Порт-Артур. Александр Степанов Часть третья

Страница 1
Страница 2
Страница 3

Глава третья

После штурмовых дней на позициях настало затишье. Редко-редко в раскаленном, знойном воздухе летних артурских дней раздавался одиночный орудийный выстрел. Целыми днями солдаты лежали в тени блиндажей и козырьков, предаваясь отдыху. На багареях литеры Б и Залитерной жизнь шла размеренном чередом. Шесть дней каждый взвод проводил на позициях, а затем на двое суток шел на отдых на Утес. С солдатами менялись и офицеры.

Огкрытый на Утесе околоток для слабосильных был почти пуст. Рива и Шура вполне справлялись с работой. Гудима, опираясь на палочку, тихонько бродил по двору, наводя порядок среди артиллеристов и выздоравливающих.

Рассчитав, что Звонарев должен находиться на Утесе, Варя утром прискакала верхом. Подъехав к батарее, она, ка, к всегда, оставила лошадь около кухни и отправилась в офицерский флигель. Там она прошла к комнате Звонарева и постучала в дверь. В ответ послышался женский голос, просивший немного обождать. Варя мгновенно насторожилась-голос показался ей знакомым. Кроме того, самый факт нахождения женщины в этот час в комнате Звонарева возбудил в ней ревнивые предположения. Варя нетерпеливо топала ногами, дверь наконец отворилась, и она оказалась лицом к лицу с Ривой. От неожиданности и удивления Варя несколько мгновений была совершенно неподвижна. Рива была тоже не менее удивлена и во все глаза смотрела на гостью. Она не понимала, зачем так рано Варя могла оказаться на Утесе.

— Войдите, пожалуйста, — первая опомнилась Рива.

Девушка вошла и быстрым взглядом окинула комнату. На вешалке у двери вперемешку висели женские платья и офицерские кителя, под ними красовались ботфорты со шпорами рядом с лакированными дамскими туфельками. На столе лежали крахмальные манжеты и приготовленная для починки мужская рубаха, но самого Звонарева не было.

— Где он? — глухо спросила Варя. Лицо ее запылало багровым румянцем.

— Сережа? Он на Залитерной.

То, что Рива назвала Звонарева просто по имени, окончательно нарушило душевное равновесие Вари.

— Вы зачем здесь? — резко спросила она.

— Я здесь живу, — ответила Рива, не понимая раздражения гостьи.

— Вы… Вы завлекли его, мерзкая тварь, вы хотите сделать его несчастным на всю жизнь, но… но это вам не удастся! — трясясь от ярости, закричала Варя и, хлопнув дверью, вылетела яаружу.

— Позвольте, вы не поняли!.. — кинулась было ей вслед Рива, но Варя, ничего не помня от горя и обиды, одним махом взлетела на свою Кубань и, огрев ее нагайкой, карьером понеслась с Утеса. Слезы градом катились по ее лицу, косынка съехала с головы, волосы растрепались. Она стремилась скорее повидать Звонарева и выяснить характер его отношений с Ривой. Ее самолюбие было больно уязвлено.

«Как мог этот низкий человек так долго обманывать меня, утверждая, что между ними ничего нет! Заставлю его публично сознаться в этой связи и порву с ним окончательно! — вихрем неслись мысли в голове девушки. — Я-то ему верила, я-то о нем заботилась…»

Затем с чисто женской логикой она начала подыскивать оправдание для Звонарева.

«Не столько виноват он, сколько эта подлая тварь.

Очевидно, она пренагло явилась к нему сама и стала с ним жить, а он… шляпа, тряпка, не мог устоять и забыл обо мне! — всхлипнула Варя при этой мысли. — Быть может, он и вообще обо мне не думает, — пришла она к совсем печальному выводу, но тотчас его отвергла. — Думал и будет думать, и никому я его не отдам».

Размышляя таким образом, она доскакала до города.

На Пушки-нской улице ее окликнули.

— Варя, что случилось? Куда ты мчишься в таком неприличном виде? Посмотри на себя! Как тебе не стыдно появляться на улицах такой растрепанной.

Девушка оглянулась и увидела на тротуаре Веру

Алексеевну.

— Ни-че-го! — все еще сквозь слезы отозвалась она.

— Сойди с лошади и пойдем к нам. Ты приведешь себя в порядок, — распорядилась генеральша.

Варя повиновалась.

Пока Варя приводила себя в порядок. Вера Алексеевна продолжала выспрашивать о том, что ее так огорчило. Девушка сперва отнекивалась, но затем все рассказала и при этом опять так расплакалась, что ее пришлось отпаивать водой.

— И охота тебе убиваться из-за какого-то Звонарева!

Да он твоего ногтя не стоит! Есть много более достойных, чем этот противный прапорщик… — уговаривала генеральша.

— Он совсем не противный…

— Что ты в нем нашла? Случайный человек на военной службе, наверное, из поповского рода, гол, как сокол, невоспитан и к тому же, оказывается, грязный развратник!

— Неправда! Это она во всем виновата.

— А почему, собственно, эта мерзкая тварь оказалась на Утесе? Что ей там делать? Тут что-то неспроста!

— Приехала к нему…

— Только ли поэтому? — подозрительно спросила Вера Алексеевна. — Не знаю!

— Я займусь ею сама сегодня же, и мы ее уберем оттуда на Ляотешань или Голубиную бухту. Туда твой красавчик не особенно разъездится.

Варя просияла.

— Эх, Варя! На тебя давно заглядывается наш Гаитимуров, а ты и не замечаешь!

— Отвратительный слизняк!

— Неправда! Молод, интересен, старинного княжеского рода, принят в высшем свете. Правда, за душой у нею ничего нет, но зато ты не бесприданница. Будешь княгиней, быть может, попадешь ко двору.

— Весь скользкий, мягкий, противный, — брезгливо ответила Варя.

— Ладно! Я с твоей матерью поговорю об этом. Она тебя наставит на путь истинный, а пока поезжай-ка ты домой. С такой заплаканной физиономией стыдно на людях показываться.

Варя взглянула в зеркало на свое распухшее от слез лицо, красные глаза и, попрощавшись, отправилась домой.

Как только она уехала. Вера Алексеевна приказала позвать к ней жандармского поручика Познанского.

— Честь имею явиться, ваше превосходительство! — вытянулся он перед генеральшей.

Она милостиво протянула ему руку, к которой поручик почтительно приложился.

— Садитесь, пожалуйста. Я пригласила вас к себе, чтобы попросить мне помочь в одном деле.

— Весь к вашим услугам, — расшаркался жандарм.

Генеральша рассказала о пребывании Ривы на Утесе.

— Эта жидовка наводит меня на подозрение. Что ей делать на Утесе, и почему она поселилась именно у Звонарева, который долгое время состоял при Кондратенко и досконально знает расположение и состояние всех укреплений Артура?

— Прикажете все расследовать?

— Не только расследовать, но и обезвредить эту тварь. — И генеральша состроила презрительную гримасу.

— Слушаюсь! Немедленно будет исполнено! Разрешите идти? — Познанский вскочил и мгновенно исчез за дверью. Затем он направился в штаб Стесселя. Зайдя к начальнику штаба полковнику Рейсу, он попросил у него приказа о производстве обыска в квартирах-Ривы в Новом городе и Звонарева на Электрическом Утесе и их аресте в случае обнаружения подозрительных материалов.

— Прапорщика Звонарева? — удивился Рейс. — Вы ведь знаете, что это протеже Кондратенко и почти зять Белого. Без ведома начальника района не могу, — отказал Рейс.

— Это распоряжение самой Веры Алексеевны.

Полковник испытующе посмотрел на Познанского.

— Хорошо! Я проверю потом ваше заявление.

Через четверть часа жандарм вышел с нужной бумажкой в кармане. По дороге к себе он мысленно набросал план действий. На Электрический Утес ему ехать не хотелось, так как он опасался столкновения с артиллерийскими офицерами, которые не переносили жандармов. В домике же Ривы можно было рассчитывать и на поживу при обыске. Поэтому, придя в жандармское управление, он предложил своему начальнику ротмистру князю Микеладзе отправиться на Утес. Ротмистр, не отличавшийся сообразительностью, согласился. Вскоре оба жандарма двинулись в путь.

На Утесе Микеладзе сперва зашел к Гудиме, предъявил свои полномочия и с ним отправился в комнату Звонарева. Появление жандармов повергло Риву в неописуемый ужас. Она совершенно растерялась, заплакала и бессвязно уверяла, что она ни в чем не виновата.

Ротмистр не замедлил счесть все это за косвенное доказательство своих подозрений и рьяно принялся за обыск. В результате были обнаружены завалявшийся старый план Артура, несколько неоконченных проектов батарей с объяснительной запиской к ним. Захватив все это, жандармы увезли с собой и Риву.

— Добрались-таки и сюда, сволочи, — выругался Лебедкин, издали наблюдавший с солдатами за происходящим.

— Нет нашего поручика. Он бы ее в обиду не дал.

Живо бы прогнал отсюда этих стервецов, — поддержали солдаты.

— Я сейчас поеду на Залитерную с обедом, — вмешался Заяц, — и сообщу все прапорщику.

— Только лети духом, чтобы они скорее тебя не добрались туда.

— Кухня-то сегодня полупустая, мигом доберемся.

Белоногов, запрягай, — скомандовал Заяц своему помощнику.

Доставив арестованную на гарнизонную гауптвахту,

Микеладзе отправился на Залитерную за Звонаревым.

Прапорщика там не оказалось. Предупрежденный Зайцем, он отправился на батарею литеры Б посоветоваться с Жуковским. Борейко же при виде жандарма не замедлил взъерошиться.

— Если бы прапорщик и был здесь, то все равно я не допустил бы его ареста. А пока что прошу освободить батарею от вашего присутствия, — отрезал он ошарашенному ротмистру.

— Вы забываете, что я прибыл по распоряжению штаба Стесселя.

— Прибыли вы не ко мне, нужного вам лица здесь нет. Поэюму ваше пребывание на Залитерной совершенно излишне. Эй, подать экипаж начальника жандармского управления! — приказал поручик.

— Но хоть укажите, где сейчас находится Звонарев.

— Мне это совершенно неизвестно.

Микеладзе нехотя направился к экипажу.

— Вашбродь, прапорщик Звонарев просят вас к телефону, — подбежал в это время денщик Борейко.

— Идиот, — зашипел на него поручик, но было уже поздно. Жандарм быстро обернулся.

— Вот и прекрасно. Я сейчас переговорю с ним и попрошу его приехать сюда, — проговорил он.

Но вместо прапорщика ротмистру пришлось говорить с Жуковским.

— Поскольку я не получил от своего начальника никаких распоряжений относительно Звонарева, я не считаю возможным выполнить ваше требование, — ответил кашпан. — Вам придется лично предъявить мне приказ об аресте.

— Не могу же я этого сделать по телефону.

— Остается одно-прибыть ко мне на лигеру Б.

На фронте было тихо, и это придало храбрости жандарму. Скрепя сердце он отправился к Жуковскому.

— Николай Васильевич, гоните эту сволочь в шею и без разрешения Белого Сереже не выдавайте, — тотчас же проинструктировал своего командира Борейко.

Увидев подпись Рейса, Жуковский заколебался и предложил Звонареву самому решить, что ему делать.

— Раз есть приказ, надо ему подчиниться, — со вздохом проговорил Звонарев.

— Я же немедленно обо всем сообщу в Управление артиллерии. Все, конечно, быстро выяснится, — обрадовался Жуковский.

Звонарев стал прощаться. Солдаты недоумевающе спрашивали друг у друга, почему забирают прапорщика.

— Донос на него был, что он японцу в руку играет, — сообщили наиболее осведомленные телефонисты.

— Чепуха все это! То-то он позавчера не менее батальона побил да покалечил, когда сам из пушки с Жигановым стрелял.

— Это, знать, он для отводу глаз!

— За такой отвод японец небось его не поблагодарит.

— Прощайте, братцы! Дай вам бог удачи! — обратился к ним Звонарев.

— Счастливо! Скорей до нас вертайтесь назад, — хором ответили артиллеристы.

Пока Микеладзе орудовал на Утесе и батарее литеры Б, Поз и а некий тоже не терял времени. Подойдя к домику Ривы в Новом городе, он предусмотрительно оцепил его, а затем, обойдя со двора, стал стучать в заднюю дверь.

Куинсан тихо беседовала со старым китайцем, почтительно выслушивая его указания, когда раздался стукв двери. Выглянув в окно, она увидела, что дом оцеплен жандармами. В страхе она сообщила об этом своему гостю.

— Что бы ни случилось, говори одно: не знаю, не знаю, не помню, все отрицай. Русские жандармы и власти особенной понягливостью не оглнчаются. Не думаю, чтобы они смогли разоблачить меня, а тем более тебя, — наставлял старик девушку.

— Может, постучат и уйдут? — предположила Куинсан.

— Это молодой жандарм, поручик Познанский, — разглядел в щелку старик. — Он обязательно ворвется в дом. Захочет отличиться. Будь с ним особенно осторожна…

Все окна были закрыты, внутри не было слышно ни малейшего движения, домик казался пустым. Поручик призадумался. Принадлежи дом только Риве, он без стеснения выломал бы двери и произвел обыск. Но ему прекрасно было известно, что дом находится в аренде у лейтенанта Акинфиева. Вломиться в квартиру морского офицера — значило иметь крупные неприятности с флотским начальством. Это не сулило Познанскому ничего хорошего.

— Постучи посильнее в последний раз, а там придется обождагь чьего-либо прихода, чтобы попасть внутрь, — распорядился он.

С энергией жандармы забарабанили во все окна и двери. От их чрезмерного усердия посыпались кое-где стекла.

— Осторожнее, косолапые идиоты! — прикрикнул поручик.

— Слыхать, ходют, вашескородие, — обрадованно доложил один из унтеров.

— Отворяй дверь живо, сволочь, — заорал Познанский, заметив в одном из окон Куинсан.

Девушка поспешила выполнить приказание..

— Ты оглохла, что ли, дура, — накинулся на нее жандарм.

— Моя сипи, сипи, ничего не слышай, — пробормотала, низко кланяясь, испуганная Куинсан.

Войдя в дом, жандармы бросились обшаривать все закоулки и вскоре извлекли из одной кладовушки старого нищего.

— Моя старая папа, — бросилась к нему Куинсан. Нищий казался страшно испуганным и усиленно кланялся.

— Шпион, сволочь! — проговорил Познанский, дергая его за косу.

— Моя чесни китайса, — со стоном проговорил старик, откидываюсь назад.

— Что ты тут делаешь, старый хрыч? — буркнул Познанский.

— Куш, куш мала-мала.

— Моя чифан ему дай, — вмешалась Куинсан.

— Недурна канашка, — взял ее за подбородок жандарм. — У такой обезьяны и такая дочка! Силин, нет ли там отдельной комнаты? Мне надо поговорить по секрету с ней, — обратился он к своему старшему унтер-офицеру.

— Спальня имеется, вашбродь, в ней кровать пуховая, — понимающе улыбнулся Силин.

— Вы тут присмотрите за стариком, чтобы не сбежал, — распорядился поручик.

— Не извольте беспокоиться — углядим, вашбродь, — успокоил Силин.

Старик сидел на табуретке, совершенно безучастный ко всему окружающему.

— Эх, старик! — обратился к нему один из жандармов, оставшихся на кухне. — Дело твое худое есгь, будет тебе кантами. — И он выразительно ударил себя ребром ладони по шее.

— Моя чесни китайса.

— А зачем долго не отпирал дверь?

— Шибко ломайло, шибко старашно. Ч и А а и — еда, обед.

Унтер закурил и стал поглядывать в двери комнат, другой перебирал кастрюли, выбирая себе по вкусу. Старик неожиданно метнул в сторону и исчез за дверью.

— Стой, куда? — бросились за ним жандармы.

Старику удалось бы убежать, но на его несчастье, выбегая во двор, он налетел на одного из расставленных снаружи унтеров. На крик сбежались остальные жандармы и сам Познанский, не успевший «допросить» Куинсан.

— Вяжи стервеца, да покрепче! — распорядился Силин. — Старый, а силы больше, чем у молодого.

Избитого, связанного по рукам и ногам нищего заперли в сарай и рядом с ним посадили караульного. Познанский больше не сомневался, что пойманный-шпион, и, обрадованный удачей, торопился закончить обыск. Ничего подозрительного найдено не было.

Через полчаса старика и Куинсан под конвоем отвели на гауптвахту, а Познанский поспешил с докладом к Микеладзе. Затем они отправились в штаб Стесселя. Ознакомившись с делом, генерал приказал весь материал отправить к председателю крепостного суда, генералу Костенко.

Вернувшись домой, Варя, чтобы отвлечься от своих грустных мыслей, усиленно занялась хозяйством, помогая матери.

Рива не выходила у нее из головы. Она ломала голову над тем, как разъединить ее с Звонаревым. В помощь Веры Алексеевны она не верила.

— Найду лейтенанта, который содержит ее, и все расскажу ему, — наконец решила она.

Но ни его фамилия, ни теперешнее местонахождение ей не были известны. Варя решила попытаться узнать фамилию Ривиного друга у старшего писаря Управления артиллерии Севастьянова, который был в курсе всех артурских дел.

— Петр Евдокимович, не знаете ли фамилию того моряка, который содержит эту… Риву? — спросила она его.

— Вы хотите сообщить ему о ее аресте?

— Как аресте?

— Разве вы не знаете, барышня? Ее забрали вместе с прапорщиком Звонаревым.

— Звонарев арестован? — побледнела Варя.

— По распоряжению полковника Рейса. Обвиняется чуть ли не в шпионаже.

— О господи! Да кому же могла прийти в голову такая нелепая мысль?

— Не знаю. Сейчас они на гауптвахте, а вечером их будут судить.

У Вари подкосились ноги, и она опустилась на табуретку, почти теряя сознание.

— Вам нехорошо, барышня? Я сейчас принесу воды, — засуетился Севастьянов. — Да вы не волнуйтесь. Их, наверное, генерал Костенко оправдают.

Преодолев минутную слабость, Варя поспешила домой.

— Папочка, Сереж… Сергей Владимирович арестован! — влетела она в кабинет отца.

— Да, знаю, какое-то недоразумение, — спокойно ответил Белый.

— Его сегодня судить будут! — с отчаянием проговорила Варя.

— Тем лучше. Костенко его знает по работе и, конечно, быстро разберется во всем.

Варя постояла несколько секунд в нерешительности.

— А его не повесят, папа?

— За что? Разве за то, что сбил тебя совсем с панталыку. Так за это надо прежде всего тебя драть, чтобы дури в голове было меньше.

— Все это неправда, папа! — смущенно проговорила девушка и поспешила выйти.

— Скорее к Костенко, — шептала она, выходя из дому.

Костенко по-прежнему жил на так называемых дачных местах, расположенных в седловине между отрогов Золотой и Крестовых гор.

Варя застала его отдыхающим после обеда.

— Не приказали до вечера будить, — сообщил девушке денщик.

— Он знает, что сегодня состоится заседание суда по делу о шпионстве?

— Нынче почти каждый день кого-нибудь судят, — равнодушно ответил солдат.

Подождав немного. Варя решительно вошла в дом и поскреблась в дверь кабинета, но ответа не последовало. Тогда она осторожно открыла дверь и тихонько ок ликнула генерала.

— Кто там? — спросонок не разобрался Костенко.

— Это я, — вошла девушка.

— А, попрыгунья-стрекоза! Входи, входи. Зачем ко мне залетела?

— Он совсем ни при чем, это все она! — заволновалась Варя.

Костенко протер глаза и удивленно уставился на свою гостью, которая, захлебываясь и глотая слова, довольно бестолково рассказала о цели своего посещения.

— Вы, Михаил Николаевич, обязательно должны его освободить, — закончила она.

— Так это о твоем дружке сердечном дело идет? Но ведь там замешана еще какая-то особа. Я сначала думал, что просто идет разговор о шпионах, и тут разговор короткий: вздернуть, и дело с концом. А тут, оказывается, целый роман с контрабасом, даже с двумя, — лукаво подмигнул он.

— Даю вам честное слово, что он ни при чем сложила на груди руки девушка.

— Было бы очень просто разрешать судебные дела на основе таких заявлений, — расхохотался Костенко. — Дайка я еще посмотрю присланный материал. — И он, оседлав очками свой нос, стал читать донесения жандармов.

— Интересно знать, что послужило началом дела. Тут имеется лишь предписание штаба Стессел-я о производстве ареста. Но почему было отдано такое распэряжение, неясно, — бормотал генерал. — Ну, тут все пустяки, а это посерьезнее. Так, так! Прямых улик нет, но косвенные имеются, и их придется проверить, — резюмировал прочитанное Костенко. — Я лично не думаю, чтобы этот, как его… Звоников…

— Звонарев, — поправила Варя.

— Ну, все равно, чтобы он был замешан! Простое стечение обстоятельств.

— Вы пригласите папу в свидетели?

— Зачем беспокоить Василия Федоровича?

— Это же его офицер, он может дать о нем отзыв, и Кондратенко тоже.

— Конечно, суд примет во внимание мнения таких почтенных людей.

— Тогда я приведу папу на суд. И мне можно будет присутствовать на заседании?

— Не полагается. Дело пойдет при закрытых дверях.

— Хоть одним глазком посмотреть, что там будет делаться…

— Там видно будет,

Варя распрощалась и упорхнула, а Костенко, охая и кряхтя, стал собираться на службу.

После долшх настояний Варе все же удалось уговорить отца побывать на суде, Кондратенко же она так и не нашла.

Было около шести часов вечера. Дневной жар понемногу начал спадать. С моря потянуло прохладой. На улицах города появились гуляющие. Японцы молчали. На «Этажерке» играла музыка. С кораблей съезжали моряки. Китайцы-лоточники расположились у входа на бульвар.

Варя с отцом, свернув с набережной, направились к гарнизонному собранию, где обычно заседал военный суд. По дороге их нагнал уже немолодой, полный адъютант крепостной артиллерии, призванный из запаса прокурор порт-артурского окружного суда, поручик Азаров.

— Вы куда торопитесь, Иван Иванович? — спросил его генерал.

— Я назначен сегодня выступать в качестве обвинителя на заседании суда.

— Так это вы будете доказывать, что Эвонарев виноват? — коршуном накинулась на него Варя.

— Зная ваши симпатии к нему, ограничусь требованием его расстрела, а не повешения.

— Как? Расстрелять? — не поняла шутки девушка и громко всхлипнула. — Он совсем невиновен, — сквозь слезы проговорила она.

— Не смей реветь на улице, — рассердился Белый, — иначе мы сейчас же отправимся домой! Вот уж действительно, «что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом»!

— Не волнуйтесь, Варя, все кончится пустяками, — успокаивал девушку Азаров. — Против нашего Сергея Владимировича обвинение очень слабое.

— А кто будет защитником?

— Капитан Вениаминов, командир Саперной батареи.

— Петр Ерофеич? — спросила Варя.

— Он самый.

— Где его можно видеть?

— До заседания суда едва ли поймаете. Он будет готовить защитительную речь.

— Я ему помогу.

— Он и без твоей помощи обойдется. Сядешь около меня, — остановил ее отец.

Гарнизонное собрание помещалось в одноэтажном кирпичном здании и имело снаружи казарменный неуютный вид. Внутри обстановка была тоже неказистой.

Одна из комнат служила залом заседания, а в соседней каморке происходили совещания суда. Перед зданием был разбит небольшой цветничок с несколькими аллеями. Сюда направился Белый с дочерью. К ним тотчас же стали подходить артиллеристы. Первым подошел, как всегда отдуваясь, Тахателов.

Появился Вениаминов. Варя бросилась к нему навстречу.

— Вы его защитите, Петр Ерофеич? Он-в чужом пиру похмелье.

— Вы имеете в виду мосье Звонарева?

— Ну конечно!

— Я надеюсь на его полное оправдание, что же касается остальных…

— Я интересуюсь только Сергеем Владимировичем.

Капитан улыбнулся и хотел что-то сказать, но его позвал Костенко.

Варя вышла из палисадника на улицу. К собранию подходила группа подсудимых. Впереди шел Звонарев, поддерживая бледную, едва стоящую на ногах Риву. Варя даже не поверила сразу, что это та самая интересная женщина, которую она видела сегодня утром. Прапорщик тоже имел растерянный, испуганный вид. Увидев девушку, он слабо ей улыбнулся.

— Все будет хорошо, Сергей Владимирович! — громко крикнула Варя, желая его подбодрить.

Конвойные совсем не обращали внимания на офицера, всецело занятые наблюдением за стариком нищим и Куинсан.

— Не отставай, — то и дело покрикивали на них солдаты. — Все равно убечь не дадим!

На небольшом расстоянии от арестованных тихонько шел Вен Фань-вей, внимательно вглядываясь в старого китайца, устало бредущего рядом с солдатами. Вен то равнялся с ним, то заходил вперед, стараясь возможно лучше разглядеть арестованного. Особенно привлекал внимание Вена глубокий шрам на шее старика. Сомнений не было-этого «старика» он хорошо знал… Увидев Варю с отцом. Вен подошел к ним и нерешительно остановился.

— Что тебе, Вен? — спросила Варя.

— Надо мало-мало говори, — ответил Вен, кланяясь.

— Я слушаю, Вен, — довольно рассеянно отозвалась Варя.

— Я знай старик. Он генерал Танака, — шепогом проговорил Вен.

— Что ты говоришь несуразицу! — удивилась девушка. — Откуда здесь взяться Танаке? Просто, быть может, переодетый шпион?

— Я говори правда-это Танака, — настаивал садовник. — С нима Куинсан. Тоже японса есть.

Взволнованная Варя поспешила передать это отцу.

— Чепуха, не может этого быть! — отмахнулся генерал.

— Послушай, папа, это надо проверить. Едва ли Вен стал бы говорить чепуху. Помнишь, у нас была карточка из Владивостока. Танака там был военным агентом. Та, что в большом альбоме. Пусть Вен ее быстренько принесет сюда. Я напишу маме записку, дай карандаш…

Черкнув несколько слов. Варя подозвала Вена.

— Вен, голубчик, сбегай домой, отдай маме эту записку, возьми карточку и быстро обратно.

Схватив записку. Вен бросился бежать.

Вскоре началось заседание суда. В небольшой комнате поставили накрытый красным сукном стол и с треугольной призмой зерцала. Около окна, за загородкой, поместились подсудимые, окруженные конвоем. На стульях расселись свидетели: Микеладзе с Позна неким и участвовавшие в обыске жандармы. В стороне от них сел Белый и другие артиллерийские офицеры. Варя проскользнула в комнату и забралась в оконную нишу, спрятавшись за портьерой.

Делопроизводитель суда по списку стал проверять наличных свидетелей и подсудимых. Затем из задней комнаты вышел Костенко в сопровождении членов суда, артиллерийских капитанов Страшникова и Вамензона. Варя поморщилась-оба офицера были известны как жестокие формалисты и педанты. Началась процедура привода к присяге свидетелей.

Вечернее солнце заглянуло в окно и ярко осветило старика. Тот зажмурился и огодвинулся в тень. Варе вдруг показалось знакомым его лицо.

Началась судебная процедура. Микеладзе и Познанский подробно изложили дело.

— Откуда получил полковник Рейс сведения о наличии шпионской организации? — спросил Вениаминов.

— Из секретных источников, не подлежащих оглашению, — без запинки ответил Познанский.

Солнце продолжало освещать подсудимых, и старик все сильнее ерзал на месте, укрываясь в тени. Костенко изредка посматривал в его сторону.

Члены суда тихонько переговаривались между собой.

— Эта куколка совсем недурна, — шепнул Страшников на ухо Костенко, кивнув на Куинсан, — жаль будет вешать!

— Старый греховодник! Смотрите, жена узнает, пропишет вам ижицу, — отозвался генерал.

— И жидовочка хороша, только уж очень испугана, — вставил Вамензон, происходивший сам из крещенных евреев-кантонистов.

Внимание Костенко все больше привлекало упорное нежелание старика быть освещенным солнцем. Генерал даже засопел от раздражения. Варя не сводила глаз с Звонарева.

Перешли к допросу подсудимых. Прапорщик чуть дрожащим голосом дал подробные объяснения по всем пунктам. Затем наступила очередь Ривы. Она сбивчиво начала говорить, что ничего не знает и ни в чем не виновата.

— А ее отец часто бывал у вас? — спросил Азаров, указывая на нищего.

— Не особенно, ему подавали милостыню, кормили и отпускали с миром, ничего плохой о нем сказать не могу.

— Кто чаще всего посещал вашу квартиру?

— Моряки с различных судов.

— Не вели ли они разговоров на служебные темы?

О положении эскадры, распоряжениях начальства?

— Говорили о своих делах, я в них мало разбираюсь.

— Кто из сухопутных офицеров бывал у вас?

— Поручик Борейко, прапорщик Звонарев… кажется, больше никого.

— Звонарев у вас не ночевал? — в упор спросил Вамензон, краем глаза поглядывая на Белого.

Варя, Рива и прапорщик одновременно вспыхнули.

— Ни разу!

— Это верно? — обернулся к Звонареву Костенко.

— Подтверждаю своим честным словом, — твердо ответил прапорщик, краснея еще пуще.

На все обращенные к Куинсан вопросы она односложно отвечала:

— Моя не знай.

Наконец перешли к допросу старика. Он встал и усиленно закланялся, бормоча что-то невнятное себе под нос. Костенко старался припомнить, где он видел это лицо.

Внимательно смотрел на старика и генерал Белый.

В руке он держал фотографию. На ней был изображен Танака в полной парадной форме военного консула.

— Не могу припомнить, где я пилел это лмио, — обратился к Белому Костенко.

— Сейчас мой садовник скажет дочери, что этот старик — старый генерал Танака. Я ему не поверил, а теперь и меня берет сомнение-вот фотография, — признался Белый.

Костенко, в свою очередь, стал разглядывать фотографию. Заметив это, арестованный отвернулся в сторону, как бы пряча лицо от падающих на него лучей солнца.

— Поверни-ка его мордой к свету, — приказал Костенко солдатам.

Те без церемонии повернули китайца. Костенко ясно увидел шрам на шее арестованного. Был этот шрам заметен и на фото.

На лице генерала появилось выражение величайшего изумления. Он даже привстал со стула и, пристально смотря на старика, заикаясь проговорил:

— Ва… ва… ваше превосходительство, неужели это вы?

Нищий сделал было непонимающее лицо.

— Он! Я тоже его узнала! — сорвалась с места Варя.

Старик мгновенно преобразился. Сразу выпрямившись, сн с приятнейшей улыбкой вежливо раскланялся с Костенко и Варей.

— Не буду отрицать, это я, — на чистейшем русском языке ответил он.

В комнате произошло движение. Белый вскочил со своего места и громко вскрикнул:

— Генерал Танака!

— Здравия желаю, ваше превосходительство, — приветствовал его японец.

