Повесть об Атлантиде. Юрий Томин 

1. Всадник, указывающий на запад

Первыми показались чайки. Они кружились за островом, над невидимым плесом, проваливались и снова взмывали вверх.

Чайки всегда провожали пароход до самой пристани.

Дважды беззвучно пыхнул и растаял над мысом дымок, и спустя несколько секунд, когда уже казалось, что звуки угасли, не долетев до берега, послышались два коротких гудка.

— «Мария Ульянова», — неуверенно сказал кто-то, но тут же добавил, — а может, «Спартак»…

— А может быть, «Лена»! — насмешливо отозвались из толпы, собравшейся на берегу. — А может быть, «Салехард»!

Неудачливый отгадчик — длиннорукий парень в высоких кожаных сапогах и брезентовой робе, на которой поблескивали присохшие рыбьи чешуйки, — привычным жестом сбил на затылок шапку.

Стоящий впереди всех начальник пристани коротко бросил, не оборачиваясь:

— «Спартак».

Он был самым главным сейчас — невысокого роста начальник в новом кителе, с выглядывающим из кармана обгрызенным мундштуком трубки. Он мог прогнать всех с дебаркадера, и тогда ему не нужно было бы прятать в стоячем воротнике подбородок, ободранный до крови безопасной бритвой. Но он никого не прогнал, только вытянулся еще прямее, еще строже.

Начальнику было девятнадцать лет.

Пароход вышел из-за мыса и повернул с Енисея в широкое устье Тунгуски. Первый пароход короткой, четырехмесячной, навигации. И потому, что он был первым, ему пришлось идти дольше обычного. Торопя и подталкивая запоздалые льдины, он спускался по Енисею, и с каждой стоянкой пустели его трюмы, и на всем пути, на дебаркадерах или просто на голых ступенчатых берегах, встречая его, толпились люди.

Заскрипел борт пристани под навалившейся тяжестью. Пароход остановился, сопя и отдуваясь, обдавая людей запахами разогретого масла и кухни.

Первым на трап шагнул начальник пристани. За ним, толкаясь, грохоча сапогами, звеня ведрами, повалила толпа. Шли по делу и без дела: за пивом — с ведрами, за мандаринами — с мешками, шли повидать знакомых из команды, побродить по палубам, посидеть в ресторане за столом с накрахмаленной скатертью и, после надоевших за зиму столовских котлет, съесть что-нибудь дорогое и вкусное. А вернее, шли потому, что так уже повелось встречать первый пароход — с шумом и суетой, как встречают запоздалого гостя.

Парень в брезентовой робе первым пробрался к буфету и теперь шел обратно, держа в поднятой руке несколько пачек «Беломора». Сегодня он встал с рассветом и восемнадцать километров отмахал веслами по воде, потому что ему надоело курить махорку.

Наконец все успокоилось, гости разбрелись по проходам и салонам, и тогда на берег сошли первые пассажиры. Их было четверо.

Один из них — в защитном плаще, с полевой сумкой на боку — взобрался на крутой берег, поставил чемодан на землю и сел на него. Сняв фуражку, он провел рукой по седеющим волосам, потер подбородок ладонью и сказал сам себе:

— Барбос! Небритый. Нечесаный. Тьфу!

Слова прозвучали сердито и громко. Двое ребят, сидевших на краю обрыва, засмеялись.

— Смешно? — прищурился пассажир.

— Ничего!.. — ответили ему.

— Давно демобилизовался? — серьезно спросил пассажир, показывая на тельняшку, выглядывающую из-под расстегнутой рубахи одного из ребят.

— Порядочно, — в тон ему ответил обладатель тельняшки.

— Тогда покажи, как пройти на базу экспедиции.

Мальчишка в тельняшке махнул рукой.

— Вон туда, — до бани и налево.

— Все понятно, — сказал пассажир, — только непонятно, где баня.

Мальчишки снова рассмеялись, а пассажир, не дожидаясь ответа, подхватил чемодан и зашагал вдоль улицы.

Потом мимо ребят прошел человек в полушубке. На ремне через плечо он нес большую корзину и перевязанный веревками тюк. В одной руке его был мешок, за другую держалась девочка лет двенадцати. Он увидел ребят и, тяжело дыша, тоже спросил, где база.

Девочка остановилась рядом с ним. Вздернув подбородок, она смотрела куда-то в сторону. Она сразу не понравилась ребятам и тем, что шла налегке, даже не пытаясь помочь отцу, и тем, что не обратила на них внимания, и даже тем, что на спине у нее, поверх ватника, лежала толстая светлая коса, перевязанная зеленой лентой. Ребята долго смотрели ей вслед. Когда она споткнулась, переходя бревенчатый мостик, мальчишка в тельняшке сказал нарочно громко:

— Телка! За ручку идет и то спотыкается.

Все так же не оборачиваясь, девочка замедлила шаги, и мальчишка понял, что его услышали.

Последним по откосу взобрался парень. Он нес пальто на руке и с сожалением поглядывал на свои поцарапанные светло-серого цвета ботинки. Он остановился, и мальчишки удивились нездешнему его виду, шелковой рубашке с галстуком и круглой, похожей на бочонок сумке, стянутой поверху красным шнурком.

Он как-то удивительно не подходил к тому, что было вокруг: к потемневшим от дождей бревнам, сложенным на берегу, к скрипучему деревянному тротуару, к широкой, с лужами, улице, в конце которой зеленела зубчатая стена тайги.

Конечно, он был нездешний.

Если бы этот красивый темноволосый парень умел читать мысли, то, может быть, он сказал бы изумленным ребятам, что ботинки надеты не для фасона, а просто потому, что у него других нет, и что, несмотря на лужи, ему понравился старинный бревенчатый городок, стоящий на скрещении двух великих сибирских рек, и что, наконец, ему только двадцать три года, и сейчас он взволнован, так как начинает жить, в сущности, совсем заново.

Но, обращаясь к мальчишкам, он сказал совсем другое:

— Послушайте, ребята, вы — школьники?

— Ну, школьники, — ответил мальчишка в тельняшке.

— А где же ваша «нушкола»? — улыбнулся парень.

— Чего?

— Если вы «нушкольники», то, очевидно, учитесь в «нушколе», а не просто в школе.

И если бы умели ребята читать мысли, то они поняли бы, что это не подковырка, а просто парень — человек веселый, для которого все кругом ново, необычно; ему очень хочется с кем-нибудь поговорить, а о чем — безразлично.

Но ребята не умели читать мысли, а мальчишка в тельняшке обиделся почему-то на слово «очевидно».

— Если ты такой грамотный, сам найдешь, — сказал он.

Парень смутился и, что было уж совсем некстати, покраснел.

— А ты не очень вежливый, — сказал он.

И, как это бывает у застенчивых людей, пытающихся скрыть свое смущение, последние слова прозвучали не добродушно, как он хотел, а насмешливо.

Мальчишка ничего не ответил.

Парень подхватил чемодан, резко повернулся и зашагал по тротуару.

— Девчонке, той — правильно, противная… — сказал другой мальчишка.

— И ему правильно… «Очевидно»! — передразнил мальчишка в тельняшке. — Пойдем, Юрка.

Ребята пошли по мостовой, отряхивая на ходу штаны, выпачканные желтой землей. На углу они расстались. Мальчишка в тельняшке двинулся наискосок через улицу, не обходя лужи, шумно разбрызгивая воду резиновыми сапогами. Его приятель свернул в переулок. Ежась от вечернего холодка, он вприпрыжку пробежал до дома и уже хотел свернуть в калитку, как вдруг увидел у самого забора тонкую голубую тетрадь.

Он поднял ее и на странице, припорошенной влажной землей, прочел первую фразу: «На острове Азорида, на склоне горы, обращенном к морю, стоял всадник, указывающий на Запад…»

2. Неожиданная встреча

В Усть-Каменской школе занимались весь июнь.

В тот год зима была слишком холодной даже для этих краев. В январе морозы доходили до шестидесяти. Жгучий, тяжелый туман висел над бревенчатым городом. По ночам скулили, царапали двери собаки, просясь в сени. Лопались и свивались в кольца возле столбов телефонные провода. По утрам, грея моторы, натужно ревели самолеты, но, порычав и посердившись, оставались на посадочной площадке, не осмеливаясь подняться в промороженное, белесое небо.

Занятий в школе не было целый месяц.

Теперь же, наверстывая упущенное за зиму, приходилось Юрке с Петькой заниматься в июне, да еще во вторую смену.

Юрка и Петька, удрав с уроков, ходили встречать первый пароход. Димка не ходил. Есть у Димки в таких делах какое-то особенное чутье, которое подсказывает ему, когда все сойдет гладко, а когда — нет.

И в прошлый и в позапрошлый год Димка ходил встречать пароход, а в этот не пошел.

Но именно в этот год пришел на урок директор и сделал перекличку. И как об этом догадался Димка и догадался ли, или все вышло само по себе, — Юрка с Петькой не знают. Во всяком случае, сейчас они завидуют Димкиной беззаботности, и, подойдя к школе, невольно замедляют шаги.

— Да бросьте вы, — говорит Димка, — ничего не будет.

— Тебе уж наверняка не будет… — мрачнеет Петька — Не мог предупредить…

— Да я не знал. Честно — не знал…

— Непонятный ты человек, Димка, — вздыхает Юрка, думая о предстоящей расправе: — Не поймешь, когда врешь, а когда — правду…

Димка смеется.

Четыре урока просидели Юрка с Петькой, поглядывая на дверь, прислушиваясь к шагам в скрипучем коридоре. А перед пятым, который вместо уехавшей учительницы физики проводил директор, стало на душе у Петьки особенно скучно.

Представил он себе, как придет домой… Мать торопливо нарежет хлеба, поставит перед ним тарелку с ухой. Поболтает Петька ложкой в тарелке, спросит, не нужно ли принести воды. Сходит к колодцу за водой, в магазин — за сахаром. Вернувшись, возьмет топор, пойдет в сараюшку и будет колоть дрова. Набросает этих дров целую гору. И по молчаливой Петькиной услужливости поймет мать, что опять у него неприятности в школе.

— Тебя, мам, директор просил зайти… — скажет Петька.

Тогда сразу изменится, станет некрасивым и злым лицо матери, будет она кричать, накричавшись, — заплачет. И будет маленький Сенька — Петькин брат — смотреть на нее испуганными глазами.

В такие минуты хотелось Петьке, чтобы случилось с ним какое-нибудь несчастье. Например, хорошо было бы умереть. Не насовсем, конечно, а как-нибудь так, на несколько дней. И чтобы при этом все видеть и слышать. Будут приходить люди, жалеть его, говорить о том, какой он хороший парень и как рано умер. А главное, будут говорить о том, что были к нему несправедливы. Придет, конечно, директор и тоже признает свою вину перед всеми. А Петька будет лежать, гордый и неподвижный, и встанет лишь в самую последнюю минуту. Тогда все обрадуются и будут плакать от счастья. Но ничего с Петькой не случалось. И мать, наплакавшись, надевала новое платье и уходила в школу объясняться.

Наверное, так будет и сегодня.

Шумно грохнули крышки парт, по-особенному четко и быстро поднялся класс, когда на пороге показался директор. Как всегда, он чуть задержался у входа, оглядывая ребят выпуклыми черными глазами, и поморщился, услышав чересчур громкое, чересчур дружное «здрасс!..»

Преувеличенная почтительность учеников раздражала директора, но он никак не мог от нее избавиться и, в конце концов, привык к ней, привык к тому, что ученики не смотрят ему в глаза, будто все время ждут от него какой-нибудь неприятности.

Он был очень толстым человеком, как говорили, — от какой-то болезни, и, по неписаному закону, как большинство толстых людей, был человеком добрым. Он искренне огорчился, узнав, что Димка Полуянов зовет его за глаза «пузырем», вызвал Димку и долго объяснял ему, что смеяться над физическими недостатками нечестно и даже позорно. Димка охотно пообещал, что больше не будет, но прозвище осталось и продолжало гулять по школе.

Каждый раз, возвращаясь после разговора с директором, успокоенная, но еще сердитая мать говорила Петьке:

— Дураки вы все — ты и Димка твой! Золотой он человек, умный… А вы смеетесь… Разве это смех — над чужим несчастьем! — И, конфузливо улыбаясь, вдруг добавляла: — А все же он — полный… ужасно полный.

В этот раз директор пришел не один.

— С сегодняшнего дня у вас новый учитель физики — Виктор Николаевич Рябцев. Виктор Николаевич будет также вашим классным руководителем, — сказал директор, глядя почему-то на Петьку, и, кивнув учителю, вышел из класса.

А Петька, не успев порадоваться тому, что история с пароходом, кажется, сошла с рук, снова похолодел, глядя на красивые светло-серые ботинки учителя.

— Итак, друзья, давайте знакомиться. Меня зовут Виктор Николаевич.

Учитель говорил, хмуря брови, стараясь казаться уверенным и взрослым. Но все видели, что он очень молод — наверное, только что кончил институт, — и, может быть, начинал сейчас свой первый самостоятельный урок. И, мгновенно оценив эту напускную строгость, ребята заулыбались открыто и весело.

Не улыбнулась только аккуратная девочка Соня, сидевшая на первой парте. Она достала тетрадь и, зачеркнув фамилию старой учительницы, написала на первой странице: «Преподаватель физики — Виктор Николаевич Рябцев».

Учитель открыл журнал.

— Аленов Юрий.

— Я… — сказал Юрка, не поднимая глаз на учителя.

— Исаев Петр.

Петька поднялся с места медленно, так медленно, что учитель успел выкликнуть второй раз:

— Исаев Петя… Его нет сегодня?

— Я здесь.

Виктор Николаевич взглянул на Петьку, увидел уголок тельняшки, черный жесткий чубик и сразу вспомнил вчерашнюю встречу на берегу.

Они смутились оба — ученик и учитель.

И, как тогда на берегу, Виктор Николаевич почувствовал, что начинает краснеть, и попытался овладеть собой. «Это нелепо — краснеть перед классом… перед мальчишкой», — подумал он и… покраснел еще больше. Он встал и, пытаясь скрыть смущение, словно в задумчивости, подошел к окну. Но это тоже было нелепо, потому что Петька продолжал стоять столбом и, поняв своим ребячьим чутьем состояние учителя, смотрел на неге уже без страха, даже с усмешкой.

Из ребят только Юрка знал, в чем тут дело. Он сидел сгорбившись, опустив глаза, надеясь, что его не узнают.

— Садись! Что же ты стоишь! — резко сказал Виктор Николаевич.

— Вы мне не разрешали садиться, — вежливо ответил Петька.

За этой вежливостью скрывались торжество и непонятное учителю злорадство.

И внезапно Виктор Николаевич почувствовал неприязнь к этому мальчишке, который держался независимо и дерзко, но в то же время так, что замечание сделать было не за что. Учитель понимал, что от умения поладить именно с такими вот мальчишками зависит его авторитет и дружба с классом. Он был готов любить всех и хотел, чтобы все любили его. Он шел на первый урок взволнованный и радостный. Но его оттолкнули. И это было очень обидно.

Виктор Николаевич торопливо закончил перекличку и начал урок. Но до самого звонка он чувствовал на себе неприязненный Петькин взгляд и поэтому сбивался и, нервничая, стирал мел ладонью, хотя тряпка лежала рядом.

После звонка в коридоре его догнала аккуратная девочка Соня.

— Виктор Николаевич, — сказала она, глядя на учителя круглыми честными глазами, — вчера Петя Исаев и Юра Аленов ушли с двух последних уроков…

— А почему ты мне об этом говоришь?

— Вы же наш классный руководитель. Нашей прежней учительнице я всегда сообщала о том, что делается в классе.

— Прежней учительнице… — растерянно повторил Виктор Николаевич.

— Да, — твердо сказала девочка Соня. — Она уехала потому, что у нее была холодная квартира. Я знаю, где вы живете; я видела вас вчера. У вас тоже холодная квартира…

— Вот что, — решительно сказал Виктор Николаевич, — я попрошу тебя больше никогда не делать подобных сообщений. Никогда! Ни мне, ни кому-нибудь другому… понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Соня, — но почему?..

— Потому, что это нечестно! Потому, что это непорядочно! Когда я учился в школе… Знаешь, что мы делали с такими учениками? Мы их… В общем плохо им было! — выпалил Виктор Николаевич.

— Меня будут бить, если узнают, — покорно сказала Соня. — Но ведь никто не знает…

Виктор Николаевич взглянул на Соню, и на мгновение у него мелькнула мысль, что она над ним издевается. Но лицо ее было серьезно. Нет, конечно, она говорила то, что думала.

— Что же ты хочешь? — спросил он.

— Я — ничего, — ответила Соня. — Но прежняя учительница…

— Я думаю, что ты неправильно понимала свою учительницу, — перебил Виктор Николаевич. — Ты просто ошиблась. Иди домой и подумай о том, что в классе учатся твои друзья. Ты только представь на минуту, что они — твои друзья. Ты сама все поймешь…

Виктор Николаевич вошел в учительскую и закрыл за собой дверь. А девочка Соня посмотрела ему вслед с недоумением.

3. Затонувшие острова (из голубой тетради)

«… На западе равнина круто обрывалась у Великого моря.

Из-за горизонта, из призрачных и пустынных далей приходили к острову смирные, зеленые волны. Но у берега, ощутив под собой дно, волны зверели, становились на дыбы, свивались в упругие тугие валы. Вздрагивали скалы, принимая привычную тяжесть. Между камнями, покрытыми зеленым и бурым пухом, в расселины, в трещины врывались лохматые струи; они сталкивались, шипя вздымались в воздух, чтобы через мгновение упасть обратно.

На дне, подчиняясь медлительному и суровому ритму волн, плавно покачивались стебли водорослей. Словно от ветра пригибались и снова распрямлялись лепестки бледных морских цветов, похожих на распустившиеся астры.

Изо дня в день море вылизывало землю и все, что могло унести, уже унесло с собой, и поэтому даже у берега вода была прозрачна и наполнена светом, как небо перед восходом солнца. Когда море было спокойным, из глубины выплывали пестрые пучеглазые рыбы. Они шевелили кисейными плавниками, лениво тыкались носом в камни, Словно проверяли, стоит ли по-прежнему над водой этот остров. Потолкавшись у берега, они уплывали в море, погружались в глубину, пересекая косые, шевелящиеся полосы света.

Там, в бархатном илистом мраке, лежали на дне граненые колонны с вырезанными на них письменами и знаками; узорчатые решетки ограждали исполинские лестницы, вырубленные на склонах подводных гор; горбились золоченые купола храмов, похожие на остроконечные шлемы.

Если бы обитатели глубин умели думать, они удивились бы мозаичным стенам, составленным из кусочков разноцветного камня, просторным дворцам, открытым для ветров и солнца, медным жертвенным чашам, боевым палицам, вырезанным из слоновой кости, изображению Великого Змея, раскинувшего свои крылья над морем.

Все это было сделано когда-то руками людей.

И все это поглотило море.

Лишь каменный всадник по-прежнему стоял тысячи лет, не замечая, что все вокруг изменилось, и на уцелевшем клочке земли нет больше тех, кому он указал путь той ночью, когда рушились горы и звезды падали с неба на землю.

Раньше здесь была страна, лежавшая на двух островах.

На островах росли цветы и травы, не известные ныне. Там были деревья с высокими гибкими, как хлысты, стволами; на них зрели плоды, дающие питье, пищу и целебную мазь.

Зерно, брошенное в землю, через полгода отдавало тысячу зерен, и люди никогда не знали голода.

В густых лесах жили стада диких слонов, но они не нападали на людей, а приходили к их жилищам и становились их слугами.

И те, кто первыми увидели эту землю, поразились ее щедрости, красоте, богатству и сказали: «Будем жить здесь».

Они построили дворцы, вырыли каналы, воздвигли город, ставший их столицей, и назвали его Атлантидой в честь Великого моря, по которому они сюда приплыли.

И когда они рыли землю, то в глубине находили столбы и плиты, отесанные человеком, извлекали доски, покрытые письменами, и догадывались, что не они были первыми на этой земле, но не понимали, куда ушли жившие здесь до них.

Еще откопали они каменное изваяние: человека, стоящего во весь рост, с одной рукой, протянутой к небу, а другой повернутой так, будто он сыпал что-то из горсти на землю. Глаза его были закрыты, а на одежде высечены знаки двух лун и крылатый змей, заслоняющий солнце. Люди, не понимая этих рисунков, оставили изваяние стоять там, где его нашли, — на склоне горы, с которой были видны и остров и окружающее его море.

Сделав все необходимое, они стали жить, не заботясь о будущем, потому что плодородная земля снабжала их всем в изобилии. Предание говорит, что жители Атлантиды были счастливы…

Они проводили время в развлечениях: женщины украшали себя золотом и орихалком — чудесным металлом, который с наступлением ночи начинал светиться тусклым таинственным блеском; мужчины достигли такого совершенства в воинских упражнениях и защищались так искусно, что, состязаясь боевым оружием, не могли нанести друг другу даже царапины; дети атлантов не страшились прыгать в воду с самых высоких скал; смеясь и играя, они заплывали далеко в море — туда, где кувыркались в воде веселые горбатые рыбы.

Наконец настало время, когда атланты достигли такого успеха в науке, в искусстве украшения своих жилищ, что, казалось, превзошли невозможное. Они предсказывали движение звезд и направление ветра. Они вырезали из камня оконные решетки, тонкие как паутина; они научились извлекать краски из цветов и металл из земли. Из садов Правителя Атлантиды даже при легком ветре доносился нежный и тихий звон. Если ветер усиливался, то сады звучали громче, заглушая грохот прибоя; над городом, разрастаясь, вставала грозная мелодия, и тогда казалось, будто поют и земля и воздух. Это была песня садов, где все травы, кусты и деревья были сделаны из чистого золота и орихалка.

Так жили атланты.

И еще много времени прошло, прежде чем они узнали о неизбежном, и тогда к ним пришел страх…»

* * *

— Юра, ложись спать!

— Я сейчас, папа.

Голос отца ленивый, дремотный. Юрка знает: стоит посидеть тихонько несколько секунд, и отец снова заснет. Вчера он провел в воздухе восемь часов, мотаясь над тайгой на своей «шаврушке»*, и теперь проспит, наверное, до полдня. Раньше Юрке было немного обидно, что отец работает не на больших Машинах и никогда не поднимается выше тысячи метров. Садится на петляющие таежные реки — от берега до берега можно камнем добросить, — на глухие озера, на Енисей, на каменистые пятачки в дальних станках.

Но в прошлом году при посадке «шаврушка» напоролась брюхом на топляк, и весь отряд искал отца больше суток. Тогда Юрка впервые понял, что эти невысокие стрекочущие полеты «с правом выбора посадочной площадки с воздуха» куда опаснее, чем полеты на двухмоторных рейсовых «ИЛах». И с тех пор он стал замечать, что отец иногда, придя домой, засыпает над ужином, а ночью часто разговаривает во сне.

— Юра!

— Сейчас, мам.

Но от матери не отвяжешься так просто. Она встает, надевает халат и выходит из спальни. На пороге останавливается, жмурится, ослепленная солнцем.

Два часа ночи. В конце улицы поднимается оранжевый шар. Облака и дымки над трубами выкрашены в алый цвет. В неярком утреннем свете все кажется угловатым и резким. От собаки, спящей посреди улицы, тянется непомерно длинная, лохматая тень.

С Енисея доносится дурашливый крик гагары.

Юрке не хочется спать. Он, будто нечаянно, сдвигает локтем портфель, закрывая лежащую сбоку тетрадь, и просит:

— Еще полчаса, мам.

