Андрей взял последнюю фотографию мамы. Она сидела в своем любимом кресле, укутавшись в плед, и улыбалась той особенной, чуть виноватой улыбкой, которая появилась у нее в последние месяцы.
«Андрюша,» — вспомнил он ее слова, — «ты уж присмотри за Димой, если что. Он хоть и младший, а все как ребенок — никак не повзрослеет…»
Тогда он только кивнул, не придав значения этой просьбе. Брат жил своей жизнью в большом городе, строил карьеру в айти, и казалось, что меньше всего нуждается в присмотре.
Телефонный звонок разорвал тишину так неожиданно, что Андрей вздрогнул. На экране высветилось «Дима». Братец звонил редко — последний раз на годовщину маминой смерти прислал короткое сообщение, что не сможет приехать.
— Да?
— Привет, — голос Димы звучал непривычно глухо. — Слушай, тут такое дело… Я возвращаюсь домой. Насовсем.
— В каком смысле — насовсем? — Андрей машинально поправил фотографии, собирая их в стопку. — А как же твоя работа? Ты же там руководителем проекта…
— Все изменилось, — перебил его Дима. — Я завтра приеду, тогда и поговорим. Ты ведь не против, если я поживу пока в родительском доме? Моя комната на втором этаже свободна…
Андрей посмотрел на фотографию мамы. Та словно подмигивала ему с потертого снимка.
— Приезжай, — сказал он после паузы. — Разберемся.
Положив трубку, Андрей поднялся на второй этаж. Димкина комната стояла нетронутой все эти годы — узкая кровать, книжные полки, старый компьютерный стол. Только пыли прибавилось. Он распахнул окно, впуская промозглый осенний воздух.
Предчувствие чего-то неладного шевельнулось внутри. Что-то случилось — что-то серьезное. И мамины слова о присмотре за младшим вдруг обрели новый смысл.
Дима появился на пороге следующим вечером — осунувшийся, в помятом пальто, с одним потрепанным чемоданом. От его столичного лоска не осталось и следа. Андрей молча забрал чемодан, пропуская брата в дом.
— Ничего тут не изменилось, — Дима остановился в прихожей, оглядываясь. — Те же обои, те же фотографии на стене… Даже мамины тапочки на той же полочке.
Андрей уловил в его голосе странные нотки — то ли осуждение, то ли зависть.
— А что должно было измениться? — спросил он, проходя на кухню. — Дом живет, я за ним слежу. Чай будешь?
Они сели за тот же стол, где вчера Андрей перебирал фотографии. Дима крутил в руках чашку, избегая смотреть брату в глаза.
— Понимаешь, так вышло… С Леной мы развелись. То есть, разводимся. И с работой… В общем, пришлось уволиться.
— Из-за чего хоть?
— Сократили отдел. Реорганизация, — Дима отвечал слишком быстро, будто заранее отрепетировал. — Слушай, я тут подумал… Дом ведь родительский, общий. Может, поживу пока на втором этаже? Найду работу, осмотрюсь…
Андрей почувствовал, как напряглись плечи. Что-то недоговаривал братец, ох недоговаривал.
— Поживи, — кивнул он. — Только учти — я тут один живу. К дому прикипел, привычки свои.
— Да брось, — Дима попытался улыбнуться. — Какие у тебя привычки? Всё как при родителях держишь, в склеп превратил дом.
В кухне повисла тяжелая тишина. За окном шелестел дождь, и старая яблоня царапала ветками стекло — совсем как в детстве, когда они с Димкой пугали друг друга страшными историями.
— Ладно, — Дима поднялся. — Пойду разберу вещи. Спасибо, что пустил.
Уже в дверях он обернулся:
— Слушай, а отцовские часы ещё работают? Те, каминные?
— Работают, — Андрей нахмурился. — А что?
