Просто так. Нина Артюхова

I

Кук стоял на мостике над весенним ручьем и смотрел вниз на лохматые, мутные воды. Они то подскакивали высоко, то опрокидывались и ныряли одна за другой, как будто хотели спрятаться на самом дне.

Когда Кук смотрел вниз, его пароход стремительно и бесшумно несся навстречу волнам, и приходилось крепко держаться за перила обеими руками. Но стоило только крикнуть: «Стоп!» и поднять голову кверху — пароход сразу останавливался, послушный команде. Только волны продолжали мчаться.

— Здравствуй, капитан Кук!

Лена с портфелем под мышкой подходила к мостику.

Кук обернулся и посмотрел снизу вверх на эту большую девочку.

— Я не Кук, я Шурик.

— Нет, ты Кук.

— Нет, я Шурик. Это папа звал меня Кук.

— И правильно делал. Ты настоящий капитан Кук. Ты любишь путешествовать. Смотри, как бы тебя дикари не слопали!

— Где слопали?

— Там… — Лена неопределенно махнула рукой, — на каком-нибудь необитаемом острове… туземцы!

Кук тряхнул головой.

— Нет, не слопают.

— Иди домой. Смотри, голова закружится, в ручей упадешь — утонешь!

— Не пойду!

— А Коленька твой где? — спросила Лена.

— Дома сидит.

— Один? Почему Боба за вами не смотрит?

— Боба там бегает.

— А мама где? — уже на ходу крикнула Лена.

— Завод сторожит.

Кук взялся обеими руками за перила и скомандовал:

— Полный ход!

И снова пароход помчался навстречу лохматым волнам.

 

Коленька сидел у окна, прижавшись к стеклу крутым белым лобиком. На нем была надета короткая рубашка в цветочках — и больше ничего. Он был похож на Кука, только поменьше и ножки кривые.

Лена постучала в окно снаружи.

— Слезь с подоконника! Стекло раздавишь!

Коленька посмотрел на нее голубыми, чуть с косинкой, глазами и половчее подмял под себя белые ножки.

Лена загляделась на него, попала ногой в воду и побежала дальше, разбрызгивая мокрый снег.

У крыльца директорского дома на доске, положенной через большую лужу, прыгали трое: две Гали и один Юрик.

Все были заботливо обуты в валенки с калошами — обувь в этом случае совершенно бесполезную: когда с хлюпающим звуком опускалась доска, коричневые брызги поднимались гораздо выше валенок, тем более калош.

По лицу Юрика было видно, что прыгать ему мокро и неприятно, даже страшно немного. Он тяжело опускался на пятки и неловко выгибал спину. Зато обе Гали наслаждались вовсю.

Галя-старшая стояла посредине и держала за руки маленькую Галю и Юрика.

Она подпрыгивала выше всех. Казалось, что в ее ножки вставлены тугие пружины.

Галя-старшая познакомилась с Юриком девять месяцев тому назад, когда они со своими мамами пешком уходили из Минска. С тех пор они побывали во многих городах и наконец весной приехали сюда, на Горбачевский завод.

Они уже забыли о том, как спят не раздеваясь, и больше не прятались в канавах, когда пролетал самолет. Но бродячая жизнь оставила на обоих свой отпечаток. Робкая душа Юрика стала еще более нерешительной и застенчивой, а Галя наоборот — сделалась еще предприимчивее и смелее.

Она была командир, и ее приятели шли за ней без колебания если не в огонь, то в воду со всей готовностью.

Галя-младшая была внучкой директора. Ее широко расставленные карие глаза напоминали формой и цветом изюм, урюк — что-то вкусное, сладкое, довоенное. Она была избалована вниманием окружающих. Заводской конюх, дедушка Николай, проезжая мимо конторы и увидев Галю, останавливал свою Белоглазку и кричал:

— Ну, садись, Галенька! Довезу до ворот!

У ворот старая и умная Белоглазка останавливалась сама и страшновато косилась на Галю выпуклыми белыми глазами. А дедушка Николай ставил девочку на дорогу и говорил:

— Ну, теперь беги к бабушке!

Кладовщица Нюра, пробегая от склада в контору, подхватывала Галю под мышки и, чмокая в розовую щеку, говорила:

— А, Галенька, куколка ты моя!

— Здравствуй, Галенька, — кричали работницы, выходя из ларька и жуя на ходу хлебный довесок.

Иногда на крыльце появлялась бабушка Лексевна с засученными рукавами и звала тревожно:

— Галенька, ты где?

— Я здесь, — отвечала Галя тонким голосом. — А ты посматривай в окошечко, чтобы я не убежала!

После этого бабушка Лексевна исчезала в кухне или шла с ведром к поросенку. А Галя опять могла делать все, что хотела.

Лене осталось совсем мало времени до школы, но она не могла не вмешаться.

— Глупые вы, глупые, — сказала она, — бегите домой, ведь вы совсем-совсем мокрые!

Юрик нерешительно посмотрел на командира, но обе Гали подпрыгнули еще выше, — жалобно заскрипела доска, прогибаясь посередине, а три шубки стали совсем пестрые.

Лена с досадой отвернулась от них и побежала по тропинке мимо завода.

«Ну и завод! — сердито думала она. — Ребята шатаются беспризорные, и никому до этого дела нет! И вообще что это за завод? Маленький, приземистый, одноэтажный, только что труба торчит».

Завод действительно был небольшой, тихий, несолидный какой-то. Стоит себе в лесочке, окруженный огородами и полями. До ближайшей деревни почти два километра. Контора и дом директора чуть побольше обыкновенной колхозной избы. Еще один домик для служащих, а у ворот новый двухэтажный дом как будто привстал на цыпочки и выглядывает из-за деревьев. В нем семья бухгалтера, и вот теперь эвакуированные приехали…

Где-то на скотном дворе истошным голосом визжал поросенок.

Навстречу Лене неторопливо переступали красными лапками серые гуси.

Тропинка спускалась вниз, к реке. У реки стоял Боба, деловито сталкивая в воду застрявшие на берегу льдинки.

Льдин было много, работа должна была затянуться надолго.

— Боба! — крикнула Лена. — Иди домой, посмотри, что Кук и Коленька делают!

Но Боба ничего не ответил.

Лена махнула рукой:

— Эх!

Тропинка обогнула баню и кузницу и уткнулась в забор. Среди серых досок одна была белая. Ее постоянно отдирали и прибивали снова, наконец оставили на одном гвозде — как будто и нет лазейки, а пройти можно. Снаружи над этой доской висела строгая и не совсем понятная надпись: «Вход на территорию воспрещен».

Лена уже пролезла в лазейку, но увидела около кузницы сторожиху Марусю. Лена отогнула доску и закричала, просунув голову в щель:

— Маруся! Твой Кук на мостике у ручья, может упасть в воду! А твой Коленька на окне сидит, может головой стекло продавить и простудиться.

— А Боба где? — тревожно спросила Маруся.

— Боба на речке, около плотины.

Лена, захлопнув доску, побежала по тропинке наверх, а Маруся побежала по тропинке вниз искать Бобу. И нашла. Не успела Лена дойти до большой дороги, как горестный Бобин вопль донесся со стороны плотины.

— Непедагогично! — подумала Лена. — Какая она злющая, эта Маруся!

Белоголовые деревенские ребятишки при виде Лениной городской короткой шубки уже не замирали от удивления и не спрашивали:

— Ты чья?

Они отрывались на минуту от своих основных дел (рытье канавок около дома и запруживание ручьев посредине улицы) и провожали Лену долгими любопытными взглядами.

II

Утренний холодок от земли и ласковое тепло с неба. Все Бобины льдинки давно уже растаяли и утекли в реку. И река по-летнему спокойная, узенькая, в зеленых берегах…

Белоглазка, мотая головой, ходит взад и вперед по квадратному полю.

Переворачивается черный тяжелый пласт влажной земли. Сзади идут мамы с корзинками.

Ленина мама и Юрикова мама сажают картошку первый раз в жизни. Они старательно втискивают каждую картофелину в край борозды и следят, чтобы расстояние между ними было ровно тридцать сантиметров, так им показал агроном.

Галина мама и жена мастера Аграфена Петровна как опытные хозяйки презирают советы агронома и бросают картошку просто на дно борозды, иногда почаще, иногда пореже.

Сторожиха Маруся не принимает участия в посадке коллективной картошки — она на дежурстве.

За мамами очень близко, смело скачут черные грачи и деловито выклевывают из рыхлой земли жирных белых личинок.

У грачей такой вид, будто все это предприятие, с Белоглазкой, мамами и корзинками, затеяно исключительно с целью дать им, грачам, возможность плотно позавтракать.

Дедушка Николай уехал в город, и за плугом идет его заместитель Васенька.

Васеньку Мышкина все на заводе, даже директор, называют так — уменьшительно и ласково.

Ни Васей, ни Васькой, ни тем более Василием называть его невозможно.

Он мал ростом, белокур, с мелкими чертами миловидного лица.

Ему пошел уже девятнадцатый год, но на вид никак нельзя дать больше тринадцати.

В армию его не взяли: сказали, что нужно подрасти. Но подрасти как раз Васеньке не удается, так же как и не удаются его попытки говорить басом.

Белоглазка почти ровесница Васеньке. Может быть, поэтому они не уважают друг друга и не могут столковаться.

Борозда вихляет и вправо и влево, картошка местами остается неприкрытой, и мамы конфузливо закидывают ее землей вручную.

Иногда Белоглазка и вовсе останавливается посредине поля.

Васенька дергает вожжи и выкрикивает разные обидные слова.

Белоглазка делает вид, что ничего не слышит, и отдыхает, равнодушно помахивая седым хвостом.

А прут взять нельзя: Белоглазка — лошадь с характером, увидит прут и замахнуться не даст — старенькая, а начнет лягаться как молодая.

Васенька ложится на землю и тоже отдыхает.

И мамы сидят со своими корзинками.

Останавливаются черные грачи — им тоже нечего делать.

Наконец Галина мама не выдерживает:

— А ну-ка, Васенька, бери ее под уздцы, дай мне попахать!

Сильными руками она берется за плуг.

— Но-но, лошадка! Иди веселей!

Белоглазка, почуяв твердую власть, идет бодро и мотает головой. Борозда вытягивается ровная, смелая, прямая.

Мамы еле успевают втискивать картофелины. Грачи еле успевают подхватывать личинки.

А Галина мама шагает за плугом, широко улыбаясь, такая крепкая, веселая, и желтые кудри развеваются вокруг разгоряченного лица.

— Клава! — кричит ей Лена. — Ты как Микула Селянинович!

Лена стоит на зеленом бугорке, рядом с ней дочь бухгалтера Зина и дочь Аграфены Петровны Томочка.

В стороне, около пня, внук директора Витька сбивает ломкие шляпки с бледных весенних поганок.

Он сам напоминает одну из них — такой же тонконогий и бледный, пичкает его бабушка Лексевна, да все не в прок!

Кудрявая Зина напевает что-то веселое и даже стоит пританцовывая. Томочка зато плотным столбиком вросла в землю.

Она похожа на большую, ярко раскрашенную деревянную матрешку. А щеки у нее такие красные, что, кажется, можно на них блины поджаривать, — и зачем только Аграфена Петровна по утрам печку топит?

Ужасно не хочется идти в школу. Так хорошо было бы ступать босыми ногами по холодноватой еще земле, спешить за Белоглазкой, сажать картошку. Она бы сумела не хуже мамы…

Последний день занятий, последний экзамен. А завтра — вольные птицы!

Но этот последний день нарочно будет тянуться особенно долго, так уж всегда бывает! И картошку сажать завтра будет совсем не так интересно, как сегодня.

— До свиданья, мама, я иду.

