского народа, оскорбленные в лице их правительства, объединились под началом своего деятельного и всеми искренне любимого кронпринца⁵²³, использовали все, что можно было придумать для защиты столицы, нападение на которую было совершено так неожиданно. Несмотря на всю малочисленность войска по сравнению с сильным Английским флотом, было решено не сдавать Копенгаген. Но Англичане не были тронуты этой благородной решимостью: они исполнили со всей строгостью приказ своего короля, и несчастная столица Дании должна была вынести все ужасы жестокой и продолжительной осады. Наконец, разрушенная бомбардировками, безжалостно выжженная пожарами и в середине города, и в прекрасных предместьях, она вынуждена была сдаться и согласиться на все условия, предписанные Английским правительством.

Однако Англичане не до конца были довольны: им не удалось овладеть особой короля, который под защитой своего смелого сына, кронпринца, при виде неприятельских кораблей счастливо переплыл из Зеланда в Голштинию. Оскорбленный в высшей степени, Датский король представил на суд Европейских государей недостойный поступок правительства Англии, и все увидели необходимость ограничить несправедливое владычество Англичан на морях. Император Александр, как главный страж спокойствия на Балтийском море, так преступно нарушенного Англичанами, первый объявил Англии, что прерывает все отношения с ней и не возобновит их до тех пор, пока Дания не будет удовлетворена в полной мере. Он предложил и Шведскому королю, владения которого простирались также по берегам Балтийского моря, вступить в союз с Русскими для защиты кораблей нейтральных государств. В это время Густав IV, как мы уже видели, был погружен в размышления, совершенно противоположные предложению Александра: он думал о том, как ему сблизиться с Англичанами. Их жестокая несправедливость по отношению к Датчанам не унижала их в его глазах: ослепленный негодованием на Французов, он видел в ней только желание противиться их могуществу, а это желание так соответствовало его собственным, что он вместо того, чтобы принять предложение Александра, заключил союз с Англией. Такой поступок Густава IV нельзя было расценить иначе, как объявление войны, и войска Русского императора под командованием графа Буксгевдена пошли в Финляндию.

Это было в начале февраля 1808 года. Шведы, хотя и ожидали неприятельских действий со стороны Русских и поэтому приготовили значительное войско в Финляндии, никак не думали, что военные действия начнутся в зимнее время. Быстрота продвижения Русской армии дала ей важные преимущества перед Шведами: пораженные неожиданностью, они должны были отступать в самом начале войны и в результате к 13 февраля уступили неприятелю всю Кюменгардскую губернию. Только у Гельсингфорса они решили дать сражение, но и оно было несчастливо для них. 18 февраля Русские уже взяли этот город, а вслед за ним и всю Гельсингфорсскую область. 10 марта им принадлежал уже и Або — первый из городов Шведской Финляндии, и с ними вместе — вся нижняя Финляндия.

Между тем Густав IV с первым известием о вступлении Русских войск в его владения, единственной причиной которого был он сам, проявил новую, неожиданную черту своего характера: он приказал арестовать Русского посланника в Стокгольме, господина Алопеуса, не позволять ему с кем-либо свидания, отобрать все его бумаги, опечатать посольский архив⁵²⁴. Такое нарушение всех прав человека и неприкосновенности особы посла могло быть понятно только для полудикого государства, еще не знакомого с требованиями просвещенных народов, но здесь, в отношении Швеции, все извинения были неуместны: поступок Густава IV явно основывался на его уверенности в помощи его союзников, Англичан, которые, побуждая его к войне с Россией, обещали ему большую помощь морскими и сухопутными войсками и деньгами. Эти войска уже были готовы к отплытию из Англии и ожидали только благоприятного ветра. Таким образом, серьезная опасность грозила границам России со стороны Швеции, а, значит, и ее северной столице. Чтобы обезопасить этот священный город России и, вместе с тем, чтобы не оставить без наказания оскорбления, нанесенные достоинству Русской империи жестоким поступком Шведского короля по отношению к господину Алопеусу, император Александр объявил всем иностранным дворам, что навсегда присоединяет Шведскую Финляндию к Русскому государству. Такое объявление не только не усмирило Густава IV, но еще более возбудило его упорство, и не имея терпения дождаться Англичан, которые, по своему обыкновению, всегда с опозданием оказывали обещанную помощь, он приказал всем молодым людям своего государства в возрасте от 18 до 36 лет поступить на военную службу и отправиться к Финляндской армии.

Общее неудовольствие, с которым Шведы с самого начала смотрели на войну с Россией, начатую их королем, чрезвычайно усилилось при известии об этом народном ополчении, принесшем горесть почти в каждое семейство. Но Густав IV в пылу своего упрямства, занятый единственной мыслью возвратить потерянную Финляндию, не обращал внимания на огорчение и ропот своих подданных: он спешил отправить вновь набранное войско к армии, но ничем не смог вознаградить те жертвы, которые принес его народ: успехи в войне оставались по-прежнему на стороне Русских. Нашим храбрым солдатам не нужно было учиться побеждать трудности, какие встретились им на войне в Финляндии: им еще памятны были высокие Швейцарские горы и льды, покрывающие их. Итак, они с легкостью взбирались на крутизны Финляндии, с такой же непоколебимой твердостью переносили холод севера, как некогда, в Италии, жар юга, и даже более того: на второй год войны — в феврале 1809 года — они совершили переход, который называют беспримерным в истории: одна часть войска, под командованием князя Багратиона, перешла из Або по льду на Аландские острова и завладела ими, а другая часть, под командой генерала Барклая де Толли, перешла из Вазы на Шведский берег, в Умео. Последний переход был особенно примечателен: он проходил по льдам Ботнического залива, под 64° северной широты и при 30° мороза!

Этот смелый переход решил судьбу войны. Шведы увидели Русских уже за границами Финляндии — в самой Швеции. Испуганные такими быстрыми успехами неприятеля и приведенные в отчаяние упорством своего короля, они решили действовать против его приказов, и граф Кронштедт, охранявший со своим войском город Умео, объявил Барклаю де Толли, что весь Шведский народ желает мира и больше не намерен проливать бесполезно свою кровь. Вслед за этим объявлением последовала сдача Умео. Вы, конечно, удивитесь смелости графа Кронштедта и вообще всех Шведов, поступивших таким образом по отношению к своему королю. Но в это время в Швеции происходили большие беспорядки; король поссорился уже и с Англичанами за то, что они вместо обещанной помощи начали также склонять его к миру с Россией. Он приказал арестовать все их корабли, находившиеся в Шведских гаванях. Эта ссора с новым сильным неприятелем показала Шведам всю опасность, какой подвергались они, будучи под властью государя, равнодушно распоряжавшегося их судьбой. Доведенные до крайности, они решили освободиться из-под его власти, и 15 марта 1809 года король Густав Адольф уже больше не царствовал: опечаленный неудачами разного рода, он, по-видимому, без сожаления сложил с себя корону, уступил престол своему дяде, герцогу Зюдерманландскому⁵²⁵, и вскоре выехал из Швеции, поселился в Швейцарии, где жил под именем полковника Густавсона.

Между тем первым делом нового короля, вступившего на престол под именем Карла XIII, было заключение мира с Россией: Швеция, изнуренная трудной и бесполезной войной, очень нуждалась в нем. Переговоры происходили в одном из городов Финляндии — Фридрихсгаме. 5 сентября 1809 года они были окончены, и мир был заключен. По этому миру Россия получала Аландские острова и всю Финляндию до реки Торнео и до границ с Норвегией.

Вот каким образом Русские приобрели прекрасную Финляндию. Это приобретение было очень важным, можно сказать, даже необходимым для безопасности Петербурга. Не один раз он подвергался нападениям в те времена, когда только небольшое пространство отделяло его от Шведских владений; теперь же это пространство увеличилось до 3000 квадратных миль. На нем были высокие горы и скалы, во многих местах неприступные и везде трудные для нападения. Оно было заселено народом, в высочайшей степени честным, добрым, искренно преданным нашим государям, которые положили прочное основание этой преданности тем, что оставили Финляндию с теми же самыми правами и законами, какие были у нее в те времена, когда она принадлежала Швеции. Политическая жизнь ее осталась все та же; изменилось только имя ее владетеля, и изменилось с большими для нее выгодами: сильное могущество Русских императоров прочно защищало ее от волнений и бурь, какие были ее уделом во времена тревожного правления Шведских королей, всегда старавшихся вредить России через Финляндию.

Новые успехи русских в военных и гражданских делах от 1810 до 1812 года

Почти в то самое время, когда Русские на севере приобрели новые владения, на юге им покорилась новая страна — Грузия. Она была присоединена к России добровольно, по просьбе ее собственных царей, обращенной еще к покойному императору Павлу Петровичу. Император Александр предложил большие выгоды членам царского Грузинского дома и каждому из них назначил значительную пенсию. Они были довольны и, оставив Грузию, переехали на жительство в Москву и Петербург.

Усиление могущества России в результате такого легкого приобретения целой области, занимающей 4000 квадратных миль и имеющей около 2 000 000 жителей, а также новое положение этой области, прежде очень слабой, а теперь сильной и защищенной покровительством Русского императора, — все это не могло понравиться ее соседям — Персам. Они лишились многих своих выгод, которые раньше имели в Грузии, и боялись усилившегося влияния Русских. Чтобы исправить это, они неблагоразумно решили начать войну с Россией. В 1804 году они ее развязали и постоянно продолжали до 1812 года. Можно было предвидеть, чем кончится война Персиян, не имевших навыков в военном деле, с Русскими, имевшими одну из лучших армий. По условиям мира, заключенного в 1812 году в Гулистане, Персия должна была уступить России все свои земли, лежащие на западном берегу Каспийского моря до реки Аррас.

Впрочем, война с Персией во все времена не считалась у Русских важным делом: и на этот раз о ней мало говорили и гораздо больше занимались войной, начавшейся с Турцией спустя два года после Персидской и продолжавшейся также до 1812 года.

Моим читателям уже известно, как она началась. Наполеон, развязавший ее по политическим соображениям, думал, что все разногласия между Россией и Турцией закончатся вместе с Тильзитским миром. Но его ожидания не оправдались, и предпринятое им посредничество было неудачно: Турки, много теряя в своих торговых делах в результате разрыва с Англией, спешили примириться с ней, а это примирение неизбежно влекло за собой войну с Россией. Итак, она снова началась, и фельдмаршал князь Прозоровский во второй раз вступил в Молдавию и Валахию и вскоре перешел за Дунай. В 1809 году он скончался после кратковременной болезни, и на его место заступил князь Багратион. Под командованием этого храброго полководца Русские в том же 1809 году взяли крепость Измаил, а в следующем, 1810 году, при новом главнокомандующем, занявшем место князя Багратиона, — Каменском, взяли важную для них крепость Силистрию. При Каменском Русские одержали также знаменитые победы над Турками при Базарджике, Разграде и при реке Янтре.

Успехи Русских приводили Турцию тем в большее уныние, что при Константинопольском дворе в это время происходили истинно ужасные события. В конце 1807 года султан Селим III был свергнут с престола янычарами, которые ненавидели его за то, что он хотел ввести у них европейские порядки. На его место заступил двоюродный брат Мустафа. Не прошло и года, как новое возмущение свергло и Мустафу, а на престол возвели его брата Махмуда. При Махмуде также начались беспокойства, и дерзкие янычары снова уже хотели сделать султаном Мустафу, но Махмуд был тверд и умел избавиться от беды, по-видимому, неминуемой: он велел убить Мустафу и с того времени как единственный потомок царского поколения стал обладателем престола, а через двадцать лет сумел, наконец, уничтожить войско, причинявшее во все времена столько бедствий его народу.

При таком несчастливом положении дел Турки, в любом случае, не могли бы с успехом вести войну. Русские войска и на суше, и на море всегда одерживали над ними победы. Кроме армии, находившейся под командованием фельдмаршалов, о которых мы уже говорили, адмирал Сенявин также прославил свое имя в водах, омывающих южные берега Турции. До заключения Тильзитского мира он сражался не только с Турками, но и с Французами. Он защищал от них Ионические острова и восточные берега Адриатического моря и везде становился победителем до тех пор, пока мир, заключенный с Францией, полностью не изменил положение нашего флота в Средиземном море. Англичане сделались врагами Русских, и их корабли, которых было около берегов Турции гораздо больше, чем Русских, использовали все средства, чтобы навредить нам, и довели храброго Сенявина до того, что он должен был сдаться им и капитулировать. Но эта сдача не считалась эпизодом Турецкой войны: Русский флот имел дело с Англичанами уже тогда, когда, узнав о Тильзитском мире, прекратил военные действия с Турками и, оставив их берега, возвращался в Отечество. Следовательно, неуспех Сенявина не мог порадовать Константинопольских жителей. Они были погружены в уныние и от побед Русских войск на суше, и от неудачного управления их государством. Султан Махмуд несколько ободрил их. Он вступил на престол в то самое время, когда победы Каменского наводили такой страх на Турок, что они уже начинали думать о мире. Отважный и твердый Махмуд решил продолжать войну. Для большего ее успеха он сменил старого визиря Юсуфа-Пашу и на его место послал к Шумле, где стояли тогда Русские, молодого и храброго Ахмеда-Агу и с ним 50 000 отборного войска.

В это время и в Русской армии главнокомандующий сменился: место заболевшего Каменского занял Голенищев-Кутузов, имя которого через год стало одним из драгоценнейших для России. Турецкая армия с войском, вновь присланным султаном, была втрое многочисленнее Русской; но знаменитый ученик Суворова оправдал славу своего учителя: Ахмед-Ага был разбит при Рущуке и обратился в бегство. Он едва успел переправиться через Дунай в лодке, забыв о своей армии, которая должна была сдаться Русским. Это было в декабре 1811 года, а в мае 1812 года Россия воспользовалась плодами этой знаменитой победы Кутузова: в Бухаресте был заключен мир, по которому Турция уступила России Бессарабию до реки Прут.

Итак, мы дошли до 1812 года — знаменитейшей эпохи в истории нашего Отечества. Но прежде, чем мы обратимся к блестящим страницам славы России, посмотрим на внутреннее ее устройство, постоянно улучшаемое молодым императором, на удивительные успехи в деле просвещения, которыми так отличалось его царствование.

Мы уже видели, что было сделано в первые годы его славного царствования. Последующие нововведения были прекрасным продолжением начатого. Одним из основных занятий государя было, как и прежде, просвещение его подданных. В этом важном государственном деле царская забота давала каждый год новые, драгоценные плоды. Вы уже знаете, какие блестящие изменения в системе образования России произошли с учреждением министерства народного просвещения. В 1804 году стараниями министерства в Санкт-Петербурге был открыт Педагогический Институт, то есть такое учебное заведение, где молодые люди готовились стать преподавателями и наставниками юношества.

Санкт-Петербургский Педагогический институт — первое по тем временам учебное заведение — был образован из существовавшей прежде Учительской гимназии. Он должен был стать со временем отделением Петербургского университета; поэтому и деятельность его строилась на университетских принципах. Его воспитанники пользовались всеми правами университетских студентов с той только разницей, что, по причине того, что институт был образован Правительством, они должны были прослужить определенное количество лет преподавателями по той части, к которой и готовились в институте.

Судьбой им было уготовано счастье сеять просвещение по всем частям нашего обширного Отечества: окончив курс, они должны были занять места учителей в наших близких и дальних губерниях.

В 1807 году состоялся выпуск первых ста воспитанников Педагогического института, и император Александр, подражая во всем Своей Августейшей Бабке, за двадцать два года перед тем посетившей Учительскую гимназию, присутствовал при торжественном акте выпуска первого курса Педагогического института. Три часа слушал он со своей неподражаемой снисходительностью лекции, читавшиеся по разным предметам студентами, кончившими курс. Участие, какое он принимал в судьбе будущих наставников, было неудивительно: он видел в них людей, которым судьбой было назначено исполнять его любимые планы, осуществлять его благородные желания. Этим людям предстояло заниматься образованием его народа, и Александр желал поднять их престиж еще выше: двенадцать лучших из них были отправлены в чужие края для дальнейшего образования.

Так, Педагогический институт, неизменно пользуясь особенным благоволением государя, продолжал свое существование до 1819 года, когда был учрежден Санкт-Петербургский университет, в состав которого вошел и Педагогический институт.

Вернемся к 1811 году, когда произошло событие, не менее любопытное: в 1811 году в Царском Селе был основан императорский Лицей*. Хочу обратить ваше внимание, милые читатели, на то, что в этом новом учебном заведении получил образование наш незабвенный поэт Пушкин. Он был одним из первых воспитанников, поступивших туда; он был свидетелем того живейшего участия, какое Александр и все члены его августейшего семейства принимали в основании заведения, предназначавшегося для обучения знатных от рождения юношей. Само местоположение, избранное для учреждения лицея, уже доказывало величайшее благоволение государя к молодым воспитанникам: там, где знаменитая царица отдыхала от своих царственных трудов, там, где сам он учился у нее высокой науке управления государством, где прошли лучшие дни его светлого детства и первой юности, где и в настоящее время любил он уединяться от шумных забот и беспрерывной деятельности, — там он желал обучать цвет российского дворянства, растить лучших представителей своего народа. Это желание, так хорошо раскрывающее высокую душу Александра, с самого начала было обречено на успех: первый выпуск воспитанников был блистательный по их дарованиям, стал незабываемым вследствие появления среди них поэта — гениального представителя нашей словесности. Следует почтить память учреждения Лицея и память этого гения, так рано покинувшего нас, и вспомнить одно из его последних стихотворений, написанное на день Лицея («Лицейская годовщина. 1836 год»). Фрагмент стихотворения кстати может заключить настоящий рассказ.

Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
Тогда, душой беспечные надежды,
Мы жили все и легче, и смелей;
Мы пили все за здравие надежды
И юности, и всех ее затей.
Вы помните: когда возник Лицей,
Как царь для нас открыл чертог царицын,
И мы пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием меж царственных гостей.
Тогда гроза двенадцатого года
Еще спала. Еще Наполеон
Не испытал великого народа —
Еще грозил и колебался он.

Отечественная война 1812 год

Угас Наполеон!.. Как невероятны показались бы эти слова, если бы кто-то произнес их до 1812 года! Европе, оглушенной громом его побед, покоренной его власти, казалось, что его бессмертие было связано с тем величайшим могуществом, которого достиг в это время Наполеон. Но прежде чем вы, милые читатели, прочитаете о чудном низведении этого необыкновенного земного величия, вы должны понять, как высоко он был вознесен.

Тильзитский мир можно назвать началом блистательнейшей эпохи Наполеона: он разрушил союз России с Англией и тем самым уничтожил последнюю возможность, способную противостоять всесокрушающей силе покорителя Европы; Россия объединилась с Францией, и у Англичан не осталось больше никакой надежды. Их торговля, за счет которой они и жили, стала подвергаться величайшей опасности, так как по условиям Тильзитского мира все Европейские гавани закрылись для Английских кораблей. Напрасно старался Лондонский кабинет тайно настраивать государства на разрыв с Францией: все боялись ее могущества, еще более усилившегося в результате союза с Россией. Только одна Португалия, которая в торговых делах была в полной зависимости от Англичан, покорилась их желанию и необдуманно решила противиться Наполеону: ее гавани открылись для Английских кораблей.

Как только известие об этом было получено во Франции, судьбу Португалии можно было считать решенной, потому что Французские войска тотчас отправились туда. Ничто не досталось Наполеону так легко, как завоевание Португалии. Прежде чем его армия достигла Лиссабона, королевская фамилия по какому-то непонятному чувству безнадежности или нежелания защищать с оружием в руках свои права, оставила столицу и отправилась в свои Американские владения. После такого поступка правителей государства народ не мог противиться, и Французские войска, не сделав ни одного выстрела, вступили в Лиссабон, а Французский император без всяких предварительных переговоров с Португальским двором, торжественно объявил Европе, что «дом Браганцский перестал царствовать». В его намерения входил раздел Португалии и присоединение большей части ее областей к Франции. На это нужно было иметь согласие Испанского короля — соседа и близкого родственника Португальской королевской фамилии.

На троне Испании был тогда слабый Карл IV. Его согласие нетрудно было получить: министр, управлявший им, — Годой, известный под именем князя Мира, был давно в распоряжении Франции. Но Наполеону уже было мало одной Португалии: ему хотелось завладеть и Испанией, и, к несчастью, это ему сначала удалось сделать.

Годой из соображений собственной выгоды расстроил согласие в королевском семействе: внушил слабому королю, что наследник престола — принц Фердинанд Австрийский — участвует в заговоре против него. Раздраженный отец приказал судить принца, совершенно невиновного. Народ вступился за Фердинанда, заключил в темницу хитрого министра, и испуганный король, потеряв в нем своего руководителя, отказался от трона и отдал его Фердинанду.

Но Наполеон не нуждался в восстановлении согласия в королевском семействе, и Французские войска поспешили нарушить его. Они вошли в Мадрид, и в тот же день Карл IV объявил, что его отречение от престола было вынужденное и что он опять возлагает на себя корону.

Такое объявление, конечно, было делом рук Наполеона. Все убедились в этом тогда же, потому что король торжественно просил свидания у Французского императора для обсуждения расстроенного состояния своего государства.

Наполеон будто ожидал этого повода, столь удобного для того, чтобы начать распоряжаться делами Испании по своей воле, и поспешил на место свидания, назначенного в Байонне. Могущественный посредник пригласил туда и принца Фердинанда. И каковы же были результаты этих торжественных переговоров? Фердинанд с сыновней покорностью возвратил корону отцу, возложенную на него, а Карл IV все права на нее уступил Наполеону! Непонятно, как мог человек, желающий сделать свое имя великим и бессмертным, поступать так несогласно со всем, что дает истинное бессмертие и что носит отпечаток истинного величия! Мало того, что Наполеон принудил слабого короля к такой унизительной для королевской чести уступчивости; он созвал еще юнту⁵²⁶, или собрание из 150 знатнейших Испанцев, и предложил им выбрать в короли одного из своих братьев. Пораженные уступчивостью своего короля, Испанцы, будто в каком-то оцепенении, повиновались и выбрали Иосифа, уже бывшего в то время Неаполитанским королем. Но это перемещение с одного трона на другой не заставило его задуматься о том, кто так неразборчиво раздает эти троны. Иосиф приехал в Мадрид, а на его место в Неаполе заступил зять* Наполеона, Мюрат.

Но завоевание Испании и Португалии, казавшееся сначала столь легким для Наполеона, превратилось вскоре в труднейшее дело, которое когда-либо ему доставалось. Не больше месяца народ с какой-то бесчувственностью покорялся повелению своего монарха, отдавшегося во власть Наполеона. Это затишье, или, лучше сказать, эта тишина перед бурей продолжалась и тогда, когда Испанцы уже знали, что принц Фердинанд после Байоннских совещаний был увезен пленником во Францию. Все переживали за него, называли его царственным мучеником, но ропот еще не был слышен слишком ясно, все как будто ждали случая, который вскоре представился: разнесся слух, что Французы хотят похитить и увезти во Францию и последнего инфанта⁵²⁷ — малолетнего принца Франциска, уехавшего в Бразилию с Португальским двором. Появление этого слуха, казалось, было сигналом к восстанию всего Испанского народа. 2 мая 1808 года он разнесся по стране, и с этого дня началась жестокая, ужасная борьба Испанцев с притеснителями их Отечества. В первый раз они воскликнули в этот день: «Да здравствует Фердинанд VII! Смерть Французам!» И с этого дня началось поражение Французов в Испании! Все сословия народа, не исключая монахов и женщин, вооружались и явно, тайно, кинжалами, ядом, одним словом, всеми возможными средствами убивали Французов и, конечно, гибли сами. Но такая смерть не пугала Испанцев; они искали ее и считали святым пожертвованием; они были уверены, что за ней их ожидает венец мучеников, умирающих за Веру, Государя и Отечество. Война, которую они вели с того времени, не была похожа на обыкновенную войну: это была война партизанская, то есть война, которая велась малыми отрядами, без регулярных войск, без сражений по всем правилам, или лучше сказать, это была война Отечественная, народная, где сражались беспрестанно, где бились чем ни попадя, где все военные трудности переносились с железным терпением.