— Да так, просто спросил. Детство вспомнилось — как отец их заводил каждое воскресенье…
Когда шаги брата стихли на втором этаже, Андрей подошел к каминной полке. Старинные часы мерно тикали, отсчитывая время. Отец действительно заводил их каждое воскресенье, без единого пропуска. А после его смерти эта обязанность перешла к Андрею — такая же незыблемая, как забота о доме и родителях.
«Зачем он спросил про часы?» — подумал Андрей, вглядываясь в начищенный циферблат. Беспокойство, появившееся после вчерашнего звонка, усилилось.
Что-то подсказывало — возвращение блудного брата принесет в этот дом большие перемены. И вряд ли к лучшему.
Прошла неделя. Дима обживался на втором этаже, и с каждым днем его присутствие становилось все ощутимее. Сначала появился новый чайник — «этот современнее, с терморегулятором». Потом исчезли старые занавески в гостиной — «они все равно выцвели». А вчера Андрей обнаружил, что фотографии родителей со стены коридора переехали куда-то в шкаф.
— Ты зачем фотографии убрал? — спросил он, заглянув в комнату брата.
Дима сидел за ноутбуком, хмуро вглядываясь в экран.
— А, это… Понимаешь, тяжело каждый раз проходить мимо. Бередит душу. Да и вообще, дом должен быть местом для живых, а не мемориалом.
— Это наши родители, Дим.
— Вот именно — наши. А решения почему-то принимаешь только ты, — Дима захлопнул ноутбук. — Знаешь, я тут подумал… Надо бы нам с правами собственности разобраться. Дом-то общий, родительский.
Андрей почувствовал, как внутри что-то обрывается.
— В каком смысле — разобраться?
— В прямом. Я имею право на свою долю. Пока живу тут, хочу быть уверен в своем положении.
— А пятнадцать лет, что я один за родителями ухаживал, за домом следил — это как считать? — Андрей сжал кулаки. — Где ты был, когда отец с инсультом лежал? Когда мама угасала?
— У меня своя жизнь была! — вспыхнул Дима. — Думаешь, легко было в Москве с нуля начинать? А то, что ты тут застрял, изображая примерного сына — это твой выбор!
Вечером, разбирая почту, Андрей нашел письмо, адресованное брату. Штамп коллекторского агентства на конверте заставил его похолодеть.
Он положил письмо на кухонный стол и долго смотрел на него, вспоминая торопливые объяснения брата про увольнение, его вопрос про отцовские часы и это внезапное желание «разобраться с правами собственности».
И впервые за все время Андрей подумал, что возможно, стоило отказать брату в приюте. Мама просила присмотреть за младшим, но не говорила, что это будет так тяжело.
Звонок раздался ближе к полуночи. Андрей не спал — привычка проверять дом перед сном осталась с тех времен, когда родители болели.
— Лена, ну хватит… Я же сказал — верну. Да, я знаю про банк… Знаю про коллекторов… Нет, ты не понимаешь, тут все схвачено. Дом родительский, моя доля…
Андрей замер на ступеньках.
— Какая разница, сколько я проиграл? — голос Димы стал злым. — Думаешь, я не пытался отыграться? Ты же знаешь эту систему — главное поймать момент… Да, уволили. Да, из-за корпоративного счета. Но у меня есть план…
В тишине дома было слышно, как тикают отцовские часы. Тик-так. Тик-так. Как метроном, отсчитывающий время до беды.
— Слушай, дом приличный, двухэтажный. Продадим — и все долги закрою. А брат… Да что брат? Поворчит и успокоится. В конце концов, это и мой дом тоже…
«Вот оно что. Вот зачем вернулся…»
Утром, столкнувшись с братом на кухне, он сделал вид, что ничего не слышал. Дима выглядел помятым, под глазами залегли тени.
— Кофе будешь? — спросил Андрей, доставая вторую чашку.