Перед каждым экзаменом мама целует Лену «на счастье». Хоть и легкий предмет — география, а все-таки… Мало ли какой билет попадется. У мамы уже загорело лицо, и глаза кажутся особенно светлыми и голубыми.

— Пойдемте, девочки, а то опоздаем, — говорит Томочка.

Витька убегает вперед, чтобы успеть перейти речку раньше девочек и разобрать мостки.

О географии думать не хочется, в голову идут совсем посторонние мысли.

«До чего мамы похожи на своих детей! — размышляет Лена. — Вот Аграфена Петровна — такая же матрешка, как Томочка, только не такая яркая, краска немного пооблупилась, а кое-где даже морщинки и трещинки. Галя-смелая — командир! И мама у нее боевая. А Юрик робкий и стеснительный — и мама его даже картошку сажает как-то нерешительно. Сторожиха Маруся энергичная — и Кук у нее такой же. Самый противный — Витька. И самое противное место у него — рубчик на верхней губе, между губой и носом.

И мама его — бригадирша на заводе — сердитая, а губа точь-в-точь как у Витьки.

У Зинки мамы нет, но все равно, бабушка на нее похожа, такая же сухонькая, легкая и веселая».

Девочки выходят на опушку.

Сережки на ветках. Пахнет тополем.

Каждая весна — это чудо.

Ведь еще совсем-совсем недавно здесь лежал глубокий снег.

У лазейки снег был выше забора и даже свешивался завитком на «территорию».

Вот на эту самую опушку Лена вышла как-то после метели и увидела вдали что-то белое в снегу барахтается. Ей показалось — заяц. Но почему тогда тут же дедушка Николай хлопочет, оглобли торчат и розвальни боком?

Подошла поближе — оказалось, никакой не заяц, а целая Белоглазка в снегу увязла, одна голова торчит. Пришлось бежать обратно на завод. Объявили аврал, примчались веселые девушки с лопатами откапывать лошадь.

И казалось, что снег всегда будет, что зима никогда-никогда не кончится!..

А теперь на этом самом месте желтые цветы растут…

III

Желтые цветы росли всюду.

Особенно много их было около телеги, на которой Белоглазка привезла картошку.

На телеге сидел Коленька, весь в желтых гирляндах, как какой-нибудь лесной царь.

Две Гали и Юрик ходили кругом и собирали цветы в плотные маленькие букетики.

Кук цветами не интересовался и разыскивал по канавкам тонкие красновато-зеленые и нежные листики щавеля.

За всей компанией должен был смотреть Боба. Но Боба тоже любил щавель и хорошо знал места, где его можно найти много.

К сожалению, особенно мощные заросли щавеля были далеко от телеги и от поля, совсем в другом конце «территории».

— Откуда ты приносишь, Кук? — спросила Галя-большая, запихивая в рот новую порцию листиков, примятых и спрессованных в крепкой ручонке Кука.

— Оттуда, из канавки.

— Дай! — Коленька потянулся сверху и получил свою долю.

— Кук — вредитель, — сказал Юрик.

— Почему? — удивилась Галя-старшая.

— Потому что он вред приносит.

— Какой вред?

— Щавель Коленьке приносит. А Коленьке щавель есть вредно. У него живот заболит.

— А что такое вред? — спросила маленькая Галя.

— Ну, вред… — Юрик подумал. — Ну вот, например, коровы приносят пользу, а лошади приносят вред.

— Почему? — опять удивилась большая Галя.

— Коровы приносят нам молоко, значит, пользу приносят.

— Ну, а лошади?

— А лошади приносят вред. Они же траву едят? А трава вредная.

Юрик сконфуженно улыбнулся.

— Ты же сама знаешь, что они потом делают…

Галя задумалась.

— Коровы тоже траву едят… и то же самое у них… — возразила она наконец.

— А лошади тоже молоко приносят, я видел, — заметил Кук.

Юрик не нашелся что ответить.

— Пойдемте за щавелем туда, к забору, — сказал Кук.

— А Коленька?

— А мы его под телегу посадим, чтобы не свалился.

— Нужно мешок подстелить, а то ему сидеть сыро.

Подстелили два пустых мешка, подтащили Коленьку за голову и за левую руку к краю телеги и осторожно шлепнули на мешки.

— Ну, вот здесь и сиди.

Многотерпеливый Коленька привык к одинокому сиденью и не протестовал.

Он устроился поудобнее, загнул ножки крендельком и стал играть цветами. Скоро он заснул, не меняя своего сидячего положения, завалившись вперед и немного набок.

А компания двигалась вдоль канавки.

— Вот сюда, — говорил Кук. — Нет, маленький еще! Пойдем в другую канаву!

Телеги уже не было видно за березками и осинками.

Со стороны ворот зафыркало и заревело что-то.

— Грузовик! — крикнул Кук, вылезая из канавы.

Все бросились к воротам.

Грузовик проехал от завода и завернул на большую дорогу.

— Крахмал повезли, — сказал Юрик.

— Нет, — возразил Кук, — это сушеная картошка для армии. Мой папа будет есть, — прибавил он, подумав.

— И мой, — сказала Галя-старшая.

— И мой, — как эхо подхватил Юрик.

— И мой, — докончила Галя-маленькая.

Они подошли к воротам и смотрели в поле.

Широкая дорога шла все прямо-прямо, поднималась на холм, казалось, что она упирается в небо.

— А где же грузовик? — спросил Юрик.

— Пойдем посмотрим, видно его оттуда? — предложил Кук.

Галя-старшая с готовностью шагнула за ворота.

Юрик стоял в нерешительности.

— Боишься? — Галя взяла его за руку. Юрик покорно зашагал рядом.

— Я не пойду! — пискнула Галя-маленькая. — Дедок заругается! Нельзя выходить за ворота!

— Ну и беги к своему дедку!

Галю повернули лицом к заводу, она побежала, часто переступая короткими ножками. На полдороге, не видя уже ребят у ворот и не видя за деревьями завода, она почувствовала себя совсем одинокой и побежала быстрее.

Ребята шли не по самой дороге, где было уже пыльно, а по тропинке с краю.

В поле было хорошо. Солнце грело, как будто обнимало своим теплом спину и плечи. Пели жаворонки. Один был совсем близко. Он трепыхал крылышками и поднимался все прямо, выше и выше, казалось, что его подтягивают за веревочку сверху.

И ребята шли все кверху и кверху. Дорога кончалась. Начиналось небо.

Но когда они поднялись на холм, точно широкое окно распахнулось: оказалось, что и дальше тоже дорога. И не только дорога, а даже станция, телеграфные столбы, деревня за линией, и поезд стоит на разъезде, товарный, очень длинный.

— Поезд! — все трое ахнули и побежали к станции. Даже Юрик не колебался больше.

Издали поезд был совсем маленький. А когда подошли, оказалось, что платформы большущие, а на них огромные танки стоят, закутанные в чехлы.

Может быть, танкисты боялись, что их танкам станет холодно ночью?

И на платформах и на вагонах торчали молодые веселые березки.

— Это для красоты, — сказала Галя.

— Нет, — возразил Кук, — это чтобы самолеты не догадались!

Двери вагонов были открыты, запыленные красноармейцы с котелками и бутылками в руках спрыгивали вниз, наклоняясь, пробегали под поездом и спешили на ту сторону, к станции, где стояли бабы в платках и торговали пирогами и молоком.

— Пойдем посмотрим, что там, — сказал Кук.

— Далеко обходить.

— А мы под поездом, как эти дядьки.

— А вдруг поедет?

— Не поедет, он будет встречного ждать. Видишь, все подлезают.

И ребята, почти не сгибаясь, пошли под вагонами, под непонятной путаницей черных тяжелых металлических, вымазанных чем-то колес, крюков и перекладин.

IV

География была сдана.

Из школы шли весело. Даже Томочка, получившая «посредственно», была довольна.

Учиться ей было трудно, — хоть и посредственно, а все-таки перешла в шестой.

Один Витька дулся и, по обыкновению, замышлял каверзу.

Ему было обидно, что Лена получила «отлично», а он только «хорошо».

Хотелось чем-нибудь досадить девчонкам-задавакам.

Он разобрал мостик на речке и сдвинул камни, чтобы девочки визжали и хлюпали по воде.

Но досады никакой не получилось. Они, как назло, пошли не через брод, а по большому мосту и дальше, через линию, провожать подруг. Витька плюнул и вернулся домой злой и одинокий.

Лена, Зинка и Томочка, проводив дальних до будки у переезда, медленно подходили к станции.

— Воинский, — сказала Лена, смотря на поезд.

Томочка потянула ее за рукав.

— Пойдемте, девочки, посмотрим, что продают.

— Пироги с картошкой, — быстро ответила Зинка. — И никогда бабушка точно таких не умеет сделать. Вкусные! Ох, смотри, Лена, сколько этот набрал.

Высокий сержант с рыжими усами и короткой щеткой густых рыжих волос заботливо укладывал пироги в свой котелок и старался, чтобы поместилось больше.

Востроносая девочка осторожно нагибала четверть и, боясь расплескать, отмеривала ему молоко.

— Ну, ну, хозяюшка, поспешай, а то встречный идет!

Семафор был открыт.

Поворачивая и извиваясь около стрелки, шел другой поезд, тоже товарный, но не такой длинный. Вагоны были маленькие, четырехколесные. И паровоз небольшой, с трубой, торчащей по-старинному.

Сильный ветер дул с запада.

Дым, выходивший из трубы, не отлетал назад, а неестественно изгибался вперед, отчего у паровозика вид был недовольный и взъерошенный, будто у кота, если его погладить против шерсти.

Красноармейцы с молоком и пирогами бросились к своему поезду. Рыжий сержант задержался и не успел перебежать.

Паровозик гуданул пронзительно и, торопливо работая маленькими колесами, протащил вагоны без остановки. Ему было неловко задерживать своей ничтожной особой большой серьезный военный состав.

Последний вагон отстучал и пронесся мимо.

Рыжий сержант с бутылкой под мышкой, прижимая к груди котелок с пирогами, пробежал через рельсы.

И было пора.

Басом загудел большой паровоз воинского состава. Рыжий сержант пробежал мимо девочек.

— Добежит до своего вагона?

— Нет, далеко, он на платформу сядет!

— Пироги не рассыпь, дяденька!

Вдруг «дяденька» сделал непонятную вещь.

Он бросил на черный щебень бутылку и котелок с пирогами и рванулся под колеса поезда.

Что произошло потом, не все успели рассмотреть, и каждый об этом рассказывал по-своему.

Колеса уже дрогнули, вагоны качнулись и начали двигаться. Рыжий сержант обеими руками выхватывал из-под вагона какие-то маленькие фигурки и отшвыривал их от поезда.

Они были незаметны в тени под вагоном и вот теперь сразу очутились на ярком солнечном свете.

Сержант быстро ощупывал их, дергал за руки, за ноги.

Девочки закричали и побежали к ним.

— Да ведь это же наши, заводские! Кук! Галенька!

— Ваши? — К ним повернулось лицо, за минуту перед этим красное и добродушное, а теперь до того бледное и злое, что страшно было смотреть.

Сержант уже открыл было рот, но стук колес за его спиной напомнил ему, что браниться уже некогда.

Он повернулся к вагонам, наклонился, одним движением ладони втиснул в котелок вывалившиеся оттуда пироги, схватил бутылку с молоком.

Платформы уже протарахтели мимо, в конце поезда шли два вагона.

Веселые безусые парни, гогоча от удовольствия, протягивали сержанту руки, предлагая помощь. Он сунул им котелок.

— Держи, ребята, чур не слопать!

И котелок с пирогами исчез в дверях предпоследнего вагона.

Десяток дружеских рук метнулся из следующего навстречу бутылке.

Сержант приготовился к прыжку и, когда последняя площадка поравнялась с ним, ловко вскочил на подножку.