Эти воины, бесстрашные, неумолимые, вступившие в ряды сражающихся из всех званий, состояний, даже часто обоего пола, назывались герильясами*. Их отряды, ничтожные в глазах Наполеона, были первые, поколебавшие его исполинское могущество. Несмотря на все усилия Французских войск, рассеянных по Испании, невозможно было истребить этих жестоких мстителей за королевскую славу и народную честь. Французы губили их безжалостно, но на месте этих погибших появлялись новые мстители, которые над телами погибших отцов и братьев, матерей и сестер клялись в новой ненависти к Французам и исполняли свои клятвы. Одним словом, у Французов не было спокойного убежища во всей Испании: везде их ждала смерть в самых ужасных формах, изобретенных оскорбленным народом. Однако Французы все еще держались в Испании, все еще владели Мадридом, все еще называли Испанию страной, покоренной ими, а Иосифа называли Испанским королем. Трудно было удерживать свои позиции, тем более, что и Португальцы последовали примеру Испанцев и помимо того, они находились под защитой Англичан, приславших на помощь к ним свое войско.

Воины Наполеона в первый раз познали горечь неудач, а их счастливый полководец впервые не знал, как усмирить врагов. Но его устрашали не одни Испанцы и Португальцы, которых он все еще не считал серьезными врагами: его беспокоили военные приготовления в Австрии, продолжавшиеся в течение всего 1808 года. Кроме многочисленной армии, Австрийский император, решившийся искоренить память об унижении достоинства своей империи во время последней борьбы с Наполеоном, созвал земское ополчение⁵²⁸. Каждый его воин стремился исполнить желание государя, а этих воинов было около 350 000 человек.

Такое множество людей, решившихся на отчаянную битву, не могло не внушить беспокойства тому, кому угрожало их нападение. Император Французов больше всего боялся, чтобы и Россия не объединилась с Австрией, выбиравшей удобное время, чтобы отомстить за оскорбления, нанесенные ей. И для этого ему нужно было увидеться с императором Александром, нужно было удостовериться в его мирном расположении, и он пригласил государя на конгресс⁵²⁹ в Саксонский город Эрфурт.

Александр, великодушный, благородный, свято соблюдавший условия договоров, заключаемых им, объявил Наполеону, что условия Тильзитского мира будут полностью выполняться, пока Французы тоже будут их выполнять.

Успокоенный такой постановкой вопроса, Наполеон вернулся из Эрфурта в Париж с новыми замыслами о подчинении себе Испанцев и Австрийцев. Франция должна была набрать для него свежее войско, Рейнский союз — выставить стотысячную армию. Счастье не покидало избалованного любимца: желания Наполеона были исполнены. Испанцы горестно почувствовали, что численность Французских войск увеличилась в их Отечестве, однако благородные защитники все еще продолжали свое сопротивление, хотя их число с каждым днем значительно сокращалось. Что же касается Австрийцев, то напрасными были их продолжительные и дорогостоящие приготовления: их война, начавшаяся с Французами в апреле 1809 года, несмотря на многочисленную армию Австрийцев, шла неудачно и закончилась в октябре того же года Венским миром, который был так же невыгоден, как и прежние: по его тяжелым условиям, Австрия теряла три с половиной миллиона жителей. К Баварии отошли Зальцбург, Инфиртель, Браунау и Гаусрук; части Каринтии, Карниолии, Далмации и Кроации составили новые Иллирийские провинции, отданные Франции и распространившие владения этого исполинского государства до границ Турции; Восточная Галиция и ее полтора миллиона жителей были присоединены к Варшавскому герцогству.

Присоединение Галиции и вследствие этого увеличение Варшавского герцогства нарушило условия Тильзитского мира, по которому запрещалось расширение территории этого герцогства как области соседней с Россией и враждебной ей в то время. Это было первой искрой разногласий между Русским и Французским кабинетами, и это прояснило императору Александру тайные замыслы Наполеона. Государь тогда же через Французского посланника Коленкура просил передать императору, что он первым не нарушит условий мирного соглашения, но будет отражать малейшее нападение. Коленкур старался уверить государя в дружелюбном и миролюбивом расположении Наполеона, тем не менее подозрение с того времени осталось в душе Александра, а действия императора Французов подтверждали их больше и больше.

Вскоре новое обстоятельство усилило неудовольствие дворов друг другом. Наполеон, усиливая с каждым годом свое величие, решил придать ему еще больше блеска и навсегда утвердить его, а для этого вступить в супружество с принцессой одного из знаменитых дворов Европы.

Но у него уже давно была супруга, и супруга коронованная им, — императрица Жозефина. Благородная и великодушная, она нежно любила Наполеона и поэтому не отказалась от его предложения, пожертвовать своим счастьем во благо Франции, для чего, по словам императора, был нужен наследник его имени. Жозефина согласилась развестись с супругом, и развод был делом нескольких дней.

Получив разрешение духовенства на вступление в новый брак, Наполеон обратил свои взоры, столь же ненасытные, как и его честолюбие, на знаменитейшие дворы Европы, и Александру было передано желание императора Французов получить руку одной из Великих Княжон, его Августейших сестер. Долго не получая никакого ответа на предложение, которое, по его мнению, могло вызвать только приятные чувства при любом дворе, Наполеон терял терпение и приходил в негодование. Удостоверившись, что ответ не может быть положительным, он поспешил сделать предложение Александрийскому двору.

В Вене, где еще во всем чувствовалось недавнее присутствие могущественного победителя, в Вене, еще так недавно покоренной его неодолимой силой, нельзя было отвечать на предложение императора Французов иначе, как согласием, и дочь Франца I, эрцгерцогиня Мария-Луиза, была принесена в жертву спокойствию Европы. Наполеон, сделавшись ее супругом, гордился уже не только величием своих дел, но и знаменитостью рода, с которым он соединил свой род, долженствовавший начать новое и, по его мнению, первое из царских поколений.

Замыслы, еще более надменные, появились с того времени в его душе. К ненасытному честолюбию, теперь полностью удовлетворенному, прибавилось желание отомстить за оскорбление, нанесенное ему Русским двором, и мысль о всемирной империи начала все сильнее занимать его, особенно с тех пор, как счастье, всегда баловавшее его, даровало ему и сына — наследника, которому он мог передать созданный им величественный трон. В марте 1811 года появился наследник, еще до рождения названный Римским королем, который с первых минут своей жизни был окружен таким блеском, на какой только был способен его восхищенный и могущественный отец. С полной уверенностью в своей счастливой судьбе, которая ранее не казалась ему столь благосклонной, как сейчас, Наполеон решил приступить к исполнению своих честолюбивых замыслов.

Разрыв с Россией должен был стать первым шагом к всемирному владычеству, потому что только Россия представляла собой препятствие для могущественного завоевателя. Но Александр, дорожа спокойствием Европы, столь часто и столь гибельно нарушаемым на протяжении многих лет, не начинал спора, хотя нарушение Тильзитского мира в отношении Варшавского герцогства⁵³⁰ и давало ему повод к этому. Наполеон нашел новый случай сделать вызов великодушному монарху России.

В 1810 году — вскоре после знаменитого бракосочетания императора Французов — к его империи были присоединены новые владения: Голландия, половина Вестфалии⁵³¹, часть Тироля, страна между Северным и Балтийским морями и вольные города Бремен, Гамбург и Любек. В числе земель, беззаконно присвоенных Наполеоном, были и владения герцога Голштейн-Ольденбургского⁵³², состоявшего в ближайшем родстве с императором Александром (ведь великая княжна Екатерина Павловна была замужем за принцем Голштейн-Ольденбургским, а тот, в свое время, был военным губернатором Ярославля, Твери и Нижнего Новгорода). Сначала из уважения к этому родству герцогу был предложен размен его владений на какую-нибудь другую область, принадлежавшую Франции, но когда герцог не дал согласия расстаться с подданными, с которыми его дом был связан в течение десяти веков, Наполеон предложил ему взамен его владений княжество Эрфурт и отправил в Ольденбург Французских комиссаров⁵³³ для опечатывания всех казенных сумм и для формирования внутреннего управления герцогства.

Император Александр, узнав о такой несправедливости от самого своего светлейшего родственника и от Русского посла в Париже, князя Куракина, едва мог поверить им и, считая все происшествие каким-либо недоразумением со стороны комиссаров, приказал князю Куракину удостовериться с большей точностью в случившемся и потребовать объяснения от Французского двора. При этом государь приказал напомнить Наполеону, что владения герцога Голштейн-Ольденбургского были закреплены за ним 12 статьей Тильзитского договора; что Русский император как глава Голштейнского дома является также и наследником герцога и что, следовательно, в случае нанесения оскорбления герцогу он вынужден будет защищать его и свои собственные права.

Что же ответил Наполеон на эти законные требования Русского государя? Странно видеть, к каким невероятным умозаключениям может прийти человек, когда ему нужно оправдать свою несправедливость! Вот любопытный в этом отношении ответ Французского министра иностранных дел князю Куракину: «Конечно, Эрфурт по пространству и народонаселению не может быть достаточным вознаграждением; но земля плодороднее, нежели в Ольденбурге, жители промышленнее и богаче, доходы одинаковы, а император Наполеон оставляет герцогу прежние его уделы в Ольденбурге. В Эрфурте нет дворца, но, помнится мне, есть большой дом, где герцог может удобно поместиться. Что касается до нарушения 12 статьи Тильзитского мира, то, без сомнения, она служит в пользу герцогу; но в ней также сказано, что, до окончания войны с Англией, Французские войска будут занимать герцогство. Во время заключения Тильзитского мира Ольденбург находился во власти императора Наполеона, который, возвратив свое завоевание герцогу, исполнил договор. Потом возникли новые политические соображения, вследствие которых нужно было присоединить сию область к Франции. Но герцог от того совершенно ничего не теряет: император Наполеон отдачей Эрфурта хочет сделать ему полное вознаграждение и тем явить новое свидетельство дружбы к государю. В происшествиях бывает неотвратимая случайность и надобно покориться ей. Мелкие владения не могут оставаться, когда их существование противно политике и выгодам больших держав, которые, подобно быстрым потокам, поглощают все, что встречают в своем течении. Вот правила императора Наполеона, и он не может отказаться от меры, единожды им принятой, тем более, что декретом⁵³⁴ Сената, присоединившим Ольденбург к Франции, почитает себя совершенно связанным».

Такая настойчивая защита дела, в полной мере несправедливого, явно доказывала желание Наполеона нарушить согласие, препятствовавшее его намерениям, тем более что и на второе предложение Русского двора Наполеону подписать акт, в котором он обещал бы никогда не стремиться к восстановлению Польского королевства, император Французов отвечал, что хотя восстановление Польши и не входит в его политические предначертания, однако подписание подобного акта было бы несовместимо с его достоинством. К этому надо добавить, что в то же время по всей Франции и во всех подвластных ей и союзных с ней областях пополнялись армии, учреждались вновь целые полки, запасались оружие и военные снаряды, одним словом, велась подготовка к войне. Здесь вашему вниманию предлагаются точные данные о всех военных силах Наполеона во время его величайшего могущества, а также о той огромной части их, которую он под названием Великой армии предназначал для замышляемого им покорения России.

В феврале 1811 года действующих Французских войск в соответствии со списками было:

В Испании 305 245 человек.

В Италии 47 846 человек.

В Илларии и на Ионических островах 16 685 человек.

В Голландии 22 823 человек.

В Германии 47 250 человек.

Во Франции 198 610 человек.

Гвардии 37 302 человек.

Итого 675 761 человек.

С февраля 1811 года началось формирование этих войск, и к половине октября того же года оно было уже окончено, Французская армия состояла уже из 850 000 человек. Кроме того, Наполеон имел 337 000 человек вспомогательного войска из всех подвластных ему королевств. И из этого исполинского войска, численность которого доходила до 1 187 000 человек, император Французов в начале 1812 года создал так называемую Великую армию. Она состояла из 610 000 строевых, а с чиновниками и вообще со всеми людьми, относящимися к армии и имеющими название нестроевых, до 700 000 человек.

В этом огромном ополчении принимали участие следующие народы: Французы, Итальянцы, Швейцарцы, Нидерландцы, Австрийцы, Венгры, Баварцы, Вюртембергцы, Саксонцы, Вестфальцы, другие разные народы Рейнского союза, Пруссаки, Поляки, Иллирийцы, Португальцы и пленные Испанцы.

Все Русское войско, уже укрепленное к марту 1812 года, состояло из 590 973 человек, но из их числа только 218 000 могли быть направлены против неприятеля; остальные должны были охранять границы наших огромных пространств и, кроме того, участвовать в войне с Турками, в то время еще не оконченной.

Наполеон использовал все свое влияние на то, чтобы она и не была окончена: Французские курьеры⁵³⁵ беспрерывно ездили от него в Константинополь с наставлениями Французскому посланнику. Но все усилия были напрасны: Турки под влиянием побед Кутузова пришли к необходимости заключения мира с Россией и заключили его в то самое время, когда Наполеон больше всего старался настроить их против Русских.

Мало успехов имели также и его старания в отношении Шведов. После многих тревог и волнений Швеция в это время только что достигла спокойствия, которое не хотела нарушать: на троне Густава-Адольфа был по-прежнему его дядя Карл XIII, но наследником этого короля, не имевшего детей, был избран, по желанию народа и, конечно, под влиянием императора Французов, Французский маршал Бернадот, принц Понтекорво. Однако, способствуя избранию своего маршала в Шведские кронпринцы, Наполеон ошибся в расчетах. Бернадот, став наследником престола знаменитого Густава Вазы и приняв лютеранское вероисповедание, будто превратился в настоящего Шведа. Благородное сердце говорило ему, что теперь вся его жизнь должна быть посвящена Швеции, и никакие убеждения Наполеона не могли заставить его ни на минуту забыть о ее выгодах. Уверенный, что эти выгоды заключались не в войне с Россией, а, напротив, в теснейшем союзе с ней, наследный Шведский принц отверг все лестные обещания, даваемые ему Наполеоном за помощь Шведов в войне против России, и сам предложил эту помощь Русскому императору.

Такой возвышенный образ мыслей был оценен по достоинству Александром, и искренние дружеские отношения соединили его с того времени со Шведским наследником. В самом деле, это был единственный принц, осмелившийся открыто встать на сторону Александра, оставленного в то время всеми державами. Без сомнения, многие из них были на его стороне и тайно желали успеха ему, а не Наполеону; но в действительности все они были его врагами, все шли на него под предводительством Наполеона.

Удивительную картину представляла собой Европа в то время, когда намерения Франции против России уже были всем известны, но война еще не была объявлена, когда все войска Наполеона уже были на пути к России, а в России готовились встретить неприятеля. С виду все было тихо, все было погружено в какое-то таинственное ожидание, которое походило на тишину — предвестницу бури. И во время этой грозной тишины посланники обоих государств вели, как обычно, переговоры, даже ездили от одного государя к другому с поручениями, имевшими, скорее, мирный, чем военный, характер.

Это было удивительно для толпы, но понятно каждому, кто хорошо знал Наполеона и Александра: первый — добивавшийся величия всеми средствами, не хотел в глазах Европы предстать несправедливым зачинщиком войны; второй — благочестивый и кроткий, боялся излишней поспешностью преждевременно подвергнуть Европу новому кровопролитию, с которым его совесть могла согласиться только в крайнем случае. Каково же было действительно положение дел, можно судить по тому, что Наполеон не только мечтал, но даже говорил со своими приближенными о завоевании у Англичан Индии с помощью покоренной им России, а император Александр почти в то же время писал своему главнокомандующему: «Прошу вас, не робейте перед затруднениями, полагайтесь на Провидение Божие и Его правосудие. Не унывайте, но укрепите вашу душу великой целью, к которой мы стремимся: избавить человечество от ига, под коим она стонет, и освободить Европу от цепей».

Такова была цель усилий Александра, но, несмотря на весь их возвышенный характер, он считал своим долгом избегать войны, насколько это возможно, и поэтому предложил посланнику, в последний раз приезжавшему к нему от императора Французов, самые легкие условия для сохранения мира. Соглашаясь даже на передачу герцогу Ольденбургскому других владений в Германии, Русский император настаивал только на выводе Французских войск из Пруссии и из Варшавского герцогства.

Наполеон называл эту настойчивость, имевшую целью сохранение спокойствия и безопасности Пруссии и России, оскорбительной для своего достоинства и для независимости Прусского короля и под этим ничтожным и несправедливым предлогом решил вторгнуться в Россию, даже не объявив ей надлежащим образом войны. Отдав приказание своей армии, стоявшей уже на Висле, идти ускоренным маршем к Русским границам и перейти пограничную реку Неман близ Ковно, он в то же время обнародовал следующий приказ: «Солдаты! Вторая война Польская началась. Первая кончилась под Фридландом и Тильзитом. В Тильзите Россия поклялась на вечный союз с Францией и войну с Англией. Ныне нарушает она клятвы свои и не хочет дать никакого объяснения о странном поведении своем, пока орлы Французские не возвратятся за Рейн, предав во власть ее союзников наших. Россия увлекается роком! Судьба ее должна исполниться. Не почитает ли она нас изменившимися? Разве мы уже не воины Аустерлицкие? Россия поставляет нас между бесчестьем и войной. Выбор не будет сомнителен. Пойдем же вперед. Перейдем Неман, внесем войну в Русские пределы. Вторая Польская война, подобно первой, прославит оружие Французское; но мир, который мы заключим, будет прочен и положит конец пятидесятилетнему кичливому влиянию России на дела Европы».

Вместе с Французской армией прочитали этот приказ и Поляки и были восхищены им. Он как будто был сочинен для подстрекательства их к мятежу, и, легкомысленные, они увлеклись лестными обещаниями повелителя Европы и, избавляясь от отеческой власти единоплеменного царя, сами отдали себя во власть жестокого и чуждого им государя-завоевателя. В Польше и в Польских губерниях, присоединенных к России, жители отделились от Русских и готовились встретить Французов для восстановления своего Отечества. Это было еще одной важной потерей для России, или, лучше сказать, это было еще несколько тысяч ее новых врагов. Что же делал царь во время опасностей, угрожавших его престолу? О делах царя, которым так справедливо может гордиться Россия, лучше всего можно судить по его собственным словам, обращенным к народу. Например, вот его первый приказ армиям, отданный 13 июня, на следующий день после вступления Французов в наше Отечество.

«С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки Французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император, нападением на войска наши при Ковно, открыл первым войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь Свидетеля и Защитника правды, Всемогущего Творца небес, поставить силы наши против сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Славян. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, Свободу. Я с вами. На начинающего Бог!»

Прочитав этот приказ, исполненный такой кротости и такого благочестия, вы теперь представляете, милые читатели, все, что мог совершить и что в самом деле совершил государь, действовавший таким образом. Конечно, сердце, столь великодушное, душа, столь твердо надеющаяся на Бога, средства, столь сильные, какие могла предоставить своему государю могучая Россия, не могли не победить врага, гордившегося только силой собственного гения, надеявшегося только на людей, увлеченных этим гением. Так во все древние и новейшие времена, когда России суждено было бороться с нападавшими на нее врагами, Вера и Благочестие народа и царей спасали ее даже тогда, когда гибель казалась неизбежной. Она лучше других государств в мировой истории оправдала истину священного изречения: «Надеющиеся на Господа не постыдятся!» Но никогда еще эта истина не являлась глазам людей в таком ярком свете, как в 1812 году; никогда положение России не было опаснее, чем сейчас, никогда ее враги не были многочисленнее и искуснее в науке побеждать. Но что значила эта многочисленность и это искусство перед могуществом того, Чью помощь призывали Русские и прежде всего их благочестивый царь! Вы уже видели это в его первом воззвании к войскам. Теперь прочтите, что писал он для всеобщего обнародования, в собственноручном рескрипте к фельдмаршалу, графу Салтыкову, своему глубоко уважаемому воспитателю детства и юности.

«Граф Николай Иванович!

Французские войска вошли в пределы нашей империи. Самое вероломное нападение было возмездием за строгое наблюдение союза. Я, для сохранения мира, истощил все средства, совместимые с достоинством престола и пользой моего народа. Все старания мои были безуспешны. Император Наполеон в уме своем положил твердо — разорить Россию. Предложения самые умеренные остались без ответа. Внезапное нападение открыло явным образом лживость подтверждаемых в недавнем еще времени миролюбивых обещаний. И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их со свойственной им твердостью и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона Отечества, сохранение независимости и чести народной принудили нас препоясаться на брань⁵³⁶. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

В этом втором воззвании опять просматривается целый ряд знаменитых дел Александра. Достопамятные слова: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем», — были началом успеха Русских, были основанием, на котором твердость царя воздвигла величественное здание славы его народа и в то же время погибели могущественнейшего завоевателя. Вполне осознавая важность своего торжественного изречения, Александр во время всего пребывания Французов в своем государстве не склонился ни на какие предложения Наполеона о мире и тем довел гордого зачинщика брани до того крайнего состояния, в котором впоследствии он оказался и которое грозно предвещало его падение.

После этих двух воззваний императора, имевших такое важное влияние на исход Отечественной войны, вам остается узнать, милые читатели, еще о двух воззваниях, и тогда история знаменитого двенадцатого года предстанет перед вами во всей своей ясности, простоте и трогающем душу красноречии. Первое из них было обращено к нашей древней столице Москве, второе — ко всему народу.

«Первопрестольной столице нашей Москве.

Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять наше Отечество. Хотя пылающее мужеством ополченное Российское воинство готово встретить и низложить дерзость его и зломыслие, однако, по отеческому сердолюбию и попечению нашему о всех верных наших подданных, не можем мы оставить без предварения их о сей угрожающей им опасности. Да не возникнет из неосторожности нашей преимущество врагу. Того ради, имея в намерении, для надлежащей обороны, собрать новые внутренние силы, наипервее обращаемся мы к древней столице предков наших, Москве. Она всегда была главой прочих городов Российских, она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее, из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны Отечества, для защиты оного. Никогда не настояло в том вящей⁵³⁷ надобности, как ныне. Спасение веры, престола, царства того требует. Итак, да распространится в сердце знаменитого дворянства нашего и во всех прочих сословиях дух той праведной брани, какую благословляет Бог и православная наша Церковь; да составит и ныне сие общее рвение и усердие новые силы, и да умножатся оные, начиная с Москвы, во всей обширной России! Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице, и в других государства нашего местах, для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую мнит он низвергнуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России».

Понимая, какое действие оказывают на Русских слова их царя, вам, милые читатели, нетрудно будет догадаться, каково было значение этих двух манифестов! Именно здесь таилась причина совершения длинного ряда смелых подвигов, великодушных пожертвований, беспредельного самоотвержения. Волшебному влиянию царского слова покорились все сословия, даже все возрасты.