Коявойные, разинув рты, следили за происходящим. Рива и Звонарев, позабыв о своих горестях, с изумлением смотрели на своего соселп по скамье подсудимых. Только Куинсан по-прежнему продолжала сидеть, безучастно смотря себе под ноги.

— Подать генералу кресло, — первым опомнился Костенко.

Двое жандармских унтер-офицеров со всех ног кинулись исполнять это распоряжение. Танака, поклонившись, уселся в него с чувством собственного достоинства.

— В подсудимом мною и генералом Белым опознан генерал-майор императорской японской армии барон Танака, бывший военный агент во Владивостоке. Прошу это занести в протокол, — торжественно заявил Костенко, когда общее волнение в зале несколько улеглось. — Вы подтверждаете это, ваше превосходительство? — обратился он к японцу.

— Вполне, ваше превосходительство. — И оба генерала церемонно раскланялись.

— Приступим в таком случае к продолжению судебного заседания.

— Не сочтете ли возможным, ваше превосходительство, сообщить суду, с какого времени вы, находитесь в Артуре? — задал вопрос Азаров.

— С начала военных действий.

— Чем вы изволили заниматься?

— Выполнял поручения его величества императора

Японии.

— В чем же они состояли?

— В оказании посильной помощи императорской японской армии.

— В какой форме она выразилась?

— К своему великому сожалению, я лишен возможное ги ответить на этот вопрос.

— Признаете ли вы в таком случае себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Конечно, нет! Я как солдат обязан выполнять беспрекословно любые приказания своего божественного императора.

На этом допрос окончился. После речи Азарова и Вениаминова суд удалился на совещание. Присутствующие в зале офицеры гурьбой столпились около подсудимых. Белый дружески поздоровался с Танакой.

— Ваша дочь, Василий Федорович, так выросла, что совсем стала невестой, — проговорил японец, кланяясь издали приветствовавшей его Варе. Затем внимание Вари вновь перешло к Звонареву. Пробравшись к нему, она шепотом сообщила о своих переговорах с Костенко и Азаровым.

Суд совещался недолго. Костенко предложил оправдать Звонарева за недоказанностью обвинения, а остальных приговорить к смертной казни через повешение.

— Звонарева бы следовало все же для острастки подержать на гауптвахте: вольнодумен и в бога не верит, — заикнулся было Вамензон.

— Не следует забывать, что он почти родственник

Белого. Генерал по личному почину явился даже на суд, чтобы дать показания в его пользу, — напомнил Костенко.

— Из уважения к мнению вашего превосходительства, а также к моему командиру, я не буду возражать против оправдания прапорщика, — поспешил согласиться Вамензон.

На этом и порешили.

— Встать, суд идет! — скомандовал дежурный комендант.

Костенко в сопровождении членов суда вошел в помещение. В зале сразу заволновались.

— «По указу его императорского величества, — начал читать председатель суда, — порт-артурский военный суд и так далее… признал прапорщика Звонарева невиновным и постановил из-под стражи освободить».

У Вари вырвался вздох облегчения, и она чуть не запрыгала на месте от радости, дальнейшее чтение она слушала в пол-уха.

— «Повесить… повесить… повесить», — закончил чтение генерал.

Рива ахнула и потеряла сознание. Звонарев едва успел ее подхватить. Произошло замешательство.

Куинсан же и Танака сохранили присутствие духа.

— Приговор может быть обжалован генералу Стесселю, которому принадлежит право конфирмации, — разъяснил Костенко осужденным. — Объявляю заседание суда закрытым.

— Поздравляю вас, Сергей Владимирович, с освобождением, — с чувством проговорил Белый.

— И я тоже, — подскочила Варя. — Вы, кажется, и не рады.

— Надо спасти Риву во что бы то ни стало! — вместо ответа проговорил прапорщик.

— У нее и без вас найдется досгаточно спасителей, — не удержалась Варя.

— Надеюсь, ваше превосходительство не в претензии на нас за несколько своеобразное проявление гостеприимства, — подошел Костенко к японцу.

— Ни в какой мере, ваше превосходительство! Незваный гость хуже татарина, по вашей русской пословице, а я как раз и принадлежу к числу таковых.

— Не имеете ли каких-либо пожеланий? Все возможное мною будет исполнено с величайшей радостью!

— Я тронут любезностью вашего превосходительства!

Единственно, о чем я осмеливаюсь просить, — это о разрешении мне принять ванну и переодеться. Нельзя ли приобрести хотя бы плохонький костюм? Иначе боюсь, что в моем рубище я всех перепугаю, когда попаду в царство теней.

— Немедленно распоряжусь о том и другом.

Танака поблагодарил его поклоном.

— Увести подсудимых, за исключением его превосходительства, — распорядился Костенко.

Уже пришедшую в себя Риву и Куинсан вывели конвойные.

— Я сейчас разыщу Андрюшу и все сообщу ему, — успел предупредить Звонарев Риву.

Варя издали сердито наблюдала за происходящим.

— Не беспокойтесь. Петр Ерофеич сумеет защитить вашу… приятельницу лучше любого из ее многочисленных друзей. Прощайте, неблагодарный, — проговорила Варя и направилась к выходу.

— Ах, да! Я и забыл поблагодарить вас за хлопоты!

— Ваши благодарности можете оставить при себе.

В соседней с залом заседания комнате в ожидании выхода Танаки из ванной, где его мыл один из вестовых, сидели Костенко, Вамензон и Страшников.

— Танаку я знаю лет десять, с тех пор как он был еще майором во Владивостоке. Общительный, тактичный, он был принят во многих домах, особенно военных и морских. Считался ярым русофилом. Бывал в Питере и Москве. Незадолго до начала войны он был отозван в Японию. Перед отъездом его чествовали в военном собрании, поднесли даже на память альбом с фотографиями. И вдруг такая неожиданная и неприятная встреча! — развел руками Костенко.

— На суде он держался прекрасно, — заметил Вамензон.

Появление японца, чисто вымытого, выбритого, в хорошем суконном костюме, прервало их разговор.

— С легким паром, ваше превосходительство, — приветствовал его Костенко.

— Не знаю, как мне и благодарить ваше превосходительство за вашу любезность. Я столько месяцев был принужден вести скотский образ жизни, что испытал поистине райское блаженство, моясь в ванне.

— Разрешите предложить вам ужин в нашей скромной компании?

— Сочту для себя за высокую честь разделить вашу трапезу.

Страшников отправился отдать нужные распоряжения. Вскоре был накрыт стол на четыре персоны, появились закуски, хлопнули пробки, завязалась оживленная беседа, и только стоящий у входной двери часовой с винтовкой нарушал эту мирную картину.

После ужина Костенко лично отвез в экипаже японца на главную гауптвахту, при этом их сопровождал эскорт из конных жандармов, но трудно было понять, то ли ок конвоировал арестованных, то ли составлял почетную охрану.

Караульный начальник штабс-капитан Чиж, до которого уже дошли сведения о японском генерале, встретил осужденного весьма почтительно и отвел ему лучшее по мещение в офицерском отделении. Сдав Танаку, Костенко отправился с докладом на квартиру к Стесселю.

— Так это правда, что пойманный оказался японским генералом? — встретила его Вера Алексеевна.

— Совершенно верно! Я и прибыл, чтобы лично доложить обо всем происшедшем.

— Пройдемте в кабинет, там муж и Рейс.

Костенко подробно рассказал о заседании суда.

— Позвольте вам, ваше превосходительство, представить на конфирмацию приговор, — закончил он свою речь.

Стессель обмакнул было перо, чтобы наложить резолюцию, когда неожиданно вмешалась Вера Алексеевна:

— Как хочешь, Анатоль, а Танаку расстреливать, а тем более вешать нельзя!

— Это почему?

— Какой же ты непонятливый! Он хоть и японский, но асе же генерал. Что же получается — солдаты и вдруг станут казнить генерала! Это же прямой подрыв дисциплины. У них в мыслях не должно быть возможности поднять руку на генерала. А то сегодня они будут расстреливать Танаку, а завтра додумаются бог знает до чего.

— Не назначать же для его расстрела офицеров?

— И не надо.

— Что же, по-твоему, надо делать? Не могу же я его помиловать или выслать к японцам.

— Виктор Александрович, Михаил Николаевич, вы меня понимаете? — обратилась она к Рейсу и Костенко.

— Вполне! — в один голос ответили оба.

— Вот и прекрасно. А тебе, Анатоль, я потом все подробно объясню.

— Что же мне теперь-то делать? — спросил совсем сбитый с толку Стессель.

— Пиши: «Приговор утверждается. В отношении генерала Танаки смертная казнь через повешение заменяется расстрелом», — продиктовала Вера Алексеев «а.

В это время в передней раздался звонок, в дверях кабинета показалась робкая фигура худощавого священника.

— Мир дому сему! Разрешите войти, — несмело проговорил он.

— Отец Петр! — узнала Вера Алексеевна. — Милости просим.

Священник вошел, перекрестился на икону в углу и затем отвесил всем поясной поклон.

— Зачем пожаловали, батюшка? — справился Стессель.

— Был я сейчас на главной гауптвахте, хотел напутствовать в лучший мир осужденных. Двое язычников отвергли меня, третья же, иудеянка, не токмо просила отпустить грехи ее заблудшей души, но и выразила желание перейти перед смертью в православие. Поелику стало мне ведомо такое ее желание, решил я предстательствовать перед вами об отложении ее казни.

— Знаем мы этих жидовок! Когда приспичило, так готова любую веру принять, чтобы спастись, — злобно бросила генеральша.

— Я ходатайствую не о смягчении участи сей самаритянки, но об отложении казни на один-два дня, пока она успеет ознакомиться с правилами и догмами православной церкви.

— Мы допустили в суде и так некоторую натяжку, вынеся ей смертный приговор. Она, как несовершеннолетняя, казни не подлежит. Поэтому, я думаю, можно удовлетворить ходатайство его преподобия, — заметил Костенко.

— Это та самая жидовка, что живет в Новом городе, черненькая такая, хорошенькая? — спросил Стессель.

— Вы, ваше превосходительство, обладаете прекрасной памятью, — заметил Рейс.

— Особенно на молоденьких девиц, — сердито добавила Вера Алексеевна.

Наступило минутное молчание. Отец Петр в ожидании смотрел то на Стесселя, то на его жену.

— Вам, батюшка, довольно двух-трех дней? — спросил Рейс.

— Истинно так!

— Я думаю, можно отсрочить казнь. Повесить всегда успеем, — высказала свое мнение генеральша.

— Что же мне писать? — спросил Стессель.

—» Исполнение приговора в отношении осужденной

Блюм отложить до восприятия ею святого крещения, дабы она предстала перед престолом всевышнего озаренной светом истинной веры «, — продиктовал Костенко.

— Теперь все? — И Стессель размашисто подписался.

— Анатоль, я хотела бы повидать этого Танаку.

—» Удобно ли это будет?

— Я председательница Порт-артурского благотворительного общества и член общества Красного Креста. На нашей обязанности лежит забота о пленных.

— Но Танака просто шпион.

— Генерал не может быть шпионом! Он прибыл в Артур с целью военной разведки. И тебя могли бы таким же образом отправить в Японию.

— Ну, положим, у нас до этого дело не доходит.

— Итак, я еду, а ты как хочешь. По-моему, и тебе следует съездить повидать его.

— Это будет похоже на визит с моей стороны.

— Я думаю, ваше превосходительство, вы можете побывать на гауптвахте под видом проверки караула и ознакомления с содержанием арестованных, — посоветовал Рейс.

— А вы как смотрите, Михаил Николаевич? — обратился Стессель к Костенко.

— С юридической точки зрения вы имеете полное право посетить Танаку.

— Раз так — едем! Эй, кто там! Прикажите заложить экипаж! — крикнул денщикам генерал.

Через полчаса коляска остановилась перед гауптвахтой. Караульный начальник Чиж отдал рапорт генералу и провел его в помещение для арестованных.

— Генерал Танака здесь, — подвел он чету Стессель к одному из карцеров.

Когда дверь отворилась, первой вошла Вера Алексеевна. Танака вскочил и почтительно приложился к протянутой ему руке.

— Я пришла, чтобы как представительница Красного Креста узнать, не могу ли я чем-либо облегчить ваши последние часы, — нараспев проговорила генеральша.

— Весьма тронут вашей любезностью, сударыня! Единственно, что бы я хотел, — это выкурить хорошую сигару и выпить бокал шампанского за ваше здоровье, — рассыпался японец, усиленно кланяясь.

— Вашу просьбу легко выполнить. Ты не будешь возражать? — обернулась она к Стесселю. — Мой муж, — представила она его Танаке.

— Я очень сожалею, что мне пришлось с вами познакомиться в такой обстановке. Но вы, конечно, как солдат понимаете, что война имеет свои законы, — извиняющимся тоном произнес Стессель. — Кроме того, я хотел бы знать ваше мнение, как военного, об обороне Артура.

— Меня все время поражала та энергия, с которой фактически заново создавалась под вашим мудрым руководством Порт-артурская крепость. Нам придется принести большие жертвы в борьбе за нее.

Стессель расплылся в приятной улыбке.

— Весьма польщен подобной оценкой своей скромной деятельности. Не имеете ли вы претензий?

— Конечно, нет. Прошу принять мою глубокую благодарность за тот прием, который я встретил на суде и после него, — чуть иронически ответил японец.

Затем генеральская чета отбыла.

Дома ее ожидал Рейс уже с готовым приказом о приведении приговора в исполнение и Сахаров, о чем-то оживленно беседовавший с полковником.

Капитан любезно вызвался доставить Танаке сигары и вино, обещанные Верой Алексеевной, к которым генеральша добавила еще и конфеты.

— Так вы, Виктор Александрович, озаботитесь, чтобы все было в порядке? — мимоходом бросила генеральша полковнику.

— Все будет сделано, ваше превосходительство, — почтительно наклонил голову Рейс.

Приехав на гауптвахту, Сахаров передал японцу привезенное. Танака пригласил его и Чижа составить ему компанию. Воспользовавшись тем, что штабс-капитан вышел, Сахаров вручил Танаке небольшой сверток и перекинулся с ним несколькими короткими фразами.

— Я попрошу вас, господин капитан, передать эти конфеты моей маленькой соотечественнице — Куинсан. Пусть она перед смертью полакомится, — попросил Танака.

— Немедленно исполню ваше пожелание. — И капитан скрылся.

Танака быстро развернул пакет и рассовал находящиеся в нем вещи по карманам.

Получив конфеты, задумавшаяся Куинсан оживилась. Она прежде всего тщательно пересмотрела все обертки конфет и в одной из них нашла крохотную шифрованную записку.

«Все будет хорошо. Мужайся. Завтра будем на воле».

Подписи не было, но Куинсан знала, кто это написал. За долгую совместную разведывательную работу Куинсан привыкла верить Танаке. Раз он говорил, что завтра она будет на воле, значит, это будет так. Танака прислал ее любимые конфеты. И успокоенная, ободренная доброй вестью девушка принялась за лакомства. Едва она проглотила последнюю конфету, как почувствовала себя плохо. На короткое мгновение мелькнула страшная догадка: «Он отравил меня, чтобы я не проговорилась». Но в следующее мгновение сознание покинуло Куинсан, и со слабым стоном она упала на пол.

В коридоре, куда выходили камеры арестованных, Сахароз задержал Чижа и начал что-то говорить ему на ухо.

— Таким образом, вам представляется едва ли не единственный в вашей жизни случай легко и быстро разбогатеть, — закончил он полушепотом.

Еще более понизив голоса, они быстро заговорили, затем в руки Чижа перешла пачка кредиток, и оба офицера вернулись к Танаке.

Японец уже разлил вино по бокалам и, посмотрев свое на свет, предложил собутыльникам чокнуться.

— Не заложить ли нам банчишку? — предложил Чиж.

— Увы, я не располагаю средствами, — отозвался генерал.

— Прошу принять от меня небольшой заем, — протянул Сахаров ему пачку кредиток.

— Но как же я их вам верну в случае проигрыша?

— На том свете угольками.

Все весело захохотали.

— Прощу делать игру, — провозгласил Чиж, — снимите, ваше превосходительство.

Все потянулись к картам.

В этот день в карауле был третий взвод утесовской роты. Взводный фейерверке? Жиганов, исполнявший обязанности рунда — помощника караульного начальника, сидел за маленьким столом и прислушивался к тому, что рассказывал бомбардир Ярцев. Монотонной, ритмической скороговоркой окающего волжанина он повествовал о Бове-королевиче и Василисе Прекрасной.

— Ну и мастер же ты брехать, сказочник, — лениво заметил взводный, — язык, видать, у тебя без костей.

— Выдался нам денек! То прапорщика нашего привели, то шпиенов. Стеречь их надо в оба глаза, не ровен час, сбегут, тогда от суда не отвертимся, — лениво проговорил разводящий.

— Кто сбежит-то? Девка в юбках запутается, японец с штабс-капитаном пьянствует, — отозвался Жиганов. — Увидишь, его с почетом в карете, как сюда, повезут прямо к японцам, — получите, мол, ваше японское превосходительство, а то у нас и своих генералов хватит, — продолжал шутить Жиганов.

— Небось ежели бы он оказался солдатом, так ему бы вместо кресла на суде в рыло заехали и на экипаже сюда не повезли, — заметил Ярцев.

— Я его по шеям прикладом двинул, когда он на суд уходил. Пришлось-таки мне, хотя и не нашего, а все же генерала стукнуть, — вмешался тихий веснушчатый солдат Грунин.

— И руки не отсохли?

— Какое, еще больше раззуделись…

— Тогда не знал, кто он такой. Небось сейчас не ты его, он тебя по роже хлестнет и в ответе не будет.

— Генерал, братуха, всегда генерал, а простой солдат всегда простым солдатом и останется, — вздохнул Жиганов.

— Скоро уже смена, надо людей будить, — поднялся

Булкин.

Вскоре смена ушла.

— Разрешите мне на минутку выйти по известной надобности, — обратился Танака к Чижу.

— Сию минуту, ваше превосходительство, — только позову караульного. Эй, Грунин, возьмешь винтовку и проводишь арестованного в уборную, — распорядился

Чиж.

В сопровождении солдата японец направился по коридору. Чиж и Сахаров остались одни в камере, продолжая игру в карты.

— Давайте перекинемся в штосе, — предложил Сахаров.

— Бита-дана, бита-дана! — начал раскладывать карты направо и налево Чиж. — Бита! Позвольте с вас получить, многоуважаемый Василий Васильевич.

Капитан протянул ему пятерку.

Прошло минут десять.

— Пора! — проговорил Чиж.

— Подождем еще минут пять.

— Время стоит денег, по американской пословице.

Сахаров протянул несколько бумажек.

Подождав еще, штабс-капитан поднялся.

— Грунин! Почему до сего времени арестованный не вышел? — обратился он к солдату.

— Оправляются еще.

— Постучи посильнее, пора ему выходить.

Солдат начал кулаком бить в дверь, но ответа не последовало.

— Выломать дверь! — не своим голосом заорал Чиж, — Выслать двоих для осмотра здания снаружи.

В караулке поднялась суматоха, Булкин и несколько человек выскочили наружу. В уборной было пусто, решетка в окне выломана.

— Под суд пойдешь, мерзавец! — накинулся на Грунина штабс-капитан с кулаками.

— Виноват, вашбродь, — едва смог прошептать солдат своими изуродованными губами.

— Марш под арест! Разводящий где? Ты что смотрел? Тоже под суд пойдешь! Я выучу вас, как нести службу его императорского величества! — бушевал Чиж.

— Надо сейчас же дать знать в штаб Стесселю о побеге, — напомнил Сахаров. — Я возьму это на себя.

— Буду вам очень признателен. А я пока организую розыски поблизости…

Капитан не торопясь дошел до штаба и, разбудив уже спавшего Рейса, сообщил ему о случившемся.

Полковник распорядился тотчас же вызвать Микеладзе, Познанского и полицмейстера Тауца. Когда те явились, начальник штаба предложил им немедленно принять самые энергичные меры к поимке бежавшего.

— Едва ли поиски увенчаются успехом: ночь темная, прошло порядочно времени, он легко мог скрыться среди китайцев, но поискать все же надо, — меланхолически закончил Рейс.

— Найду хоть на дне морском, даю честное слово жандарма! — пылко проговорил Микеладзе.

— Вы, князь, будете мне нужны утром! Полицмейстер и ваш помощник справятся и без вас, — ответил Рейс.

Тауц и Познанский понимающе переглянулись.

Поймать Танаку не удалось. Обо всем утром Рейс доложил Стесселю.

— Кроме того, женщина, приговоренная к виселице, была найдена мертвой у себя в камере. Вскрытием установлена смерть от отравления.

— Тем лучше, меньше хлопот. Караульного начальника, разводящего и конвойного, прозевавших Танаку, предать немедленно суду, — распорядился генерал.

Суд состоялся в тот же день. Чиж был приговорен к трехмесячному аресту после войны, Жиганов к разжалованию в рядовые, Грунин же, как главный виновник, к расстрелу. На этот раз Стессель, не читая, утвердил приговор. Ночью Грунин был казнен.

Когда весть об этом дошла до Залитерной батареи, то Борейко, не стесняясь присутствием солдат, разразился самой непечатной бранью по адресу Стесселя и всех генералов вообще.

— Сами, сволочи, японца выпустили, а Грунина под расстрел подвели! — возмущался поручик.

Не менее Барейко возмущен был и Вен Фань-вей. Он понимал, что и побег и укрывательство японского генерала-дело одних рук, порт-артурских властей. Перебирая в памяти всех знакомых ему русских начальников и тех, О которых ему рассказывали его соплеменники, он пришел к выводу, что это дело рук Сахарова.

В конторе Тифонтая, где сейчас распоряжался капитан, служило немало китайцев на самых разнообразных должностях. Танака мог всегда с ведома Сахарова и при его помощи скрыться среди них.

Вен не посмел поделиться своими подозрениями с Варей, зная, что это может стать известным через нее или ее знакомых самому Сахарову. Тогда ему грозила смерть из-за угла.

На улицах Артура часто подбирали убитых ночью разрывами снарядов или ружейными пулями китайцев. Расследования все велось — убитые считались жертвами войны.

Все это заставляло подумывать Вен Фань-вея о скорейшем отъезде из Артура. Но для выезда из Артура надо было получить разрешение штаба крепости. И Вен снова обратился к Варе с просьбой помочь ему вывезти семью из Артура. Белый был занят делами обороны, и ему некогда было думать о чем-либо другом. Приходилось ждать. Скрепя сердце китаец покорился этой необходимости.

Через несколько дней о бегстве Танаки стали забывать. Дело Ривы, по просьбе моряков, передали им. Звонарев вернулся на Залитерную, и счастливая Варя ежедневно появлялась там под каким-либо предлогом. Японцы возобновили бомбардировку фортов и города. Жизнь крепости опять наполнилась военными событиями. Кондратенко наметил целый ряд мер к улучшению обороны, в частности, решено было построить новые батарея. Но орудий больше в крепости не было, пришлось просить их у моряков.

Для переговоров с адмиралом Ухтомским и его начальником штаба Виреном отправились Бедый и Кондратенко. Разговор начался с взаимного ознакомления с положением крепости и флота.

— Эскадра через несколько дней закончит исправление всех повреждений и опять будет вполне боеспособна, — сообщил Ухтомский.

— Следовательно, вы повторите попытку уйти из Артура, — разочарованно проговорил Белый.

— Не собираемся, Василий Федорович. И я и Роберт Николаевич Вирен — оба мы противники выхода эскадры. Если прошлый раз дело случайно обошлось сравнительно благополучно, то теперь нам грозит неизбежная гибель всех судов вследствие колоссального превосходства японских сил.

— Но, очевидно, Того сейчас занят исправлением своих кораблей. Судя по рассказам, у него тоже выбыло из строя несколько судов, так что еще неизвестно, насколько он сильнее вас, — заметил Кондратенко.

— Если у него даже вдвое больше поврежденных кораблей, чем у нас, то и тогда японцы все же значительно сильнее. Поэтому мы больше об уходе из Артура не думаем. Пусть уж к нам приходит Рожественский, навстречу ему эскадра, конечно, выйдет. Для этого и держим все корабли в боевой готовности.

— Не слышно, чтобы вторая эскадра вышла из Кронштадта. Значит, раньше, чем через два с половиной — три месяца, то есть к ноябрю, ожидать ее в Артуре нельзя. За это время многое может измениться.

— Надеюсь, что до того времени крепость сдавать вы не собираетесь?

— Вообще сдавать Артура никто, не станет, разве возьмут его штурмом.

— Мы, конечно, поможем вам огнем своих орудий и десантом.

— Еще большую помощь флот может оказать своими орудиями и снарядами, — вмешался молчавший до того Белый. — Нам нужно около сотни орудий мелкого и среднего калибра с комплектов снарядов к ним.

Адмиралы, видимо, не ожидавшие такого оборота разговора, замялись.

— С судов нельзя снять ни одной пушки без ущерба для их боеспособности, — промямлил Вирен.

— Разоружите ваши мелкие суда — Забияку «,» Гайдамака «, транспорт» Ангару «, стоящие в порту миноносцы, негодные для дальнейшей службы вследствие полученных повреждений, — предложил Кондратенко.

— Вы, Роман Исидорович, замечательно осведомлены о том, что и где у нас имеется, — удивился Ухтомский.

— Меня интересует все, что может усилить оборону крепости. Каюсь, на днях под вечер заглянул к вам в порт и собрал нужные мне сведения, — улыбнулся в усы генерал.

Немного поспорив, моряки уступили.

— Теперь поговорим об использовании судовой артиллерии крупного калибра для нужд сухопутной обороны, — предложил Белый. — Пока что стрельба судов является в значительной степени пустой тратой снарядов.

— Производимой по вашей же просьбе, — вставил

Вирен.

— Совершенно верно, но в боевой обстановке минувших дней было не до этого. Каждому кораблю необходимо иметь свой наблюдательный пункт на берегу, с которым он был бы связан телефоном. Кроме того, я укажу всем районы для обстрела. Тогда при проявлении цели сразу будет ясно, какому судну открывать огонь.

— Завтра же к вам будут направлены старшие артиллеристы со всех броненосцев и крейсеров, — заверил Ухтомский.

На этом деловой разговор и кончился. Гости и хозяева перешли в столовую. Вскоре подъехали все еще перевязанный после ранения 28 июля командир броненосца» Ретвизан» Шенснович и командир «Севастополя» Эссен. Шенснович попросил разрешения зачитать докладную записку о дальнейшей деятельности флота.

— Вопрос этот решен, — мы остаемся в Артуре, пока он будет держаться, и лишь в крайнем случае попытаемся уйти хотя бы в нейтральные порты, — сразу запротестовал Вирен.

— Я предлагаю прорываться из Артура поодиночке и прежде всего имею в виду «Баяна». Он обладает ходом в двадцать узлов. Выйдя с темнотой из Артура, к рассвету крейсер будет уже милях в ста-ста двадцати от Артура, то есть достигнет Циндао.

— Скоро наступит осень с ее длинными темными ночами и частыми туманами. При таких условиях вести тесную блокаду на море невозможно, — поддержал Шенсновича Эссен. — Я тоже готов попытать счастья на своем тихоходном броненосце.

— Вы забываете о бесчисленном количестве мин, которыми еженощно японцы забрасывают наш внешний рейд. Прежде чем прорвать блокаду, придется миновать винегрет из плавающих в море мин, — возразил Ухтомский.

— Их и вытралить можно.

— Это привлечет внимание японцев, и они будут начеку.

Простившись с моряками, генералы отправились с докладом к Стесселю.

У него они застали городского комиссара подполковника Вершинина. Выше среднего роста, с окладистой бородой, он был похож на нижегородского купца. Это сходство увеличивалось окающим говором Вершинина. Он был сильно взволнован.

— Поскольку вы являетесь артиллерийским офицером, в которых сейчас большой недостаток, вам надлежит сдать гражданские дела и принять батарею по указанию генерала Белого, — сердито говорил Стессель.

— Я назначен комиссаром высочайшим приказом и без повеления Петербурга своего поста не оставлю, — возразил подполковник.

— Я предам вас военно-полевому суду за отказ выполнить мое распоряжение в осажденной крепости. Чтобы завтра мой приказ был выполнен. Марш отсюда! — уже прикрикнул Стессель.

Вершинин неловко, совсем не по-уставному, повернулся и вышел.

— Зажирел и совсем распустился, — обернулся Стессель к входящим Кондратенко и Белому.

— Как артиллерийский офицер Вершинин никуда не годится: отстал и позабыл все, что раньше знал. Мне его и даром не надо, — взмолился Белый.

— Тогда поручу ему уборку трупов, пусть хоть этим будет полезен, — решил Стессель.

В это время Вершинин уже сидел в кабинете Рейса. Дрожащим от волнения голосом он умолял начальника штаба помочь ему избавиться от строевой службы.

— Виктор Александрович, будьте благодетелем, избавьте от строевой службы. За благодарностью не постою.

Полковник задумался.

— Боюсь, что генерал закусил узду. В таком случае ничего с ним не сделаешь. Будет рвать и метать, если не подчинитесь. Разве что сходите к Вере Алексеевне. Она одна может сладить с мужем в любое время.

— Недолюбливает меня генеральша. Отказал я ей в проведении налога на нужды благотворительного общества. Незаконно это, а она разгневалась.

— Внесите от себя тысчонку-другую на дела общества. Может, она и положит гнев на милость.

Откланявшись, Вершинин направился все же к Вере Алексеевне. Генеральша приняла его весьма сухо; хотя Дары и приняла, но помочь не обещала.

— Я в служебные дела мужа не вмешиваюсь. Придется к слову — спрошу, в чем дело.

С этим перепуганный комиссар и отбыл домой.

В ту же ночь Вершинин во главе команды жандармов и китайцев приступил к уборке трупов. Его все время тошнило. Он не мог переносить трупный запах. Чуть живой Вершинин вернулся поутру домой и, ругая на чем свет стоит Стесселя, приступил к сбору денег для нового подношения всесильной генеральше.

За столом Вера Алексеевна прислушивалась к разговору мужчин.

— Так, значит, моряки целиком пошли нам навстречу? — переспросил Стессель, выслушав Белого и Кондратенко.

— Вполне. Были очень любезны, — засвидетельствовал Белый.

— Что это с ними случилось? Чуют, видно, что в Артуре начинает пахнуть жареным и без нас им крышка. Того — в море, Ноги — на суше, а они — как мусор в проруби — посредине. Не знают, куда им податься, — проговорил Стессель.

— Вонь на позициях невозможная. Не знаю, как с ней и бороться. Жарко, трупов масса. Ужасающие миазмы, — заметил Кондратенко.

— Субботин рекомендует совать в нос паклю, смоченную в скипидаре. Я уже отдал об этом приказ.

— Едва ли это очень приятно, — усомнился Белый.

— С солдатней церемониться нечего.

Гости стали прощаться.

На другой же день на Залитерной батарее ротный фельдшер Мельников раздавал солдатам паклю.

— Закладай в нос, чтобы дохлым японцем не воняло, — пояснил он.