— Ложись сейчас же! Завтра опять не добудишься. Неужели тебе дня не хватает?

— Мне к завтра сочинение… — хитрит Юрка, — я скоро кончу.

— Не в первую смену… успеешь…

Несколько минут они спорят шепотом, боясь разбудить отца. Потом Юрка покоряется, начинает раздеваться. Когда мать уходит, он встает с постели, вытаскивает из-под портфеля голубую тетрадку и ложится снова.

Тетрадь исписана мелким неразборчивым почерком, многие слова перечеркнуты, сверху надписаны новые. Юрка читает тетрадь второй день, читает, как ребус, угадывая, подбирая слова, складывая их из пляшущих закорючек.

Ни Димке, ни Петьке он пока ничего не сказал, рассчитывая удивить их сразу, когда прочитает все.

Загадочно и странно то, что написано в тетради. Непонятно, как очутилась тетрадь у их дома, кто написал все это. И очень хочется, знать, где находится страна с красивым, как будто знакомым именем — Атлантида.

Юрка — мечтатель и завистник. Он завидует коршунам, которые часами парят в небе без единого взмаха. Эти глупые птицы не понимают, какое им дано счастье — летать над землей. Они могут летать в дальние страны, над большими городами, горами, джунглями, могут увидеть все, о чем Юрка читал только в книгах. Но коршуны никуда не летят, а кружатся на одном месте и, даже когда заметят добычу, спускаются вниз как-то лениво.

Юрка завидует шкиперам дощатых смолистых барж. Хоть и медленно, но все же движутся, не стоят на месте пузатые караваны, расползаются по рекам, доходят до самого моря. Но шкипера — небритые, босые — сушат на крышах своих будок бязевые рубашки, курят и, кажется, тоже не понимают своего счастья.

Юрка завидует всему, что движется, летает, грохочет, по рельсам, пылит на дорогах, завидует всем героям и путешественникам, а то, что он видит кругом, кажется ему обыкновенным и скучным.

— Мне уже скоро тринадцать лет, — говорит он отцу. — Всю жизнь я живу в Усть-Каменске.

Отец хохочет, и тогда Юрка обижается. Даже отец не понимает, как это было бы здорово — просыпаться каждый день в новом городе!

Засыпая, он видит лазурные волны и дома, из окон которых выплывают рыбы.

Голубая тетрадь попала в надежные руки.

4. Большой и маленький

Когда у Юрки появлялось желание помечтать, он шел на пристань.

Юрке всегда позарез нужны слушатели. Но слушатели тоже любят говорить о себе. Они только и ждут конца твоей фразы, чтобы вставить: «Ну, это что! А вот я… А вот у меня…» И хотя Юрка совершенно точно знает, что именно он — не собеседник! — сейчас может сказать самое главное, приходится уступать. Иначе — невежливо.

А язык распухает от невысказанных слов.

«Скучные человечки, — с тоской думает Юрка, — все о себе да о себе… Кому это интересно?» И бредет на пристань, к Павлу.

Павел — странный. Иногда он такой взрослый, что к нему не подступишься, особенно на виду у людей. Юрка знает: Павел хочет казаться старше. Все, по мнению Юрки, хотят казаться старше, чем они есть на самом деле. Но в своей комнатке на дебаркадере Павел другой. Он показывает приемы борьбы «самбо» или поет песни под гитару. Его песни мало понятны Юрке: о девушках, ожидающих на берегу, или:

«Все трое, они не вернулись домой.
Они утонули в пучине морской…»

Но Павел умел слушать. И это — главное.

Матрос, стоявший у перил дебаркадера, в ответ на приветствие, спросил:

— Опять пришел?

— Опять, — сказал Юрка.

— Если еще раз увижу на дебаркадере с вашими удочками, — поломаю и в воду брошу. Ходите… палубу топчете.

— Павел Алексеевич дома? — спросил Юрка.

— На что он тебе? Он тебе — друг? — Матросу явно было скучно.

— Не знаю, — ответил Юрка.

— Ага… — глубокомысленно и лениво сказал матрос. — А что же ты знаешь?

Юрка начал злиться.

— Где Павел Алексеевич? — повторил он.

— Тренируется, — матрос кивнул в сторону Тунгуски, но тут же спохватился: — Так что ты знаешь? Значит, ничего не знаешь. А ведь в школе учишься! Так вот, учти: удочки поломаю — раз! Поскольку я не рыжий — за сопляков палубу драить…

Юрка смерил глазами расстояние до трапа.

— Я знаю, — сказал он, — вы не рыжий. Вы — лысый.

Матрос, который даже в столовой не снимал шапки, замер с открытым ртом. Но он не успел сделать и шага. Юрка, замирая от ужаса и восторга, уже мчался по берегу. А вслед ему неслись слова, которые взрослые никогда не должны говорить детям.

Остались позади последние дома поселка. На откосе, словно матрешки в сарафанах, стояли треугольные щиты мигалок с фонарными головами. Высоко проплывали облака — густые, плотные. В нагромождении округлых башен, клубков, человечьих профилей, отражавшихся в воде, виделись Юрке очертания города.

Там жили рослые, смуглокожие и сильные люди. Они говорили звонкими голосами, носили белые одежды и плавали между островами по голубым проливам.

Оранжевые витые раковины, вынесенные волнами на берег, тысячелетиями хранили в себе шум прибоя.

По ночам трубили слоны в лесах.

Звенели золотые сады Правителя.

На мраморных лестницах, опираясь на копья, стояли стражи.

Удивительная страна! В ней все было совершенно, все подчинялось людям и служило им.

Солнце близилось к горизонту. Предзакатный ветер прошумел в елях; от берегов, обгоняя друг друга, помчались по воде полосы ряби. Юрка поднялся наверх, уселся на краю каменистого обрыва.

По реке заходили частые крутые всплески. Ветер, усиливаясь, срывал гребешки, гнал против течения комки белой пены. Из-за поворота показалась ветка*. На дне ее, вытянув ноги, положив на колени форменную фуражку, сидел начальник пристани. Он плыл вдоль берега, отталкиваясь веслом, потом повернул к середине. Лодка пошла боком к волне, и даже с берега было слышно, как звонко, будто по пустой бочке, бьет вода в ее тонкие борта. Теперь стало видно, что волны не такие уж маленькие: на середине реки, когда лодка ныряла вниз, они скрывали ее невысокие борта, и тогда казалось, что человек сидит прямо в воде.

Доплыв до другого берега, начальник пристани повернул обратно. Он словно нарочно выбирал места, где волна была выше и круче. На середине он перестал грести, поставил ветку боком к волне и поплыл по течению, пошевеливая опущенным в воду веслом. Юрка, видя, как поднимаются у бортов гребни всплесков, передернул плечами. Ему стало зябко при мысли о том, что брызги попадают на сидящего в лодке.

Начальник пристани колобродил по реке с полчаса. Наконец он пристал к берегу ниже того места, где сидел Юрка, вылез из лодки, вытащил из кармана кисет и принялся набивать трубку.

— Здравствуй, Пал Алексеич, — негромко сказал Юрка.

Начальник пристани вздрогнул и выронил спички. Он обернулся с виноватой улыбкой на лице, но, увидев Юрку, насупился.

— Видел? — спросил он, пнув сапогом лодку.

— Видел, — подтвердил Юрка. — Волна сегодня приличная.

Начальник пристани подозрительно взглянул на него и, втягивая щеки, усиленно засопел, раскуривая трубку. Морщась от дыма, он яростно сосал мундштук, но трубка не разгоралась. Он не умел курить трубку — это было ясно.

— Ты чего тут сидишь?

Юрка съехал на ногах по откосу, подошел ближе.

— Да я так… — сказал он. — В общем, посоветоваться надо. Ты знаешь чего-нибудь про Атлантиду?

— Атлантиду? — Павел подумал немного. — Это, наверное, справочник по Атлантическому океану. Вроде лоции. Рифы там указаны, течения… А то есть еще эфемериды…

— Страна?

— Какая там страна! Таблицы. По ним вычисляют положения звезд. Название, правда, красивое. А так — одни цифры.

— Нет, Атлантида — страна. Знаешь, Пал Алексеич, какая страна? Хочешь, я тебе расскажу? Я никому не говорил, а тебе расскажу.

— Давай, — согласился Павел.

И Юрка рассказал.

Он рассказал то, что прочитал в тетради, и то, что уже сам успел придумать. Окончив говорить, он посмотрел на Павла, ожидая удивления и восторга.

— Может быть, это все выдумано? — сказал Павел.

— Как же выдумано! — чуть не крикнул Юрка, — Это такая страна! Там даже солнце, почти никогда не заходит!

— Чудак человек; У нас за Полярным кругом солнце по полгода светит, а где ж там пальмы?

— Это было давно, — упрямо сказал Юрка. — Она утонула. И не обязательно за Полярным кругом.

— В тетради не написано, где она?

— Нет.

— Может быть, это здесь было? — в голосе Павла слышался смешок и снисходительность взрослого.

Но Юрка в таких делах не признавал шуток. Он даже не заметил откровенной улыбки Павла.

— А ты знаешь, — обрадовался он, — я тоже думал, — может, здесь?

И оттого, что Юрка не принял шутки, Павлу стало неловко.

— Может, — неожиданно подтвердил он и так же неожиданно нашел объяснение: — Я тебе скажу, Юра: раньше здесь был совсем другой климат. И пальмы были, и мамонты. Я читал… А еще раньше было море. Где мы сейчас стоим, — это дно моря. Даже не море — океан. В океане, наверное, были острова, на, островах жили… обезьяны. То есть сначала — обезьяны, а потом люди, — спохватился он, заметив подозрительный взгляд Юрки. — Я слышал, что где-то в тундре, под вечной мерзлотой, нашли целый поселок, а во льду — замороженного человека, очень древнего…

— А бивень… помнишь? Бивень нашли у нас в огороде! — заторопился Юрка. — И костяную фигурку! Только голова обломана.

— Помню, — ответил Павел и внезапно почувствовал, что уже пройдена та грань, когда можно обернуть все шуткой. А еще подумал, что если сейчас он откажется от своих слов, то обидит Юрку на всю жизнь.

Павел продолжал рассказывать.

И тогда встали из пепла города Помпея и Геркуланум. Поднялись со дна морей груженные дублонами испанские каравеллы. Анды, стряхнув с себя пыль обвалов, обнажили города перуанских инков.

Павел далеко не всё знал и не всё помнил. Они вспоминали вместе, вспоминали прочитанное и услышанное. Это были обрывки книг. А может быть, — снов. Ведь человеку никогда не снится будущее, а только — прошлое. И это прошлое, приукрашенное фантазией, засверкало небывалыми красками. Все было мраморное, золотое, вечное.

Но так уж всегда получалось, что им редко удавалось договорить до конца. Наступил вечер.

— Иди домой, — опомнился Павел. — Влетит. Да и мне пора.

— Ничего, — сказал Юрка, — меня не бьют. Меня словами воспитывают. Только словами — хуже. Других выпорют — и всё. А меня — словами.

— Конечно хуже, — согласился Павел. — Словами человека до чего хочешь можно довести. Ты не говори, что меня здесь видел…

— Не понимают они! — горячо сказал Юрка. — Если у тебя — мечта, так что ж особенного!

— Не понимают, — вздохнул Павел. — Я уже три рапорта написал. Не пускают.

Не один Юрка, многие знали о том, что начальник пристани мечтает о больших плаваниях. Трубка, лоция Баренцева моря, которую он знал наизусть, и якорек, выколотый на руке, не сделали его моряком, но он был неукротим в своей тяге к морю.

Рапорты в Управление возвращались обратно с обидными резолюциями. Он писал новые.

Матросы пристани посмеивались, видя, как он болтался в волну на плесе, вырабатывая устойчивость против морской болезни; А он, дождавшись сильного ветра, выходил снова.

— Так ты не говори, что видел меня, — повторил Павел.

— Я не скажу.

— Ну, будь здоров. На пристань с удочкой приходи! Я скажу, чтобы тебя пускали! — крикнул Павел уже с реки.

— Ладно! — ответил Юрка и, вспомнив матроса, засмеялся. Нет, дорога на пристань теперь закрыта.

Насвистывая, Юрка зашагал по берегу.

Солнце уже село. Над горизонтом неподвижно висели раскаленные облака.

5. Продолжение знакомства

Дома сгрудились над берегом, словно бежали и остановились у обрыва в испуге. В просвете между домами виднеется искрящаяся полоска — кусочек Енисея. Окна класса распахнуты настежь. С реки слышатся гудки. Идут плоты, баржи. Не оставляя за собой волны, буравят воду наливные самоходки. Колесные буксиры молотят плицами по облакам, разбивая их вдребезги. И все мимо, мимо… В Игарку, в Дудинку — к морю.

По улицам бродят пьяные от жары собаки.

Небывалое лето пришло в Усть-Каменск!

Петькина парта у окна. Солнце печет ему затылок, слова учителя доносятся будто издалека. Гораздо лучше слышно, как тоненько и сварливо визжит пила на лесопилке.

Впереди, рядом с Димкой, сидит Юрка Аленов. Петьке не видно его лица, но по напряженной Юркиной спине и по тому, как он вздрагивает, когда учитель повышает голос, Петька угадывает: Аленов читает. Книга прижата снизу к крышке парты, сквозь щель видно две — три строчки — потом все придется перечитывать заново. Но, как видно, это не смущает Юрку. Он всегда умеет выбрать книги, которые интересно читать даже по строчкам.

Петька вздыхает и начинает шарить по карманам. В карманах пусто. Вчера мать стирала брюки и выгребла все подчистую.

Петька обводит взглядом потолок. Он гладкий, белый, ни одной трещинки. Скучно!

Не глядя, привычным движением он протягивает руку и дергает за ленту, вплетенную в косу соседки. Это Соня. Прежняя учительница посадила ее рядом с Петькой, чтобы она на него влияла. Но Соня не может влиять на Петьку, она боится его. Она отодвигается молча и, по-прежнему глядя прямо на учителя, начинает заплетать косу.

Скучно!!

Наконец, не выдержав, Петька привстает и заглядывает через Юркино плечо. Что он там читает?

— Исаев…

«Ну, конечно! Стоит пошевелиться — и уже готово!»

Другим тоже делают замечания, но Петьке кажется, что ему чаще. Еще кажется, что его фамилию учитель произносит со злорадством, четко разделяя слоги: «И-са-ев!» Когда приходится отвечать, то Петька говорит нарочито грубоватым тоном. Все в Викторе Николаевиче вызывает у Петьки неприязнь: го, что он украдкой поглядывает в план урока, лежащий на столе, и очки, которые учитель надевает, когда волнуется, и манера говорить — очень правильно и четко. Петька не сумел бы объяснить, почему то или иное ему не нравится. Вот не нравится — и всё!

Виктор Николаевич давно заметил эту неприязнь. Он человек прямой, и проще всего ему было бы отозвать Петьку в сторонку и спросить: «Слушай, Исаев, ты чего злишься?» Тем более, что ему мешают работать косые Петькины взгляды, он чувствует их даже спиной. Но Виктор Николаевич уверен, что в ответ получит грубость, и потому не спрашивает. Он завидует старым учителям, у которых все получается просто. А у него не получается. И к урокам он готовится особенно тщательно… Но все же сорвется иногда с языка не то слово, а он не умеет сделать вид, что это в порядке вещей, что так и нужно. Это большое искусство — владеть собой, когда тридцать человек смотрят на тебя. А такие, как Исаев, замечают всё. Нужно постоянно следить за собой. И за ними нужно следить.

— Исаев! — Виктор Николаевич назвал Петькину фамилию машинально, просто потому, что он в этот момент думал о нем.

Петька поднимается за партой — оскорбленный и торжествующий:

— Чего «Исаев»? — в голосе его вызов. Но учитель не принимает вызова.

— Извини. Я оговорился. Аленов, повтори, что я объяснил.

Юрка вскакивает. С колен его сползает и плюхается на пол тетрадь.

— Вы объясняли… Вы объясняли, что вы оговорились!

Класс — в восторге. Класс корчится от смеха. Смеются откровенно и щедро — вовсе не потому, что так уж смешно. Просто есть повод посмеяться. Даже учитель старается подавить улыбку: губы его дрожат, глаза становятся круглыми и веселыми. Ведь сегодня — последний день занятий.

— Что там у тебя, Аленов, под партой? Давай сюда.

— У меня? Ничего нет. — Юрка подвигает ногой тетрадь поближе к Димке.

— Полуянов, подними и дай мне.

Димка в нерешительности смотрит то на учителя, то на Юрку. Наконец он делает выбор и протягивает руку под парту.

— Виктор Николаевич… — Юрка почти умоляет. — Вы поймите!.. Это нельзя показывать. Никому! Честное слово!

— Что там у тебя?

— Тетрадь.

— Хорошо, — говорит учитель, — я не буду читать твою тетрадь. Но пусть до звонка она полежит у меня на столе.

Нет, Юрка не хочет! Он боится. Взрослые слишком благоразумны и рассудительны. Они понимают много и вместе с тем мало. То, что ты строил всю жизнь, они могут разрушить одной улыбкой или одним словом. Нет, Юрка не хочет!

А Димка уже тянет руку… Тогда Петька, нырнув под парту, хватает тетрадь и прячет ее в карман. Учитель так и не разглядел ничего: мелькнуло голубое и скрылось.

— Исаев, дай сюда.

— Я не отдам.

— Почему?

— Это не мое.

— Исаев… — учитель говорит спокойно, но уже не улыбается. — Слушай, Исаев. Вас тридцать человек в классе… Если меня не будет слушаться один, то не будут и остальные. Мне просто не справиться одному. Ты Должен отдать тетрадь.

— А вы… когда учились в школе… вы бы отдали?

— Я бы отдал. И ты должен отдать.

— Нет.

— Почему?

— Это не мое.

По классу прокатывается сдержанный смешок. Учитель краснеет.

— Исаев, выйди из класса.

— За что?

— Выйди, или уйду я!

«…или уйду я!» — эти слова безотказно действуют даже на самых строптивых. Но не на Исаева.

— А за что?!

Притихший класс испуганно и почтительно смотрит на Петьку.

— Если ты сейчас же не выйдешь, — медленно говорит учитель, — то я буду требовать исключения.

Теперь уже и Петька понимает, что перегнул. Но подчиниться просто так тоже невозможно… Поэтому он выходит из-за парты, направляется к двери, но на пороге задерживается.

— Я вам ничего не сделал, вы не имеете права кричать, — говорит он, хотя Виктор Николаевич вовсе не кричал. Наоборот, голос учителя неестественно спокоен.

Петька закрывает дверь, и учитель слышит, как он, удаляясь, нарочито громко стучит каблуками по полу.

— Полуянов, пожалуйста, догони Исаева, скажи ему, чтобы он после урока пришел в кабинет директора.

Димка вылетает из класса. Остальные настороженно следят за учителем: что же теперь будет? Ничего. Только рука Виктора Николаевича, протянутая к доске, чуть дрожит: линия, которая должна быть прямой, получается криво. Виктор Николаевич стирает ее, снова чертит, опять стирает. Наконец все в порядке.

— Итак, мы говорили о том, что на каждого человека давит столб воздуха весом более десяти тысяч килограммов. Почему же его не расплющивает такое давление?..

* * *

После урока Виктор Николаевич и Петька идут к директору. Петька шагает сзади — руки за спиной, — как арестант. Виктор Николаевич немного остыл и уже жалеет, что не постарался справиться сам. Получается, будто он совсем беспомощен. Но слово сказано.

— Можно к вам, Платон Яковлевич?

— Угу… — говорит директор, не отрываясь от бумаг, но, заметив Петьку, добавляет: — Входите, пожалуйста, Виктор Николаевич.

Учитель не знает, с чего начать разговор. Жаловаться на Исаева? Рассказать о встрече на берегу? О том, что они давно уже почти враги — он и мальчишка? Нелепо!.. И учитель говорит:

— Платон Яковлевич, Исаев сегодня сорвал урок… Я не знаю, что с ним делать.

— Опять Исаев! — мохнатые брови директора ползут вверх, изгибаются, как гусеницы. — Что же, Исаев, выгнать тебя в конце учебного года?

— Я ничего не сделал, — глухо отвечает Петька.

— А все-таки?..

— Я не отдал ему тетрадь.

— Кому это «ему»? — повышает голос директор.

— Учителю.

— У учителя есть имя!

Петька молчит.

— Что за тетрадь?

— Не знаю.

— Это твоя тетрадь?

— Нет.

— Чья же?

— Одного ученика.

— Какого ученика?

Петька молчит.

— Почему у тебя оказалась чужая тетрадь?

Петька молчит. Он смотрит директору прямо в глаза и, конечно, не подозревает, что он — именно Петр Исаев — нравится директору больше, чем любой из учеников Усть-Каменской школы. Но директор не имеет права любить одних больше, чем других. Поэтому он говорит по-прежнему строго:

— Ты знаешь, Исаев, что будет, если я на педсовете поставлю вопрос о твоем исключении?

Петька молчит.

— Я думаю, что исключать не нужно. Он исправится. Ты ведь исправишься, Исаев? — произносит Виктор Николаевич и чувствует, что слова его казенны и неуместны. Непримиримая правда живет в этом мальчишке, и он несет эту ребячью правду наперекор всему, до конца верный своему «я». Он ошибается, но не лжет.

«Его нужно не исправить, а направить», — думает Виктор Николаевич. И впервые смотрит на Петьку даже с некоторым дружелюбием. Но Петька еще не научился угадывать чужие мысли и понимать взгляды. Он понимает слова. И от этих слов, оттого, что за него заступился учитель, который привел его на расправу, в груди Петьки лопается какая-то струнка.

— Я не исправлюсь, — говорит он, не сдерживаясь более. — Я никогда не исправлюсь! Уйду из школы и буду работать! Я не хочу быть каким-нибудь интеллигентом!

— Значит, ты не хочешь быть интеллигентом, — медленно и сурово говорит директор. — Хорошо!

Он достает лист бумаги и карандаш, кладет на стол.

— Садись сюда. Пиши.

— Что писать? — недоуменно спрашивает Петька.

— Пиши: «Я не хочу быть интеллигентом».

Петька растерян. Разве существует какое-то особое наказание за то, что человек не хочет быть интеллигентом?

— Пиши!

Петька с опаской берет карандаш, присаживается на край стула и выводит: «Не хочу быть ин…» — здесь он задумывается, но ненадолго. Мотнув головой, решительно дописывает: «… тилегентом».

— Ясно, — говорит директор. — А грамотным, просто грамотным человеком ты тоже не хочешь быть? В одном слове — три ошибки!

Петька изумлен совершенно искренне. Он даже забывает, что говорит с директором.

— Три!? Платон Яковлевич, честно?..

Директор усмехается. Он видит Петькину растерянность, но не хочет насладиться его позором.

— Иди, Исаев. И помни: прежде чем написать или сделать что-нибудь, надо думать. А еще помни, что разговор — этот — последний. Понял?

— Понял.

У двери Петька задерживается и, сознавая, что все кончилось, спрашивает уже из озорства:

— Маме сказать, чтобы в школу пришла?

— Брысь! — директор хлопает по столу, и Петька, счастливый, вылетает за дверь.