11 июля эти манифесты были обнародованы в Москве. Вместе с тем Московские жители узнали, что государь сам прибудет в их столицу к вечеру того же дня. Надо было видеть, какой переворот в настроении жителей произвели эти два известия! Уже прошло четыре недели с тех пор, как Наполеон и его многочисленное разноплеменное воинство были в России, и все это время, казавшееся столь продолжительным для Русских, не только не было одержано ни одной победы над неприятелем, но главнокомандующие Русских армий, Барклай де Толли и князь Багратион, даже отступали и, как будто всеми силами стараясь избегать сражения с Французами, уступали им города и целые области. Это было нужно для соединения наших армий, уже разделенных Французами; но народ не понимал, для чего нужны такие меры благоразумия и предосторожности, и, необдуманно обвиняя военачальников в робости и недостаточном усердии к защите Отечества, падал духом и жалел, что не ему представляется случай сразиться с врагом за Царя и Родину. Особенно Москвичи были категоричны в таких рассуждениях, потому что они находились ближе других к неприятелю и, как жители столицы, во все времена славившиеся усердием к престолу, считали себя больше других обязанными явиться на защиту священных драгоценностей, хранившихся в их Божьих храмах, в их царских дворцах. И в такое время они получили два манифеста государя и известие о его скором прибытии! Невыразимы были их чувства, пришедшие на смену унынию! Им казалось, что они вышли из душной темницы на свежий, благоуханный воздух. Перед ними открывалось счастье, которое раньше казалось для них несуществующим! Они могли проявить свое усердие к Отечеству, и сам царь призывал их на это святое дело! И в тот же день они надеялись увидеть самого царя — это красное солнце России.

Весь вечер И июля народ толпился на Поклонной горе и около Дорогомиловской заставы, откуда должен был ехать государь. Каждый стремился раньше всех увидеть его; все сговаривались распрячь лошадей в его экипаже и на себе ввезти в столицу отца-государя. Но Александр, кроткий, смиренный больше всех других земных царей, вполне умея оценить любовь своего народа, не любил принимать торжественно пылких излияний, и всегда старался уклониться от почестей, которые все желали ему воздать. Так случилось и на этот раз. Он приказал распустить слух, что остается ночевать на последней станции; народ разошелся по домам, и в 12 часов ночи государь незаметно для всех въехал в столицу.

На другой день император, несмотря на всю свою скромность, уже не мог уклониться от торжественной встречи: с раннего утра Кремлевские площади заполнились народом, следившим за малейшим движением во дворце государя. В 10 часов Александр показался на Красном крыльце. Всегда трудно передать восторг Русских в ту минуту, когда они видят появление своих государей на Красном крыльце. Невозможно описать тот восторг, который был в сердцах всего народа утром 12 июля 1812 года! Звон колоколов — этот священный голос церкви, столь высокочтимый благочестивым народом и его царями, — и громкое, пламенно усердное ура! раздались одновременно в эту торжественную минуту, и вскоре их затмили новые восклицания:

«Веди нас, Отец наш! — кричали верные дети Александра всех званий и возрастов. — Веди нас, Отец наш! Умрем или истребим злодея!» Тронутый этим, государь с минуту обозревал сонмы усердного народа и потом продолжал свое шествие к Успенскому собору, где в тот день был назначен благодарственный молебен по случаю мира с Турками, воспринятого государем в это трудное для России время как особая милость Божья.

День 15 июля был еще более торжественный и сладостный для Русского народа. В Слободской дворец съехалось дворянство и купечество с просьбой к государю принять предлагаемую ими помощь. Эти просьбы были наполнены такой беспредельной преданностью Престолу и Отечеству, что император не мог без слез благодарить своих верных подданных. Прерывающимся голосом он сказал им: «Иного я не ожидал и не мог от вас ожидать: вы оправдали мое о вас мнение».

Но еще более лестным было для московских дворянства и купечества следующее письмо государя к графу Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20 000 человек, к чему уже тотчас приступлено. В Москве — одна сия губерния дает мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000 человек, кроме поступающих охотно из мещан и разночинцев⁵⁴¹. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов; купечество же — слишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронутым до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе».

Если бы Наполеон — этот великий завоеватель, этот непобедимый воин своего века — мог иметь представление о силе веры и благочестия, о могуществе любви, основанной на них и соединяющей государя с его народом, как далек был бы он от мысли о покорении России! Какое различие между несметными полками, соединенными его гением, и войском, не столь многочисленным, но собравшимся во имя Божие! Даже вновь набранные отряды ополчений — это войско, образованное из простых крестьян, — даже и они, влекомые пламенным чувством своей преданности Государю и Отечеству, отличались удивительной неустрашимостью!

Не менее удивительна была и быстрота, с которой эти отряды образовались: Московское ополчение еще в августе присоединилось к главной армии. Смоленское и Калужское ополчения были готовы к сражению почти в то же время. Санкт-Петербургское и Новгородское ополчения, лучше всех сформированные, в начале сентября явились на подкрепление корпуса графа Витгенштейна, охранявшего от неприятеля дорогу к северной столице. Одним словом, за два месяца была образована новая армия в 130 000 человек. Конечно, не все ее воины могли приносить такую же пользу, как старые солдаты действующей армии, но каждый из них мог быть в резерве⁵⁴², то есть в таком отделении войска, из которого поступало пополнение взамен убитых и раненых в полках.

Но вернемся к действиям Русских армий. Мы оставили их отступающими от неприятеля для соединения разрозненных сил. Несмотря на все старания Французов помешать этому соединению, оно произошло 22 июля у Смоленска, и здесь-то состоялось первое кровопролитное сражении Русских с Французами — сражение, продолжавшееся два дня, а именно 4 и 5 августа. Здесь отличились генералы Коновницын, Ермолов и Раевский. Но, несмотря на всю свою храбрость, Русские должны были уступить Французам Смоленск, или, лучше сказать, его горящие развалины, чтобы защитить от врагов дорогу, по которой еще оставалось сообщение с нашими хлеборобными губерниями. Они отступили к Вязьме.

Как ни кровопролитна была битва у Смоленска, но все-таки ее нельзя было назвать генеральной, которую ждало все войско и весь народ. Воины, горя нетерпением сразиться, уже начинали роптать, и главнокомандующий Барклай де Толли решил удовлетворить его. Но прежде, чем было выбрано для сражения наиболее удобное место, к армии приехал новый начальник — князь Кутузов.

Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов был тем самым главнокомандующим Русской армией в Турции, который сумел своим искусством и храбростью заставить Турок заключить столь необходимый для России мир, несмотря на все старания Французского императора помешать этому. Отличаясь с молодых лет и военными, и дипломатическими достоинствами, он не один раз бывал уже и командующим армией, и посланником при иностранных дворах и везде с полным успехом и истинной славой выполнял возложенные на него поручения. Императрица Екатерина II и императоры Павел и Александр всегда оказывали ему равное расположение. Вернувшись после заключения славного Турецкого мира в Петербург, он был принят жителями столицы с восхищением, тем более, что тогда уже общее уныние было повсеместно. Взоры всех с надеждой обратились на новые лавры, так недавно украсившие генерала — знаменитого сподвижника Суворова, и как только ополчения нескольких губерний были готовы явиться к армии, обе столицы единодушно назвали его главнокомандующим этим новым войском, предназначенным для защиты Отечества.

Император, ожидая больших успехов в действиях армии вследствие того восторга, с каким принят был Кутузов, и имея сам истинное представление о его высоких достоинствах, поручил ему командование над всеми своими армиями, и вот тогда-то Кутузов прибыл к ним, спустя несколько дней после сражения у Смоленска.

Одобряя в полной мере намерения Барклая де Толли дать, наконец, генеральное сражение, Кутузов сам выбрал для этого место при селе Бородине. Этот выбор обессмертил до тех пор никому не известное село: при Бородине 26 августа произошло одно из знаменитейших сражений, какие когда-либо описывались в военной истории народов: 132 000 Русских в смертельной схватке сражались здесь со 135 000 лучших воинов Наполеона, которыми он сам предводительствовал. Несмотря на превосходство сил неприятеля и на славу его предводителя, Русские сражались так отчаянно, что на протяжении целого дня, во время которого не прерывался гром 2000 орудий, не уступили Французам ни одной пяди земли! Французы не только не продвинулись вперед, но даже отступили несколько назад. Убитых и раненых генералов и других офицеров высших чинов при Бородине было так много, что это сражение названо Французами битвой генералов.

Ни с чем нельзя сравнить радости, какая была во всех местах России при получении известия об этой победе; она казалась всем предвестницей многих других побед, столь же знаменитых, и даже предвестницей изгнания Французов из Отечества. Но сколь же велика была горесть всех, когда через несколько дней они узнали, что Москва — эта драгоценная святыня Русских, этот заветный храм их величия, славы и счастья — была оставлена войском, до тех пор стремившимся защищать ее всей своей кровью, она, беззащитная, была оставлена во власть неприятеля!

Но обстоятельства так сложились, что была необходима великая жертва. Местоположение Москвы и ее окрестностей было невыгодным для большого сражения, да и решиться на него благоразумие запрещало, потому что после Бородинской битвы Русское войско уменьшилось почти до 52 000 человек, а Французская армия все еще имела более 100 000 человек. Итак, надо было решить: или наверняка потерять все войско и потом столицу, или потерять столицу, но сохранить войско, с которым можно было надеяться возвратить ее. Мудрый и дальновидный военачальник недолго колебался в выборе и с тяжелым сердцем, объявив на совете собранных им первых генералов армий, что потеря столицы не есть еще потеря Отечества, приказал войску отступать.

Всю ночь перед отступлением князь Кутузов провел в глубокой горести и, по свидетельству одного из самых приближенных и любимых им офицеров, несколько раз плакал. Все генералы, офицеры и вообще все войско разделяло со своим командующим эту священную печаль, и Русский лагерь в эту последнюю ночь, проведенную им перед оставлением Москвы, представлял собой самую унылую картину.

Печальное утро настало. Это было 2 сентября. С рассветом наши войска через Дорогомиловскую заставу вошли в город и, пройдя его, вышли у Коломенской заставы. Между тем жителям за несколько недель до того было объявлено об опасности вторжения неприятеля в столицу и были предоставлены все средства для выезда со всем своим имуществом. Правительство также эвакуировало в Казань все присутственные учреждения, кроме Сената, все учебные заведения, все казенное имущество. Здесь главным действующим лицом и, так сказать, душой города, в это горестное время перед его сдачей был генерал-губернатор, граф Ростопчин.

Нельзя было найти человека более способного для утешения бедных Московских жителей, каким был этот доблестный, истинно Русский вельможа! Он исполнял не только свой долг и помогал Москвичам в трудных и печальных обстоятельствах, но, насколько это было возможно, одобрял и поддерживал их. Во все времена опасности для Москвы, то есть с тех пор, как войско Наполеона вступило в Россию и направило путь свой к Москве, он постоянно распространял среди простого народа небольшие печатные объявления, в которых разговаривал с ним как равный с равным, на всем понятном языке и в то же время так остроумно и забавно, что каждый читатель этого объявления невольно веселился и с бодростью повторял заветное слово каждого Русского: «Умрем за батюшку-царя и за Русь Православную».

Чтобы дать вам представление, милые читатели, об этих воззваниях графа Ростопчина к Московским жителям, мы предлагаем вашему вниманию одно из самых трогательных объявлений, изданных за несколько дней до оставления Москвы, когда еще вопрос о ее сдаче неприятелю не был решен и все войско, и все жители, напротив, готовились умереть на ее стенах.

«Братцы! Сила наша многочисленна и готова положить живот⁵⁴³, защищая Отечество, и не впустить злодея в Москву. Но должно пособить и нам свое дело сделать: грех тяжкий своих выдавать: Москва — наша мать. Она нас поила и обогатила. Я вас призываю именем Божьей Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие, возьмите только на три дня хлеба, идите с крестом, возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь на Трех Горах: я буду с вами; вместе истребим злодея. Слава в вышних — кто не отстанет; вечная память — кто мертвый ляжет; горе на страшном суде — кто отговариваться станет!»

Все жители с воодушевлением приняли это воззвание к битве, все с радостью готовились победить, и вдруг 1 сентября все погрузились в неописуемое уныние: фельдмаршал прислал графу Ростопчину уведомление об оставлении Москвы. Несмотря на всю очевидную невозможность спасти ее, все — от графа до последнего дворянина в опустевших домах столицы — были недовольны, и только одно глубокое преклонение перед прославленными сединами 67-летнего фельдмаршала и беспредельное доверие к нему царя и всей России удерживали ропот войска и народа и внушили им ту безмолвную покорность, с которой 2 сентября войско уныло проходило по Московским улицам, а народ — еще более уныло провожал глазами своих удалявшихся защитников.

Многие жители ушли из города вместе с войском, потому что отъезд все еще продолжался, и, по сведениям графа Ростопчина, число всех остававшихся в Москве Русских ко 2 сентября было не более 10 000 человек.

Прежде, чем все Русские войска успели пройти Москву, Французские отряды уже показались у Дорогомиловской заставы, и наш арьергард⁵⁴⁴, в котором были и все военные обозы⁵⁴⁵, мог бы сильно пострадать от неприятеля на тесных Московских улицах; но ими командовал храбрый генерал Милорадович, и благодаря его твердости и благоразумию дерзость Французов, на которую некоторые из них уже настроились, была предотвращена. Он послал офицера объявить передовым отрядам неприятеля, которыми командовал Неаполитанский король, что если Французы нападут на него в то время, когда он будет проходить через Москву, то он будет защищаться до последней крайности, зажжет город и под его развалинами погребет себя и неприятеля.

Грозное обещание воина, прославившегося еще под знаменами Суворова в Италии, произвело ожидаемое действие: король-кавалерист — так называли иногда Мюрата — согласился не тревожить выходящее из города войско до тех пор, пока его последняя обозная повозка не окажется за Коломенской заставой.

Таким образом, кроме арьергардного войска, множество людей, успевших выехать из Москвы в это выигранное Милорадовичем время, обязаны были ему спасением своей жизни и имущества.

Наконец, в два часа и Наполеон подъехал к Дорогомиловской заставе, там он остановился и долго ждал депутатов из Москвы и ее знаменитых древних ключей. Но напрасным было ожидание: никто не являлся из опустевшего города. Невыразимо было его удивление, когда он узнал, что все правительственные чиновники, все дворянство, все сословия Московских жителей выехали, и он стал обладателем покинутого всеми, почти пустынного города!

Никакими словами нельзя выразить того, что происходило в душе гордого завоевателя! Это было и чувство обманутой надежды увенчать здесь свою славу, и чувство стыда за такую большую, признанную перед всеми ошибку, и чувство унижения самоуверенного человека перед величественной простотой народа, без сожаления покинувшего жилище и свои драгоценности ради спасения чести и независимости родины. Но это было еще только начало бедствий Наполеона. В Москве бедствия стали увеличиваться: к вечеру первого дня, проведенного здесь Французами, показался дым, и потом пламя в разных частях города. Это был пожар, начатый самими жителями Москвы в их собственных домах; это был пожар, в котором сверкало чистое пламя любви Русских к своему Отечеству, это был пожар, сжигающий со всех сторон исполинское величие Наполеона и испепеливший его до праха.

Ужасен был вид Москвы на второй, на третий и на четвертый день: пламя свирепствовало все больше и больше. Горели церкви, дворцы, частные дома; горели древние рощи и великолепные сады; горели мосты и суда на реках. Сильный вихрь бросал во все стороны горящие головни*. Крики несчастных жителей, спасавшихся то от огня, то от нападавших на них Французов, раздавались в воздухе. Одним словом, все ужасы разрушения мира, казалось, носились над несчастной Москвой и силились поглотить эту растерзанную жертву чести народной со всеми виновниками I ее погибели. Наполеон, минутный обладатель священного Кремля, с невыразимой тоской, как будто в предчувствии своего близкого падения, смотрел на страшное море пламени, бушевавшее в городе. Пораженный этим зрелищем, он воскликнул, стоя на балконе Кремлевского дворца: «Москвы нет более! Я лишился на-: грады, обещанной войскам!.. Русские сами зажигают!.. Какая чрезвычайная решительность! Что за люди! Это Скифы…»

Вскоре в Кремле было опасно оставаться — пожар начинался и там, и Наполеон выехал в загородный Петровский дворец. Огонь свирепствовал с одинаковой силой до 7 сентября и начал утихать только 8 сентября. В это горестное время Французы напомнили Москве ужасы варварских нашествий, каким она подвергалась во время владычества Татар. Получив от своего императора позволение грабить столицу, они предались этому с I необузданностью, в которой как будто желали заглушить все свое негодование на неудачный поход. Без всякого уважения к I Божьим храмам они грабили святыни церквей, ризы образов, богатые облачения священников; без всякого сострадания к полу и возрасту оскорбляли оставшихся жителей, отнимали у несчастных последнее имущество, выгоняли их из последних жилищ — подвалов и погребов, где бедные старались скрыться от жестокостей своих врагов.

Неистовства Французов над несчастными жителями не прекратились и после того, как пожар утих: они грабили до тех пор, пока еще могли найти что-нибудь в обгорелых стенах церквей и домов, они мучили человеческое достоинство, пока еще его тень оставалась в истощенных, почти полумертвых жителях.

Между тем 9 сентября Наполеон снова переехал в Кремлевский дворец и там, скрывая даже от своих приближенных терзавшее его беспокойство, ожидал, что Русский император пришлет к нему просить о мире. Долго ему еще ожидать; а мы пока заглянем в наш родной лагерь, к умудренному опытом фельдмаршалу, к нашим храбрым воинам.

До 5 сентября главнокомандующий вел свое войско по Коломенской дороге, чтобы уверить неприятеля в том, что он перейдет Оку, в то время как его намерение было сделать круг и снова подойти к Смоленской дороге, где он был гораздо опаснее для Французов, чем в других местах. Хитрость удалась: Наполеон, обманутый отрядами, нарочно посланными князем Кутузовым по Коломенской дороге, долго не знал, где находится Русская армия, и только 14 сентября обнаружил ее на Калужской дороге.

Русские отступали еще до 20 сентября, и в этот день остановились в укрепленном лагере у села Тарутина в 80 верстах от Москвы. Здесь, знакомясь в первый раз с выгодным для лагеря местоположением на высоком берегу реки Нарвы, фельдмаршал воскликнул: «Теперь ни шагу назад!» И он сдержал слово: Русские уже больше не отступали, но еще три недели оставались в Тарутине, и в течение этого времени князь Кутузов направил все усилия на то, чтобы скорее пополнить свои армии. Старания его закончились полным успехом: из всех губерний подходили ополчения, формировались новые полки, являлись на службу отставные дворяне, приходили многочисленные отряды казаков с Дона. Среди этих отрядов часто видели престарелого деда вместе с молоденьким внуком, едва вышедшим из детского возраста. Часто случалось даже, что в избу, служившую квартирой фельдмаршалу, приходили крестьянские мальчики лет 10 и 12 и усердно просили у дедушки (так они называли князя) не ружья, которые были для них слишком тяжелы, а пистолеты.

Фельдмаршал с радостью смотрел на это почти поголовное вооружение народа, развившееся с новой силой после сдачи Москвы и ее бедствий под властью неприятеля. Он с радостью смотрел на усиление армий, и планы, гибельные для Французского войска, строились в его уме; а между тем, пока еще не наступило время для их исполнения, Французы оказались перед новой опасностью, до той поры не известной для них на Русской земле: началась партизанская война. Вы уже имеете представление о ней, милые читатели, из описания событий во время народной войны в Испании. Наши партизаны были почти то же самое, что Испанские герильясы. Одинаковые цели воодушевляли их, и одинаковы были их последствия: в России с Французами случилось то же, что и в Испании. В России они начали гибнуть точно так же, как гибли в Испании. Но так как наши состояли из регулярных войск, а именно — из малых отрядов, отделившихся от полков под командованием одного из офицеров, то и действовали они гораздо правильнее и успешнее Испанских. Отряды же крестьян и других добровольцев, выступивших на защиту Отечества и вооруженных наподобие герильясов, и так же, как герильясы, исполненных жесточайшей ненависти к Французам, — эти отряды, присоединяясь к партизанам, охотно поступали в безусловное распоряжение командира партии. Следовательно, беспорядков было здесь меньше, но дух, царивший среди Русских и Испанских воинов, был совершенно одинаковый, и народная война в России была так же ужасна для Французов, как и народная война в Испании. Она принесла новое бедствие Наполеону — страшный голод в Москве. Большая часть припасов сгорела во время пожара, другая была специально потоплена выезжавшими жителями в реке, так что Французы недолго могли довольствоваться тем, что нашли в Москве: надо было отправлять отряды для сбора продовольствия по окрестным деревням и селам, и тут-то перед партизанами открывалось обширное поле деятельности: они нападали на эти отряды и причиняли им каждый раз столько вреда, что Французам уже нельзя было выезжать и за пять верст от Москвы без больших конвоев⁵⁴⁶. Страшный голод стал свирепствовать в несчастной столице, и дошло до того, что победоносное воинство императора Французов вынуждено было питаться воронами, кошками и лошадьми.

Наконец, терпение Наполеона, ожидавшего от Александра предложений о мире, истощилось: прошло три недели его томительного пребывания в Москве, и он решил сам предложить этот, столь желаемый им мир. Но он жестоко ошибся и на этот раз в своих предположениях. Русский император, твердо решивший отомстить жестокому оскорбителю его Отечества и народа, не хотел слышать о мире, и презрительное молчание было ответом на письмо к нему Наполеона; это письмо было послано государю с одним отставным гвардейским офицером Яковлевым, оставшимся из-за болезни дяди в Москве и потом отправленным в Петербург Наполеоном.

Не получив ожидаемого ответа, Французский император предпринял новое предложение о мире: послал 23 сентября к князю Кутузову своего генерал-адъютанта Лористона для переговоров. Фельдмаршал, объявив посланнику, что государь запретил ему даже произносить слова мир и перемирие, мог обещать только то, что он донесет его величеству о желании Наполеона. Ответом императора Наполеону было все то же молчание, а князю Кутузову было приказано поспешить с возобновлением военных действий.

Князь не замедлил с исполнением воли государя; но прежде, чем мы устремимся за его армией, с этих пор ставшей победоносной, скажем несколько слов об отдельных Французских войсках, о корпусах, действовавших справа и слева от центра, находившегося под личным предводительством Наполеона и князя Кутузова. Они расположены были следующим образом: в Полоцке стоял Французский маршал Сен-Сир и против него — наш генерал, граф Витгенштейн, прославившийся защитой Петербургской дороги, на которую Французы совершили смелое нападение. Против Риги, защищаемой нашим генералом Эссеном стоял маршал Макдональд; против Игнатьева в Бобруйске — Польский генерал Домбровский; против Эртеля в Мозыре — Австрийский генерал Мор; против Тормасова и Чичагова, командующего Дунайской армией, пришедшей после заключения Турецкого мира в Луцк, где стоял Тормасов, — также Австрийский генерал, князь Шварценберг и Французский Ренье.

Все командующие отдельными Русскими войсками действовали по плану, начертанному самим государем, и все действовали с большим или меньшим успехом. Тормасов и Чичагов также заставили Австрийцев отступить. Но так как от настроения в войсках зависело положение дел в главных армиях, то мы и обратимся снова к ним.

6 октября произошло, наконец, первое наступление Русских, до сих пор только оборонявшихся. Французский корпус, подвергшийся этому нападению, находился под командованием Неаполитанского короля и был расположен близ укрепленного лагеря Русских при Тарутино⁵⁴⁷. Сражение 6 октября, где особенно отличились генералы Бенингсен, Милорадович, Орлов-Денисов, Дохтуров и где смерть вырвала из Русских рядов одного из храбрейших генералов — Багговута, прославило Тарутино, известное уже и потому, что оно было последним рубежом, куда дошли враги: дальше этого, прежде неизвестного, а теперь столь знаменитого, села Французы в Россию не проникли.