Его сильно рвануло, но он удержался и быстро стал подниматься по ступенькам.

— Вот это да! — ахнули девочки. — Расторопный дяденька!

А расторопный дяденька повернулся к девочкам и, пока поезд уносил его все дальше и дальше, успел выкрикнуть им кучу сердитых слов.

Он был взволнован, он не мог молчать.

Ветер дул с запада, сердитые слова летели прямо в уши, сначала резко и громко, потом приглушенные, обрывками и наконец замолкли.

— Чудной! — сказала Зинка.

— И чего он нас бранит? Чем же мы виноваты?

Лена присела на черный щебень и обняла ребят, всех троих сразу.

— Глупые вы, глупые! Ну разве можно так? Зачем вы на станцию одни пошли? Что? Испугались?

Ребята жались к ней, притихшие.

Хозяйственная Томочка наклонилась и подняла что-то с земли.

— Один пирог все-таки потерял, — сказала она. — Ишь, куда закатился! Что с ним делать?

Она осмотрела его, сдувая пыль.

— Раздели на троих, — сказала Лена. — Пусть едят и чувствуют, что если бы не этот пирог, их бы уже не было!

Ребята съели пирог, но так ничего и не почувствовали и не поняли. Нашумел и напылил встречный поезд, налетел на них усатый дяденька, испугал, нашумел тоже и умчался на последнем вагоне…

Лена спускалась с насыпи, ведя Галю за руку.

— Кто виноват? Кто прав?

Конечно, девочки не виноваты.

Но Лена знала, что и рыжий сержант прав, что сердится. Не должны четырехлетние дети гулять на станции под вагонами!

V

— Объявляю собрание открытым! — Лена постучала карандашом по широкому пню, точь-в-точь как стучал по столу директор Пал Палыч на производственном совещании в конторе. — Оглашаю повестку дня, — она сделала вид, что читает по бумажке. — Вопрос первый — об организации детского сада при Горбачевском картофелетерочном заводе; вопрос второй — текущие дела. Кто хочет устроить детский сад? Кто «за»?

Тонкая рука Зинки и полная Томочки поднялись сразу.

К удивлению Лены, Витька, лежавший на траве, тоже поднял руку.

Немного поодаль сидели улыбающийся Кирюшка и молчаливый, мрачный Боба.

Они посмотрели на Витьку, пошептались и тоже подняли руки.

— Принято единогласно! — сказала Лена. — Кто хочет работать, записывайтесь.

— Сколько у нас маленьких детей? Зина, записывай!

— Коленька и Кук — два, — Лена загнула два пальца. — Галенька основная и Галенька эвакуированная…

— Вакулированный Юрик, — сказала Томочка.

— Не «вакулированный», а «э-ва-ку-ированный», — возразила Лена. — Я сама эвакуированная, уж я знаю! Зина, записывай. Кто знает, как фамилия Юрика? И говорите, сколько им лет и месяцев.

Через несколько минут список был составлен. Он был озаглавлен: «Детский сад».

Слева было написано:

Руководители

1. Максимова Зинаида
2. Зайцева Тамара
3. Николаева Елена
4. Чернухин Виктор.

Под ними жирная черта и под чертой:

Итого — 4 чел.

Справа сверху:

Дети:

1. Серебряков Александр — 4 го. 6 ме.
2. Серебряков Николай — 2 го. 1 ме.
3. Чернухина Галина — 2 го. 10 ме.
4. Колобкова Галина — 4 го. 5 ме.
5. Заславский Юрий — 4 го. 4 ме.

И под чертой:

Итого — 5 чел.

Зинка прочла вслух.

Боба подтолкнул Кирюшку, тот подошел к Лене. Кирюшка когда говорил, всегда улыбался и смешно задыхался и захлебывался от волнения.

— А как же мы, Леночка?

— Да! — сказала Лена. — Очень важный вопрос: как быть с Кирюшкой и Бобой? Для руководителей они еще не совсем, а для детского сада уже слишком.

— Если их не принять, будут баловаться, — заметила Томочка.

— Правильно! Примем их в руководители, но пускай ведут себя хорошо! Согласны?

— Согласны, — ответил Кирюшка.

Боба кивнул молча.

— Запиши, Зина.

К списку руководителей было приписано еще двое:

 

Зайцев Кирилл.

Серебряков Борис.

 

Под ними жирная черта:

Итого — 6 чел.

Лена посмотрела на список.

— Маловато ребят. Даже трех пар не получается. Может быть, кто-нибудь из работниц даст своих?

— Не дадут, — сказала Томочка.

— Они все деревенские, у них в каждом колхозе есть площадка. А у нас потому и нет, что ребят мало. Да еще Галя и Юрик недавно приехали, может, и не останутся здесь.

— А зачем тебе пары, Леночка?

— Как же: будут гулять парами…

— Коленька ходить не может, он только ползает…

— Ну, будем его на руках носить.

— Вот тебе и будет три пары: четверо ребят и Коленька на руках.

— Делать нечего, придется так ходить, — вздохнула Лена. — Ну и завод! Детей маленьких — и тех не хватает!.. Так вот, ребята, теперь нужно будет нам назначить директора.

— Ты будешь директором, Леночка, — сказала Зина.

— Зачем же я? Нужно выбрать по большинству голосов. Давайте сделаем так: вот вам бумажка, пусть каждый подходит и пишет, кого он хочет. Бумажки кладите сюда. Дай свою кепку, Витя. Вот карандаш. Пиши, Зинка, первая. А вы все отойдите, не подсматривайте.

Кирюшка и Боба переглянулись.

Кирюшка опять подошел к Лене, задыхаясь и захлебываясь.

— Мы не умеем писать, Лена!

— Ну, хорошо, пусть тебе Томочка напишет, а ему Зина.

Лена задумалась: кого ей выбирать? Лучшим директором, по справедливости, конечно, была бы она сама. Ни Зинка, ни Томочка, не говоря уже о Витьке, ничего не сумеют устроить и организовать. Но ведь нельзя же голосовать за себя? Она подумала и написала: «Тамара Зайцева».

— Томочка, вынимай и читай!

Томочка, волнуясь, вынула из Витиной кепки первую записку.

— «Виктор Чернухин»! — прочла она и ахнула.

Лена почувствовала, что краснеет. Неужели выберут Витьку? Ну какой он директор!

Она старалась смотреть спокойно, но не знала, что делать со своими губами: по губам всегда заметно, когда у человека кошки на сердце скребут.

— «Тамара Зайцева», — прочла Томочка, и по лицу ее было видно, как она удивляется.

«Опять не меня!» — Лене стало совсем неинтересно и скучно думать про детский сад.

— «Николаева Лена», — громко и весело читала Томочка.

И еще три записки: «Лена», «Леночка Николаева», «Лена».

— Ура! — крикнула Зинка. — Тебя, Леночка.

Кирюшка широко улыбнулся.

Томочка бросилась целовать Лену.

— Витька сам себя написал, я по почерку узнала, — шепнула она.

— А я тебя, — сказала Лена.

— Меня не надо, я лучше буду уборщицей.

На мгновенье острая зависть охватила Лену. Уборщицей! Как же она не подумала раньше! Куда интереснее, чем быть директором!

— Томочка, — сказала она умоляюще, — я тебе буду помогать полы мыть! Хорошо?

— А кем будут Зина и Витя?

— Витька завхозом, — решила Томочка.

— Может быть, его дедок нам глюкозы выпишет.

Витька улыбнулся с довольным видом:

— Я согласен.

— А Зина будет учительницей пения, танцев и физкультуры, — сказала Лена. — Хорошо, Зина?

Боба шепнул что-то Кирюшке.

Кирюшка спросил задыхаясь:

— А мы, Леночка?

— Боба будет сторожем, а ты, Кирюшка, курьером. Если куда-нибудь сбегать нужно, тебя пошлем. Только не задохнись.

Все были очень довольны.

— Так вот, ребята, — сказала Лена, — по-моему, во-первых, нужно просить разрешения у Пал Палыча.

— Зачем разрешение?

— Как же? На территории устраивается детский сад, без разрешения директора нельзя.

— И ты пойдешь к нему просить разрешения?

— Пойду.

— В контору?

— В контору.

— Страшно, — сказала Томочка.

— Ничего не страшно! Он не злой, в нем только пороху много. Ведь нам нужно будет еще помещение какое-нибудь просить.

— Можно сторожку. Там теперь никто не живет, она пустая, — предложил Витька.

 

За ужином Лена сказала маме и старшему брату Саше:

— Мы решили устроить детский сад. А то ребята совсем стали беспризорные. Меня выбрали директором.

— Ну что ж, — улыбнулась мама, — очень хорошо придумали.

Лена стала рассказывать подробно о собрании и о том, кто кем будет.

— И Витька — руководитель? — расхохотался Саша. — Можно себе представить! Нет, Ленка, ничего у вас не выйдет. Вставать, как на работу, к восьми часам и целый день с чужими сопляками возиться? Надоест всем через неделю и бросите.

— Нет, не бросим.

— Нет, бросите. Хочешь пари? — он протянул руку.

Лена покраснела.

— Давай! На что хочешь давай!

— Хорошо! Через неделю у вас никакого детского сада не будет!

— Будет!

— Мама, разними!

VI

Лена шла решительными и твердыми шагами. Справа от нее утиной перевалкой выступала Томочка. Слева прыгала Зина, похожая на осу в желтеньком платье с черненькими разводами.

— Так прямо ему скажешь? — замирая, спрашивала Томочка.

— Так прямо и скажу… — голос Лены становился деловым, торжественным и прочувствованным. — Так и скажу: «Пал Палыч! Разрешите нам устроить детский сад! Малыши отбились от рук. Чуть-чуть даже под поезд не попали. Мы устроим детский сад. Они не будут беспризорниками, и мы не будем баловаться на территории!»

— И про сторожку? — спросила Зинка.

— И про сторожку. Так прямо и скажу: «И дайте нам сторожку».

— Прямо в контору? — ахала Томочка.

— Прямо в контору.

— Прямо в кабинет директора?

— Нет, — насмешливо ответила Лена, — кабинет директора будет направо.

— До чего ж ты храбрая, Леночка!

Девочки прошли вдоль огорода и мимо Томочкиной террасы. Вот уже и контора недалеко.

И вышло так, что решительные шаги Лены, утиная перевалка Томочки и прыжки Зинки стали понемногу замедляться.

В особенности Томочка начала вести себя как-то очень беспокойно: она отставала от подруг, вертела головой по сторонам и вдруг радостно сказала:

— Теленок отвязался! Вы, девочки, идите, а я сейчас. А то, пожалуй, еще в огород зайдет!

И убежала трух-трухом на своих толстых ножках.

— Пойдем, Зинка, — гордо сказала Лена. — Ну ее! И без нее справимся!

Зинка была откровеннее Томочки. Подойдя к дверям конторы, она как-то вся съежилась, торопливо сказала:

— Знаешь, Лена, ты уж иди одна. Я его боюсь! — и умчалась вприпрыжку.

Лена выпрямилась, проверила, крепко ли сидят бантики на косах, обскребла подошвы сандалий о железку на нижней ступеньке крыльца и, покашляв, прочистила горло.

Из конторы вышел дедушка Николай.

— Что, Пал Палыч в конторе сейчас? — спросила Лена.

— Нет, он на парники пошел… Да ты разве не слышишь? — усмехнулся дедушка Николай.

Действительно, громовый голос Пал Палыча послышался со стороны парников.

По-видимому, там что-то было не в порядке.

Молоденькая работница таращила глаза на директора и растопыренно держала в руках две лейки, с носиков которых струйками стекала вода.

— Тебе директор завода говорит, а ты ему: «Э!» — последним упреком послышался голос начальства. Пал Палыч зашагал к конторе.

