Разноцветная история. Владимир Железников

Нас двое у родителей, я и моя сестра Галя, но мама говорит, что мы стоим добрых десяти. Мама никогда не оставляет нас дома одних, потому что тогда я обязательно что-нибудь придумаю и сделаю Галю соучастницей.

Папа называет это цепной реакцией. И никто не догадывается, что виноват в этом совсем не я, а фантазия, которая живёт во мне. Не успею я опомниться, как она уже что-нибудь такое задумает, и вертит мною, и крутит, как захочет.

Но в это воскресенье нас всё же оставили одних — мама и папа ушли в гости.

Галя тут же собралась гулять, но потом передумала и решила примерить мамину новую юбку. Вообще она любит примерять разные вещи, потому что она франтиха. Галя на дела юбку, мамины туфли на тоненьком изогнутом каблуке и стала представлять взрослую женщину. Она прохаживалась перед зеркалом, закидывала голову и щурила глаза. Галя худая, и юбка болталась на ней, как на вешалке.

Я смотрел, смотрел на неё, а потом увлёкся более важным делом.

Совсем недавно я был назначен вратарём классной футбольной команды и вот решил потренироваться в броске. Я начал прыгать на тахту. Пружины подо мной громко скрежетали и выли на разные голоса, точно духовой оркестр настраивал свои инструменты.

— Прыгай, прыгай! Вот допрыгаешься — скажу маме!

— А я сам скажу, как ты юбки чужие треплешь!

— А ты всё равно зря тренируешься, — ответила Галя.

— Почему же? — осторожно спросил я.

— А потому, что с таким маленьким ростом не берут на вратарей.

Галя, когда злится, всегда напоминает о моём росте. Это моё слабое место. Галя моложе меня на год и два месяца, а ростом выше. Каждое утро я цепляюсь за перекладину на дверях и болтаюсь минут десять, используя старинный совет шведских спортсменов. Говорят, помогает росту. Но пока что-то помогает плохо. Не знаю, почему все расхваливают Петера Линге, который придумал висеть на «шведской стенке».

Обо всём этом я, конечно, Гале не сказал, а только с издёвкой заметил:

— Не возьмут, говоришь? Три ха-ха! Много ты в этом понимаешь! Посмотрела бы на мою прыгучесть! — Я со всего размаха бросился на тахту, но прыгнул без расчёта и ударился головой об стенку.

Галя расхохоталась, а я предложил ей:

— Ну, хочешь, я устрою ворота, а ты возьми мяч и попробуй забить гол.

Гале, видно, надоело представляться взрослой женщиной, и она согласилась.

И вот я стал в воротах, между старинными каминными часами, которые считались в нашей семье музейным экспонатом, и подушкой, и, надев подлокотники и наколенники, пружинил ноги, чтобы сделать бросок.

Галя подобрала юбку…

Удар! Я падаю и ловлю мяч. Снова удар! И снова мяч у меня в руках!

Гале охота забить гол, а я, не жалея ни рук, ни ног, падаю на пол и ловлю мяч.

Но вот я отбиваю мяч, и он летит прямо на письменный стол, опрокидывает чернильницу и, точно ему мало этого, несколько раз подпрыгивает на чернильной луже. И тут же на маминой юбке появляется большое фиолетовое пятно.

Галя оцепенела от ужаса, а я как лежал на полу, так и остался там лежать.

— Ой, что теперь будет? — заныла Галя. — Ты только и знаешь, что неприятности придумывать, а я потом расхлёбывай!

Я тоже растерялся, но, чтобы успокоить Галю, бодро сказал:

— Ничего, отстираем.

И тут мне в голову пришла идея.

— Ты помнишь, — говорю, — мама мечтала о фиолетовой юбке?

— Помню, — нерешительно отвечает Галя и морщит лоб.

Она так всегда делает, когда что-нибудь вспоминает.

— Мы сделаем маме подарок. У неё была жёлтая юбка, а теперь будет фиолетовая.

Галя на всякий случай подальше отодвинулась от меня.

— Может, ты думаешь, я разрешу тебе вымазать всю юбку чернилами?

Я ничего не ответил, а тут же полез в мамин ящик, где у неё среди всяких лоскутков хранились пакетики с краской. Скоро у меня в руках были три таких пакетика. Только фиолетовой не оказалось. Но это меня уже остановить не могло.

— Ну, какую возьмём? — Я держался спокойно, потому что видел, что Галя тоже увлеклась моей идеей.

Знаешь, Юрка, синий цвет, по-моему, очень скучный, — ответила Галя. — А коричневый ещё скучнее. Достаточно, что я весь год хожу в коричневом платье.

— Значит, красный. Хорошо. Это получше, чем фиолетовый. Пошли!

И мы отправились с Галей на кухню.

Налить в таз воды и вскипятить — дело для меня пустяковое.

Галя послушно стянула юбку и, ойкая, передала мне, а я без колебаний опустил её в закипевшую жидкость.

«Началось!» — подумал я про себя, но отступать было уже поздно.

— Принеси папину чертёжную линейку, — приказал я.

— Зачем? — робко спросила Галя.

— А как по-твоему, чем мы будем ворочать юбку в тазу? — ответил я. — Руками? — И добавил мамины слова: — О святая простота!

Галя вышла из кухни и вернулась с длинной чертёжной линейкой.

Прошло около часа. Я смотрел, как варится юбка, изредка помешивая бурлящую тёмно-красную жидкость линейкой.