Блохин засунул, потянул в себя воздух и громко чихнул.

— Мусорное дело: щекотно, и все же слыхать.

— Обмакни в скипидар, тогда ничего не учуешь.

Солдат последовал его совету и тотчас выдернул паклю из носа.

— Кто такую глупость придумал? В носу свербит, аж слезы катятся, долго не вытерпишь, — возмутился он.

— Приказ генерала Стесселева!

— Пусть он тую паклю со скипидаром себе под хвост сунет, авось поумнеет! — под общий смех проговорил Блохин.

С наступлением темноты прибыли китайцы под командой жандармов для уборки трупов. На этот раз среди мобилизованных китайцев оказался и Вен Фань-вей. Вместе с другими он рыл длинные и глубокие ямы, в которые крюками стаскивали уже сильно разложившиеся и отравляющие воздух вонью трупы японцев. Особенно много убитых лежало между Залитерной батареей и Китайской стенкой. Убитых русских уже свезли на военное кладбище, на поле остались лишь тела японцев. Работа была трудная, и приходилось часто делать короткие перерывы. Выбившиеся из сил китайцы валились прямо на землю и старались уснуть, но это не всегда удавалось: мешал сильный ружейный и артиллерийский огонь. Работая, Вен заметил одного китайца, который не столько занимался уборкой трупов, сколько старался поближе пробраться к укреплениям, приглядывался к ним, видимо, изучая состояние русских батарей и валов. Китаец припадал к земле, чтобы на фоне неба отчетливее видеть, что происходит на русских укреплениях. Это показалось Веню подозрительным, он невольно вспомнил бежавшего после суда Танаку. Желая проверить свои подозрения, садовник подошел к незнакомцу и попросил у него закурить. Прян сеете спички Вен внимательно поглядел на своего собеседника в сразу узнал в нем Танаку, каким видел его на суде. Но шея у Танаки была забинтована платком; шрама не было видно. Танака тоже внимательно поглядел на Вева, но не узнал его. Глубоко надвинутая на голову шапка скрывала его обрезанное ухо.

— Зачем ты замотал шею? — спросил Вен.

— От грязи вскочил нарыв, — с некоторым акцентом ответил китаец.

Акцент окончательно убедил Вена в правоте его подозрений. Перед ним был его злейший враг. Вен пожалел, чю де захватил с собой нож. Оп мог бы затеять драку и попытаться убить японца.

Можно, конечно, было снова выдать Танаку русским властям, но теперь Вен твердо знал, что русское начальство» снова отпустит Танаку на свободу.

Убирать трупы приходилось около самой Залитерной батареи. Здесь у костра сидели солдаты-артиллеристы, среди которых Вен увидел и Блохина, — он его еще помнил по Цзинджоу. Подойдя к костру. Вен окликнул солдата.

— Ты ко мне, что ли, лао? — спросил солдат, вглядываясь в лицо китайца. — Да, никак, одноухий приятель? Здорово. Зачем припожаловал?

Вен поделился своими подозрениями относительно Танаки.

— Не может того быть, — изумился Блохин, но все же побежал с докладом к Борейко.

— Врет что-то твой китаец. Танака не окончательный дурак, чтобы оставаться в Артуре, — не поверил поручик, но все же разрешил трем солдатам с винтовками под командой Блохина отправиться на поимку «мифического», как он выразился, Танаки.

— Вали, Блоха, и душа из тебя вон, ежели не приведешь сюда этого «любопытного» китайца, — напутствовал поручик Блохина.

Вен вместе с солдатами направился к уборщикам трупов. В темноте было трудно сразу найти китайца с обмотанной шеей. Но тот уже издали заметил белые рубахи русских солдат и поспешно юркнул в толпу. Вен с солдатами бросился за ним, но безуспешно: темнота скрыла от Вена его врага.

Хмурые и недовольные, ругая Вена, солдаты возвращались на Залитерную. Вен немного поотстал, надеясь все же найти пропавшего. Вдруг на него неожиданно напали сзади и ударили ножом в спину. Обливаясь кровью, Вен повалился на землю. На его крик бросился Блохин и успел заметить убегавшего в темноту человека. Солдат кинулся вдогонку, успел прикладом сбить беглеца с ног, но при этом упал сам, выронив винтовку из рук. Тут подоспели другие солдаты, но беглец уже успел скрыться.

Охая и отчаянно ругаясь, поднялся Блохин на ноги.

— Где Вен? — спросил он у солдат. — Здорово его саданули? Живой?

— Живой. Мы его уже отправили на перевязочный пункт.

В тот же вечер в изящном будуаре на квартире Сахарова лежал на диване весь перевязанный Танака и громко стонал от боли.

Сахаров вполголоса отчитывал японца:

— Вы ведете себя крайне неосторожно. Разве можно появляться даже ночью среди китайских рабочих. Они все здесь знают друг друга. Вы зря лезете на рожон, зная, что ваше вторичное разоблачение неминуемо кончится виселицей. Кроме того, вы погубите и меня. Вам надо немедленно покинуть Артур. Иначе я ни за что не ручаюсь…

— Замолчите, Сахаров. Вы плохо работаете. Поэтому мне лично приходится собирать нужные сведения…

— Они будут у вас утром, — оправдывался Сахаров.

— Они нужны сейчас, чтобы утром в нашем штабе знали, куда следует направлять атаки наших войск, — сердито ответил Танака и со стоном перевернулся на бок. — Как мне сегодня пришлось удирать от солдатни! На бегу я вывихнул ногу, да еще получил удар прикладом. Успокойтесь, уеду при первой возможности отсюда. С меня хватит, — пообещал Танака. — Найдите только этого одноухого китайца, который опознал меня на суде и выдал солдатам сегодня. Он должен быть уничтожен. Это мое категорическое требование.

Вен оказался довольно тяжело ранен. Прошло немало времени, когда он смог наконец выехать вместе с семьей на джонке из Артура.

Прошло несколько дней. В крепости спешно исправляли повреждения и возводили ряд батарей на второй линии обороны — Скалистом кряже и между Орлиными Гнездами. Стессель осторожно объезжал спокойные участки и благодарил солдат за проявленное в боях геройство. В штабах писались победные реляции и составлялись огромные наградные списки. У Веры Алексеевны толпились десятки людей, чающих того или другого ордена.

Генеральша благосклонно принимала подношения и, сообразно с их размерами, испрашивала у мужа подателям награды.

В один, из этих дней в Артур пришла китайская шхуна из Чифу, на которой прибыл с пакетом от Куропаткина переодетый китайцем хорунжий Христофоров. Прямо из военного порта, куда шхуна была приведена дежурным миноносцем, он направился в штаб Стесселя. Хорунжего принял Рейс, так как Стессель был в отъезде.

— Хорошие ли новости привезли нам? — осведомился полковник.

— Неплохие! Его величество повелел считать с первого мая всему артурскому гарнизону месяц службы за год. Кроме того, назначил генерала Стесселя своим генерал-адъютантом по случаю рождения наследника, а полковника Семенова своим флигель-адъютантом. Затем генералу Стесселю пожалован орден Георгия третьей степени за бой под Цзинджоу, за тот же бой генералу Фоку — золотая сабля с бриллиантами, а Надеину орден Георгия четвертой степени.

Новости быстро облетели Артур. В штаб поспешили все, кто только был свободен от службы. За Стесселем послали двух конных ординарцев.

Как только полученные бумаги были расшифрованы,

Рейс тотчас же направился к Вере Алексеевне и ей первой сообщил текст полученных телеграмм. Генеральша сразу расцвела.

— Анатоль — генерал-адъютант, придворный! Вот никогда в жизни не поверила бы этому!

— И напрасно, матушка Вера Алексеевна, — появился в комнате на правах друга дома Никитин. — Я всегда предрекал, что супруг ваш и повелитель будет не токмо генерал-адъютантом, но и генерал-фельдмаршалом! Вот помяните мое слово. Пока пожалуйте, матушка, вашу генерал-адъютантскую ручку, — склонился Никитин, — и примите мои горячие поздравления с царской милостью.

Вера Алексеевна поблагодарила.

— Только насчет Цзинджоу как-то неудобно получается. Ведь в Артуре все знают, что Анатоля там не было, да и потеряли мы там семьдесят орудий. Лучше отдать в приказе «за бои на передовых позициях»: суть дела не изменится. Фок и Надеин не будут возражать, и никто ничего не посмеет сказать, — обернулась она к Рейсу. — Как вы думаете, Виктор Александрович?

— Вполне разделяю мнение вашего превосходительства.

Вечером того же дня на квартире у Стесселя состоялось чествование нового генерал-адъютанта и кавалера ордена Георгия третьей степени. Потянулись поздравители. Далеко за полночь шла веселая пирушка.

Однако не все приняли известия о наградах так, как в семье Стесселя. Узнав о своем награждении, генерал Надеин переполошился.

— Жа што мне дали крешт? — недоуменно шамкал старик. — Я его не жашлужил. Тут проижошла ошибка. Чарю неверно доложили. Вше это надо выяшнить.

Он поспешно покинул свой блиндаж за Скалистым кряжем, где поселился с самого начала тесной блокады, приказал подать себе лошадь и направился к Стесселю.

Появление старика было встречено восторженно. Все знали его строптивый характер и визит к Стесселю расценили как проявление с его стороны уважения и преданности к вновь пожалованному генерал-адъютанту. Вера Алексеевна сама повела его к столу и усадила рядом с собой. Надеин был по-старинному галантен и своим беззубым ртом шамкал витиеватые комплименты хозяйке дома.

— Вас ведь тоже можно поздравить, Митрофан Александрович, с монаршей милостью, — обратилась к нему генеральша.

— Тут проижошла ошибка, верно, моя фамилия шлучайно попала в прикаж.

— То есть как случайно? Мой муж представил вас к награде, и вы ее получили.

— Я не шовершал никаких подвигов, доштойных штоль великой награды. Надо чарю напишать, што получилашь ошибка.

— Быть может, вы считаете, что и Анатоль зря получил свои награды? — обиделась генеральша.

— О вашем шупруге ничего шкажать не могу, так как не жнаю, жа что он награжден.

Затем Надеин отозвал Стесселя в сторону и изложил ему свои сомнения. Генерал долго не мог понять, о чем ему говорят.

— Дали вам крест — радуйтесь и не беспокойте зря священную особу монарха! — посоветовал он Надеину.

Но старик не унимался.

— Делайте как хотите. Я совершенно не одобряю ваших намерении, но запретить вам писать об этом не могу, — обозлился Стессель.

Наденя поспешил откланяться и отправился к себе.

Вечером того же дня он старательно выводил гусиным пером — стальных не признавал — на толстой пергаментной бумаге: «Всепресветлейший, Державнейший Государь Император, Царь Всемилостивейший…»— и излагал все свои сомнения в связи с получением награды.

Когда послание Надеина было вручено Стесселю, он сердито бросил его Рейсу.

— Положите под сукно, а этому старому дураку сообщите, что отослано с первой почтой в Чифу.

На Залитерную батарею последние новости привез Звонарев. Войдя в блиндаж к Борейко, он громко проговорил:

— Получены телеграммы: Стесселя…

— Убирают ко всем чертям? — обрадовался поручик.

— …наградили званием генерал-адьютанта и крестом третьей степени.

— Это, верно, по ходатайству японского микадо за то, что он отпустил Танаку.

— Фока тоже наградили…

— За потерю цзинджоуских позиций?..

Солдаты были возмущены и удивлены.

— Не слыхали, чтобы генерал Стессель был из героев! Уж наш Белый больше заслужил: денно и нощно скачет по батареям, — говорил Блохин.

Известие о зачете месяца артурской службы за год произвело гораздо большее впечатление.

— Теперь, значит, как война кончится, все поедем по домам, — мечтал Белоногов.

— Скоро мира не дождешься! — возразил Блохин. —

Вот если бы наш брат солдат делами ворочал, мигом бы с японцами договорились.

— С генералами-то ихними, что ли?

— На хрен они нам сдались! С солдатами же, конечно. Они небось тоже по своим бабам скучают.

— Больно у тебя все просто, Филя! Иди-ка на «литербу», отнеси капитану рапортичку о расходе снарядов, — распорядился взводный Родионов.

На следующий день был назначен торжественный парад на одной из площадей, укрытых от японского обстрела. День выдался ясный. Море искрилось на солнце. Японцы не беспокоили. Артур ожил; по улицам сновали прохожие, магазины бойко торговали. На площади, невдалеке от дома Стесселя, были выстроены покоем войска. Посредине высился покрытый серебряной парчой аналой, около которого, блестя ризами, собралось все артурское духовенство. Стессель с огромной свитой стоял впереди и громким шепотом торопил священников. Наконец протодьякон провозгласил последнее многолетие «богоспасаемому граду сему и его жителям», и молебствие кончилось. Выйдя на середину, Стессель зычным голосом зачитал царские телеграммы и поздравил гарнизон с царской милостью. Затем от свиты отделился Фок и начал речь в честь Стесселя:

— Генерал-адъютант — приближенное к царю лицо. Он представляет в Артуре священную особу для государя императора. Генерал Стессель — наша слава, наша гордость, наш вождь. Под его руководством мы не пропадем. Ура артурскому герою!

Гремел оркестр, Фок и Стессель торжественно поцеловались.

После парада к гечерал-адьютанту подошел с поздравлениями Эссен. Стессель, как всегда, был с ним отменно вежлив и любезен.

— У меня есть просьба к вашему превосходительству, — обратился моряк к генералу.

— Заранее готов ее исполнить, Николай Оттович.

— Весьма вам признателен за ваше благосклонное отношение к моей скромной персоне. Я хотел вас просить о помиловании госпожи Блюм, осужденной якобы за шпионаж вместе с генералом Танакой.

— Разве ее еще не повесили?

— Никак нет! Со вчерашнего дня она православная. Дело вчера разбиралось в военно-морском суде под моим председательством, и мы решили просить о ее помиловании.

— Счастлив ее бог. Черт с ней, пусть живет, но чтобы я о ней ничего больше не слыхал, — смилостивился Стессель.

Эссен поспешил поблагодарить и отошел в сторону, где его ожидал уже Акинфиев.

В тот же день Варя Белая увидела на «Этажерке» Риву под руку с Акинфиевым и очень удивилась. Ее соперница опять оказалась на воле. За разъяснениями она отправилась к Желтовой.

— Завтра ее свадьба с лейтенантом, — пояснила Варе Мария Петровна.

Варя запрыгала и бросилась целовать Желтову.

— Как я всему этому рада — она на свободе, и…

— …и больше не угрожает твоему счастью с Звонаревым, — докончила учительница.

Девушка еще раз крепко ее поцеловала.

Отрядная церковь была ярко освещена.

В церкви находился Эссен с группой своих офицеров, среди которых стоял взволнованный и раскрасневшийся Андрюша Акинфиев. У алтаря Борейко договаривался с причтом о подробностях венчания. Тут же стоял Звонарев в белых перчатках, с букетом цветов в руках.

— Невеста что-то опаздывает, — недовольно бурчал поручик.

Наконец в церкви появилась Рива в сопровождении обеих учительниц и Желтовой.

— Становитесь рядом. Жених справа, невеста слева, возьмитесь за руки, — командовал Борейко. — Сережа, дай ленту связать их руки, чтобы не убежали из-под венца, — шутил он.

— Подойдите, брачующиеся, — пригласил священник, и молодые подошли к аналою.

Обряд начался. Прапорщик посменно с Борейко держали венец над Ривой и Акинфиевым. Когда служба подходила к концу, в церковь вошла Варя Белая с букетом чайных роз. Она с трудом протолкалась вперед и внимательно осмотрелась вокруг, затем тихонько подозвала к себе одного из матросов и попросила его передать невесте букет после венчания. Сунув матросу в руку рублевку, она надвинула на лоб сестринскую косынку и поспешно вышла из церкви. В дверях обернулась па жениха и невесту и, радостная, сбежала на паперть.

— Жена да убоится своего мужа! — провозгласил дьякон.

— Да не дюже, — в тон ему прогудел на ухо Риве Борейко.

Обряд венчания окончился. Все направились к молодым с поздравлениями. Подошел и матрос с букетом.

— Барышня-сестрица приказали вам его передать, — доложил он.

— Какая сестрица? — удивилась Рива.

— Не могу знать. Субтильная такая, все глазами по сторонам зыркает. Платочек обронили. — И он протянул небольшой, обшитый кружевцем носовой платок.

Из церкви молодые с гостями направились в маленький домик Ривы в Новом городе.

Эссен и Желтова, бывшие посаженными отцом и матерью, благословили молодых иконой. Оля и Леля осыпали их рисом, а Борейко во всю силу своих могучих легких прокричал: «Горько молодым!» Андрюша и Рива смущенно целовались под аплодисменты гостей.

— Теперь горько шаферам и шаферицам, — ответил Андрюша.

— Горько, горько! — поддержали остальные.

Звонарев осторожно приложился к щечке Лели Лобиной, зато Борейко, поставив маленькую Олю на стул, наградил ее таким поцелуем, что получил немедленно звонкую оплеуху.

— Этот медведь не целуется, а кусается, — обиженно объявила девушка. — Я так и думала, что он сейчас меня проглотит. Не смейте больше ко мне прикасаться, косолапый!

— Так я же, можно сказать, любя, — оправдывался поручик и опять был награжден пощечиной, на этот раз совсем легонькой.

— Не говорите глупостей. Кто же поверит, что такой страшный зверь способен на нежные человеческие чувства. Уж, во всяком случае, не я!

— Как известно, дурной пример заразителен, чья теперь очередь? — спросил Эссен.

— Сережи Звонарева и его амазонки, — ответил Борейко.

— Да, кстати, я получила от неизвестной сестры прекрасный букет роз, — сообщила Рива. — Себя она не назвала, но обронила, уходя, вот этот платок. Кто бы это мог быть?

Леля Лобина с Желтовой принялись рассматривать платок.

— Да ведь это Вари Белой, — узнала Леля. — Пахнет аптекой — значит, ее. Она ведь не признает духов и предпочитает благоухать конюшней или карболкой.

— Молодчина Варя! Я всегда говорила, что она — прекрасный человек! — с жаром проговорила Оля.

— Я очень, очень тронута ее вниманием и прошу вас, Сережа, горячо поблагодарить ее за меня, — проговорила Рива.

— Боюсь, что я ее увижу не скоро, Ривочка.

— Во-первых, я больше не Рива, а Надежда Сергеевна Акиифиева, а для друзей — просто Надя, и, вовторых, вы сегодня же увидитесь с ней. Она, наверно, сама вас найдет и подробно расспросит про свадьбу. Для нее все это представляет большой интерес. Мы, женщины, как известно, очень любопытны во всем, что касается любви.

Отъезжающих на Ляотешань молодых пошли провожать до пристани, где уже ожидал разукрашенный флагами паровой катер с «Севастополя». В последний раз прокричали «горько молодым»и чокнулись остатками вина. После этого, отдав концы, катер заскользил по гладкой поверхности уже темнеющего рейда. Компания разошлась.

Около дома Стесселя Звонарев неожиданно встретился с Варей. Можно было предположить, что девушка его поджидала.

— Надежда Сергеевна Анунфиева просила вам передать свою благодарность за букет.

— Я такой не знаю!

— Вы еще будете отрицать, что не были сегодня в церкви на ее свадьбе…

— Это вам приснилось!

— …и там потеряли свой носовой платок?..

— Разве там? А я-то искала, искала, — выдала себя Варя.

— Значит, это были вы? — торжествовал Звонарев.

— А хоть бы и так!

— Вы меня тронули этим поступком. Никак не ожидал, чтобы свирепая амазонка была способна на такую мягкость по отношению к «потерянной», как вы говорите, женщине.

— Она раньше была такой, а раз на ней женились, значит, она исправилась и стала настоящей дамой, — серьезно проговорила Варя.

— Вы восхитительны в своей наивности, Варя!

— А вы… просто глупый и ничего не понимаете. Ну, расскажите подробно, как все было, — подхватила она Звонарева под руку.

Прапорщику пришлось проводить девушку до самого дома, по дороге живописуя все происходившее на свадьбе.

— Теперь, Варя, очередь за вами. Гантимуров спит и во сне видит вас своей женой.

— Я никогда не выйду замуж за такого противного слизняка, как он!

— А за неслизняка?

— Еще подумаю, но он должен быть, во всяком случае, много умнее и догадливее, чем вы. — И Варя убежала, издали помахав рукой на прощанье.

Звонарев, улыбаясь, пошел обратно. Он впервые подумал о ней как о своей возможной жене. И хотя он постарался прогнать эту мысль из головы, но она невольно возвращалась к нему.

Глава четвертая

После августовских штурмов японцы подошли на Восточном фронте обороны к форту номер два, батарее литеры Б и Куропаткинскому люнету на двести — двести пятьдесят шагов. Передовые укрепления соседнего Северного фронта — Кумирненский и Водопроводный редуты — оказались при этом сильно выдвинутыми вперед и стали простреливаться во фланг и отчасти даже с тыла. Гарнизон редутов составляли роты Двадцать шестого Восточносибирского стрелкового полка полковника Семенова, штаб которого расположился в непосредственной близости от них в деревне Палиджуан.

Едва оправившись от ран, Енджеевский, прихрамывая и опираясь на палочку, направился к Семенову.

— Зачем же вы ушли из госпиталя в таком виде? — спросил полковник. — Ведь вы форменный калека!

— Выписан после освидетельствования «комиссией

Четырнадцатого полка, признавшей меня годным к строевой службе.

— Ну и отправляйтесь тогда в Четырнадцатый полк к Савицкому. Пусть он что хочет, то и делает с вами.

— Разрешите мее принять по-прежнему охотничью команду.

— На руках, что ли, вас будут носить в разведку?

— Авось на четвереньках поспею за солдатами.

— Ладно уж! Вы мне сейчас, откровенно говоря, очень нужны. Без вас в охотничьей команде все пошло вверх дном, и я не знаю, что делается под носом. Ну, желаю всего лучшего! — И Семенов крепко пожал руку поручика.

— Лучший офицер у меня в полку, — бросил он адъютанту, когда Стах вышел. — Только всегда с начальством не в ладах!

Узнав о возвращении Енджеевокого, стрелки-охотники, побросав все свои дела, кинулись к нему.

— Евстахий Казимирович? Вот радость-то какая! Без вас дело у нас совсем расклеилось.

Стах, начал расспрашивать, что произошло в его отсутствие. Оказалось, что заменивший его поручик Минят сместил едва ли не всех начальствующих из нижних чинов.

Енджеевскому пришлось всех возвращать на прежние места.

Стах перераспределил также и людей между взводами, чтобы старые, наиболее опытные разведчики равномерно попали в каждый из них. Взводами стали командовать простые солдаты, иногда из штрафных, но опытные и лихие разведчики, и плохие унтеры стали в строй рядовыми.

Вечером, за обедом в штабе полка, Семенов предупреждал Стаха:

— Что касается произведенных вами перемещений среди нижних чинов, то ответственность за них возлагается целиком на вас.

— Неплохо бы такую перестановку произвести и во всем Артуре, — заметил Енджеевокий.

Семенов сбоку взглянул на него, хитро улыбаясь, и, поправив свои новенькие золотые флигель-адьютантские аксельбанты, спросил:

— Вы поручили бы мне заведовать дивизионным обозом, а сами приняли бы командование дивизией?

— О нет! Прежде всего убрал бы куда-либо подальше Стесселя, Фока, Никитина, Рейса — на Ляотешань, что ли, и посадил бы под крепкий караул. Романа Исидоровича поставил во главе обороны, а в помощь ему дал бы вас и Третьякова.

— А Смирнова куда?

— Учителем арифметики в Пушкинскую школу.

Семенов громко захохотал.

— Придумали вы ему место!

И поспешил переменить тему разговора.

— Я слыхал, что под Ляояном должен произойти генеральный бой между нашими и японцами. Говорят, много шансов на нашу победу, — проговорил он.

— Будут японцы под Артуром сидеть смирно — значит, в Маньчжурии им наступили на хвост; — полезут на штурм — значит, мы побиты под Ляояном, — отозвался Стах.

Для Стаха охотники выбрали большой просторный погреб под разрушенной кумирней. Японцы, разбив пагоду, больше не стреляли в этом направлении. Стрелки расчистили подступы к нему, подмели помещение, натащили свежего душистого сена и по возможности придали жилью уютный вид. Отправив солдат в разведку, утомленный за день Енджеевский с удовольствием вытянулся на сене и погрузился в дремоту. Охраняя сон командира, два охотника по своему почину улеглись у входа. Ночь выдалась сырая, с моря наползал туман, заполняя все низины и овраги. На позициях было тихо.

— Теперь дело у нас пойдет, — тихо проговорил один из стрелков. — Поручик наш — человек правильный, солдата насквозь видит.

— Наш Стах своих в обиду не даст.

— Беречь его следует и от японских пуль и от начальства.

После полуночи разведчики стали возвращаться. Они хотели было тотчас разбудить Енджеевского, но стража не позволила.

— Соберутся все, тогда разом и доложите, а то до утра всю ночь беспокоить зря человека будете.

Стрелки охотно соглашались и тут же укладывались на землю.

Утром, выслушав доклады солдат, Енджеевский удивился одновременности их возвращения, но никто не выдал ему причины этого. По донесениям разведчиков, вырисовывалась ясная картина сосредоточения довольно значительных сил противника против Западного фронта и подготовки к новому штурму, о чем свидетельствовало сооружение ряда осадных батарей в этом районе.

О результатах разведки Стах доложил Семенову.

— Похоже, что Ляоян-то отдали, — задумчиво проговорил полковник, разглядывая на карте вновь нанесенные батареи и траншеи. — Сейчас с конным ординарцем пошлю донесение Роману Исидоровичу.

Поручик выбрал одного из своих стрелков и велел ему по дороге заехать в Пушкинскую школу с запиской, к которой он присоединил полевые цветы для Лели. Заметив это, охотники быстро набрали огромный букет. Один из разведчиков, поляк-садовник, с большим вкусом подобрал цветы и преподнес Стаху.

— Для Елены Федоровны, — сказал он.

Еджеевокий был очень тронут.

» И этих людей смеют презрительно называть «сволочью», — подумал Енджеевский и тепло поблагодарил солдата.

Кондратенко появился в Палиджуане около полудня и направился прямо к Енджеевскому. Еще раз выслушав доклад о результатах разведки, генерал попросил провести его на такое место, откуда он мог бы видеть возможно больше. Стах вызвал Денисова.

— Есть такое место, ваше превосходительство, только в версте впереди наших окопов. Днем туда можно добраться лишь ползком.

Без долгих размышлений Кондратенко переоделся в солдатскую рубаху, надел чью-то не очень чистую фуражку и с биноклем в руках отправился за фельдфебелем. Стах из-за ранения не мог идти с ним и издали наблюдал за продвижением генерала. Семенов сердито напустился на поручика.

— Как вы не отговорили Романа Исидоровича от посещения наблюдательного пункта? Где это видано, чтобы генерал, как простой стрелок, целую версту полз на животе!.. — кипятился полковник, наблюдая в бинокль за двумя серыми фигурами, ползущими далеко впереди русских окопов.

Енджеевский старался как мог успокоить полковника, Все же оба провели весьма тревожный час, пока наконец Кондратенко вернулся. Потный, запыленный, генерал был возбужден и доволен своей вылазкой.

— Все видел и высмотрел! Данные разведки подтвердились полностью. Я разглядел даже еще несколько новых батарей в этом районе. Несомненно, готовится штурм, только не Западного фронта, а против вас! — предупредил он Семенова.

Отдав затем еще ряд приказаний по усилению обороны Северного участка, генерал уехал. Семенов со Стахом и адъютантом засели за детальную разработку плана обороны полкового участка.

Прошло несколько дней.

В ночь на третье сентября неожиданно обнаружилось наступление до роты японцев от Шушуина на передовые окопы Кумтарненского редута, расположенные в непосредственной близости к этой деревне. Енджеевокий решил атаковать их с флангов и отрезать от своих. С этой целью он вызвал, команду разведчиков. Не желая беспокоить уже спавшего Семенова, он договорился с командиром штабной конвойной роты, и они двинулись на врага.

— Шуму не поднимать, не стрелять, действовать штыком и прикладом, — поучал Енджеевский охотников.

По сигналу — крику совы — русские бросились в штыки. Произошла короткая кровавая схватка. Соблюсти полную тишину не удалось, кто-то крикнул от боли, грянул ружейный выстрел, в воздухе засверкали ручные ракеты японцев. Ночь оживилась шумом боя. Пришлось разбудить Семенова, который ввел в бой еще две роты из резерва. Заговорили крепостные батареи. Только к рассвету стихла наконец стрельба.

В числе захваченных пленных оказались два офицера. У них нашли приказ по Маньчжурской армии о разгроме русских под Ляояном и приказ Ноги о предстоящем новом штурме Артура, «… дабы возможно скорее смыть позор затянувшейся осады со знамен Страны Восходящего Солнца», — цветисто писал командующий японской осадной армией.

Семенов, невыспавшийся и злой, диктовал адъютанту реляцию о происшедшем. Он постарался скрыть факт самовольных действий своих офицеров, приведший к ночной стычке и значительным потерям, и подчеркивал положительные результаты разведки.

— Почему вы меня не разбудили на час раньше? Все было бы в порядке. Японцы наступают, мы обороняемся, а теперь изволь доказывать, — брюзжал полковник. — Стессель этого случая не пропустит.

— Бог не выдаст, Стессель не съест! — отшучивался

Стах, хотя и понимал, что подвел своего командира. К вечеру неожиданно приехал Фок и заявил, что прислан для расследования «ночного инцидента». Он просидел до глубокой ночи, учинив форменный допрос офицерам и многим из солдат. Почуяв неладное, Семенов сообщил о визите Фока Кондратенко. Последний тотчас же прибыл в штаб Двадцать шестого полка.

— Рад вас видеть, Александр Викторович, в добром здравии, — приветствовал он Фока. — Зачем изволили пожаловать?

— Прислан начальником района для проверки поступивших в штаб сообщений о вопиющих безобразиях в Двадцать шестом полку.

— Мне о таковых ничего не известно. Наоборот, Двадцать шестой полк я считаю лучшим, надежнейшим в моей дивизии.

— Очень жаль, но должен вас разуверить в этом.

Большего беспорядка, чем у флигель-адъютанта Семенова, нельзя себе и представить! Офицеры — нигилисты и либералы, самовольно, без ведома командира, вводят в бой Чуть ли не весь полк, несут напрасные потери, и все из желания заслужить славу героев.

— Прошу конкретнее, ваше превосходительство: кто в чем виноват?

— Семенов в том, что совершенно распустил полк,

Енджеевский в самовольстве, приведшем к бессмысленным потерям, а вы-то недостаточном надзоре за полками вверенной вам дивизии.

— Вы доводите об этом до моего сведения по поручению Стесселя?

— Нет, это мои выводы после ознакомления с положением в Двадцать шестом полку.

— Они меня не интересуют! Поскольку я являюсь начальником сухопутной обороны, то я сам и доложу обо всем начальнику района. Подать генералу лошадь! — громко приказал Кондратенко.