Пал Палыча боялась на заводе не одна Зинка.

В нем и до войны пороху было много. Его жена, бабушка Лексевна, говорила, что он нервный. После нескольких месяцев на фронте и тяжелого ранения пороху очень и очень прибавилось.

Пал Палыч ходил на костылях, одна нога его была толсто забинтована. На левой щеке был глубокий шрам, отчего казалось, что с этой стороны он всегда улыбается, даже когда сердитый — это было особенно страшно.

Пал Палыч приближался, у Лены пересохло во рту. Сейчас он нашумит на нее — ребятам в контору и на завод заходить не разрешалось.

Но Лена ответит ему твердо и спокойно, уверенная в своей правоте. Войдет, решительная и деловая, в большую комнату, где сидят бухгалтер и счетовод. Остановится только перед самой дверью, на которой написано: «Кабинет директора», и скажет, что пришла по делу, что она может подождать здесь сколько угодно, что она не торопится, но что пускай он примет ее, когда у него будет время.

А потом она войдет в кабинет, произнесет свою коротенькую задушевную речь, и Пал Палыч поймет, что это не баловство какое-нибудь и что сердиться нельзя.

Откуда-то вынырнул Витька и удивленно спросил Лену:

— Ты что?

— Я иду поговорить с Пал Палычем, просить его разрешения для детского сада, — с достоинством ответила Лена.

— Так он же позволил!

— Когда?

— Так я же спросил его сегодня утром за чаем: «Дедок, можно нам детский сад сделать?» — и он сказал: «Можно».

— А… сторожка?

— И про сторожку он тоже сказал: «Можно, только чтобы не баловать у меня!» — Спросил только: «Откуда вы ребят для детского сада возьмете? Ведь всего-то у нас этой мелюзги полтора человека». А я сказал: «Нет, не полтора, а четыре с половиной». Он говорит: «Кто же половина-то?» А половиной можно считать Коленьку, потому что он еще ходить не умеет!

Все Ленино напряженное деловое настроение как-то вдруг испарилось, исчезло куда-то. Зачем было волноваться? Рано утром, еще в постели, беспокойно ворочаясь с боку на бок, придумывать умные слова?

Лена с негодованием и презрением посмотрела на верхнюю губу Витьки, сказала:

— Эх ты!

И пошла прочь от крыльца конторы.

VII

Окно сторожки было широко открыто. На полу солнце золотым квадратом. Разбегалась и пенилась вода по доскам, звонко стекала в ведро с тряпки. Пахло мокрым деревом.

Засучив рукава, подоткнув и без того коротенькие подолы, низко опустив головы и поминутно сталкиваясь высоко поднятыми задками, директор детского сада № I и уборщица того же учреждения с пыхтением и усердием мыли пол.

— До чего же я люблю мыть запущенные полы! — говорила Томочка, локтем отодвигая прядь черных волос, спустившуюся на лицо. — Дома мой, не мой — все равно ничего не заметно!

— Угу! — ответила Лена.

Она подняла разгоряченное лицо и гордо посмотрела на резкую границу между немытым еще полом и маленьким кусочком чистого.

Мыть полы Лена научилась только этой зимой, под руководством Томочки: в Москве был паркет, и мыть не приходилось.

— Мы по скольку досок будем, Томочка?

— По четыре.

И снова яростно заработали тряпки, широкими полукругами гоня перед собой мутную воду. Зинка сидела на подоконнике, сухая и чистенькая, и болтала ногами, напевая что-то.

Мыть полы она не любила нисколько, но зато она приготовила большой букет и пристраивала его на окно в банку из-под консервов.

К обеду сторожка была приведена в полный порядок. Даже ступеньки крыльца стали почти белыми.

Над дверью прикололи кнопками страничку, вырванную из тетради, на которой было написано чернилами: «Детский сад № I при Горбачевском картофелетерочном заводе».

Пониже висела другая страничка с надписью:

«Добро пожаловать!»

Собственно, написано было не «пожаловать!», а «пожаловат!» Надпись неосторожно разогнали во всю бумагу, в конце нужно было пожертвовать или мягким знаком, или восклицательным. Восклицательный, разумеется, был нужнее, а без мягкого можно было обойтись.

Когда мимо сторожки прошел Саша, он посмотрел на приколотые записки и сказал с презрением:

— Эх вы, халтурщики! Уберите это убожество! Завхоз, принеси мне красных чернил и бумаги какой-нибудь плотной… ну вот не меньше чем такой длины, — он раздвинул руки.

Витька жалобно сказал:

— Да откуда же я?..

— Завхоз ты или нет? Бюрократизм развели… Где же от тебя польза? А ну, беги бодрее! Одна нога здесь, другая там!

Сдав экзамены и перейдя в восьмой класс, Саша стал работать в колхозе. Держался он очень важно, как большой.

Сегодня было воскресенье, он ходил по двору с видом отдыхающего премьер-министра, и маленькие мальчишки заглядывали ему в глаза с почтительной покорностью.

Завхоз оказался на высоте положения: через какие-нибудь двадцать минут он уже стучался к Николаевым и протягивал Саше пузырек с краской и узкий, но длинный лист бумаги.

Основной мебелью в квартире Николаевых было большое количество пола.

В кухне стояли две скамейки и стол Сашиной работы. Но стол этот был и кухонным, и обеденным, и рабочим, и письменным — один за все про все.

Мелкие полочки на бревенчатых стенах — для посуды.

Высокая и большая сараевидная спальня. В ней три кровати, то есть не кровати, конечно, а козлы с досками.

Направо и налево от двери — две «городушки» из чемоданов и корзин, прикрытые занавесками.

Когда Саша спрашивал, где же, наконец, его синие трусики, мама отвечала:

— В чемодане, в левой городушке.

Если же нужно было достать что-нибудь из продовольствия, разрывали правую городушку.

Саша, увидев на столе приготовления к производству блинов из серого крахмала (в отличие от «кулебяк» они назывались «бяки»), преспокойно разложил в спальной на полу бумагу, линейки, карандаши, кисточки и баночки с чернилами.

И сам разлегся среди всего этого, раскинув циркулем длинные ноги.

Вечером над дверью сторожки торжественно прибили два больших плаката с горящими и сверкающими буквами:

«Детский сад № I» и «Добро пожаловать!»

На этот раз и мягкому знаку и восклицательному — каждому нашлось свое место.

Место даже осталось — в правом углу после цифры I Саша использовал его, нарисовав клумбу, на которой вместо цветов произрастали дети.

Все это было настолько красиво, что Саша не сразу мог оторваться от своей работы и довольно долго пролежал под липой, недалеко от сторожки, делая вид, что лежит просто так, но искоса посматривая на дверь.

Работницы, поливавшие огород, проходили мимо, ахали и восторгались.

Все мамы, опрошенные еще днем, согласны ли они отдать в детский сад своих детей, тоже подходили к сторожке и тоже ахали.

Директор детского сада, уборщица, завхоз, учительница пения, курьер и сторож еще раз осмотрели сторожку, посидели под липой, с уважением поглядывая на Сашу, и наконец разошлись по домам, чтобы не проспать завтра.

В понедельник утром детский сад откроется и малышей встретит нарядная приветливая надпись:

«Добро пожаловать!»

VIII

Они пришли в понедельник ровно к восьми, неправдоподобно чистенькие, застенчивые и робкие.

Пришли, конечно, не одни — ребята не ходят одни в детский сад. За каждым ребенком был откомандирован отдельный воспитатель, чтобы за руку довести его до сторожки.

Маленькая Галя, потрясенная тем, как заботливо и нежно обращается с ней сегодня Витька, всю дорогу шла молча.

Войдя в сторожку, ребята остановились и смотрели друг на друга как на незнакомых.

Впрочем, девочки оживились довольно быстро, увидев на подоконнике кроватку с Лениной куклой. Эта кукла приехала из Москвы. Лена в куклы почти уже не играла, но любила шить кукольные платья и вязать шапочки.

Для мальчиков Витя принес пистолет, стрелявший горохом, но это опасное оружие было отложено, и мальчики стали играть объединенно с девочками, в особенности когда куклу уложили спать и перешли на кучу песка перед крыльцом.

Настоящих песочников не было, но их заменяли деревянные и жестяные крышечки.

И Кук, и Юрик вместе с Галями пекли великолепные пироги, формой, цветом, а может быть, даже и вкусом напоминавшие «бяки» из серого крахмала.

Потом ребятам отмыли руки от песка и повели на прогулку.

Шли парами: впереди Кук и Юрик, а за ними Гали. Коленьку несли по очереди Лена, Томочка и Зинка. Он был мягкий, довольно полненький, очень приятный на ощупь.

Он был явно растроган вниманием и заботой своих руководителей.

Каждый раз, когда он прижимался к Лениному плечу белой круглой щечкой, у Лены начинало что-то дрожать в середке.

Послушание и порядок были изумительные.

Ребята не разбегались и не нарушали строя даже при виде почти уже спелой земляники.

Воспитатели сами не проглотили ни одной ягоды.

Они рыскали в траве и под кустами. Собрав в согнутую ладонь не меньше пяти и не больше десяти (терпения не хватало!) ягод, они относили их детям и делили на пятерых с полной справедливостью.

Учитывались не только число, но величина и цвет — от зелено-розового до почти красного.

Есть щавель было строжайше запрещено.

Во время обеденного перерыва ребят развели по домам, руководители тоже побежали каждый к себе.

Было скучно, что после обеда ребят укладывали спать, поэтому собрать их снова удалось не сразу.

Зинка принесла гитару и устроила в сторожке урок пения, а Лена и Томочка побежали к скотному двору, где работали плотники и где было много хорошеньких чурок и дощечек, могущих заменить ребятам кубики.

Игра в кубики оказалась настолько увлекательной, что все пожалели, когда раздался звонок — окончание рабочего дня.

Ребят торжественно развели по домам.

Мамы встречали их с растроганными лицами, горячо благодарили руководителей.

Лена шла домой медленно, как-то вся раздуваясь от гордости. До чего же она все хорошо придумала и как все здорово получилось!

Хотелось поскорее, сию же минуту кому-нибудь рассказать обо всем. Лена с трудом дождалась маминого прихода. Они уселись вдвоем на маминой кровати. Лена рассказывала про ребят, какие они ужасно милые и смешные, все такие разные…

Мама слушала и улыбалась.

Потом пришел Саша и подсел с другой стороны. Казалось невероятным, что он может поместиться на таком небольшом пространстве. Но он сложился, как складной метр, поджав под себя ноги, привалился к маминому плечу и тоже стал рассказывать — про свои колхозные дела. Мама опять улыбалась и слушала. Мама умела слушать, как никто.

Часто бывает, когда делаешь что-нибудь днем — собираешь грибы или чистишь ягоды, сажаешь картошку, — потом в постели, стоит только закрыть глаза, все дневные занятия ярко, будто нарисованные, встают перед тобой.

Когда Лена легла спать и закрыла глаза, она сейчас же увидела бесчисленное множество маленьких ребят, идущих парами.

«Жаль все-таки, что их так мало! — думала она. — И жаль, что нельзя укладывать их спать после обеда… Как бы хорошо одинаковые кроватки и одеяльца, а в сторожке кроваток нет. Ничего, может быть, потом что-нибудь придумаем…» Во всяком случае, завтра нужно будет попросить у мамы тряпочек, чтобы сшить пять кармашков для носовых платков… Хорошо бы фартучки… Но куда уж! Материи столько не найдется… Во всяком случае, необходимо пять тряпочек для носовых платков… Носовые платки… Носовые… платки… необходимы… Лена заснула.