— Не откажусь, — Дима упал на стул. — Слушай… Тут такое дело. Я подумал — может, часы отцовские продадим? Они же антикварные, должны прилично стоить. А деньги поделим, мне бы сейчас пригодились…
— Часы не продаются.
— Да брось! Что ты с ними носишься? Это просто вещь!
— Это не просто вещь, — Андрей поставил чашку на стол. — Это память об отце. И они останутся в доме.
— Все с тобой ясно, — Дима поднялся. — Вцепился в прошлое, не вытащить. А у меня, между прочим, проблемы. Но тебе же плевать!
— Проблемы? — Андрей посмотрел брату в глаза. — Какие, например? С деньгами компании, которые ты проиграл?
Дима побелел:
— Ты… подслушивал?
— А ты собрался дом продавать? Тот самый, где родители всю жизнь прожили, где отец умер, где я за мамой до последнего дня ухаживал — пока ты просаживал деньги?
— Не смей меня судить! — заорал Дима. — Ты всегда был любимчиком! Правильный, заботливый сын! А я что? Вечно второй, вечно хуже тебя!
— Любимчиком? — Андрей горько усмехнулся. — Я просто был рядом. А ты… ты даже на мамины похороны не приехал.
Хлопнула входная дверь — на пороге кухни стоял Михаил Петрович, старый друг отца. В руках он держал потрепанный конверт.
— Не помешал? — он перевел взгляд с одного брата на другого. — Ваш отец просил передать, если что…
Михаил Петрович положил конверт на стол между братьями. Пожелтевший от времени, с размашистым почерком отца: «Сыновьям».
— Виктор написал это после первого инсульта, — проговорил он, присаживаясь на краешек стула. — Просил сохранить. Сказал: когда пойму, что время пришло — отдам. Вот, видимо, пришло…
Дрожащими руками Андрей вскрыл конверт. Два листа, исписанных знакомым почерком — четким в начале письма и чуть расплывающимся к концу.
«Андрей, Дмитрий.
Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет. И раз Михаил его передал — значит, что-то пошло не так между вами. Я всегда этого боялся.
Андрей, сынок. Ты взвалил на себя всю тяжесть, когда я слег. Каждый день я видел, как ты разрываешься между работой и домом, между своей жизнью и заботой о нас. Знаю, ты отказался от повышения в области, чтобы остаться рядом. Знаю, как тяжело тебе было одному. Прости, что так вышло.
Дима. Младший мой. Вечно ищущий легких путей. Я видел, как ты завидуешь брату — его спокойной силе, его умению принимать решения. Но ты не видел главного — он не искал этой роли. Жизнь заставила его повзрослеть раньше времени.
Андрей, знаю — ты хранишь дом как память. Но помни: живым нужно место для жизни, а не музей.
Дима, ты всегда рвался прочь, искал чего-то большего. Но помни: нет ничего дороже семьи. Деньги приходят и уходят, а родная кровь — навсегда.
Часы на камине — помните, как я учил вас их заводить? Андрей, ты схватывал все на лету. А ты, Дима, вечно крутил не ту головку. Но механизм не сломался — потому что вы делали это вместе.
Вы — мои сыновья. Разные, как север и юг. Но помните: магнит работает, только когда есть оба полюса.
Ваш отец.»
В кухне повисла тишина. Только часы продолжали свой неумолимый отсчет — тик-так, тик-так…
— Я помню тот день, когда Виктор это писал, — тихо сказал Михаил Петрович. — Он все говорил: «Мишка, как они без меня? Справятся ли?»
Дима сидел, закрыв лицо руками. Его плечи дрожали.
Михаил Петрович давно ушел, а братья всё сидели на кухне. Отцовское письмо лежало между ними — как мост через пропасть непонимания, что выросла за эти годы.
— Знаешь, — наконец проговорил Дима, не поднимая глаз, — я ведь правда завидовал. Ты всегда все делал правильно. А я… я просто сбежал. Думал, в Москве легче будет.