— Вот вам Исаев, — говорит директор, прислушиваясь к перестуку Петькиных каблуков. — Видели? Прикрикнешь — смеется, пожалеешь — обидится. Знаете почему? Отец у него погиб на лесосплаве… Мать целый день занята. Да еще брат маленький… Мальчишка в доме — хозяин. Работы хватает: дрова возит из тайги, посуду моет, иногда и обед сварит. Но ведь все же — мальчишка… Надоест, вырвется из дома и куролесит: там нашумит, тут надерзит. Стали говорить: «хулиган». А потом так и пошло: что ни сделает — хулиган. Говорили, говорили, а он и поверил, что правда, — хулиган. Вот теперь и доказывает. В прошлом году он на плоту чуть не до Игарки уплыл. На мать обиделся. Хотел сам себе на жизнь зарабатывать. А по-моему, все у него от гордости. Готов со всем светом на кулачках… Вы никогда не задумывались над тем, чем сильнее всего можно обидеть мальчишку? Превосходством. И снисходительностью. Мы, взрослые, почему-то стесняемся разговаривать с ними, как равный с равным. Мы имеем право на гордость, самолюбие, любовь и ненависть… А они — нет? Они все понимают и чувствуют, как мы, только меньше знают. Их честность — это честность без оговорок. Они беспощадны к тому, что им не нравится. Они строят себе свой мир и не любят насмешек. Только очень искренний и простой человек может быть принят ими, как равный. Обмануть их невозможно. Я всегда оцениваю себя по тому, как ко мне относятся дети. И я был бы счастлив, если бы кто-нибудь из моих учеников пригласил меня играть в футбол. Тот же Исаев… Он всегда неправ, но всегда честен. Вы еще очень молодой учитель, Виктор Николаевич… Я знаю, что Исаев порой просто невыносим… Но сейчас — совсем о другом. Я понимаю, что пока вам трудно. Помочь вам — моя обязанность. Но я могу дать только единственный и главный совет: держитесь всегда так, чтобы ваши ученики приглашали вас играть в футбол. Извините меня, это не лекция. Это — я сам.

— Я хочу, чтобы им всем было лучше… — отвечает Виктор Николаевич после раздумья. — А они не понимают… Скажите, Платон Яковлевич, — долго так будет?

Директор смеется. Он такой большой и грузный, что в такт смеху начинает вздрагивать стол и лампа на нем, и в чернильнице ходят фиолетовые волны. И только теперь Виктор Николаевич верит, что слова директора — не лекция.

А Петькин путь прям, как стрела: по коридору, с разбегу в дверь и — каникулы.

Юрка и Димка ждут у ворот.

— Исключили?

— Ну да! Поговорили просто. На свою тетрадь.

— Петька… — растроганно говорит Юрка. — Я отдам тебе два патрона шестнадцатого калибра. Ты у меня просил, — помнишь?

— А чего у тебя в тетрадке?

Юрка раздумывает несколько секунд.

— Ладно. Я никому не говорил, а вам скажу. Айда на берег!

Возбужденные и радостные, они мчатся по улице, потом — по берегу. Они швыряют портфели с откоса и скатываются вниз в облаках пыли. Они перестали быть учениками. Впереди — лето!

6. Тайна острова Азориды (из голубой тетради)

«С севера к Атлантиде подступали высокие горы. После захода солнца долго, будто остывая, розовели их вершины. Горы нависли над страной. Они пугали людей своей молчаливостью и казались безжизненными. Только те, кому не было места внизу, уходили в горы. Так поступали приговоренные к смерти, если им удавалось бежать. В горы ушли однажды двадцать рабов, назначенные в жертву ненасытному Солнцу. Солнце было богом атлантов, луна — братом бога. Но рабы не хотели умирать во славу чужих богов. Ночью они задушили обоих стражей и ушли в горы.

Они шли всю ночь и к утру забрались так высоко, что с любого открытого места в городе можно было видеть черные точки, ползущие по камням… потом — по снегу… потом… Потом они исчезли. Их не стали преследовать, ибо знали — оттуда никто не возвращается.

А Солнце получило других.

В этой прекрасной и богатой стране было много рабов. От поколений рабов, завезенных первыми атлантами, произошли новые поколения. Многие из детей, родившись рабами, не знали об этом, пока не вырастали, пока раскаленное клеймо не касалось их спин, и тогда они начинали работать наравне с остальными.

Иногда корабли привозили новых: широкогрудых, с черно-лиловой кожей, с курчавыми волосами — из страны, где за душными лесами лежали раскаленные пески, или — гордых, с золотистой кожей, с глазами черными и блестящими, как влажные сливы — они были с островов моря, лежащего на востоке, за узким проливом.

Многие из них были так же стройны, мускулисты и красивы, как свободные жители Атлантиды. Но жили они в пещерах, выкопанных прямо в земле, и только наиболее искусным из них разрешали строить хижины. Среди них были оружейники, изготовлявшие мечи, которыми перерубали медные полосы толщиной в руку; были резчики, вырезавшие цветы из кости; камнетесы, пригонявшие громадные плиты так, что между ними нельзя было просунуть волос; были кузнецы, которые ковали ошейники и цепи для самих себя.

И среди них не было ни одного, кому не снилась бы родина. Одни помнили ее сами. Те же, что родились здесь, узнавали о ней из колыбельных песен. Ночью рабы были свободны. Сны уносили их далеко в море: они плыли вдоль знакомых берегов, волны подхватывали их лодки и выбрасывали на родную землю. Они подолгу лежали на влажном песке, вдыхая запах соли, видели зеленовато-голубую кромку леса и столбы дыма, поднимавшиеся над деревьями. Там были их хижины. Они вставали и шли к дому, не оглядываясь, уверенно, потому что снова были свободны.

А утром их поднимали окрики стражей, и они опять принимались рыть землю, рубить камень, таскать воду в сосудах из шкур, и Солнце — неутомимое, беспощадное божество — не мигая, смотрело на них сверху и жгло их спины.

Рабы выполняли все тяжелые работы, и потому труд свободных атлантов был легким и радостным. И в своих песнях атланты прославляли себя самым мудрым и великим племенем на земле, ибо верили, что только великий народ может покорять другие народы.

Но однажды появился среди них истинно великий и мудрый. И он был раб.

Он родился здесь, на острове Азорида. Он был строен и гибок, и мышцы его были крепче слоновой кости. Он был рабом, но высоко держал голову, и. его господин — жрец храма Солнца — если бы не был стар, то не взял бы его к себе в дом, ибо раб, который смотрит в глаза своему господину, — плохой раб. Но жрец был стар и плохо видел, он был доволен.

Раб заменял ему глаза и уши. Когда жрец, напрягая зрение, рисовал священные письмена или расположение светил на небе, раб стоял сзади, покорный, готовый к услугам.

Он слушал споры своего господина с другими жрецами, но никто не замечал, как порой улыбка скользила по губам раба. Жрецы часто говорили вздор.

За десять лет, прожитых у служителя Солнца, раб узнал больше, чем его господин за всю жизнь.

Он изучил множество наречий и первым прочел письмена, высеченные на плитах теми, кто жил на этой земле прежде атлантов. Он был первым, кто раскрыл тайну каменного человека, стоявшего с рукой, поднятой к небу, а другой протянутой так, будто он сыпал что-то из горсти на землю.

Так он узнал о неизбежном.

Письмена говорили об исчезнувших народах, которые жили здесь до атлантов. Трижды селились на этой земле люди, и трижды наступал день, когда вскипало море, содрогалась земля и громадные волны обрушивались на берег. Сверху падал град из камней, пепел и лился черный горячий дождь.

Люди пытались спастись в домах, в пещерах, но дома рушились, своды пещер смыкались — вещи восставали против людей и переставали им повиноваться.

Письмена говорили, что в это время крылатый змей поднимался с гор, закрывал солнце, и день обращался в ночь.

А потом приходила волна, заслонявшая небо. Она докатывалась до подножия гор и все, что встречала на своем пути, уносила в море.

И тогда боги, живущие под землей, в гневе колебали горы, земля лопалась, дыша огнем, целые острова с городами, лесами и со всем, что было на них, скрывались под водой. И еще долго не было света и не наступал день.

Те, кому удалось остаться в живых, в ужасе бежали прочь, через море, которое по ночам освещали две луны. И последние из них оставили эти письмена и каменное изваяние бога, обрушившего на них свой гнев.

Письмена говорили, что путь их лежал на запад. А еще было написано, что всех, кто поселится на этой земле, постигнет такая же участь.

И раб, ужаснувшись тому, что узнал, нарушил закон и первый заговорил со своим господином.

— Еще не поздно, — сказал он. — Море спокойно. Мы можем уйти. Ты должен освободить мой народ — на новой земле вы найдете новых рабов.

Старый жрец окаменел от изумления, а когда он пришел в себя и увидел, что раб не лжет, его охватил великий гнев.

— Ты превзошел меня. Это так, — сказал он тихо, но в голосе его слышалось шипение змеи. — Ты узнал то, что не дано знать мне — служителю бога. Это так. Но никто больше не узнает об этом. Ты — раб. Ты болтлив. Ты умрешь сегодня.

На звук гонга вбежали воины, но раб расшвырял их и ушел. В эту минуту он был силен, как стадо слонов, ибо понимал, что теперь его жизнь как никогда нужна народу. Он был раб, но в сердце его жила любовь к людям. Эта любовь придала ему силу. Он ушел в горы, а позади него, на тропе остались лежать десять храбрейших воинов Атлантиды.

С наступлением темноты он спустился вниз, тайком пробрался к жилищам рабов и всю ночь пробыл там. А перед рассветом ушел, теперь уже надолго.

С тех пор страх поселился в стране атлантов. Они пели прежние песни и смеялись, делая вид, что ничего не случилось, что они ничего не знают: стоит ли придавать значение угрозам раба! Но они видели суда жрецов и правителя, стоящие наготове в гаванях, и когда они смеялись, то в их глазах не было веселья. Вместе со страхом росло возмущение против жрецов, грозивших смертью каждому, кто покинет эту обреченную землю; и, чтобы заглушить недовольство, жрецы устраивали празднества и чаще обычного приносили жертвы Солнцу. А те, чьи дома стояли у подножия горы, слышали глухие удары, доносящиеся из-под земли. Иногда им слышался звон металла о камень, иногда — шум обвала. Они думали, что это боги, живущие под землей, пробивают себе дорогу, и в страхе покинули свои жилища.

Но под горой в пещере жил человек. У него не всегда было вдоволь еды, он часто страдал от жажды, но день и ночь рубил камень. Он торопился, потому что, единственный из всех, уже слышал подземный гул и понимал, что конец близок.

И однажды днем он вернулся.

Он прошел через весь город, но никто не посмел прикоснуться к нему, потому что он пришел оттуда, откуда никто не возвращается. Толпа следовала за ним по пятам. Он остановился на берегу. Внизу было море.

— Уже скоро… — устало сказал он. — Я вижу, — вы не вняли мудрости живших здесь до вас — вы остались. Но не ради вас, а ради моего народа, на который вы надели цепи, я сделал это… Придет день… вздрогнет земля… море хлынет на берег… обрушатся скалы… Так было трижды и так будет снова. Так говорят письмена… И тогда на склоне горы встанет каменный всадник… Он укажет дорогу тем, кто останется в живых… А ушедшие на восход погибнут, ибо гам закипит море… Так говорят письмена.

Его слушали молча, ужасаясь его словам. Он был раб, и жизнь его не стоила горсти песка, но никто не посмел прикоснуться к нему.

Юноша, натянувший тетиву лука, опустил свое оружие. Но тетива выскользнула из его рук. Стрела задела ногу раба; из раны полилась кровь. Когда люди увидели кровь, они очнулись и внезапно поняли, что перед ними стоит обыкновенный человек — раб, нарушивший закон трижды.

И они молча, с лицами, искаженными злобой, бросились на него. Теперь каждый протягивал к нему руки, словно его смерть могла избавить от страха перед неизбежным, будто он, а не сами они обрекли себя на смерть, поселившись здесь.

Те же, что были из его племени, остались неподвижными. Они не могли помочь ему. Они тоже были рабы, и у них не было оружия.

Внизу было море. Вода, пенясь, облизывала камни. Сверху волны казались маленькими, как рябь на песке.

И он прыгнул в море.

Шум прибоя заглушил всплеск. Стоявшие впереди увидели, как показалась над водой черная голова и, ныряя, покачиваясь, стала удаляться от берега.

Пришел вечер. Плоское большое солнце коснулось горизонта. Его лучи скользнули по поверхности моря. И, пока не наступила ночь, в багровых всплесках мерцала черная точка. Она то скрывалась за гребнем, то появлялась снова и становилась все меньше.

В той стороне, куда плыл человек, не было земли, а только — море.

Потом наступила ночь…».

* * *

Юрка отложил тетрадь.

— А дальше? — нетерпеливо спросил Петька. — Он спасся?

— Не знаю. Здесь больше ничего не написано.

С минуту они молчали. Юрка ждал вопросов; он знал, что вопросы будут.

— Откуда у тебя эта тетрадь?

— Просто нашел. На улице. Я сам думал, — откуда она? Может быть, ее потерял какой-нибудь писатель?

— Какие у нас писатели! — засмеялся Димка. — Чего им тут делать? Комарье считать?

— Да, — задумчиво сказал Юрка, — пожалуй, у нас только и можно — комаров считать. А здорово все это: остров… море. Живут себе!.. Наверное, там круглый год можно купаться. Знаете, ребята, я еще когда до вас прочитал, подумал: все-таки раньше не так было. Ну, в древности… Люди какие-то были… благородные, что ли, смелые. Вот прыгнул человек со скалы и поплыл…

— Хорошо бы туда с пулеметом! — сказал Димка. — Они на тебя с копьями, а ты их метров на двести подпустил и — очередь. А когда победишь, то станешь у них вроде царем.

— Из тебя, Димка, хороший царь получится, — уверенно сказал Петька. — Я раньше все думал: на кого ты похож? А потом догадался — на царя.

— Да нет, — смутился Димка, — я совсем не так… Я думал: рабов можно было бы освободить и сделать у них вроде коммунизма.

Снова помолчали ребята. Они дружили давно. Часто спорили. Иногда ссорились. Но сейчас почти одинаковые мысли были у них. Впрочем, даже не мысли, скорее картинки: яркие, разноцветные, но чем-то похожие друг на друга. Из всего этого складывалось что-то красивое, мужественное, не похожее на теперешнюю жизнь.

Когда-то давно поднялась над морем страна Атлантида, потом снова ушла в море, загадав людям загадку на тысячу лет. О ней слагались легенды и песни, и многим из них тоже тысячи лет. Такова судьба древнего. Оно прекрасно всегда, ибо человеку свойственно мечтать о прекрасном.

— Может, остров и сейчас стоит где-нибудь? — сказал, наконец, Петька. — Не нашли еще.

— Нужно разыскать, кто потерял тетрадку, — предложил Димка. — Он, наверное, знает. Только сначала — переписать. Перепишешь, Юра?

— Я-то перепишу, — сказал Юрка и даже привстал от волнения, — Но вы еще ничего не знаете!.. Самого главного!

И он рассказал о замороженном человеке и об океане, который ушел отсюда много лет назад. Возбуждаясь все более, он говорил, размахивая руками, и, наконец, когда кончились все слова, остановился. Он сам верил тому, что говорил. И вера эта передалась ребятам, потому что они хотели этого. Атлантида придвинулась так близко, что нужно было протянуть руку и прикоснуться к ней.

Впереди лежала дорога новых открытий и невиданной славы.

7. Новые земли

По реке Тунгуске — быстрой, прозрачной, стиснутой скалами — вдоль отвесных каменных берегов плыла на восток лодка. Лодка была окрашена в оранжевый цвет. Издали могло показаться, что по течению плывет ломтик апельсина. Но лодка шла против течения: там, где позволяли, берега, — бечевой, в узких местах — на веслах.

Гребли все поровну и тянули поровну, но капитаном был Петька. Его никто не выбирал, просто так уж повелось, что Петька был капитаном.

А лодка будто и не двигалась вовсе: за одним горбатым мысом открывался второй и третий, и десятый, но все они были похожи один на другой.

В лодке лежали: рваная палатка с заплатами из мешковины, два котелка, три удочки, мешок с продуктами и дырявый спасательный круг с полустертой надписью «САХ…» Из круга сыпалась почерневшая от старости пробковая крошка. Но именно этот круг, да еще шест на носу, с флагом, раскрашенным акварельной краской, придавали лодке вид настоящего судна.

Голубоватые холмы обступили реку. По их спинам, стирая с листвы солнечный золотистый глянец, бесшумно двигались тени облаков. Ни дымка, ни собачьего лая. Ни звука.

Если подняться на вершину холма, то можно увидеть, что высокое небо не в силах охватить этот простор и далеко, на горизонте загибается вниз, словно вырезая из земли громадную чашу. Эта чаша наполнена солнцем и теплым ветром. А ты стоишь в центре чаши.

Если крикнуть, то крик твой полетит над рекой, отражаясь от черных и коричневых скал, и когда он, поблуждав, наконец, вернется, то кажется, что он облетел землю.

В первой половине дня ребята, наслаждаясь свободой, шумно веселились. Они кричали, пели песни, какие знали, а когда приходилось тянуть бечеву, то по берегу шли чуть ли не вприпрыжку. Даже капитан временами переставал хмурить брови и, вскочив на ноги, начинал орать что-нибудь бессвязное, но обязательно громкое и ликующее:

— Мы плывем!.. Урра! Поднять паруса! Равняйсь!

А вокруг стояла тайга — спокойная и необъятная. Этот беспредельный мир нельзя было разбудить звуками. Он был слишком велик.

Ребята быстро устали. Юрка натер мозоль на ладони и теперь греб, придерживая рукоятку весла пальцами брезгливо, как держат дохлую кошку. Димка натер плечо бечевой. Петька сбил ногу о камень. Если бы так продолжалось и дальше, то через два — три дня на ребятах не осталось бы живого места. Но известно, что подобные неприятности случаются лишь в первый день: руки еще не привыкли к веслам, кожа на пальцах не огрубела.

— Поесть, что ли? — Димка сказал это таким тоном, будто есть ему не хотелось, а просто было жаль продуктов, которые могли испортиться.

— Правда, Петь, давай пристанем, — поддержал Юрка, бросая грести.

Петька ничего не ответил. Он сплюнул за борт и пересел на весла. Он греб с шиком, сильно откидываясь назад, и рвал весла из воды так, что долго еще за кормой крутились, буравили воду маленькие воронки.

— Ты не очень-то… — сказал Димка. — Можешь силу не показывать, сами грамотные.

— А кто капитан, — я?

— Ну ты.

— Значит, — всё… Был уговор грести до двух, а сейчас — двенадцать. Так на вас продуктов не напасешься!

Бунт был подавлен. Но Петьки тоже хватило ненадолго.

— Ладно, — сказал он через полчаса, — пошли к берегу. Я вам не лошадь — за всех грести.

Они пристали в небольшой бухточке и вылезли на горячие гладкие плиты. Над берегом нависла стена леса. Сюда не проникал ветер. Воздух был густой и теплый. Лучи солнца столбами уходили в воду между камнями. В воде блестками вспыхивали мальки.

— Давайте рыбу ловить! — загорелся Юрка.

— Нет, сначала — поесть, — вздохнул Димка.

Петька взял топор и, раздвинув кусты, вылез на берег.

— Зачем, Петь? — крикнул Димка. — Пойдем в тайгу, там костер разведем.

— В тайге — тень, комарья полно. Сожрут. Чисти картошку, я сушняку принесу.

Костер развели прямо на камнях. В котелок навалили всего понемногу: картошки, крупы, кусок колбасы. И уже сами полетели туда угольки, крупинки сажи, а когда варево закипело, сверху выступила грязноватая пена. Юрка снял пену ложкой.

Поставив котелок на камень, сели вокруг него и, отломив по куску хлеба, принялись черпать что-то желтоватое, пахнущее дымом и очень вкусное.

— Посуду надо вымыть, — сказал Петька, когда поели.

— Конечно, надо — согласился Димка, растягиваясь на каменной плите.

— Только вечером… — уточнил Юрка. — Все равно еще будем варить.

Лишь сейчас почувствовалось, как ноют натруженные мышцы.

Нелегка жизнь путешественника, но зато как приятно лежать на спине, слышать торопливый говорок речных струй и сознавать, что ты сам себе хозяин. Прямо над тобой бездонное небо, такое просторное и чистое, что кажется, звенит оно, как звенит раковина, поднесенная к уху. Этот звон то затихает, то усиливается, пока глаза не начинают слипаться… И вот уж лень шевельнуть рукой и прикрыть глаза от солнца.

— А хорошо бы всегда так. Чтобы лето… Чтобы можно было идти, куда хочешь и плыть, куда хочешь, — сказал Юрка. — Я вот, когда вырасту, буду путешествовать. Год работать, год путешествовать.

— Всегда нельзя, — отозвался Петька. — Вырастешь — и все кончится. Я дальше седьмого класса учиться не буду. Пойду к рыбакам. Значит, и каникул у меня больше не будет.

— Ты же в летную школу хотел.

— Мало ли что хотел. Трудно матери. У меня вон Сенька — ему шесть лет всего.

— А может быть, мы на самом деле найдем что-нибудь, — сонным голосом проговорил Димка, — город старинный или… слоновую кость… Дадут премию. Тогда я в Закарпатье уеду, там фруктов полно…

— Я бы тоже уехал, — сказал Петька, — да разве с моими двинешься. Скучно у нас, ребята, в Усть-Каменске, верно? В других местах и люди какие-то другие. Читаешь книгу и видишь, все не так, лучше как-то, красивей. А вот о нас, например, можно бы книгу написать? Ну, про наш поселок, про нашу жизнь…

— Навряд ли… — ответил Юрка.

— И я думаю, что нет, — продолжал Петька. — Мы от всех на отшибе. Это так называется — город. А промышленности никакой, только рыба да лес. И пароходы — раз в неделю. И зима — полгода. А где это Закарпатье, Дим?

Но Димка не ответил. Он спал.

А Петька не мог спать. Он был не слишком разговорчив — дерзкий, упрямый Петька, — но сейчас он с особенной остротой почувствовал, что лето и тишина — все это временное. Еще год — и он перейдет в восьмой класс, но дальше учиться не станет, пойдет работать. И тогда уже каникул не будет. Петька рано научился думать. Он был горд и упрям.

— А в летную школу меня бы приняли, — говорил Петька. — У меня здоровье — сто процентов. Только туда после десятилетки принимают. А может, есть такие школы, что после семи классов?.. Слышишь, Юрка?

Но и Юрка уже спал. Он прижался щекой к горячему камню, и на лбу его выступили капли пота. Петька поднялся, взял черпак и принялся вычерпывать воду из лодки.

Ребята проспали часа полтора. Проснувшись, они увидели Петьку сидящим на камне. Около него болталась в воде связка рыбы.

— Клюет?

— Штук тридцать… Здорово клюет! На ужин уху сварим, только чистить сами будете.

— Сравнил! — возразил Димка. — Ловить — это удовольствие, а чистить — работа. Я бы тоже мог ловить сколько хочешь.

Петька свернул удочку.

— Надо плыть.

— А может быть, половим?

— Всю не выловишь, — степенно сказал Петька. — К вечеру нужно домой успеть, а то в другой раз не пустят. Отчаливай!

И снова медленно, вздрагивая под напором быстрого течения, потащилась вверх лодка, похожая на дольку апельсина.

Было уже часов шесть, когда из-за поворота показался остров. Он стоял посреди реки, огражденный барьером из камней. На дальнем конце его виднелся утес, по склону которого карабкались вверх точеные стволы сосен.

Вогнав лодку между камнями, ребята поднялись на вершину утеса. Он круто обрывался к воде. Река, плавно извиваясь, приносила к подножию утеса темную воду, но, поравнявшись с островом, река начинала играть золотыми искрами, а на закате она превращалась в широкую огненную ленту.