Наполеон, услышав о серьезном поражении, которое потерпел Неаполитанский король, как бы проснулся от летаргического сна⁵⁴⁸, овладевшего им в Москве. Он понял тогда, что, совершив нападение, Русские не будут просить мира, и ужаснулся своему положению. Еще за несколько дней перед этим он уже намеревался оставить Москву, где больше не надеялся дождаться ответа Александра на свои мирные предложения. Сражение при Тарутине решило все его сомнения, и на следующий же день после него он выехал из несчастной столицы, настолько разрушенной и разоренной, что все подсчеты, сделанные впоследствии правительством об убытках, понесенных ею, кажутся невероятными, несмотря на всю их достоверность. Вот небольшая выдержка из подробного и огромного счета.

До нашествия Наполеона в Москве насчитывалось: монастырей, соборов, казенных строений, частных домов и фабрик — 9 257. Из них сгорело — 6 496; все прочие разграблены. Потери жителей в столице и уездах превышали 271 миллион рублей. По делам Комитета Министров показано разорение в 278 966 289 рублей, а по делам Государственного Казначейства — в 280 006 507 рублей.

Помимо ужасов, которые происходили в Москве в течение шестинедельного пребывания там знаменитейших армий, Наполеон сам отдал новый, ужасный по своему варварскому содержанию приказ: при своем отъезде из Москвы он приказал маршалу Мортье взорвать Кремль и зажечь в нем дворец, казармы и все уцелевшие еще казенные здания. Это варварское приказание, покрывшее несмываемым позором завоевателя XIX века, было в точности исполнено. Но оно содержало в себе и ответное наказание: распространившийся слух об уничтожении священного Кремля наполнил новым ожесточением сердца воинов и Русского народа, усилил их желание жестоко мстить губителю их святыни, и Французы испытывали на себе это мщение каждый день, можно сказать даже, каждый час, пока находились в России. Солдаты и крестьяне, старики и молодые люди, даже женщины и слабые дети — все стремились к истреблению их всеми возможными средствами.

12 октября произошло кровопролитное сражение у Малоярославца — небольшого городка Калужской области. Здесь предусмотрительный фельдмаршал заставил Наполеона расстаться с намерением отступать из Москвы по нашим хлеборобным губерниям и принудил его возвращаться по тому же разоренному им самим же пути, по которому он победоносно шел в Москву. Слишком много зависело от результатов сражения при Малоярославце, и это придало необыкновенное ожесточение войскам обеих сторон. Несчастный город переходил несколько раз от Русских к Французам и от Французов опять к Русским. Наконец, Русские одержали победу.

Вынужденный отступать по прежней дороге, Наполеон предвидел гибель своих полков из-за недостатка продовольствия, которое невозможно было отыскать в местах, опустошенных два месяца назад, и поэтому приказал отступать с чрезвычайной поспешностью. Марши Французских войск походили на бегство. Однако и оно не спасало несчастных, потому что кроме голода, который Наполеону не удалось остановить в Смоленске, на их пути встало еще и другое, может быть, величайшее для них зло: летучие отряды партизан и казаков, являвшиеся для них неминуемой гибелью везде, где только показывались отряды неприятеля в поисках продовольствия.

Кроме этих постоянных, внезапных и изнурительных нападений, которым подвергались Французы, несколько серьезных сражений близ Вязьмы и Красного довершили ужасное расстройство их армии. С этих пор обратный путь Французов представлял собой настоящее бегство, сопровождаемое голодом и бедствиями. Генералам Милорадовичу, Коновницыну, предводителю казаков графу Платову и партизанам фельдмаршалом было поручено преследовать неприятеля и как можно больше вредить ему. С жаром все стремились исполнить поручение, исходившее от царя: чтобы пожар Москвы был потушен кровью ее врагов.

Но ни чьи другие преследования не были так чувствительны для Французского войска, как преследования казаков. Смертоносные нападения на басурманов, осквернителей церквей Божьих и оскорбителей Отечества, так отличали воинов с Дона, что одно их имя внушало Французам не только страх, но и приводило в какое-то оцепенение. Они бледнели, увидев издали казаков, обращались в бегство или слагали оружие, когда те приближались.

На протяжении шести недель преследования неприятеля казаки совершили подвиги, истинно беспримерные. Подсчитано по достоверным источникам, что полки Донских казаков, предводительствуемые самим атаманом графом Платовым, взяли у неприятеля за это короткое время более 500 орудий, несметные обозы, 50 000 пленных, в том числе восемь генералов, тринадцать полковников и свыше 1000 штаб- и обер-офицеров⁵⁵⁰. Кроме того, они возвратили Московским церквам много ценностей, похищенных неприятелем, и, отличаясь всегда особенным благочестием и набожностью, принесли сорок пудов* серебра в дар Храму Казанской Божьей Матери в Санкт-Петербурге. Вы можете увидеть, милые дети, это приношение храбрых и усердных Донских казаков церкви Господней: из него выполнен чудесный серебряный иконостас⁵⁵¹ этой церкви. Под его главными образами есть и подпись: «От усердного приношения войска Донского».

В то время, как главная армия Наполеона, предводительствуемая им самим, в самом жалком положении, доведенном до отчаяния наступившими в конце октября морозами, спешила покинуть Россию, другие отдельные корпуса его армии терпели поражения одно за другим от Русских войск. Граф Витгенштейн уже овладел Полоцком, потом одержал победу при Чашниках. Адмирал Чичагов принудил Австрийцев под командованием князя Шварценберга заключить с ним соглашение, по которому они обязались выйти за пределы России.

Наконец, почти все отдельные корпуса по приказанию фельдмаршала должны были сойтись к берегам реки Березины. Здесь Наполеон еще мог надеяться на спасение: за Березиной еще были войска, принадлежавшие его армии, были еще Литва и Курляндия, города Вильна, Гродно и Ковно, где он думал найти продовольствие и военные запасы. Кутузов понимал все значение переправы неприятеля через Березину, и все его распоряжения в последнее время имели одну цель: не допустить этой переправы. Но либо генералы отдельных корпусов не смогли с нужной быстротой пройти большие расстояния, отделявшие их от Березины, либо они не могли вовремя получить сообщаемых друг другу донесений, либо Провидение имело в этом деле особенную, скрытую для нас цель, только усилия фельдмаршала, всегда удачные до сих пор, на этот раз не имели успеха, и 15 ноября Наполеон перешел Березину. Конечно, эта переправа дорого стоила ему: он потерял до 20 000 пленных, несколько тысяч убитых и утонувших в реке, 25 пушек, много других орудий и огромный обоз, но он все-таки переправился через Березину, и желания императора Александра и фельдмаршала не были выполнены: «Не истребили Русские врагов своих до последнего человека». Фельдмаршал чрезвычайно досадовал на эту неудачу, успокоился только через несколько часов и сказал: «Бог довершит то, чего не успели сделать отдельные генералы. Немного недоставало, и наш брат Псковский дворянин взял бы Наполеона в плен!»

Но и за Березиной надежда обманула императора Французов: спасение могло его ждать только во Франции, и 24 ноября он объявил своим маршалам и корпусным командирам Мюрату, Бертье, вице-королю⁵⁵² Даву, Нею, Мертье, Лефебру и Бессьеру, что уезжает в Париж, где его присутствие необходимо для формирования новой армии.

Грустно было расстаться маршалам со своим повелителем, тем более в таких трудных обстоятельствах, когда на время отступления он поручил командование армией Мюрату, который уже давно потерял бодрость духа и думал только о том, как бы самому спастись из России.

Экипажи отправлявшегося в путь императора не были роскошными и состояли из кареты, взятой у какого-то помещика, и саней. В карете сидел он сам с Коленкуром, под его именем он и надеялся доехать до Франции; в санях сидели обер-гофмаршал Дюрок и генерал Мутон. Из всех трофеев⁵⁵³, увозимых из России героем, всего за несколько недель до того непобедимым, были: соболья, крытая зеленым бархатом шуба и теплая шапка. Мороз — этот жестокий враг войска Наполеона — доходил в день его отъезда до 28 градусов, и на этот раз был для него поистине спасительным, так как остановил от выезда в тот вечер и в ту ночь партизан Сеславина, разъезжавших по большой дороге, и тем избавил императора Французов от неминуемого плена. Он счастливо пронесся по своему опасному пути во всю прыть лошадей, и утром 26 ноября был уже за границей России, так жестоко оскорбленной им, и так грозно отомстившей ему за это оскорбление.

После его отъезда Французские войска, доведенные давно до полного расстройства, пришли в еще большее уныние. Русским уже не надо было сражаться с остатками главной армии, бывшей раньше под предводительством Наполеона, теперь надо было только умело распорядиться, куда помещать пленных, сдававшихся целыми отрядами и полками, и больных, страдающих от холода и всякого рода лишений, которые испытывала несчастная армия, увлеченная преступной надеждой победы на земле, которая всегда умела храбро защищать себя.

Русские почти без боя вступили 28 ноября в Вильну и нашли там более 40 пушек, 15 000 больных и богатые запасы продовольствия и военного снаряжения. 30 ноября Французы отступили до города Ковно, оставили там еще 2000 пленных и 10 орудий и, наконец, 1 декабря в количестве 20 000 человек перешли пограничную реку Неман.

Кроме этих 20 000 человек в России были еще два отдельные корпуса армии Наполеона, в которых насчитывалось около 60 000 человек: корпус Макдональда — у Риги, и корпус князя Шварценберга — в Гродненской губернии. Вы уже знаете, что последний заключил своего рода соглашение о перемирии с Русскими, по которому к 13 декабря все Австрийцы выступили из России. В корпусе Макдональда было все вспомогательное Прусское войско под командованием двух их генералов — Йорка и Массенбаха. Во время их общего, со всеми Французскими войсками, отступления к Неману начальник передового отряда корпуса Витгенштейна, генерал-майор Дибич, успел искусно отделить Пруссаков от Макдональда и заставить их заключить с ним соглашение о нейтралитете впредь до повеления Прусского короля. Это было первое явное отделение от Наполеона, и король Фридрих-Вильгельм III был доволен им, потому что оно спасло около 20 000 человек его лучшего войска.

Макдональд, оставленный таким образом Пруссаками, спешил спастись с остатками своего корпуса; однако 22 декабря он имел еще одно жаркое сражение с Русскими, в котором потерял до 1500 человек убитыми и 500 пленными. Он ушел в Кенигсберг, который на следующий день поспешно покинул, потому что по его следам шли Русские. Богатая добыча досталась Русским в Кенигсберге: много наших пленных, отправленных раньше в этот город Французами, много значительных запасов, 8000 усталых и больных и 13000 пленных Французов.

Так, в конце декабря 1812 года последние неприятели России были прогнаны за ее границы, и великие слова Александра исполнились: ни единого неприятельского воина не осталось в его царстве.

Рассказывая о событиях Отечественной войны 1812 года, А.И. Михайловский-Данилевский написал: «Из 700 000 неприятелей, которые вошли в Россию, возвратилась назад едва ли десятая их часть, то есть около 70 000 человек. Остальные 600 000 человек погибли в сражениях, от ран, голода и стужи, убиты жителями, взяты в плен в бою или сдались добровольно, предпочитая временную неволю неизбежной смерти. Пленных осталось в России до 200 000 человек, в том числе 48 генералов и более 4000 офицеров. В Смоленской, Московской, Калужской, Могилевской, Витебской, Гродненской, Виленской и Минской губерниях было сожжено и зарыто в ямы 306 000 трупов. Много человеческих тел осталось в реках, озерах и болотах, было съедено хищными зверями и сгнило в лесах, пещерах и расселинах гор, где во время своего бегства укрывались враги. В Ковно на льду Немана осталось и было спущено в реку 15 000 трупов. Потеряв людей, Наполеон утратил и все огнестрельное и белое оружие, казну, армейское снаряжение, лошадей и награбленную в России добычу.

Хотя во время своего бегства он сжигал, взрывал, ломал и топил знамена, штандарты⁵⁵⁴, оружие и обозы, однако при всем этом Русскими отбито у неприятелей силой или ими брошено на дорогах большое количество казны, комиссариатских⁵⁵⁵ и провиантских⁵⁵⁶ запасов, артиллерийских снарядов, обозов, до ста знамен и штандартов и более тысячи пушек. Таковы были трофеи Отечественной войны, по количеству своему не имевшие равных в истории. Пространство от Москвы до Немана, покрытое обломками Наполеоновых армий, было похоже на морской берег, на который разъяренные волны выбрасывали остатки разбитых бурей и утонувших кораблей. Неприятельские орудия были свезены в Москву и сложены там в Кремле, а знамена и штандарты выставлены в Санкт-Петербургском Казанском соборе, где признательный Александр повелел отвести место для вечного успокоения полководца, под предводительством которого были приобретены многочисленные трофеи».

Итак, вы видели великодушного государя Александра I в минуту его глубокой горести в Москве, которая самоотверженно доказала ему свою любовь и преданность. Посмотрите же на него теперь, в первую минуту его великого торжества, когда он, радостный, благодарный к своему доброму народу, явился в Вильну тотчас после получения известия о ее занятии нашими войсками.

Это было 11 декабря. Сильный мороз, постоянно державшийся в это время, несколько смягчался от лучей зимнего солнца, довольно ярко блиставших, хотя на дворе уже было 4 часа пополудни. В Вильне уже знали, что государь приедет из Петербурга, и в тот день пришло известие, что он находится на последней станции перед Вильной. Все собрались около замка, где была приготовлена квартира для императора и где также жил фельдмаршал. В пятом часу и он вышел к подъезду, чтобы ожидать государя. Все военные, толпившиеся у подъезда и около дворца, давно не видели своего знаменитого командующего в таком парадном виде. Во время войны из-за связанных с ней тревог и беспокойств он всегда носил сюртук, который не снимал и ночью. Теперь на нем был полный генеральский мундир, с шарфом через плечо. В руке он держал строевой рапорт, в котором готовился лично доложить императору о спасении Отечества. Приятно было каждому воину посмотреть на торжествующий вид своего победоносного предводителя, приятно было всему народу видеть храброго избавителя от бедствий, разорявших Отечество.

К концу пятого часа на улицах раздались радостные восклицания народа и у подъезда остановилась тройка лошадей с открытыми дорожными санями, в которых сидел государь. Снег и иней покрывали его одежду. Фельдмаршал поспешил подойти к нему, и восхищенный император обнял спасителя своего царства, а затем рука об руку пошел с ним во дворец. Здесь первым делом государь наградил фельдмаршала. Эта награда была знаменитейшей для Русского воина: орден святого Георгия 1-й степени, поднесенный князю на серебряном блюде обер-гофмаршалом Двора. Незадолго перед тем за победы, одержанные нашими войсками в Смоленской губернии, фельдмаршал получил звание князя Смоленского и титул светлости.

Следующий день — 12 декабря — был днем рождения государя и был избран им для изъявления благодарности всей его армии в лице собравшихся во дворце генералов. Выражая эту благодарность, он между прочим сказал им эти примечательные слова: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу».

В этот день фельдмаршал давал обед, во время которого палили из Наполеоновских пушек Французским порохом, и вечером на балу, также данном фельдмаршалом, перед государем были повергнуты новые трофеи его храбрых войск — знамена, отнятые графом Платовым у неприятеля и за полчаса до бала привезенные к князю Кутузову.

Наградив главного виновника Русской славы 1812 года и потом всех отличившихся генералов-сподвижников его, император пожелал, чтобы каждый участник знаменитой войны навсегда сохранил память о признательности его и Отечества, чтобы каждый носил с собой очевидное свидетельство своего участия, и для этого он учредил серебряную медаль с надписью на одной стороне: «1812 год» под лучами Всевидящего ока, и с надписью на другой стороне: «Не нам, не нам, а имени Твоему». Такая надпись характеризовала самым лучшим образом скромную и благочестивую душу Александра.

После этих торжественных изъявлений благодарности всему войску, после объявления еще в ноябре месяце благодарственного манифеста народу Государь занялся сразу проблемами организации помощи несчастным жителям Москвы и других губерний, разоренных неприятелем во время его ужасного нашествия. Все, что могло облегчить положение бедных страдальцев, было намечено и исполнено императором и его августейшим семейством. Государыни императрицы Елизавета Алексеевна и Мария Федоровна и государыни великая княгиня Екатерина Павловна и великая княжна Анна Павловна совершили бесчисленные благодеяния в этот год народных бедствий.

Под покровительством императрицы Елизаветы Алексеевны было организовано в Петербурге Женское Патриотическое Общество, облегчившее в скором времени участь многих осиротевших страдальцев. Кроме помощи, которую почетные члены, избираемые по большей части из числа первых особ двора и столицы, оказывали бедным людям всех сословий, Патриотическое Общество основало впоследствии прекрасное заведение для образования дочерей убитых и раненых в Отечественной войне офицеров, — заведение, известное под названием Патриотического Института, а также основало и несколько Патриотических школ, где дочери бедных людей низших сословий обучались всему, что могло обеспечить их жизнь в будущем.

Второе общество, организованное в Петербурге в 1812 году, называлось «Сословие призрения разоренных от неприятеля».

Здесь принимались добровольные приношения в пользу пострадавших и разоренных неприятелем городских и сельских жителей. Кроме того, в Петербурге была учреждена газета под названием «Русский Инвалид». Все вырученные за нее деньги поступали в пользу изувеченных в сражениях воинов и осиротевших семейств. Немалые приношения поступали от всех сословий Русского народа и в эти два Общества, но самые щедрые дары обычно присылались императрицей Марией Федоровной. Государыня сопровождала их всегда следующей запиской: «От счастливой матери и детей ее». Здесь имелись в виду только что вышедшие из детского возраста великие князья Николай Павлович и Михаил Павлович и великая княжна Анна Павловна. Их императорские высочества, принимая живейшее участие в преодолении последствий бедствий, выпавших на долю народа и войска, желали, насколько это возможно, облегчить участь многочисленных страдальцев и потому всегда участвовали во всех благотворительных начинаниях своей августейшей родительницы.

Великая княгиня Екатерина Павловна, жившая в это время в Ярославле, где ее супруг был военным генерал-губернатором, имела возможность быть ближе, чем все другие особы императорской фамилии, к пострадавшим Московским и Смоленским жителям, и поэтому ее благотворительные дела в этих разоренных краях были невыразимо велики. Участие, принимаемое ее высочеством в малейших событиях, касавшихся военных действий, простиралось до такой степени, что командир казачьего полка, стоявшего на Ярославской дороге во время приближения неприятеля к Москве, обязан был обо всем примечательном, что случалось на пути, вверенном ему, докладывать непосредственно великой княгине, несмотря на слабое состояние здоровья.

Велико было участие императорской фамилии в бедствиях народа в 1812 году. Александр I не оставил без внимания горестное положение и тех несчастных, которые были оторваны ненасытным завоевателем от их родины и их семейств и которые погибали среди всех ужасов народной ненависти в стране, чуждой им во всех отношениях. Вы догадываетесь, что я говорю о пленных, оставшихся в России в 1812 году. Положение этих несчастных было неописуемо. Разлученные со всеми, кто был им близок в их драгоценном Отечестве, лишенные всего необходимого в жизни, окруженные врагами, справедливо ожесточенными против них, они должны были переносить больше, чем может перенести природа человеческая. Государь, сострадательный в высочайшей степени, предписал всему местному начальству оказывать им всевозможную помощь. Он приказал снабжать их пищей, в которой они очень нуждались, так как иначе они бы умерли с голоду, одеждой, которая также была им необходима в большом количестве по причине жестоких морозов, продолжавшихся почти всю зиму 1812 года; приказал защищать их от мести крестьян, от оскорблений солдат, одним словом, приказал облегчить их положение во всех отношениях, и несчастные страдальцы, проклиная Наполеона, честолюбие которого так безжалостно погубило их счастье, благословили Александра, вернувшего их от ужасов войны к жизни.

Александр в Париже

Труден был шаг, на который решался Александр, — освободить порабощенную Европу, но счастье многих народов зависело от этой решимости, и его великодушное сердце не могло медлить: Русские войска после проявленных ими чудес храбрости в своем Отечестве получили приказ перейти границу. Там все еще были покорны власти Наполеона, исключая Англию, Швецию и Испанию, но все эти страны были так далеко от России, что не могли принимать деятельного участия в осуществлении ее великого намерения — низвергнуть несправедливое владычество Наполеона. Итак, Россия одна должна была совершить этот славный подвиг, и ей одной принадлежала эта честь.

Первой, кто к ней присоединился, была ее союзница Пруссия. Долго терзаемые самоуправством Наполеона, Пруссаки, наконец, решили последовать примеру Испанцев и Русских: они собрали поголовное народное ополчение против притеснителей Отечества, и это можно было назвать сигналом к всеобщему восстанию народов против Французов. 3 марта в Бреславле был возобновлен союз Александра с Прусским королем, и с этих пор оба государя были почти неразлучны. Они не дрогнули от торжественных заявлений Французов о том, что Наполеон в скором времени вернется из Франции с новой 250 000-ной армией, и, исполненные высоких намерений освободить Европу, решили идти вперед.

В это время среди всех государств Европы важнейшее место занимала Австрия: ее силы не были истощены минувшей войной с Россией, и поэтому судьба начинавшейся великой борьбы во многом зависела от того, на чью сторону склонится Австрия. Прежде всего она приняла на себя посреднические обязанности: император Франц предложил своему зятю склонить Русского императора к миру. Но Наполеон, надменный даже в несчастии, отверг это посредничество и уверенный, что его тесть никогда не решится встать на сторону его соперника, гордо отвечал на это предложение, что он сам ведет переговоры со своими друзьями и неприятелями и что скоро он принудит Русских к миру.

После такого ответа Австрия начала усиливать свои армии, но намерения ее не были ясны до тех пор, пока успехи союзников были сомнительны. Главной причиной этого неуспеха, по мнению Русских, была смерть спасителя России, славного вождя ее воинства, фельдмаршала Кутузова. 16 апреля горестное известие поразило не только Русских, но и всю союзную армию. Фельдмаршал прибыл 6 апреля вместе с войском в Прусский город Бунцлау, а выехать оттуда у него уже не было сил. С тяжелым сердцем и как бы предчувствуя свою кончину, он через четыре дня отправил армию в дальнейший путь, а сам, больной сильной простудой, остался в постели и через неделю скончался. Тело его со всеми почестями было привезено в Петербург и погребено в соборе Казанской Божьей Матери, украшенном трофеями его побед. Там, осененный знаменами, завоеванными под его командованием, хранимый божественным покровом Святой Девы, изображение которой сияет над его тихой могилой, а свет неугасимой лампады освещает ее, там покоится он сладким сном смертного, исполнившего на земле свое славное назначение.

Есть еще один памятник князю Смоленскому: его поставил Прусский король в том самом городе, где скончался фельдмаршал, — в Бунцлау. На нем сделана следующая надпись на Русском языке: «До сих мест князь Кутузов-Смоленский довел победоносные Российские войска; но здесь смерть положила предел славным дням его. Он спас Отечество свое и отверз⁵⁵⁷ путь к избавлению Европы; да будет благословенна память героя».

До самой кончины фельдмаршала успех не оставлял Русские и соединившиеся с ними Прусские войска. 20 января Поляки и их защитники, Французы, сдали Варшаву Русским, находившимся под командованием Милорадовича. Чтобы показать читателям, какой силы был дух Русских войск, производивших свои завоевания, достаточно рассказать об ответе Милорадовича депутатам Варшавы, вручившим ему ключи от города с мольбой о пощаде их столицы, столь виновной перед Русскими: «Церкви и законы ваши останутся неприкосновенными, и государь, из особенного покровительства к Варшаве, освобождает ее от постоя⁵⁵⁸. Император не желает проливать кровь за кровь и платить разрушением за разрушение; даже для самых виновных отложил он суд свой, карая их одной милостью».