Он достал из кармана смятый конверт от коллекторов.
— Началось с малого. Думал — система же, можно просчитать. А потом затянуло. Проигрывал, брал кредиты, снова проигрывал. Когда деньги компании тронул — думал, отыграюсь и верну. Не вышло.
Андрей молчал, глядя в окно на старую яблоню. Её ветви качались на ветру, стуча по стеклу — совсем как в детстве.
— Я не хотел продавать дом, — тихо продолжил Дима. — То есть… хотел. Но не так. Я думал — продадим, разделим, долги закрою. А тебе на новую квартиру хватит. Звучит паршиво, да?
— Паршиво, — согласился Андрей. — А знаешь, что еще паршивее? Что ты не позвонил раньше. Не сказал: «Брат, я в беде».
Дима поднял покрасневшие глаза:
— А ты бы помог?
— Дурак ты, — Андрей покачал головой. — Конечно, помог бы. Только не так, как ты хотел. Дом — последнее, что у нас осталось от родителей.
Он встал, подошел к буфету и достал старую жестяную коробку из-под печенья.
— Помнишь эту коробку? Мама в ней деньги на черный день хранила.
Дима кивнул. Андрей открыл коробку — внутри лежала пачка денег.
— Я откладывал на ремонт крыши. Но ладно, крыша подождет. Хватит на первый взнос по долгам. Остальное будем решать постепенно.
— Андрей, я…
— Только условие, — перебил его старший брат. — Ты съезжаешь. Снимаешь квартиру, устраиваешься на работу. И начинаешь лечиться от игромании. Без вариантов.
— А дом?
— А дом никуда не денется. Будешь приходить в гости. Может, вместе ремонт сделаем, как руки дойдут. Отец прав — живым нужно место для жизни, а не музей.
За окном забрезжил рассвет. Часы на камине пробили шесть — как всегда, чуть запаздывая.
— Знаешь, — Дима грустно усмехнулся. — Я ведь правда хотел эти часы продать. А теперь слушаю, как они бьют, и понимаю — нет у них цены. Как и у всего, что здесь есть.
Прошло полгода. Апрельское солнце заглядывало в окна старого дома, играя бликами на начищенном циферблате каминных часов. На кухне что-то весело шкворчало — братья готовили воскресный обед.
— Лук мельче режь, — командовал Андрей, помешивая соус. — Мама всегда говорила: в жарком главное — лук правильно нарезать.
— Да помню я, помню, — отмахивался Дима, орудуя ножом. — Слушай, а может, все-таки обои в гостиной сменим? Я тут видел похожий рисунок, только посвежее…
Андрей задумался, глядя в окно. Старая яблоня покрылась первыми листочками, во дворе пробивалась молодая трава.
— Давай. Только сами клеить будем, без шабашников.
За прошедшие месяцы многое изменилось. Дима снимал квартиру в соседнем квартале, работал программистом в местной фирме. Дважды в неделю ходил к психотерапевту. Долги понемногу закрывались — затянув пояса, братья решили обойтись без кредитов.
Каждое воскресенье они встречались в родительском доме. Готовили, что-то чинили, просто разговаривали. Андрей постепенно отпускал прошлое, разрешая менять то, что действительно устарело. А Дима учился ценить то, что казалось раньше неважным.
— Держи. Это от нового замка. Раз уж решили ремонт затевать — будешь приходить, когда нужно. Только…
— Знаю-знаю, часы не трогать, — рассмеялся Дима. — Я уже понял: есть вещи, которые нельзя оценить деньгами.
Он взял ключ, повертел в руках:
— Спасибо, брат. За всё.
Часы на камине мерно отсчитывали время — тик-так, тик-так. Как будто сам отец кивал, одобряя: правильно, сыновья. Правильно.
За окном расцветала весна, старая яблоня готовилась к новому урожаю, и дом, хранящий память о прошлом, потихоньку наполнялся новой жизнью.