Это был маленький ангорский котёнок с шерстью цвета густого дыма, длинной, как у голубого песца.
Он родился в городе. Но не успел ещё после рождения хорошенько открыть глаза и посмотреть, что делается вокруг, особенно в большой старой туфле, куда только однажды пришлось ему заглянуть, как его увезли на дачу.
Первое ощущение, какое он испытал в своей жизни, был страх.
Пушок ехал в поезде без билета. А чтобы контролёр не мог его заметить, хозяйка накрыла Пушка салфеткой и положила в плетённую из ивы корзину. Очень скоро Пушку стало скучно сидеть под салфеткой, тем более что в корзине у хозяйки не было ничего, кроме яблок, на которых лежать было неудобно, а есть их нельзя.
Поэтому Пушок поднялся на ноги и высунул из-под салфетки хвост, такой длинный и пушистый, что женщина, сидевшая напротив, от удивления вскрикнула.
Крик этот испугал Пушка. Он выпрыгнул из корзины вместе с салфеткой и, как птица взлетев вверх, уселся на полочке для вещей.
И тут его увидел контролёр. Он показал на него пальцем и потребовал у хозяйки денег. Это обидело Пушка. А шум, поднявшийся в вагоне, навёл на него ужас. И лишь глубокое презрение к контролёру, какое он вдруг ощутил в себе, придало ему храбрости и заставило остаться на месте. Пушок только немного попятился назад, выгнул спину, поднял шерсть и сказал контролёру:
— Пс-с…
С этих пор, узнав меру своего страха и храбрости, Пушок начал считать себя взрослым.
И верно. Когда через два месяца я приехал на дачу, то застал Пушка уже большим котёнком, вполне знающим себе цену.
Жил он на втором этаже, на балконе, и спал тут же на мешке, сложенном вчетверо. Это было удобное место, всегда тёплое, солнечное. Отсюда можно было видеть, как клубится от ветра лес над оврагом, как блестит молодая листва на берёзах, растущих у самого забора. Затем отсюда легко было забраться на крышу и напугать галок, стучавших по жести своими толстыми клювами. Отсюда, наконец, можно было совершенно равнодушно смотреть вниз на хозяйских собак, вечно надоедавших Пушку своим громким лаем.
Пушок не боялся их.
После истории с контролёром он уже никого не боялся, но отвращение к существам шумным осталось в нём навсегда.
И следует правду сказать: то были шумные и глупые собаки — три лягавые суки, которых звали Трильби, Сильва и Бианка.
По будням они ходили с хозяином на охоту на большое болото, расположенное за колхозным лесом, а по праздникам, когда хозяин вместо кепки надевал новую фетровую шляпу, собаки не узнавали его и набрасывались с такой яростью, что ему приходилось обороняться от них палкой.
При этом хозяин кричал:
— Черти, на кого вы лаете!..
Впрочем, самого хозяина Пушок считал ничуть не умнее его собак.
Хозяин был толст, учён, много говорил и для чего-то собирался разводить в большой яме, вырытой под горой, карасей и раков.
Но Пушок-то хорошо знал, что караси живут в реке и достать их оттуда трудно. Знал он ещё, что ходить по росе рано утром в погреб очень неприятно, хотя как раз в это время там можно кое-чем поживиться. Знал он также и то, что когда хозяйка начинает точить ножи о плиту, нужно бежать на кухню.
Словом, Пушок много знал, и казалось, что после долгой весны, проведённой им в деревне, ничто в жизни не может удивить его.
Всё же два предмета, привезённые нами на дачу, несколько заинтересовали Пушка. Один, похожий на ящик, был очень тяжёлый и дорогой. Его поставили у стены и сказали детям:
— Зря не барабаньте.
Пушок, которому ничего не сказали, вспрыгнул на ящик и прошёлся по его крышке взад и вперёд. Она была покрыта чёрным лаком и блестела, как пруд.
Поэтому Пушок после каждого шага высоко поднимал лапы и тряс ими, словно ходил по лужам.
Другой предмет был лёгкий и показался Пушку простым серым камнем. Принёс его мальчик в красном галстуке и осторожно положил на балкон, в угол, затем поставил перед камнем блюдце с молоком.
Пушок, лёжа на своём мешке, с минуту неподвижно смотрел на мальчика, показавшегося ему таким же глупым, как хозяин и его собаки. Кормить камень молоком! Пушок подождал немного, пока мальчик уйдёт, потом встал, подошёл к блюдцу и начал лакать молоко, не обращая внимания на камень.
И, пожалуй, из этого не вышло бы никакой истории, если бы Пушок в тот момент не услышал, что хозяйка на кухне точит ножи.
Пушок со всех ног бросился туда и поспел как раз вовремя. Хозяйка готовила на обед котлеты и вырезала из мяса жилки и болонь.
Поев жилок и болони, Пушок вернулся к себе на балкон, чтобы долакать молоко. Но блюдечко было уже пусто, а камень лежал на подстилке, где обычно после обеда спал Пушок. Всё это было весьма досадно. Но что поделаешь! Потягиваясь всем телом, Пушок подошёл к камню и, зевнув, сел рядом. Он решил поспать.
Глаза его, синие, как у всех ангорских котов, стали совсем узенькими. Он недовольно покосился на камень, занявший его место на подстилке, и зевнул ещё раз.
И вдруг камень тронулся и пошёл. Пушок вскочил на ноги. Сон его мгновенно пропал. Он зашипел, стал круглым, точно его надули воздухом. А камень всё двигался прямо на Пушка. Тогда Пушок закричал от ужаса. Он подскочил вверх метра на два, перевернулся и упал на перила балкона. С перил, перемахнув через балкон, он ворвался в комнату и забился под кровать.
И даже через час, когда Пушок вылез из-под кровати, лапы у него всё ещё дрожали и сердце билось так сильно, что мне пришлось дать ему несколько капель валерианки. От валерианки он опьянел немного и уже не мог вспомнить, было ли это на самом деле или только показалось ему, будто он видел у камня серую змеиную голову и четыре лапы.
Однако на балкон Пушок больше не пошёл. Весь вечер он просидел со мной в комнате.
Он не отходил от меня. Я не шевелился. После долгой охоты по лесам и болотам я устал и теперь сидел на табурете неподвижно, вытянув ноги.
Так же неподвижно сидел на полу возле меня и Пушок. Он задумчиво смотрел на мои сапоги.
Случайно я двинул ногой.
Пушок фыркнул и отскочил: мой пыльный, высохший, будто каменный сапог он принял за черепаху.
Я двинул ногой ещё раз. Пушок весь изогнулся, и даже на животе его шерсть встала дыбом.
Когда же я двинул ногой в третий раз, Пушок от страха вскочил на пианино, на клавиши.
И тотчас же звон раздался из-под его лап. Пушок, дрожа, сделал несколько шагов — звон усилился, будто тысячи ос гудели над его головой. Он поджал одну лапу, потом другую, тряхнул ею, словно желая сбросить с неё этот звук, но гудение не прекращалось. Он пополз на животе. Теперь уже гром беспрерывно потрясал его тело. Гром полз вместе с Пушком, всё возрастая. Тогда Пушок посмотрел на меня. В его глазах было отчаяние, страх, мольба о помощи. Я рассмеялся. Он жалобно мяукнул и обмер.
Когда Пушок пришёл в себя, он был уже другим котёнком, который никогда не посмел бы подумать, что он всё на свете видел и всё знает.
1933