IX

Во вторник, когда Лена пришла за Юриком, Юрикова мама, табельщица Тоня, сказала как можно деликатнее и мягче:

— Знаешь, Леночка, очень уж вы вчера мрачные песни пели в детском саду… Лучше бы что-нибудь повеселее…

— Мрачные? — переспросила Лена. — Это ведь Зина у нас учительница пения… Я уходила как раз и не слышала… А какие же песни?

Юрик подошел и пропел с большой выразительностью особенно полюбившиеся ему строки:

Но и я-а кого-нибудь за-ре-жу
Па-ад осен-ний свист!

— Так это же Зинин отец поет! Он, действительно, только мрачные. Это его любимая… Но знаете, Зина может и веселых сколько хотите! У нее тетя в городе живет, кассирша в театре, у нее тоже гитара, и она только веселые. Я Зине скажу, она сегодня будет веселые!

— А Зиночка не обидится?

— Зина-то? Нет, она не обидится. Это у нас Томочка обидчивая, уж она бы обязательно. А Зина ни чуточки. Вы, Тоня, не беспокойтесь, я ей скажу.

Зина действительно оказалась не обидчивая.

— Хорошо, — сказала она, — меня как раз тетя Вера научила очень хорошеньким веселым песням. К ним недавно театр оперетки приезжал на гастроли, и все у них в городе эти песни поют.

— А что такое театр оперетки? — спросила Лена.

— Ну, постановки такие, поют, танцуют… очень весело.

— Вот и хорошо, — одобрила Лена.

Физкультурой Зина с ребятами заниматься не смогла — слишком невыдержанный она была человек. Эти уроки взяла на себя Лена.

— Мы даже можем не физкультуру, а ритмическую гимнастику, — сказала Лена. — Ты будешь на гитаре… вот так для прыжков… — она пропела. — Вот так для марша… Вот так для шага на месте, а я буду все им показывать.

Ребят всех построили по росту, в один ряд, лицом к Лене, показали, как нужно держать пятки вместе, а носки врозь. Выпрямили им спины. Увидев, как они интересно и важно стоят, Коленька бодро подполз на четвереньках к линейке, со стороны маленькой Гали.

Встал, покачался немного на белых кривых ножках и выпрямился, как другие, ожидая дальнейших распоряжений.

Лена смотрела на ребят.

«До чего же их мало!» — с досадой думала она.

Ей вдруг вспомнился белый зал с паркетным полом в одном из московских клубов, куда мама возила ее, маленькую, на уроки ритмической гимнастики. Длинная линеечка ребят в одинаковых белых костюмчиках и белых тапочках.

Любимая учительница Ольга Андреевна — молодая, красивая, в черном шелковом платье, с черными, гладко зачесанными волосами.

Лене хотелось быть похожей на нее. Быть похожей — это очень трудно: вместо черных волос — две светлые косы, а платье голубое, ситцевое, полосатенькое.

Но в конце концов дело не в платье и не в прическе.

Лене хотелось, чтобы все ее движения были такие же плавные, изящные, как у Ольги Андреевны.

Ей хотелось говорить тем же ласковым, ровным, спокойным, но властным голосом.

Ольгу Андреевну нельзя было не слушаться.

Был, впрочем, в начале этих уроков один толстый мальчишка, которого, по-видимому, очень избаловали дома.

Иногда он вдруг начинал хохотать, выходил из ряда, толкал других ребят, кривлялся, мешал заниматься.

Нужно было видеть, с каким спокойствием, не повышая голоса, делала ему замечания Ольга Андреевна.

Лена вздохнула.

Вместо белого зала с паркетом — дорожка, посыпанная песком, и четыре малыша, одетые по-разному, Коленька, пятый, не в счет, — смотрят на нее.

— Пятки вместе, носки врозь! — они были уже у всех вместе и врозь. — Руки на бедра! — Лена показала, как это нужно делать.

Обе Гали и Юрик, как могли лучше, повторили Ленино движение.

Коленька пошатнулся, подбоченился, но, посмотрев на Кука, опять спустил руки вниз.

— Что же ты, Кук? Руки на бедра!

— У нас с Коленькой их нет, — ответил Кук.

— То есть чего нет?!

— Ведер нет. Мама с ними на речку пошла.

Витя громко ржал, закатившись под липу. Кирюшка, боясь Лены, наполовину задохся от беззвучного смеха.

Зина фыркнула прямо в гитару, внутри инструмента даже загудело.

Томочка хихикала. Один Боба, из всех руководителей, сохранил невозмутимую серьезность.

Лена снисходительно улыбнулась — так улыбалась Ольга Андреевна, если на уроках случалось что-нибудь смешное.

— Не ведра, Кук, а бедра. Бедра вот здесь. Руки нужно положить сюда. И Коленька тоже. Вот так. Теперь поднимите правую ногу. Зина, играй шаг на месте! Правая нога вот здесь. Коленька, не поднимай, упадешь! Опустите правую ногу. Поднимите левую ногу. Левая нога вот здесь…

Урок продолжался.

После обеда было пение и прогулка до самого звонка.

Юрикова мама поджидала сынишку на своем крыльце.

Она еще издали услышала звонкие голоса. От сторожки, взявшись за руки, под присмотром двух руководителей, шагали Юрик и Кук, распевая во все горло.

Юрикова мама могла быть довольна: мрачных песен не было больше.

Юрик пел:

О ба-я-дер-ка!
Весь
я
твой!

X

Бунт начался в среду, перед обеденным перерывом.

На прогулке Кук не пожелал ходить парами.

— Кук, не разбегайся в разные стороны! — говорила Лена.

Но он разбегался в разные стороны, сам рвал землянику и даже щавель.

Обе Гали смотрели на него сначала с ужасом, потом с восхищением.

Юрик охотно бы дал себя разрезать пополам, чтобы идти парами, но для пары нужно не меньше двух человек. Он шел за Галями как виноватый.

Лена делала замечания, не повышая голоса, спокойно и даже немного шутливо, как сделала бы Ольга Андреевна на ее месте.

— Ничего, — говорила она, — капитан Кук любит путешествовать. Сейчас он вернется к нам и опять возьмет Юру за руку.

— А я не возьму.

— Ты подумай немножко, Кук, и сделаешь то, что я тебе говорю. Не рви щавель, от него живот заболит.

— А я буду.

Лена взяла Кука под мышки, вынесла его из травы и поставила рядом с Юриком.

— Ты возьмешь Юру за руку, и мы пойдем в лес. Становитесь, ребята, парами.

— А я не хочу парами!

И капитан Кук, нарушая порядок, отправился в новое, далекое путешествие.

Галя-старшая засмеялась и пошла вслед за ним.

— Что там разговаривать, Лена! Отшлепать его — и все! — предложил Витька.

Галя-старшая остановилась.

— Непедагогично, — решительно возразила Лена. — Детей нужно воспитывать, а не шлепать.

Через полчаса Лена начала думать, что, может быть, и Ольге Андреевне было не так просто говорить, не повышая голоса, там, в белом зале, с непослушным мальчишкой. Ребята были похожи на карты, из которых построили домик. Все очень хорошо и красиво.

Но вот выскочила одна карта — Кук, и равновесие нарушено: отлетает вслед за ним Галя-большая, колеблется Галя-маленькая.

Правда, остаются, так сказать, лежать на месте Коленька и Юрик, но это уже не имеет значения, никакой постройки уже нет, никакого порядка, все развалилось.

После обеденного перерыва предполагалось идти в овраг за земляникой.

— Давай лучше не пойдем, Лена, — шепнула Томочка, — ведь он опять не будет слушаться.

— Обязательно пойдем, — с твердостью ответила Лена. — Ребята, становитесь парами, мы пойдем в овраг и нарвем вам много земляники.

— А я буду рвать сам, — вызывающе ответил Кук.

Гали засмеялись.

— Становись, Юрик, бери Кука за руку.

— А я парами не хочу!

Кук отбежал в сторону. Юрик жалобно посмотрел на Лену.

До оврага Лена вела Кука за руку, а Боба шел с Юриком и очень страдал: было неясно, руководитель он или ребенок, не такая уж большая была между Бобой и Юриком разница.

Когда спустились по тропинке в овраг, Кук убежал куда-то совсем далеко, кричал, что парами не пойдет, рвал землянику сам, ел щавель и угостил маленькую Галю.

— Смотри, Кук! Чаша моего терпения лопнет! — сказала Лена.

Шлепать ребят, конечно, было непедагогично.

Но к концу дня Лена поняла, что не шлепать их бывает иногда очень трудно.

Лена устала так, как будто она прошла не полкилометра до оврага, а не меньше двадцати километров. У нее все кипело внутри.

Она поняла, что значит выражение: «руки чешутся».

У Лены чесались руки.

В ладонях у нее было такое ощущение, как будто она уже шлепнула непокорного мальчишку по мягким частям, — так крепко шлепнула, что по своей же руке мурашки пошли.

Может быть, если бы Лена не была директором детского сада, она и не удержалась бы.

Может быть, если бы директор остался один на один со своим воспитанником, и сам директор не удержался бы.

Но Лена чувствовала, что на нее смотрят все, что судьба детского сада зависит от ее выдержки.

И она делала замечания Куку, как Ольга Андреевна, даже не повышая голоса.

XI

В четверг Лена начала бояться Кука.

Она пришла утром в сторожку с унизительным чувством страха. Она знала, что этот крошечный мальчишка, даже очень симпатичный на вид, опять откажется повиноваться, будет говорить дерзости и мутить всех.

И опять развалится от грубых толчков с таким трудом и с такой любовью построенный красивый карточный домик.

Сначала играли в кубики, все как будто пошло хорошо. Лене даже стало казаться, что Кук забыл про вчерашнее и будет слушаться.

Но когда ребят построили на прогулку, Кук отбежал в сторону и крикнул:

— А я парами не пойду!

Лена подошла к нему.

— Ты пойдешь, Кук, пойдешь вместе с Юриком. Будь умницей, не задерживай всех.

Кук посмотрел на нее снизу вверх и сказал:

— А вот я тебе сейчас набью мойду! (то есть морду, — Кук картавил).

Он прибавил еще несколько слов и выражений, с которыми дедушка Николай иногда обращался к Белоглазке.

Если дедушка Николай при этом видел, что Ленина мама где-нибудь недалеко и могла слышать, он смущенно улыбался и деликатно говорил: «Извиняюсь!»

Кук не сказал: «Извиняюсь!» Он смотрел прямо Лене в глаза. Это был вызов.

Витька громко захохотал, Кирюшка тоже начал смеяться, но увидел негодующие лица девочек и притворился, что он просто кашляет.

Чаша Лениного терпения лопнула!

— Не уходите никуда без меня, — сказала Лена Томочке, — гулять будем после обеда. А сейчас я схожу домой и напишу записку родителям.

Сторожиха Маруся убрала печку, задернула пеструю занавеску, вымыла пол в кухне. И села у раскрытого окна, уронив на колени проворные, ловкие руки.

В доме было очень тихо. День был еще совсем длинный.

Она могла начать стирку или дошивать давно скроенные Бобины штанишки. Могла просто пойти погулять или даже подремать часок перед обедом.

А пока она будет спать, никто не упадет со ступенек, не побежит к речке, не выйдет за ворота. Это было совсем новое и очень странное ощущение. Тишина в доме. Можно спокойно делать что хочешь.

Для начала она решила наломать свежий веник и вышла на крыльцо.

— Здесь живет гражданка Серебрякова?

Маруся с удивлением обернулась.

— Вам письмо.

Перед ней стояли Кирюшка и Боба. Кирюшка задыхался, захлебывался и явно трусил. У Бобы был спокойный вид человека, исполняющего свои служебные обязанности, не опасаясь последствий.

— Какое письмо?

— От директора, — сказал Кирюшка.

— Пал Палыча? — еще больше удивилась Маруся.

— От директора детского сада, — с твердостью возразил Боба, — и не письмо, а записка родителям.