— А если я не уеду? — зло сощурил глаза Фок.

Кондратенко нервно заходил по двору, быстро соображая.

«Рубить сплеча, опереться на свои полки и моряков, арестовать Фока, Стесселя, предать суду, самому принять общее руководство обороной, сместив Смирнова? — быстро неслись мысли в его голове. — Но ведь полки Четвертой дивизии — Тринадцатый, Четырнадцатый, Пятнадцатый — пойдут за Фоком, может возникнуть междоусобие, а тут на носу новый штурм. Нет, не сейчас! Лучше в другой, более подходящий момент». И Кондратенко облегченно вздохнул. Решительные и крутые меры были не по нем, и он с радостью ухватился за спасительную отговорку о предстоящем штурме.

— Надеюсь, вы не станете упорствовать, Александр

Викторович? — уже мягче проговорил Роман Исидорович.

— Хорошо, но я отсюда еду прямо к Стесселю, — пригрозил Фок.

— Значит, нам по дороге, — чуть насмешливо заметил

Кондратенко.

— Нет, уж избавьте! И до сей поры, и до моей гробовой доски наши дороги никогда не совпадали и не совпадут, — с необычайной для него пылкостью проговорил Фок.

Генералы раскланялись и разошлись.

Узнав о происшедшем, Стессель растерялся. Недавно сместив Фока, он теперь стоял перед дилеммой смещения Кондратенко и заменой его Фоком. Сомнения решила Вера Алексеевна:

— Без Кондратенко Артур не продержится больше двух недель. Мы не знаем точно, что делается у Куропаткина, поэтому назначение Фока еще рано.

Все же Стессель счел долгом отдать следующий приказ по войскам Квантунского укрепленного района:

«В ночь со 2 — го на 3 — е сентября 26 — го В. — С, стрелкового полка поручик Енджеевский, не доложив командиру полка, самовольно взял охотничью команду, штабную конвойную роту и пошел производить различные геройские поступки, не имеющие никакой ясной цели, а показывающие: 1) что есть офицеры, которым ничего не стоит бессмысленно загубить несколько десятков солдатских жизней да потом еще доказывать, что он молодец и герой, и 2) в 26 — м В. — С, стрелковом полку наблюдается полное отсутствие порядка. Предписываю Енджеевского отрешить от должности, зачислить в нестроевую часть и отнюдь ни к каким наградам не представлять. Командиру 26 — го В. — С, полка флигель-адъютанту полковнику Семенову объявляю строгий выговор за отсутствие — внутреннего порядка в полку, начальнику же 7 — й В. — С. стрелковой дивизии генералу Кондратенко ставлю на вид.

Генерал-адъютант Стессель».

— Теперь японцы могут спать спокойно. Конец вылазкам, — резюмировал Кондратенко, прочитав приказ.

На следующий день Стах был назначен смотрителем лазарета при Пушкинской школе. Все учительницы, и в особенности Леля, остались весьма довольны таким оборотом дела.

Звонарев и Борейко орудовали на Залитерной батарее, стараясь возможно лучше замаскировать ее от наблюдений противника. Прапорщик, кроме того, занимался укреплением блиндажей и пороховых погребов, перекрывая их сверху рельсами и бетоном. Летняя жара постепенно спадала, изредка проходили теплые дожди. Посажаные летом деревья вновь оделись свежей листвой. На фронте было почти спокойно. Японцы изредка обстреливали форты и батареи, перенеся огонь в тыл на город — и порт, но к бомбардировкам порт-артурцы уже привыкли и научились быстро покидать обстреливаемые участи.

— Сегодня он бьет все время по району Пушкинской школы, — беспокоился Борейко, оглядывая город в бинокль.

— Теперь там работает Стах. Он занялся вместе со своими легкоранеными охотниками приведением здания в оборонительное состояние, — сообщил Звонарев.

— Не сообразишь даже, повезло ему или нет. Отставлен от наград — зато оказался в тылу около жены, — задумчиво зпметил Борейко.

— Тебе-то у Оли везет или нет?

— Не знаю, что и ответить. Пожалуй, скорее удача, во всяком сяучае, не такая, как у тебя с Варей.

— Варя, по крайней мере, оригинальна: сперва огреет плеткой, а затем крепко поцелует.

К батарее подошел ординарец, ведя за собой лошадь под офицерским седлом.

— Прапорщику Звонареву пакет, — протянул солдат.

Эвонарев торопливо его распечатал и прочитал;

— «Ввиду ранения командира Саперной батареи каштана Вениаминова вам предлагается срочно принягь когандование этой батареей. Об исполнении донести. Генерал Белый».

— Вот так фунт! Где находится эта Саперная батарея? — обернулся прапорщик к Борейко.

— В версте от Нового города. Строилась еще в мирное время, бетонная, пушки шестидюймовые, береговые. Место» открытое и сильно обстреливается. Одним словом, нам там в случае атаки на Западный фронт будет весело.

— Нельзя ли взять с собой несколько человек наших?

Дело будет вернее.

— Некого! Половина роты ходит перевязанная. Может, потом кого-нибудь подошлю, — пообещал Борейко.

Простившись со своим другом и солдатами, прапорщик сел на лошадь и тронулся в путь. Ехать пришлось медленно, так как Старый город обстреливался японцами, В Новом городе его из окна окликнул Андрюша. Узнав о назначении, лейтенант предложил Звонареву пользоваться своей квартирой.

— Отсюда тебе будет совсем близко.

Расспросив Акинфиева о делах, офицер двинулся дальше и через полчаса прибыл на Саперную батарею. Матросы и солдаты, обслуживающие батарею, не спеша приводили в порядок полуразрушенные брустверы и траверсы.

При появлении прапорщика солдаты и матросы вытянулись. Поздоровавшись с ними, он объявил о своем назначении командиром.

— Нам про то ничего не известно, — сумрачно возразил унтер-офицер моряк.

— Раз я довел до твоего сведения, значит, известно!

А теперь марш по своим орудиям, да работать поживее! — приказал Звонарев.

Батарея довольно сильно страдала от ежедневных обстрелов, даже бетонные сооружения были полуразрушены. Действовали только морские пушки.

После осмотра Звонарев решил замаскировать орудия или хотя бы прикрыть номерных щитами. Нуждались в усилении и бетонные казематы. Собрав вечером солдат и матросов, он подробно изложил им свои намерения. Артиллеристы несколько усомнились в возможности такого переоборудования, зато матросы сразу же поняли его мысль.

— В порту наберем броневых листов и приклепаем их к пушкам, а то потребуем снять щиты с, негодных старых судов — «Всадника», «Забияки»и других, — предлагали они. — Вы бы, вашбродь, поговорили с капитаном второго ранга Клюпфелем, они у нас ведают всей морской артиллерией, которая свезена на сухой путь.

Прапорщик решил на следующий же день заняться этим.

Наблюдательный командирский пункт тоже был оборудован весьма примитивно. Во время стрельбы приходилось высовываться по пояс над бруствером и в бинокль наблюдать за падением своих снарядов. Звонарев велел сделать над головой перекрытие из железных балок и мешков с землей.

Утром, едва взошло солнце, приехал Белый. Легко соскочив с лошади, на ходу расправляя пышные усы, он быстро подошел к батарее.

— Вашбродие, наш генерал прибыли, — разбудили еще спавшего Звонарева.

— Когда сюда явились? — спросил прежде всего прапорщика Белый. — Где и как столуетесь?

— Вчера ел из солдатского котла.

Выслушав затем предположения прапорщика о переустройстве батареи, генерал коротко бросил:

— Все это отлично, но японцы готовят новый штурм, проверьте пристрелку всех целей, сейчас не до переделок, а там видно будет, что и как. — И генерал отправился на соседнюю батарею.

День прошел спокойно. Звонарев дал несколько выстрелов, чтобы ознакомиться с целями, по которым была пристреляна батарея.

В это время к нему неожиданно подошел Блохин.

— В ваше распоряжение прибыл, вашбродь! — гаркнул он.

Офицер от неожиданности даже вздрогнул.

— Тебя поручик прислал?

— Так точно! Поди, грит, присмотри, чтобы их благородие кто-нибудь на Саперной не обидел, — с добродушной усмешкой ответил солдат.

— Ты пришел один?

— Никак нет, со мной Ярцев-сказочник да Юркинтелефонист.

Обрадованный прибытием своих, прапорщик посвятил их в планы переустройства орудий и батарей.

Вскоре начался методический обстрел батареи сразу с нескольких сторон.

— Будет теперь черт до вечера сюда стрелять, — бурчали солдаты.

Разыскать хорошо укрытые за складками местности японские батареи не удавалось. Саперная же с вновь насыпанными брустверами четко вырисовывалась на самой верхушке сопки.

Японскими снарядами брустверы были снесены до основания, одно из орудий подбито, завалился пустой пороховой погреб. Несколько снарядов попало и в командирский блиндаж, в своде которого появились зловещие трещины. Прапорщик решил отвести людей с батареи в тыл.

Отойдя с полверсты, Звонарев укрыл людей в глубокой промоине, а сам отправил донесение в штаб Ирмана, начальствовавшего над этим участком.

Началось томительное сидение на солнцепеке. Днем на минутку появился Кондратенко, указал место новой позиции батареи и уехал.

Собрав вокруг себя матросов и солдат, прапорщик сообщил им о переносе орудий и распределил работу между артиллеристами и моряками.

С наступлением темноты все дружно принялись за дело. Вскоре подошли саперы, а затем и моряки. С ними прибыл инженер-капитан — старый знакомый Звонарева по Цзинджоу.

— Опять пришлось свидеться, — пожал он руку прапорщику. — Я займусь фортификационными работами, а вы орудуйте с пушками, — предложил он.

Звонарев согласился.

Блохин, взявший на себя роль инструктора по оборудованию позиций, громко покрикивал на работающих, изощряясь при этом в такой виртуозной брани, что даже видавшие виды матросы покатывались со смеху.

— Ты, служба, часом, не плавал на «Новике» или не состоишь в родстве с тамошним боцманом Кащенко? — допытывались они.

— Плавал я только по Волге-матушке, да и то с поверхности на дно. Там и присказкам своим научился от волжских бурлаков и сам кое-что придумал.

— У вас на Залитерной все такие весельчаки?

— Без малого все. Забрался было япошка к нам на Залитерную, да как увидел нас с банниками и гандшпугами, так и убег.

— Один вид твой разбойничий в расстройство привести может, — поддел его матрос Луговой и тотчас же был награжден оплеухой.

— Потише, черт, кость сломаешь! — отмахнулся он.

Ночь выдалась лунная, ясная. Можно было работать без фонарей. Японцы изредка стреляли по Саперной, что несколько затрудняло работы. Подъемных механизмов не было, и приходилось все тяжести поднимать вручную. По исконному русскому обычаю, моряки затянули «Дубинушку»в артурском изложении:

Японец-хитрец, чтоб работе помочь,

Изобрел за машиной машину,

А артурский матрос, коль работать невмочь,

Так затянет родную «Дубину».

Пели дружно, с явной издевкой, но Звонарев делал вид, что этого не замечает.

— Вашбродь, до вас барышня приехали, — доложил Ярцев, хитро улыбаясь.

Прапорщик вспыхнул, поняв, что разговор идет о Варе Белой.

— Папа приказал привезти вам обед, чтобы вы тут не умерли с голоду, — проговорила девушка, протягивая ему тяжелые судки с едой.

Она умолчала, что все «приказание» отца состояло в коротко брошенной за столом фразе: «Твой прапор сидит второй день не жравши на Саперной». Хоть Варя и запротестовала тогда: «Совсем он не мой, и поголодать ему полезно, не будет таким мямлей», — тем не менее вместо отдыха после дежурства в госпитале она занялась стряпней и затем отправилась на батарею.

Отойдя в сторонку, они расположились с судками. Проголодавшийся прапорщик быстро проглотил борщ, котлеты и крем. Варя только вздыхала, что не принесла больше.

— Долго вы тут будете сидеть? — справилась она.

— Пока не вернется Вениаминов, он лежит в десятом госпитале.

— Он ранен легко и больше недели там не задержится. Где бы в Новом городе можно заняться приготовлением для вас обедов?.. Уж больно далеко добираться сюда из дому.

— Зачем вам утруждать себя?

— А вдруг вы умрете с голоду, тогда меня замучит совесть. И батюшка нас в институте учил: «Накорми осла алчущего!»

— Не очень-то лестное для меня сравнение.

— Я хотела сказать: вола алчущего, хотя вы больше походите на… зайца. Серьезно, где тут можно найти кухню?

— В домике Ривы, ныне Нади Акиифиевой. Совсем недалеко отсюда.

— Меня туда пустят? Только на кухню…

— Так и быть, замолвлю за вас словечко! — съязвил Звонарев.

— В таком случае устраивайтесь сами, как хотите, — обиженно поднялась Варя.

— Смилостивьтесь над голодающим! — взмолился прапорщик. — Давайте завтра, если около полудня будет спокойно, вместе и заглянем в домик Акннфиевых и к Вениаминову, — предложил он.

Рассерженная девушка молчаливым кивком головы выразила свое согласие и направилась к застоявшейся Кубани.

Усталость от предыдущей бессонной ночи заставила прекратить работу уже вскоре после полуночи из опасения несчастных случаев, так как при подъеме тяжелых пушек и лафетов они срывались иногда на землю и могли кого-нибудь придавить.

Японцы молчали, ограничиваясь редкой ружейной стрельбой. Наутро, решив, что предстоит спокойный день, Звонарев дал необходимые указания солдатам и отправился в Новый город.

Десятый госпиталь, где находился на излечении Вениаминов, помещался в недостроенной городской гостинице. Прапорщик вошел в большой светлый вестибюль, поднялся по мраморной лестнице на второй этаж и быстро нашел палату, в которой лежал командир Саперной батареи. Он застал Вениаминова играющим в карты со своими соседями.

— Очень рад вас видеть, Сергей Владимирович. Зачем изволили пожаловать в эту юдоль печали и страданий? — приветствовал он Звонарева.

Прапорщик объяснил причину своего посещения.

— Жаль, жаль! Я полтора месяца продержался на старой позиции. Правда, днем у меня не было никакого движения на батарее, и стрелял я лишь изредка, в крайнем случае. Постараюсь возможна скорее вернуться в строй.

В палату вошла сестра — высокая стройная блондинка. Она, улыбаясь, подошла к капитану.

— Пойдемте, я вас перевяжу в последний раз.

— На позиции он умрет на другой же день от тоски по вас, Лолочка.

Сестра улыбнулась и вышла. Вениаминов последовал за ней, сразу сильно захромав. В дверь опять постучались.

— Еще гости. Войдите! — отозвался уже немолодой офицер-стрелок.

В палате появилась Варя.

— Где Вениаминов? — обратилась она к Звонареву, ни с кем не здороваясь.

— Здравствуйте, очаровательная незнакомка! — подчеркнуто вежливо приветствовал ее пожилой офицер.

— Прошу меня простить за мою невежливость.

Я очень тороплюсь. — И Варя низко присела перед ним. —

Пойдем в перевязочную, — повернулась она к прапорщику, узнав, где капитан.

По коридору о, ни прошли до самого конца.

— Подождите здесь, а я загляну туда. — И девушка скрылась за дверью.

Вскоре она появилась вместе с капитаном.

— Я вас немедленно бы выписала, вы совсем здоровы, — говорила она сердито, — а эту сестрицу в кавычках удалила бы из госпиталя. Такие особы только мешают работать.

— Кто это так не понравился вам? — спросил Звонарев.

— Наша Лолочка! Варя у нас человек строгих нравов и никакого легкомыслия не допускает, — ответил Вениаминов.

— Здесь имеются врачи, которым предоставлено судить о целесообразности пребывания в госпитале той или иной особы… — заикнулся было прапорщик.

— …и которые сами готовы ухаживать за такими «сестричками», — не замедлила принять вызов Варя.

— Пошли к главному врачу получать документы и деньги, — предложил капитан. — Я решил вернуться на Саперную.

Все трое отправились во двор, где помещалась канцелярия госпиталя.

В коридоре они опять встретились с Лолой.

— Я слыхала, что вы выписываетесь, Петр Ерофеич, и что косвенной причиной этого являюсь я? — И она вскользь взглянула на Варю.

— Я не могу быть на вас в претензии, очаровательное создание, хотя и с большой грустью расстаюсь с вами, — рассыпался Вениаминов, но, заметив свирепый взгляд Вари, поспешно распрощался.

Через полчаса все трое уже шли по набережной.

С балкона вслед уходящему капитану махала платком Лолочка.

— Не смейте оборачиваться! — зло прошипела Варя Звонареву, когда он захотел ответить на прощальное приветствие. — К вам-то оно ни с какой стороны не относится.

Пройдя несколько кварталов, Вениаминов свернул к своей квартире.

— Теперь пойдем к Акинфиевым, — предложил Звонарев.

— А если она там? — боязливо заметила девушка.

— Вы же сами признали, что она исправилась.

— Конечно, это так, но все же… — замялась Варя. — Я как-то не могу заставить себя относиться к ней, как к порядочной женщине, — призналась она.

— При ближайшем знакомстве вы быстро измените свое мнение о ней, — убеждал Звонарев.

Варя все же с некоторым смущением подошла к квартире Акинфиевых. Дома их не оказалось.

Войдя в комнаты. Варя тотчас же принялась внимательно разглядывать всю обстановку, при этом на ее лице застыло выражение детского любопытства, смешанного с некоторой брезгливостью.

— Грязь, беспорядок, надо все перемыть и перечистить, — распорядилась она, осмотрев кухню.

Матрос-денщик удивленно поглядывал на новоявленную хозяйку, но возражать не посмел.

Заглянув затем в буфет, Варя окончательно рассердилась, обнаружив и там полный хаос. Забыв обо всем, она принялась наводить порядок. Денщик только поспевал выносить на двор мусор и грязную воду.

— Жду вас в шесть часов вечера к обеду, а пока можете уходить, — приказала она Звонареву.

Прапорщик повиновался.

На батарее он застал прихрамывающего Вениаминова. Окруженный солдатами, капитан подробно расспрашивал обо всем происшедшем в его отсутствие.

Начавшаяся на фронте усиленная канонада отвлекла их внимание. Оба офицера отправились на наблюдательный пункт.

Полуденное солнце ярко освещало лежащие впереди сопки. Простым глазом можно было разглядеть, как осадные батареи сосредоточили огонь на Кумирненском и Водопроводном редутах. В этом районе начали скапливаться японские резервы. Была видна перебежка отдельных групп и цепей.

— Попахивает новым штурмом, — заметил Вениаминов. — Мы могли бы хорошо обстрелять отсюда неприятельские резервы, но батарея, как назло, не действует.

— Пойдемте на Зубчатую, может, хоть она откроет огонь, — предложил Звонарев.

— Командиром там некто Страшников, недавно переброшен с Тигрового Хвоста, невероятный трус. Он скорее умрет, чем решится стрелять без приказания из Управления артиллерии.

Когда нужное приказание было получено, Звонарев отправился на Зубчатую гору. Она находилась всего в нескольких десятках саженей от Стрелковой, за неглубокой лощинкой. В отличие от последней, фронт ее имел вид дуги, и орудия смотрели в разные стороны, но при этом она была прекрасно замаскирована.

За батареей под прикрытием обрывистого склона горы виднелись палатки и землянки стрелкового резерва. Тут же жил и сам Страшников. Он сидел у входа в свое убежище и грелся на солнце. Несмотря на летнее время, капитан был в пальто и с шарфом на шее. Он любезно пригласил Звонарева выпить стакан чаю. В блиндаже даже днем горела керосиновая лампа. Прапорщик разглядел широкую двухспальную кровать с горой подушек; на столе, сбитом из некрашеных досок, шипел самовар.

«Совсем по-домашнему устроился», — подумал Звонарев и тут увидел, к своему удивлению, моложавую пышную блондинку с энергичным лицом.

— Знакомься, Нюсик, — обратился капитан к ней. —

Известный тебе по рассказам прапорщик Звонарев.

— Как же, как же! С Электрического Утеса, будущий зять Белого, — затараторила мадам Страшникова, бесцеремонно разглядывая гостя. — Одобряю Варин вкус: молод, здоров, румянец во всю щеку, застенчив, — продолжала капитанша.

Офицер действительно покраснел, но не столько от смущения, сколько от раздражения.

— Зачем изволили к нам пожаловать? — деловито справилась Страшникова.

— Нас заставляют стрелять, — ответил ей муж.

— Этого еще только не хватало! Мало вчерашнего разгрома Саперной, так хотят, чтобы и мы подверглись той же участи. И не подумаем открывать огня!

— Что же мне сообщить в Управление артиллерии? — спросил Звонарев.

— Доложите, что приказание передали, а остальное вас не касается. — И она сердито повернулась к мужу. — Не правда ли, Миша?

— Пожалуй, так лучше всего. Разреши чайку, Нюсик, предложи рому, у нас еще из довоенных запасов.

Пока прапорщик пил чай, капитанша занялась ротными делами.

— Фельдфебель тут никуда не годится, — жаловалась она мужу. — Смотрит волком, что-то бурчит мне в ответ. Ты его подтяни. Затем скажи солдатам, чтобы не смели ругаться в моем присутствии.

Поблагодарив за чай, Звонарев встал из-за стола.

— Разрешите мне взглянуть все же на батарею, — попросил он.

— Только, чур, — не привлекать внимания японцев. Начнется обстрел, я же женщина слабая, не выношу грохота, — за мужа ответила капитанша. — Я сама провожу вас.

Под конвоем Страшниковой прапорщик прошелся

вдоль орудий. Стоило ему взглянуть через бруствер, как его бесцеремонно потянули за рукав:

— Не высовывайтесь! Пройдем на наблюдательный пункт, оттуда можно незаметно осмотреть японские позиции.

Встречные солдаты вытягивались, отдавая честь.

Страшникова милостиво здоровалась с ними.

— Здравия желаю, барыня! — выкрикивали артиллеристы, по-уставному дико выпучивая глаза на мадам Страшникову.

На командирском пункте Страшникова довольно толково указала прапорщику цели, какие батарея могла обстрелять днем и какие ночью.

— В случае нужды вы, Анна Павловна, свободно можете заменить здесь своего мужа, — заметил Звонарев.

— Что вы, я совсем не знаю правил стрельбы! В хозяйстве другое дело. Там опытный женский глаз во всем разбирается скорее и лучше, чем мужской.

— Не разрешите ли сделать хотя бы несколько выстрелов? Японские, резервы прекрасно видны отсюда, и с первого же выстрела им можно, нанести большой урон.

— Не знаю уж, право. Разве для вашего удовольствия… Только не много.

Одна за другой прогремели четыре пушки.

Разрывы легли очень удачно. В бинокль было видно, как резервы бросились врассыпную.

— Ура! — закричал Звонарев. — Еще две-три очереди,

и все разбегутся.

— Довольно! Хорошенького понемножку! — решила капитанша.

Вернувшись на Саперную, Звонарев со смехом рассказал обо всех Вениаминову.

— Бой-баба! Они, в сущности, поменялись ролями,

Командует ротой жена, а дома сидит муженек. В общем — один из многочисленных артурских анекдотов, — резюмировал капитан.

Вскоре на Саперную батарею неожиданно приехал

Кондратенко.

— Куда стреляют японцы? — спросил он.

— По-видимому, идет подготовка к штурму Кумирненского и Водопроводного редутов, — доложил прапорщик.

— Весьма возможно! Вы уже поправились, капитан?

Тогда я у вас похищу Сергея Владимировича, а то у меня не осталось ни одного адъютанта.

Через десять минут Звонарев был в седле и широкой рысью едва поспевал за генералом.

Около железной дороги, во второй линии обороны, они разыскали штаб Семенова.

— Как дела? — бросил Кондратенко, пожимая руку полковнику.

— Артиллерийским огнем разрушены все укрытия.

К тому же японцы подвезли горное орудие и расстреливают редут в упор. Я просил Белого сосредоточить огонь всех батарей на атакованном фронте.

— Лейтенант с «Баяна» здесь?

— Так точно. Он установил по два миномета на каждом редуте, но бомбардировка так сильна, что пользоваться ими сейчас невозможно.

— Хотите познакомиться с новым видом артиллерийского оружия — морским минным аппаратом, стреляющим минами по неприятельским окопам? — обернулся Кондратенко к Звонареву.

— С большим удовольствием.

— Тогда пройдемте на Водопроводный редут.

— Там очень опасно, Роман Исидорович! Я могу прапорщику дать туда провожатого, если уж его так интересуют минные аппараты.

— Я тоже хочу посмотреть их действие в бою.

И генерал направился к позиции.

Минуя деревню Палиджуан, где были сосредоточены резервы и перевязочные пункты, они по длинному ходу сообщения прошли на редут.

Временно обстрел почти прекратился. Это дало возможность спокойно добраться до нужного места. Правда, при этом два или три раза их все же обсыпало землей и камнем поцарапало Звонареву щеку.

— Первая рана за всю войну, — заметил он, стирая кровь с лица.

— Будем надеяться, что и последняя, — ответил генерал.

На Водопроводном редуте стрелки торопливо исправляли нанесенные бомбардировкой повреждения. Увидев

Кондратенко, они наскоро отряхивались и отдавали ему честь. Генерал на ходу здоровался с ними, как всегда внимательно вглядываясь в солдатские лица.

— Большие у вас потери? Налажена эвакуация раненых? Люди накормлены? Патронов достаточно? В чем ощущаете недостаток? — забросал он вопросами подошедшего коменданта редута.

Офицер начал что-то длинно докладывать в ответ. Генерал поморщился. Затем поймал за плечо одного из стрелков, старательно укладывавшего на бруствер мешки с землей.

— Сыт? Патроны есть? Чего тебе не хватает?

— Утром снедали, тогда же и патронов давали, — утирая со лба пот, ответил солдат и вдруг, спохватившись, вытянулся: — Виноват, ваше превосходительство, дюже за работой запарился, сразу вас не признал. Артиллерии бы нам побольше, а то он бьет, а наша все молчит, даже обида берет!

— Молодчина! Продолжай работать, а об артиллерийской помощи я позабочусь.

— Рад стараться!

— Справитесь с японцем? — спросил Кондратенко другого стрелка.

— Как не справиться, коль надо, — улыбнулся солдат. — Особливо ежели вы сами, ваше превосходительство, с нами будете.

Генерал ласково потрепал его по плечу и пошел дальше. В исходящем углу редута находился на деревянном основании минный аппарат. Когда Кондратенко со своей свитой подошел к нему, его заряжали.

Высокий, с живым, веселым лицом, лейтенант, заметив генерала, вытянулся и скомандовал «смирно». Кондратенко попросил продолжать работу. Сигарообразная мина длиной около сажени своим концом высовывалась из дула аппарата.

Лейтенант попросил генерала отойти в сторону.

— В случае неудачного выстрела может произойти преждевременный разрыв. Поэтому надо быть осторожным, — пояснил он.

Кондратенко отодвинулся на несколько шагов и прислонился к брустверу. До японцев было около сотни шагов.

— Пли! — скомандовал лейтенант.

С легким шумом, окутанная легким облачком дыма, мина, как огромная рыба, взвилась в воздух и, описав правильную траекторию, упала в место работ японцев. Прошло несколько секунд, и высоко вверх взлетел огромный султан дыма и пыли. Вместе с ним поднялись в воздух камни бревна, части человеческих тел, лопаты, кирки… Уцелевшие японцы в ужасе убегали в тыл.

Стрелки без команды ринулись за ними. Завязалась рукопашная схватка. Через минуту неприятельские окопы были уже заняты. Не вытерпев, Кондратенко вскочил на бруствер и последовал за солдатами. Стрелки, увидав своего генерала, приветствовали его громовым «ура».

— Спасибо за геройскую атаку! — во весь голос крикнул Кондратенко.

В это время японская артиллерия возобновила обстрел с новой силой.

— Вы бы, ваше превосходительство, вернулись назад, — подошел бородатый стрелок. — Не ровен час, зацепит. Мы уж тут сами справимся.

— Коль вы гоните меня, делать нечего — придется уйти, — усмехнулся тронутый заботой генерал.

Вернувшись на редут, Кондратенко приказал его коменданту отправиться в занятые окопы, а сам подошел к миномету.

— Какова скорость стрельбы? — справился он у лейтенанта.

— Не чаще чем раз в пятнадцать минут выстрел.

— Жаль! Если бы удавалось выпускать мину хотя бы каждые пять минут, то минометами можно было бы заменить орудия. Нельзя ли увеличить их число?

— Это не безопасно, так как для вывода из строя миномета достаточно маленького осколка или даже ружейной пули.

— Сергей Владимирович, ознакомьтесь с устройством аппарата и возьмите на себя их установку на Высокой. Лейтенант окажет вам нужное содействие.

— Слушаюсь! Я дам в помощь своего минного квартирмейстера Буторина. Он покажет, как они устанавливаются. Дело не хитрое, — ответил моряк.

Прапорщик вместе с генералом двинулись в обратный путь. По дороге они свернули на Кумирненский редут. Тут разрушений было еще больше. Ров наполовину засыпан, бруствер обвалился. Везде валялись трупы и стонали раненые.

— С минуты на минуту ждем штурма, — доложил генералу комендант редута поручик Дунин-Слепец.

В это мгновение крики «банзай» возвестили, что японцы кинулись на редут. Из траншей выскочили саперы с бамбуковыми лестницами и ручными гранатами, за ними, с примкнутыми штыками, — штурмовые колонны. Артиллерийский огонь сразу смолк, дым начал рассеиваться. Звонарев подхватил валявшуюся винтовку и приготовился защищать себя и Кондратенко.

— Рота, залпом пли! — закричал поручик, вскакивая на бруствер и размахивая обнаженной шашкой.

Раздался дружный оглушительный треск ружей, за ним еще и еще. Заработал единственный уцелевший пулемет. Трое японцев прорвались к месту, где находился Кондратенко, один из них бросил ручную гранату. Генерал быстро нагнулся, укрывшись за развалинами бруствера. Взрыв на мгновение оглушил и ослепил его, но затем он опять выпрямился.

— Целы? — кинулся к нему Звонарев.

— А вы? — вопросом же ответил Кондратенко.

Рядом на земле корчился в предсмертных судорогах стрелок, другой громко стонал, держась за правый бок.

— Ваше превосходительство, противник отошел в исходное положение, не приняв штыковой контратаки! — доложил Дунин.

— Нам никакие враги не страшны с такими молодцами! Только берегите их, елико возможно. Они опора и гордость Артура, — ответил генерал. — Я еду к Белому с просьбой сосредоточить огонь всех батарей на вашем участке.

После грохота, шума и нервного напряжения боя в

Палиджуане казалось совсем тихо и спокойно, только где-то вверху мелодично пели редкие ружейные пули.

— Жарковато сейчас было! — облегченно вздохнул прапорщик.

— Впереди предстоят еще более горячие часы. Надо торопиться к Белому.

— Разрешите мне вернуться на Саперную, — попросил прапорщик.