— Это будет наш остров, — сказал Юрка. — Мы назовем его Азоридой. Мы первые его открыли.

— Давайте ставить палатку, — распорядился Петька. — Поздно уже, домой пора. А завтра вернемся. Никто ее тут не возьмет.

Ребята спустились вниз и, сев в лодку, переплыли протоку. Димка остался у лодки. Юрка и Петька поднялись по откосу за еловыми лапами — на подстилку. На острове не было елей.

Они поверху прошли немного вдоль берега и вдруг увидели девочку. Она сидела у воды, подтянув колени к подбородку. Она не шевелилась, и сначала ребята подумали, что это просто обломок камня. Петька первый разглядел ватник, накинутый на плечи, и толстую светлую косу, перевязанную зеленой лентой.

— Та самая, — удивился он, — помнишь? На пароходе приплыла. «Телка». Чего она тут сидит?

Действительно, странно было здесь, вдали от жилья встретить человека, который не тащил лодку, не нес на плече ружье, а просто сидел и смотрел на воду.

— Она нас не видит, — Петька перешел на шепот. — Давай ее напугаем.

— А как?

Петька огляделся. На краю откоса лежал пень, вынесенный половодьем.

— Давай на нее топляк спустим!

— Расшибет…

— Ничего не расшибет. Что она, — дура? Увидит — отскочит. Тут метров пятьдесят; он долго будет катиться. Да мы еще крикнем…

Юрка улыбнулся. И правда, — что здесь страшного? А девчонка, видно, зазнайка, попугать не вредно.

Ребята раскачали пень, навалились и спустили его вниз. Он покатился сначала медленно, неуклюже переваливаясь с боку на бок, потом пошел быстрее, быстрее, толкаясь пружинящими корнями, подскакивал, распластываясь в воздухе, как громадный паук.

— Э-э-й! Берегись!

Девочка поднялась на ноги. Пень катился на нее; вслед за ним осыпались земля и мелкие камни.

— Берегись! — уже не веселым, а страшным голосом заорал Петька.

Девочка стояла неподвижно. И только когда пень уже полетел мимо, совсем рядом, и шумно плюхнулся в воду, она неловко отпрыгнула в сторону.

— Вот дура!.. — восхищенно сказал Петька и крикнул: — Эй ты! Возьми глаза в руки!

— Бежим!? — шепнул Юрка.

— Бежим! — Петька помчался вниз большими прыжками.

Юрка не сразу последовал за ним. Он собирался бежать совсем не в ту сторону.

— Тебе чего, жизни не жалко? — крикнул Петька, подлетая к девочке. — Видишь обвал и стоишь, как очумелая! Мы и то перепугались.

Подошел Димка, привлеченный шумом.

Девочка молчала. Она холодно и нахально, как показалось Петьке, взглянула на него.

— Откуда вы? — спросила она наконец. — Вы не из лагеря?

— Из какого еще лагеря?

— Вы не из лагеря, — уверенно продолжала девочка. — Я вас не знаю.

Она стояла спиной к воде. Солнце вызолотило нити волос вокруг ее головы. Они светились. По реке, покачиваясь, уплывал пень, теперь еще больше похожий на паука, барахтающегося в воде.

Ребята молчали. Невозмутимость девочки была непонятной. Они ждали визга, крикливой брани, чего угодно, но не такого спокойствия.

— А тебя я помню, — подумав, сказала девочка, обращаясь к Петьке. — Когда мы приехали, ты был на берегу. Что здесь обвалилось, — камень?

— Ты же видела…

— Нет, я не видела. Я слепая.

Никогда в жизни не видел Димка такой растерянности на лицах друзей.

— Совсем слепая? — глупо спросил Юрка.

Девочка молча повела плечом. И Петька, гордившийся тем, что никогда не краснеет, покраснел так, что, казалось, из щек его брызнет кровь. Юрка выглядел не лучше. Димка еще ничего не понял, но ему тоже было неловко.

— Ну, мы пойдем… — Петька неуклюже затоптался на месте. — Пойдем? — повторил он так, словно спрашивал у девочки разрешение. — Домой пора. До свидания.

Ребята двинулись к лодке, торопливо, не оглядываясь. Это было очень похоже на бегство. Но, пройдя несколько шагов, Петька остановился.

— Как тебя зовут? — крикнул он.

— Лена. Вы придете еще?

— Завтра, — решительно сказал Петька. — В крайнем случае — послезавтра. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — повторил и Юрка, хотя солнце еще не закатилось и пока что был день, а не ночь.

— Чудно… — проговорил Димка, садясь в лодку. Ничего другого он придумать не мог, но надо же было что-то сказать.

Оранжевая лодка отошла от берега и по оранжевой реке поплыла на закат.

8. Лена

На острове Азорида у подножия утеса стояла палатка, залатанная мешковиной. Солнечные пятна расцветили ее бока. Она была похожа на шкуру леопарда. Дырявый круг с надписью «САХ…» висел на сучке дерева. И, конечно, над костром — котелок, из которого выплескивалось на угли бурое варево.

Путешественники отличаются от прочих людей тем, что они открывают новые земли. Кроме того, они всегда голодны. Они много едят. Правда, иногда они умирают от недостатка пищи, но это бывает только в пустынях. А здесь — тайга. Здесь рыба ловится на червя, на муху, на хлеб и на тухлое мясо. Если мясо свежее, то ловится и на свежее. Здесь бродят непуганые лоси, а на кедрах сидят глухари. Как же тут умереть с голода!

Дома путешественники едят из чистых тарелок, брезгливо вылавливают лук из супа и лепят хлебные шарики. Здесь они, обжигаясь, глотают смесь из рыбьих разварившихся костей, угольков и подгоревшей крупы. Хлеб облеплен иголками хвои, в похлебке муравьи, вместо скатерти мешок… Песок скрипит на зубах. Но вкусно! Неслыханно вкусно!

Здесь уха пахнет дымом, а дым — ухой! Дырявая палатка с хвойным колючим полом — это твой дом. Так пусть же пойдет дождь, чтобы можно было залезть внутрь и, слушая, как барабанят по полотну капли, наслаждаться тем, что над головой есть крыша! Это совсем не тот дождь, что развозит грязь на улицах.

И вода из реки, в которой плавают зеленоватые пылинки — ее пьешь пригоршнями, — это не вода из крана.

И вареный лук в супе — это не тот лук!

Остров Азорида впервые услышал стук топора. Рубили ветки, тесали колья. Петька привез охапку еловых лап. Трудились на совесть. Даже Димка, который не очень любил работать, притащил две сухие лесины для костра. Остров исходили вдоль и поперек, но не нашли ни мамонтовых бивней, ни медных щитов.

Может быть, развалины древних городов лежали рядом, за ближними холмами? Юрка представлял, как он увидит потрескавшуюся каменную лестницу, поросшую травой. По ней он спустится вниз, в подземелье.

Таинственный свет падает на груду оружия, сваленного в беспорядке, на сундуки, окованные железными полосами… Но Юрка проходит мимо, ему не нужны сокровища. А в дальнем углу пещеры, на мраморном постаменте сидит бог, похожий на старого индейца. Он сделан из чистого золота. Юрка дотронется рукой до изваяния, и оно бесшумно повернется. Сдвинутся каменные плиты, и откроется новая лестница, ступеньки которой ведут вглубь, в темноту. А там…

— Ты думаешь, она придет?

Юрка в недоумении посмотрел на Петьку.

— Кто придет?

— Ну, она… Лена.

— Откуда я знаю? А зачем она тебе?

— Так… Интересно, как она сюда попала.

— Зачем она тебе? — повторил Юрка. — Она же… слепая.

— «Слепая»!.. — Петька презрительно посмотрел на друга. — Дурак ты — вот и всё! Мы же ее убить могли!

— Ну и иди к ней! — рассердился Юрка. — Что-то ты больно раскомандовался. Бери лодку и — пожалуйста…

— Ну и пойду!

Петька, захватив весла, спустился к реке. Поглядывая наверх, он долго громыхал уключинами. Ему не хотелось ехать одному, он не очень-то представлял, что за разговор может получиться с этой девочкой. Ведь пень-то действительно был здоровый… и «телку» она, наверное, не забыла. Петька еще раз взглянул наверх. Юрка отвернулся и засвистел «Широка страна моя родная». Тогда Петька рывком столкнул лодку на воду и прыгнул в нее.

Переплыв протоку, он поднялся на берег. Узкая тропа вела в тайгу. На проплешинах сырой земли — отпечатки маленьких каблуков. Петька прошел метров сто и остановился, увидев Лену. Она шла довольно быстро, — видно, дорога была ей хорошо знакома. Внезапно она остановилась и, чуть приподняв голову, прислушалась. Петька тоже насторожился — услышал шумное дыхание. Не сразу он понял, что это было его дыхание.

— Кто здесь?

— Это я… — помолчав, ответил Петька. — Помнишь, мы были позавчера?

— Вы из Усть-Каменска?

— Ага.

— А зачем вы сюда приехали?

— Мы здесь так… ищем… А ты?

— Мы тоже ищем. Мы ищем нефть. Я из лагеря.

Девочка подошла ближе.

Петька пытливо вглядывался в ее лицо. У нее были серые глаза — совсем не слепые! — большие и чистые, только смотрели они не на него, а немного в сторону.

— Нефть? А мы и без нефти… как-нибудь! Пойдем к нам, — неожиданно предложил Петька.

— Это далеко?

— Да вон остров, видишь? То есть, я говорю: близко… — спохватился Петька. — Метров триста… Через протоку.

— Пойдем. Только ненадолго. Если я ухожу надолго, за мной всегда приходят.

Оглядываясь, Петька двинулся к берегу. Девочка — за ним. И снова Петьку поразило ее спокойствие. Она шла так уверенно, будто не было ветвей, протянувших лапы поперек тропы, будто не было впереди крутого спуска, где она могла свалиться. У Петьки даже мелькнула мысль, что она притворяется слепой.

— Ты не бойся, — сказала Лена, когда Петька остановился, поджидая ее. — Я хорошо знаю дорогу. Сейчас будет ветка, я за нее всегда держусь, когда спускаюсь на берег.

— Здесь — сосна, — поправил Петька. — Это корень от сосны. Он из земли вылез.

— Я думала, ветка, — сказала Лена.

Когда они подплыли к острову, Димка и Юрка с удивлением уставились на них сверху. Петька в нерешительности стоял около лодки, не зная, протянуть ли девочке руку… Наконец он протянул ей весло. Ведь весло — не рука. Они поднялись к палатке.

— Вот… Димка и Юрка… — сказал Петька, махнув рукой в сторону друзей. Димка в крайнем недоумении вздернул плечами до ушей. Петька погрозил ему кулаком.

— А что вы здесь делаете? — спросила Лена.

Теперь уж Юрка сделал страшное лицо и замотал головой, глядя на Петьку. Тайна есть тайна!

— Мы так просто… путешествуем.

Лена засмеялась.

— Разве путешествуют просто так? Вот Сергей Михайлович путешествует, Тоня… Они ищут нефть. А вы — просто так?

«Слепая — и смеется, — подумал Юрка, — неужели ей не обидно, что она слепая?»

— Кто ищет нефть, — спросил он, увильнув от прямого ответа, — какая Тоня?

— Из нашего лагеря. У нас — экспедиция. Мой отец тоже работает, только мы ненадолго. Мы осенью уедем в Одессу, к профессору Филатову. А когда я поправлюсь, вернемся.

— Ты разве больная? — спросил Димка.

— Я слепая. А профессор Филатов лечит слепых.

О своей слепоте девочка говорила так, будто это была легко излечимая болезнь. Димка покачал головой, но сомнений вслух не высказал.

— От него еще никто не уехал, чтобы не поправиться, — продолжала Лена. — К нему со всей страны едут, и он один всех лечит.

— Здорово! — сказал Юрка. На самом деле ему вовсе не казалось, что это так уж здорово. Не может же один профессор вылечить всех.

Но, видно, крепко верила девочка в профессора Филатова. Она разговаривала так просто и улыбалась так легко, как не улыбаются несчастные люди. И как-то само собой получилось, что ребята перестали всматриваться в ее лицо, исчезло ощущение неловкости, а когда сняли котелок с костра, то пригласили и Лену. Она не отговаривалась, только сказала:

— У меня нет ложки.

Две алюминиевые ложки со звоном столкнулись перед ее лицом. Немного погодя нерешительно брякнула о них третья, Димкина. Она взяла Димкину.

— Хорошо здесь, — сказал Юрка, поглядывая в быстро пустеющий котелок. — Жалко только, что нас на один день — больше не отпускают. Давайте, ребята, отправимся дня на два — три, заплывем тогда подальше, походим по тайге, берега осмотрим как следует. Пойдем левым берегом, он высокий, с него все видно.

— На левом без нас уже ходили, — сказал Димка. — Там и в прошлом году меряли чего-то, вышку поставили.

— Нет там никакой вышки.

— Вышка есть, — вмешалась Лена. — Это геодезический знак. Она у Сергей Михалыча на карте тоже есть, он говорил.

— Айда на скалу! — предложил Петька. — Посмотрим, заодно маршрут выберем: куда плыть.

Ребята взглянули на Лену: брать ее с собой или оставить здесь? Подъем крутой — еще случится что-нибудь.

Лена положила на траву ложку. Она не отказалась бы лезть на скалу и куда угодно, она пошла бы с ребятами в тайгу, поплыла бы через реку… У нее давно уже не было друзей. Дети ее возраста держались с ней осторожно. Никто не задевал ее, никто с ней не спорил. Но это как раз и было обиднее любой обиды. Она не чувствовала себя равной среди них.

Она знала, что сейчас ребята смотрят на нее. И о чем они думают, она тоже знала.

— Вы меня отвезете обратно? — тихо спросила Лена.

И ребятам, чьи мысли она угадала так точно, стало неловко.

— Зачем? Пойдем с нами! — горячо возразил Юрка.

— Скала пустяковая…

— Мы тебе поможем!

— Я вам помешаю, — уже веселее сказала Лена.

— Да брось ты ломаться! — выпалил Петька. — Что ты — маленькая?

Трудно было придумать что-нибудь умнее грубоватых Петькиных слов. Впрочем, он ничего не придумывал, такой уж он был, Петр Исаев… Он просто сказал ей это, как равной. И, уже не стесняясь, они взяли ее за руки и потащили вверх по склону утеса. Раза два она ударилась ногой об обломки камней, через которые перепрыгивали ребята, но не поморщилась, а засмеялась.

— Вон вышка, на холме! — торжествующе крикнул Димка. — Говорил я вам: на том берегу все исхожено.

Они уселись на каменистой площадке.

Со стороны реки утес обрывался отвесной стеной. На краю, на глыбе гранита наклонившаяся сосна судорожно вцепилась корнями в камень.

— Здесь высоко? — спросила Лена.

Димка лег на живот, свесив голову вниз.

— Не очень. Так себе…

— А ты прыгни, — предложил Петька, — тогда и узнаешь: очень или не очень.

— Сам попробуй. Чего других подзадориваешь!

— Ну и прыгну, если нужно!

— А если не нужно?.. — ехидно спросил Димка.

Петька покосился на Лену.

— Я-то прыгну…

— Живот заболит, — сказал Димка. — Прыгнул один такой…

Все могло кончиться иначе, если бы не Лена. Поспорили бы, кто прыгнет, а кто нет, и спустились бы вниз. Но рядом была Лена…

Мальчишки! Даже не очень храбрые, даже чуточку трусливые, вспомните, какими смелыми становитесь вы, когда рядом есть человек, который может удивляться, восхищаться вами, может оценить вашу храбрость. Разве вы поступили бы иначе, чем Петька?

Он молча разделся. Подошел к краю. Бронзовый мальчик в лучах солнца стоял на краю пропасти. Это было красиво! Почти как там, в голубой тетради…

Притихший Димка понял, что дело нешуточное. Но он ничего не сказал. Сказал Юрка:

— Петь, может, там камни…

— Считай до трех!

— Раз… два… три!

Петька по-прежнему стоял на краю!

— Ты очень быстро, — сказал он, — я еще не выбрал место.

Лена уже не улыбалась. Она слышала плеск воды далеко внизу.

Утес был высоким — метров двенадцать.

— Раз… два… два с половиной… два с четвертью…

Петька оттолкнулся изо всех сил и полетел ногами вперед.

Ему нужно было прыгнуть как можно дальше, чтобы не попасть на камни.

Вытянув шею, Лена прислушалась. Снизу прилетел шум всплеска. Ребята увидели: в облаке пены и пузырьков Петька скрылся под водой. Потом они увидели светлое пятно, которое, извиваясь, маячило, казалось, у самого дна. Когда пузыри унесло, стало видно, что Петька, по-лягушачьи дрыгая ногами, плывет под водой от берега. Но Лена не видела этого.

— Где он? — спросила она.

— Порядок! — ответил Юрка. — Сейчас вынырнет.

Петька вынырнул метрах в двадцати от берега. Хлопая по воде руками, взбивая пену, он поплыл к острову. Ребята, захватив его одежду, сбежали вниз. Петьку снесло течением, и он еле успел выбраться на самый край острова.

— А вода холодная! — крикнул он издали. — Как зимой!

Лена, которую второпях позабыли на скале, спускалась сама.

— Что же вы ее бросили! — сказал Петька, натягивая штаны прямо на мокрые трусы. — Подожди, — крикнул он Лене, — я сейчас!

Петька побежал ей навстречу. Она подала ему руку и что-то сказала. Он ответил. Потом они поговорили еще немного и спустились вниз.

— А я не знала, что вы ищете страну, я думала: вы просто так, — сказала Лена, продолжая разговор с Петькой. — Где эта страна?

Юрка укоризненно взглянул на Петьку, но промолчал.

— Ну и рассказал! — буркнул Петька, поймав его взгляд. — Ну и что? Я еще не то расскажу… И тетрадку прочитаю. Может, запретите? Дай тетрадку, Юрка!

— Почему это — ты? Тогда я сам прочитаю! Твоя тетрадь, да?

— Тетрадка общая. Дай сюда!

— Вот! — ответил Юрка, складывая фигу. — Видел? Я ее нашел, а не ты!

Сейчас это был совсем незнакомый Юрка — решительный и грозный, как наседка. Петька понял, что Юрка не уступит, и сдался.

— Лена, — сказал Юрка, доставая тетрадь, — об этом никто даже не знает. Но тебе мы скажем. Только ты никому не рассказывай. Ладно?

— Она не расскажет… — вставил Димка. — Только подружке: два слова на ушко… По секрету — всему свету.

— У меня нет подруги, — просто ответила Лена.

И Димка понял, что слова, которые годятся для всех, не подходят для этой девочки.

— Лена, — сказал Юрка, — мы еще ничего не нашли. Мы не знаем, где эта страна. Может быть, ее здесь и нет. Я тебе лучше прочитаю…

И Юрка стал читать с выражением, как читают по радио. Страница за страницей, снова шли атланты своим путем — от расцвета к гибели. Петька внимательно следил за лицом Лены. Она хмурилась, если Юрка запинался, и Петька начинал ерзать на месте: ему казалось, что он прочитал бы гораздо лучше. Когда же раб остановился у края скалы, то Лена откинулась назад, словно тоже увидела перед собой пропасть.

Тогда Петька, изнемогая от зависти, вскочил на ноги, схватил обломок камня и изо всей силы треснул им о ствол дерева.

— Чего ты? — спросил Юрка, закрывая тетрадь.

— Ничего… Мое дело…

— А пальмы на что похожи? — спросила Лена.

— Они вроде сосны: листья на макушке, а наверху живут обезьяны, — пояснил Юрка.

— Я уже забыла, какая сосна. Где мы раньше жили, было много елок. Если я представляю какое-нибудь дерево, то мне кажется, что это елка. У нее шишки красные и зеленые…

— Зеленые — летом, — сказал Петька, — а осенью — коричневые. Тебе уже домой нужно?

— Мне не нужно… Только меня уже давно ждут. Вы меня отвезете?

— Сейчас отвезу, — заторопился Юрка.

— Вот! — сказал Петька, складывая фигу. — Пойдем, Лена.

— Ты же ездил! А мне тоже погрести хочется!

— Вот!.. — повторил Петька.

И Юрка уступил. В конце концов, не он, а Петька прыгнул со скалы.

Лодка пересекла протоку. Петька высадил Лену на берег.

— Приходите к нам в лагерь, — пригласила она на прощанье. — Вот по этой тропке… Она идет прямо к лагерю. Придете?

— Придем, — ответил Петька. Он оттолкнул лодку и уже с реки крикнул: — Обязательно придем! Только все вместе…

— Я и зову всех вместе, а не тебя одного, — засмеялась Лена.

Но Петька уже не слышал ее. Он греб к острову. Вода с шипеньем разбегалась от носа лодки. И так ладно лежали в ладонях рукоятки весел, так приятно было ощущать упругое сопротивление воды, что он греб все быстрее и быстрее, и лодка, подойдя к берегу, вылетела на него с разгона чуть ли не наполовину.

9. О тех, кто ищет

По-прежнему оставалась неоткрытой страна Атлантида.

Она лежала где-то рядом, на земле, которая раньше была дном моря, а теперь поросла тайгой. Стоит только забраться поглубже в тайгу, и можно найти то, что до сих пор не нашли другие. Не нашли потому, что не искали или были слишком ленивы, или не умели мечтать.

В двухдневное плавание ребят не отпустили. Даже пригрозили, что совсем запретят всякие путешествия, если они хоть раз не вернутся к вечеру. Они долго уговаривали родителей, но те были неумолимы. Родители тоже не умели мечтать.

И снова плыли ребята по знакомым местам к острову, на котором осталась дырявая палатка. На этот раз они высадились на берег в том месте, где впервые увидели Лену. Тропа с отпечатками маленьких каблуков привела их к поляне. Они осторожно выглянули из кустов.

На дальнем конце поляны стояли две палатки. Рядом с ними — балок* на полозьях, прицепленный к трактору. Людей не было. Возле балка сам по себе крутился движок. Сам по себе тянулся из-за палаток дым. Какой-то прибор на треноге равнодушно уставился стеклянным глазом в небо. Во всем чувствовалось спокойствие, бездумье и лень. Лишь работяга-движок трясся и отплевывался колечками дыма, словно негодовал, что его заставили работать в такую жару.

Ребята не сразу заметили человека, который лежал на поляне возле зеленого ящичка и курил.

Потом с просеки на поляну вышли еще двое. Они несли большую катушку, с которой сматывался провод, и двигались молча, не оглядываясь, как будто им было все равно, что сзади них растягивался и ложился на траву провод. Юрка, не любивший простых объяснений, тут же придумал: наверное, они провинились в чем-нибудь, и в наказание их заставили таскать по лесу эту катушку — без цели, без смысла; а чтобы они не убежали, конец провода привязали к дереву.

Впрочем, когда двое подошли ближе, стало видно, что они очень устали.

Возле пикета*, воткнутого в землю, они осторожно поставили круглую коробочку величиной с банку из-под консервов и присоединили к ней провод.

Человек, лежавший возле зеленого ящика, подошел к ним и сказал что-то. В ответ один из них показал на часы. Человек вернулся к ящику и, сказав несколько слов в телефонную трубку, махнул рукой: «Давай, тяни дальше!» Двое, ступая тем же тяжелым и размеренным шагом, скрылись в лесу.