Он взял у Кирюшки сложенный, как аптечный порошок, лист бумаги и хладнокровно протянул его матери.

Маруся держала в руках записку и, боясь развернуть ее, ничего не понимала.

— Да от Лены же! — не выдержал характера Кирюшка и поспешно отступил на несколько шагов.

Маруся прочла:

«Гражданка Серебрякова! Директор Детского сада № I просит Вас зайти в детский сад поговорить о поведении Вашего сына Александра».

Когда Маруся энергичным шагом подходила к сторожке, ноздри ее уже раздувались и лицо было напряженное.

Маленькие играли на песке, руководители с не меньшим увлечением строили им крепость, орошали при помощи искусно вырытых каналов эту бесплодную местность и занимались зелеными насаждениями.

Лена встала, отряхнула руки и вежливо сказала:

— Я очень рада, что вы пришли, зайдемте, поговорим, — она показала на дверь сторожки, но Маруся не оценила этой тонкой деликатности и не двинулась с места.

Пришлось говорить при всех, хотя это и было непедагогично.

— Ваш сын очень плохо ведет себя. Он не слушается, оказывает очень дурное влияние на своих товарищей. Вы знаете, как он ругается? Самыми последними словами! Нужно как-то на него воздействовать. Ведь он и других научит. Мы же не можем воспитывать ребят, если…

Лицо Маруси налилось кровью. Даже шея ее покраснела.

— Ах, мой сын других портит! Воспитанных!.. А ты знаешь, как эта Галька ругается? Думаешь, мой хуже всех? Плевать мне на ваш детский сад! Кук, идем!

Она рванула за плечо Кука, грозно мотнула головой Бобе:

— Бобка, домой!

Потом подхватила с земли Коленьку, привычным движением усаживая его на левую руку.

Коленька бессловесно охнул и протянул Лене через Марусино плечо перепачканные песком лапки.

Но Маруся уже шагала к дому с такой быстротой и негодованием, что никто опомниться не успел.

Белые Коленькины ножки покорно и жалобно мотались в такт ее взволнованным шагам.

 

После звонка, когда пять руководителей грустно разводили по домам троих оставшихся в детском саду ребят, они встретили на дороге около конного двора деревенских девочек.

Девочки шли от плотины к воротам с корзинками в руках.

— Грибы! Смотрите, ребята! Уже грибы!

Все кинулись смотреть. Девочки гордо показывали свою добычу.

— Где вы… где нашли? Как рано-то!

— Да вот в лесу, за рекой, только подальше нужно, здесь нету.

— Пойдем сейчас, Лена, — сказала Зина.

— Что ж сейчас идти, — возразила Томочка, — сейчас уж все оборвано. За грибами нужно утром пораньше. Пойдемте завтра с утра. Пойдешь, Витька?

— Успеете вернуться к восьми часам? — строго спросила Лена.

XII

Разумеется, к восьми часам никто вернуться не успел. В пятницу в сторожку пришли только двое руководителей: Лена и Зина. Зина проспала утром, поэтому не пошла вместе с грибниками. Она негодовала на других, поддерживая Лену.

Особенно обидным было то, что вместе с Витькой за грибами пошла его мать, у которой сегодня был выходной день. Ушли, а Гальку свою подкинули в детский сад и преспокойно могут гулять хоть до вечера.

Лена старалась подавить нехорошее чувство по отношению к маленькой Гале с ее вкусными карими глазами.

После вчерашней бури ребята были какие-то подавленные и слушались очень хорошо, несмотря на то, что два раза подходил к сторожке нераскаянный Кук и кричал, правда, издали:

— А я в ваш детский сад не буду ходить! И Коленьку не пущу! Коленька ваш, что ли?

На прогулке обе Гали шли впереди, а Юрик за руку с Леной.

Зина шныряла среди кустов. Хотелось найти хотя бы один гриб. Но разве так близко от дома найдешь?

После обеденного перерыва, когда пришли за маленькой Галей, бабушка Лексевна заявила, что уезжает в город до воскресенья и Галю с собой берет, что в детский сад ее уже не пустит, так как умыла ее и надела все чистое. Пускай дома посидит, а то перепачкается.

Бабушка Лексевна удивилась, что Лена и Зина не пошли за грибами утром, и назвала их ленивыми.

Потом сказала Лене, что у них на грядках травы много, а когда Лена ответила, что не успевает полоть из-за детского сада, бабушка Лексевна покачала головой.

— Ишь, какая! Не хочешь помочь матери!

Скоро вернулись и грибники, голодные и оживленные.

Витькина мама уселась чистить грибы на ступеньках своей террасы. Витька раскладывал подберезники по росту. Аграфена Петровна из окна своей кухни показывала проходящим большой шлюпик, который нашла Томочка. Зина побежала смотреть.

Лена сделала вид, что ничего не замечает, и была очень довольна, что большая Галя и Юрик действительно ничего не заметили, увлеченные постройкой из кубиков.

«Что же это за детский сад! — думала Лена. — Двое ребят — и все!»

Теперь можно было с горечью вспомнить о маленькой Гале, на которую так обидно было смотреть утром.

Этот день тянулся необыкновенно долго.

Вечером, после ужина, Лена пошла в деревню за молоком.

Проходя по улице, она жадно поглядывала на маленьких деревенских ребятишек. Ведь сколько их тут бесполезно шныряет! Пригодились бы для детского сада!

Лена брала молоко у высокой старухи с мужским голосом, которую звали очень странно: Евления Кармилавна. Впрочем, было ли это действительно ее имя, Лена уверена не была: так ей послышалось со второго раза, а переспросить в третий раз она постеснялась.

За молоком в погреб пошла невестка, а сама бабка Евления сидела, раскачиваясь на табуретке, держала в руках внучку и пела низким, мужским голосом:

Баю, баю, баю-у!
Внучку То-ма-рынь-ку-у!

Она выговаривала не Тамара, а Томара.

В деревне все девочки были Тамары, Гали или Тони, иногда Нинки.

Бабка пожаловалась Лене, сколько ей забот с девочкой; все на руках да на руках.

У Лены блеснули глаза.

— Бабушка, а пускай ваша Тамарынька к нам в детский сад ходит, на завод.

Бабка даже раскачиваться перестала.

— Как же ей ходить-то! — прогудела она. — Ведь Томарынька и ходить-то еще не умеет!

Черноглазая и бойкая внучка Томарынька, почувствовав себя не так уже изо всех сил притиснутой бабкиными ручищами, мигом сползла на пол.

И быстро отбежала на четвереньках в самый дальний угол, передвигаясь как-то очень смешно, сидя на согнутой правой ноге, отталкиваясь вытянутой левой и громко шлепая по полу ладошками.

У печки она оглянулась на бабку, сверкнула круглыми, озорными черными глазенками и преважно уселась там.

Когда Лена с полной бутылкой выходила из калитки на улицу, до нее из открытого окна донесся гулкий мужской бас:

Баю, баю, баю-у!
Внучку То-ма-рыньку-у!

По-видимому, девчонка уже поймана, и все-таки придется ей заснуть в могучих бабкиных объятиях.

XIII

В субботу к сторожке подошли только два человека: директор детского сада и один ребенок — Лена за руку с Юриком.

Они старались не глядеть друг на друга.

Все остальные руководители, — кроме Бобы, как можно раньше отправились за грибами, в самый дальний, самый грибной лес.

А Галя почему не пришла? — спросила Лена.

— Ее Кук позвал с ним играть, — грустно ответил Юрик.

— И тебя звал?

— И меня.

— А ты почему не пошел?

Юрик деликатно вздохнул и ничего не ответил.

Лена играла с Юриком, рассказала ему сказку, погуляла с ним, пройдя до оврага и обратно.

Когда раздался звонок к обеду, Лена спросила:

— Тебе хочется играть с Галей и Куком?

— Да, — сказал Юрик.

— Тогда после обеда можешь не приходить, поиграй сегодня с ними. Все равно, какой же это детский сад, когда только один ребенок! А в понедельник увидим, собираться или нет, хотят они или не хотят. Я тебе завтра скажу.

Она довела Юрика за руку до дому и пошла к себе. После обеда Лена взяла книжку и легла на кровать.

— Ты что же сегодня, Лена, не торопишься в детский сад? — спросила мама.

Лена ответила трагическим голосом:

— Детский сад… распался!

Она была очень благодарна Саше за то, что он даже не улыбнулся и ни словом не напомнил ей про их пари.

XIV

— Томочка дома?

Когда Лена входила в квартиру Зайцевых, ее всегда охватывало приятное и в то же время тоскливое чувство.

Цветущие бегонии на окнах. Чистые коврики на чистом полу. Большие, пышные кровати с никелированными шишечками. Буфет, шкаф, добротный высокий сундук, который никогда никуда не ездил. В них можно положить и поставить все вещи, не нужно чемоданов и «городушек». А главное, главное — мужское пальто на вешалке и широкие, огромные, такие симпатичные мужские калоши под ним. Не уложены, не спрятаны куда-нибудь, а стоят в передней, на самом виду, потому что могут понадобиться каждую минуту.

Обе Матрешки были дома. Они сидели в кухне и чистили грибы, неторопливо, но и не медленно, как все, что они делали.

Лена всегда любила грибы — и собирать, и чистить, и есть. Но на эти грибы она посмотрела с холодным равнодушием и даже с враждебностью.

— Смотри, Леночка, белые! — сказала Тамара заискивающе и показала на кучку белых, положенных отдельно, напоказ и на восхищенье. — Подумать только! В июне белые! Как рано!

Но Лена не хотела восхищаться. Она села на лавку и даже не попросила себе ножик, чтобы принять участие в скоблении крепких, толстеньких подберезников, или «чалышей», как их называли местные жители.

— Тамара, — сказала она неестественным голосом, — ты как, совсем не будешь ходить в детский сад?

Тамара немного растерялась и посмотрела на мать. Глаза Аграфены Петровны стали остренькими и беспокойными.

— Некогда, некогда, Томочка! — запела она, покачивая головой. — Огород полоть, за скотиной ходить… А теперь грибы пошли, нужно на зиму запасать, и посолить, и посушить… Вот сегодня похлебку грибную сварим.

Она взглянула на часы и, переваливаясь, поплыла к печке. На сковородке что-то бурно и в то же время обнадеживающе заурчало, обещая вкусный обед румяным Матрешкам.

— А уж если время будет у Томочки, — продолжала Аграфена Петровна, возвращаясь к столу, — пусть в колхоз работать идет, трудодни зарабатывать. А здесь что? Маруська, лентяйка, будет дома бездельничать, а вы за ее детями ходить? И никто вам за это не заплатит, пра-а!

Лена молчала. Что можно было возразить? Конечно, никто не заплатит. Она видела, что пришла зря, что разговора с Томочкой не выйдет. Все-таки немножко совести у Томочки есть: сидит вся красная, потупив глазки.

— Маруся — не лентяйка, — сказала наконец Лена и встала, — она одна с ребятишками, ей трудно.

В сенях послышались тяжелые мужские шаги. Вошел мастер Матвей Кириллыч. Обе Матрешки засуетились и захлопотали вокруг него. Лена хотела уйти, но Матвей Кириллыч, намыливая руки, спросил, пишет ли отец, — пришлось отвечать ему, она задержалась.

Не может человек, если он не совсем бесчувственный, равнодушно видеть горячий блин, снимаемый со сковородки.

Но Лена мужественно ответила:

— Спасибо, мне не хочется, — когда Аграфена Петровна протянула ей блюдечко.

— Да ты бери, Лена, бери! — Томочка с хохотом прыгала вокруг нее, стараясь запихнуть ей в рот липкое тесто. — Ведь взяла уже! Уже попробовала!