— Да, да, и сообщите Вениаминову о данном вам поручении, договоритесь с Ирма, ном о минных аппаратах, — напутствовал его генерал.

— Не чаял вас и в живых видеть! — встретил Вениаминов прапорщика. — Я все время наблюдал в бинокль за тем, что происходило. Здорово японцы навалились на редуты!

Узнав о поручении, данном Звонареву, капитан завздыхал.

— Хоть до вечера-то побудьте у меня. Ваши солдаты — Блохин с компанией — чуть не передрались с остальными на работе. Для них вы и Борейко — высшие авторитеты. Со мной они спорят, а лейтенанту Блохин нахально заявил, что тот ничего не понимает в постройке? батареи, за что, конечно, был избит.

— Разрешите мне взять их с собой. Они мне будут очень полезны.

— Работать невозможно, — подошел к прапорщику

Блохия, — что им ни говоришь, не слухают, а ихний офицер так в рыло кулаками и лезет, — показал он на свой подбитый глаз.

Звонарев сообщил ему о предстоящей работе.

— За вами, Сергей Владимирович, мы повсюду идти согласны, — обрадовался солдат.

Вечером от Вари прибыл вестовой-матрос с запиской: «Жду к обеду. В.»

— Так что барыня, то бишь — барышня, наказывали, чтобы вы непременно сейчас шли до дому, — торопливо доложил он.

Сговорившись с Вениаминовым, прапорщик решил на чае сходить в город.

— Вы ранены? — спросила Варя, увидя кровь на лице у Звонарева.

— Нет, поцелован японской красавицей по имени шимоза.

— Надо сказать йодом во избежание нагноения, — с апломбом проговорила девушка.

В доме все блестело чистотой. Полы были вымыты, гардины выстираны, медные предметы начищены, все расставлено в порядке, нигде ни пылинки.

— Потрудились вы изрядно, — заметил прапорщик, оглядывая комнаты.

— Была не квартира, а свинюшник! Ваша Ривочка редкостная неряха и грязнуля, — тараторила Варя. — Мы с Афанасием тут все вверх дном перевернули. Он такой забавный! Пол называет палубой; мыть ее, по его, — лопатить, чистить-надраивать. Все сокрушался, что в полу нет каких-то шпигатов для стока воды. Мы с ним теперь друзья. Он вашу Ривочку не одобряет. По его мнению, она особа несамостоятельная. Он и меня считал за «офицерскую барышню»и верить не хотел, что я генеральская дочь, потому что я хорошо умею мыть полы, стирать белье.

— А меня за кого же он принимает? — перебил ее Звонарев.

— За моего возлюбленного…

— И вы этим, конечно, весьма польщены?

— Польщена! Да мне стоит лишь пальцем пошевельнуть, как у моих ног будут полковники, если не генералы!

— Вроде Костенко!

Варя захохотала.

— Ох, уморил! Крестный в роли донжуана!

За обедом чинно сидели вдвоем. Афанасий подавал, Варя разливала суп, а Звонарев уплетал все за обе щеки. В дверь постучали. Варя сорвалась с места и побежала открывать.

— Кондратенко! — через минуту влетела она обратно. — Вас спрашивает!

Прапорщик поспешил навстречу генералу.

— Прошу прощенья за беспокойство, — извинился генерал. — Я хотел вам указать место для установок минных аппаратов. Заехал на Саперную, и мне указали ваше местопребывание.

— Может быть. Роман Исидорович, между делом вы отобедаете с нами? — предложила Варя.

— Не откажусь, проголодался сегодня основательно, да, кроме того, обед у вас, наверно, очень вкусный, недаром же вы дочка Марии Фоминичны — великой мастерицы по кулинарной части.

Генерал отдал должное всем блюдам, чем очень обрадовал Варю.

— Я и не знал, что у вас в Новом городе такая хорошенькая квартирка, Сергей Владимирович, — заметил он.

Варя вспыхнула.

— Это не его, это одного морского офицера, который живет на Ляотешане, — сбивчиво объясняла она, поняв свое неловкое положение.

— Не беспокойтесь, я не выдам вашего секрета Марии Фоминичне. К тому же Сергей Владимирович известен нам всем своим скромным поведением, — улыбнулся генерал и начал прощаться.

— Вы куда поедете? — справилась Варя.

— В Старый город. Хочу повидать Василия Федоровича.

— И я отправлюсь с вами домой, — попросила девушка.

— А Сергей Владимирович останется здесь? — спросил Кондратенко.

— Он уже поел, и больше ему тут делать нечего.

Пусть отправляется на позиции, — сурово проговорила девушка.

— Там сегодня неспокойно.

— Будьте осмотрительны, Сергей Владимирович, — уже мягче, но все же в наставительном тоне предупредила Варя.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — шутливо вытянулся Звонарев.

На Саперной прапорщика уже поджидали матросы с Буториным. Вместе с утесовцами они отправились на Высокую, где надо было установить два миномета. Гора являлась тактическим ключом всего Западного фронта, так как господствовала над всеми укреплениями этого района. С нее открывался вид на Старый и Новый город, гавань со стоящей в ней эскадрой, и, заняв ее, японцы получили бы прекрасный наблюдательный пункт для своей осадкой артиллерии. Это поставило бы под угрозу расстрела все русские суда, а также тылы крепости. Руководители обороны и осаждающие одинаково понимали значение Высокой и готовы были сражаться за нее до последней возможности.

В мирное время на Высокой горе совершенно не имелось оборонительных сооружений, только после начала войны на ней были устроены два ряда полевых окопов с проволочными заграждениями и открыто установлены шестидюймовые крепостные и другие пушки. Но уже во время августовских штурмов пушки, засыпаемые неприятельскими снарядами, не смогли действовать. Поэтому Кондратенко решил теперь усилить оборону горы двумя минометами.

Прибыв в штаб Ирмана, Звонарев попросил дать ему подробные указания о месте расстановки минометов.

— Вы решили вместо артиллерии заняться минным делом? — иронически спросил Ирман.

— Я это делаю по личному распоряжению генерала Кондратенко.

— Подпоручик Гаев, проводите прапорщика на гору. Пусть договорится относительно минометов с капитаном Стемпковским, — распорядился Ирман.

На вершину горы вела крутая и плохо разделанная дорога. В темноте Звонарев и его спутники то и дело спотыкались о неровности, встречавшиеся на пути.

— Почти два месяца занимаем здесь позиции, а инженеры никак не могут удосужиться улучшить сообщение, — возмущался Гаев.

Коменданта горы нашли в прочном блиндаже из десятивершковых бревен. Он прежде всего предложил им выпить и закусить. От выпивки Звонарев категорически отказался и настоял на немедленном начале работ. Стемпковский, не желая расставаться с бутылкой, послал вместо себя с прапорщиком молоденького подпоручика Яковлева. Гаев из любопытства последовал за ними.

Вершину горы составляли две расположенные рядом сопки с небольшой ложбиной между ними.

Направленный в сторону противника склон был настолько крут, что давал возможность далеко забрасывать мины. Здесь и решено было установить один из минометов.

— С фронта позиция труднодоступна, — пояснил

Яковлев, — зато благодаря наличию больших мертвых пространств она легко обходится с флангов. В целях улучшения их обороны мы заложили там фугасы.

В окопах правой сопки оказалась рота Квантунского флотского экипажа. Среди матросов нашлось несколько минеров, которые вызвались помочь в работе.

Вскоре доложили, что на гору поднимаются телеги с минометами. Прошло добрых четверть часа, пока наконец они добрались до вершины. Артиллеристы с любопытством осматривали привезенное. Блохин попробовал даже приподнять за дуло один из аппаратов.

— Детские пушчонки, вашбродь! — презрительно оценил он. — Далече с такого орудия не пальнешь!

Зато мины вызвали его восхищение.

— Неужто она вся до краев полна пироксилином? — недоверчиво осведомился он, похлопывая по корпусу почти саженной мины.

— На три четверти. В хвосте для веса насыпан песок, — пояснил Буторин.

Ярцев с Юркиным занялись проводкой телефона от блиндажа коменданта к минометной позиции. Около полуночи к месту работ подошли Стемпковский вместе с лейтенантом Гурским, который хромал и опирался на палку.

— Водопроводный редут взят, Кумирненский чуть дышит, но и его уже обходят с обоих флангов, — сообщил он.

— А минометы? — спросил Звонарев.

— Два разбила артиллерия, один мы сами взорвали, один попал в лапы японцам.

— Теперь они нас из них же будут обстреливать, — вздохнул Стемпковский.

— Снизу вверх из минометов стрелять трудно, особенно при такой крутизне, как у вас, — успокоил его Гурский.

— Завтра навалятся на нас и на Длинную. Начнется тогда баня! — вздохнул капитан. — Пошевеливайся, ребята, чтобы к рассвету все было кончено! — крикнул он солдатам и матросам.

Но торопить никого не приходилось. Каждый прекрасно понимал, что все работы нужно закончить ночью, так как днем всякое движение на гребне горы немедленно вызывало артиллерийский обстрел. Оставив Буторина наблюдать за ходом установки, офицеры отправились по окопам. Стемпковский высказывал свои соображения относительно обороны горы:

— Наши слабые места — это фланги, особенно слева. Здесь японцы смогут подойти довольно близко. Сюда и надо поставить миномет, хотя бы в офицерском блиндаже. Он у нас очень прочный, с бетонным перекрытием. В нем есть окно, в которое можно просунуть дуло минного аппарата.

Осмотревшись, лейтенант пришел к заключению, что установить миномет в блиндаже действительно удобно.

— Тут под прикрытием можно работать и днем, — сообразил Звонарев.

Когда части миномета были доставлены в блиндаж, к удивлению Звонарева, во главе солдат и матросов оказался Блохин.

— Ты, я вижу, уже стал инструктором по минометному делу? — спросил его прапорщик.

— Мы, вашбродь, на Утесе поручиком Борейко ко всему приучены: из пушек стрелять, рыбу ловить, огороды разводить, батареи строить. Пошевели мозгой, когда дело делаешь, — и все будет в порядке! — ответил солдат.

Минный аппарат занял половину помещения. Пришлось убрать стол, оставив лишь офицерские походные кровати.

Восток начинал чуть сереть. Стихнувшая было около Кумирненского редута стрельба разгорелась с новой силой. Пулеметная и ружейная трескотня, рев артиллерии сливались в один сплошной гул.

— Японцы пошли в решительную атаку, — заметил лейтенант. — К утру, надо думать, они займут редут, тогда очередь будет и за нами.

Стемпковский в ответ только выругался.

Пользуясь первыми проблесками дня, Гурский и Звонарев обошли гору, побывали в передовом окопе и определили место наиболее вероятного скопления японцев.

— Местами тут такие крутые склоны, что по ним легко можно скатывать старые китайские круглые ядра с дистанционными трубками, — проговорил прапорщик.

— Идея недурна! Только не ядра, а наши гальваноударные мины. Они прекрасно катятся, а подтянув пружину ударника, можно добиться, чтобы они взрывались лишь при сильном ударе, например, при падении. Завтра же попробую что-нибудь придумать в этом направлении.

Буторин доложил об окончании установки минометов. Проверив работу, офицеры нашли все в порядке.

— Теперь можно и на отдых. Я с матросами к себе на «Баян», а вы куда? — справился лейтенант.

— Останусь здесь до вечера, а там будет видно, что дальше делать.

Звонарев нашел поблизости недоконченный блиндажик и устроился в нем.

Это была узенькая щелка, вырубленная в скале. Взрослый человек с трудом мог туда протиснуться. Наскоро очистив его от земли и мусора, прапорщик раздобыл охапку соломы и улегся.

Обстрел Высокой начался около полудня. Несколько десятков осадных орудий одновременно обстреливали гору. Оберегая людей, Стемпковский оставил в окопах часовых для наблюдения за противником, а остальных отвел в ложбину в тылу. Методично, неторопливо японцы начали разрушать колючую проволоку впереди окопов, блиндажи и ходы сообщения.

Разбуженный канонадой, Звонарев выглянул наружу.

Первое, что он увидел, был Блохин, едущий верхом на Буторине. За ними следом шло несколько человек матросов и солдат. Совершенно не обращая внимания на обстрел, они громко хохотали.

— Прячьтесь, дурьи головы! — кричали им из соседних блиндажей.

— Не имеет права японец в меня попасть, пока Буторин не довезет меня до места, — шутливо ответил Блохин. — Чем я не генерал Стесселев? Лошадь, правда, у меня малость похуже его рыжей кобылы, зато я самгерой! Смирно! Отвечать, как генералу! — завернул он одно из своих кудрявых ругательств.

Солдаты и матросы от смеха схватились за животы.

Подъехав к прапорщику, Блохин спрыгнул на землю и вытянулся.

— В ваше распоряжение прибыл. Что прикажете делать?

— Надо поскорее расширить эту ямку, здесь переждем обстрел, — распорядился прапорщик.

— Сей секунд! — И солдаты принялись за работу.

После полудня к огню осадных батарей присоединились две японские канонерки, которые, подойдя к берегу Малой Голубиной бухты, тоже начали обстреливать Высокую. Восьми — и девятидюймовые снаряды, попадая в окопы, сносили сразу целые участки, разрушали колючую проволоку и делали невозможным пребывание людей на горе.

Под прикрытием этого огня японская пехота небольшими группами перебегала в мертвые пространства на подступах к горе, постепенно накапливаясь здесь для атаки.

Отойдя довольно далеко в сторону, Звонарев с одного из отрогов Высокой наблюдал за происходящим.

— Нам бы сюда мортиры! С их помощью мы живо выкурили бы японцев из-за укрытий, — вздыхали стоявшие рядом стрелки.

— К сожалению, они имеются только на береговом фронте, да и то крупного калибра — девяти, одиннадцати дюймов, и перенести их в этот район невозможно, — ответил прапорщик.

— Тогда установили бы хоть минометы.

— Но они не могут забросить снаряд дальше ста шагов, а до японцев около полутора верст. К вечеру они подойдут вплотную к вершине горы, тогда и постреляем минами.

— Поздно будет, придется сматываться в Новый город, если не на Ляотешань, — мрачно бурчал Стемпковский.

— Японцы пошли в атаку! — взволнованно проговорил Звонарев и побежал на гору.

По южному, обращенному к городу, склону Высокой двигались из резерва густые цепи стрелков. Японская артиллерия в этот момент перенесла огонь в тыл, и русские, спасаясь, рассыпались во все стороны.

Звонарев кинулся к блиндажу, в котором был расположен миномет. За ним последовали Буторин и Блохип. Добравшись до места, они тотчас бросились к окну, стараясь рассмотреть происходящее перед ними. Японские цепи захватили нижний ярус окопов и теперь устраивались в них. Попытки отдельных групп подняться выше отбивались сверху ружейным огнем русских.

— Вашбродь, не пустить ли нам мину? — предложил Буторин.

— Надо сначала связаться с комендантом. Разыщи Стемпковского и спроси, действовать ли минометом? — приказал прапорщик Буторину. — Юркин, следи за левым флангом, не станут ли его обходить японцы. Блохньт, смотри за правым, Ярцев — впереди!

Так как склон горы не был выровнен, то, пользуясь оврагами и промоинами, японцы стали понемногу пробираться вверх.

Блохин не выдержал и, вскинув свою трофейную японскую винтовку, начал стрелять. Несколько темных фигурок одна за другой припали к земле и перестали двигаться, но остальные продолжали карабкаться вверх.

— Слева он совсем в тыл забрался, — доложил Юркин.

Звонарев обернулся. Из небольшой промоины выскакивали поодиночке и группами японцы и с ружьями наперевес стремительно бежали по направлению к резервам. Справа, в обход горы, появилась еще одна цепь.

Вершина оказалась почти окруженной. В это время сбоку, как из-под земли, выросла рота моряков. Впереди, размахивая блестевшим на солнце палашом, бежал офицер, а за ним со штыками наперевес — матросы. При виде моряков японцы растерялись и в следующее мгновение были смяты и отброшены. Расправившись с этим врагом, моряки повернули вправо. Но тут японцы, устрашенные только что происшедшим, сразу же обратились в бегство, теряя по пути оружие и амуницию.

— Здорово! — восхищенно бросил Блохин. — По-нашенскому, по-утесовски дерутся матросы!

— Проволоку режут! — внезапно крикнул Ярцев.

Пока прапорщик следил за происходившим в тылу, с фронта к окопам подобрались до роты японцев и, прорвавшись через проволоку, кинулись в штыки. Звонарев торопливо дернул за спусковую ручку миномета. Мина упала в центре атакующих, разметав их во все стороны.

Стрелки и матросы бросились врукопашную, на плечах японцев ворвались в нижние окопы и выбили оттуда врага. Остатки японцев откатились к подошве горы. Атака была отбита. Тут только вернулся Буторин, придерживая раненую руку.

— Здорово же вы миной шандарахнули! Сразу японцы наутек пошли! — с восхищением заметил он и доложил: — Комендант приказал вам действовать, как хотите.

К блиндажу подошел морской офицер, командовавший ротой, выдвинутой из резерва. Прапорщик, к своему удивлению, узнал в нем Акинфиева. Андрюша оброс бородой, возмужал и выглядел бодрым и здоровым.

— Какими судьбами ты оказался здесь? — спросил

Звонарев.

— Ввиду опасного положения у Высокой нас утром перевели с Ляотешаня в Новый город, а оттуда направили сюда. А ты что делаешь? — Приятели разговорились.

— Надя перебралась в город. Она была очень удивлена порядком в квартире. Афанасий не мог объяснить толком, что за барышня орудовала у нас, но мы догадались, что это была Варя, особенно когда он рассказал, как она командовала.

— Пожалуй, они еще встретятся сегодня, — задумчиво проговорил Звонарев.

— Ну так что ж? Моя жена очень будет рада с ней познакомиться.

— Варя резковата на язык и может иногда, даже нехотя, обидеть своей прямолинейностью.

— У Нади хватит такта остановить ее.

Офицеры вышли из блиндажа. Вечерело. Солнце быстро опускалось в море за Голубиной бухтой. С наступлением темноты обстрел совсем прекратился.

— Пойдем к нам обедать, — предложил Акинфиев приятелю.

Через полчаса офицеры подходили к домику. Первое, что они там увидели, были Надя и Варя, дружно накрывающие стол. Варя подробно рассказывала хозяйке о том, как следует расставлять посуду, свертывать салфетки, стелить скатерть. Та слушала ее с добродушной улыбкой.

— Вот и наши мальчики, — проговорила она, увидев в окно подходивших офицеров. Варя поморщилась, но смолчала.

Войдя в комнату, Звонарев представил ей Акинфиева.

— Борода вам не к лицу, — сказала Варя. — Она вас старит, а вы совсем еще молоденький, вроде Сережи, то есть Сергея Владимировича, — тотчас поправилась девушка.

Лейтенант удивленно посмотрел на нее.

— Расскажите лучше, как вы попали сюда, — вмешался Звонарев.

— Как мадемуазель Белая попала сюда? — перебила Акинфиева. — Около пяти часов, когда начали сильно стрелять на Высокой, я выскочила посмотреть на улицу, что там делается. Вернувшись же домой, застала гостью. И та, к как мы давно знаем друг друга, то вместе принялись за стряпню.

— Обед готов, прошу садиться, — объявила Варя, входя в роль хозяйки. — Вымыли руки? Покажите, — обернулась она к прапорщику. — Все мужчины такие грязнули, что за ними надо смотреть, как за маленькими.

Завязался общий разговор. Офицеры рассказывали об отбитых атаках. Надя ахала и пугалась. Варя слушала молча.

— Неужели же сразу после обеда вы опять вернетесь в этот ад? — спросила Акинфиева.

— Им не привыкать к таким переделкам, по крайней мере, Сергею Владимировичу. Под Цзинджоу, да и в августовские штурмы на Залитерной, тоже временами приходилось туго, но в конце концов все обошлось благополучно, — отозвалась Варя.

— Вы известная артурская героиня, готовая ежеминутно кинуться в бой, — улыбнулся Акинфиев. — Надя же никогда на передовых позициях не бывала, а двадцать восьмого июля чуть не умерла от страха в двадцати милях от места боя.

— Неправда! Мы находились вблизи эскадры. Но даже издали было жутко смотреть на происходящий бой.

— На Высокой, наверное, есть перевязочный пункт. Хотите, мы на это время устроимся туда сестрами? — предложила Варя.

— Ой, нет! Я с ума там сойду от ужаса… Грохот, стрельба, кругом раненые; где-то впереди, в самом опасном месте — Андрюша и Сережа! Я не такая храбрая, как вы, — поспешила отказаться Надя.

— Нас, верно, к утру отведут уже в тыл, так как все атаки отбиты и вряд ли скоро повторятся. Сережа передаст свои минометы и тоже освободится, — проговорил Акинфиев.

После обеда мужчины стали собираться обратно на позицию. Надя вытащила массу теплых вещей и пыталась укутать мужа. Варя занялась «продовольственным вопросом». Она до того нагрузила Звонарева бутербродами, термосом, судками, что он запротестовал.

— Не хотите? Нам здесь больше останется, а вы будете голодать ночью!

На прощанье Надя долго целовала мужа. Варя и Звонарев ограничились энергичным рукопожатием.

Когда офицеры ушли, Надя предложила Варе ночевать у нее. Девушка отказалась.

Они дружески расстались.

Первая половина ночи прошла спокойно. Под покровом темноты несколько сот человек работали над восстановлением окопов, блиндажей, проволочных заграждений. Звонарев с Гурским занялись установкой новых минометов и выяснили возможность сбрасывания под гору шаровых мин.

После полуночи небо затянулось тучами, заморосил мелкий, по-осеннему холодный дождик. Воспользовавшись этим, японцы без артиллерийской подготовки, без единого выстрела и крика кинулись в атаку. Застигнутые врасплох, русские, отбиваясь только кирками и лопатами, были смяты и, в беспорядке кинувшись из нижних окопов, остановились лишь на самой вершине. Полная темнота делала невозможным применение артиллерии.

Только с рассветом удалось разобраться в обстановке.

И опять заговорила осадная артиллерия, подготовляя новый штурм Высокой.

Решительной атакой японцы овладели соседней горой

Длинной и оттуда начали обстреливать во фланг позицию на Высокой. Поражаемые бесчисленными снарядами с фронта и пулеметами с фланга и тыла, роты русских быстро таяли.

В самом начале бомбардировки осколком был выведен из строя последний миномет, и Звонарев со своими солдатами вернулся к штабу Ирмана. Отсюда, как на ладони, было видно все поле сражения. Слева, в мертвом пространстве, накапливались новые резервы атакующих. Складки местности укрывали их от артиллерийского огня крепости. Это обстоятельство особенно беспокоило Ирмана.

— Эти резервы можно обстрелять из полевых орудий слева, со стороны Голубиной бухты, — предложил Звонарев.

— Но их придется выдвинуть далеко вперед за наше сторожевое охранение, а это опасно. Заметив, японцы могут их немедленно уничтожить. А впрочем, попробуйте рискнуть, — согласился полковник.

— Слушаюсь! — вытянулся прапорщик.

— Желаю успеха! Я дам вам взвод скорострельных пушек. С ними вы зайдете в тыл противнику и обстреляете его скопления у подошвы Высокой горы.

Подозвав к себе утесовцев, Звонарев спросил, согласны ли они идти с ним.

— С вами — хоть к черту в пасть! — первым высказался Блохин. К нему присоединились Ярцев и Юркин.

В распоряжение Звонарева были предоставлены два орудия второй батареи четвертой артиллерийской бригады и несколько канониров в качестве номеров. Прапорщик решил вести орудия лишь на коренном уносе, чтобы было менее заметно. Пушки замаскировали тюками сена, и они стали похожи на простые телеги с фуражом. Для уменьшения шума при движении колеса обернули соломой.

Звонарев повел орудия далеко в обход и вышел почти к Голубиной бухте. Здесь русские и японские позиции разделяла пологая долина почти в четыре версты шириною. По дну ее, среди зарослей уже засыхающего гаоляна, вилась узенькая проселочная дорога. Японцы и русские косили тут гаолян на топливо и сено для лошадей. По молчаливому соглашению обе стороны не обстреливали этих отрядов фуражиров. Поэтому орудия, замаскированные под повозки, не привлекли к себе внимания японцев.

Вскоре взвод миновал последние русские заставы и оказался между враждующими армиями. Звонарев с Блохиным шли шагах в ста впереди, внимательно оглядывая местность. За ними, чуть погромыхивая, двигались пушки. Шествие замыкали пять человек.

Вскоре их обстреляли свои же.

— Вам глаза, что ли, позастило, аль вы не видите, в кого палите! — начали ругаться артиллеристы.

Не в меру рьяные секреты поспешили прекратить огонь. Наконец взвод добрался до небольшого перевала, откуда были хорошо видны все японские тылы у Высокой. Во впадине на половине горы собралось до двух полков, готовящихся к штурму. Было ясно видно, как японские солдаты и офицеры, лежа и сидя на земле, подкрепляли свой самурайский дух — коньяком. Из тыла к ним беспрерывно подходили все новые и новые резервы. К вершине горы ползли разведчики.

— Живо с передков! — скомандовал Звонарев.

Орудия осторожно сняли и на руках выкатили из высокого гаоляна. Отсюда до цели было около полутора верст. Блохин и Ярцев стали за наводчиков, Юркина же оставили при передках, чтобы в случае нужды поскорее их подать к орудиям. Ничего не подозревая, японцы заканчивали последние приготовления к атаке. Раздался резкий и протяжный звук военного горна. Солдаты вскочили и сплошной массой двинулись на гору. Прапорщик, стоявший несколько поодаль за кустарником, торопливо скомандовал:

— Прицел сорок, угломер триста-ноль. Орудиями — правое, огонь!

Воздух рассекли два резких выстрела, и снаряды с завыванием понеслись в атакующих. Несколько десятков убитых и раненых японцев остались на месте, остальные же бросились в разные стороны.

— Беглый огонь! — скомандовал Звонарев. Но солдаты без команды уже посылали снаряд за снарядом, поражая обезумевшего от страха и неожиданности врага. Японцы беспорядочной толпой выбегали из-за укрытия и тотчас же попадали под сосредоточенный огонь крепостных батарей. Множество трупов покрыло склоны Высокой.

Рыча от восторга, Блохин с Ярцевым давали выстрел за выстрелом. Звонарев, оглохший от непрерывного грохота, наблюдал в бинокль за происходящим впереди.

Было видно, как японские офицеры, избивая солдат шашками, старались навести среди них порядок, но никто не слушался. В этот момент с горы стремительно ринулась лавина стрелков и матросов. Остатки японцев в полном беспорядке бросились наутек. Высокая опять была отбита русскими.

— Патронов больше нет, — доложил Блохин.

— В передки! — скомандовал Звонарев.

Ездовые, стоявшие на ближнем отъезде, всего в пяти шагах от орудий, тотчас же осадили передки к самым орудиям, и в следующую минуту обе запряжки уже неслись вскачь по дороге. Опомнившиеся наконец японские батареи открыли огонь по уходившему взводу. Несколько снарядов, посланных японцами вслед, разорвались очень близко, осыпав землю свинцовым дождем. Почти у русских линий в переднем орудии была убита лошадь. Быстро освободившись от нее, взвод продолжал свой путь, хотя и замедленным ходом. Воспользовавшись этим, японские аванпосты решили захватить заднюю пушку и кинулись за ней.

— Вашескородие, разрешите пугануть их, — попросил Блохин.

— Валяй! — махнул рукой прапорщик.

Сняв орудие с передков, артиллеристы сделали вид, что хотят стрелять. Японцы опрометью бросились назад. Через пять минут взвод был уже в безопасности.

Когда Звонарев явился с докладом к Ирману, полковник ограничился лишь упреком в напрасной, по его мнению, гибели лошади.

Звонарев хотел было со своими солдатами вернуться на Саперную батарею, но его встретил Гурский и настойчиво просил повременить с уходом.

— Нам надо будет еще оборудовать позицию для минометов. Без этого Ирман вас не отпустит, — уверял лейтенант.

Звонарев согласился. Вместе со своими артиллеристами он поместился в одном из свободных блиндажей.

— Сегодня японцу перцу подсыпали малость, будет утесовцев помнить! — заметил Блохин.

— Всех вас я представляю к крестам, — ответил Звонарев,

— Ежели за всякую малость их давать, то скоро и вешать некуда будет! — бросил Блохин.

— Соснуть, что ли, пока тихо? — проговорил Юркин.

Скоро он и Блохин задремали,

Ярцев вытащил из кармана измятую, засаленную книжку и, шевеля губами, начал водить пальцем по строчкам. По его скуластому загорелому лицу разлилось выражение умиленного восторга. От удовольствия он иногда зажмуривал даже глаза, повторяя про себя понравившиеся ему выражения.

— Что ты читаешь? — спросил заинтересованный прапорщик.

Ярцев смутился.

— Так, пустяковые сказки, — ответил он нехотя.

Книжка оказалась «Русланом и Людмилой»в дешевом народном издании.

— Это же прекрасная вещь! Ты знаешь, кто был Пушкин?

— Великий стихотворец. Сказки у него, как песни, сами на голос просятся.

— Как это ты добрался до Пушкина?

— Я сызмальства остался сиротой. Поп один научил меня грамоте. Как-то попалась мне книжка господина Пушкина, с тех пор ровно свет увидел, все стишки его в голове вертятся.

— Оказывается, ты поэт! Сам-то стихи сочиняешь?

— Куда мне! Я вот наизусть хочу выучить «Руслана»и «Полтаву», а сам придумать ничего не могу, складу не получается, — печально вздохнул Ярцев.

— За проявленную сегодня храбрость я награжу тебя книгой Пушкина. Крест же получишь само собою.

— Вашбродь, Сергей Владимирович, по гроб жизни буду вам благодарен! — весь расцвел солдат, даже привстав от волнения. — Чем ни на есть, а отслужу вам! Креста же мне вовсе и не надо.

Было уже темно, когда появился Акинфиев. Он был утомлен и бледен.

— Пойдем ужинать, — пригласил он.

Звонарев охотно согласился.

Надя уже ждала их с ужином.

— Сережа сегодня отличился! — поспешил сообщить жене Акинфиев и рассказал о вылазке.

— Крест, значит, получите. То-то Варя обрадуется!

Она давно всем уши прожужжала о ваших подвигах.

— Ей, несомненно, надо бы надеть — эполеты. Нет ли у вас сочинений Пушкина? — перевел разговор Звонарев.

— Зачем вам? Варе, что ли, любовные послания в стихах писать? — удивилась Акинфиева.

Надя встала из-за стола и вернулась с двумя томиками Пушкина.

— Избранные произведения, — протянула она их прапорщику. — Вам с Варей подарок от меня и Андрюши.

Звонарев поблагодарил.

Приход Блохина прервал разговор.

— Так что вас лейтенант Гурский требует, — доложил он. — Минометы хотят ставить.

Прапорщик поднялся. Блохин умильно поглядывал на стол с едой.

— Вы голодны? — заметив это, спросила Надя.