Спустя несколько минут через поляну быстро прошла девушка в майке, в брюках, заправленных в. сапоги, и скрылась в балке. Увидев ее, человек у телефона оживился: теперь он уже не лежал, а, стоя на коленях, горячо доказывал что-то в трубку. Окончив разговор, он подбежал к балку, но сразу вернулся и снова принялся доказывать.

Кажется, затевалось что-то интересное.

Девушка, выскочив из балка, побежала по просеке вдоль линии. Время от времени она наклонялась и осматривала что-то.

Двое рабочих вышли из леса с пустой катушкой. Навстречу им, с другого конца поляны, вышли еще двое с такой же катушкой. Откуда-то из тайги прибежал парень в брезентовой куртке, нырнул в балок, и тотчас же из балка вышли еще двое и разошлись по линии в разные стороны. Парень в куртке торопливо зашагал обратно.

Теперь все пришло в движение. Казалось, над поляной раскручивалась гигантская спираль, захватывая все большие участки тайги, будоража людей, заставляя их двигаться быстрее, подчиняя их ритму, в котором давно уже потерялось ворчливое стрекотанье движка. Движок не поспевал за людьми. Спираль раскручивалась, и в центре ее теперь был человек с телефоном.

Движение покоряло, захватывало, и ребята, сидевшие на траве в своем убежище, давно уже поднялись на ноги. Им тоже хотелось бежать куда-нибудь, что-то тянуть, что-то делать.

И вдруг все остановилось. Замолк движок. Ребята с удивлением переглянулись; им казалось нелепым, что напряжение, с которым работали люди, могло кончиться просто так.

Человек у телефона смотрел в сторону балка, у которого собрались теперь почти все рабочие. Из балка высунулась чья-то голова.

— Готово?

Вопрос прозвучал негромко. Но над поляной стояла такая тишина, что можно было расслышать шепот.

— Готово.

— Давай!

Человек у телефона выпрямился. Затем коротко рубанул воздух ладонью и крикнул:

— Огонь!

Где-то вдали лопнул громадный, туго натянутый барабан. Легкий, еле заметный толчок потряс почву. Грохот взрыва раскатился по лесу, и птицы взвились с деревьев вертикально вверх, будто ими выстрелили из рогатки.

Ребята сдвинулись теснее, ожидая, что за первым взрывом последует второй, может быть еще ближе и оглушительнее.

Но все было спокойно.

Снова застрекотал движок.

Человек у телефона, закуривая, чиркнул спичкой.

Осмелев, ребята вылезли из кустов и подошли к девушке в майке.

— Где тут Лена? — деловым тоном спросил Петька, второпях забыв поздороваться.

Более догадливый Димка высунул голову из-за его плеча:

— Здрассте!

— Здравствуйте, — засмеялась девушка, — лучше поздно, чем никогда. Сергей Михайлович, — крикнула она, — здесь делегация к Лене!

Из балка вышел человек в серой парусиновой куртке. Волосы у него тоже были серые — пополам с сединой. На круглом лице — большой, удивительно добрый нос, в руке — карандаш и очки.

— Вот так встреча! — сказал он, уставившись на Петькину тельняшку. — Как дела, матрос? Давно мы с тобой не виделись.

И Петька, всегда готовый встопорщиться, как ерш на крючке, улыбнулся. Он тоже узнал того, кто приехал с первым пароходом и ругал себя «барбосом».

— Ничего дела… — ответил он. — А где Лена?

— Ах, Лена… — протянул Сергей Михайлович так, словно раздумывал, стоило ли сообщать ребятам такую тайну. — Лена скоро придет, она купаться пошла. Будете ждать?

— Подождем, пожалуй, — ответил за всех Петька.

— Ждите. А я пойду дело докончу. Потом потолкуем; нужно проверить, что вы за люди. Ладно?

Сергей Михайлович вошел в палатку, и сейчас же оттуда вылетели и шлепнулись на траву три складных стула.

— Садитесь, мальчики, — пригласила девушка.

Ребята из вежливости посидели немного на стульях, но потом встали.

— Правильно, — засмеялась девушка, — я их тоже не люблю. На траве лучше. Вы из Усть-Каменска, мальчики?

— Ага.

— Лена про вас рассказывала. Кто из вас Петька?

— Я… А что?

— Ничего. Про тебя тоже рассказывала.

— Правда, что вы нефть ищете? — спросил Димка.

— Правда. Только не нефть, а нефтеносные пласты. Там может и не быть нефти.

— Понятно, — сказал Юрка. — А зачем искать, если там ничего нет?

Мы не всегда можем точно определить, есть ли в этом месте нефть, но по тому, как залегают пласты под землей, можно узнать, где она может быть, а где ее наверняка нет. Потом геологи пробурят скважину и узнают точно.

— А вы разве не геологи?

— Мы — геофизики. Как бы вам объяснить…

— Чего тут объяснять, Тоня! — крикнул Сергей Михайлович из палатки. — «Гео» — «земля», «физика» — «природа». Ходим по земле, видим под землей. Спим тоже на земле. Все ясно.

— Почти так… — улыбнулась Тоня. — Но в нашем ведении не только земля, а и небо, и океаны, и землетрясения…

— Бывают такие землетрясения, — сказал Юрка, — что проваливаются целые города, даже страны. Бывают?

— Страны — не знаю, не слыхала. Да и города не проваливаются, а разрушаются. Может еще затопить, если город на берегу моря…

Ребята переглянулись.

— Вы долго будете искать нефть? — спросил Димка.

— До весны, — сказала Тоня.

— Всю жизнь! — сказал Сергей Михайлович, выходя из палатки. — И другим еще останется. Вы не представляете, хлопцы, как мало мы знаем о том, что делается у нас под ногами. В небо летят ракеты… Телескопы направляются на звезды, до которых свет идет тысячи лет… Даже самолеты и те поднимаются на двадцать километров. Человечество стремится вверх! А по земле мы ползаем, как мухи по глобусу. Самая глубокая шахта — несколько километров. На такую же глубину опустился человек под воду. Это ничтожно! До Марса шестьдесят миллионов километров, но я уверен, что на Марсе человек будет раньше, чем опустится на шестьдесят километров под землю.

— Самолеты тоже нужны, — возразил Петька. — Особенно реактивные.

— Конечно, — засмеялся Сергей Михайлович, — разве я говорю, что не нужны? Ты ведь, наверное, летчиком будешь?

Петька вздохнул.

— А мне, хлопцы, хочется… только вы не поверите… Мне хочется топнуть ногой изо всей силы и, как в сказке, провалиться под землю — не очень глубоко — километров на сто.

— Не очень… — подтвердил Димка. Ребята рассмеялись.

— Да! На сто! Но только чтобы обязательно вернуться обратно. Иначе нет смысла. Я должен рассказать, что там внутри. Ведь никто толком не знает этого…

— А правда, что внутри земли, в самом центре — шар из чистого золота? — спросил Димка. — Говорят, только оно расплавленное…

— Золото — ерунда, — отмахнулся Сергей Михайлович.

Плеск воды заставил ребят обернуться. По ручью, шлепая босыми ногами, брела Лена.

— Ленушка, иди сюда, к тебе гости пришли.

Очень хорошо и ласково сказал Сергей Михайлович это «Ленушка».

— Никто так не умеет находить необыкновенные вещи, как Ленушка, — сказал Сергей Михайлович, беря девочку под руку. — Она — прирожденный следопыт. Вверх по ручью они вместе с Тоней нашли ванну, выдолбленную в камне. Там вполне теплая вода и можно купаться. Кроме того, она всегда знает, где мои очки.

— А где ваши очки? — смеясь, спросила Лена.

— А правда, где? — Сергей Михайлович похлопал свободной рукой по карманам куртки. — Наверное, в палатке.

Очки он держал в другой руке. Дужкой они упирались Лене в бок. Она потянула за дужку.

— Так и знал!

Сергей Михайлович выглядел очень рассерженным. Лена смеялась.

Ребята так и не поняли: игра это или на самом деле Сергей Михайлович всегда терял очки. Но они видели, как покорно нагнулся Сергей Михайлович, когда Лена потянулась надеть ему очки, и поняли, что он добрый и любит Лену.

— Папа скоро придет? — спросила Лена.

— Наверное, завтра, Ленушка. А мы тут с ребятами разговорились… Они золотом интересуются.

— Расскажите им про цунами, дядя Сережа.

И Сергей Михайлович рассказало цунами — волне, которая приходит из океана и смывает целые города. Эту волну, которая возникает при землетрясениях под водой, почти не заметно вдали от суши. Но она способна пересечь океан. Когда волна подходит к берегу и попадает на мелководье, она вырастает до сорока метров в вышину. Она смывает на своем пути все… И если берег пологий, вода забирается далеко на сушу — бешеный поток, под его ударами рушатся самые крепкие постройки. Отступая, вода уносит людей и обломки в океан.

— А потом находят эти города? — спросил Юрка.

— Конечно, — сказал Сергей Михайлович. — Только не города, а то, что от них осталось. Города приходится строить заново.

— Главное — найти… — туманно сказал Димка.

— Чего их искать! — удивился Сергей Михайлович. — Они на карте есть.

— А которых на карте нет?.. — допытывался Димка.

— Раз на карте нет, — значит, вообще нет.

— Дядя Сережа, — сказала Лена, — я вас все хотела спросить: в Одессе бывает цунами?

— Нет, Ленушка, — мягко ответил Сергей Михайлович, — в закрытых морях не бывает цунами. Черное море — закрытое.

Из тайги донесся треск сучьев. Трое мужчин, заросших, облепленных пухом, вышли на поляну.

— Чертова паутина! — сказал один. — По всему лесу летает. Здравствуйте, товарищ начальник.

— Здравствуй, Леша. Как дела?

Леша махнул рукой с таким видом, будто дела — хуже некуда.

— Участок закончили…

— Молодцы! А что ты такой сердитый?

— Да паутина же! Пока шли, все глаза позалепило.

Леша снял шапку, сосульками рассыпались густые волосы. Из-под бровей блеснули глаза — совсем молодые. Он выглядел очень солидно со своей бородой, но лет ему было не больше тридцати.

— Будем лагерь переносить? — спросил он.

— Дня через три. А где Строганова потеряли?

— Там он, со всем барахлом остался, — ответил Леша и повторил громче: — слышишь, Лена, батька твой имущество караулит. Тебе привет прислал.

Пока, сняв куртки, пришедшие плескались у ручья, Сергей Михайлович снова подошел к ребятам.

— Ну, Ленушка, скоро будешь прощаться со своими приятелями. Через три дня перебираемся на новое место.

— Вы далеко уходите? — спросил Петька.

— Километров на пятнадцать.

— Вы придете к нам? — спросила Лена.

— Не знаю… — покачал головой Петька. — Если бы дня на два-три… За один день не успеть. Мы лучше завтра зайдем. Можно? — он взглянул на Сергея Михайловича.

— Можно. Обязательно можно. А пока давайте закусим. Как там у тебя, Антонина?

— Кипит, — отозвалась Тоня.

На маленьком столике у палатки в алюминиевых чашках дымился борщ. В котле лениво булькала картошка с тушенкой. Поели и борща и картошки.

— Вот как мы живем, — приговаривал Сергей Михайлович: — И первое и второе…

— А бывает — ни первого, ни второго, — откликнулся Леша. — Аж кишки в животе громыхают, как пустая посуда.

— Бывает, — согласился Сергей Михайлович. — Вот, хлопцы, жалко, что уходим, мы бы из них, — он кивнул на ребят, — геофизиков сделали. Есть у них в лицах что-то бродяжье. Только они, кажется, в летчики собираются… А уж если на земле что-нибудь открывать, то не меньше, чем алмазы или золото, так? А ведь золото, хлопцы, — это металл прошлого.

— Никакого золота нам не нужно, — заявил Петька.

А Юрка добавил:

— Главное — чтобы была романтика.

Сергей Михайлович внимательно посмотрел на него.

— Да, это главное, — сказал он, помолчав, и спросил негромко: — Леша, как ты думаешь, есть у нас романтика?

— Я этой романтики сегодня полные сапоги набрал, — засмеялся Леша. — Иду, а там, понимаешь, промоина… Ну, я и влез чуть не по уши.

— Такой-то романтики везде достаточно, — улыбнулся Сергей Михайлович. — А я думаю: романтики нет.

— Как нет! — изумилась Тоня.

— А так… Есть люди — разные: мечтатели, мужественные, добрые… Есть нытики, трусливые, просто слабые. И разные люди по-разному видят одно и то же. Помню, еще студентом, я видел кота, которого привезли на дачу. У него были изумленные, по-человечески изумленные глаза. До этого он жил в комнате. А здесь все было большое и светлое… Небо и солнце, и пушистые деревья… Новые звуки. Необычные запахи. И, конечно, если кошки умеют думать, он думал тогда, что это страшно интересно — жить на свете. А потом привык. Через неделю кот уже бегал воровать к соседям в погреб и не оглядывался по сторонам. Бывают и люди, которые очень быстро привыкают к тому, что видят вокруг себя. И только тот, кто всю жизнь смотрит на мир так, будто увидел его впервые, кто никогда и ни к чему не остается равнодушным, тот каждый день открывает новое и удивительное. Для него романтика всюду, потому что он сам романтик.

— Что же, по-вашему, выходит? — спросил Леша. — Где человек ни работает, какая у него профессия — это неважно? Важно, какой он сам.

— В общем — да.

Леша улыбнулся и подмигнул ребятам.

— Сергей Михайлыч, — нараспев сказал он. — Уважаемый товарищ начальник… Короче так: ведь бывают специальности, ну, скажем, героические. Вроде летчиков или саперов. Не за тот рычажок дернул и — крышка. А бывают обыкновенные, вроде нашей. Есть разница?

— Уволю я тебя, Леша, за такие слова, — пригрозил Сергей Михайлович.

— Да нет, без смеху… Вы отвечайте.

— Что нам спорить? Давай лучше у хлопцев спросим. Нравится тебе наша специальность? — обратился Сергей Михайлович к Юрке.

— Конечно нравится, — сказал Юрка. — У вас совсем другое дело… Как раз у летчиков обыкновенная, а у вас — нет. Я же знаю: у меня самого отец летчик. Для него летать — ерунда. Он по восемь часов летает.

— Понятно, понятно, — поддакнул Сергей Михайлович. — И в туман летать не любит?

— Не любит. Но летает, если нужно.

— И сильного ветра не любит?

— Да…

— И садиться на полянки вместо аэродрома ему совсем не нравится?

— Не нравится, — подтвердил Юрка, не понимая, куда клонится разговор.

— А садится?

— Конечно. Но ведь это же так… работа.

Петька, который уже давно елозил по траве, вскочил на ноги.

— Работа, работа! — крикнул он. — А реактивные!.. Быстрее звука! Тоже — работа?

— Про реактивные я не говорю, я про обыкновенные.

— А хоть и обыкновенные! Полетай на морозе в открытой кабине!

— Да чего ты мне рассказываешь! — возмутился Юрка. — Получше тебя знаю.

— А знаешь, так молчи!

— Не замолчу.

— Нет, замолчишь!

Петька сделал шаг к Юрке. Юрка выставил вперед плечо.

— Бей его! — развеселился Леша. — Если так не переспорить, — бей по зубам. Сразу поймет. Кулак все объяснит.

Вид у спорщиков был грозный. Чересчур грозный, чтобы можно было не смеяться. Вслед за Лешей рассмеялись и все остальные.

Петька и Юрка снова уселись на траву, потому что драться, когда все смеются, не имеет смысла.

— Странное дело, — сказал Сергей Михайлович. — Одному не нравится летать в туман, а он летает. Другой считает свою специальность обыкновенной, но не вылезает из тайги шестой год. Третий говорит, что летать — ерунда, а четвертый готов защищать летчиков… кулаками. Спросим пятого. Ты как думаешь, Лена?

— А я… — не сразу ответила Лена. — Я сама не знаю… Я бы пошла работать все равно куда… — она не договорила и ушла в палатку.

— Вот и выходит, что я — барбос… — растерянно сказал Сергей Михайлович. — Какая глупость! — Он встал и тоже направился в палатку.

Так окончился спор о профессиях и о романтике, которая то ли есть, то ли нет, но которую все почему-то ищут за тридевять земель.

Когда ребята прощались, Сергей Михайлович сказал Юрке:

— Спорили, спорили, и выходит — зря? Так и не решили, какая профессия интересней… Верно, Юра?

Юрка взглянул на Сергея Михайловича, вздохнул и сказал:

— Знаете, Сергей Михайлович… Только вы не обижайтесь. Вы — хитрый, — и побежал вдогонку за ребятами.

10. Урок борьбы

Два удивительных события случились в Усть-Каменске.

Первое — в доме Петьки.

Его мать, вернувшись с работы, увидела Петьку, сидевшего за столом в одной тельняшке. Рядом — Сенька, склонив голову набок, морщил лоб, пыхтел и нетерпеливо двигал локтями.

— А вот и не так… — приговаривал Сенька. — А мамка не так шьет.

Получив подзатыльник, Сенька мотнул головой, но стерпел: пожалеть было некому, и потому реветь не имело смысла.

Оба так увлеклись, что не заметили, как пришла мать.

Первым ее увидел Сенька. Он улыбнулся, но тут же вспомнил о подзатыльнике и захныкал.

Мать подошла к столу, заглянула через плечо сына и ахнула.

Петька пришивал пуговицу к рубашке.

В этом не было бы ничего удивительного, если бы за иглу взялся кто-нибудь другой. Но Петька!.. Он вечно ходил с растерзанным воротом; если какой-нибудь забор в Усть-Каменске красили утром, то можно было не сомневаться, что вечером на Петькиной рубашке окажется свежая полоса; когда он подружился с мотористами, на штанах появились пятна мазута. Он заходил к рыбакам и возвращался облепленный рыбьей чешуей. Но все эти мелочи не смущали его, как не смущает промасленный комбинезон рабочего человека.

И вдруг — пуговица.

Закончив работу, он отпилил нитку тупым ножом и только тогда, взглянув на мать, пояснил:

— Она уже давно оторвалась, а ты не замечала. Что я, обязан без пуговицы ходить?

— Да ты бы сказал, Петенька, — смутилась мать.

— Чего тут говорить. Делов-то… А ты, мам, лучше купи мне рубашку.

— Да что это тебя на одежду потянуло? Обожди — сошью.

— Нет, мам, купи. Ты шить долго будешь, а мне обязательно для завтра нужно. Пойдем, купи сейчас.

— Зачем она тебе сейчас, новая?

— Нужно…

— Обожди хоть до получки: три дня осталось.

— Ничего ты, мама, не понимаешь! Ну займи. Мне сейчас нужно, а потом можно опять продать.

Мать качала головой и удивлялась. Но Петька стоял на своем и, в конце концов, потащил ее в магазин.

Второе событие произошло в доме Аленовых в тот же день.

— Папа, — спросил Юрка, — как ты думаешь, если человек — слепой, его можно вылечить?

— Смотря какая слепота. Одного можно, другого нет.

— Ну, если он совсем такой, как другие люди. Глаза у него обыкновенные, даже не заметно, что он не видит.

— Не знаю, Юра, я ведь не врач. Зачем тебе это знать?

— Потому, что я глазным врачом буду. Я уже решил!

— Уже решил — рассмеялся отец. — А почему не хирургом или невропатологом?

— Ничего смешного нет, — обиделся Юрка. — Ты ведь не знаешь, как некоторые переживают. Им видеть все хочется, а они не могут.

— Ой, Юрка, опять, наверное, новую книжку прочитал… Ты же путешественником хотел быть.

— Я и буду путешествовать. Буду ездить и лечить. Другой, может быть, десять лет собирается к профессору поехать, а тут я сам поеду.

— Маша, слышишь? Юрка наш специальность переменил. Глазным профессором будет!

— Слышу, — отозвалась мать. — Обедать идите, профессора, суп стынет.

Вот так всегда! В самые ответственные, в самые важные минуты твоей жизни, когда в душе у тебя просыпается что-то благородное, когда решается твоя судьба и ты ждешь совета, на столе появляется… суп.

Это глупо! При чем тут суп? В эту минуту ты можешь совершить подвиг. Но родители привыкли к тому, что ты фантазер; они смотрят на тебя с добродушной усмешкой и не хотят, не могут понять, что ты говоришь серьезно. Они шутят… Это легче — отшутиться, чем ответить по-настоящему. А ведь так хочется, чтобы с тобой поговорили серьезно хоть один раз в жизни!

Глядя на Юрку, отец и мать улыбаются — совсем не обидно, даже ласково. Но именно поэтому никогда не узнают они о девочке со светлой косой, которая смотрит так, будто старается разглядеть что-то очень далекое.

Вечером Юрка и Петька встретились на улице. Они поговорили о разных делах, но, как и полагается мужчинам, ни словом не обмолвились: один — о новой рубашке, другой — о своем решении стать врачом.

Потом они пошли к Димке, чтобы договориться назавтра выехать пораньше. Димкин дом стоял с края, у самой тайги. Здесь было тихо. Дорога поросла мелкой пыльной травой, и лишь на середине пролегла колея, пробитая аэропортовскими бензовозами.

Димка сидел прислонившись к забору; в руках у него была глиняная кошка со щелью в голове — копилка. Он тыкал в щель палочкой, обмазанной клеем.

— Ты чего делаешь?

— Хочу деньги достать, посчитать. Мелочь вытряс, а бумажки не вылезают. Разбивать жалко.

— Много у тебя?

— Рублей восемь.

— А мы и не знали, что у тебя деньги есть, — сказал Петька. — Когда на лодку собирали, ты три рубля дал. Хитрюга ты, Димка.

— Так то совсем на другое… Я на ружье собираю. Сами же будете просить пострелять.

— Ладно, копи, нам не жалко. Только нечестно это — втихомолку.

— Да чего ты ко мне привязался! — обозлился Димка. — Твои деньги?

— Подожди, Петь, — сказал Юрка, видя, что разговор поворачивает не туда, куда нужно. — Мы, Димка, собираемся на два дня поехать…

— Вам хорошо, если отпустили, а меня не пускают.

— Нас тоже не отпустили, мы решили: будь что будет, уедем — и всё! Поднимемся выше острова и уйдем в тайгу. В тайге мы обязательно чего-нибудь найдем.

— Да… Найдешь с вами… — протянул Димка. — Будто приклеились к этому острову. Ну, уедем на два дня: попадет только, и всё зря.

— Почему зря?

— Потому…

— Нет, ты скажи — почему? — настаивал Петька.

— Да уж знаю почему… — Димка осторожно вытянул из щели трехрублевку и положил ее рядом на траву. — Потому, что вы за этой девчонкой бегаете. Тоже мне, нашли «Спящую красавицу».

— А ну, повтори!

— Ну и повторю.

— Ну, повтори!!

— Повторю! «Спящая красавица»…

— Еще повтори!!!

— «Спящая…»

Бац! Копилка вылетела из Димкиных рук. Димка отскочил в сторону, но тут же, устыдившись, бросился к Петьке; его кулак встретился с Петькиным. Клацнули костяшки пальцев. И от боли каждый из них стал сильнее вдвое. Они молотили друг друга по чем попало, бестолково размахивая руками. Нет больших врагов, чем недавние друзья. Не на жизнь, а на смерть! Не «до первой крови», а до полной победы! Забыты правила честной драки. Димка лягнул ногой, не попал. Петька обхватил его за шею, покатились по земле пыльным клубком. Юрка схватил Димку за ногу, стараясь оттащить его в сторону, и ни за что получил каблуком по колену. Он пытался растащить их за плечи, но они цеплялись друг за друга, и Юрке досталось локтем по носу. Разозлившись, Юрка пнул ногой Димку, но попал в Петьку, разозлился еще больше и отошел в сторону.