Лена знала, что Матрешки обидчивые. Блин пришлось взять. На столе появилась миска с огурцами. Аграфена Петровна была мастерица солить огурцы и очень гордилась тем, что они у нее до лета сохраняются твердыми. По комнате распространился острый запах чеснока и укропа.

И опять:

— Да спасибо, Аграфена Петровна, мне не хочется! — и опять скачет Томочка и силой навязывает угощение.

— Лена, бери, — сказал Матвей Кириллыч, садясь за стол. Он откусил сразу пол-огурца, плеснул на пол рассол из середки и повторил с важностью, выговаривая на «о»: — Бери, Лена. Организм требует соков!

И Лена ушла с холодным огурцом в руке, с горячим блином во рту и с тяжелым камнем в сердце.

XV

«Зайду еще к Зине, — решила она, — и тогда уже все будет окончательно».

От их дома к речке прошел Саша с удочками. А за ним подобострастно, как маленькие собачонки, семенили мальчишки: впереди с трудом поспевал Витька, за ним растянулись по росту Кирюшка, Боба и Кук.

На полдороге Боба обернулся и грозно прикрикнул на Кука. Тот зашагал медленнее и наконец отстал. На крыльце Марусиного дома одиноко дремал Коленька, приткнувшись круглой щечкой к верхней ступеньке. Рядом была брошена курточка и лежало квадратное одеяльце, на котором — предполагалось — он будет сидеть.

Лене очень хотелось отнести Коленьку в дом, но она не решилась, опасаясь гнева Маруси. Она только устроила малыша поудобнее, чтобы не затекли ножки, и хорошенько прикрыла его, так как день был свежий.

Зины дома не оказалось. В кухне сидел Зинин отец, бухгалтер Федор Максимыч, и, вынимая из чугуна горячую картошку, лупил ее на тарелку с розовыми цветами. Облупив каждую, он макал в деревянную солонку и ел с аппетитом. Картошка перестоялась, или, как говорили хозяйки, «охалела» в печке. Она была темно-желтая внутри и даже пахла нехорошо. Но Федор Максимыч поедал ее с видимым удовольствием.

— Укатила наша Зина. В город. С пятичасным. К бабушке. Тетя Вера обещала ей билет достать. На какие-то там гастроли, — проговорил он отрывисто.

Лена присела на лавку. Она знала, что Федор Максимыч пока не поест, разговаривать не станет. Ей было тоскливо, хотелось поговорить. Она зацепила за что-то ногой и увидела под лавкой немытую плошку. Вчерашний мусор мирно лежал на полу.

«Бессовестная эта Зина, — подумала она. — Не могла отцу настоящий обед сварить. По театрам носится, даже комнату не прибрала. Был бы папа дома, уж я бы ему…» — Она посмотрела в окно.

Кто-то медленно шел от ворот с вязанкой хвороста за плечами.

— Да ведь это мама идет!

«Эх, — подумала Лена с досадой, — как это я забыла про щепки!»

Наевшись картошки, Федор Максимыч повеселел и стал разговорчивым, как всегда. Он любил поговорить и страдал без слушателей. Лена слушала его охотно, и они были друзьями.

Федор Максимыч забрался на печку, Лена в два прыжка очутилась там же.

Печка, вытопленная хворостом и щепками, была не горячая, а только приятно теплая. Там было темновато, пыльно и очень уютно.

Федор Максимыч свесил с печки худые длинные ноги и оперся руками о колени.

— Да, Леночка, — начал он, — скучно здесь жить. Поговорить не с кем. Никаких умственных интересов. Ну что понимают, например, в литературе какой-нибудь Матвей Кириллыч или Маруся?

Он вздохнул и стал декламировать Лермонтова, которого одного признавал и любил.

— Да, Лена, вот это поэт был — Лермонтов!.. Ведь я, Лена, человек со средним образованием. Ведь если бы я, окончив гимназию, поступил в высшее учебное заведение, я был бы теперь человек с высшим образованием!

— Федор Максимыч, прочитайте ваши стихи, ведь вы пишете, я знаю, — попросила Лена.

Федор Максимыч долго молчал, потом решительно тряхнул черными волосами и взволнованно сказал:

— Хорошо! Я прочту…

Он стал читать и читал много.

Стихи Лене не понравились, они очень напоминали какие-то другие стихи, только были похуже. Писал Федор Максимыч про луну, про соловья, который поет печаль, про погубленную любовь и про разбитые грезы… Но из вежливости Лена сказала, что стихи хорошие.

Потом Лена взволнованно читала свои стихи, и Федор Максимыч похвалил — тоже только из вежливости…

Уж очень Ленины стихи не были похожи ни на какие другие стихи, которые ему нравились.

И писала Лена о коптилках, о блинах из серого крахмала, о своих тапочках.

Потом Федор Максимыч попросил Лену принести ему гитару и стал петь.

Пел он только грустные песни и, когда пел, нарочно дрожал голосом, чтобы было чувствительнее:

Пенится Желтое море
Бьется о берег крутой…

Лена обхватывает колени руками и видит большие желтые волны… летят чайки. Страшно умирать в море…

Мы пред врагом не спустили
Славный андреевский флаг…

Дрожат струны гитары, дрожит голос Федора Максимыча, дрожит что-то в сердце Лены…

Чайки, снесите в Россию
Русских героев привет!..
Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть!

Лена вспоминает все самое печальное, что только было в ее жизни. Отъезд папы на фронт. Отъезд из Москвы под тревожный рев гудков и сирен. Смерть бабушки…

Пенится Желтое море,
Бьется о берег крутой,
Чайки несутся в Россию,
Крики их полны тоской!

XVI

Серебристо-зеленые верхушки сосен на темно-голубом небе.

Пахнет смолой и какими-то очень душистыми цветами. Жарко.

Высокие травинки наклоняются и щекочут лицо.

Лена лежит на поляне в лесу, закинув руки под голову. Рядом корзина с грибами.

Нужно бы их почистить, но не хочется шевелиться, хочется лежать так.

Сегодня было письмо от папы.

Папа писал:

«Молодец, Ленка, что ты затеяла детский сад. Мамам сейчас трудно приходится, у них двойная нагрузка — и за себя работают и за нас. Старайся помогать и своей маме, и чужим.

Ну да, я знаю, что ты у меня энергичная, всюду сумеешь поспеть.

Напиши еще про ваших заводских ребятишек, уж очень смешно ты об них рассказываешь».

Лена тяжело вздыхает. Вот тебе и энергичная! «Смешно рассказываешь!»

Что можно рассказать смешного?.. Вообще ничего нет смешного. Только одно грустное.

Сжимается горло. Хочется плакать.

Нужно написать папе. Что написать?

Почему никогда ничего не выходит так, как хочется?

Где-то совсем близко зажужжал шмель, потом успокоился, опустившись на розовую головку клевера. А сам такой бархатный, черный с золотом…

Растут ли на фронте цветы? Летают ли шмели? Деревья, должно быть, есть, только какие-нибудь изломанные, исковерканные…

А трава и цветы, должно быть, все вытоптаны…

Кто-то крикнул: «Ау!» — далеко в лесу, другой голос ответил поближе.

Потом затрещали ветки, кто-то засмеялся.

«Это наши заводские, — подумала Лена. — Витька, Томочка, Кирюшка, кажется, и Марусин голос…»

Лена, прихватив корзинку с грибами, торопливо отползла в кусты и притаилась там.

Под кустами было прохладно и пахло по-другому — грибами, сыростью.

Ребята и Маруся прошли совсем близко.

Было таинственно и даже жутковато немного смотреть на них и знать, что они тебя не видят.

Вот они отходят все дальше и дальше… Вот уже и голосов не слышно.

Лена вернулась на полянку и опять легла в густую траву. Ушли. Ну и пусть! Ей никого не нужно…

XVII

Алюминиевая кастрюля давно уже утратила свою красоту в русской печке. Лена чистит ее песком, полощет в воде, наконец кладет на траву, чтобы обсохла. Чище, конечно, стала, но на боках какие-то вмятины, будто у кастрюли щеки ввалились, как у очень похудевшего человека.

Рядом с Леной уборщица тетя Люба вымыла ведро и, зачерпнув воды, поправляет платок, собирается идти к дому.

— Самовар ставить хочешь, тетя Люба?

— Что ты, что ты! Разве можно для самовара в речке воду брать? — пугается тетя Люба. — В речке микропы!

Она вытягивает указательный палец и сгибает его несколько раз, показывая, как извиваются «микропы» в речной воде. Лена заглядывает в ведро. Действительно, маленькие бойкие «микропы» плавают в воде, извиваясь точь-в-точь как указательный палец тети Любы…

Подошла Маруся и стала полоскать в речке маленькие рубашонки.

— Что же, едем с пятичасным? — спросила тетя Люба.

Маруся ответила с досадой:

— Нет, не поеду. Ребят не с кем оставить. Завтра базар большой, все хозяйки в город собрались.

— А ты что покупать-то хотела?

— Башмаки Бобке, он у меня разутый совсем.

Маруся изо всех сил отжимала рубашку, сложенную жгутом. Казалось, что она энергично душит змею, отвинчивая ей голову.

Лена сказала, мучительно краснея:

— Маруся, давай я побуду с ребятами.

Она думала, что Маруся сейчас ужасно рассердится и скажет: «Не нужна мне твоя помощь!» — а может быть, даже отвинтит ей голову.

Но Маруся мягко встряхнула и расправила рубашонку, положила ее на траву и ответила совсем добрым голосом:

— Вот уж спасибо-то, если сможешь! Только, Лена, ведь я завтра вечером вернусь. С печкой-то ты справишься? Да и ночевать…

— Все сделаю. Давай дополощу, а ты беги собирайся. Я скоро к ребятам приду.

Лена торопливо поужинала, задвинула все обратно в печку и оставила записку Саше, на случай если он вернется домой раньше мамы.

«Я у Маруси, щи в печке, котлеты пополам с мамой, я уже».

Потом помчалась по лестнице вниз и на крыльце встретила маму.

Мама держала в руке две тоненькие морковки.

— Леночка, я прошла огородом. Все опять ужасно заросло. Сейчас поужинаем и пойдем полоть. А морковь продергивать надо. Смотри, какая она.

— Не могу сейчас, — торопливо ответила Лена. — Маруся в город уехала, я буду у нее, я обещала посмотреть за ребятами… Я, мама, и ночевать у них буду… Можно?

Она хотела мчаться дальше.

— Ну, хорошо, сегодня уж я одна, а завтра обязательно, прямо с утра займись полкой.

— Да я же и завтра на целый день! Маруся приедет только вечером.

— Знаешь, Лена, — сказала мама, — это, конечно, очень хорошо — помогать Марусе. Но нужно и дома что-то делать. Огород большой, Саша приходит поздно, я одна не справляюсь. Помнишь, как было плохо зимой без своих овощей?

— Ну да! Ну да, — крикнула Лена, — ты хочешь, чтобы я думала о своих овощах и не думала о чужих детях!

Мама только посмотрела на нее и пошла по лестнице, похлопывая себя по ладони бледным морковным хвостиком.

XVIII

Коленька, Боба и Кук стояли, приоткрыв дверь, и, видимо, старались угадать, к ним идет Лена или просто так, по своим делам.

Кук, самый храбрый, должен был выяснить этот щекотливый вопрос. Когда Лена поравнялась с крыльцом, он сделал шаг вперед и спросил с неожиданной для него робостью:

— Лена, ты куда идешь?

— К вам.

Он продолжал уже смело:

— Лена, достань нам супу из печки. А то мама уехала, и мы на одном хлебе сидим. Коленька даже ни на чем не сидит, он сухого хлеба не ест, он его размачивает. Так и придется ему лечь спать некушанному!

Боба подобострастно подал Лене ухват и сказал, что суп справа.

Коленька вскарабкался на стол и преважно уселся там в своей обычной позе, ножки калачиком.