— Может, уже довольно? — спросила Галя.

— Я знаю, когда довольно.

Наконец положенное время вышло, и мы вытащили юбку, отяжелевшую от воды. Слегка отжали её и повесили сушить.

— Смотри, Юрка, — испуганно сказала Галя, — она не красная, а какая-то оранжевая!

— Ну и что? — ответил я авторитетно. — Это редкий и красивый цвет.

Когда юбка просохла, Галя приложила её к себе и прошлась перед зеркалом. В комнату падал солнечный свет. Он играл в складках юбки и отсвечивал разноцветными огоньками. От этого юбка показалась мне ещё красивее.

— Вот это да! — рассмеялась Галя. — Ты у меня умница. Если мама теперь останется недовольна, значит, ей просто не угодишь.

«Может быть, на этот раз меня фантазия не подвела и всё кончится хорошо», — подумал я и даже развеселился. У меня появилось желание выкрасить что-нибудь ещё.

Но тут случилось самое страшное. Почти одновременно с Галей я заметил на юбке чернильное пятно. Чернильное пятно, из-за которого началась вся эта история с красителями. Ни оранжевая краска, ни кипящая вода — ничто его не взяло. У меня сразу испортилось настроение, но я всё же овладел собой и сказал:

— Сейчас мы накапаем по всей юбке маленькие чернильные пятна, и у нас будет не просто оранжевая юбка, а в фиолетовую горошину.

— В горошину? — возмутилась она. — А потом в полоску? А потом в коричневый цвет? Ой, что теперь со мной будет?! — И Галя заревела.

Я бросился на тахту, закрыл уши руками, чтобы не слышать Галиного рёва, и стал ждать.

Скоро пришли папа с мамой. Они были весёлые, и мы с Галей ничего не сказали — не хотели перед обедом портить им настроение.

Папа даже заметил:

— Что-то наши дети сегодня очень тихие?

«Сейчас надо сознаться», — подумал я про себя, а вслух сказал:

А что нам веселиться, мы ведь не были в гостях.

После обеда мы с Галей томе промолчали и ушли гулять. И вдруг папа позвал нас домой.

Когда мы вошли, папа стоял посреди комнаты с чертёжной линейкой в руках, которая была теперь оранжевого цвета. Я подумал, что папа начнёт нас сейчас ругать за испорченную линейку, и временно успокоился. Но он поднял линейку и показал на маму.

Мама была одета в коротенькую юбчонку-недомерок, выше колен. Это всё, что осталось от её новой жёлтой юбки.

Я в ужасе закрыл глаза. Папа заметил, что я так стою, и закричал:

— Открой глаза и хорошенько полюбуйся на свою работу!

Тут Галя заплакала, а я осторожно приоткрыл один глаз и посмотрел на маму. Про себя я подумал: «Разве мы виноваты, что юбка села?»

До самого вечера вся наша семья молчала. Потом папа куда-то ушёл. Галя чуть снова не заплакала, потому что каждое воскресенье в это время папа гулял с нами, а тут он ушёл один. А мама всё молчала и молчала. Очень трудно нам, когда она так молчит.

Ушла бы погулять, а я тут что-нибудь придумал бы. Ну, сварил бы обед, какой любил д’Артаньян, — жареные цыплята в яблочном соусе. Мама вернулась бы: «Ах!» — а обед готов, и прощение у меня в кармане. Или перемыл бы всю посуду. Или окна к зиме заклеил.

Но тут я вспомнил, что всё это я уже делал, и всё неудачно. Я подумал, что хорошо было бы составить устав для фантазёров. Я бы написал в этом уставе так:

«Никогда не берись за то, что не умеешь делать. Если взялся мыть посуду, то зачем её бить? Если берёшься заклеивать окна, то не надо висеть в открытом окне по два часа и. пускать мыльные пузыри на головы прохожих. Если взялся варить компот, то ешь его в сыром виде умеренно».

«Боже мой, — решил я, — какой я несчастный человек и какая у меня теперь будет тоскливая-тоскливая жизнь!» Мне стало жалко себя. Правда, это продолжалось недолго. Я вспомнил, что устав такой мне ещё никто не написал, и успокоился.

А в следующее воскресенье мама с папой снова ушли, как нарочно. Галя убежала на улицу, потому что боялась со мной оставаться дома.

«Известно, — подумал я, — девчонки — слабое племя. А я вот никуда не уйду и свой устав выполню».

Решил почитать, но, как назло, под руки попалась книга про Тома Сойера. А он тоже был законченный фантазёр. Бросил книгу. И тут мне пришло на ум, что хорошо бы сшить Гале новое платье. Мама материю купила, а сшить никак не соберется. Голова у меня пошла кругом.

«Буду считать вслух, — решил я, — пока все эти идеи у меня сами не выскочат из головы».

Я стал бегать по комнате и считать. Я досчитал до тысячи, потом до десяти тысяч, а голова моя гудела, словно чайник на плите. Тогда, окончательно измученный, я собрал всю обувь, какая была в доме: ботинки, летние босоножки, мамины выходные лодочки и папины тяжёлые охотничьи сапоги.

Я всё делал как полагается. Коричневые туфли чистил жёлтой мазью, чёрные — чёрной, светлые — белой. В общем, я ничего не старался перекрасить. И скоро передо мной в сверкающем строю стояла вся наша обувь.

— Пусть теперь скажет кто-нибудь, что я неудачник! Подождите, я ещё сварю вам обед почище, чем д’Артаньян едал…