Прочитав с удивлением эти слова, сказанные генералом народу, жестоко оскорбившему достоинство России, вы, милые читатели, вероятно, с удовольствием прочитаете слова другого Русского генерала. Это донесение графа Витгенштейна князю Смоленскому, написанное 27 февраля — в тот день, когда он вступил в Берлин. Прусский король тогда еще не был союзником нашего государя: «Дружеский прием жителей был неописанный. Принц Генрих, окруженный генералами выехал ко мне навстречу за четыре версты от заставы, и все это пространство было покрыто несчетным множеством всякого звания людей. В самом городе кровли, заборы, окна домов были наполнены зрителями, и в продолжение нашего шествия из ста тысяч уст раздавались восклицания: „Да здравствует Александр, наш избавитель!“ На всех лицах видны были чувствования живейшей радости. Никакая кисть не в состоянии выразить этого восхитительного зрелища, недоставало только присутствия нашего августейшего монарха».

Такой же прием был оказан Русским войскам через несколько дней в Гамбурге, также освобожденном ими из-под власти Французов, больше семи лет угнетавшей их.

В Силезию Русские вступили уже вместе с Пруссаками, то есть после заключения союза между Александром и Фридрихом — Вильгельмом. Необыкновенное усердие проявили и жители Силезии. В городах ее духовенство встречало нашего государя с крестами, девушки осыпали его дорогу цветами, народ постоянно толпился на улицах. Перед домом первого города Силезии, где он остановился, — в Миличе, были построены две пирамиды с надписью: «Немцы — Русским». При виде фельдмаршала народные толпы кричали: «Да здравствует Русский император! Да здравствует фельдмаршал Кутузов!»

О приеме, оказанном нашим войскам в Силезии, Кутузов с восторгом писал своим друзьям. Это было незадолго до его кончины. Первое серьезное сражение союзников с Французами состоялось близ Люцена уже после этой кончины — 2 мая. Император Александр и Прусский король лично участвовали в нем; Наполеон участвовал также. Победа склонилась на сторону Наполеона, и хотя он ничего не достиг ею, но его гордость опять была на вершине счастья, и, говоря о посредничестве Австрийцев, все еще стремившихся к миру, он сказал одному из своих приближенных министров: «Если они мне наскучат, то я, во что бы то ни стало, заключу отдельный мир с Александром, и тогда мы справимся с гг. Австрийцами». Эти оскорбительные слова дошли до Австрийского императора и, может быть, заставили его, наконец, занять сторону союзных государей. Но он не сразу объявил о своем решении и все еще использовал последние усилия, чтобы всех склонить к миру. Заключенное в это время перемирие давало ему удобный случай для этого. Однако старания его были напрасны: Наполеон не соглашался на уступки, которые требовали от Франции союзники для заключения мира; его даже не насторожила мысль, что Австрия может перейти на сторону его неприятелей, и он с надменностью отверг все предложения и императора — своего тестя, и других государей. Тогда-то Франц I, заботясь о сохранении достоинства своей империи, так часто оскорбляемой Наполеоном, присоединился к союзу России и Пруссии и так же, как и они, объявил войну Франции.

Эта война, которую можно было назвать теперь войной всей Европы, началась с окончания перемирия — 30 июля. Теперь было три армии: первая — главная, или Богемская, состояла из 250 000 человек и была под командованием Австрийского фельдмаршала князя Шварценберга; вторая — Прусская, состояла из 80 000 человек, была под командованием Прусского генерала Блюхера, и, наконец, третья — северная — состояла из 70 000 человек под командованием Шведского наследного принца. В каждой из этих армий была часть Русских войск, и, кроме того, их 40 000-й корпус шел в Германию под командой Беннингсена.

Война началась знаменитым сражением у Дрездена. Оно было так же, как и Люценское, в пользу Наполеона, но так же, как и из того, он не извлек никаких выгод из своей победы и, напротив, через три дня, 18 августа, в сражении при Кульме, потерял и ее малейшие плоды. Здесь отличилась небольшая часть или, точнее сказать, одна дивизия Русской гвардии, которая под командованием графа Остермана-Толстого и генерала Дибича в количестве 8000 человек держалась в течение целого дня против 30 000-ного корпуса Наполеона. Наконец, только к вечеру, подошли на подкрепление к Русским Пруссаки, и соединенное войско одержало полную победу над Французами, которые потеряли в этот день 12 000 пленными (среди них были четыре генерала и корпусный начальник Вандам), несколько знамен, 84 орудия и весь обоз.

Победа при Кульме была особенно дорога императору Александру, потому что это была первая, полная победа, при которой он лично присутствовал и заслугу которой он имел полное право приписать себе: мысль о нападении на корпус Вандама принадлежала Остерману и большая часть войск, участвующих в нем, были Русские. В память об этой победе и в доказательство своей благодарности храбрым воинам, так часто отличавшимся в те славные для Русских времена, Александр учредил комитет для вспомоществования и успокоения всех раненых, не имевших достатка и нуждавшихся в содержании. Этот комитет, долженствующий бесчисленными милостями, оказываемыми им заслуженным воинам, свидетельствовать и позднейшим потомкам о признательности Александра Русским войскам, известен под названием Комитета 18 августа — в память о дне Кульмского сражения.

Сражение при Кульме примечательно еще и тем, что вместе с ним прекратились все успехи Наполеона: можно сказать, что с этих пор счастье полностью оставило своего прежнего любимца. Отвернулись от Наполеона и его союзники: Германские владетели один за другим стали оставлять его знамена. Первыми, решившимися на это, были короли Баварский, Виртембергский и великий герцог Баденский. В Саксонии и Вестфалии только короли оставались еще покорны ему, но их народы уже перешли на сторону союзников.

Между тем войско, вновь собранное Наполеоном, собралось в окрестностях Лейпцига. Это дало императору Александру мысль окружить со всех сторон неприятеля и одним ударом полностью его сокрушить. Государь мог быть уверен в мужестве всего войска, так как в этой битве решалась судьба независимости почти всей Германии. Ужасно было Лейпцигское сражение! Три дня продолжалось оно — 5, 6 и 7 октября. Три дня не переставали греметь 2000 орудий, не переставали биться около 500 000 воинов! Обе стороны сражались с необыкновенным мужеством: союзники защищали права угнетенных народов; Наполеон свою великую славу, близкую к окончательному падению. Первые одержали победу, и столь полную, что все новые силы Наполеона, собранные после гибельного для него похода в Россию, были уничтожены: из 200 000-ной армии, собранной снова во Франции безжалостным повелителем, едва 70 000 человек спаслись после Лейпцигской битвы и быстро устремились в Отечество. Эта картина была похожа на ту, которую за год до этого наблюдали Русские во время бегства Французов из Москвы: голод и болезни, как здесь, так и там, с каждым днем уменьшали несчастное войско Наполеона, и, выдержав еще одно сражение при Ганау, он привел с собой во Францию не более 40 000 человек.

Лейпцигское сражение, последнее в 1813 году, произвело решительную перемену в судьбе Наполеона: последние подвластные ему государи и государства оставили его. Датский король, долго и искренне преданный ему, отказался от него; Голландия свергла насильственное владычество Франции и призвала на свой престол принцев Оранских; наконец, даже и Неаполитанский король, обязанный всем своим величием императору Французов, уехал в Италию, чтобы на свободе поразмышлять о том, каким образом оставить своего прежнего благодетеля.

Покинутый всеми, Наполеон не находил утешения и в известиях из Испании, где все еще бились его войска: командующий Англичан, помогавших Испанцам, лорд Веллингтон, постоянно поражал Французов и быстро уничтожал беззаконное владычество в ней их императора.

Так окончился 1813 год. С началом 1814 года союзники по плану, начертанному императором Александром и утвержденному всеми его союзниками, должны были перейти за Рейн, в пределы Франции. Главные Русские корпуса, находившиеся под личным предводительством государя, совершили этот переход в день Нового года. Фельдмаршал Блюхер, один из непримиримейших неприятелей Наполеона, горевший желанием отомстить Французам за оскорбленное ими его Отечество — Пруссию, перешел Рейн тоже в день Нового года, но по другому стилю.

Итак, два раза грозно начинался для Наполеона 1814 год, но он не проявлял уныния, не проявлял больше готовности к миру, как раньше, и несмотря на ропот всей Франции, истерзанной двумя неудачными войнами, на слезы семейств, почти в каждом из которых оплакивали потерю отца, брата или сына, отдавал приказание снова набирать войско, старался поднимать народ на общее восстание, даже посылал для этого сенаторов в разные области; но старания его были напрасны: энтузиазм Французов по отношению к герою уже миновал, и все они желали мира, тем более что поступки союзных государей и особенно главного из них — Русского императора — внушали им чрезвычайное доверие. И как было не почувствовать доверия к Александру, прочитав следующее его воззвание к воинам при вступлении в пределы Франции!

«Воины! Мужество и храбрость ваши привели вас от Оки на Рейн. Они ведут вас далее. Мы переходим за оный, вступаем в пределы той земли, с которой ведем кровопролитную, жестокую войну. Мы уже спасли, прославили Отечество свое, возвратили Европе свободу ее и независимость. Остается увенчать великий подвиг сей желаемым миром. Да водворится на всем шаре земном спокойствие и тишина! Да будет каждое царство под единой собственного правителя своего властью и законами благополучно! Да процветают в каждой земле, ко всеобщему благоденствию народов, вера, язык, науки, художества и торговля. Сие есть намерение наше, а не продолжение брани и разорения. Неприятели, вступая в середину царства нашего, нанесли нам много зла, но и претерпели страшную казнь. Гнев Божий поразил их. Не уподобимся им: человеколюбивому Богу не может быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их; понесем к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простертую для примирения руку. Слава Россиянина — низвергать ополченного врага и, по исторжении из рук его оружия, благодетельствовать ему и мирным его собратьям. Сему научает нас святопочитаемая в душах наших Православная Вера: она божественными устами вещает нам: любите враги ваша и ненавидящим вас творите добро. Воины! Я несомненно уверен, что вы, кротким поведением своим в земле неприятельской, столько же победите ее великодушием своим, сколько оружием, и соединяя в себе храбрость воина против вооруженных, с благочестием христианина против безоружных, довершите многотрудные подвиги свои сохранением приобретенной уже вами славы мужественного и добронравного народа. Вы ускорите через то достигнуть конца желаний наших — всеобщего мира. Я уверен также, что начальствующие над вами не оставят взять нужных для сего и строгих мер, дабы несогласные с сим поступки некоторых из вас не помрачили к общему нашему прискорбию того доброго имени, которым вы доселе по справедливости славитесь».

Однако, несмотря на расположение большей части Французов к императору Александру, война 1814 года в пределах Франции началась довольно успешно для Наполеона: ему удалось выиграть несколько сражений у Прусского фельдмаршала Блюхера, который в то время был болен. Это внушило ему снова столько уверенности, что он опять отверг все предложения союзных государей, еще раз согласившихся помириться с ним на условиях, выгодных для Наполеона в том его положении. Эти условия предусматривали отказ Французского императора от всех территориальных приобретений Франции, начиная с 1792 года, и отказ от любого влияния на области, являющиеся этими приобретениями, то есть на Испанию, Италию, Рейнский Союз и Швейцарию. Такая жертва казалась слишком большой для честолюбивого Наполеона, и, отказавшись, он навсегда погубил себя: союзные государи поняли необходимость избавить Европу от непреклонного ее притеснителя. Здесь проявилось великодушие Австрийского императора, который во второй раз пожертвовал счастьем своей дочери ради спокойствия народов. Он согласился на то, чтобы его зять и внук были лишены Французского престола.

Когда союзники решались на эту последнюю меру, переговоры о мире, происходившие в городе Шатильоне, прекратились. Между тем военные действия не останавливались и во все время этих переговоров. В первых числах марта изменился только их план. Наполеон, оставив Блюхера, на которого он долгое время нападал, направил теперь все свои силы на то, чтобы разбить по частям армии союзников. Полководец столь опытный, как Наполеон, легко мог бы сделать это, если бы император Александр не поспешил соединить разрозненные части главной армии и не принял деятельного участия в распоряжениях военными действиями. Главным командующим всех войск стал, с общего согласия союзных государей, Австрийский фельдмаршал, князь Шварценберг.

Известно, что военные распоряжения Австрийцев почти всегда отличались необыкновенной медлительностью. Так случилось и в этот раз: нерешительность князя Шварценберга и других генералов, составлявших его военный совет, была удивительна. Они, казалось, вовсе не думали о том, что Наполеон, находясь в своем собственном государстве, имеет гораздо больше возможностей вредить неприятелям, чем они ему, и беспечно оставались в главной квартире, при селении Арсисе, откладывая со дня на день нападение на Французские войска до тех пор, пока 6 марта император Александр не приехал в Арсис. Все, начиная с самого князя Шварценберга, больного подагрой, были рады этому приезду, как будто пробудившему Австрийцев от сна. Князь Шварценберг был так оживлен присутствием молодого, мужественного и смелого нашего государя, что на другой же день решил изменить свою оборонительную тактику на наступательную, то есть решил не только защищаться от нападений, но и нападать, чтобы не дать Наполеону разбить поодиночке корпуса союзников. 7 марта он начал военные действия и предполагал дать большое сражение при Арсисе, но Наполеон уклонился от него, и Арсисское сражение осталось памятно только тем, что здесь в последний раз встретились Александр и Наполеон.

Когда Наполеон, отказавшись от сражения при Арсисе, отступил, все думали, что он направляется к Парижу, чтобы защищать столицу государства, источник силы и своего могущества; но, к удивлению всех, он пошел в другую сторону, будто бы для нападения на те корпуса неприятельских войск, которые оставались еще присоединенными к их главной армии. Это была военная хитрость, которой Наполеон думал спасти Париж, увлекая за собой войско союзников. Но прежний страх перед именем знаменитого завоевателя уже исчез: союзные государи, в числе которых и здесь первым был Александр, не стали преследовать Наполеона всеми своими войсками, но, отплатив хитростью за хитрость, отправили за ним только небольшую их часть с приказанием следовать за неприятелем таким образом, будто бы за ним шло все войско. Наполеон поверил, а союзные государи между тем вели главную армию к Парижу и отдали приказание фельдмаршалу Блюхеру сделать то же самое со своей армией. 16 марта они должны были соединиться в окрестностях Парижа, а 17 марта вместе подступить к нему.

Прежде, чем произошло это соединение, главная армия должна была встретиться с корпусом Французских маршалов Мармона и Мортье, оставленным для защиты Парижа, и сразиться с ним. Сражение произошло при Фер-Шампенуазе и покрыло славой Русских, и особенно великого князя цесаревича Константина Павловича. Здесь уместно сказать, что не только он — сподвижник Суворова на Альпийских высотах и в Италии — участвовал в тогдашней войне с Наполеоном, но также и великие князья Николай Павлович и Михаил Павлович в это время успели получить у своей августейшей родительницы давно желаемое позволение приехать в армию. Судьба, однако, не допустила, чтобы их юношеские дни подверглись малейшей опасности: они приехали во Францию тогда, когда войска союзников уже были на дороге к Парижу, и эта дорога, из-за неприятелей, которые могли встретиться на ней, стала опасной. Государь послал известить об этом великих князей. Посланный встретил их в местечке Везуле — уже на Французской стороне Рейна. С большим огорчением узнали они о невозможности продолжать свое путешествие в армию и возвратились из Везуля в Базель, в котором оставались до вступления союзных войск в Париж.

Это вступление не было слишком легким делом для союзников; войска, оставшиеся в Париже, и корпуса маршалов Мармона и Мортье, отступавшие перед неприятелями до самых стен столицы, защищались с неустрашимым мужеством. Их умолял об этом брат Наполеона, Иосиф, оставленный главным начальником и в случае нападения неприятелей — главным защитником Парижа. Чтобы показать, до какой степени Иосиф был настроен сопротивляться союзным войскам, надо сказать, как был встречен Французами офицер, посланный государем с первыми мирными предложениями. Это был флигель-адъютант⁵⁵⁹ Орлов. Отправляя его, государь сказал следующие примечательные слова: «Поезжай. Для предупреждения кровопролития уполномочиваю тебя прекратить огонь везде, где надобно, и без всякой ответственности остановить самые решительные атаки, даже победу. Париж, лишенный своих блуждающих защитников и своего великого человека, не может устоять: я в этом убежден. Но даровав мне силу и победу, Богу угодно, чтобы я употребил их для мира и спокойствия вселенной. Если можем достигнуть этого без боя, тем лучше; если нет, то уступим необходимости и будем сражаться. Доброй ли волей или силой, на штыках или церемониальным маршем, на развалинах или в чертогах, но сегодня же Европа должна ночевать в Париже».

Но Орлов не мог исполнить поручения государя. На всем пути его встречали ружейные выстрелы неприятелей, и он должен был вернуться, так и не начав переговоров, и Французы только тогда решили просить пощады, когда войско союзников, в числе которых основную часть составляли в тот день Русские, принудило их к тому упорной битвой на высотах, окружающих Париж. Генералы, отличившиеся в этой битве, были: Барклай де Толли, Ланжерон, граф Милорадович и Раевский.

В то время, когда маршалы Мортье и Мармон вынуждены были просить пощады, главного начальника Парижа, Иосифа Бонапарта, уже не было там: оставаясь на высотах Монмартра, где происходило главное сражение, до тех пор, пока не показалась вдали армия Блюхера, шедшая на условленное соединение под стенами Парижа, он выехал из столицы, оставив маршалам следующую записку, написанную в то самое время, когда приближающееся новое войско союзников убедило его в невозможности противиться дальше могуществу, стремившемуся покорить Французов: «Если господа маршалы Мортье и Мармон не могут удержаться на позиции, то разрешаю им вступить в переговоры с Российским императором и князем Шварценбергом, которые перед вами. Войскам отступить на Луару».

Эта записка решила судьбу Парижа. Офицер, посланный Мармоном просить о прекращении военных действий и согласия на перемирие, приведен был к нашему государю на Роменвильскую гору в ту самую минуту, когда его величество намеревался отдать своей гвардии приказ идти вперед, чтобы встретить победу, которая уже носилась в воздухе над Русским воинством вместе с их двуглавыми орлами. Посланный робко приблизился к Александру и исполнил свое поручение.

Неизъяснимо сладостна была для Русского государя эта минута покорности его гордых врагов! Как была вознаграждена твердость, которую он проявлял во все время своей борьбы с неприятелем, считаемым всеми непобедимым! Эта непреклонная твердость была, может быть, главной причиной невероятных успехов Русских в войне с Наполеоном. Император сохранил ее и в эту последнюю минуту, когда принимал мирные предложения Парижан. Его величество сказал посланному от маршала Мармона, что соглашается на его просьбу остановить сражение, но с условием, чтобы Париж был сдан, «иначе, — прибавил он, — к вечеру не узнают места, где была ваша столица». Такая решительность заставила маршалов не медлить с ответом и не предлагать невыполнимых условий сдачи. Они только попросили дозволения выйти со всеми войсками из Парижа и идти с ними по дороге, которую сами изберут себе. Во всем остальном город предоставлялся великодушию союзных государей — великодушию, вполне оправданному, особенно со стороны Русских войск: величайший порядок сохранялся среди них до такой степени, что нельзя было представить себе, что наши солдаты вступили в столицу того народа, который за год перед тем безжалостно сокрушал в их стране церкви и жилища, убивал их жен и детей.

Вступление наших войск в Париж представляло прекрасную и самую приятную для Русского картину. Оно было назначено на 19 марта. Подготовка к этому вступлению началась не рано утром, а ночью, когда большая часть войска не спала от нетерпения увидеть славную цель своих трудных походов. Государь ночевал в замке Бонди, находящемся в окрестностях Парижа. В 8 часов утра он выехал оттуда. Прусский король и Русская гвардия встретили его на дороге, а в трех верстах от Парижа его встречали многие жители. Все стремились видеть Александра, все спрашивали, где он. И увидев его, не могли налюбоваться его прекрасной наружностью, надивиться его приветливости. Восхищение, с которым Парижане смотрели на Русского императора, было так велико, что многие из них на торжественной встрече кричали ему: «Царствуйте над нами или дайте нам монарха, который был бы на вас похож!»

С удивлением смотрели они также и на Русские войска, веселый вид которых, порядок и даже какая-то щеголеватость в одежде, образованность и ласковость офицеров поражали Французов до такой степени, что они не раз говорили Русским: «Вы не Русские, вы, наверное, эмигранты!»

Все это вместе с восклицаниями: «Да здравствует Александр! Да здравствуют Русские!» раздавалось со всех сторон 19 марта, когда союзные войска проходили по Парижским улицам, и во время пребывания Русских в Париже Французы проявляли к ним гораздо больше доверия, и даже какого-то радушия и любви, нежели к Австрийцам и Пруссакам: они видели только в императоре Александре и его воинах своих спасителей от тех бедствий, которые заставил их вытерпеть Наполеон в последнее время своего владычества, и именно Александру Французский Сенат представил определение, которым лишил Наполеона престола.

Ответ государя сенаторам, представившим это определение, был следующий: «Человек, называвшийся моим союзником, напал на мое государство несправедливым образом, а посему я веду войну с ним, а не с Францией. Я друг Французов. Настоящий ваш поступок, коим вы лишили престола Наполеона и его семейство, еще более связует меня с вами. Благоразумие требует, чтобы во Франции учреждено было правительство на основаниях твердых и согласных с настоящим просвещением сего государства. Союзники мои и я будем покровительствовать свободе ваших заседаний».

Определение Сената и ответ Александра были роковым ударом, решившим судьбу Наполеона: до их обнародования никто не знал, каковы будут последствия побед союзников. Теперь стало известно, что Французский престол должен быть возвращен законным владетелям, и брат Людовика XVI — Людовик XVIII — тогда же был признан Французским королем. 22 апреля он приехал в Париж и был встречен жителями с живейшим восторгом. 18 мая был заключен всеобщий мир, по условиям которого Франция осталась в тех же границах, какие она имела до 1791 года, то есть до начала ее революции. Все государства, оскорбленные ею, получили удовлетворение. Испания была возвращена ее законному государю; Голландия превращена в королевство; папа, все еще находившийся в плену, возвратил себе вместе со свободой и свой священный престол. На другие же государства, так или иначе пострадавшие от владычества Наполеона, не распространялись условия мирного договора от 18 мая. Их вопросы должны были обсуждаться особым конгрессом, который планировали провести в Вене.

Восстанавливая Бурбонов на троне Франции, союзные государи в то же время окончательно решили все, что касалось будущего существования Наполеона: ему было предоставлено право вместе с сохранением титула императора избрать для жительства какую-либо отдаленную от Франции область. Он избрал остров Эльбу и 10 апреля — за 11 дней до прибытия в Париж Людовика XVIII — отправился туда из своего дворца Фонтенбло, куда и приехал в тот же день, когда союзные государи вступили в Париж.

Таким образом, все было приведено в порядок, необходимость которого была вызвана обстоятельствами. Великодушный примиритель царей и Европы, добрый, навеки незабываемый для Французов Александр отправился через три дня после заключения знаменитого мира, то есть 21 мая, посетить Англию. Восторг, возбуждаемый его именем в это время, был повсеместный: Англичане не находили слов для изъявления своих чувств при виде избавителя Европы — так они называли Александра, — и в течение всего времени его пребывания в Лондоне (с 25 мая по 11 июня) праздники и общее веселье не прекращались. Точно так же был принят Александр и в Голландии, куда он приехал из Англии. Наконец, в половине июня, государь возвратился в северную столицу, после своего отсутствия, продолжавшегося полтора года. У Казанского собора, куда наши государи имели обыкновение приезжать после своих путешествий, толпы народа собрались задолго до его приезда, чтобы встретить своего несравненного государя. Всегда снисходительный и ласковый, он смиренно принял пылкие и шумные изъявления радости своих детей; они безумолчно кричали свое громкое ура, окружали экипаж, останавливали его при входе в церковь, целовали его ноги и одежду.