Устав, ребята на секунду прекратили драку и, держа друг друга за руки, лежали на дороге.

— Повтори!.. — услышал Юрка хриплый Петькин голос.

— Спящая… — ответил ему свистящий шепот, и снова на дороге в пыли замелькали ноги и головы.

Впрочем, все это продолжалось не очень долго.

Петька почувствовал, как чьи-то руки оторвали его от земли и, уже не соображая ничего, лягнул ногой что-то мягкое.

— За что же меня?.. — послышался знакомый голос. Рядом с ребятами стоял Виктор Николаевич.

— Исаев?!

Ну, конечно, Исаев. Опять Исаев! Стоит Исаеву провиниться, и учитель тут как тут. Можно подумать, что он специально следит за ним.

— Не буду я больше учиться! Уйду из школы! Чего вы за мной следите? — крикнул Петька. — Каникулы сейчас…

— Я не следил за тобой, — пересиливая себя, мягко ответил Виктор Николаевич. — Просто шел мимо и увидел драку.

— Они не дрались, Виктор Николаевич, — вмешался Юрка, — они поспорили, кто сильнее. Они боролись.

Виктор Николаевич смотрел то на одного, то на другого. «Вот и встретились, — думал он, — и снова Исаев… Сказать ему, что драться нехорошо?.. А разве он сам не знает этого? Пригрозить? А разве, научившись бояться, он научится уважать?»

Как никогда, хотелось сейчас Виктору Николаевичу сказать Исаеву что-то такое, чтобы этот резкий парень понял его и не смотрел на него такими злыми глазами. Ученик Исаев великолепно знает, что можно, а что нельзя, но он — мальчишка. А ведь даже самым примерным мальчишкам не всегда удается делать только то, что можно.

Но учитель Рябцев не нашел нужных слов. Эти слова нашел бывший мальчишка — Витя Рябцев.

— Разве это борьба! — пренебрежительно сказал он. — Настоящая борьба прекращается, когда кто-нибудь окажется на лопатках. Каждый из вас уже по нескольку раз проиграл. Я видел, как вы катались…

Ребята недоверчиво взглянули на учителя. Неужели он действительно не понимает, что они дрались?

— Тут важно установить, кто первый оказался на лопатках, — озабоченно продолжал учитель. — Я издали це видел. А ты видел, Аленов?

— Кажется, Димка.

— Он… — буркнул Петька, не любивший ни в чем уступать первенства.

— Нет, — ты! — возразил Димка. — Сначала ты на спину упал.

— А вы попробуйте снова. Я буду судьей, — предложил учитель.

У Петьки и Димки было достаточно синяков, но Виктор Николаевич словно и не замечал этого. Глядя исподлобья, ребята положили руки друг другу на плечи. Они еще не остыли, и ни один из них не хотел уступать. Впрочем, их руки соприкоснулись мягко, и уже в этом движении заключалась частица мира.

Некоторое время они топтались на одном месте, затем Димка упал, увлекая Петьку. Они возились на земле. Петька навалился на Димку, пытаясь перевернуть его на спину. Вот одна лопатка коснулась земли… Димка рванулся, и Петька, воспользовавшись этим, упал на него сверху, пригвоздив к земле.

— Неправильно, — сказал Димка, отряхиваясь, — под лопатку можно было руку просунуть. Я на мостик встал.

— Ничего не поделаешь, Дима, — вздохнул Виктор Николаевич. — Все было верно. Но по правилам нужно проводить не одно состязание, а целый матч, скажем, из пяти, партий. Только тогда можно установить, кто сильнее. Ну, это вы уж без меня…

— Да не боролись мы… — пробормотал Петька.

Учитель засмеялся:

— До свиданья, чемпион.

Ребята молча смотрели вслед учителю. Он ни разу не обернулся.

— Так ты поедешь на два дня, Дима? — спросил Юрка.

— А думаешь, — не поеду?! Пропадать, так вместе!

— Ладно, — сказал Петька, ковыряя каблуком землю, — как-нибудь не пропадем.

— А ты зря злишься, — довольно миролюбиво заметил Димка, — он все-таки ничего… Только молодой очень… опыта нет. Был бы у него опыт, он бы нас так зажал: не пикнули бы.

— Ладно, разберемся… Вон твоя копилка лежит. Не разбилась?

— Чего ей сделается, — сказал Димка.

11. Экспедиция уходит

В лагере уже не было ни балка, ни трактора. Рабочие переносили экспедиционное имущество, увязывали, укладывали, вьючили на лошадей и по двое, по трое уходили в тайгу. На поляне стояли аккумуляторы, приборы под чехлами, валялась прогоревшая печка. Палатки сняли. Лишь прямоугольники пожелтевшей, мятой травы указывали место, где они когда-то стояли.

Среди этой суматохи ребята чувствовали себя ненужными, особенно Петька в своей новой светло-голубой рубахе. Впрочем, на них не обращали внимания. Только Сергей Михайлович кивнул им издали да Тоня поздоровалась, пробежав мимо. Они потолкались на поляне, обошли ее кругом. Лены не было. Все были так заняты, что ребята не решились спросить, где она.

Наконец к ним подошла Тоня.

— Лена уже ушла, мальчики.

— Куда ушла?

— На новое место. Там ее отец.

Ребята думали, что Тоня сейчас скажет о том, что Лена их ждала и, уходя, просила передать привет и просила прийти, если можно. Но Тоня ничего не сказала. И вообще она выглядела как-то странно, казалась расстроенной и смотрела на ребят, поджав губы, будто сердилась.

— Она ничего не говорила? — не вытерпел Юрка.

— Ничего… — Тоня помолчала. — Знаете, мальчики, у Лены большое горе: умер профессор Филатов. Мы только вчера узнали. А ведь она так надеялась… Мы не хотели ей говорить, но она случайно услышала. — Тоня, махнув рукой, отошла в сторону.

Ребята повернули и молча пошли к реке. Их окликнули.

— Что ж вы уходите, не попрощавшись? — сказал Сергей Михайлович, подходя к ним. — Больше, возможно, не увидимся.

— До свидания, — сказали ребята.

— Всего хорошего, хлопцы. Я передам Лене, что вы приходили. — Он сдвинул брови, словно вспоминая. — Вот такое дело, хлопцы… У нее только и свету было, что профессор. Она ведь недавно ослепла, года полтора… Они с отцом все деньги собирали на поездку. Матери у нее нет. Отец к нам нанялся, чтобы заработать побольше. Осенью собирались ехать…

— Что уж теперь ехать… — сказал Петька хмуро.

— Нужно ехать, — твердо проговорил Сергей Михайлович. — Человек умер, а дело его не умерло. Остались ученики, осталась клиника. Суть не в этом… Понимаете, хлопцы, что значит, когда теряешь надежду? Лена верила в профессора, — понимаете? Не в дело его, а в него лично… Она знала одно: Одесса, профессор Филатов — и через месяц она здорова. Теперь нет профессора… Она плачет, и мы ничего не можем с ней поделать.

По тому, как произнес Сергей Михайлович это «мы», ребята поняли, что несчастье Лены — несчастье общее. Видно, так полагается у тех, кто живет бродячей и трудной жизнью: они привыкли делить работу и хлеб, и горе на всех поровну.

— Ну, а вы, путешественники, далеко собрались? — спросил Сергей Михайлович.

— По реке поплывем. А там посмотрим…

— Через порог пойдете?

— Пойдем.

— Думаете, там она?

— Лена? — спросил Петька.

— Атлантида…

— Чего? — спросил Юрка.

— Я же говорил: она расскажет, — сказал Димка. — Она обещала никому не рассказывать…

— А я и есть никто, — улыбнулся Сергей Михайлович. — У меня — в одно ухо влетело, в другое вылетело. Только Атлантида, хлопцы, не здесь; она на дне Атлантического океана, в районе Азорских островов. Хотя… Ученые до сих пор спорят о том, где ее искать. Одни помещают ее в Средиземном море, другие — в Черном, и даже — в северных морях…

— А здесь ее не может быть? — спросил Юрка.

— Здесь?.. — Сергей Михайлович прищурился и внимательно посмотрел на Юрку. — А может быть и здесь! — весело сказал он. — Ищите. Только не заблудитесь, чтобы вас потом искать не пришлось. Вот возьмите, — он протянул им компас.

— У нас есть компас.

— Такого нет.

Такого компаса, как часы, с ремешком, у ребят действительно не было.

— Ну, прощайте. Может, встретимся… Спасибо вам за Лену.

— Почему — за Лену?

— Подрастете — поймете. — Сергей Михайлович по очереди пожал всем руки и ушел.

Через несколько минут цепочка рабочих скрылась в тайге. Постепенно замолкли их голоса, и тогда стали слышны другие звуки: шелест высокой травы, скрип стволов и птичье крикливое веселье.

А ребята думали о людях, ушедших в тайгу. Эти люди шли напрямик, не выбирая дороги.

Дороги соединяют города. Многие ходят по дорогам. Это удобнее. А есть другие — их целое племя, — они не выбирают гладких путей, они идут по неудобной земле: через болота и горы, через леса и пустыни. Но там, где они прошли, вырастают новые города. И после них остаются дороги. Наверное, есть какая-то сила, которая заставляет человека сворачивать с утоптанных троп туда, где труднее. Ребята смутно ощущали в себе частицу этой силы. Им тоже хотелось идти вперед и искать, но они не знали, куда нужно идти и что нужно искать.

— Пойдем за ними потихоньку. Может, не так далеко?.. — сказал Петька.

— Зачем? — спросил Димка.

— Так…

— А как же Атлантида? — спросил Юрка.

— Ему теперь Атлантиды не нужно, — сказал Димка. — Он теперь… — Димка осекся.

Петька, сжав кулаки, смотрел на него по-взрослому жестко и прямо. И в том, что он не говорил ничего, а только смотрел, было больше угрозы, чем в любых словах. Димка понял, что в этой драке ничьей не будет.

— Мы же договорились… — растерянно сказал он. — Мы же все вместе…

Петька резко повернулся и пошел к реке.

* * *

Дул холодный ветер. Река взъерошилась, как ковер, который погладили против ворса. Над землей плыли рыхлые сероватые облака — предвестники непогоды. Перед порогом течение стало быстрее. Приходилось часто сменяться на веслах.

Вода разбивалась о нос лодки. Звонкие мелкие волны дробно и часто шлепали по бортам. На поверхности реки стали появляться воронки. Временами казалось, что кто-то под водой хватает весла, дергает, мешая грести.

Порог открылся перед ними — с камнями, окутанными гривой пены. Вода металась между камнями, побелев, словно от ярости. Лишь в середине оставался узкий проход, куда вспухшая река вливалась тугим жгутом.

Вдоль берега, босиком, оступаясь на скользких камнях, ребята тянули лодку.

— Обратно будет легко! — Петька кричал. Здесь нельзя было разговаривать тихо. — Спустимся по фарватеру!

Юрка и Димка замотали головами. Они не против приключений, но с порогом шутить не стоит. В этом месте гибли катера. А бывало, — и люди.

— Вода поднялась! — снова закричал Петька. — Проскочим…

Где-то наверху шли дожди. Река распухала на глазах, как тесто. Она облизывала берега, поднималась все выше, уносила гнилые, скатившиеся сверху стволы. В низовьях притоки текли вспять.

Ребята прошли порог, но течение было таким сильным, что долго еще им пришлось тянуть лодку бечевой.

Ветер крепчал. С высокого берега он нырял в реку, как в колодец, поднимая суетливую волну.

Ребята шли против ветра и против течения. Наконец им надоело тянуть лодку, они вытащили ее на берег и, поднявшись по откосу, вошли в тайгу.

12. Огонь

Тайга гудела под напором ветра. Он дул упорно и ровно, как будто там, у берега океана, открылась гигантская дверь, выпустив на волю невиданный сквозняк.

Над тайгой торопливо бежали к югу низкие грязноватые облака. Сосны, голые с северной стороны, тянули вслед им искривленные ветви. Все подчинялось сейчас ветру. Лишь солнце с разбегу ныряло в облака и, казалось, неслось на север.

Раньше ребята никогда не заходили в тайгу так далеко. Здесь стоял необжитый, неуютный лес, без дорог, без троп. Местами он был так плотен, что старые деревья не могли упасть и умирали на весу, опершись на ветви соседей. На полянах стояла уже подсыхающая и потому звонкая трава. В глубине леса среди стволов блуждали синеватые тени. В неподвижности тайги было что-то вечное и пугающее.

Но ребята родились и выросли здесь. Они знали, что тайга — это тайга. И не более. Они знали, что всё, имеющее уши и ноздри, разбегается от человека, идущего по тайге. Только очень осторожным, и терпеливым удается увидеть лес таким, какой он есть. И уж, конечно, у них не было никаких страхов. Ребята просто не думали об этом.

Перешагивая через лесины, они брели на север. Трава смыкалась за ними. Идти было трудно. Двигались молча и шли до тех пор, пока им не стало казаться, что они идут очень давно и, наверное, река осталась далеко позади.

На самом деле было пройдено километра два.

— Что же мы все идем да идем… — сказал Димка. — И ничего нет.

— А ты думал, тебе сразу все будет?

— Есть хочется, — настаивал Димка, — а картошку в лодке оставили. И крупу тоже. Если будет дождь, крупа вымокнет. Пойдем обратно.

Ребята давно уже чувствовали усталость и голод. И когда Димка сказал об этом, всем стало легче, потому что никто не хотел признаться первым.

Но все устали и потому, прежде чем идти назад, легли на траву и несколько минут лежали молча. И тут Юрка впервые почувствовал, что игра, кажется, приходит к концу. А еще он подумал, что искать интересно тогда, когда что-нибудь находишь, хотя бы изредка.

Петька же думал о том, что если бы с самого начала они направились на восток и шли весь день, то, может быть, догнали бы экспедицию. Тогда он сказал бы Лене, что в Одессу ехать обязательно нужно, потому что надеяться и искать все-таки лучше, чем сидеть на месте.

А Димка думал о Закарпатье; там, говорят, даже зимой полно фруктов. Больше о Закарпатье он ничего не знал, даже не знал, где оно находится.

Так они лежали усталые и молчали, пока не ощутили какую-то едва уловимую перемену в тайге. Это были звуки: еле слышные шорохи, потрескивания. Они были кругом. Но сначала ребята ничего не видели.

— Гляди! — крикнул Петька, посмотрев наверх.

Верхом, навстречу ребятам, шли белки. Их было очень много. Ярко-рыжие — почти красные, и просто рыжие с темными хвостами, и коричневые с полоской вдоль спины, — словно подгоняемые ветром, они катились по веткам, точными прыжками переносились на другое дерево. Там, где расстояние было слишком велико, они винтом спускались вниз по стволам и перебегали по земле. Движения их были суетливы: казалось, они без цели сновали вверх — вниз по ветвям. И все же в этом беге было направление и был смысл. Они шли к реке.

Великое переселение белок!

Ребята вскочили на ноги, и сразу поток разделился на два рукава, обтекая место, где они стояли, но не задержался ни на секунду.

— Они убегают… — шепотом сказал Димка. — Чего они испугались?

— Как много!.. — сказал Юрка.

Затем они увидели лося. Он пробежал совсем близко — грузный и бесшумный. Он даже не повернул к ним головы, словно это были пни, а не люди.

Ребята стояли изумленные и встревоженные. Какая-то непонятная сила привела в смятение лес; он больше не таился от людей, и значит, сила эта была страшнее человека.

— Чего они боятся? — спросил Петька.

Запах гари докатился до них. Теперь не нужно было ни объяснять, ни спрашивать. Не было никакой таинственной силы.

Над деревьями проносились полосы дыма, пока еще прозрачные и легкие. Ребята посмотрели назад, где воздух был еще прозрачен, затем — вперед, где уже начали туманиться контуры стволов…

Им хотелось убежать. Им хотелось остаться.

Мальчишки любят огонь. Взрослые тоже любят, хоть и притворяются, что костер в лесу — необходимость, а не развлечение. Кому из тех, кто бродил по лесу, хоть раз в. жизни не приходилось складывать кучу хвороста в десять, в двадцать раз больше, чем нужно! И не затем, чтобы сварить еду, а просто так — посмотреть, что получится. Стоит, прикрывая лицо локтем от нестерпимого жара, и. улыбается.

Сейчас огня не было ни сбоку, ни сзади. Дорога для отступления была открыта. Ребята двинулись вперед. Они хотели только взглянуть и уйти.

Чем дальше они шли, тем плотнее становился дым. Почему-то пропал ветер; он поднялся наверх, а внизу было тихо. Низины, заполненные дымом, были похожи на озера. Мальчишки переходили их вброд и облегченно вздыхали, выйдя на высокое место. Внизу было тихо. Но тишина — не такая, как раньше. Теперь лес не таился, он был пуст. Голубой туман висел в воздухе, и деревья, будто одурманенные этим туманом, стояли поникшие и безучастные.

Ребята думали, что они увидят фонтаны искр, пламя, идущее стеной, веселую злобу огня, от которого становится жутко и радостно. Но они видели только дым. Сначала это было просто не интересно, потом стало страшно. Им казалось, что дым заполнил весь свет и что теперь в какую сторону ни иди, не будет конца этим белесым полосам и озерам в низинах.

— Я не пойду дальше, — сказал Юрка.

Ребята остановились.

— У меня в ушах звенит от дыма, — сказал Димка.

Петька подумал секунду.

— Ладно, — сказал он, — там и дальше, наверное, нет ничего…

Петька хотел отступить с честью, но это не удалось. Снова что-то переменилось в лесу. Когда они обернулись назад, то увидели, что дымная стенка чуть колыхнулась, дымные озера полезли из берегов, ленты и полосы зашевелились. Может быть, это объяснялось случайным порывом ветра… Но в движении была согласованность. Дым пошел в наступление, со всех сторон он тянулся к ним.

И тогда, сорвавшись с места, они бросились бежать — плечом к плечу, стараясь не отставать друг от друга, потому что сейчас каждый из них больше всего боялся остаться один.

Димка споткнулся и со всего маху грохнулся на землю. Пока он лежал, ребята успели сделать всего несколько шагов, но Димке показалось, что они удаляются быстро и навсегда.

— Стой, ребя-та-а!.. — крикнул он, вскакивая.

Они остановились.

— Дураки! — выдохнул Димка, подбегая к ним. — Не видите, что упал?!

— Не ори, — ответил Петька. — Мы тебя бросили, что ли? Видишь — ждем.

Они побежали снова.

Впереди все тонуло в белом горьком тумане. Поддавшись страху, они уже не могли остановиться и бежали наугад, туда, где было светлее.

Они бежали втроем — плечо к плечу, — потом их стало двое.

Юрка отклонился на несколько метров, чтобы обогнуть упавшее дерево. Он все время видел ребят, и вдруг нога провалилась в пустоту; он покатился вниз, цепляясь пальцами за сухую, комковатую землю.

Он ничуть не ушибся. Все тело его было сейчас в том напряжении, когда не чувствуешь ни ушибов, ни боли. Вскочив на ноги, Юрка крикнул вверх, в серую муть, плывшую над головой:

— Я здесь! Сейчас вылезу!

Никто не откликнулся.

Юрка бросился вверх, но земля осыпалась под его ногами. И он побежал по дну оврага, отыскивая место, где можно выбраться.

Овраг не имел конца.

Под ногами хлюпала вода. Юрка понял, что это ручей. И понял, что остался один; один в горящем лесу — это все равно, что один во всем мире. Если бы у него было время, — может быть, он заплакал бы… Но он торопился — нужно было куда-нибудь бежать, все равно куда. И Юрка побежал вниз по долине ручья. Он выбрал верное направление, но не потому, что выбирал, а потому, что вниз бежать было легче.

Когда полчаса спустя ручей вывел его к реке и он увидел стоящую у берега лодку и ощутил тот же холодный, тугой ветер, то это показалось ему чудом — величайшим из чудес, которые бывают только во сне и которым трудно поверить.

Но тут он вспомнил о Димке и Петьке. И ему показалось уже, что не они его, а он их бросил, и Юрка подумал о том, как это должно быть невозможно и страшно вернуться домой без них.

Тогда он решил, что будет ждать их здесь хоть месяц.

А потом — заплакал. Теперь у него было время для этого.

* * *

Исчезновение Юрки ребята заметили почти сразу. Но «почти» — это очень много, когда летишь сломя голову.

— Стой! — крикнул Петька. — Где Юрка?

— Он тут был…

— Давай обратно!

— Ты посмотри, я здесь подожду, — сказал Димка.

Петька вернулся назад. Он помнил: когда перелезали через дерево, Юрка был рядом. Петька обошел дерево, заметил овраг, заглянул в него. Там никого не было.

— Юр-а-а!..

Дым спеленал звуки; лес не зазвенел, не откликнулся эхом, как прежде.

Петька подошел к Димке.

— Нет его… Давай вместе искать.

— Как же искать?.. — торопливо заговорил Димка. — Смотри, чего тут кругом… Мы сами не выберемся! Знаешь, Петь, он, наверное, вперед ушел.

И это объяснение вдруг показалось Петьке очень правильным. Он поверил ему сразу и без колебаний, потому что хотел поверить. Оставаться на месте было куда страшнее, чем идти вперед.

И они побежали дальше.

А дым становился все плотнее. Он оторвался от земли, окутал стволы; все стало нереальным, расплывчатым, мутно-серым. Сами того не зная, потеряв направление, ребята бежали по большому кругу. Они уже прошли самую далекую от огня точку и теперь снова приближались к нему.

Впереди посветлело. Они бросились туда. Пелена дыма осталась за спиной, и ребята увидели огонь.

Внизу он был не буйный, а какой-то ползучий. Пламя падало с верхушек деревьев, растекалось по земле извилистыми, удобными для него путями. Но вверху огонь шел по кронам сосен и кедров, и в глубине леса черно-рыжие языки сливались в один лохматый костер. Дым рвался вверх, но, прижимаемый ветром, опускался на землю за спинами ребят.

Они стояли на большой поляне. Но даже здесь струи воздуха были горячими и шершавыми. Они кололи щеки тысячами иголок, и казалось, что кожа на лице натянулась до предела и готова лопнуть.

Ребята повернулись и бросились в белесую муть, из которой только что вышли. Они бежали и чувствовали, что сердце каждого из них как будто переместилось в виски. Удары пульса стучали в голове все настойчивее и громче.

Петька с разбегу влетел в какой-то куст и, запутавшись в ветвях, повис на них. Несколько секунд он не двигался. Потом крикнул:

— Димка!

Димка оглянулся. Он даже остановился, чтобы повернуть назад. Он даже сделал один шаг по направлению к Петьке…

— Димка!.. — снова позвал Петька. Голос его был прерывистым и приглушенным.

И Димка вдруг испугался этого голоса. Жалость к самому себе пробудилась в нем — острая, беспощадная жалость. Ведь и он, Димка, мог бы лежать вот так и кричать таким голосом. Но этого не должно быть! Он еще может бежать… Он выберется… У него болит голова и стучит в висках, но он выберется…

И Димка скрылся в дыму. Он продолжал свой бессмысленный и бесконечный бег по большому кругу. Петька видел Димкину спину. Потом она исчезла. Только сейчас Петьке стало по-настоящему страшно. Он рванулся. Ветви отпустили его. Снова поплыла под ногами земля.

Петька тоже бежал по большому кругу…

Он не знал, сколько времени продолжался этот путь. Помнит лишь, что споткнулся, упал и рука его ощутила что-то мягкое и теплое. Это был Димка.

Два больших круга пересеклись в одной точке!