— Никак нет! Только что поужинали, но глотка чтото пересохла. — И в доказательство он несколько раз негромко кашлянул.

— Разве тебе чарки не выдали? — удивился Акинфиев.

— Так точно, выдали! Должно, горло ветром продуло, как сюда шел. Першит — сил нет, — с серьезным видом уверял солдат.

Надя засмеялась и налила ему стакан водки.

— Это вам лучше всего поможет, — улыбнулась она.

Простившись с хозяевами, Звонарев направился к Высокой. Было темно. Высокая тонула во мгле. По дороге к ней тянулись повозки со строительными материалами, кухни, лазаретные двуколки. Навстречу шли раненые, санитары несли убитых. Вскоре показалась длинная вереница стрелков. Каждый из них держался за пояс или за плечо идущего впереди. Спотыкаясь, солдаты то и дело, как слепые, наталкивались один на другого.

— Что это такое? — удивился Звонарев.

— Слепаки идут — больные куриной слепотой. Они с темноты до рассвета, как курицы, ничего не видят. На ночь их отводят в тыл, — пояснил Блохин.

Вскоре повстречалась и еще такая колонна, затем на Звонарева налетел солдат, который шел с протянутыми вперед руками.

— Помогите, братцы, добраться до светлого места, — попросил он.

— И мне, и мне тоже! — послышались с разных сторон голоса из темноты.

— Помоги-ка им, Блохин, — распорядился Звонарев.

— Эй, которые тут есть слепцы, вали ко мне! Миром поведу вниз! — заорал Блохин.

Со всех сторон — в одиночку, по двое, по трое — стали подходить спотыкающиеся темные фигуры.

— Становись, друг за дружку держись, в ямы не вались и за мной катись! Шагом марш! — скомандовал артиллерист, и новая вереница двинулась в тыл.

— Сколько же у вас в роте таких больных? — справился у одного из солдат прапорщик.

— Половина. На ночь в роте остается всего человек шестьдесят-семьдесят зрячих.

Отыскав Гурского, Звонарев пригласил его на гору.

— Сию минуту. Я хотел вам показать наши шаровые мины. Не хотите ли полюбоваться? Они лежат около блиндажа.

Когда вышли наружу, прапорщик увидел несколько больших стальных шаров различных размеров.

— Эти, побольше, — на двенадцать пудов, средние — на восемь, а маленькие — на шесть. Благодаря круглой форме они хорошо катятся под гору и, ударяясь с разгона о препятствие, взрываются, — пояснил моряк.

— Знатная штука! — появился из темноты Блохин. — Гостинец первый сорт для японцев.

Едва офицеры прошли несколько шагов, как неожиданно со всех сторон раздались крики «банзай». Началась беспорядочная ружейная стрельба, временами заглушаемая грохотом взрывов ручных гранат. В темноте появились отдельные фигуры бегущих в тыл солдат.

— Стой! В чем дело? — закричал выскочивший из блиндажа Стемпковский, хватая их за шиворот.

— Японец полез, вашбродь!.. Видимо-невидимо… Подкрался в темноте и сразу в штыки, В нижнем окопе всех чисто побил,

— Подтянуть резервную роту! — приказал капитан. — Вас, господа офицеры, прошу подняться наверх и помочь мне навести там порядок.

Офицеры тотчас же отправились на гору. Блохин неотступно следовал за Звонаревым.

— Намазывай, ребята, пятки — ловчей бежать будет! — кричал он отступающим солдатам.

Те отругивались. Засунув два пальца в рот, Блохин по-разбойничьи свистнул и закричал:

— А ну, вертай назад, ребята! Довольно свои задницы японцам показывать. Ура! — и бросился вперед на гору.

Один за другим солдаты начали останавливаться.

Вслед за Блохиным устремилась добрая сотня стрелков.

Звонарев тоже что-то кричал, уговаривал солдат вернуться, но в темноте не были видны его офицерские погоны, и поэтому на него не обращали внимания. В конце концов и он побежал вслед за Блохиным в толпе стрелков. Контратакой удалось отбить лишь правую вершину горы, на левой же японцы успели закрепиться и отбили все атаки русских. Судьба Высокой опять висела на волоске.

Звонарев нашел Гурского в одном из блиндажей правой сопки. Лейтенант был легко ранен в руку и наскоро перевязывался при свете керосиновой коптилки.

— Опять проворонили, сволочи! Не менее двух полков японцев заняли гору. Изволь-ка теперь выбивать! Надо действовать немедленно, а то к утру так окопаются, что их не выкуришь.

— Вашбродь! — появился в дверях Буторин. — Японец засел в бетонный блиндаж, поставил пулемет и не дает нашим подойти. Пока не разрушим блиндажа, нам его не выбить.

— Как же это сделать?

— Подползти и закидать подрывными патронами, — предложил матрос.

— Надо сначала разобраться, где наши и где японцы, а то угодишь прямо им в лапы. Кого бы отправить в разведку?

— Мы можем, — отозвался из-за двери Блохин. — Юркин со мной пойдет, а сказочник останется с прапорщиком.

— Откуда вы взялись? — удивился Звонарев.

— Мы за вами, вашбродь, что ниточка за иголочкой. Где вы, туда и мы поспеваем, — отозвался Ярцев. — Как услыхали свист Блохина, к нему и кинулись, а затем и вас нашли.

— Надежные ребята? — спросил Гурский, кивнув в сторону артиллеристов.

— Вполне.

— Вот и отлично! Вы пойдете в обход справа, а ты, Буторин, возьмешь кого-нибудь с собой и зайдешь слева.

Разведать надо подступы до самого блиндажа, только осторожно. Поняли?

— Так точно! — ответили разведчики.

Солдаты и матрос вышли.

— Познакомьтесь, пока, Сергей Владимирович, с устройством подрывных патронов, — предложил моряк. — Я думаю ими забросать блиндаж. Вы атакуйте его справа, а я слева, — распределил он роли.

Подрывные патроны представляли собой шестифунтовые пироксилиновые шашки с коротко обрезанным бикфордовым шнуром в качестве запала. Его надо было зажечь от тлеющего фитиля и затем бросить.

— Лежа дальше двадцати шагов такую тяжесть не забросишь, — заметил Звонарев. — Подползти же незамеченным на более близкое расстояние очень трудно.

— Да, дело рискованное. Может быть, вы хотите отказаться от него?

Прапорщик посмотрел на серьезное, чуть насмешливое лицо собеседника.

— Я давно бы вас поставил об этом в известность, господин лейтенант.

— Что так официально? Все мы люди, все человеки, и все за свою шкуру трясемся! Я откровенно скажу про себя — боюсь, но иду. Думаю, что и вы испытываете то же чувство.

— Ради чего вы идете на риск? В чаянии награды, из удальства или хотите пощекотать свои нервы опасностью?

— Ни то, ни другое. Знаю, что это-долг перед родиной, — задумчиво ответил лейтенант. — Так же, как и вы, — добавил он, помолчав.

— Родина — отвлеченное, но великое понятие. Его часто даже не сознаешь, но в конечном счете все делаешь именно для нее, — согласился Звонарев.

Вернувшийся Блохин подробно доложил, как легче всего добраться до блиндажа. Затем подошел Буторин. Условившись окончательно о действиях обеих партии, Звонарев и лейтенант вышли наружу и двинулись к цели. Быстро пройдя окопы, занятые стрелками, они разделились. Звонарев с Блохиным поползли влево, укрываясь в каждой яме, в каждой воронке.

Ночь стала светлее. Сквозь разорванные тучи временами проглядывал лунный серпик на ущербе. Над головами посвистывали пули. Японцев не было видно, и только короткие, сухие звуки выстрелов указывали их расположение. Неожиданно по горе скользнул луч прожектора. Звонарев и Блохин мгновенно припали к земле. Лежавшие вокруг неубранные трупы прекрасно их маскировали, и луч света медленно прополз мимо. Двинулись дальше, останавливаясь при каждом шорохе.

Временами прапорщику казалось, что у него сердце готово выскочить из груди. Он останавливался, чтобы перевести дух и взять себя в руки. Мгновениями он совсем уже решал вернуться назад и отказаться от намеченного предприятия, но рядом слышалось сильное приглушенное дыхание Блохина, который, ловко лавируя между препятствиями, безостановочно двигался вперед, и Звонареву становилось стыдно за свое малодушие.

— Уже скоро доберемся, — шепнул Блохин и начал сворачивать вправо.

Вдруг перед ними выросла темная фигура японского часового. Оба замерли на месте. Но часовой смотрел куда-то вверх и не замечал их. Постояв немного и крякнув по-утиному, он повернул к своим окопам. Прапорщик и солдат облегченно вздохнули.

До блиндажа было уже совсем близко. Его гребень ясно темнел на фоне неба. Отчетливо доносились голоса японцев. Выбрав воронку побольше, оба лазутчика забрались в нее, тесно прижавшись друг к другу.

— Начинайте, Сергей Владимирович, — шепнул Блохин и, вытащив из жестяной коробки зажженный фитиль, поочередно приложил его к запалам шашек, которые загорелись с легким треском. Затем, быстро вскочив, Звонарев и Блохин изо всей силы швырнули патроны в сторону японцев и тотчас припали к земле.

Раздался оглушительный грохот, дождем посыпались комья земли, доски, камни. Вслед за этим грохнули еще два взрыва справа, и, как бы в ответ им, в самом блиндаже вспыхнул ослепительный огонь, сопровождаемый страшным грохотом. Переждав немного, Звонарев осторожно поднял голову. Блиндаж осел посредине и ярко горел изнутри. С диким ревом японцы стремительно выскочили из окопа и, давя друг друга, без ружей, без амуниции, исчезли за горой.

— Бей их, крой, мать перемать!.. — вскочил Блохин и бросился за ними.

— Куда ты? — звал его Звонарев.

Солдат, размахнувшись, кинул вслед бегущим еще один патрон, увеличив панику среди японцев. Все русские окопы оказались пустыми. Звонарев поднялся и подошел к взорванному блиндажу. Тут он при свете пожара увидел Гурского и Буторина.

— Все вышло как нельзя лучше, Сергей Владимирович, — радостно встретил его лейтенант. — Теперь надо окончательно добить японцев. Тащи-ка сюда наши гостинцы! — крикнул он матросам.

Из темноты выкатили три шаровых мины и, подняв на руках на бруствер, начали полегоньку сталкивать под гору.

— Осторожней, — предупредил Гурский, вскакивая сам на бруствер.

Звонарев последовал за ним. По изрытой земле мина передвигалась с большим трудом, ее все время приходилось поддерживать с разных сторон. Скрывшись в нижнем окопе, японцы начали обстреливать русских.

«Попадет пуля в мину — всех разнесет в клочья», — подумал Звонарев, задерживаясь из осторожности на месте.

— Поднажми, — донесся до него хриплый голос Блохина и тяжелое дыхание натужившихся людей. — Пошла! Ложись!

Едва успел прапорщик распластаться на земле, как внизу раздался оглушительный взрыв.

На горе показались матросы и бросились вниз со штыками наперевес. Через десять минут вся гора до самой подошвы была очищена от врага.

Высокая вновь стала русской.

Звонарев и Гурский пошли в тыл.

Обходя трупы и стонущих раненых, они добрались до блиндажа, откуда были выбиты японцы. На них пахнуло дымом и отвратительным запахом горелого мяса.

— Мне подвезло: второй патрон угодил прямо внутрь и взорвал там ручные бомбочки. Это и напугало так японцев, — пояснил лейтенант.

В штабе Ирмана офицеры застали Кондратенко. Генерал поблагодарил их за успешное выполнение трудной задачи.

— Что же касается солдат, то я уже заранее выпросил для них у Стесселя кресты. Сколько всего у вас человек?

— У меня трое и артиллеристов трое, — доложил моряк.

— Пожалуйста, передайте им кресты в торжественной обстановке, — протянул ордена Кондратенко. — О вас обоих также сделаю представление, а теперь можете отправиться на вполне заслуженный вами отдых.

Офицеры откланялись. На дворе уже светало. С моря дул сырой, холодный ветер. С Высокой тянулись в тыл вереницы раненых и идущих на отдых солдат. Среди них Звонарев увидел и своих утесовцев. Подозвав их, он вручил каждому крест.

— Чествовать вас будем уже на Залитерной, — предупредил он.

— Бутылки две за него дадут, — заметил Блохин, подкидывая свой крест на ладони.

— Как тебе не стыдно так говорить! — возмутился прапорщик.

— Так он у меня уже второй, вашескородие. Если все сохранять, так и вешать их скоро будет некуда, — усмехнулся солдат.

— А тебе, Ярцев, кроме того, от меня обещанные книги, — протянул прапорщик томики Пушкина.

— Покорнейше вас благодарю, Сергей Владимиревич! — с большим чувством ответил сказочник.

Глава пятая

Отдыхать артиллеристы направились на Саперную батарею. За время их отсутствия строительство сильно продвинулось. Помимо площадок для орудий, были сооружены хорошие, просторные блиндажи для солдат и Вениаминова. Матросы и артиллеристы уже копошились около своих орудий. Более простая технически установка крепостных пушек была — почти закончена, моряки же еще только регулировали свои лафеты.

— Здорово, чалдоны! — приветствовал работающих Блохин.

— Здравствуй, варначья душа! — отозвался Луговой. — Не пришибли-таки тебя японцы, а следовало: одним лешаком на свете меньше бы стало!

Звонарев прошел к Вениаминову. Сладко потягиваясь со сна, капитан предложил прапорщику расположиться у него.

— Японцы нас не тревожат, стрелять не собираюсь и с работой людей не тороплю. Успеем еще навоеваться всласть. Можете спокойно и беззаботно почивать хоть до самого вечера. Я же загляну на Зубчатую, к Анне Павловне, — зван на пирог по случаю двадцатипятилетного юбилея каторжных работ, именуемых супружеской жизнью.

— Батарею-то когда надеетесь закончить?

— Дня через два, с вашей помощью. Ну, отдыхайте!

Долго спать прапорщику все же не пришлось. Вскоре после полудня на батарею прискакала Варя, ведя в поводу другую оседланную лошадь. Она передала пакет из Управления артиллерии с приказом утесовцам вернуться на Залитерную. Узнав об этом, Вениаминов запротестовал:

— Я не сумею сам достроить батарею, поэтому Сергея Владимировича не отпущу.

— Мое дело маленькое, — передать вам пакет, а там как знаете, Петр Ерофеич, — отозвалась девушка.

— Я же прекрасно понимаю тайные пружины, вызвавшие это распоряжение, — хитро улыбнулся капитан. — Готов ежедневно отпускать к вам мосье Звонарева.

— Я здесь совершенно ни при чем! На что мне нужен ваш прапорщик! — вздернула нос Варя. — Он герой не моего романа. Я таких клякс не люблю!

Пока они пикировались, Звонарев проснулся и вышел к ним.

— Собирайтесь, поедемте со мной, я привела вам лошадь, — распорядилась Варя.

— Слушаюсь, госпожа свирепая амазонка! — вытянулся прапорщик.

— Не отпущу, хоть что хотите делайте, не отпущу! — вцепился в него Вениаминов. — Вас, кроме того, приглашала к себе Страшникова, — уговаривал Звонарева Вениаминов.

После длительных переговоров было решено, что сначала они все втроем отправятся с визитом на Зубчатую батарею, а затем уже Звонарев поедет в Управление артиллерии.

— Блохин, Ярцев, Юркин! — позвал прапорщик. — Отправляйтесь на Залитерную, довольно здесь погостевали.

Солдаты мгновенно собрались.

— Разрешите по дороге зайти на Утес? — попросили они.

— Только не застряньте в кабаке.

— Никак нет, разве что, идя через мосточек, ухватим кленовый листочек, — скроил умильную рожу Блохин.

— Я тебе ухвачу! — пригрозил прапорщик.

Солдаты откозыряли и ушли.

Оставив лошадей на Саперной, Варя вместе с Звонаревым и Вениаминовым пешком направилась на Зубчатую.

Батарея была украшена флагами. В стороне тянулись длинные ряды столов, уставленных мисками и котелками. Парадно одетые солдаты выстроились у своего блиндажа. Тут же около аналоя расхаживал священник в золотой ризе. Чета юбиляров приветливо встретила гостей. При виде Вари Страшникова расплылась в улыбке.

— Как ипло со стороны ваших родителей вспомнить о нашем семейном торжестве и прислать вас к нам, — пропела она, целуя девушку.

У Вари от удивления даже рот раскрылся. Ей и в голову не приходило, что ее могут принять за посланницу. Сообразив это, она поспешила принести поздравления и наилучшие пожелания капитанше. Сам Страшников, несмотря на теплый день, был в парадном мундире, при всех орденах. Вениаминову и Звонареву пришлось извиниться за свой будничный вид.

После молебствия с провозглашением многолетия юбилярам все направились к накрытым для солдат столам. Каждому было выдано по чарке водки, паре соленых огурцов и куску солонины. Фельдфебелю и фейерверкерам капитанша подносила чарку собственноручно. Присутствие начальства явно стесняло солдат, и они ели без особой охоты.

Звонарев по приглашению капитана с трудом проглотил сильно наперченную соленую бурду, именуемую щами, и наполовину протухшую солонину.

— Не правда ли, очень вкусно? — спросила его Анна

Павловна.

Из вежливости прапорщик выразил одобрение, но

Варя простосердечно заметила;

— В госпитале кормят гораздо лучше.

— Но там же больные.

Вениаминов поспешил перевести разговор на менее щекотливую тему:

— Анна Павловна прекрасная хозяйка, в чем вы сейчас и убедитесь, отведав ее пирогов.

Капитанша не замедлила пригласить гостей в блиндаж, где уже был накрыт стол.

— В тесноте, да не в обиде. Прошу рассаживаться, где кто может, — говорил Страшников.

Обед оказался изысканным, вкусным и сопровождался обильной выпивкой в виде различных наливок и настоек.

— Мы решили пустить в ход все свои запасы. Ведь неизвестно еще, долго ли мы проживем. Один шальной снаряд — и жизнь будет оборвана, — вздыхала капитанша.

— Что ты, Нюсик! Бог не без милости, как-нибудь уцелеем, — поспешил успокоить супруг.

— Ваш блиндаж настолько прочен, что его с одного попадания не разрушишь, — заметил Звонарев.

— Две недели работала почти вся рота, — с удовольствием пояснил капитан.

Появились песельники-солдаты. Они затянули какуюто заунывно-торжественную кантату в честь своего командира. Затем последовали различные церковные песнопения, которым умиленный Страшников подпевал во весь голос.

Пиршество закончилось шампанским под крики гостей «горько молодым». «Молодые»с двадцатипятилетним стажем супружеской жизни торжественно облобызались и прослезились.

— Сколько они друг другу испортили крови за это время! — шепнул Звонарев на ухо Варе.

— Меньше, чем вы мне за последние дни своей никому не нужной бравадой, — ответила она.

Гости отправились обратно на Саперную.

— Интересно, во что обошлось Страшниковым сегодняшнее торжество? Накормить целую роту — это чегонибудь да стоит, — заметил Звонарев.

— Святая наивность! — отозвался Вениаминов. — Конечно, ни во что! Солдат накормили и напоили за счет артельных сумм, а нас угощали тоже, верно, на экономические суммы, имеющиеся в каждой роте.

— Значит, мы сегодня объедали солдат, которых и без того отвратительно кормят? — спросила Варя.

— Вы ставите вопрос уж слишком ребром, мадемуазель, — уклонился от ответа капитан.

— Знала бы, так ни за что не пошла бы на Зубчатую. Мне в горло не полез бы кусок!

Добравшись до Саперной, Варя и Звонарев распростились с Вениаминовым и сели на лошадей. Когда они проезжали мимо дома Акинфиевых, их из окна окликнула Надя. Поздоровавшись, она упрекнула прапорщика:

— Зачем вы все время рискуете собой, милый Сережа? Хорошо раз, хорошо два, но когда-нибудь это кончится плохо для вас. Хоть бы вы, Варя, запретили ему лезть бог знает куда очертя голову.

— А что он еще выкинул? — строго спросила девушка.

Надя подробно рассказала о приключениях Звонарева в последние дни.

— Никогда не поверю, чтобы этот трусишка был способен на такие дела. Все это страшно преувеличено, — притворно усомнилась Варя.

Акинфиева начала уверять ее в достоверности своих сообщений.

— Так и быть, намылю ему голову, — пообещала девушка, прощаясь с лейтенантшей.

— С каких это пор вы стали для нее «милым Сереженькой»? — недовольно спросила Варя, когда они отъехали. — Откуда такая интимность?

— С Надюшей мы старые друзья, с самого моего приезда в Артур.

Варя нахмурилась и вздохнула.

Затем она ускакала вперед, чтобы — скрыть свое смущенье. Прапорщик не стал догонять ее.

Доложив Белому обо всем происшедшем, Звонарев направился на Залитерную. Там он застал Борейко за конструированием «артурского пулемета»— приспособления, позволяющего одному человеку стрелять одновременно из десяти винтовок. Тут же находился и инициатор этого дела, стрелковый капитан.

— Шметилло, — отрекомендовался он с мягким польским акцентом.

— Игнатий Брониславович решил для использования старых китайских винтовок Манлихера соединить их вместе таким образом, чтобы один человек мог сразу стрелять из всех, — пояснил Борейко.

— Кое-что у меня при этом не получилось, и я решил обратиться к друзьям артиллеристам. Вы народ ученый, не то что мы.

— Сережа у нас настоящий инженер-механик и быстро раскумекает, что и как.

Звонарев осмотрел предложенное Шметилло приспособление. В общей деревянной раме соединялись десять параллельно расположенных винтовое. При помощи металлического стержня, касающегося всех спусковых крючков, можно было произвести одновременный выстрел из всех ружей. Но заряжать каждое из них приходилось отдельно. Встал вопрос, как добиться и одновременного действия винтовочного затвора.

Просидев до вечера, все три изобретателя добились все же одновременности заряжания. Шметилло был в полном восторге.

— Не знаю, как мне вас и благодарить! Вы меня выручили из большой беды. У меня не хватало людей для обороны своего участка. Теперь же каждый десяток стрелков я заменю одним, потерь будет меньше, огонь сильнее, и отдыхать люди станут больше.

Капитан ушел, пригласив артиллеристов к себе в окопы на, пробу «артурских пулеметов».

— Как дела, боря? — справился Звонарев, когда Шметилло ушел.

— Скучища, друг мой! Бывают дни, когда не делаем ни одного выстрела. Я занялся хозяйственным оборудованием батарей. Под горой устраиваю кухню для нас и батареи литеры Б, при ней погреб для продуктов и баню, чтобы не приходилось бегать на Утес.

— Одним словом, мы окончательно переселяемся сюда. Наши-то квартиры на Утесе останутся за нами?

— Утес как основная наша база, конечно, сохраняется, и наши комнаты тоже. Кстати, слыхал, командовать батареей Утеса назначен капитан Андреев, а Жуковский остался лишь командиром батарей литеры Б и Залитерной.

— Вот как! Я мало знаю Андреева, но слыхал, что он был тяжело ранен и контужен во время августовских боев.

— У него до сих пор трясутся голова и руки.

— Нечего оказать, хорош командир!

— На Утесе наших всего один взвод. Все — нестроевщина. С ними и Андреев справится.

Вскоре поручик переоделся, побрился, надушился одеколоном и отправился в город.

— Будь добр, побудь на батарее, а я загляну в «экономку», может, что-либо и выужу там, — попросил он прапорщика.

Оставшись один, Звонарев обошел позицию и осмотрел вновь сооружаемые помещения.

— Блохин, Ярцев и Юркин явились? — справился он у Родионова.

— Никак нет, не прибыли еще.

— Загуляли где-то по дороге, черт бы их побрал!

Заберет их патруль, неприятности не оберешься, — недовольно проговорил Звонарев.

— Они не из таковских, отобьются или удерут, — успокоил фейерверке?

Между тем Борейко неторопливо шагал по улицам города, раскланиваясь со знакомыми. Однако путь его вел совсем не в ту сторону, где был расположен магазин офицерского экономического общества, и он довольно скоро оказался около Пушкинской школы. Тут у него неожиданно запершило в горле, что заставило его несколько раз прокашляться густым протодьяконским басом. Как бы в ответ на это открылось окно в нижнем этаже школы, и на подоконнике появилась Оля Селенина с гитарой в руках. Заметив девушку, поручик почтительно снял фуражку и раскланялся с ней. Учительница в ответ помахала рукой.

— Куда путь держите, Борис Дмитриевич? — крикнула она.

Офицер поспешно подошел к окну и, поздоровавшись, ответил на вопрос.

— Послушайте, что я вам сейчас спою:

Баламутэ, выйды з хаты,

Хочу тэбэ закохаты, — чистым, сильным голосом начала Оля.

Борейко тихонечко подпевал ей:

… Закохаты, тай забуты…

Девушка сделала небольшую паузу и, наклонившись к Борейко, выразительно закончила:

… Все ж вы, хлопци, баламуты!

— Не правда ли, Борис Дмитриевич? — лукаво улыбнулась она.

— Положим, это не совсем так, — несколько смущенно отозвался поручик.

— Теперь вы что-нибудь спойте мне.

Борейко прокашлялся и, глядя влюбленными глазами на сидящую на подоконнике учительницу, с чувством запел:

Ты ж мэнэ пидманула,

Ты ж мэнэ пидвела,

Ты ж мэнэ, молодого, с ума-розума звела.

Оля аккомпанировала ему на гитаре.

Затем, как бы спохватившись, она соскочила на пол.

— Что же это я держу вас под окном. Идите в сад, в «экономку» вы все равно уже опоздали. Она рано закрывается.

Поручик прошел в калитку. Навстречу ему кинулся с лаем пушистый дворовый пес Полкан.

— Пройдемте в дальнюю аллею! — предложила вышедшая с гитарой Оля и увела его в глубь сада. Здесь они уселись на широкой скамейке под акациями. Полка и улегся у их ног. Сначала они вполголоса пели дуэтом, а потом завели длинный тихий разговор. О чем у них шла речь — знали только они.

В уснувшем городе слышен был лишь заливистый собачий лай да изредка тарахтела запоздавшая фурманка или извозчик. С фортов донеслась редкая ружейная перестрелка, на рейде каждые полчаса отбивались склянки. С моря потянулся туман. Перевалило за полночь, когда наконец Борейко и Оля встали с места и направились к садовой калитке. Залежавшийся пес лениво потянулся и пошел за ними.

Прощаясь, поручик низко наклонился и осторожно поцеловал руку девушки. Оля почему-то вздохнула и, приподнявшись на цыпочки, быстро поцеловала Борейко в губы. В следующее мгновение она с тихим смехом скрылась на крыльце.

Ошеломленный поручик постоял на месте, поглядел ей вслед и в глубокой задумчивости зашагал по дороге.

На одном из перекрестков ему повстречалась торопливо идущая по мостовой группа людей. Они сердито перебрасывались между собой короткими фразами. Вглядевшись, поручик разобрал, что городовые вели двух солдат. Борейко прошел бы мимо, но его неожиданно окликнули.

— Вашбродь, помогите!

Борейко сразу очнулся. Вглядевшись, он узнал Блохина и Юркина.

— В чем дело? — шагнул он на дорогу.

— Так что, вашбродь, мы задержали их за дебош в кабаке, — доложил старший городовой.

— Отпустить! Я их сам накажу.

— Никак невозможно, очень они наскандалили, мне два зуба выбили, другому под глаз фонарь подставили.

— Врешь, чертов фараон, это вы на нас набросились с кулаками, а мы только отбивались, — возразил Блохин, сплевывая кровь из рассеченной губы.

— Пошли! — приказал солдатам Борейко, не обращая внимания на полицейских.

— Мы не согласны, не пущай их, ребята! — приказал старший городовой.

Благодушное настроение мигом слетело с поручика.

— Не пущай? — взревел он и со всего маху ударил полицейского.

Как ни крепок был городовой, но удара не выдержал и повалился на землю.

— Бей, — в свою очередь заорал Блохин, опрокидывая другого полицейского, а затем так ткнул ногой в живот третьего, что тот со стоном присел на мостовую.

— Аида! — скомандовал Борейко, и артиллеристы зашагали за ним.

— Завтра поставлю обоих под винтовку, чтобы на будущее время не срамились на весь Артур, — бурчал Борейко. — Не могли от фараонов отбиться…

— Их, вашбродь, целый десяток на нас навалился.

Двух мы выбросили из окна, одного покалечили, а остальные нас поволокли, — оправдывался Юркин.

— Каждый из вас должен справиться с десятком городовых, а вы вдвоем перед шестью спасовали. Осрамлю перед всей ротой, чтобы другим неповадно было.

Солдаты виновато вздыхали.

Заспавшийся после бессонных ночей под Высокой

Звонарев утром с удивлением увидел Борейко за стаканом чая, а не водки, как обычно.

— Что это на тебя, Боря, напала трезвость? В «экономке», что ли, не стало горилки?

— Попробую в виде опыта пополоскать себе кишочки китайской травкой. А как ты думаешь — смогу ли я совсем бросить пить? — огорошил он вопросом прапорщика,

Звонарев с удивлением взглянул на своего друга и, увидя его серьезное, сосредоточенное лицо, понял, что Борейко не шутит.

— Конечно, сможешь! Не сразу, а постепенно, понемногу отвыкнешь, так же, как курильщики бросают табак.

Поручик в ответ шумно вздохнул и рассказал о ночном приключении с Блохиным и Юркиным.

— Стоят теперь, архангелы, под винтовкой, всем на посмешище, — закончил он.

— Так я и знал, что они напьются, — с досадой проговорил Звонарев. — Я их еще от себя выругаю как следует!

Выйдя из блиндажа, он увидел солдат, окружавших Блохина и Юркина. Из толпы сыпались остроты по их адресу. Юркин стоял молчаливый и безучастный ко всему окружающему, зато Блохин беспрерывно вертелся на месте, виртуозно отругиваясь. Его, видимо, самого занимало создавшееся положение — попасть под винтовку за недостаточно решительное противодействие фараонам! Этого еще с ним никогда не случалось.

— Медведь — зверюга с понятием, зазря не накажет! А за дело и постоять можно, — ораторствовал он. — Есть грех — обмишулился, не сумел убечь от крапивного семени — и получи!

— Вашбродь, разрешите уйти, — взмолился солдат, когда Звонарев подошел к нему. — Силов моих нет слухать, как они надо мной изгаляются!

— Вы это что наделали? — вместо ответа накинулся на них прапорщик. — Не только не разрешу уйти, а попрошу еще добавить по два часа, чтобы впредь не безобразничали.

Вскоре подошел Борейко.

— Хороши, нечего сказать! Осрамили Утес на весь Артур. Смеются над вами — и поделом! Пусто все в роте знают: заберет кого-либо полиция, пощады он меня не жди. Ну, пошли ко всем чертям, растяпы! — отпустил он наказанных.

Звонарев хотел было протестовать, но, увидев, какую умильную рожу состроил Блохин, засмеялся и махнул рукой.