Искренняя любовь и преданность всех сословий народа к Александру выразились через несколько дней гораздо возвышеннее и сильнее: Государственный Совет, Синод и Сенат, выполняя волю народа, решили поднести государю титул Благословенного и воздвигнуть ему памятник. Они явились к нему с этим предложением, но скромный и в полной мере достойный названия Благословенного, Александр отказался от почести, казавшейся ему приятной только потому, что она изъявляла чувства к нему народа. Вот достопамятные слова, в которых он благодарил за них: «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам. Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как Я в сердце моем благословляю оный! Да благоденствует Россия, и да будет надо мной и над ней благословение Божие!»

В сентябре государь снова отправился в чужие края. В это время в Вене открылся назначенный конгресс. В следующем рассказе вы прочитаете о неожиданном происшествии, которое случилось прежде, чем закончились совещания.

Конгресс в Вене 1815 год

Ничто другое не может дать лучшего представления о замечательнейшем времени XIX столетия — о времени великого переворота, произведенного Русскими на политической арене Европы низвержением Наполеона, как описание Венского конгресса. От главного виновника этого переворота — императора Александра — до самых младших его участников — герцогов и князей Рейнского союза⁵⁶⁰ — все явились на знаменитое совещание, которое своим величием, своим царственным блеском, своими необыкновенными праздниками напоминало рыцарскую Германию и ее великолепные сеймы. Среди всех съехавшихся владетельных государей и других членов царствующих домов первое место, несомненно, занимал Александр. Горделивая Австрийская империя, несмотря на все древние права своего старшинства, уступала на этот раз первенство хотя и юной, но так хорошо доказавшей свое могущество, России.

Итак, можно справедливо говорить, что с первого дня приезда государя в Вену внимание всех было обращено на него и на Русских. Пушечные выстрелы возвестили о его прибытии 13 сентября. Знаменитые вельможи и придворные Австрийские чины, всегда отличавшиеся своей важностью, теперь, казалось, вовсе забыли о ней и с непритворным нетерпением спешили во дворец встретить примирителя Европы. Среди них обращал на себя особенное внимание тот самый остроумный принц Де-Линь, который за двадцать восемь лет до того был одним из участников знаменитого путешествия императрицы Екатерины в Крым, и за пятьдесят до происходящих событий уже удивлял Европу своим умом и образованностью. Теперь ему было уже около 80 лет, но несмотря на глубокую старость, он бодро и весело явился встречать покрытого славой внука Великой и искренне любимой им государыни. Весело было смотреть на этого удивительного человека, сохранившего и в преклонных годах все те качества, которые делали его избранным человеком среди общества столь знаменитых особ прошедшего века, каковыми были Великая Екатерина и Великий Фридрих. И теперь при дворе Франца I, как и при дворе его предшественника Иосифа, он продолжал всех удивлять своим веселым и любезным нравом, своим приятным остроумием.

Вы хотите иметь доказательства последнего? Наверное, хотите, потому что вы еще помните, что говорил он об уме Великой Екатерины? Теперь послушайте, что сказал он о двух ее внучках — великих княгинях Марии Павловне и Екатерине Павловне, также прибывших в Вену для свидания с августейшим братом и также присутствовавших во дворце при его встрече. «Великая княгиня Мария, — говорил принц, — привязывает к себе сердца, а Екатерина — берет их приступом».

Так знаменитейшее из царских семейств Европы было предметом разговора Австрийских придворных в то время, когда гром пушек возвестил прибытие его главы. Прекрасная картина явилась в эту минуту перед глазами ожидавшей, нетерпеливой толпы! Император Александр и император Франц, встретивший своего знаменитого гостя в минуту его приезда, шли рука об руку между двумя рядами придворных, на лицах которых изображалось необыкновенное, живейшее участие, внушаемое в то время Александром каждому, кто хоть немного понимал значение переворота, произведенного им в Европе.

За двумя императорами, так превосходно доказавшими свой возвышенный образ мыслей в политических делах, шел столь же великодушный в бедствиях, как скромный в счастье, Прусский король. Он вел наших обеих прекрасных великих княгинь. За ними шло несколько королей и множество принцев и принцесс. В Вену съехались представители всех царствующих европейских домов.

На Венском конгрессе рассматривались многочисленные вопросы и дела. У каждого короля и принца была какая-нибудь просьба: одним надо было возвратить отнятые Французами земли, других — вознаградить за понесенные потери, третьих — за испытанное унижение; одним словом, все явились с вопросами, для разрешения которых требовалось большое искусство. Несмотря на это, совещания Венского конгресса достигли своей цели во всех отношениях — они удовлетворили каждое государство. Австрийская империя, Прусское, Неаполитанское и Сардинское королевства были восстановлены во всех своих прежних правах; Голландскую республику преобразовали в Нидерландское королевство; обиженные Наполеоном владетели Германии и Италии получили точное и справедливое разделение своих границ; Швейцария возвратила права свои; Россия также была частично вознаграждена за свои великие жертвы утверждением за ней Варшавского герцогства под названием Царства Польского. Из владений Германии был образован Германкий союз, членами которого были начиная с Австрии все царствующие дома Германии. Наконец, доброе сердце Александра подало мысль о Священном союзе⁵⁶¹, заключенном потом Австрией, Россией и Пруссией. Целью этого союза было поддержание независимости каждого государства на основах нравственности и священных истин Евангелия.

Несмотря на эти столь различные и столь важные вопросы, решаемые на конгрессе, августейшие лица, участвующие в нем, и все особы, принадлежавшие к их свитам, предавались самой искренней веселости, которую могло давать только чувство радости, ощущаемой всеми при мысли об избавлении от всеобщего утеснителя. Вена представляла собой картину беспрерывных праздников, которые были тем приятнее, что в каждом из них было что-то необыкновенное. Например, 23 сентября Австрийский император давал праздник в честь инвалидов в саду Аугартенском. Заслуженные и изувеченные воины обедали в присутствии монархов и всего двора. Посреди них возвышалась колонна, бывшая точной копией той колонны, какую намеревались воздвигнуть в Москве из орудий, отнятых у неприятелей. Внизу этого почетного памятника, так очевидно свидетельствовавшего о победе Русских над общим врагом, стояло изображение государя, венчаемого славой. Умилительна была эта картина для Русских, особенно в те минуты, когда они видели слезы, блиставшие на глазах императрицы Елизаветы Алексеевны и великих княгинь.

6 октября, в известном венском месте для гулянья — в Пратерте, праздновалась годовщина Лейпцигского сражения. Тридцать тысяч солдат явились перед монархами в полном параде, потом их угощали обедом.

На другой день и государю было угодно праздновать славную Лейпцигскую битву великолепным обедом, на который, кроме царственных гостей, были приглашены все находившиеся тогда в Вене участники знаменитого сражения. Все убранство зала и столов состояло из военных трофеев. Везде были видны трехцветные Французские знамена и круглые щиты, на которых были изображены сражения, выигранные союзниками в последних походах.

Замечателен был также праздник, данный во время краткого пребывания императоров и Прусского короля в Венгрии. Это был сбор винограда на прекрасном острове, лежащем на Дунае в трех верстах от Офена. Пятьдесят молодых людей и пятьдесят прелестных девушек, одетых в платья народов, живущих в Венгрии, были рассеяны по цветущему винограднику и с пением Венгерских песен срезали гроздья и подносили их своим августейшим гостям. Одна из них сказала при этом приветствие государю, пользовавшемуся везде особым вниманием.

Говоря о праздниках Австрийского двора, мы не упоминаем об обычных балах и вечерних собраниях, беспрестанно даваемых то государями, то их послами и вельможами. Они были так многочисленны, что, наконец, утомили общество, очень настроенное на необыкновенное веселье. Надо было придумать что-нибудь новое, и вот с первым выпавшим снегом было назначено невиданное дотоле в Вене катанье в великолепных санях, сделанных в виде колесниц и покрытых золотом. Но это прекрасное катанье едва не расстроилось: снегу было так мало, что несколько сот человек собирали его на полях и усыпали им дорогу для катанья.

Это необыкновенное гулянье окончилось еще более необыкновенным праздником: в огромнейшем Венском манеже была сооружена карусель, на которой были в точности исполнены все обряды каруселей средних веков. Кавалеры в красной одежде того времени сражались точно так, как некогда сражались рыцари на турнирах и своих каруселях, а дамы в самом великолепном убранстве сидели в ложе, специально для этого приготовленной, и раздавали точно так же, как и красавицы старинных времен, награды победителям.

Этого было недовольно: через несколько недель при дворе был устроен театр, на котором представляли живые картины и играли комедии. Одним словом, веселье не прерывалось, потому что все были настроены веселиться, и это веселье не было ничем стеснено, даже многочисленным собранием монархов и августейших членов их семейств. Этой непринужденностью все были также обязаны императору Александру. Кроме любезности обхождения, которая привлекала к нему сердца всех, он проявил также мудрость и в том, что, узнав при открытии конгресса, что решается вопрос о том, какой этикет надо соблюдать в собрании государей, предложил, чтобы все они занимали места в соответствии со своим возрастом, и таким образом те, кто был старше, садился выше тех, кто был его моложе. Такое предложение Русского государя было тем более ценно, что он был самый младший из всех коронованных особ.

Среди лиц, принимавших непосредственное участие в этих праздниках, был и воспитатель императора Александра Павловича, Лагарп. Он также был в это время в Вене как уполномоченный от одного из Швейцарских кантонов и обращал на себя общее внимание как наставник, самым блистательным образом оправдавший доверие великой государыни, избравшей его в воспитатели к своему знаменитому внуку. Глубокое уважение и признательность к нему государя были так искренны и велики, что нередко во время величайшей славы своей он говаривал: «Если бы не было Лагарпа, то не было бы и Александра!»

Это собственное признание августейшего воспитанника должно было высоко вознести Лагарпа в глазах всех Русских. Что же касается его чувств к государю, то он до самой своей смерти не мог говорить о нем без восхищения, и надо было видеть, с каким восторгом слушали в Вене его рассказы о детстве и молодости его великого питомца! Он часто прерывал свои рассказы восклицаниями: «Ни для одного смертного природа не была столь щедра, как для Александра!» Восклицание, доказывающее необыкновенные способности государя и скромность наставника.

Но вернемся к конгрессу. Уже семь месяцев продолжался он, и почти все его совещания были закончены, как вдруг союзные государи получили известие, что Наполеон тайно от Английской эскадры, призванной смотреть за ним, оставил остров Эльбу и на пяти судах с отрядом своих приверженцев в количестве около 1140 человек появился у берегов Франции. 1 марта он сошел на берег близ небольшого городка Канна, а 8 марта уже был в Гренобле и имел 6000 человек войска. Брат Людовика XVIII, граф д’Артуа, и маршал Макдональд приготовились было оказать ему сильное сопротивление, но их войско при появлении прежнего любимого начальника полностью перешло на его сторону, и защитники короля вынуждены были удалиться в Париж, куда и Наполеон быстро продвигался со своими приверженцами. Число их до того увеличилось, что 19 марта Людовик XVIII вынужден был оставить бурную столицу, для которой его правление было слишком кратко и снисходительно. На другой же день, 20 марта, Наполеон с торжеством въехал в нее без единого сражения на всем пути своего следования от берегов Средиземного моря. Успех, доселе неслыханный! Но вскоре мы увидим, был ли он продолжителен.

Известие о бегстве бывшего императора Французов сначала не произвело сильного впечатления на Венский конгресс: все сочли эту новую попытку Наполеона несерьезной и думали, что он может быть уничтожен собственными силами Людовика XVIII. Один Александр, избранный Провидением для сокрушения могущества Наполеона, думал иначе. Он сказал: «Случай сей будет действительно мало важным, если союзные государи не будут почитать его маловажным». Эти слова того, кто так хорошо уже доказал свою проницательность и искусство в борьбе с непобедимым неприятелем, возымели свое действие, и 25 марта Россия, Австрия, Пруссия и Англия заключили между собой договор, по которому каждая страна обязывалась выставить и содержать в поле по 150 000 солдат войска до тех пор, пока Бонапарт не будет полностью низвержен.

Единодушие союзников было спасительно для Европы, и менее, чем за три месяца, и даже прежде чем успели собраться все войска, дерзкие замыслы Наполеона были уничтожены. Честь этого последнего поражения Наполеона принадлежала Английской и Прусской армиям. Будучи ближайшими к Франции, они первыми подверглись нападению Наполеона. Командующими у них были лорд Веллингтон и Блюхер. Французы начали с Блюхера. Наполеон напал на него у деревни Линьи и после жесточайшей битвы, в которой можно было только удивляться взаимной ненависти Пруссаков и Французов, Наполеону удалось еще раз оставить за собой поле сражения: он выиграл его, но без всякой для себя пользы, потому что все его войско было так изнурено, что не могло преследовать Блюхера, успевшего уйти для соединения с Веллингтоном. На следующий и на третий день Наполеон направил все усилия на то, чтобы не допустить их соединения, и напал на Веллингтона при Ватерлоо. Здесь-то в этом незначительном местечке Бельгии, Веллингтон одержал, наконец, последнюю победу над непреклонным завоевателем и соединился с Блюхером, вовремя подоспевшим к нему на помощь на мысе Бель-Аллиансе. Наполеон, полностью разбитый, поспешно уехал в Париж и 21 июня издал прокламацию⁵⁶², в которой отказался от Французского престола и провозгласил императором своего сына, Наполеона II.

Но эта прокламация, последняя надежда прежнего счастливца, была отвергнута всеми союзными государями и даже большей частью Французов, усердие которых после Ватерлооского сражения чрезвычайно охладело. Наполеон уже никак не мог надеяться на то, что они, только что потеряв 200 000 солдат, еще раз согласятся собрать для него новое войско. Погруженный в уныние, он со страхом получал постоянные известия о приближении союзных государей с их войсками к Парижу и дошел в это время до того, что министр полиции Фуше овладел им как пленником и уже хотел выдать его Людовику XVIII, как вдруг, как бы опомнясь, бывший император решил тайно оставить Францию и уехать в Америку. Но судьба и тут была против него: Англичане подстерегли корабль, на котором он отправился, и вынудили его сдаться. Он был привезен в Англию, а оттуда, по решению союзных государей, был отправлен на остров святой Елены, лежащий в Африке на Эфиопском море, к северо-западу от Мыса Доброй Надежды.

На этом каменистом острове, окруженном пустынным морем, было назначено угаснуть гению, более двадцати лет удивлявшему или, справедливее сказать, терзавшему мир своим честолюбием. Но оставим его, грустно плывущего к месту своего изгнания, его честолюбие уже больше не нарушит спокойствия Европы, и посмотрим на эту Европу, снова встревоженную последним покушением ее утеснителя и снова явившуюся в Париж в лице ее главнейших представителей — Русского, Австрийского и Прусского государей.

Веллингтон и Блюхер вступили в Париж в конце июня и были в самом затруднительном положении до прибытия туда государей. Волнение и споры слышны были со всех сторон: одни Французы желали возвращения Бурбонов, другие — Наполеона или, по крайней мере, его сына, третьи не хотели ни того, ни другого, и из-за этих различных желаний и требований возникал такой беспорядок, что оба фельдмаршала союзных войск не знали, как погасить начинающуюся бурю. В то время в Париже был генерал Чернышев. К нему обратились Веллингтон и Блюхер, прося его доложить императору Александру о том, что только его присутствие может еще спасти Французов. Государь получил подробное донесение Чернышева в Сен-Дизье, за 220 верст от Парижа, будучи среди своего войска. Вместе с ним были и его августейшие союзники: Австрийский император и Прусский король. Состояние духа Парижских жителей встревожило Александра, тем более что он мог прибыть вместе с армией в Париж не раньше, чем через семь или восемь суток. А сколько бедствий могло совершиться в это время! Государь не только сам решил немедленно ехать туда без всякого войска, но даже склонил и других государей сопровождать его.: Три государя со свитой, состоявшей из семи человек, без всякого военного прикрытия, кроме 50 казаков, выставляемых на каждой станции, проезжали по неприятельской земле, где на каждом шагу можно было встретить недовольных и ожесточенных. Но Французы, как будто все еще оглушенные шумом последних побед союзников, как будто пораженные неслыханной дотоле смелостью монархов, смотрели спокойно на чудный поезд, сходились толпами в почтовых селениях, чтобы взглянуть на перемену лошадей, окружали экипажи и иногда кричали: «Да здравствует король Римский!» Иногда же: «Да здравствует Людовик XVIII!» Но чаще всего: «Да здравствует Александр!» Другие государи всегда оставались при нем в тени, и Французский народ считал его одного властелином своей судьбы.

Так, без всяких приключений закончилось опасное путешествие: 29 июля государь и его августейшие спутники приехали в Париж, и их присутствие, полностью неожиданное, изумило всех жителей и как будто волшебной силой усмирило волнение умов. Людовик XVIII, за два дня перед тем прибывший в Париж, почувствовал благотворное влияние на легкомысленный свой народ, произведенное появлением Александра, и во второй раз благословил спасителя своего семейства и царства.

Но в то же время, когда столица Франции, по крайней мере, внешне была уже спокойна и предана своему королю, во многих ее областях буря еще не утихла, мятежи постоянно возобновлялись, проливалась кровь невинных, как обычная жертва, приносимая ненависти партий.

Такое состояние несчастного государства заставило союзных монархов продлить свое пребывание в Париже на три месяца и принять против Французов меры более строгие, чем прежде. По мирному договору, снова заключенному в Париже, Франция должна была уменьшить свои границы и лишиться Бельгии, Эльзаса, Лотарингии и Савойи; заплатить 700 миллионов франков военной контрибуции и содержать у себя на протяжении пяти лет союзную армию, которой было поручено наблюдать за сохранением спокойствия. Русских было оставлено во Франции 40 000 человек под командованием графа Воронцова.

Устроив таким образом дела в несчастной Франции как можно лучше и в соответствии с ее нуждами, союзные государи, к величайшему огорчению Парижан, показавших в это время самую легкомысленную страсть к забавам и веселью, несмотря на стесненное положение Отечества, назначили день своего отъезда из Парижа. Но прежде, чем он наступил, Русскому государю было угодно совершить смотр его армии в прекрасной долине Шампаньи близ города Вертю. День, назначенный для этого, был знаменитый в истории Русского войска — 26 августа. Казалось, слава Бородинской битвы, так грозно поразившая Французов за три года перед тем, озарила новым блеском Русских воинов под лазурным небом Франции, на ее прекрасных лугах.

С удивлением смотрели все иностранцы на это изумительно стройное, чудное войско, которое, несмотря на продолжительный поход и скорость переходов, было в том самом прекрасном порядке, в каком оно выступило из Отечества. Смотря на плотные колонны, с невероятной стройностью проходившие мимо, фельдмаршалы союзных войск не могли сдерживать своих восклицаний: «Я никогда не воображал, — сказал Веллингтон, — чтобы можно было довести армию до такой степени совершенства!» Другой же Англичанин, сэр Сидней Смит, прибавил: «Этот смотр есть урок, который Русский император дает другим народам». И точно, 150 000-ное войско, в таком чудном порядке явившееся вдали от своего обширного Отечества, могло служить лучшим доказательством великой силы этого Отечества и силы наказания, какое ожидало его дерзких оскорбителей.

Говоря об этом великолепном смотре Русской армии, надо сказать моим читателям, что в нем участвовали и молодые великие князья, находившиеся в то время в армии: великий князь Николай Павлович вел бригаду гренадеров, а великий князь Михаил Павлович командовал пятью ротами конной артиллерии.

После смотра, повторенного два раза (26 и 29 августа), государь в день праздника святого Александра Невского пожелал, чтобы его войско принесло торжественное моление Богу, и вот новое, прекрасное зрелище открылось взорам чужестранцев. Посреди обширной равнины Вертю был поставлен алтарь, и знаменитое воинство, столь же благочестивое, как и его царь, преклонило колени перед высочайшим могуществом Того, Кто вознес его выше других народов.

Здесь в качестве заключения рассказа о войне 1815 года вашему вниманию предлагается приказ, отданный государем его войскам после смотра при Вертю. Они в это время готовились к возвращению в Отечество.

«Измена и коварные замыслы врага всеобщего покоя привели вас, храбрые воины, опять на те поля, где за год с небольшим одержали вы победу над неприятелем, и по пятам его проложили себе путь к Парижу. Благодарение Всевышнему, храбрость ваша, всему свету известная, не имела нового испытания, ибо меры, предпринятые союзными державами вообще, противопоставили оплот дерзости Наполеона Бонапарта, прежде нежели вознадобилась помощь ваша на поле битвы, и сам он, наконец, достался в плен. Но тем не менее быстрым переходом от Днепра и Двины к Сене вы показали, что спокойствие Европы не есть чуждое для России дело и что, невзирая ни на какое расстояние, вы по гласу Отечества и царя везде, где должно поборать правде. Отпуская теперь вас в любезное Отечество, приятно мне изъявить вам, сослуживцам моим, благодарность за усердие ваше и за ту исправность, какую нашел я при осмотре рядов ваших на полях Шампани. Смотр сей, где в глазах союзных государей и полководцев их оспаривали друг друга полки и артиллерия в устройстве, движениях и исправности одежды и амуниции, остается навсегда памятником вашим. Благодарю также вас за сохранение строгой дисциплины и за доброе поведение в иностранных землях, которому отдают справедливость сами обыватели.

Да сопутствует вам благословение Превечного на возвратном шествии вашем. Мощная десница⁵⁶³ Его, сохранив нас от зол, войной наносимых, указует нам ныне путь в недра семейственные. Восчувствуйте благость Его к себе, помня беспрестанно святой закон Его, и что милосердие Божье везде нам было помощью, ибо всегда возлагали все упование наше на Него».

Это лестное название сослуживцы, данное здесь государем его воинам, повторено и в памятнике, сооруженном им в их честь в Царском Селе.

16 сентября Александр выехал из Парижа. Он простился с союзными государями на три года, потому что в последнем мирном договоре определено было, чтобы высокие союзники съезжались через три года для обсуждения мер, направленных на обеспечение счастья народов и сохранение мира.

Возвращаясь в Россию, опечаленную его долгим отсутствием, государь заезжал в Берлин, потом был в Варшаве. Радость, с которой в этот раз Поляки встретили его, была чрезвычайна.

Наконец, 1 декабря северная столица была обрадована возвращением обожаемого государя, покрывшего новым блеском имя Русских. Александр был в это время на высочайшей степени своей славы. Восстановитель спокойствия, снова нарушенного в Европе, он так возвышался над всеми другими Европейскими монархами, что по справедливости его можно было назвать величайшим из них. Принеся так много жертв ради счастья чужих ему народов и прочно устроив, наконец, это счастье, Александр возвратился в Отечество со сладостной мыслью, что теперь он может посвятить все свои дни приятным заботам о судьбе своих подданных.

Молитва Александра была услышана, и последнее десятилетие его царствования было счастливейшим для его народа и менее примечательным для истории. Так всегда и бывает: истинное счастье далеко от шумных побед и громкой славы. Русские достигли его в этот последний период жизни своего незабвенного государя, и вы увидите, милые читатели, как тихо и безмятежно для них прошло это счастливое время.

Последние десять лет царствования Александра I от 1815 до 1825 года

Царское семейство, постоянно разлучаемое с императором на протяжении целых трех лет великой войны с Наполеоном, печально разделяло все беды Европы.