Димка потерял сознание, он был все равно что мертвый… Но Петька обрадовался ему, как живому. Петька толкал его и тряс. Димка не шевелился. Тогда Петька взял его за руку и потащил волоком по земле. У него оставалось совсем немного сил. И он вовсе не был героем… Просто Димка, даже такой, как сейчас, был нужен Петьке. Петька не хотел оставаться один — это было страшнее всего.

Но сил у него оставалось совсем немного. Через сотню шагов он повалился рядом с Димкой.

Они не слышали звона лопат и стука топоров. Они не видели людей, которые шли по лесу, вырубая просеку, чтобы преградить путь огню. Они не слышали голосов тех, кто звал их.

Петька словно сквозь сон почувствовал, как его настойчиво трясут за плечи. Чей-то голос, далекий и назойливый, словно комариная песня зудел в ушах: «Аленов… Аленов… Аленов…»

Петька открыл глаза и увидел над собой лицо учителя. Он не удивился и не обрадовался. Учитель всегда караулил его. Все было правильно.

— Аленов… Петя, где Аленов? Ты слышишь? Где Юра Аленов?

— Он там… — еле выговорил Петька.

— Где там? Покажи!

Но голос снова стал превращаться в писк… потом пропал совсем. Вместо лица учителя почему-то появилось лицо матери. Но и оно быстро исчезло…

13. Вода

Тот же ветер, что гнал пожар по лесу, приволок с океана тучи. В среднем течении Тунгуски шли долгие обильные дожди. Метеосводки с постов в эти дни были кратки и скучны:

«Дождь…» — вздыхала Тура.

«Дождь», — соглашался Искуп.

«Дождь…» — уныло подтверждала Вахта.

Потоки воды стекали по лощинам; соединяясь в разбухшие ручьи, сливались в Тунгуску. Ручьи стали речушками, речушки — реками, и мутная, вздувшаяся Тунгуска торопилась сбросить в Енисей лишнюю тяжесть.

Тучи, пройдя восточнее, миновали Усть-Каменск, но дождевая вода пришла вместе с рекой. Тунгуска поднялась почти как весной. Она разметала штабеля леса, сложенного на берегу, мимоходом слизнула катер, поднятый на катки для ремонта, и оборвала чалку паузка*, который стоял выше порога. На этом паузке была Лена.

Она сидела на корме в низенькой будке, заваленной мотками провода, спальными мешками и вьючными ящиками. У борта хлюпала вода. Отставший лист фанеры хлопал по крыше. Паузок кренился, скрипел днищем по гальке, отходил и снова ударялся о берег.

— Ну и пусть, — шептала Лена, кусая губы. — Пусть… Так и надо.

Она чувствовала себя одинокой. Час тому назад она слышала, как звонко хохотал Леша, когда на него обвалилась палатка. «Почему он смеется? — подумала тогда Лена. — Разве это обязательно смеяться?» Ей казалось, что после смерти профессора Филатова все должно замереть, утихнуть, остановиться… Люди не могут, не должны смеяться, когда приходит такое несчастье. А Леша смеялся… И другие — тоже.

Лена обиделась и ушла. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Ей хотелось быть одной.

— Ну и пусть… — шептала Лена, вкладывая в эти слова обиду на Лешу, на ветер, который хлопал фанерой, на Сергея Михайловича, который вздумал перенести лагерь в другое место, куда уже не смогут, наверное, прийти ребята.

Все было плохо сейчас в этом мире.

Толчки внезапно прекратились. Прогромыхала по борту и шлепнулась в воду доска, перекинутая с берега.

— Ну и пусть! — сказала Лена, не понимая еще, что это означает.

Она вылезла на палубу и удивилась наступившей тишине: уже не скрипела галька под днищем, не стучала доска, смолк ветер. Только волны коротко и зло били в борта.

Она поняла, что паузок сорвало течением, но даже не очень испугалась. Это было еще одно несчастье, не слишком большое, потому что река — не море и где-нибудь паузок все равно прибьет к берегу.

В это время Сергей Михайлович, освободившись от дел, отправился проведать Лену. Вместе с ним был Леша, который должен был забрать с паузка спальные мешки. Выйдя к реке, они не увидели паузка и в первую секунду подумали, что ошиблись местом.

— Мираж! — усмехнулся Леша. — Только в миражах видишь то, чего нет, а здесь — наоборот. Так, товарищ начальник?

— Это не мираж… — бледнея, сказал Сергей Михайлович. Он показал на обрывок веревки, обвязанный вокруг корневища. — Там же порог, Леша!

Посмотрев вдаль, они увидели паузок, плывший вниз по течению.

Вез единого слова, даже не взглянув друг на друга, они бросились вперед. Ноги вязли в скрипучем песке, бежать приходилось короткими шажками, как по льду. Они перепрыгивали через камни и падали. Они не знали, чем и как можно помочь, они просто бежали.

— Тайгой!.. Напрямик! — крикнул Леша.

В этом месте Тунгуска делала большой крюк. Они побежали напрямик, продираясь сквозь кусты, оставляя на ветвях клочья рубашек. Ветка, отброшенная Лешей, хлестнула Сергея Михайловича по лицу. «Хорошо, что не в глаза, — подумал он машинально. — Если в глаза, — не успеть…»

Ободранные, они скатились с обрыва и увидели лодку. Они не раздумывали, почему оказалась здесь эта лодка, а прыгнули в нее и отплыли от берега.

— Сергей Михайлович, куда? — спросил Юрка.

Только тут они заметили, что в лодке сидит мальчишка»

— Вылезай! — крикнул Сергей Михайлович.

Но вылезать было уже некуда. Паузок приближался к порогу, лодка — к паузку. Они должны были спастись вчетвером или вчетвером погибнуть.

Лодка с разбегу ударила в бок паузка. Лены на палубе не было. Сергей Михайлович ухватился за брус и, оттолкнув ногами борт лодки, прыгнул на палубу. Он не рассчитал толчка, — лодка зачерпнула воды. Леша последним рывком весла успел снова прижать ее к паузку. От толчка она накренилась, хлебнула еще воды и стала медленно погружаться. Леша вытолкнул Юрку на палубу паузка и, ухватившись за скобу, тоже влез наверх. Когда Сергей Михайлович вывел Лену из будки, лодка, поблескивая оранжевыми бортами, разворачивалась в нескольких метрах от паузка.

На подступах к порогу течение стало быстрее. Берега плавно и стремительно неслись мимо.

— Якорь! — крикнул Сергей Михайлович.

На носу рядом с бухтой веревки лежал самодельный якорь — большая кошка, согнутая из толстых прутьев. Леша бросился туда и, столкнув якорь в воду, торопливо обмотал конец веревки вокруг бруса. Веревка побежала за борт. Быстро растаяла бухта. Паузок вздрогнул — веревка натянулась, но тут же ослабла. Через секунду — снова толчок, и снова паузок, дернувшись, поплыл дальше. Самодельный якорь скоблил дно, не зацепляясь.

Сергей Михайлович сжал губы. Лена почувствовала, как напряглась его рука. На носу Леша по-прежнему бормотал что-то сквозь зубы, словно колдуя. Течение относило паузок к правому берегу, мимо фарватера, — на камни.

Но вот, рванувшись, туго натянулась и запела веревка. Паузок развернуло. Заклокотала вода, разбиваясь о нос. Остановились берега. Понеслись мимо хлопья пены, мутные всплески, обглоданные водой ветки.

До порога оставалось меньше километра.

Четверо на борту по-разному приняли случившееся. Сергей Михайлович — нахмуренный, серьезный — поглядывал на берег, рассчитывая что-то. Юрка старался не смотреть на бешено мчавшуюся воду. Леша ругался. Лена еще ничего не понимала.

Натянувшаяся веревка под напором воды гудела басовито и глухо. Ветер, помогая течению, натягивал ее до предела. И опять легким толчком дощаник сорвался с места, но, пробежав метров пятьдесят, снова остановился. Самодельный якорь держал плохо.

— Почему мы не плывем к берегу? — спросила Лена.

— Сейчас, Ленушка, сейчас… — озабоченно ответил Сергей Михайлович. — Мы пока встали на якорь. Нужно посмотреть, к какому берегу удобней пристать.

Заметив невольное движение Юрки, Сергей Михайлович показал ему рукой: «Молчи!» Юрка слабо мотнул головой. Он с отчаянием и надеждой смотрел на Сергея Михайловича, но тот сам не знал, что делать. Он подозвал Юрку, усадил его рядом с Леной.

— Посиди пока… — Он старался говорить спокойно. — Сейчас что-нибудь придумаем, — и ушел к Леше.

— Ты как меня нашел? — спросила Лена. — А где остальные?

— Я… так… увидел — и поплыл… Я не думал, что ты здесь. Это случайно.

— А где Петя и Димка?

— Они дома, — солгал Юрка. Он подумал, что самое главное сейчас, — чтобы Лена ничего не узнала. Юрке было страшно, но он старался подавить в себе страх. Это как бы снимало с него часть вины за то, что двое остались в лесу. И он заговорил торопливо и громко, пытаясь голосом заглушить страх:

— Мы были в лагере… Ты уже ушла… Сергей Михайлович подарил нам компас… Ты приходи к нам, когда будешь в поселке. У меня есть друг — Павел, он умеет играть на гитаре…

— Ты почему так кричишь? — спросила Лена.

— Я всегда говорю громко, — ответил Юрка.

А на носу совещались Сергей Михайлович и Леша. Юрка видел, как Сергей Михайлович раздевался. Затем он подошел к ним в одних трусах.

— Ленушка, я сейчас до берега поплыву. Понимаешь, весел-то у нас нет, лодку мы упустили. Куда еще унесет, пока к берегу пристанем… А я веревку зацеплю на берегу — паузок и прибьет течением.

— Вода холодная, замерзнете, — поежилась Лена.

— Да… Холодная, — сказал Сергей Михайлович. — Но я не замерзну, я в детстве рыбий жир пил. — Он старался говорить весело и даже улыбался, но в глазах его не было веселья.

Юра испуганно взглянул на него, затем — вниз, где окутанные пеной, маячили камни порога. Сергей Михайлович перехватил его взгляд.

— Ты рыбий жир пьешь, Юра? — спросил он.

Юрка не ответил. Ему было не до шуток. Но Сергей Михайлович и не ждал ответа. Разговаривая, он обвязывал вокруг пояса тонкую веревку.

Сергей Михайлович подошел к борту. Юрке на мгновение показалось, что это — продолжение шутки.

Но Сергей Михайлович прыгнул.

Течение подхватило его и, прежде чем над водой показалась его голова, невысокий бурунчик всплеска унесло далеко за корму. Вынырнув, он поплыл к берегу. Юрке казалось, что руки его двигаются слишком медленно по сравнению со стремительным бегом реки.

Веревка расстелилась по воде, выгнувшись широкой дугой. Река тянула ее из рук Леши, и он уступал ей, потому что держать веревку — значило держать пловца.

Прошла минута. А может быть, — час.

Уже далеко, внизу, на фоне камней мелькали над водой руки и в провалах между невысокими крутыми волнами маячила черная точка — голова. Неожиданно веревка ослабла. Течение вытянуло ее вдоль реки. А Юрка увидел, что Сергей Михайлович плывет уже не к берегу, а от берега.

И пока его не унесло туда, где вода горбилась и кипела, можно было разглядеть, как — все так же упорно и так же медленно — поднимаются над водой руки.

Потом они скрылись из вида.

— Он уже на берегу? — спросила Лена.

— Он отвязался… — растерянно проговорил Леша.

— Леша… — еле выговорил Юрка.

— Что — Леша? Что — Леша?! Я плавать не умею, — понимаешь? Я в степи вырос!.. Понимаешь? Разве я бы сам не поплыл! — заорал Леша, внезапно озлобясь. — Конец нам тут! Вот!..

У Лены задрожали губы.

— Где дядя Сережа? — спросила она.

Юрка посмотрел на нее и внезапно почувствовал, что на смену страху пришла злость. Такая же как у Леши, злость против ненавистной реки, против порога и дурацкого самодельного якоря! Ему хотелось броситься в воду, молотить по ней кулаками.

— Я умею плавать, Леша…

— Ну?.. — недоверчиво, но уже тише сказал Леша. — Ты что, парень, плыть хочешь?

— Я умею хорошо плавать. Я знаю… Нужно по фарватеру, а не к берегу. Там проход есть. Я позову кого-нибудь.

— Плыви, — тихо ответил Леша. Он нагнулся к Юрке и прошептал ему на ухо: — Плыви, парень… Все равно тут — крышка. Не погибать же девчонке.

На мгновение у Юрки промелькнуло сожаление, что Лена не видит его сейчас. А когда он встал на корме, то снова стало страшно.

Река горбилась и шипела, как рассерженный кот.

— Я сейчас прыгну, — неуверенно сказал Юрка.

Леша стоял рядом. Он не сделал ни одного движения, не сказал «прыгай» и не сказал «останься».

И Юрка прыгнул.

Вынырнув, он обернулся, и паузок показался ему маленьким коробком. Снова понеслись назад берега. Подводные струи ударяли в живот тугими комками.

Рядом выплыла и завертелась маленькая воронка. Юрка метнулся в сторону, но она догнала его и, скользнув по ногам, растаяла.

Юрка взглянул вперед, где должен был открыться узкий проход между камнями, но за волнами ничего не увидел. Он только чувствовал, что вода бежит все быстрее. Она стала упругой, как резина, она мяла и ощупывала его тысячью цепких холодных вихрей.

А потом навстречу ему бросились узкие каменные ворота. Берега исчезли. Небо, смешавшись с пеной, хлестнуло его по лицу. Раз… Еще раз!.. Совсем близко Юрка увидел гладкий бок камня. Камень прыгнул назад и скрылся. В памяти Юрки остался неподвижный завиток волны, стоявший у гладкого лба камня.

И даже когда его вынесло к берегу и он вылез из воды, то все еще помнил этот завиток, который стоял почему-то прямо, застывший, как на фотографии. Если бы его спросили, страшно ли было, когда он плыл через порог, он не знал бы что сказать. Он не запомнил ничего, кроме ощущения быстроты, воды, плеснувшей в лицо, и этой странной кудрявой волны.

Выбравшись на берег, Юрка перебежал косу, поднялся наверх и скрылся в тайге. Он торопился и не заметил, что на песке рядом с его следом тянулась цепочка следов, оставленных чьими-то босыми ногами.

14. Ветер

Тот же ветер, что пригнал тучи, расстелился по Енисею. Ему было где разгуляться на широких, в несколько километров, плесах. Против устья Тунгуски, где встречались два течения, волна была особенно сильной. Водяные холмы суматошно плясали на одном месте, сталкивались с размаху; одни бежали дальше по Енисею, другие заходили в Тунгуску; подгоняя друг друга, доходили до пристани, били в ее борта звонкими оплеухами.

Отголоски шторма мешали начальнику пристани сосредоточиться. Он сидел в своей комнате на втором этаже дебаркадера. На столе перед ним стояла пишущая машинка, которую он выпросил на полдня.

Начальник писал заявление.

Волна плеснула в борт. Начальник пристани поморщился, встал, походил по комнате, затем снова присел на краешек стула и, неуверенно тыкая пальцами в клавиши, отпечатал еще несколько слов. Перечитав заявление, он уже собирался вынуть бумагу из машинки, но в это время без стука вошел пристанский матрос.

— Бакен, Паша, сорвало на плесе, вот что, — сообщил он. — В аккурат красный бакен-то, а несет его на ту сторону. Неприятность может получиться, кто фарватера не знает…

Начальник, взяв бинокль, вышел на палубу. Вдали от пристани, посреди плеса толкалась на воде красная пирамидка. Ее снесло к левому берегу — беда невелика, если бы там не было отмели. На ней бакен мог задержаться, и тогда пароход, который попытался бы — как и положено — пройти между бакеном и левым берегом, сел бы на мель.

— Непорядок, — нахмурился начальник. — Надо плыть…

— Куда плыть, Паша? — возразил матрос. — С того берега теперь на катере не выгрести — шторм. Да и не наше это дело: пусть обстановочный пост смотрит.

— Раз мы заметили, — значит, наше.

— Это правильно… Только ведь — шторм.

— Неси весла, — распорядился начальник. — На карбасе поеду.

Матрос принес весла. Потоптавшись на месте и поскоблив затылок, он тоже спустился в лодку.

— А ты еще куда? Вылезай! Один управлюсь! — прикрикнул начальник. Его внезапно охватила веселая, лихая удаль.

Матрос поупирался немного, но Павел настоял на своем. В конце концов он был главным на этой пристани.

Когда лодка вышла на плес, ветер навалился на нее, и Павел, загребая одним веслом, с трудом выдержал направление. Нет хуже бестолковой речной волны. Она коротка и крута, и лодка, не умещаясь на ней, врезается носом в воду. А сзади уже догоняет другая, она разваливается и, шипя, лезет на корму.

Ветер срывал гребни волн, дробил их и нес над рекой водяной пылью. Река дымилась. Лодка вставала на дыбы. Вода уходила из-под весел. Когда Павел заносил весла назад, то чувствовал упорное сопротивление ветра. Воздух стал неподатливым, как вода. Это был настоящий шторм!

Над головой Павла промелькнула чайка. Ветер швырял ее, как лоскут бумаги. Павел смахнул рукавом брызги с лица, посмотрел ей вслед и усмехнулся. Даже чайка не могла справиться с этим штормом!

Тяжелее всего было буксировать обратно бакен. Если бы не ветер, то Павел не справился бы с ним. Но на обратном пути ветер помогал ему.

Пока он устанавливал бакен и привязывал к нему якорь, в лодку набралось порядочно воды. Лодка лениво переваливалась через волны. Вода перекатывалась от борта к борту, увеличивая крен, но вычерпать ее Павел не мог, потому что нельзя было бросить весла.

Поставив бакен, он повернул к берегу.

В эту минуту и подошла волна…

Она была большая, но подкралась незаметно и ударила сбоку. Хлестнула в борт и на секунду встала над ним прозрачной, пузырящейся стенкой. Гребень обрушился на колени Павлу, и лодка, сразу огрузшая, уже не смогла взобраться на следующую волну и часть ее приняла в себя. Павел повалился на борт. Лодка перевернулась, обнажив занозистое белесое брюхо.

Вода была теплой — это единственное, что Павел сообразил, прежде чем новая волна подхватила его и швырнула в сторону. Павел нырнул в эту волну, пытаясь пробить ее, и ухватился за лодку. Ему удалось это сделать. Он взобрался на днище и вцепился ногтями в мягкие, разбухшие доски.

Подняв голову, он увидел, как внезапно раздвинулись берега. Где-то далеко-далеко, за частоколом лохматых всплесков, виднелась пристань. Но даже и теперь Павел не испугался. Для этого он был слишком занят. Волны перекатывались через него. Вода хлестала в лицо, наваливалась на плечи, стараясь оторвать руки от днища, и он изо всех сил цеплялся за доски. Он не очень-то хорошо плавал, начальник пристани, и сейчас, прижимаясь щекой к шершавому днищу, надеялся, что с берега его видели и вышлют помощь.

Наконец он отыскал щель и запустил в нее онемевшие пальцы. Стало чуть легче. Он даже приноровился задерживать дыхание и уже не глотал воду, когда волны накрывали его.

Павел приподнял голову, чтобы посмотреть, не идет ли помощь. Новая волна заставила его припасть к доскам, но все же он успел разглядеть перевернутую лодку, которая плыла невдалеке от него. Он узнал ее сразу, — только одна лодка в Усть-Каменске была выкрашена в такой цвет. Она плыла, поблескивая яркими бортами, и волны, перекатываясь через нее, вспыхивали на миг оранжевым светом. Словно освещенные этим светом, возникли перед глазами Павла призрачные купола Атлантиды, и лицо Юрки — удивленное и восторженное, и шест с флагом, раскрашенным акварельной краской. Все это промелькнуло в одну секунду и исчезло. Осталась оранжевая лодка — пустая и беспомощная.

Случилось что-то недоброе… Может быть, — страшное. Нельзя ждать! Нужно немедленно собрать людей и идти на розыски!

А люди — на берегу.

А берег — в полутора километрах.

И человек, который только что цеплялся за доски, обламывая ногти, напрягая последние силы, чтобы удержаться на них, вдруг сам отпустил руки и поплыл к берегу.

С трудом удалось сбросить сапоги. Они утонули. Удалось снять китель. Он тоже пошел ко дну. А Павел плыл — плыл, стиснув зубы, глотая воду, путаясь ногами в лохмотьях разорванных брюк.

Но берег был слишком далеко. Берег мотался вверх и вниз, такой же взлохмаченный и пьяный, как и все вокруг. С каждой секундой небо раскачивалось сильнее и сильнее, и уже трудно было понять, откуда приходят крутые, бьющие в лицо волны.

А Павел плыл… И когда его, обессиленного, в последний раз подняло волной, то последнее, что он увидел, — это катер, который был так же далеко, как и берег. Даже дальше…

Катер, переваливаясь с боку на бок, несколько часов бродил по плесу. Он подобрал обе лодки. И ничего больше.

Наступила ночь, и катер повернул к берегу.

15. Несколько великих открытий

Город Усть-Каменск живет двумя жизнями.

Одна — со всей страной. Это газеты и радио. Газеты опаздывают дней на пять. Их не выбрасывают, прочитав, а складывают бережно и хранят. Радио, конечно, приходит вовремя. Трансляцию первомайского парада слушают, собравшись на площади у столба с динамиком, хотя радио — почти в каждом доме. Никто не устанавливал такой порядок — это обычай. Почту привозят пароходы и самолеты. Самолеты не задерживаются здесь надолго: чиркнут колесами по грунту — и снова в небо.

Это все одна жизнь.

Другая — лес, который валят в тайге, рыба, которую ловят в Енисее, продукты и товары, идущие через Усть-Каменск чуть ли не в сотню станков. Для этой, другой жизни в Усть-Каменске существуют свои отметки времени, своя хронология. Здесь говорят: «Это случилось за два дня до прихода «Иртыша». Или: «Помнишь, когда лось в поселок пришел?» А после нынешнего лета, наверное, долго еще будут говорить: «Когда учитель обгорел…», или: «Когда экспедиция паузок на пороге угробила…»

В Усть-Каменске не любят бросаться словами. Здесь зимой замерзает ртуть в термометре. Здесь Енисей треплет и переворачивает рыбачьи лодки на плесах. Самые простые, обыденные дела требуют от людей мужества. Потому-то и не в ходу в Усть-Каменске такие слова, как «мужество» или «героизм». Здесь говорят: «сделал правильно». «Правильно» означает высшую похвалу.

Про учителя тоже сказали: «Правильный парень!»

И про Сергея Михайловича: «Правильно, что поплыл, а то бы всем — крышка».

И про Юрку… Только о нем добавляли: «Молодец», потому что он все-таки мальчишка и от него нельзя требовать того, что от взрослых.

В тот день Виктор Николаевич часа два искал Юрку в тайге. Он вернулся обожженный, в разорванной одежде и ботинках, которые никогда больше не станут светло-серыми.

Юрка же прибежал в поселок гораздо раньше, весь в ссадинах и мокрый. В милиции он увидел Сергея Михайловича.

— Зачем ты пришел? Иди домой. Ты простудишься, — сказал ему Сергей Михайлович, и голос его был спокоен — чудовищно, непостижимо спокоен.

— Почему вы сидите? — крикнул тогда Юрка. — Они же там!..

— Где там?

— На Тунгуске!

Теперь удивился Сергей Михайлович.

— О ком ты говоришь?