Офицеры завтракали в своем блиндаже, когда денщик неожиданно доложил:

— Неизвестный генерал на батарею пришли.

— Кого это еще принесло? — недовольно буркнул поручик и вышел встречать неведомое начальство. Прапорщик последовал за ним.

По батарее шел Никитин, на ходу здороваясь с солдатами.

— Здорово, артиллеристы-батарейцы!

Удивленные утесовцы вразброд отвечали генералу.

Приняв рапорт Борейко, Никитин осведомился, не был ли на Залитерной Стессель.

— С момента сооружения Залитерной здесь его превосходительства не видели!

— Он собирался сегодня побывать у вас.

— Весьма польщены с голь высокой честью.

Генерал прошелся вдоль фронта батареи, задавая различные вопросы.

— Я всю жизнь свою прослужил в мортирном полку и понятия не имею о крепостных пушках и правилах стрельбы из них, — признался он

— Чем же изволите сейчас ведать, ваше превосходительство? — справился Борейко

— Председатель комиссии по наблюдению за тем, чтобы в ночное время люди не спали на позициях, — важно сообщил генерал.

Поручик чуть заметно усмехнулся.

— Весьма ответственная должность.

— Да, если хотите, — нахмурился Никитин, почувствовав насмешку.

После обхода позиции Борейко предложил генералу позавтракать, а Звонареву велел навести порядок на батарее и предупредить, когда появится Стессель.

Солдаты усердно принялись за уборку. Заинтересовал и их Никитин. Начались расспросы — кто он, чем ведает, зачем пришел на батарею. Прапорщик подробно рассказал, что знал.

— Выходит, он вроде старшего ночного сторожа в Артуре, — решил Блохин. — Только где же у него погремушка?

— Какая погремушка? Трещотка, что ли?

— Она самая.

— Сделай да поднеси ему, — засмеялся Звонарев.

— Мигом сварганим из старого железа, только как бы у меня потом из-за этого голова не затрещала, — зубоскалил солдат.

Пользуясь затишьем на фронте, Стессель решил объехать батареи второй линии. Здесь было совершенно безопасно и в то же время можно было с чистым сердцем послать реляцию о посещении передовых позиций.

Артиллеристы едва успели закончить уборку, как на дороге показался известный всему Артуру экипаж, запряженный парой серых в яблоках лошадей.

Прапорщик поспешил в блиндаж. Там он застал Никитина и Борейко, усиленно выпивающих и закусывающих. Не привыкший к гомерическим порциям поручика, юнерал уже с трудом двигая языком.

— Подъезжает Стессель, — сообщил Звонарев.

— Разрешите встретить его превосходительство? — обратился поручик к Никитину.

— Конечно, конечно. Он ведь любит почет. Сразу раздуется, как индейский петух, думает, что тогда его и впрямь за умника ненароком сочтут, — пролепетал с трудом генерал.

Офицеры вышли, оставив своего гостя в обществе целой батареи недопитых бутылок и опорожненных стаканов.

Стессель вышел из экипажа и приказал выстроить солдат за орудиями. Когда это было исполнено, он громко поздравил солдат с отбитым штурмом и поблагодарил за службу. Обходя по фронту, генерал сделал Борейко замечание за плохую выправку солдат. Особенно возмутил его Блохин, у которого фуражка блином сидела на голове, пояс спустился вниз, на лице застыла глупейшая улыбка.

— Что за олух! — закричал Стессель. — Голову выше, брюхо подбери! — И генерал ткнул солдата в живот.

Эффект получился совершенно неожиданный. Перегнувшись вперед, солдат громко икнул. Стессель даже онемел от удивления.

— Поставить этого идиота на шестнадцать часов под ранец, чтобы вел себя прилично в присутствии генерала, — приказал он, обретя наконец дар слова. — Не солдаты, а папуасы какие-то!

Неизвестно, сколько бы времени он возмущался, если бы не увидел приближающегося к нему Никитина. С блаженно-пьяной улыбкой на багровом лице, пошатываясь и заплетаясь на каждом шагу, Никитин еще издали посылал своему другу воздушные поцелуи. Стессель нахмурился.

— Ты уже успел зарядиться! — недовольно проговорил он.

— Успел, Толя, но только самую капелечку! Не сердись, дай я тебя поцелую. — И Никитин обнял Стесселя.

— Довольно, Владимир Николаевич. Тебе, я вижу, надо немного отдохнуть. Поедешь сейчас со мной.

— Только не хмурься, Толя. Ведь в молодости и ты не был схимником! Помнишь, как перед третьей Плевной мы с тобой в собрании дербалызнули? Ты еще на четвереньках под столом ползал, лаял по-собачьи и кусал дам за ноги! Ведь тоже был когда-то шалунишкой!

— Едем! — решительно подхватил Стессель его под руку.

— Да куда ты меня тащишь? Позволь хоть попрощаться с моим новым приятелем. Люблю его, как сына. Заметь — это лучший артиллерист в Артуре! — И Никитин облобызался с Борейко.

— Подавай! — нетерпеливо махнул рукой кучеру Стессель, но Никитин уперся.

— Хочешь, я тебя свезу в одно тепленькое местечко? — предложил он, хитро улыбаясь. — Девочки там — пальчики оближешь!

Стессель свирепо молчал и продолжал вести Никитина к экипажу.

— Нет, постой! — вырвался последний. — Да ты не бойся, я твоей мегере ничего не скажу! Ведь все знают, что ты сидишь у ней под башмаком и она бьет тебя туфлей по голове. — Никитин громко захохотал. Окончательно выведенный из себя, Стессель втолкнул своего друга в экипаж и приказал трогать.

— Смирно! — скомандовал вслед уезжающему начальству Борейко, отдавая честь. — За этакое генеральское представление, — обернулся он к Звонареву, — не жалко и полсотни заплатить. Разойтись!

Солдаты бросились в разные стороны. Блохин тут же прошелся колесом и к вящему удовольствию всех повторил свой нехитрый трюк со Стесселем.

— Воображаю, как попадет Никитину за сегодняшнее! — заметил Звонарев.

— У него хоть в пьяном виде мозги начинают шевелиться по-человечески, а у Стесселя они уже окончательно и бесповоротно застыли на месте.

Жизнь на Залитерной шла своим чередом. Звонарев то конструировал «артурский пулемет», то придумывал, как пропустить электрический ток в проволочные заграждения, то принимался за проектирование воздушного шара, на котором Борейко должен был подняться на высоту тысячи футов с целью обнаружения осадных батарей. Докладные записки с Залитерной градом сыпались в Управление артиллерии, где их аккуратно подшивали в папки.

Поручик каждый вечер отправлялся в «экономку»и возвращался поздно ночью. Звонарев часто встречался с Варей, приносившей обеды. Девушка все прочнее входила в жизнь прапорщика — заботилась о его питании, белье, следила за порядком в блиндаже, разносила денщика за грязь и неаккуратность. Между ними установились хорошие, дружеские отношения. Варя не очень командовала, а Звонарев избегал дразнить ее.

Солдаты тоже привыкли к Варе и звали ее «нашей сестрицей»и «прапорщиковой барышней». Один Блохин непочтительно величал ее просто Варькой, но при встречах тоже был вежлив.

Пользуясь отсутствием офицеров на батарее, солдаты вечерами собирались у костров и слушали Ярцева. Последний с необычайным воодушевлением и подъемом торжественным речитативом декламировал «Полтаву»и «Руслана и Людмилу», вызывая бурные восторги своих слушателей. Чеканный стих пушкинских произведений зачаровывал всех звучностью и красотой. Лежа на земле, лицом к огню, солдаты восторженными восклицаниями выражали свои чувства Даже Блохин, сначала было забраковавший «Руслана и Людмилу», теперь, переваливаясь с боку на бок и лениво почесываясь, удивленнорадостными восклицаниями приветствовал особенно понравившиеся ему места.

— Сказка эта так сама на песню и просится, — мечтательно произнес Белоногов. — Вот бы хором спеть было хорошо.

— Подожди, дальше еще лучше будет, — улыбаясь счастливой улыбкой, отвечал Ярцев и переходил к «Полтаве», за которой следовал «Медный всадник». «Евгений Онегин» имел меньший успех.

— Про господ оно, нас мало касаемо, — зевал Блохин, — ты бы, сказочник, лучше про попа Балду сбрехнул.

Проходя как-то мимо Ярцева, Борейко поинтересовался, что он читает.

— И нравится? — справился он.

— Раззявя рты слухают, вашбродие.

Поручик хмыкнул носом.

— Некрасова поэта знаешь?

— Малость слышал, но по-настоящему не видел.

Борейко достал однотомник сочинений Некрасова и в один из вечеров, присев к солдатскому костру, прочитал на выбор несколько отрывков. Когда он кончил, солдаты продолжали некоторое время сидеть молча.

— Не понравилось, что ли? — спросил поручик.

— Какое не понравилось! — отозвался Блохин. — Да разве разрешается про такое писать? — недоверчиво спросил он.

— Ты думаешь — запрещенное? — усмехнулся Борейко и, раскрыв первую страницу, показал: — Читай, коль грамотен: «Разрешается цензурой»

— Чудно даже, чтобы про господ так писать, — все еще сомневался солдат.

С этого вечера Некрасов стал любимым поэтом. Чтецом выступал сам взводный Родионов. Низким, рокочущим басом он неторопливо читал «Кому на Руси жить хорошо», «Орина, мать солдатская»и другие поэмы. Блохин располагался рядом и пристально глядел ему в лицо, повторяя следом за фейерверкером отдельные фразы. Один Ярцев по-прежнему предпочитал Пушкина и, устроившись в отдалении, умиляясь втихомолку, читал на память целые главы из «Евгения Онегина».

Иногда завязывались общие разговоры. Излюбленными темами были: скоро ли кончится война и что после нее будет.

— Без бунта дело, братцы, не обойдется, — заявил однажды Блохин. — Как до дому доберемся — помещицкую землю промеж себя поделим, а попервах всех генералов да офицеров побьем.

— Что ж, ты и Медведя убьешь? — иронически спросил Родионов.

— Зачем? Он у нас за главного будет.

— Так ведь он офицер.

— Душа в нем солдатская, нашего брата нутром чует.

— И водку лакать здоров, тебе под пару, — усмехнулся Родионов.

— Не в том дело, — отмахнулся солдат. — Дюже умный зверюга.

— А Сергунчика нашего куда денешь?

Блохин призадумался.

— Варьке отдадим, пусть с ним милуется.

— Он и без тебя на ней скоро женится.

— Она на нем женится, а он детей нянчить будет, — под общий хохот не задумываясь ответил Блохин.

— Кондратенку как? — спросил Кошелев.

— То пусть Медведь решает, он башковитый.

Перебрали всех известных им офицеров и решили, что большинству из них придется «открутить башку».

— Черт с ними, пусть себе живут, лишь бы скорей войне конец и по домам разойтись, пока целы, — окончил разговор Родионов. — Пора и по блиндажам. Кто ночью-то дневалит?

В блиндаже Родионов обратился к фельдшеру:

— Слыхал, появилась в Артуре новая болезнь, от которой у человека зубы выпадают, а сам заживо гниет, скорбут, что ли?

— Скорбут-цинга. На перевязочном пункте говорили, что в Четырнадцатом полку были случаи. У нас быть ее не должно — она делается от плохой пищи. Харчи наши пока что подходящие.

— Все же надо людей предупредить. Завтра перед обедом о ней скажи да заодно посмотри, нег ли больных. Она, говорят, прилипчивая.

В один из спокойных дней Звонарев отправился на батарею литеры Б, где давно уже не был. Прочные бетонные казематы служили достаточно надежным прикрытием от бомбардировок, и солдаты находились здесь в относительной безопасности. Сидя под припрытием бруствера прямо на земле, они чинили свою одежду, обувь, брились, стриглись, пили чай из котелков… Картина была самая мирная, и только посвистывание пуль где-то вверху да взлетающие временами на гребне маленькие фонтанчики пыли говорили о войне. Прапорщик прошел к каземату, где помещался Жуковский. Капитан встретил его совсем больной, исхудавший, почерневший, с глубоко запавшими глазами. Он едва стоял на ногах.

— Желудок совсем замучил. Я уже подал рапорт о болезни командиру артиллерии. Хочу хоть недельки две пожить на Утесе, авось поправлюсь. Здесь же на хозяйстве останется Гудима, благо он устроился совсем по-семейному с Шурой.

Звонарев, в свою очередь, рассказал капитану о генеральском посещении, не забыл упомянуть и о вечерних прогулках Борейко в город.

— Дай бог, дай бог! Может, женится — переменится, бросит пить! Талантливейший человек, а водкой губит себя! — вздохнул капитан. — Пойдемте-ка к Гудиме.

Штабс-капитана они застали за писанием дневника. Тут же с рукоделием сидела Шура, конфузливо поднявшаяся навстречу гостям.

— Приготовь нам чаю, — бросил ей Гудима, здороваясь с вошедшими. — Сейчас из Управления передали по телефону, что вам разрешено уехать на Утес, Николай Васильевич.

— Тогда я попрошу вас поскорее составить передаточный акт. Пойдемте займемся этим.

Жуковский и Гудима вышли. Звонарев остался с Шурой, хлопотавшей над керосинкой,

— Вы давно здесь? — справился прапорщик.

— Приехала вместе с Алексеем Андреевичем.

— И не страшно вам?

— На Утесе бывало страшнее. Кроме того, мне там папаня с маманей проходу не давали. Вернись да вернись домой, — жаловалась Шура.

Как только Гудима освободился, Звонарев вместе с ним отправился в стрелковые окопы. Прапорщику хотелось посмотреть на действие «артурских пулеметов» Шметилло. Офицеры прошли на пехотную позицию. Прочно устроенные бревенчатые блиндажи и козырьки хорошо предохраняли солдат от ружейных пуль, шрапнели и действия малокалиберной артиллерии. От осадных же орудий эти полевые укрепления защитить не могли. Стрелки по большей части дремали в укрытиях, и только одиночные часовые неустанно следили за врагом.

— Мои солдаты все время мастерят нечто вроде перископа, чтобы иметь возможность скрытно вести наблюдение за японцами, да у них что-то не получается, — вместо приветствия обратился к артиллеристам вышедший навстречу Шметилло. — Может быть, вы и тут поможете мне?

— Я привел нашего инженера, он и окажет вам полное содействие, — указал Гудима на Звонарева.

Капитан поблагодарил и предложил артиллеристам зайти выпить чаю.

— Где Харитина? — оглянулся капитан. — Пусть разогреет чай.

— Ушедши в тыл, — отозвался денщик.

— Это что еще за баба появилась у нас, ясновельможный пан? — улыбнулся Гудима, закручивая усы.

— Вдова-солдатка, добровольно пошла в полк рядовым. Носит солдатскую одежду и числится стрелком. Непривередлива и очень храбра. Несколько раз ходила в штыки, на моих глазах приколола японца, а как разойдется, то и я побаиваюсь ее!

— Обязательно познакомлюсь с ней, — решил Гудима.

Поболтав с полчаса, артиллеристы двинулись обратно. На батарее они застали Шуру, беседующую с солдатом-стрелком. Среднего роста, довольно полный, безусый, с мягким продолговатым лицом, он сразу обратил на себя внимание офицеров.

— Переодетая баба, — определил Гудима. — Тебя как зовут? — спросил он.

— Рядовой седьмой роты Двадцать пятого ВосточноСибирского стрелкового полка Харитон Короткевич, — грудным женским голосом ответил солдат.

— Не слыхал я что-то у мужиков такого голоса, да и вид тебя выдает! Ежели ее вымыть да приодеть — ничего бабенка получится, — обернулся штабс-капитан к Звонареву.

Харитина — это была она — густо покраснела и свирепо взглянула на офицера.

— Ишь сердитая какая, мордашка! Зачем к нам пришла?

— К сестрице, на хворобу пожаловаться, вашбродь.

— На женскую, что ли? А то у вас самих есть ротные фельдшера, — допытывался Гудима.

Харитина невнятно что-то забормотала в полном смущении.

— Оставьте ее в покое, Алексеи Андреевич, — заступился Звонарев.

Когда офицеры отошли, Харитина кивнула вслед штабс-капитану и хмуро спросила;

— Кто эта сволочь?

Шура покраснела.

— Тот, что с тобой разговаривал, — Гудима, а другой — Звонарев.

— Так это и есть твой? Ни в жизнь не спуталась бы с таким. А второй ничего, мухи, видать, не обидит зря, стеснительный. У него тоже зазноба есть?

— Нет, один он. Правда, к нему имеет приверженность дочка нашего генерала. Варей звать. Встречала, может? Все верхом скачет.

— Озорная такая, — знаю. На барышню и не похожа.

Харитина по-солдатски сплюнула через зубы и вздохнула.

— Ты бы лучше к молодому ушла: и красивый и человек хороший — бить, ругать не станет.

— Солдаты-то тебя, Харитина, не обижают? — поспешила переменить разговор Шура,

— Пробовали было, так я живо отучила. Зато от офицеров проходу не было. Потому к капитану ушла: боятся его и не трогают.

— А в Артур как попала?

— С шести лет осталась сиротой и пошла работать по людям. Как годы подошли — вышла замуж за лакея при станционном буфете. Жили хорошо, только вот бог деток не давал. Взяли на воспитание сиротку-китайчонка. Война началась. Забрали мужа в Артур, осталась я одна с малолетком. Опостылело все. Решила ехать к мужу. Подстриглась, переоделась железнодорожником и добралась в Артур. Командир полка, спасибо ему, разрешил мне состоять при полковом лазарете. Так и жила до августа, а на самое преображение ранили моего… Он через три дня и помер. Поплакала на могилке, да и решила за него с японцами посчитаться…

Появление Звонарева прервало их разговор.

— Отнесите, пожалуйста, Харитина, этот чертеж своему капитану, — попросил он.

Харитина старательно свернула бумагу и, отдав честь, ушла.

— Вот вам, Шура, и подруга здесь нашлась. Не знаете, как она попала в солдаты?

Шура передала прапорщику историю Короткевич.

— Зря это она вернулась в полк: шла бы работать в госпиталь, там женщин не хватает, а в окопах и без нее обойдутся. Да и вам, по-моему, здесь делать нечего. Жили бы у своих на Утесе, все постепенно и вошло бы в норму.

Шура неожиданно всхлипнула и залилась слезами.

— Хоть бы вы меня не попрекали!

— Я и не думал вас обижать, — растерялся Звонарев. — К слову пришлось.

— С чего ты нюни распустила? — неожиданно появился Гудима. — Иди в блиндаж и приведи себя в порядок. Не терплю слезливых и сопливых физиономий!

«Не сладко, однако, живется бедной девушке», — подумал прапорщик и двинулся на Залитерную.

Борей ко уже ждал его с завтраком. Выслушав рассказ прапорщика, поручик ругнул Гудиму, пожалел Шуру и выразил желание познакомиться с Харитиной.

— Занятная бабенка, не приходилось еще встречав таких. Поинтереснее многих наших барынь и барышень.

— Оли Селениной, например?

Борейко насупился и сердито засопел.

— Каждая хороша в своем роде, — примирительно буркнул он после минутного молчания. — Какой у тебя паршивый язык стал в последнее время, Сережа! Это все влияние твоей милейшей амазонки. Та на редкость умеет говорить всякие неприятности и при этом еще с невинным видом, — недовольно бурчал поручик.

Стук в дверь перебил этот разговор.

— Войди! — крикнул Борейко, думая, что это солдат.

Но на пороге появился странный субъект, бритый, одетый в офицерскую форму без погон, с белой повязкой на левой руке, на которой четко виднелись две буквы — «В. К.».

— Дворянин Ножин, — представился он, отдавая честь.

— Попович Борейко, — поднялся поручик навстречу гостю.

На лице Ножина появилось выражение растерянности и удивления.

— Я вас не понимаю…

— Вы изволили довести до моего сведения, что принадлежите к благородному российскому дворянству. Поэтому я почел за должное сообщить вам, что я происхожу из кутейников, — не моргнув глазом ответил Борейко. — Что касается тебя, Сережа, то, право, не знаю, кто ты по своему происхождению.

— Из интеллигентов, если такое сословие имеется, — улыбнулся Звонарев.

— Очень приятно, — пожал ему руку Ножин, все еще не оправившийся от удивления.

— Прошу садиться. Иван, подай стакан! — скомандовал Борейко денщику. — Чем могу быть вам полезен?

— Я состою военным корреспондентом артурской газеты «Новый край»…

— Артурская сплетница тож, — проворчал поручик.

— Я не согласен с такой оценкой нашей деятельности.

— Описываете мифические генеральские подвиги, а о настоящих героях-солдатах и матросах — молчите. Послушать вас, так весь Артур держится на Стесселе, Никитине, Фоке и прочей сволочи. И все свое внимание уделяете тому, что сказала, что подумала и о чем не думала Вера Алексеевна, какой готовят обед у генерала Смирнова, сколько раз мадемуазель Белая встречалась с Звонаревым, — гудел Борейко.

— Оставь меня в покое, Борис! — вспыхнул прапорщик.

Ножин недоумевающе глядел на обоих офицеров.

— Мадемуазель Белую я не имею чести знать, и вообще о ней, насколько мне известно, никогда ничего не писалось!

— Зато, наверное, знаете мадемуазель Селенину.

Ведь вы, кажется, живете рядом с Пушкинской школой?

— Эту маленькую и очень свирепую учительницу, которая беспрерывно меня терзает своей музыкой и пением? Увы, знаю, и даже слишком хорошо!

Звонарев торжествовал, ехидно поглядывая на Борейко.

— Ольга Семеновна обладает прекрасным слухом и недурным голосом, — заметил Борейко.

— Надо добавить: на твой вкус и взгляд, — подсказал

Звонарев.

— Конечно, иногда бывает приятно послушать и ее, но после целого дня канонады так хочется тишины и покоя…

— Пьете? — перебил Ножнна Борейко, наливая водку в стаканы.

— Пью, но только рюмками.

— В чужой монастырь со своим уставом не суйтесь!

На Залитерной рюмок и в заводе нет, поэтому прошу. —

И поручик протянул корреспонденту стакан. — Ваше здоровье!

Ножину ничего не оставалось, как выпить, Борейко не замедлил вновь наполнить стакан.

— Не могу, ей-богу, не могу больше, — уверял корреспондент.

— Я выпил за ваше здоровье, надеюсь, что вы, хотя бы из любезности, ответите мне тем же.

Пришлось гостю еще раз опорожнить свой стакан. Он быстро начал хмелеть.

— Разрешите осмотреть батарею? На свежем воздухе мне будет лучше.

— Милости прошу! — И они вышли из блиндажа.

Солнце еще достаточно сильно грело. От жары Ножину стало еще хуже, и он поторопился отойти в сторону. Вернувшись через некоторое время, он умылся, привел себя в порядок и, извинившись за причиненное беспокойство, предложил сфотографировать батарею вместе с солдатами и офицерами.

— Я этого не разрешу, — нахмурился Борейко.

— Снимок не будет помещен в газете.

— Если вы это сделаете, я настою на вашем расстреле. В Артуре и так достаточно шпионов, — заявил поручик. — Не угодно ли вам пройтись вместе со мной в стрелковые окопы? Оттуда вы сможете заснять японские укрепления. Надо думать, они им известны лучше нашего и едва ли заинтересуют их.

— Судя по вашим словам, можно подумать, что «Новый край» издается для штаба Ноги, а не для жителей и гарнизона осажденного Артура.

— Во всяком случае, для него она представляет во много раз больше интереса, чем для местных аборигенов и гарнизона.

— Ваша точка зрения совпадает со взглядами генерала Стесселя по этому вопросу.

— Сомневаюсь, чтобы это было как! Газета в Артуре нужна, но газета, хорошо снабженная новостями извне и совершенно не касающаяся вопросов обороны, поскольку они секретны.

— Мы и пишем о том, что произошло два-три дня тому назад…

— Чем и облегчаете работу японской разведке.

— Имеется, кроме того, специальная военная и морская цензура…

— Но в ней сидят или олухи, или предатели, разрешающие вам печатать о положении наших войск, — не унимался Борейко. — Пойдемте-ка лучше к стрелкам. Там вы сможете вблизи полюбоваться на наших желтолицых друзей, которые уже скоро восемь месяцев учат нас уму-разуму и, в частности, военному делу.

— А там не очень опасно?

— Я думаю, что чувство страха незнакомо представителю доблестного российского дворянства.

— Да, конечно, но все же…

Борейко повел своего гостя не по ходам сообщения, а напрямик, укрываясь лишь за складками местности. Японцы вскоре заметили их и открыли ружейный огонь. В воздухе запели пули. Ножин весь съежился, втянул голову в плечи и пугливо наклонялся при каждой близко пролетавшей пуле.

— Много, видно, у вас знакомых среди японцев, что вам приходится так часто раскланиваться!

— Дорога, знаете, здесь неровная, боюсь споткнуться и внимательно смотрю себе под ноги…

— Этак вы ничего не увидите! Поднимемся на холм, что вправо. Там хорошо видна вся линия японских траншей.

Но его спутник вдруг споткнулся и присел на землю.

— Ой, больно! Нога подвернулась, и, верно, растянулись связки… Помогите мне добраться до окопов.

Поручик сгреб Ножина под мышки и быстро отволок его до ближайшего блиндажа. Затем он велел позвать Шметилло.

— Гости к вам пожаловали, Игнатий Брониславович. Потомственный дворянин и военный корреспондент газеты «Новый край» господин Ножин, — торжественно представил Борейко. — Объят желанием сфотографировать японцев, осаждающих Артур.

Шметилло поморщился и довольно сухо поздоровался со все еще охающим корреспондентом.

— Пройдемте в передовой окоп, гам всего шагов пятьдесят до противника. Отдельные фигуры то и дело показываются над бруствером.

— Благодарю вас, я и здесь увижу все, что меня интересует, — залепетал Ножин.

— Отсюда что-либо снять трудно — слишком далеко, а там до японцев рукой подать, — уговаривал Шметилло.

Отчаянно охая и сильно хромая, незадачливый корреспондент поплелся за офицерами

— Здесь начинается ход в передовой окоп — сейчас налево, но дальше передвигаться можно только ползком, — указал Шметилло.

— С больной йогой я едва ли туда проберусь, — нерешительно проговорил Ножин.

— Харитина, проводи их благородие в секрет, — приказал капитан.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие. Пожалуйте за мной, — повернулась она к Ножину…

— Право же, мне трудно…

— Ты и есть знаменитая Харитина? — приподнял за подбородок голову молодой женщины Борейко. — Глаза ясные, чистые, видать — девка хорошая. Певунья?

Харитина сперва смутилась и хотела высвободиться, а затем, взглянув на приветливую физиономию поручика, с улыбкой ответила:

— В девках самой голосистой считалась на селе.

— Вот и отлично! Заходи вечерком к нам на Залитерную, а то у нас одни мужики и не хватает женского голоса. Да ты не бойся, — успокоил он, увидев недоверие в глазах Харитины, — у нас народ смирный.

— Если капитан пустят…

— Разрешит, не сомневайся. А теперь проводи-ка их благородие.

Ножин скрепя сердце пополз вперед. Вечерело, солнце косыми лучами освещало русские окопы, японские же были в золотистой дымке пыли.

— Отсалютуем, что ли, нашему гостю? — предложил Борейко и, не дожидаясь ответа, выстрелил из самодельною пулемета. Наглухо укрепленный с помощью кольев в землю, пулемет дал резкий залп. Поручик радостно захохотал.

— Вот так здорово! Даже самому страшно стало.

Встревоженные японцы тотчас появились у бойниц бруствера.

— Снимайте! — заорал Борейко, сложив руки рупором, и, припав к прикладу крайней винтовки, выпустил раз за разом всю обойму.

В ответ загремели сначала одиночные выстрелы, а затем залпы. Их дополнили гулкие взрывы ручных гранат.

— Заварилась каша! Теперь до темноты не успокоятся, — заметил Шметилло.

— Как бы Харитину не задело, — забеспокоился Борейко

— Она баба обстрелянная, сумеет спрятаться, а вот щелкоперушку может и зацепить.

— Наука ему впредь будет.

В этот момент в окопе появился без шапки, в разорванном кителе, весь измазанный Ножин и, бессмысленно оглянувшись вокруг, кинулся бежать вдоль окопа.

— Поберегите ногу, она у вас, того и гляди, сломается! — кричали ему вдогонку Шметилло и Борейко, но корреспондент с быстротой молнии мчался по направлению к батарее литеры Б.

— Он теперь, пока не добежит до своей редакции, ни за что не остановится, — усмехнулся капитан.

Подошла смеющаяся, тоже измазанная Харитина, держа в руке фуражку Ножина.

— Ох, и напугались они, когда началась стрельба: припали ничком к земле и только просют: «Спаси, Харитинушка, озолочу». Я им говорю: «Ползите обратно пошвыдче, авось пуля не заденет». Они и задали стрекоча! Что же я теперь с ихней фуражкой делать буду?

— Коль скоро писатель наш бросил ее при бегстве, значит — это твои военные трофеи Нацепишь на нее свою кокарду и будешь носить, — решил Шметилло.

— А вдруг они вернутся?

— Не вернется, — заверил Борейко. — Значит, придешь к нам, Харитина? На батарее так и спрашивай: «Где у вас тут живет главный Медведо».

— Слушаюсь. Спрошу поручика Медведева, — не поняла Харитина, чем еще больше развеселила поручика.

Сахаров расхаживал по кабинету. Мягкие ковры заглушали шаги, и только шпоры тихо позванивали при каждом движении. Капитан был в отличном расположении духа. Ему только что удалось обжулить морское ведомство почти на пятьдесят тысяч рублей, продав портовому управлению украденную у него же медную электрическую проволоку. Дело было так. Один из его агентов, служащий Управления порта, ежедневно выписывал фиктивные требования на провода для различных кораблей эскадры. Когда таким образом весь провод оказался израсходованным, его преспокойно вывезли якобы на позиции и доставили на склад. Как только это было выполнено, Сахаров отправился к адмиралу Григоровичу с предложением приобрести «случайно обнаруженные на складах провода», образец которых он захватил с собой.

— Благодетель вы рода человеческого, Василий Васильевич, — обрадовался адмирал. — Прямо из петли меня вынимаете. Сколько за него хотите?

Капитан назвал такую цифру, что даже у видавшего виды адмирала зашевелились от изумления волосы на голове.

— Побойтесь вы бога, — взмолился он. — Половину дам, а больше ни копейки, и в случае острой нужды прибегну к реквизиции.

— Это будет невыгодно нам обоим, ваше превосходительство. Я предлагаю вам десять процентов стоимости — и дело в шляпе.

— Вы меня за младенца считаете, капитан?

— Никак нет, за адмирала!

— А проценты предлагаете обер-офицерские!

Вскоре сошлись в цене, и в порт через те же ворота, на тех же подводах была доставлена и сложена на прежнем месте партия проводов.