Наконец, по окончании 1815 года все изменилось: восстановление спокойствия в Европе и связанное с этим возвращение государя в Петербург были первыми радостями императорского семейства. Вскоре происшествия, случившиеся потом в царском семействе, были как бы вознаграждением за долгие страдания.

Великая княгиня Екатерина Павловна, лишившаяся супруга за два года до того, вступила во второй брак с наследным принцем Вюртембергским.

В феврале 1816 года праздновалось бракосочетание великой княжны Анны Павловны с наследником Нидерландского престола, принцем Оранским.

В 1816 году было бракосочетание великого князя Николая Павловича со старшей дочерью Прусского короля, принцессой Шарлоттой, нареченной в святом миропомазании Александрой Федоровной.

Во время этих семейных радостей и отдохновения, необходимого после столь великих трудов, Александр ни на минуту не оставлял своих государственных занятий.

В 1817 году появился Коммерческий Банк, учрежденный для купечества, которое могло за небольшие проценты получать оттуда денежные ссуды. В этом же году введение торговых сообщений и судоходного сообщения вообще было облегчено появлением пароходов, до той поры неизвестных в России. Это облегчило связь с иностранными государствами, а также и ведение внутренней торговли, потому что вскоре после начала пароходного сообщения между Петербургом и Ревелем пароходы появились и на судоходных реках и каналах на территории самой России.

В это же время было положено начало и другому важному нововведению, способствующему облегчению внутреннего сообщения — был утвержден проект строительства насыпной дороги, то есть шоссе между Москвой и Петербургом. Эта прекрасная дорога, во многом облегчающая частые переезды между столицами, была проложена на двести верст еще при жизни государя, ее основателя, полностью же окончена спустя несколько лет после его кончины. Она является одним из замечательных памятников царствования Александра.

В 1817 году произошло еще одно замечательнейшее событие для торговли всего южного края России, или, лучше сказать, всей Новой России: город Одесса стал порто-франко*, то есть вольным портом, в который можно было привозить все товары из иностранных государств без пошлины, обычно вносимой за них.

История Одессы, этого юного и цветущего города Новой России, этого средоточия всей ее торговли, так любопытна, что нельзя не рассказать, по крайней мере, о ее главных событиях. Несмотря на то, что город находится в близком соседстве с Крымом, читая описание этого знаменитого полуострова и путешествия туда императрицы Екатерины, вы не могли ничего узнать об Одессе, потому что Одессы тогда еще не было, и само место, где она построена, находилось во власти Турок. Только после взятия Очакова, и именно в 1789 году, это место было завоевано Русскими. Оно находилось в восьмидесяти верстах от Очакова, и на нем стояла в то время небольшая Турецкая крепость Хаджибей, важная для Турок, потому что она охраняла залив, в котором их военные и торговые суда находили пристанище во время непогоды.

Хаджибей, представлявший собой во время взятия его Русскими плохо и неправильно построенный Турецкий замок, известен был еще в XI веке: на его месте было тогда Греческое селение, называвшееся на языке Греков гаванью Истриян. Разделяя участь многих северо-западных Греческих селений, опустошенных нашествиями разноплеменных народов, оно долго оставалось в неизвестности, но в XV веке появилось под названием Качибея (Cacybei) и под покровительством Литвы. Наконец, после нового разорения от нашествия Турок Качибей превратился уже в маленькую Турецкую крепость Хаджибей и оставался такой до взятия его Русскими.

Так как все, касающееся столь любопытного места, как Одесса, должно быть интересно читателям, надо назвать и имя того, кто взял Хаджибей для России. Это был генерал-майор Иосиф де Рибас, лицо знаменитое в истории Новороссийского края. Уроженец Неаполя, он двадцатилетним юношей узнал графа Орлова-Чесменского в лучшие дни его блестящей славы на море и, увлеченный ею, поступил по его приглашению на Русскую морскую службу. Он проходил ее с особенным отличием и через десять лет, в 1780 году, был уже полковником и командиром Мариупольского полка в Херсонском войске. Это привело его в Новую Россию под начало ее первого преобразователя, Потемкина. Пылкий и деятельный, де Рибас радовался и такому необыкновенному начальнику, каким был Потемкин, и такому обширному поприщу, какое представляла для него новая страна. Но частые войны с Турцией препятствовали ее развитию и заставляли обращать внимание только на защиту прекрасных мест Новой России от нападения неприятелей, а не на преобразование их. Таким образом, для этих же целей и был взят замок Хаджибей. Будучи главным инициатором этого приобретения, де Рибас принимал деятельное участие и во всех последующих победах, одержанных Русскими на протяжении этой войны. Он был ревностным помощником Суворова непосредственно до заключения Ясского мира 23 декабря 1791 года. С присоединением всей Очаковской области и безопасность Новой России упрочилась. Границей Русских со стороны Турции стала река Днестр, и вдоль ее Русского берега надо было строить целую линию крепостей.

Строительство одной из них было намечено вблизи разоренного Хаджибейского замка. Крепость должна была стать очень важной, потому что имела обширный рейд для гребного флота, чем и обратила на себя особенное внимание Экспедиции строения южных крепостей. Так назывался специально учрежденный для таких построек комитет, руководителем которого был граф Суворов, а главными членами-распорядителями генерал де Рибас и инженер-полковник де Волан. Как же воспрянул духом пламенный де Рибас, когда получил это место, столь соответствующее его склонностям и представлявшее столь обширное поле для его неутомимой деятельности! Он искренне любил страну, давно сделавшуюся его вторым Отечеством, и искал случая доказать свое усердие, превышающее, по его мнению, то, которое он уже так часто доказывал в битвах за нее.

И вот подходящий случай представился: кроме крепости, которую предстояло строить в Хаджибее и основание которой уже было положено 10 июня 1793 года, на совете у Великой Екатерины было решено построить на Черном море большой военно-торговый порт, и выбор места для него пал на тот же самый Хаджибей, в котором уже строилась Русская крепость. Де Рибас был удовлетворен: новый порт, а с ним и новый город, было поручено строить исключительно ему. Он удостоился по этому случаю лестного рескрипта от императрицы, который был примечателен тем, что объяснял словами великой государыни будущее назначение и судьбу нового города. Вот эти строки, извлеченные из рескрипта: «Потщитеся, дабы созидаемый вами город представлял торгующим не только безопасное от непогод пристанище, но защиту, одобрение, покровительство, словом, все зависящее от вас в делах их пособия, через что без сомнения как торговля наша в тех местах процветет, так и город сей наполнится жителями в скором времени».

Эти слова императрицы можно назвать пророческими: так прекрасно они исполнились! Новый город, получивший название Одессы в память о лежавшем близ него в древности Греческого селения Ордиссосы (что по-гречески значит «великий торговый путь»), как будто волшебной силой поднимался стараниями де Рибаса.

22 августа 1794 года началась его закладка: в этот день были положены первые камни для церквей святого Николая и святой Екатерины, и меньше чем через год в Одессе было уже около 2500 жителей. В ее порт пришло 86 кораблей, а вышло 64 корабля.

Эти первые успехи юного города смогли порадовать его великую основательницу в последние дни ее жизни, и 22 октября 1796 года, то есть за две недели до своей кончины, она подписала указ об учреждении в Одессе цензуры для привозимых туда иностранных книг. Это учреждение ставило новый порт в один ряд с четырьмя другими главными городами, куда был позволен привоз книг из чужих краев: с Петербургом, Москвой, Ригой и Радзивиловым.

Но чтобы иметь полное представление о том, с какой быстротой строилась юная Одесса, мы послушаем одного почтенного путешественника — Павла Сумарокова, ездившего по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году. В то время еще не исполнилось и пяти лет существования нового порта и города, а вот что он уже говорит о нем: «Уже был вечер, как я въехал в Одессу, и при всем моем предварительном о нем понятии, явление возрожденного сего города привело меня в чрезвычайное удивление. Я проезжал, оставляя в левой руке синеющее море, мимо огромных и освещенных каменных зданий, хороших обывательских⁵⁶⁴ строений, широкими, правильными улицами и, наконец, привезен был в обширный дом генерала, князя Волконского (ныне барона Рено). Оный обнесен со всех четырех сторон, как замок, каменными строениями и отдавался внаймы разным лицам. Возможно ли, рассуждал я сам с собой, что когда у всех прочих народов, для построения и приведения в цветущее состояние города, потребно целое столетие, а чтобы у Россов только три или четыре года на то было достаточно? Не Цирцея⁵⁶⁵ ли силой волшебства его произвела?»

«…Положение Одессы есть на горе, при самом Черном море, весьма красивое, где с левой стороны природа, составляя из крутых берегов перед ней полукружие, ограждает гавань ее от погод. Расположенная по равнине, она простирается версты на три в длину и версты на две в ширину большими прямыми улицами, которые, имея каменные мостовые, вмещают в себя площади и построения по ним: исключая малого числа деревянных домов, все суть каменные новейшего вкуса, однако же во многих по городу местах находятся пустыни, притом разные в нем заведения, иные начатые, другие более половины деланные, а некоторые и к концу приведенные, остаются еще недовершенными».

Сочинитель насчитал в Одессе 3 еще не оконченные церкви, 506 домов, 232 землянки, 500 лавок, 36 хлебных магазинов и 4147 жителей. Но вернемся к его описаниям.

«Возрастающая Одесса час от часу приобретала новые силы. Число жителей ее умножалось, места для построения домов и лавок разбираемы были в великом количестве; начались хорошие общества, балы, хотели заводить театр, и в стране оной, до того пустынной, толпы народа, успехами торговли ободренные, воспели свое блаженство. Она по своему местоположению не только что далеко превосходит все прочие наши порты, но со временем может вступить в совместничество с Петербургским. Прилегающая к ней Польская Украйна не имеет, кроме оной, другого выхода всем своим произведениям, к чему Днепр и Днестр подают выгодные средства, а без нее, все пути к тому остались бы пресеченными, и изобилие того края пребыло бы бесполезным. Иностранных земель, как то: полуденной Германии и Франции, всей Италии, Архипелагских островов, Турции, Анатолии⁵⁶⁶ и Египта, купеческие суда удобнее пристани в России иметь не могут. Одним словом, она есть средоточие всей нашей торговли и надежным для империи сокровищем…»

Такова была Одесса в 1799 году. В 1803 году в ней было уже более 9000 человек жителей; в ее гавань пришло 552 корабля; из нее вывезено в чужие края одной пшеницы на 3 110 076 рублей, привезено же товаров на 936 189 рублей.

С этого года развитие Одессы получило новое, блистательное направление: ее военным губернатором и градоначальником стал один из благороднейших сынов растерзанной в то время монархической Франции, один из образованнейших ее эмигрантов — герцог Эммануил дю Плесси Ришелье. Соединяя с прекрасными качествами души необыкновенную преданность к несчастному семейству Людовика XVI, он с самого начала своего пребывания в России, принявшей его на свою службу после ужасов Франции, обратил на себя особое внимание великого князя Александра Павловича. В 1796 году его высочество пригласил его в свою свиту, и с того времени Ришелье был в числе самых близких особ, окружавших Александра. Узнав близко все его достоинства, государь, относившийся с особенной любовью к Одесскому порту, как одному из последних творений Екатерины, надеялся найти в герцоге все те качества, которые нужны были для окончания строительства и благоустройства нового города, и ожидания его оправдались самым лучшим образом: Одесса с первого года управления его новым градоначальником начала стремиться к своему усовершенствованию с быстротой, почти невероятной. Ришелье сначала только желал пламенно оправдать доверие глубоко чтимого им государя, но потом он чрезвычайно полюбил город, судьба которого во многом зависела от него, и все его внимание, все его старания были направлены на то, чтобы улучшить его благосостояние на самых прочных основаниях.

Невозможно перечислить всего, чем Одесса была обязана герцогу; коротко можно сказать только то, что в 1803 году, когда герцог принял в свое управление новый город и порт, в нем было не более 8000 жителей, 800 домов и землянок. Через одиннадцать же лет, в 1814 году, когда он оставил Одессу, в ней было 2000 красивых домов и около 100 прекрасных дач и садов; кроме того, она имела все необходимые для большого портового города общественные здания, например, таможню, карантин, театр, госпиталь и другие строения; ее торговля достигла оборота в 40 или 50 миллионов рублей в год, а жителей в ней было около 25 000 человек. Для образования и просвещения ее жителей, уже столь многочисленных, стараниями герцога были учреждены все те учебные заведения, которые было положено иметь в губернских городах; помимо того, при Коммерческой гимназии был открыт благородный институт для высшего образования Новороссийского юношества; другой благородный институт был открыт для воспитания девиц, и, наконец, уже после отъезда герцога был основан Ришельевский лицей. Привязанность герцога к Одессе оставалась все та же и в те времена, когда он уехал из России и снова жил в Париже, поступив на службу в своем Отечестве. Там он с восхищением принимал всех Одесских граждан, которых судьба иногда забрасывала так далеко от Отечества, и с любовью расспрашивал обо всем, что касалось незабываемого города.

Благосостояние Одессы, достигшей стараниями герцога звания первого торгового города на юге России, было увеличено новым благодеянием государя: в 1817 году ее порт был превращен в порто-франко. Вся торговля южной России сразу ощутила благотворные результаты этого.

За 30 лет существования, то есть в последние годы царствования Александра, Одесса стала процветающим городом. Ее успех понятен только в России и не удивляет только Русских. Мы так привыкли к этим успехам, что даже не замечаем их: они кажутся нам обыкновенным делом. Но надо спросить у иностранцев, поражает ли их все то, что делается в России. Например, как удивились те из них, кто в конце 1817 года приехал в Москву по случаю пребывания там императорской фамилии! Изумленные видом прекрасных зданий столицы, они едва верили, чтобы всего пять лет назад она представляла собой груду обгорелых развалин. Следы ужасного разорения почти исчезли; все блистало пышностью, дышало счастьем; народ был в том упоительном веселье, какое он всегда чувствует, видя перед собой царское семейство; августейшие члены этого семейства были наполнены также радостью вследствие недавних счастливых событий, а также были еще и в радостном ожидании: молодая великая княгиня Александра Федоровна готовилась стать матерью, и этот младенец — первое дитя счастливейшего брака, которому предстояло родиться в древней столице государства, — казался еще до рождения какой-то особенной драгоценностью и своего семейства, и народа. Будто предчувствуя будущее его предназначение, Московские жители заранее гордились высокой честью, ожидавшей их, и с пламенным усердием молились о его благополучном рождении. 17 апреля 1818 года оно совершилось, и великий князь Александр Николаевич явился на свет для будущего счастья. Никакое другое писание не может так истинно и так хорошо передать этот знаменитый для России день, как описание, сделанное тогда Жуковским в его превосходном послании к будущей государыне (тогда великой княгине) Александре Федоровне.

«Прекрасное России упованье
Тебе в твоем младенце отдает,
Тебе его младенческие лета!
От их пелен ко входу в бури света
Пускай тебе во след он перейдет,
С душой, на все прекрасное готовой,
Наставленный: достойный счастья быть,
Великое с величием сносить,
Не трепетать, встречая рок суровой,
И быть в делах времен своих красой».

Счастливая Москва первая назвала своим юного князя, ставшего впоследствии нашим общим благом, нашей общей радостью.

5 мая происходило крещение новорожденного в знаменитом Чудовом монастыре. Воспреемником его от купели был его августейший дед, Прусский король, специально для этого прибывший в Москву. Торжественные праздники, начавшиеся по поводу этого радостного события в Москве, закончились в Петербурге, куда в июне возвратилась вся императорская фамилия и ее царственный родственник и гость.

В сентябре 1818 года в Ахене был назначен первый после Венского конгресса съезд государей — членов Священного союза. Русский, Австрийский императоры и Прусский король приехали в Ахен в середине сентября; Франция и Англия, принадлежавшие также к Священному союзу, прислали своих полномочных представителей.

Главным предметом обсуждения на этом новом конгрессе должен был стать вопрос о том, выводить ли союзные войска из Франции? Снисходительный Людовик XVIII, надеясь, что его доверие к народу сблизит с ним его легкомысленный народ, сам умолял союзных государей о выводе их войск. На Ахенском конгрессе его желание было исполнено, но оно не принесло ожидаемых плодов: может быть, вывод войск, сопровождавшийся небывалыми до той поры празднествами, и новость положения, столь ценимая Французами, заняла на некоторое время их внимание, и они забыли свое привычное занятие — беспокойное участие в делах правительства; но как только прелесть новизны исчезла, все пошло по-старому с той только разницей, что теперь они уже не боялись быть наказанными: иностранных войск, надзиравших за ними, уже не было. Приверженцы порядка и законной власти боялись за короля, и их опасения оправдались: не прошло и двух лет после вывода союзных войск из Франции, как племянник Людовика XVIII, который должен был со временем наследовать его престол, герцог Беррийский*, пал от руки убийцы. Это ужасное злодеяние, поразив своей жестокостью королевское семейство, потрясло снова и всю Францию; но убийца, совершая свое страшное дело, не знал, что у герцога Беррийского вскоре должен был родиться сын. Эта неожиданная новость разрушила на время все дальнейшие замыслы заговорщиков, которые не могли успешно действовать без народа, а народ сочувствовал оставшейся молодой принцессе, вдовствующей супруге герцога Беррийского, и его новорожденному сыну, герцогу Бордосскому.

Предназначенный самой судьбой восстановить угасавшее поколение Бурбонов, юный Бордосский принц вызывал такие необыкновенные чувства, такое трогательное внимание к себе, что легкомысленные Французы в первые месяцы и даже годы его существования были совершенно покорены им: народные беспокойства утихли, даже несмотря на то, что в это время во всей Европе царствовал какой-то дух мятежа: везде желали перемен и улучшений в правительстве, одна за другой следовали революции Португальская, Неаполитанская и Пьемонтская. Начало их было положено в Испании, в этой несчастной земле, погруженной в безвластие во время пленения ее короля во Франции и народной борьбы с Наполеоном. Фердинанд VII, вероятно, отвыкший в несчастье носить с достоинством свою корону, вынужден был уступить настоянию возмутителей и согласиться на конституцию, которую они требовали. Это согласие принесло величайшее зло, и с этого времени начались постоянные беспокойства в государствах, до которых доходили слухи о происшествиях в Испании. Португалия была первая, принявшая конституцию по примеру Испанцев. Вскоре то же самое произошло и в Итальянских государствах. Но там возмутители спокойствия, состоявшие из карбонариев⁵⁶⁷, были усмирены новым конгрессом союзных государей, собравшимся в городе Троппау, на котором силой оружия было решено уничтожить зло, грозившее новыми бедствиями Европе.

Спокойствие в Неаполе, Сицилии и Пьемонте восстановили Австрийские войска раньше, чем Русские войска успели явиться туда по решению монархов. Но едва совершилось эта благодетельная акция Священного союза государей, как новое событие опять обратило на себя внимание всей Европы. Греки, так долго стонавшие под властью Турок, восстали против своих угнетателей, и в каждой Европейской области нашлись защитники этого, по мнению многих, правого дела. Они помогали несчастным Грекам деньгами, оружием, и часто даже жертвовали собственной жизнью, сражаясь в их рядах. Почти все были уверены, что Россия воспользуется случаем, чтобы поколебать могущество Турции, так часто вредившей ей, и всеми силами будет помогать Грекам свергнуть иго, которое они столь долго терпели. Но все ошибались и поняли это, когда узнали о словах, сказанных Александром Французскому министру Шатобриану на конгрессе, состоявшемся в Вероне в 1812 году по случаю событий в Греции. Вот эти примечательные слова, объясняющие причину, из-за которой Россия не приняла участия в борьбе Греков с Турками: «Я рад, что все узнают истинную цель и чистоту моих намерений. Враги наши говорят, будто слово союз служит только к прикрытию честолюбивых замыслов.

Можно ли помышлять ныне о каких-либо частных выгодах, когда просвещеннейшая Европа находится в опасности? Россия, Англия, Франция, Пруссия, Австрия имеют одну и ту же политику, которую бы долженствовали принять все народы и государи для всеобщего блага. Будучи уверен в истине правил, на коих основан мной священный союз, я первый должен был показать все сие на самом опыте. Случай к тому представился. В Греции произошло возмущение. Ничего, конечно, не было согласнее с моей пользой, с выгодами моего народа, с мнением моей империи, как священная война против Турции; но в возмущении Пелопонеса приметил я признаки революции. С сей минуты я удержался от войны. Чего не делали для разорвания союза! Всячески старались то возбудить мое подозрение, то растрогать мое самолюбие за явное оскорбление моей особы.

Весьма худо меня знали, если думали, что правила мои происходят от тщеславия или что я не могу предать забвению причиненного мне оскорбления. Нет! Я никогда не отделюсь от монархов, соединенных со мной дружеством. Весьма позволительно нам иметь явные союзы, дабы защитить себя от тайных обществ. И что бы могло побудить меня к нарушению Моих правил? Нужно ли мне еще распространять пределы моей монархии? Провидение вверило мне 58 миллионов подданных и 900 000 воинов не для удовлетворения честолюбия, но для защиты религии, нравственности и правосудия, для утверждения правил благоустройства, на коих основываются человеческие общества и счастье народов».

Можно с полной справедливостью сказать, что счастье народов было первой и драгоценнейшей целью Александра. Сострадательный и человеколюбивый, он принес много жертв во имя этой благородной, возвышенной цели. Заботясь, насколько это возможно, о благосостоянии народов, судьба которых зависела от его решения на конгрессах, добродетельный государь заботился и о счастье собственных подданных с неутомимым усердием. Чтобы лучше узнать их нужды, он часто предпринимал путешествия по различным губерниям нашего обширного Отечества. Отдаленные и близкие, они в равной степени были предметом его заботы, и в сентябре 1824 года государь в числе многих других мест посетил края, никогда до той поры не видавшие своих монархов: Екатеринбург, Пермь и Оренбург. В любом месте своего кратковременного пребывания он оставлял множество несчастных примиренными с судьбой: бедные получали от его щедрой руки пособие, невинные — правосудие, виновные — прощение. Его называли ангелом-утешителем. Но вот настал день, принесший с собой для России новое доказательство справедливости этого названия.

7 ноября 1824 года, спустя несколько дней после возвращения государя из его далекого путешествия, Петербург стал жертвой ужасного наводнения. Будучи в близком соседстве с морем, он всегда был подвержен наводнениям, но никогда наводнение не достигало такой страшной степени, как в тот несчастный день 7 ноября. Бедствие, причиненное им, было тем ужаснее, что никто из жителей, не помня ничего подобного, никак не ожидал его, а оно приближалось с быстротой почти невероятной. Когда утром 7 ноября начался ветер, жестоко дувший с моря, жители Петербурга, не предчувствуя ужасной беды, ожидавшей их через несколько часов, казалось, были в ожидании какого-то особенного веселья, и во всех домах шутили над проходившими и проезжавшими по улицам: сильный ветер срывал шляпы и шапки, салопы и плащи. Но вот из решеток на мостовых начала показываться вода. Это был повод для новой забавы, потому что вода вырывалась в виде маленьких красивых фонтанов. Наконец, она полилась на мостовую, разлилась по набережным Невы, Фонтанки и каналов, вынесла с собой на городские улицы и площади все большие и малые суда и барки, и ужас объял жителей тем страшнее и убийственнее, что разразился над ними мгновенно и неожиданно.

Невозможно перечислить бедствия, причиненные этим ужасным наводнением, особенно в местах, ближайших к берегу, как, например, в Гавани и других частях Васильевского острова, на Петербургской стороне и в Коломне: были люди, потерявшие за один день половину своего семейства; другие люди получили в этот день смертельные болезни; наконец, были и такие, кто, будучи разлучены со своими семействами этим бедствием, не нашли даже и следов своих жилищ, унесенных волнами. Не один несчастный навеки потерял рассудок в таком ужасном положении.