«Он сошел с ума, — подумал Юрка. — У него в руке стакан с чаем и он сошел с ума…»

— Почему вы сидите!? — крикнул он снова.

— Ничего не понимаю, — сказал Сергей Михайлович. — Идем, я тебя провожу домой. Ты переволновался…

Юрка растерянно оглянулся. В комнате больше никого не было. Тогда он бросился к двери, но Сергей Михайлович схватил его за руку.

— Юра, вспомни… — мягко сказал он. — Вы прилетели на вертолете… Мне только что звонили: вертолет сел. Всех сняли. Ты тоже прилетел на вертолете… Ты вспомни…

— Нет, — сказал Юрка, — я плыл… мы думали, вы утонули…

И когда Сергей Михайлович понял, наконец, о чем говорит Юрка, он отпустил его руку и обнял Юрку за плечи.

— Вот оно что, — сказал он наконец. — Я не знал… Ничего, Юрка… И вообще… извини. Я не знал…

Итак, Лену и Лешу сняли с паузка вертолетом. А полтора часа спустя обломки паузка проплыли мимо Усть-Каменска.

И только начальника пристани не нашли.

Матрос, следивший за ним в бинокль, вызвал катер, но, когда катер подошел к лодке, на ней никого не было. Никто так и не понял, почему утонул Павел. Ведь он мог продержаться на лодке полчаса даже и в такой шторм.

Вот сколько событий случилось в один день в городке Усть-Каменске, стоящем на скрещении двух могучих сибирских рек.

Но пришли новые дни. Они принесли новые события и несколько действительно великих открытий, о которых нужно рассказать, прежде чем наступит зима, навалит снегу и городок Усть-Каменск, может быть, снова покажется безжизненным и скучным.

Юрку на радостях засадили дома. Его мать, вспоминая тот злополучный день, всякий раз принималась плакать от жалости к Юрке, к себе и оттого, что все могло кончиться гораздо хуже. Откуда-то она притащила громадный замок, примкнула лодку на цепь и сказала, что Юрка не должен ходить на берег, если не хочет, чтобы она умерла раньше времени. От отца Юрка узнал, что Петьку и Димку вынесли из леса.

А дня через три появился под окном сам Петька. Он поманил Юрку, но тот замотал головой: «Не могу! Заперли…» Петька провел ладонью по горлу, что означало: «Выходи, очень нужно!»

Юрка вылез в окно, и Петька сказал, что утонул Павел.

Юрка шел по улице, и дома казались ему маленькими, будто он смотрел на них в перевернутый бинокль. Сам того не замечая, он шел к Димкиному дому, ибо все, что они делали, они делали втроем и, прежде чем идти на пристань, нужно было вызвать Димку.

— Не надо… — сказал Петька. — Зачем он нужен?

Юрка не понял его слов да и не старался понять. Он любил Павла. В комнате на дебаркадере они подолгу толковали о больших плаваниях. Никому из них ни разу не удалось договорить до конца… И Павел, единственный из всех, принимал всерьез Юрку и его смутные планы.

Димка без разговоров вылез в окно. Как видно, его тоже заперли.

— Жалко! — сказал он. — А тебе?..

— Ты лучше молчи, — ответил Петька. — Не твое дело.

И Димка съежился и замолчал, будто Петька имел право говорить ему такие слова. Но Юрка снова ничего не заметил.

На дебаркадере их встретил старинный враг — пристанский матрос. Вчетвером они поднялись наверх.

Из машинки торчал лист бумаги, исписанный плотно прилегающими друг к другу строчками.

— В аккурат он писал, когда я зашел, — сказал матрос, — Где-то машинку достал… Не знаете, чья машинка?

Юрка вынул бумагу и пробежал глазами несколько первых строчек.

— Читай вслух, — сказал матрос. — Это надо читать вслух.

И Юрка ничуть не удивился его словам и начал читать:

«Начальнику Енисейского пароходства

Рапорт

Я родился в 1936 году в селе Майма. Наше село стояло в тайге. После начальной школы мне пришлось ходить в другую школу, за пять километров, чтобы окончить семь классов. Я хотел учиться, а характер у меня был твердый, и я не пропускал уроков осенью и в распутицу, а зимой в мороз. Мой отец был малограмотный, хороший охотник. С малых лет я научился стрелять и охотился на белку не хуже других. Когда я ходил по тайге, я всегда-всегда думал о том, как буду жить, когда стану взрослым. Вы, товарищ начальник, наверное, тоже много думали, пока не выбрали свою профессию.

Каждый раз я думал о разном и никак не мог решить, чего же мне хочется. Я понимаю, что нужно быть твердым и добиваться какой-то одной цели. Но у меня раньше не было никакой цели. Я объясню почему.

Мы жили в глухой тайге. Кругом лес и больше ничего. Только по реке плавали пароходы и баржи, а над селом иногда пролетали самолеты. Конечно, я читал книги, и в школе нам рассказывали о различных государствах. Но книги — это одно, а видеть все своими глазами — совсем другое.

Есть у нас в тайге цветы, называются «неразлучники». Прозвали их так потому, что они всегда растут парами, на одном корню. Если один засыхает, то засыхает и другой. Они поднимаются весной и цветут недолго, но у них очень приятный и сильный запах.

Я, товарищ начальник, могу написать вам еще десять страниц про цветы, и вы прочитаете и вообразите, как они выглядят и какой у них цвет. Но вы никогда не сможете вообразить, какой у них запах. Он — особенный. Чтобы его почувствовать, нужно прийти в то место, где они растут.

Я думаю, что все вещи на земле, как эти цветы, имеют что-то свое, особенное. Их нельзя понять по книге или учебнику, а нужно увидеть своими глазами. А я очень мало что видел, живя в тайге, плохо разбирался в жизни, и у меня не было своей цели.

Помню, когда я в первый раз увидел трактор, то сразу решил: буду трактористом. Потом к нам пришли геологи, и я решил: буду геологом. Так каждый раз, когда мне встречалось что-нибудь новое, я менял свои решения. А в нашей стране может быть сто тысяч разных специальностей. Как же мне было выбрать одну, такую, чтобы на всю жизнь?

После семилетки мне предложили поступить в речное училище. Я спросил у отца, идти или нет. Отец сказал: «Я в твои годы в первый раз штаны надел, а ты в капитаны целишься. Рано еще. Поработай в колхозе». А мать сказала: «Иди. Речникам хорошо платят».

Я пошел в училище и учился на хорошо и отлично. Тогда мне казалось, что я нашел свою настоящую специальность. Но летом мы были на практике на самоходке «Урал» и спустились по Енисею до самого моря. Там я увидел большие морские корабли. Они стояли у причалов. А когда они уходили в море, я смотрел им вслед с берега.

Не думайте, товарищ начальник, что меня привлекал плеск волн и прочая романтика. Не знаю, как это объяснить, только я понял, что не успокоюсь, пока не попаду на такой корабль.

После училища меня направили в Усть-Каменск начальником пристани. Но вы, наверное, знаете, что никакого особенного порта здесь нет, а мое звание «начальник» нельзя понимать иначе, как насмешку. Работы у меня немного, а зимой — совсем нет. На мое место можно назначить человека, который уже не способен плавать. А меня прошу перевести в морское пароходство, хотя бы простым матросом.

Убедительно прошу Вас не отказать в моей просьбе, потому что Вы — коммунист и должны понимать, что без моря мне жить невозможно.

До свиданья.

Начальник пристани П. А. Зырянов».

— Я в газету пошлю, — сказал матрос, когда Юрка окончил читать. — Пусть напечатают.

А Юрка неожиданно для себя подумал о том, что Павел за целый год так и не научился курить свою трубку. Эта мысль показалась Юрке нелепой и неуместной, он гнал ее от себя, но не мог прогнать и даже совершенно отчетливо представил себе эту трубку с колечком на мундштуке, как будто сейчас это было самое главное. Потом он вспомнил, что Павел каждый день брился. Павел думал, что от этого вырастет борода. Но борода не росла… и над ним смеялись. А он хотел стать моряком… писал рапорты… и плавал в шторм. Да, вот что было самое главное! Он хотел стать моряком и не стал им…

Внезапно Юрке захотелось пройти по Усть-Каменску — из дома в дом — и прочитать этот рапорт, чтобы все узнали, какой человек был Павел. Ему хотелось рассказать о нем горячо и красиво.

И это было открытие первое.

Когда они вошли в поселок, он спросил:

— Думаете, напечатают про него в газете?

— Конечно, — не задумываясь, ответил Димка. — Это же смех, если не напечатают!

А Петька снова сказал, не называя Димку по имени:

— Молчи. Не твое дело…

На этот раз Юрка заметил, что Димка замолчал и не огрызнулся, чего с ним раньше никогда не бывало.

* * *

Лена снова ушла в тайгу. Ушли Сергей Михайлович и Леша.

Атлантида так и осталась неоткрытой.

Голубая тетрадь лежала на подоконнике. О ней вспоминали, но не вслух, а про себя и, вспоминая, улыбались, потому что это всегда приятно — вспоминать о детстве.

Однажды Петькина мать посоветовала:

— Вы бы к учителю сходили. Обгорел ведь, вас искавши…

— Мы и сами думали, — сказал Петька, — только мне неудобно…

— Чего неудобно-то?

— Ты ничего не знаешь, — ответил Петька.

Но все же они пошли в больницу. Они шли, как прежде, — плечо к плечу, — но Юрка видел: что-то произошло между Димкой и Петькой. Во всяком случае, Димка вел себя странно: то засмеется без повода, то без повода нахмурится. А если в разговор вступал Петька, то Димка сразу становился покорным и тихим. Казалось, он не Димка, а только мальчишка, который притворяется Димкой.

— Вы чего, поругались? — спросил Юрка.

Димка, не отвечая, искоса посмотрел на Петьку.

— Ну да еще… — сказал Петька.

И тогда Димка с готовностью подхватил:

— Ничего мы не поругались! Откуда ты взял?..

В палату они вошли вдвоем. Петька остался внизу, у окна.

Виктор Николаевич лежал, обвязанный бинтами.

— Здравствуйте, Виктор Николаевич! Как вы себя чувствуете? — вежливо спросил Димка.

— Благодарю вас, уже неплохо, — еще вежливее ответил учитель и рассмеялся. — Садитесь на кровать, дипломаты.

Ребята осторожно присели на пустую кровать напротив.

— Если увидит сестра, — влетит. Увидит врач, — еще больше влетит. Но все равно — спасибо. Как вы сюда прошли?

— Да это не я… — смутился Димка. — Это они… А я так… за компанию. И вообще, вы не думайте… Мы — навестить. А прошли обыкновенно, никто не видел.

К стеклу, сплющив нос, приложился Петька, но, заметив, что его увидели, сразу исчез.

— Откройте-ка окно, ребята, — снова засмеялся Виктор Николаевич.

Юрка, открыв окно, свесился с подоконника. Некоторое время слышно было, как он перешептывался с Петькой. Доносились слова: «неудобно», «да брось ты», «все равно видел». Потом в окне показалась смущенная Петькина физиономия.

— А-а, это ты, — сказал учитель. — Ну, лезь сюда.

— Ладно, я так… — пробормотал Петька.

— Ты все еще сердишься, Исаев? Что же, мы так никогда и не помиримся?

Петька от негодования чуть не свалился вниз.

— Да я не сержусь! Почему вы думаете?

— Мне показалось, что раньше… Впрочем, это не важно. Расскажите лучше, зачем вы в огонь полезли.

— Мы не нарочно, — сказал Димка. — Мы искали…

— Что искали?

Димка посмотрел на Юрку: сказать или нет? Юрка кивнул.

— Мы искали Атлантиду!

Ребята ожидали, конечно, что учитель удивится, но они не думали, что он так удивится. Виктор Николаевич даже приподнялся на подушке.

— Атлантиду?! Почему Атлантиду?

— Да знаете, Виктор Николаевич, есть такая страна, — сказал Юрка. — Вернее, — была. Давно, несколько тысяч лет назад, что ли. Она затонула. Вот мы и думали: может быть, она здесь была. Ведь раньше здесь было море. А потом оказалось, что она в Атлантическом океане. А знаете, какая это красивая страна! Там все из мрамора и золота!

— Я-то знаю… — задумчиво протянул Виктор Николаевич. — Странно… А ну, признавайтесь, вы тетрадь нашли? Голубая. «На острове Азорида, на склоне горы, обращенном к морю…» — Виктор Николаевич запнулся.

— «…стоял каменный всадник, указывающий на Запад», — подсказал растерянный Юрка. — Виктор Николаевич!..

— Правильно — каменный, — кивнул учитель. — Теперь я знаю, что за тетрадку вы мне не хотели отдать. Она была в кармане моего пальто. Я потерял ее в день приезда.

— Я же говорил тебе, что не писатель! — обрадовался Димка, вспомнив давнишний спор. Но Юрка не слушал его.

— И все это — правда? — спросил он.

Снова проплыли перед Юркой мраморные дворцы и башни, снова возникла в памяти чудесная сказка о белоснежных городах, стоявших над голубым морем. И слова Виктора Николаевича были как бы продолжением его мыслей:

— Это правда, ребята, и вместе с тем неправда. Тут все перемешалось. Раньше я мечтал открыть Атлантиду. В книгах о ней было слишком много догадок и мало достоверного. Я не нашел точных ответов в книгах и тогда сам придумал ее…

— А все-таки — придумали, — с сожалением сказал Юрка.

— Да нет! Атлантида на самом деле была! Понимаете? Была! Но никто не знает, какая она. А я придумал для себя такую, какую мне хотелось, где я сам стал бы жить. Вот она и стала для меня правдой. Она была не похожа ни на одну страну в мире! Я прожил в ней до шестнадцати лет. А потом… потом я вырос. Вместе с отцом я проехал от Москвы до Ташкента и удивился: как много у нас городов. Затем проехал от Ташкента до Красноярска и опять удивился: как их еще мало… Всюду строили… но к северу и к югу от этих строек лежали совсем неизведанные земли. Вот как у вас… Не знаю, как вышло, но я стал забывать Атлантиду. Ведь открывать интереснее, чем придумывать. Это не очень понятно? Я попробую объяснить…

— Не надо, — сказал Юрка. — Я, кажется, понимаю. Я давно уже понимаю… У меня был друг. Павел Алексеевич… Он был очень смелый и мечтал стать моряком. И никто не думал, что он такой смелый. А теперь про него напишут в газете…

А Димка и Петька смотрели на учителя так, будто увидели его впервые. Им казалось, что на кровати сидит и размахивает забинтованными руками почти такой же, как они, мальчишка. Этот мальчишка придумал себе страну и играл в нее. Он тоже искал… И тоже не находил. И, быть может, потому стал теперь понятнее и проще.

И это было открытие второе, пока еще не осознанное.

— Раньше я бы ни за что не подумал, что это его тетрадка, — сказал Петька, когда они вышли из больницы.

И всем было понятно, что это действительно могло быть только раньше.

Вечером Юрка долго не ложился спать.

Он бродил по комнате, думал, и неожиданно ему захотелось рассказать обо всем, что произошло с ними в это лето. Но рассказывать было некому.

И тогда Юрка, повинуясь какому-то смутному, но властному чувству, присел к столу и взял лист бумаги. Он долго сидел над этим листом, грызя карандаш. Потом написал: «Наш поселок называется Усть-Каменск. У нас часто бывают морозы. Много комаров. Мы живем у самого Енисея и Тунгуски…»

Юрка писал и чувствовал, что слова перестают подчиняться ему, что их слишком мало, что они совсем не такие, как мысли. Ему хотелось написать вовсе не так, а стройнее и громче. Ему хотелось, чтобы слова кричали, как трубы.

Он зачеркнул все и начал снова. Но и новые слова показались ему бессильными и чужими. Буквы — с наклоном влево — легли на страницу ученической строчкой. И Юрка подумал, что нужно попробовать написать прямо, как пишут взрослые.

Так он просидел до полночи.

А когда пришла мать и загнала его в постель, он сказал ей:

— Знаешь, мама, я буду писателем.

Это было открытие третье.

16. Дорога

В конце августа потемнели в тайге озера, поплыли по ним листья: золотые кораблики с иззубренными бортами. Под холодным ветром зацвела тайга, вспыхнула, сжигая летнюю красу. Но осеннее пламя не греет. И пароходы, пришедшие с севера, гудели простуженными басами, будто уже хлебнули зимы там, у моря.

В конце августа уезжала Лена.

Она пришла в Усть-Каменск вместе с отцом и Сергеем Михайловичем. В тот же вечер они разыскали дом Аленовых. Отец Лены долго тискал руку смущенному Юрке, смотрел на него с удивлением и говорил: «Ну… Вот, значит, как! Думал: побольше ты, постарше…»

Потом Лена с Юркой сидели на бревне у дома. Юрка рассказывал ей о пожаре, о начальнике пристани. Лена похудела за эти дни. Толстая коса, перекинутая через острое плечо, казалась непомерно тяжелой. Лена слушала рассеянно. Улыбалась вежливо, но грустно. Может быть, ей не хотелось уезжать?

Юрка смотрел, как она шевелит губами, будто повторяя про себя его слова, и внезапно подумал, что хорошо было бы, если бы Лена училась в их классе. Затем так же внезапно подумал о себе: красивый ли он? Сейчас ему очень хотелось быть красивым.

Как великую тайну, он сообщил Лене, что твердо решил стать писателем. Он думал, что она удивится. Но она сказала:

— Да? А вот Петя говорил, что он будет летчиком. Летчиком — не хуже.

И Юрке стало очень обидно.

Потом пришел Петька и сел на бревне, как хозяин.

— Здравствуй, Лена.

— Здравствуй, — сказала Лена. — Я завтра уезжаю.

— На «Иртыше»… — сказал Петька.

— Ты придешь нас провожать?

— Придем.

— Пароход уходит, в девять часов.

— В девять двадцать, — сказал Петька.

Они замолчали. Но молчали они как-то по-особому, словно не хотели разговаривать при Юрке. Юрке стало еще обиднее, и он ушел в дом. Его не задерживали. Когда он выглянул через несколько минут, они все еще молчали. А когда он выглянул во второй раз, то их уже не было. И уж это было так обидно, что он лег в кровать не раздеваясь.

Впрочем, спал Юрка крепко.

Утром зашел за ним Петька, и они вместе отправились к пристани.

На берегу стояли Сергей Михайлович и Лена с отцом. Димки не было.

— Где Дима? — спросила Лена.

Сразу все забеспокоились и стали строить догадки о том, где Димка и почему его нет, как будто сейчас это было важнее всего.

Пароход прогудел один раз.

— Давайте прощаться, — сказал Сергей Михайлович. — Дима, наверное, не придет.

— Ну… — отец Лены пожал Сергею Михайловичу руку. — Будем здоровы! Спасибо тебе за все.

— Обратно к себе вернетесь или сюда? — спросил Сергей Михайлович.

— Не знаю. В станке-то у меня дом… дом можно продать, конечно…

— Как же ты не знаешь, папа, — сказала Лена. — У, нас семилетки нет и десятилетки нет… Я ведь учиться буду.

— Вот и я говорю: дом продать можно…

— У нас школа хорошая, — поддержал Юрка.

Пароход прогудел дважды.

Лена с отцом поднялись по трапу и встали у перил.

Пароход прогудел трижды. Словно просыпаясь, вздохнула машина; из-под кормы, пенясь, обгоняя друг друга, вынеслись узловатые вихри.

Пароход уже отошел на полметра, когда Петька, внезапно сорвавшись с места, влетел на дебаркадер и прыгнул на борт.

— Адрес!.. — крикнул он Лене в самое ухо. — Забыла адрес! Улица Свердлова… восемнадцать…

Петька прыгнул обратно. На пароходе загалдели, засмеялись, но из динамика, висящего на мачте, рванулся марш и заглушил все.

Пароход уже вышел в Енисей, и чайки поднялись с воды, провожая его, когда к пристани сбежал запыхавшийся Димка. Он взглянул на ребят, и на лице его — красном и потном — появилось недоумение, даже обида.

— Как же так?.. — сказал он. — Я за него пять рублей заплатил! И ошейник купил… — Он вытащил из-за пазухи щенка, грязного, как швабра. — Я за ним в Сургутиху бегал. У нас таких нет, настоящая лайка! Я хотел подарить…

— Придется себе оставить, — сказал Сергей Михайлович. — Все равно он бы им только помешал в дороге.

— Он уже через год будет птицу облаивать! — обиделся Димка.

Сергей Михайлович рассмеялся, но спорить не стал.

— Ну, прощайте, хлопцы, — сказал он. — Мне — далеко.

— А где вы теперь?

— Километров сорок. Но мы вернемся к весне и опять встретимся. Я вам расскажу, что нашли мы, вы мне — о своих поисках.

— Мы больше не будем искать, — сказал Юрка.

— Почему? Искать нужно. Только не заходите слишком далеко… Я думаю так: земля велика, но она круглая и можно считать, что любой городок — даже самый маленький — стоит на вершине мира. Ваш Усть-Каменск расположен ничуть не хуже.

По берегу ребята проводили Сергея Михайловича до первой мигалки.

— А я решил вот что: все-таки буду учиться дальше, — сказал Петька, когда они расстались с Сергеем Михайловичем. — Верно? После семилетки в летные школы не принимают, я узнал точно. Я сегодня говорил матери, а она сказала: «Разве я для тебя чего-нибудь жалела? Это ты сам придумал не учиться». И сама заплакала. А когда я говорил, что не буду учиться, она тоже плакала… Вот и разбери, чего им хочется!

— И я решил, — сказал Юрка. — Я в последний раз решил! Только я сейчас не скажу. У меня пока не получается… Смеяться будете.

— А я, — сказал Димка, — истратил все деньги, и вышло — зря.

— Жалко? — спросил Петька.

— Ха! — ответил Димка. — Плевал я на деньги! Собака лучше. Мне ничего не жалко! Я могу ее подарить даже… Хочешь, тебе подарю? И ошейник отдам. На! — он вынул из-за пазухи щенка и сунул его Петьке.

Петька не брал. Но Димка снова протянул щенка. Петька легонько оттолкнул Димку. Димка толкнул Петьку плечом. Петька толкнул еще сильнее. А Димка его — уже изо всей силы.

Но это не было дракой. Это был мир, которого так настойчиво добивался Димка.

А Юрка так и не узнал, что же произошло между ними.

Они поднялись наверх, на дорогу, которая упиралась в зубчатую стену леса. В последний раз они оглянулись и увидели караван барж, за ним — другой. На палубах барж стояли трактора, грузовики и еще какие-то машины, закутанные брезентом. Караван поворачивал в Тунгуску.

— С чего бы это? — удивился Петька. — Раньше всегда мимо ходили. Чего они тут не видели?

— А я знаю, — сказал Димка. — Я вам говорил: в прошлом году здесь тайгу меряли. Теперь будут дорогу строить. В Байките руду какую-то нашли. Говорят, на весь Союз хватит и еще останется.

— Ври! До Байкита сотня километров будет; им через тайгу не пролезть.

— Я же говорю: дорогу сделают. Им это — раз, два и готово, у них машины такие.

— Айда, караван встречать!

— Пошли!

И ребята направились обратно, к пристани. Сначала они двигались шагом, потом побежали. Они не умели ходить медленно. Они торопились к новым открытиям.

Примечания

1. «Ш-2» — двухместный самолет-амфибия.
2. Ветка — челн, выдолбленный из цельного ствола дерева.
3. Балок — будка, домик.
4. Пикет — кол, отмечающий точку на местности.
5. Паузок — дощаник, небольшая плоскодонная барка.