Лена налила густой картофельный суп в плошку и поставила ее посреди стола.

— Забели, — сказал Боба.

Лена забелила суп молоком из баночки.

Три деревянные ложки заработали дружно, три куска хлеба стали уменьшаться и таять на глазах.

Первым перестал есть Коленька. Он подобрал губами с ложки мокрый кусочек хлеба и положил свое оружие на стол, выпуклой стороной кверху.

Потом, вытирая ладонью губы, соскочил со скамейки Кук.

Наконец Боба отвалился от стола и протянул Лене пустую плошку, чтобы вымыть.

— Дать вам еще? — но они отказались.

«Как они мало едят, — подумала она. — Эх, малыши!»

И вот они стояли перед ней все трое и улыбались почтительно и немного смущенно.

— Так! — сказала Лена. — Что же мы будем сейчас делать? За грибами пойдем завтра. А сейчас пойдемте посидим на дворе, я вам расскажу сказку.

Постлали одеяло на траве и уселись на него, прижавшись потеснее к Лене.

Сказок Лена знала много и рассказывала их хорошо. Она поджала под себя ноги поудобнее и задумалась на минуту. Так ясно представлялся ей большой книжный шкаф в московской комнате. Особенно запомнились три коричневых тома русских народных сказок и три тома арабских сказок — красивые книжки в красных переплетах.

Когда Лена начинала рассказывать, ей казалось, что она раскрывает и перелистывает книгу, то красную, то коричневую, и читает прямо с раскрытой страницы.

Лена знала, конечно, в какой книжке Иван-царевич скачет на Сером волке и в какой странствует мореход Синдбад. Но в головах слушателей Царевна-лягушка и прекрасная Забейда были почти родными сестрами, а Конек-Горбунок, возвращаясь из путешествия, отдыхал в стойле вместе с волшебным конем Календера. Может быть, даже совсем недалеко от них жевала сено почтенная Белоглазка. Лена рассказывала почти теми же словами, как было написано в книге. Иногда она говорила:

— А вот здесь картинка: они стоят связанные, спина к спине, а рядом невольник с кривым мечом хочет отрубить им головы. А он такой бородатый, туфли с острыми носами. И у каждого на голове чалма… ну, вроде полотенца такого блином на голову наверчено… А что такое меч, вы знаете? Ну, вроде косы, острый такой, изогнутый. Понимаете?

Как не понять! Кук так ясно представил себе эту картину: невольник с бородой и косой, а у каждого человека на голове блин и полотенце. Блины ведь липкие, это чтобы полотенце не падало. Странно, конечно, но ведь это же сказка. В другой сказке жена солнца прекрасно пекла блины на голове у мужа. Так что ничего особенного здесь нет.

— Ну и что? Рассказывай, Лена!

Лена заметила, что слушателей стало гораздо больше.

За спиной, над самым ее ухом, взволнованно дышала Галя-большая. Юрик, широко раскрыв рот, стоял немного поодаль.

Витька, ведя сестренку за руку, ходил за деревом и делал вид, что он не слушает, но он слушал, это было ясно, и маленькая Галя слушала.

Подошла Томочка и плюхнулась рядом с Леной, заняв собой половину одеяла.

Откуда-то издалека примчался Кирюшка и, задохнувшись, подползал к ним на коленках.

Кук ревниво раздвинул других ребят и облокотился на Ленину ногу.

— Ну, дальше! Дальше!

А дальше было гораздо интереснее. Так интересно, что две девушки-работницы, уходящие домой из сушилки, постояли, а потом сели, а потом даже легли на траву.

Заскрипел песок дорожки, длинная тень упала на Ленино платье.

Лена подняла голову.

— Батюшки! Пал Палыч! Директор!

Опираясь на костыли, он смотрел на них сверху вниз.

Лена ждала, что он сделает замечание, зачем они мнут траву на территории. Но Пал Палыч сказал добродушно:

— Что же это? Опять детский сад?

— Да нет, Пал Палыч, это просто так! — ответила Лена, смущенная.

Он усмехнулся.

— Просто так — это тоже неплохо! — и подумал: «А ведь правда, четыре с половиною человека у нас малышей. Для детского сада маловато, но хоть просто так что-нибудь придется для них изобретать!..»

Пал Палыч постоял, все молчали, он почувствовал, что мешает им, и пошел, поскрипывая костылями, к заводу. И всем Сразу вдруг стало жалко, что они прогнали его своим молчанием и что он не услышит такой хорошей сказки.

XIX

— А теперь без всяких разговоров спать!

Лена нерешительно сняла с подушки пышную кружевную накидку.

По совести говоря, было страшно укладывать малышей в эти неестественно беленькие кровати, приготовленные как будто для нарядных кукол. Правда, Куку вымыли руки и даже ноги, но все-таки запачкает, обязательно помнет и запачкает! Было жалко новеньких тканьевых одеял, Марусиных трудов и мыла.

— Что ты делаешь? — удивился Боба.

— Как что? Хочу вам кровати стелить.

— Да мы же с кроватей упадем, мы же здесь спим, на матрацах.

Лене стало смешно. Ну, разумеется! Какая она недогадливая! Не может Маруся, уходя на ночное дежурство, оставить свой народец на такой опасной высоте.

— Где матрацы? Давайте их сюда!

И вот Боба подает с печки три полосатеньких матраца, один побольше и два совсем маленьких.

За матрацами полетели одеяла, простыни и подушонки, будничные, без кружев, на каждый день. Лена и Кук ловили их внизу.

Матрацы положили на полу в большой комнате.

Был еще среди постельного белья один предмет, назначение которого Лена угадала не сразу: белая мягкая клеенка.

Клеенка была длинная, Лена, поколебавшись, растянула ее вдоль большого матраца.

Боба усмехнулся.

— Мне она не нужна.

Он положил ее на оба маленьких матраца поперек.

Коленька невинно смотрел на Лену голубыми, с косинкой, глазами.

Кук отвернулся с виноватым видом.

И сразу перестал быть для Лены грозным и непокорным путешественником, капитаном Куком.

«До чего же они похожи друг на друга! — подумала Лена. — И на цыплят похожи: эти двое маленькие и пушистые, а Боба перерос и уже не такой уютный…»

— Нет, — сказала она вдруг совсем громко. — Вы не цыплята! Я знаю теперь, кто вы: вы белые байковые зайчики. Даже косите немножко!

Она сгребла байковых зайчиков в одну кучку и повалила их на матрац.

— Ну! Кто спит в середине?

Коленька веселым галопцем прополз на четвереньках на середину матраца.

Лена старательно укрывала их, подсовывала одеяла под спинки. Ребята перед сном хотели еще побаловаться немножко, но не успели. Не прошло и минуты, как все трое задышали ровно.

Лена глубоко вздохнула, прибрала разбросанные одежки и подошла к окну. Хлопотливый день был окончен. Хороший получился день, Лена была довольна собой.

Впрочем, было сегодня одно неприятное, что вдруг вспомнилось только сейчас и кольнуло, как заноза, которую не вынули сразу: разговор с мамой на крыльце.

Лена села к окну и положила подбородок на руки.

«А что, если пойти завтра на огород с ребятишками? Бобка может даже помочь, да и Кук тоже… будет относить траву. А Коленьку посадим в тени у забора, и он будет гулять. Так и сделаю, — думала Лена. — Прополю завтра морковь и лук. А потом прополю какую-нибудь Марусину грядку… И почему Марусину грядку веселее полоть, чем свою? Потому что не обязательно. А свою — обязательно».

Мимо окна проехал дедушка Николай. Белоглазка без понуканий трусила к скотному двору, зная, что трудовой день окончен.

Все-таки молодец старушка! Сколько обязательных дел приходится на ее долю.

И дедушка Николай — ему бы давно на печке лежать, а когда-то он еще вернется к своей бабке!

Васенька Мышкин прошел мимо с охапкой сена, устало наморщив маленький лоб. И ему Лена посочувствовала.

Вечер был тихий и ясный, хотелось быть доброй и пожалеть всех. Даже Витька, неистово загоняющий в сарай запоздалого куренка, не вызвал в ней привычного раздражения.

Даже завод, освещенный розоватым вечерним светом, показался не таким скучным, как всегда.

У стены справа зашуршала трава.

К окну подошла мама и заглянула в темную уже комнату.

— Ну, как твои подначальные? Спят?

— Спят, — ответила Лена.

— Когда будешь ложиться, не забудь закрыть окно, а дверь на задвижку запри.

Мама говорила про задвижку, но Лена прекрасно слышала за этими словами другие слова:

«Я на тебя не сержусь, дочка, я знаю, что ты у меня хорошая!»

Лена ответила:

— Запру, запру. Посмотри, как они смешно спят.

И мама прекрасно поняла, что Лена хотела сказать:

«Я тебя люблю, ты лучшая из всех мам!»

— Может быть, мне к вам прийти для компании? Не страшно тебе, Лена, будет одной?

— Конечно, страшно! То-то и хорошо!

Мама улыбнулась:

— Ну, спокойной ночи!

Лена вытянулась из окна и поцеловала маму сверху.

— Спокойной ночи!

Потом сказала совсем тихо:

— Мамочка, я завтра все-все сделаю!

Мамины шаги прошуршали, удаляясь.

Слева по дорожке, обнявшись, подходили Томочка и Зина.

— Лена, не спишь?

— Нет еще.

— Мы тоже к тебе ночевать придем, — сказала Томочка. — Мы все на Марусиной кровати поперек поместимся. Интересно-то как будет!..

Еще бы не интересно!..

— Нет, — сказала Лена решительно. — Мне одной таинственнее. И потом здесь вполне одного человека хватит. Мне уже Саша говорил, что у нас в детском саду были слишком раздуты штаты. А вы в другой раз. Занимайтесь пока своими домашними делами. А то мы проболтаем, не скоро ляжем, — опять Зинка проспит, и ее папа без завтрака останется.

Девочки отошли от окна. Небо становилось темно-синим, как-то вдруг вспыхнули и замерцали на небе звезды. В особенности одна была яркая, она казалась приткнутой к острой верхушке далекой елочки, как новогоднее украшение.

На дороге зафыркал и затарахтел грузовик.

Лене вспомнилась морозная бесснежная ноябрьская ночь.

Вот так же заработал где-то вдалеке мотор — трактор или грузовик, а они с Томочкой решили, что это немецкие танки прорвались и идут к заводу.

Ничего невероятного в этом тогда не было, говорили, что фронт был в каких-нибудь ста километрах.

А теперь немецкие танки далеко, не пустили их сюда и к Москве не пустили.

Тарахтит грузовик, везет сушеную картошку для армии. Папа писал, что она вкусная… с салом…

Значит, все-таки нужен завод, хотя и неинтересный.

Нужен мастер Матвей Кириллыч, нужна сторожиха Маруся, нужны дедушка Николай и Белоглазка. Даже Федор Максимыч со своими стихами и гитарой, одиноко заглатывающий охалелую картошку, тоже очень нужен, — какой же завод без бухгалтера?

Звезда съехала с верхушки елочки и висела теперь в небе сама по себе.

Между деревьями за баней остался узкий кусочек света. Лена знала, что в этой стороне — немножко полевее — Москва.

— Спокойной ночи, милая Москва! — сказала она шепотом.

Потом закрыла окно, проверила все щеколды, посмотрела, хорошо ли спят белые зайчики.

Марусина пружинная кровать показалась особенно мягкой после домашнего сенника.

Теперь никто не мог ее слышать и можно было сказать совсем громко:

— Спокойной ночи, папа! Спокойной ночи, мама! Спокойной ночи, Саша! Спокойной ночи, зайчики! Спокойной ночи всем!

И Лена заснула, забыв о том, что в квартире никого нет, кроме ребят, и что ей должно быть страшно.