Здесь-то среди этого хаоса и бедствий, император Александр явился снова ангелом-утешителем человечества. Не только по окончании наводнения, продолжавшегося около 10 часов подряд, но даже в эти самые страшные часы, когда почти все известные опасности носились над несчастной столицей, его величество сам отдавал приказания: каким образом помогать попавшим в беду, куда посылать своих приближенных, он умолял их не жалеть ничего для спасения несчастных и на следующий же день приказал выдать миллион рублей для помощи разоренным. Но эта сумма была только началом тех бесчисленных благодеяний, которые впоследствии были оказаны всем потерпевшим от наводнения комиссией, учрежденной специально для того, чтобы находить этих несчастных и помогать им всеми возможными средствами. Усерднейшим членом благодетельной комиссии можно было назвать самого государя, который лично осматривал все потерпевшие участки города, лично распоряжался, как помочь пострадавшим в первые дни, и с неутомимостью заботился впоследствии об их судьбе до тех пор, пока не было сделано все возможное.

Таким образом, отеческая забота государя смягчила жестокость бедствия, постигшего столицу, но ужасное потрясение, произведенное им, осталось. Какое-то неотразимое уныние надолго поразило высшие слои общества; что же касается низших слоев, то среди них все суеверно думали, что такое страшное несчастье недаром посетило царскую столицу, что оно предвещает какую-то, еще большую беду. Со страхом припоминали старики, что в 1777 году, перед самым рождением кроткого, обожаемого государя, Петербург также перенес сильное наводнение; что оно повторилось потом, хотя и в меньшей степени, в год его восшествия на престол. Эти почти забытые случаи ожили теперь в памяти народа, и невольно внушали какое-то тревожное ожидание.

Такое мнение народа, казалось, разделял и сам государь. Отличаясь необыкновенным благочестием в течение всей своей жизни и особенно со времени знаменитой войны, так явно оправдавшей его надежды на промысел Божий, Александр привык находить во многих событиях, с ним случавшихся, какое-то указание воли Провидения, какое-то небесное предостережение. Такому религиозному расположению души во многом способствовало постоянное чтение книг Священного Писания⁵⁶⁸, которым государь занимался каждый день в определенные часы. Привыкнув часто углубляться в размышления о святых истинах веры, знаменитейший из царей своего времени учился с каждым днем все более и более отвращать свое сердце от величия земного и возносить его к величию небесному. Стоит ли удивляться после того, что мысль о смерти — этом неизбежном пути к радостям неба — перестала казаться страшной набожному государю; что она стала потом одной из его привычных мыслей, и, наконец, что столь ужасное всеобщее бедствие, каким явилось наводнение 1824 года, сблизило его еще более с ней и невольно навело на размышления о суеверном страхе народа за его судьбу.

Как бы то ни было, только впечатление, произведенное этим бедствием на чувствительную душу Александра, было очень продолжительно и так сильно, что, казалось, все мысли его получили какое-то грустное направление, которое тем более поддерживалось в нем, что здоровье его супруги, императрицы Елизаветы Алексеевны, находилось в это время в расстроенном состоянии. Доктора, испробовав все известные науке методы, не находили другого средства для поправки ее драгоценного здоровья, как пребывание в южном климате, и государыне в ее болезненном состоянии предстояло еще огорчение от разлуки с августейшим семейством. Для жительства ее величества был избран город Таганрог в Екатеринославской губернии. Подготовка к пребыванию там императрицы проводилась в течение лета 1825 года, и в первых числах сентября был назначен отъезд.

Но государь желал лично обозреть все, что было сделано для успокоения его супруги, прежде, чем она прибудет туда; желал сам встретить ее в местах, которые должны были возвратить ей здоровье, и для этого отправился туда несколькими днями раньше государыни. Обстоятельства, сопровождавшие этот последний выезд императора из столицы, содержали в себе нечто особенное. Когда впоследствии они стали известны, все увидели, что благочестивая душа Александра, столь преданная Господу, удостоилась от Него какого-то таинственного откровения о том, что должно было случиться. Подлинно, нельзя назвать иначе того темного предчувствия, которое было у государя, когда он уезжал из Петербурга. Несколько всем известных случаев, доказали это.

Вместо Казанского собора, где государь обычно молился перед каждым своим выездом из Петербурга, на этот раз им был избран монастырь святого Александра Невского. Такой выбор был тем более удивителен, что только за день до отъезда государь посетил монастырь по случаю торжественного праздника 30 августа. В этот день его величество объявил Высокопреосвященному митрополиту, что желает в день своего отъезда, 1 сентября, отслужить молебен перед священной гробницей святого Александра. Желая молиться Богу, в уединении от всех, государь приехал в монастырь один, без всякой свиты, в 4 часа утра. Весь город был погружен в глубокий сон, никак не предполагая, что над ним протекала ночь последнего прощания с Благословенным.

Между тем таинственное пребывание государя в монастырских стенах, несмотря на его кратковременность, было полно самых грустных впечатлений. Отслушав молебен в каком-то особенно благоговейном расположении духа, его величество посетил митрополита и потом еще одного монаха-схимника. Кроме необычности, которой всегда в той или иной степени отличаются слова и речи человека, давно отказавшегося от мира и живущего в одних, ничем не развлекаемых размышлениях о Боге и будущей жизни, император был поражен всем, что увидел в отшельнической келье схимника. Стены и пол, обитые черным в той комнате, где он принимал государя, еще ничего не значили в сравнении с тем, что он показал в другой комнате, когда его величество спросил, где он спит. Это был гроб со всеми его принадлежностями: в нем-то благочестивый старец проводил немногие часы, отведенные им для своего успокоения. Несмотря на грусть, которую должны были внушить столь мрачные предметы, в государе ни в малейшей степени не изменилось то невыразимое благоволение, которым он так осчастливливал всех приближавшихся к нему: от схимника до последнего монаха из всего провожавшего его духовенства — все сохранили в своем сердце сладкое воспоминание о его необыкновенной кротости, о его ласковой приветливости. Но под этим внешним приятным расположением духа добрый государь скрывал в день своего отъезда в Таганрог грусть, которая невольно тяготила его сердце и которая могла опечалить окружавших его.

Однако был человек, заметивший грусть Александра, — это был его кучер⁵⁶⁹. Он как единственный спутник государя в тот день рассказал впоследствии, что государь, всегда с особенным удовольствием проезжавший по своему любимому Каменноостровскому мосту, на этот раз не только не проявил ни малейшего удовольствия, но даже с особенной печалью смотрел и на величественную Неву, и на ее прекрасные берега. Проезжая в тот же день по дороге в Царское Село, его величество приказал остановиться на Пулковской горе и, стоя в коляске, долго и уныло смотрел на покинутый город. Это была минута торжественного, грустного, угаданного любящей душой прощания.

Но на этом и кончились печальные предчувствия государя: всю дорогу до Таганрога он был спокоен и даже весел; его занимала приятная мысль, что здоровье кроткого ангела, его супруги, будет восстановлено, что она, наконец, будет избавлена от страданий. Занятый этой мыслью, его величество был необычайно весел и в Таганроге, занимаясь сначала подготовкой к принятию государыни, а потом ее встречей.

Императрица, соединившись с супругом, с которым так часто разлучали ее то войны, то его частые путешествия, видевшая доказательства любви в той нежной заботе, которой он постоянно окружал ее, обрадованная его непритворной веселостью, так редко наблюдаемой после бедствия Петербурга в ноябре 1824 года, почувствовала облегчение с первых дней пребывания в Таганроге. Очевидное улучшение ее здоровья так обрадовало всех окружавших, и особенно ее супруга, что все с грустью думали о предполагаемом путешествии государя в Крым, которое должно было снова разлучить августейших супругов; сам же император был так недоволен предстоящим путешествием, что был готов отказаться от него, и не сделал этого только потому, что еще раньше дал слово осмотреть Крым графу Воронцову, имевшему там большие поместья и уже два года управлявшему Новороссийским краем.

Итак, к общему сожалению и оставшихся, и отъезжавших, государь отправился в это несчастное, последнее путешествие. Неохотно уезжая, его величество неоднократно сокращал свой маршрут и в итоге оно теперь было рассчитано уже только на семнадцать дней, необходимых для обозрения замечательного полуострова. На 20 сентября был назначен день отъезда, 5 ноября — день возвращения.

О! Как отличались эти два дня для Таганрога! Государь, уезжавший с цветущим здоровьем и красотой, полный сил и надежд, возвратился больным, унылым, слабым. Позднее время года, сильные ветры, дувшие с морских берегов и в горах, вредные испарения в болотных местах и особенно в Козлове (Евпатории), где государь осматривал церкви, мечети, синагоги⁵⁷⁰, казармы и даже карантины; недостаточные меры предосторожности, какие принимал он во время путешествия по стране, где часто свирепствовали заразные болезни, и при осмотре не только карантинов, где находились люди, приехавшие из опасных в этом отношении стран, но и кораблей, еще не освидетельствованных представителями карантинов, — все это подвергло его величество влиянию одной из гибельных Крымских лихорадок.

В день возвращения государя в Таганрог состояние его здоровья еще поддерживалось радостью свидания с супругой, нежность к которой, казалось, увеличивалась в нем по мере приближения роковой разлуки; но на следующий день, 6 ноября, лихорадочные припадки проявились в такой степени, что государь, несмотря на свое отвращение к лекарствам, согласился проглотить 8 пилюль⁵⁷¹ и на другой день принять новое лекарство, которое, однако, не помогло. С 7 ноября его величество перестал заниматься делами и, смотря на кипы бумаг, скопившихся в его кабинете, часто высказывал сожаление о своем бездействии. До 14 ноября болезнь с каждым днем усиливалась, но слишком страшного пока еще ничего не было. Однако в этот день слабость и лихорадка достигли такой сильной степени, что лейб-медик государя, Виллие, потерял почти всю надежду и объявил об этом императрице.

Невозможно описать, что почувствовала несчастная государыня, услышав приговор, отнимавший у нее обожаемого супруга! Только одна святая помощь Господа, в которой Он никогда не отказывал столь благочестивой и столь совершенной христианке, какой была императрица Елизавета, дала ей силы перенести жестокий удар, поразивший ее так неожиданно. Она перенесла его и сделала даже больше: при своем слабом здоровье она набралась такой твердости, что подготовила своего супруга к мысли о разлуке с землей и о приготовлении к вечности. С неподражаемым смирением благочестивейшего христианина 15 ноября он исповедался и потом в присутствии императрицы, не покидавшей ни на минуту своего августейшего супруга, причастился святой Тайне.

Почувствовав спокойствие, обычно следующее за этим священным действием, государь с сердечным удовольствием благодарил супругу, с этого дня соглашался на все, что предлагали ему доктора. Но было поздно: никакие лекарства, от которых он отказывался накануне, теперь уже не помогли, и 16 ноября болезнь достигла высочайшей степени. Государь находился в беспамятстве до 18 ноября. В этот день он, казалось, почувствовал некоторое облегчение, и в сердцах всех ожила надежда, но она полностью исчезла к вечеру того же дня. Беспамятство и жар не прекращались до самой кончины, которая последовала на другой день, 19 ноября, за 10 минут до полудня.

Императрица, до конца сохранившая твердость, собственными руками закрыла глаза Александра. Исполнив свой горестный долг, августейшая страдалица, уже без внешнего спокойствия, теперь уже не нужного для ее супруга, предалась своей невыразимой печали со всей горестью нежно любящей души. Не больше полугода после кончины императора государыня смогла переносить свою безотрадную жизнь. В мае 1826 года не стало и Елизаветы! Ее величество скончалась на обратном пути в Петербург, в городе Белеве Тульской губернии. Тело ее, так же как и тело ее супруга, было привезено в столицу.

Останки императора Александра были провезены с торжественной печалью от одних границ царства до других. Так, некогда в истории Древнего Рима плачущий народ встречал и провожал от одного города до другого тело императора Траяна*, называвшегося отцом Отечества и скончавшегося, подобно Александру, на границе своей империи. Благодарные Римляне, привезя священные останки в свою славную столицу, погребли их под колонной, воздвигнутой в честь Траяна. Русские, положив драгоценный прах в храме Божием — в месте вечного успокоения их царей, — воздвигли также в честь оставившего их великолепную колонну, которая своей простой надписью на протяжении веков будет красноречиво выражать их чувства к Благословенному:

«Александру I благодарная Россия».

Примечания

505 Ода (греч. песня) — торжественное патетическое произведение, прославляющее деяния выдающейся личности.

506 Вильно — официальное название города Вильнюса (столицы Литвы) до 1939 года.

507 Нежинская гимназия высших наук имени князя А.А. Безбородко — одно из старейших на территории бывшей Российской империи учебное заведение. Оно было основано в городе Нежин на Украине в 1820 году видным государственным деятелем, известным русским дипломатом А.А. Безбородко. Впоследствии с 1832 года это был Нежинский физико-математический лицей, с 1875 года — Нежинский юридический лицей, с 1875 года — Нежинский историко-филологический институт, а с 1920 года — Нежинский педагогический институт. В Нежинской гимназии высших наук учился и закончил ее в 1828 году Н.В. Гоголь.

508 «Беседа любителей Русского слова» — литературное общество, созданное в Петербурге в 1811 году. Его членами были Г. Р. Державин, А.С. Шишков, Н.И.Гнедич, И.А. Крылов. Общество существовало до 1816 года.

509 Пасха — христианский праздник, установленный в ознаменование воскресения Иисуса Христа. Пасха отмечается в первое воскресенье после весеннего полнолуния (в период с 22 марта по 25 апреля по старому стилю).

510 Трибунал (лат. судилище) — судебная коллегия; чрезвычайный или специальный суд, например революционный.

511 Церемониал (лат.) — официально принятый распорядок церемонии (торжественного приема, шествия).

512 Луккская республика — государство в Центральной Италии, провозглашенное в 1797 году после оккупации Лукки войсками революционной Франции. В 1805 году республика была преобразована в Княжество Лукка и Ивонбино, правительницей которого стала сестра Наполеона Элиза Баччиоки.

513 Демаркационная линия (фр. линия разграничения) — линия (полоса), разделяющая воюющие стороны на время перемирия.

514 Павильон — беседка или небольшая постройка в садах и парках.

515 Ботфорты — сапоги с высокими голенищами, имеющие наверху пришивные клапаны (раструбы) из толстой кожи и закрывающие колено. Впервые ботфорты появились в русской армии в 1700 году. Они были предметом униформы гвардейских кирасирских полков.

516 Аксельбант — нитяной плетеный шнур (золотой или серебряный) с металлическими наконечниками, пристегиваемый к правому плечу под погоном и эполетом. Аксельбанты впервые появились в русской армии в 1762 году.

517 Эполеты — наплечные знаки парадной генеральской и офицерской формы. Эполеты были введены в русской армии в 1807 году и просуществовали до 1914 года.

518 Плюмаж — украшение на головном уборе генералов и офицеров. В XVIII веке плюмаж изготавливался из шерсти и страусовых перьев, в XIX веке — из петушиных перьев.

519 Трактат (лат. обсуждение, рассмотрение) — международный договор, соглашение.

520 Спарта (Лакедемон) — древнегреческое государство, располагавшееся в южной части полуострова Пелопоннес. Спарта славилась мужеством и отвагой своих граждан, с детства получавших очень суровое («спартанское») воспитание. Спартанцы (спартиаты) — полноправные граждане Спарты.

521 Бурбоны — королевская династия во Франции, правившая в 1589–1792, в 1814–1815 и 1815–1830 годы. Родоначальником правящей династии Бурбонов стал Генрих IV (1589–1610).

522 Орден Черного Орла — первый высший королевский орден Пруссии, учрежденный в 1701 году по случаю провозглашения Пруссии королевством. Знак ордена — крест темно-голубой эмали с черными орлами в углах, по ним на оранжевой ленте или на цепи — чередующиеся фигуры орлов и сине-белые кружки с инициалами короля. На звезде ордена вокруг изображения черного орла был помещен девиз ордена: «Suum quique» («Каждому свое»).

523 Кронпринц, — титул престолонаследника в Германии и Швеции.

524 Архив — учреждение для хранения старых и старинных документов.

525 Зюдерманландский — герцогский титул принцев шведского королевского дома, младших братьев правящего короля. Самыми известными носителями этого титула были будущие короли Карл IX и Карл XIII. Именно Карл XIII (1748–1818) в правление своего брата Густава III принял участие в русско-шведской войне 1788–1790 годов, командуя шведским флотом, и был разбит русским адмиралом С.К. Грейгом в Гогладском сражении.

526 Юнта — собрание из 150 знатнейших испанцев.

527 Инфант, инфанта (лат. юный, дитя) — в Испании и Португалии титул принцев, принцесс королевского дома.

528 Земское ополчение — народное войско, созываемое в России в момент серьезной военной опасности.

529 Конгресс (лат. встреча, собрание) — съезд, совещание представителей государств, ведущих между собой переговоры.

530 Герцогство — феодальное владение герцога, представителя наиболее титулованной дворянской аристократии. В ряде случаев суверенное (независимое) монархическое государство.

531 Вестфалия — историческая область в Германии между реками Рейн и Везер. В 1807–1813 годы она была зависимым от Франции королевством, правителем которого являлся брат Наполеона Жером Бонапарт. С 1815 года Вестфалия стала прусской провинцией.

532 Ольденбург — графство, затем герцогство в северной Германии. В 1667–1773 годах Ольденбург был владением датских королей. Представители династии графов Ольденбургов в 1460–1863 годах правили в Шлезвиг-Гольштейне (Голштинии).

533 Комиссар (лат. поручение) — должностное лицо, выполняющее важнейшее поручение правительства.

534 Декрет (лат. постановление) — разновидность законодательного акта, правительственного распоряжения.

535 Курьер (лат. бегу) — должностное лицо для доставки сообщений.

536 Брань — война, битва, сражение.

537 Вящий (др. — рус.) — больший, более сильный.

538 Пожарский Дмитрий Михайлович (1578–1642) — князь, боярин, полководец, один из руководителей земского ополчения, освободившего Москву от поляков в 1612 году. В 1613–1618 годах он руководил военными действиями против польских интервентов.

539 Палицын Авраамий (?-1626) — келарь Троице-Сергиева монастыря в 1608–1619 годах, участник обороны монастыря от польских интервентов. В своем знаменитом «Сказании» он описал события «Смутного времени».

540 Минин Кузьма (?-1616) — нижегородский посадский, земский староста, организатор и один из руководителей земского ополчения в борьбе русского народа против польской интервенции в 1611–1612 годах.

541 Разночинцы (люди разного чина и звания) — сложившаяся в России в конце XVIII века категория выходцев из разных сословий, занятая преимущественно умственным трудом.

542 Резерв (лат. сберегаю) — часть армии, войска, отряда, не участвующая в военных действиях и предназначенная для использования в самые критические моменты боя или сражения в качестве замены понесенных потерь, а также для пополнения и отдыха воинских частей.

543 Живот (др. — рус.) — жизнь.

544 Арьергард (фр. тыловая стража) — часть армии, отряда, прикрывающая тыл главных сил. Исключительно важная роль отводится арьергарду во время отступления основных войск, когда он прикрывает их от преследования противника.

545 Обоз — несколько подвод, повозок или саней с кладью, следующие друг за другом. Обозом называют также все приданные армии или войску перевозочные средства.

546 Конвой — вооруженный отряд, сопровождающий кого-нибудь или что-нибудь в качестве охраны или для предупреждения побега.

547 Тарутино — село в Калужской области, в начале XIX века принадлежавшее обер-гофмейстерине Нарышкиной. Кутузов, оставляя Тарутинский лагерь, где после оставления Москвы русские войска пополнялись и готовились к наступлению, просил в письме помещицу, чтобы Тарутинские укрепления «остались неприкосновенными… Вы не имеете нужды воздвигать памятников, — говорил фельдмаршал в конце своего письма. — Тарутинские укрепления будут сами по себе неизгладимыми следами Русского мужества и Русской славы». Однако впоследствии памятник все же украсил это знаменитое место. Его воздвигли за свой счет благодарные крестьяне. Государь император Николай Павлович позволил им это сделать, и в 1834 году памятник был поставлен и освящен.

548 Летаргия (летаргический сон) — похожее на глубокий сон состояние неподвижности с отсутствием признаков жизни.

549 Маршал — высшее воинское звание или чин в армиях ряда государств. Впервые это звание было введено во Франции в XVI веке.

550 Штаб-офицеры — наименование группы старших офицерских чинов в званиях от майора до полковника. Категория штаб-офицерского состава в русской армии была введена Петром I в 1722 году. Обер-офицеры — наименование группы младших офицерских чинов в званиях от прапорщика до капитана. Категория обер-офицерского состава в русской армии была введена Петром I в 1722 году.

551 Иконостас — в православном храме это своего рода стена с иконами и резными дверьми, отделяющая алтарную часть от остальной части храма. Иконостас — это граница между двумя мирами: видимым и невидимым. Иконостас как бы раскрывает молящимся духовную сущность того, что совершается в алтаре и во всей церкви.

552 Вице-король — титул наместника испанских колониальных владений в Америке.

553 Трофей (греч. памятник победы) — вооружение и военное имущество противника, захваченное победившей стороной во время сражения, войны.

554 Штандарт (нем.) — полковое знамя в кавалерии; флаг главы государства, поднимавшийся в месте его пребывания.

555 Комиссариатский запас — в русской армии предметы, необходимые для снабжения войск: деньги, вещи, обмундирование, обоз, лагерные принадлежности. Наряду с провиантским комиссариатский запас был важной частью снабжения армии вплоть до 1864 года.

556 Провиант (нем.) — продовольствие для армии.

557 Отверзать (др. — рус.) — раскрывать, открывать.

558 Постой — стоянка войск и военнослужащих на частных квартирах.

559 Флигель-адъютант — в XVIII веке в России адъютант в офицерском чине при императоре, генерал-фельдмаршале или генералиссимусе. В начале XIX века это звание присваивали офицерам и генерал-майорам, состоявшим в свите его императорского высочества.

560 Рейнский союз — объединение 36 германских государств под протекторатом Наполеона Бонапарта. Он существовал с 1806 по 1813 годы.

561 Священный союз — Союз Австрии, Пруссии и России, заключенный в Париже 26 сентября 1815 года после падения империи Наполеона I. Главной целью союза было обеспечение незыблемости решений Венского конгресса, который завершил войны европейских государств с Наполеоном. Священный союз распался в конце 20-х — начале 30-х годов XIX века.

562 Прокламация (лат. провозглашение) — воззвание, обращение в форме листовки.

563 Десница (др. — рус.) — правая рука.

564 Обыватель — постоянный житель какой-либо местности, относящийся к податным сословиям.

565 Цирцея — в греческой мифологии волшебница, дочь бога Солнца Гелиоса и океаниды Персеиды. Местом ее жительства считался остров Эя. Попадавших на этот остров людей волшебница превращала в животных.

566 Анатолия (греч. восток) — древнее название полуострова Малая Азия. В Турецкой (Османской) империи оно закрепилось за провинцией на западе Малой Азии с центром в городе Кютахье.

567 Карбонарии (итал. угольщики) — члены тайного общества в Италии в XIX веке. Карбонарии боролись за национальное освобождение и объединение Италии. Их организация имела сложную систему обрядов, главным среди которых был ритуал выжигания древесного угля, символизирующий духовное очищение человека.

568 Священное писание — религиозные книги, составляющие Библию: Ветхий и Новый заветы.

569 Кучер — возница, человек, правящий лошадьми, запряженными в повозку, карету, колесницу.

570 Синагога (греч. собрание) — в иудаизме молитвенный дом, а также община верующих.

571 Пилюля — твердый шарик из лекарственного порошка.