Все это капитан вспоминал с видимым удовольствием. Приход служащего с бумагами отвлек его от приятных размышлений. Среди присланных пакетов оказался и небольшой голубой конверт, надписанный мелким женским почерком, пахнущий духами. Капитан отложил его в сторону. Отпустив служащего, занялся чтением коротенькой любовной записочки, содержавшейся в конверте, затем он подогрел ее на спичке и прочел выступившие между строк отдельные фразы, после чего записку сжег и пепел развеял.

Полистав висевший на стене календарь, Сахаров чтото прикинул в уме и приказал подать экипаж. Через полчаса он бил опять у Григоровича, но на этот раз флаг-офицер адмирала задержал его в приемной, таинственно шепнув:

— У его превосходительства сидят два иностранных корреспондента, только что прибывшие в Артур.

— Какие? Откуда? — изумился капитан.

— Сегодня на рассвете дежуривший в проходе катер с «Полтавы» заметил идущую по направлению к Артуру шлюпку под французским флагом. Он привел ее в порт. В ней и оказались два корреспондента. Сейчас Григорович беседует с ними.

— Какие же новости они привезли нам?

— Плохие! Ляоян сдан, Куропаткин отступает к Мукдену, Балтийская эскадра еще в России, японцы усиленно высаживаются в Дальнем, — махнул рукой лейтенант.

— Может, все это враки?

— К сожалению, нет! Они захватили с собой американские и английские газеты и журналы. В них приведен ряд фотографий с трофеями, взятыми японцами в Ляояне.

— Чем же все это объяснить?

— Полной нашей неподготовленностью в военном отношении. В мирное время больше учились маршировать, чем стрелять.

— Таким образом, надежда на скорое освобождение Артура отодвигается на неопределенное время, — вздохнул Сахаров.

— Если, конечно, он будет когда-либо освобожден.

Все, что я вам говорю, — строго секретно, гарнизон ничего не должен значь об этом, — спохватился моряк.

Вскоре Григорович освободился, и капитан прошел к нему в кабинет

— Слыхали новости, Василий Васильевич? — прежде всего спросил адмирал.

— Узнал, вернувшись к себе домой, и приехал сюда их проверить.

— Так, значив, у вас имеются известия о Ляояне из своих частных источников?

— Из Чифу, откуда доставили мне письма и газеты.

— Какой же вы делаете вывод из всего этого?

— Просьба не позже завтрашнего дня учинить со мной полный денежный расчет за продажу порту проводов, и по возможности в золотой валюте.

— Так и быть, три четверти суммы выплачу золотом, — согласился адмирал.

Сахаров благодарно поклонился.

Перед уходом капитан заглянул в комнату, где допрашивались прибывшие корреспонденты. Один из них, рослый, рыжий, курчавый, с золотыми передними зубами, предъявил карточку сотрудника газеты «Чикаго дейли ньюс» Джека Эмерсона, второй — низкий, толстенький, подвижной брюнет, с лихо закрученными в стрелки усиками и эспаньолкой, оказался корреспондентом газеты «Матэн» Жаком Лямбреже. Никаких разрешений из штаба Маньчжурской армии на посещение Артура у них не имелось. Путешествие свое они, по их словам, предприняли на свой страх и риск.

Поздоровавшись, Сахаров присел и стал прислушиваться к допросу. Лейтенант Макалинский, которому поручено было это дело, любезно угощал корреспондентов чаем с ромом и печеньем. Оба иностранца снисходительным тоном отвечали на задаваемые вопросы. Вскоре лейтенант вышел из комнаты.

— Вы и есть мосье Сахаров, которого нам рекомендовали? — спросил Лямбреже по-французски.

— Он самый, — подтвердил Эмерсон, хитро улыбаясь.

— Господин Эйдельзон? — удивленно воскликнул капитан по-русски. — Я только сегодня получил известие о предстоящем вашем приезде сюда и поторопился в пор г.

— Вы не ошиблись, Василий Васильевич…

— Но почему вы превратились в Эмерсона?

— Мало ли что может случиться!.. Нам нужно осмотреть город, порт, батареи и повидать самого Стесселя или его начальника штаба. Мы ждем от вас помощи в этом отношении.

— Сделаю все, что могу. Но не опознает ли Стессель вас?

— Едва ли. Он, конечно, не помнит в лицо бедного артурского «жидка», которого в ответ на поклон изволил наградить площадной бранью.

— Сейчас повидаю Григоровича. — Сахаров вышел.

Ему удалось быстро уговорить адмирала отправить корреспондентов в штаб Стесселя.

— Пускай там с ними разбираются, как хотят, — махнул рукой адмирал.

Через пять минут оба «иностранца»в экипаже Сахарова уже катили в штаб генерал-адъютанта.

Вера Алексеевна была сильно заинтересована прибытием в осажденный Артур «знатных иностранцев», к тому же представителей крупнейших заграничных газет. Особенно приятно было это еще и потому, что Вера Алексеевна впервые выступала в роли жены овеянного мировой славой боевого генерал-адъютанта русского императора. Это весьма льстило ее самолюбию и заставило особенно тщательно подготовиться к встрече интересных гостей.

Сам генерал отсутствовал с раннего утра, объезжая форты и батареи. В ожидании его возвращения Вера Алексеевна решила принять их запросто, в домашней обстановке. Дежурный ординарец казак в передней получил приказание пропустить гостей, не задерживая. Генеральша пригласила переводчиком князя Гантимурова, так как считала, что титулованный переводчик произведет сильное впечатление на корреспондентов и придаст импозантность ей самой.

Нарядная Вера Алексеевна, не по годам моложавая и интересная, вышла в гостиную. Сахаров торжественно представил обоих «иностранцев» превосходительной хозяйке. Лямбреже с французской галантностью рассыпался в комплиментах по адресу «порт-артурской героини, которой восхищается весь мир». Ему вторил Эмерсон. Генеральша была приятно польщена и начала расспрашивать гостей о последних новостях.

Завязалась дружеская беседа, во время которой Вера Алексеевна подробно сообщила о деятельности порт-артурского благотворительною общества, председательницей которого она состояла. Попутно она осветила положение в артурских госпиталях и указала общее число больных и раненых офицеров и солдат, что тотчас же было записано в корреспондентские блокноты. Для большей верности из штаба доставили точную ведомость всех госпиталей и вручили ее гостям. Затем вопрос, естественно, перешел на болезни в гарнизоне и причины, их вызывающие. С печальным вздохом генеральша повествовала о свирепствующих в Артуре цинге, тифе, дизентерии.

— Причиной всего этого, конечно, является голод. Солдаты уже давно питаются кониной и не видят свежих овощей. Кроме того, со взятием Водопроводного редута приходится пользоваться грязными дворовыми колодцами.

Корреспонденты едва успевали записывать все эти сведения. Подробнейшая информация о состоянии города и крепости была закончена как раз к тому моменту, когда появился сам Стессель. В серой рубахе, таких же брюках и высоких сапогах, с генерал-адъютантскими аксельбантами и Георгиевским крестом на шее, высокий, плечистый, он имел весьма внушительный вид. Оба «иностранца» вскочили и удостоились крепкого рукопожатия.

— Зачем изволили пожаловать? Что привело вас в Артур? Надеюсь, вы будете скромны и не проявите чрезмерного любопытства? — приветствовал их через переводчика генерал. — Что это за сволочь и что им тут надо? — спросил он по-русски Сахарова.

Капитан поспешил объяснить Стесселю.

— С ними нужно быть нелюбезнее, Анатоль, — предупредила Вера Алексеевна. — Весь мир будет читать, что они напишут о нас. Я приглашу их к обеду. Накормим, напоим, они и нас помянут добром!

— Не возражаю. Приглашай, а заодно позови и наших генералов — Фока, Никитина, Белого, Кондратенко.

За обедом хозяева и гости обменялись приветственными тостами, плотно покушали, хорошо выпили. Эмерсон и Лямбреже старательно записали все меню обеда и вскользь осведомились у Стесселя, как долго может продолжаться оборона крепости.

— До освобождения Артура Маньчжурской армией остался месяц-другой, — ответил генерал.

«Иностранцы»в осторожных выражениях рассказали о неудачах у Ляояна.

— Чушь, ерунда, враки! Не Куропаткин, а японцы стремительно отступают к Артуру. Это все пленные на допросе в один голос показывают, — уверял Стессель.

Корреспонденты дипломатично промолчали. Фок, внимательно наблюдавший за разговором, попросил разрешения вечером побеседовать с ними поподробнее.

— Вы сколько дней собираетесь здесь пробыть? — в упор спросил Никитин, уже успевший зарядиться.

— Сколько разрешит его превосходительство, наш гостеприимный хозяин.

— Да, по мне, живите хоть до конца осады! Только предупреждаю — все ваши корреспонденции будут просматриваться в моем штабе.

— Само собой разумеется, господин генерал, — согласился Эмерсон.

По окончании обеда перешли в гостиную. Для увековечения исторического момента несколько раз снялись всей группой. Фотографировали сначала «иностранцы», а затем Гантимуров, Рейс и другие члены штаба генераладъютанта.

Поблагодарив за гостеприимство, корреспонденты попросили разрешения побыть на позициях и осмотреть город, чтобы воочию убедиться в положении Артура. Стессель охотно разрешил и направил с ними в качестве сопровождающих Сахарова и Гангнмурова.

— Хотите видеть лучшую нашу батарею — поезжайте на Залитерную, — посоветовал Никитин, еще не забывший гостеприимства Борейко.

На двух экипажах, под эскортом казаков, «иностранцы» отправились осматривать город и крепость

Борейко и Звонарев отдыхали в своем блиндаже, когда денщик доложил о приезде гостей. Недовольно бурча, поручик оделся и вышел.

Появление Сахарова и Ганчимурова в сопровождении двух штатских его удивило. Капитан начал было объяснять, кто и зачем пожаловал на батарею, но Борейко, увидев, что Эмерсон и Лямбреже приготовились снимать позиции, ринулся к ним и без стеснения отобрал аппараты.

— Фотографировать не разрешу, — решительно заявил он.

— Сам генерал Стессель позволил им снимать, — вмешался Гантимуров.

— Пусть они его и снимают, а здесь я хозяин и съемки не допущу.

«Иностранцы» сердито заговорили, требуя возвращения своих фотоаппаратов. Сахаров смущенно извинялся перед ними.

— Уезжайте-ка отсюда подобру-поздорову, — посоветовал им Борейко. — Знаете, незваный гость хуже татарина, особенно в военное время. Откуда они взялись? Морда вон того, рыжего, что-то мне знакома, — приблизился он к Эмерсону, вглядываясь в его лицо.

Корреспондент побледнел и поспешил отойти.

— Ба, да это никак наш артурский ростовщик Янкель Эйдельзон! Ну конечно, он самый! Его надо немедленно задержать как шпиона.

— Вы ошибаетесь! Мистер Эмерсон никогда в Артуре не был и по-русски ни слова не понимает, — возразил Сахаров.

— Да что вы мне рассказываете! Посмотрите, есть ли у него шрам с левой стороны головы! Два года тому назад я смазал его по уху, да так, что пришлось потом платить штраф за нанесенное увечье, — настаивал поручик, подходя к Эмерсону.

Корреспондент, усиленно жестикулируя, протестовал, продолжая в то же время пятиться назад.

— Господин корреспондент говорит, что в Артуре действительно проживал похожий на него родственник и вы его смешали с ним, — сообщил Гантимуров.

— А ну-ка, покажи свою башку, Янкель! — протянул руки Борейко.

— Сейчас же отпустите господина Эмерсона, — остановил поручика Сахаров. — Если даже ваше заявление справедливо, то оно должно быть сначала проверено в штабе. Поедемте, господа, обратно, — обернулся он к своим спутникам.

Последние не заставили повторять приглашения и поторопились к экипажу.

— Я сейчас отправлю рапорт Стесселю обо всем этом, — крикнул им вдогонку поручик.

— Не страшно, — успокоил по-английски Сахаров Эмерсона. — Рапорт можно и под сукно положить. Всетаки как вы неосторожны! Прежде чем ехать сюда, вам необходимо было изменить свою наружность, а то, извольте видеть, какой получился камуфлет!

По возвращении в шгаб Сахаров рассказал о случившемся Рейсу и спросил, что же делать дальше.

— Борейко известный алкоголик, мало ли что ему могло показаться с пьяных глаз. Не обращайте на это внимания и продолжайте свое путешествие, — разрешил полковник.

После этого «иностранных» гостей повезли на батарею Золотой горы, где, не в пример Борейко, командир ее, капитан Зейц, встретил их очень любезно, охотно разрешил ее снять, став сам на переднем плане, показал и другие укрепления, которые были видны отсюда, сообщил о помощи флота и степени готовности его к выходу в море. Одним словом, он совсем очаровал своих гостей. После Золотой горы проехались по городу, заглянули ненадолго к городскому комиссару Вершинину, который рассказал им о тягостях, переживаемых оставшимися мирными жителями города. Корреспонденты и его запечатлели из фотографической пластинке…

Борейко хотел лично отправиться в штаб Стесселя, но затем раздумал.

— Не примут меня там, а если и примут, то не поверят. Больно у меня репутация неважная. Да и Стессель, верно, еще не позабыл своего последнего посещения Залитерной и вряд ли обрадуется при виде меня. Где твоя амазонка, Сережа?

— Зачем она тебе понадобилась?

— Попросил бы ее съездить к Стессельше и все ей рассказать. Та, наверное, настоит на их немедленном аресте. Сделай милость, Сережа, поезжай туда. Генеральша тебя знает, лаже приглашала к себе, воспользуйся этим, — просил Борейко.

— Если бы вместе с Варей, — колебался Звонарев.

— Супружеский, так сказать, визит, — усмехнулся поручик.

— Не в том дело. Она там свой человек, а я нет.

— Вашбродие, пишите письмо, я его самой генеральше Стесселевой в руки передам, — предложил Блохин.

— Там тебя дальше порога не пустят с твоей физиономией С генеральшей родимчик случится, когда она увидит твою рожу.

— Тогда сказочника пошлите. Он с лица чистый, и голос у него ласкательный.

— Мямля, не подойдет. Так отправишься, Сережа?

Прапорщик нехотя согласился.

Вера Алексеевна приняла Звонарева благосклонно и даже удостоила поцелуя в лоб, когда Звонарев приложился к ее ручке. Выслушав с интересом сенсационное сообщение, она живо проговорила:

— Мне тоже все время казалось, что я где-то видела это лицо, но не могла вспомнить где. Теперь припоминаю… Я хотела купить у него золотой кулон за пять рублей, а он просил двадцать и не уступил. Я очень тогда рассердилась. Сейчас разбужу Анатоля.

Но генерал, выспавшийся после сытного обеда, сам появился в гостиной.

— Прикажу сегодня же обоих мерзавцев вздернуть, а потом Костенко задним числом оформит это с судейской точки зрения, — тотчас решил Стессель. — Вот и наш Ножин тоже… Я приказал отобрать у него разрешение посещать позиции, а если он его нарушит — повешу без всяких разговоров.

— Давно пора. Он то и дело выбалтывает секреты и пишет в газете не про тебя, а про Смирнова. Можно подумать, что Смирнов, а не ты главное лицо в Артуре, — поддакнула Вера Алексеевна.

— Не следует все же забывать, что они — иностранные подданные, — робко заметил Звонарев.

— Да, мы это совсем упустили из виду, — быстро согласилась генеральша.

Решено было пригласить на совет Рейса. Полковник не замедлил явиться и посоветовал без шума выпроводить незваных гостей тем же путем, как они прибыли в Артур.

— Я сейчас пошлю Григоровичу просьбу отправить их в море. Пусть плывут куда хотят, — откланялся Рейс.

— Как ваши дела с Варей, мосье Звонарев, когда свадьба?

— Этот вопрос не поднимался…

— Не скромничайте, юноша. О вас с Варей щебечут все воробьи на крышах, — улыбнулась генеральша.

Звонарев откланялся.

— Благодарю вас от лица службы за проявленную бдительность, — церемонно пожал ему руку Стессель.

Когда корреспонденты вернулись в штаб, Рейс сообщил им, что Стессель нездоров и не может их принять. Гостей отвели в отдельную комнату и приставили к ним, как будто для посылок, казака. Оба «иностранца» просили передать их глубокую благодарность Стесселю и занялись приведением в порядок своих заметок. Об инциденте с Борейко они сочли за лучшее умолчать. Вскоре пришел Фок. Он по-немецки попросил поподробнее рассказать ему все последние мировые новости. Эмерсон ответил ему на том же языке. Разговор постепенно принял интимный характер.

— Мы хорошо осведомлены о роли вашего превосходительства в деле обороны Артура, — с ударением на слове «роли» проговорил Эмерсон.

— К сожалению, я сейчас не у дел и мое влияние здесь ничтожно.

— Если Кондратенко называют душой обороны, то вы, ваше превосходительство, без сомнения, являетесь ее мозгом.

— Что же тогда остается на долю Стесселя?

— Кулаки, которые, как известно, всегда направляются головой.

— Вы не лишены остроумия, герр Эмерсон.

— Поскольку нам удалось установить связь непосредственно с вами, мне думается, что прочие передаточные инстанции становятся излишними, — перешел на деловой тон Эмерсон.

— Вы имеете в виду Сахарова?

— Хотя бы его.

— Но он очень много знает и потому, в случае чего, несомненно обидится и может сильно навредить нам.

— От него можно легко избавиться. Артур ведь осажденный юрод; произойдет, например, несчастный случай при бомбардировке, что ли…

— Я этот вопрос обдумаю.

— Теперь о деталях связи с вами, — уже вполголоса проговорил Эмерсон, и они перешли на шепот.

— Вы очень неосторожны, герр Эмерсон. А что, если я передам вас куда следует?

— Ваше превосходительство не сделает такой глупости, хотя бы из боязни огласки некоторых документов, писанных вашей рукой и доставленных нам капитаном Сахаровым.

— Эта сволочь, значит, сумела-таки обеспечить себе отступление?

— Капитан — человек осторожный и дальновидный.

— Но не дальновиднее нас с вами.

— С этим я вполне согласен.

Фок поднялся и, поблагодарив за приятную беседу, удалился.

Было уже совсем поздно, когда в окно постучался Ножин. Дежуривший казак долго не хотел пускать его, пока он не вручил свою визитную карточку.

— Мы очень рады видеть артурского коллегу по профессии, — приветствовал его Лямбреже, соскучившийся во время долгого визита Фока, когда разговор велся на малопонятном ему немецком языке.

Боязливо озираясь но сторонам, Ножин начал говорить об узурпаторстве Стесселя, его трусости и глупости, полном неумении руководить осадой; рассказал о не совсем чистых торговых операциях Веры Алексеивны, превознося одновременно Смирнова, как истинного вдохновителя и героя обороны. Оба «иностранца» слушали его с величайшим интересом и обещали принять все меры к разоблачению дутой славы Стесселя. Ножин ушел, окрыленный надеждой, что ему наконец удастся свести старые счеты с генерал-адъютантом и ею супругой.

На следующее утро Гатимуров вежливо сообщил, что господ корреспондентов в порту ожидает их шлюпка, которая и будет отбуксирована в море. Затем поручик попросил вернуть ему все имеющиеся при них блокноты и фотографические пластинки. «Иностранцы» запротестовали, но затем исполнили это требование, предварительно вырвав все наиболее нужные им листки и сохранив самые интересные негагивы. Одновременно в руки князя перешло несколько крупных американских банкнот. Тут же ему был передан и разговор с Ножиным.

С Золотой горы видели, как далеко в море к шлюпке с корреспондентами подошел японский миноносец и принял их на борт.

— Жаль, послушался Рейса и выпустил этих щелкоперов, — выругался Стессель, узнав об этом. — Но Ножин так легко не отделается. Виктор Александрович, прикажите Микеладзе и Тауцу учредить за ним самый строгий надзор и отберите у него корреспондентскую карточку.

День семнадцатого сентября выдался серый, дождливый, но теплый. На фронте продолжалось затишье, изредка нарушаемое одиночными орудийными выстрелами. В городе тоже было спокойно. С утра по разрушенным улицам двигались толпы людей. Во всех уцелевших от бомбардировки церквах усиленно благовестили. Шла подготовка к торжественному богослужению по случаю именин «самой»— Веры Алексеевны. К Отрядной церкви, игравшей роль артурского кафедрального собора, стекались многочисленные богомольцы: военныев мундирах при орденах и лентах, штатские — во фраках, моряки — в треуголках, несколько застрявших в городе дам — в шелковых и бархатных платьях, солдаты — в новом обмундировании.

Около девяти часов подъехал и экипаж генерал-адъютанта, из которого вышла сама превосходительная именинница со своим супругом в придворном мундире. Она проплыла через наполненную до отказа церковь к своему бархатному коврику, лежавшему у самого амвона. По дороге она милостиво кланялась во все стороны, а Стессель на ходу пожимал руки генералам и полковникам, удостаивая всех остальных кивком головы.

После парадной литургии и молебна о здравии «благодетельницы града сего болярыни Веры», с провозглашением ей многолетня, Вера Алексеевна приняла поздравления от присутствующих в церкви и вышла на паперть, где были выстроены без оружия солдаты от различных полков, офицеры же вместо сабель и палашей держали в руках пышные букеты цветов. Мадам Стессель в сопровождении блестящей свиты генералов и полковников прошла по фронту. Солдаты приветствовали ее громкими криками «ура», а офицеры, почтительно целуя ее ручку, преподносили букеты.

Особое внимание генеральша уделила девятой роте крепостной артиллерии, которой командовал Вамензон. Вера Алексеевна обратилась к солдатам с речью, призывая их к ратным подвигам под руководством их доблестного командира.

Затем Гантимуров зачитал приказ о награждении крестами некоторых артиллеристов, и генеральша собственноручно нацепила их на груди новоиспеченных героев: фельдфебеля, каптенармуса, писарей и одного рядового. На этом парадная часть окончилась, и превосходительная чета отбыла домой.

Вскоре к дому Стесселя стали один за другим подъезжать экипажи. Одним из первых подкатил экипаж Белых, на передней скамеечке которого скромно восседала Варя в форменном сестринском платье. Она поглядывала по сторонам, рассеянно слушая наставления матери, как ей следует вести себя в обществе.

— Будь любезна со всеми, не фыркай на молодых людей, не смейся громко, не гримасничай… Помни, что по твоему поведению будут судить о нас, — наставляла Мария Фоминична свою дочку.

— Знаю я все это, мама, но что мне делать, если меня так и разрывает от смеха при виде напыщенно-глупых физиономий гостей и хозяев? Так и хочется расхохотаться, выкинуть какую-нибудь штуку…

— Слушай, что тебе говорит мать, и не смей дурить, Варвара, — вмешался Белый. — Я сам послежу за тобой.

Девушка со вздохом замолчала.

В гостиной было уже много народу. На диване сидела Вера Алексеевна в окружении дам и высших чинов. Заметив Белых, она поспешила им навстречу и по-родственному перецеловалась со всеми. Варя склонилась перед ней в глубоком реверансе и принесла свои почтительные поздравления, после чего отошла в сторону. К ней тотчас же приблизился Гантимуров и рассыпался в комплиментах. Девушка выслушала его со скучающей гримаской и попросила:

— Найдите мне стул и принесите чаю, я хочу пить.

Князь исчез и через минуту появился с креслом, сопровождаемый денщиком с подносом в руках. Варя поблагодарила его и принялась за чай, рассеянно прислушиваясь к болтовне своего кавалера.

— Как ваша работа в госпитале? Я часто вижу вас проезжающей туда верхом. Вы настоящая артурская Афина Паллада, вам недостает только шлема и копья.

Варя мило улыбнулась, а про себя подумала:

«А ты — просто шут гороховый, которому не хватает только дурацкого колпака и погремушки!»

Генерал-адъютант по случаю именин своей строгой супруги и повелительницы был в ударе и громко хохотал, сотрясаясь при этом своим монументальным корпусом. Рядом с ним маленький, щупленький, скромно улыбающийся Кондратенко выглядел невзрачным и незначительным. Фок, как всегда, хитро ухмылялся в седенькую бородку и изредка вставлял едкие замечания по чьему-либо адресу.

В соседней комнате около столика с выпивкой, в окружении нескольких партнеров, прочно обосновался Никитин.

Варя начала подумывать, как бы ей скрыться из гостиной. В это время в дверях появился Надеин в старинного покроя мешковатом парадном мундире, с крестами и лентами на груди. В руках он торжественно чес позолоченный складень. Приблизившись к имениннице, он раскрыл его и шамкающим старческим голосом произнес:

— Пожвольте вам, матушка, поднешти ображ ваших небешных покровительниц — Веры, Надежды, Любови и матери их Шофии. Он хранилша у меня с нежапамятных времен как шемейная швятыня. Отныне он принадлежит вам, наша общая жаштупница перед Анатолием Михайловичем.

Растроганная Вера Алексеевна приняла и поцеловала образ, а затем облобызалась со старым генералом и усадила его около себя.

— Где же Георгиевский крест, недавно пожалованный вам государем? — справился Стессель, подходя к нему.

— Не шмею надевать его, пока не получу подтверждения от чаря-батюшки.

— Боюсь, что вам долго придется ждать.

— Беж этого не вожложу на шебя штоль вышокой награды, которой не шчитаю шебя доштойным.

Посидев еще немного, Надеин откланялся и ушел.

— Совсем из ума выжил, старый дурак! — проговорил ему вслед Стессель.

Вскоре затем приехал Костенко. Мелко семеня постарчески несгибающимися ногами, с теплым шарфом на шее, он имел весьма комичный вид. Многие иронически заулыбались. Варя это заметила и обиделась за своего крестного. Как только генерал со всеми поздоровался, девушка подлетела к нему.

— Крестненький, идемте ко мне, — повела она генерала к своему креслу.

— Тише, тише, стрекоза, того и гляди, опрокинешь меня, — запротестовал Костенко. — Нет ли тут сквозняка, а то я простужусь. На дворе-то ведь уже осень!

— Не беспокойтесь, здесь ниоткуда не дует, тепло и очень уютно. Князь, достаньте еще стул, — обратилась она к Гантимурову.

— Тебе всегда тепло в присутствии кавалеров, а меня старая кровь уже не греет, — зябко поежился генерал.

— Гантимуров нагоняет на меня только холод и тоску смертную. Какой-то он липкий, скользкий и противный, не люблю я его.

— И я тоже! Опытным судейским глазом вижу — прохвост и кончит скамьей подсудимых. Ему верить нельзя, несмотря на то, что он и князь. Твой румяный прапор куда лучше! Где он сейчас?

— Сидит на Залитерной, — покраснела Варя. — Вы слыхали, Крестненький, как он отличился под Высокой?

— Читал о нем в приказе. Молодец! Теперь крест получит наверняка.

— Я всегда говорила, что он очень храбрый, но скромный до застенчивости. Не правда ли?

— Что же он не делает тебе формального предложения, коль он такой храбрый?

— Со мной он форменный трусишка.

— Это верно, ты хоть кого запугаешь!

Их разговор был прерван грохотом разрыва. Гости всполошились и бросились к окнам.

— Никогда раньше снаряды так близко от нас не падали, — заволновался Стессель.

— Это результат посещения иностранных корреспондентов, — заметила Вера Алексеевна.

— Остается только еще раз пожалеть что я их не вздернул, как хотел сначала, — буркнул генерал.

Новый, еще более сильный взрыв сотряс весь дом до основания.

Большинство присутствующих поспешило во двор. Еще не разошедшийся столб черного густого дыма указывал место падения снаряда. До него было около полуверсты.

— Наверно, опять начался обстрел с моря двенадцатидюймовыми снарядами. Среди осадных батарей таких крупных калибров не может быть, — проговорил Белый.

Резкий свист и шипенье возвестили о приближении со стороны фортов очередного японского гостинца. Стало очевидным, что стреляют с суши, а не с моря. На этот раз взрыва не последовало.

— Надо сейчас же разыскать снаряд и выяснить его калибр, — заторопился Белый.

Стессель, тоже появившийся на крыльце, отправил на поиски нескольких казаков-ординарцев.

Начавшаяся бомбардировка заставила гостей поторопиться с отъездом. Первыми уехали адмиралы, за ними тронулись и остальные.

— Господа! Господа! — кричала им вслед именинница. — Прошу помнить, что обед отнюдь не отменяется, а только переносится на вечер. Жду всех к себе обязательно!

Белый, Кондратенко, Ирман и Мехмандаров в ожидании результатов поисков снаряда задержались у Стесселя. Мария Фоминична и Варя с Верой Алексеевной удалились во внутренние комнаты. Там генеральша показала полученные ею сегодня подарки — бриллиантовое колье, поднесенное Сахаровым от фирмы Тифонтая, брошь с рубинами — от гражданского населения Артура и ряд более мелких драгоценностей — от различных лиц и организаций города. Варя с интересом примеряла на себя кольца, брошки, кулоны.

— Для твоей свадьбы у меня давно припасены серьги с рубинами. — И генеральша показала их Варе.

Девушка не выказала особенного восторга.

— Ты сегодня все время любезничала с князем. Не правда ли, он очень мил? Прекрасная для тебя пара.

В ответ Варя только вздохнула. Вера Алексеевна истолковала это в пользу своего протеже.

— Подумай только — княгиней будешь, быть может, станешь придворной дамой. Побываешь во дворце на балах.

— Я и танцевать-то не умею и, кроме того, собираюсь жить на хуторе, а не в Петербурге.

— Это ты говоришь по молодости лет и под влиянием учительниц Пушкинской школы, известных своим либерализмом и распутным поведением. Напрасно вы ее туда пускаете, Мария Фоминична

— Совсем они не распутные и даже очень скромные, — заступилась Варя.

— То-то одна из них прямо объявила себя женой какого-то офицера, хотя и венчалась с ним только вокруг ракитового куста.

— Леля — гражданская жена Стаха…

— Таких жен можно сколько угодно найти во всех вертепах.

— Неправда, Леля совсем не потерянная, а Оля и не замужем, — пылко запротестовала девушка.

— По тому, как ты разговариваешь со старшими, можно судить, среди кого ты вращаешься. Поди-ка погуляй на дворе, пока я поговорю с твоей матерью.

Варя, красная от возмущения, вылетела из комнаты и наткнулась на Гантимурова, который, видимо, поджидал ее у двери.

— Куда вы так спешите, мадемуазель? — увязался он за девушкой.

— Хочу посмотреть, куда стреляют японцы.

— Вы не боитесь бомбардировки?

— Около нашего госпиталя каждый день падают снаряды.

На дворе они застали казака, приехавшего с докладом о найденном снаряде.

— Дюже глубоко в землю ушел, а дырка от него огромадная — голова пролезет; Полиция пригнала китайцев с лопатами, чтобы его выкопать.

В это время Рейс принес сообщение, что на втором форту крупный снаряд пронизал земляное перекрытие, двухэтажный бетонный свод каземата и, разорвавшись внутри, вывел из строя около ста солдат и двух офицеров.

— Василий Федорович, едемте туда немедленно, — предложил Кондратенко. — Там, наверно, найдутся осколки, по которым мы и определим его калибр.

Белый тотчас согласился.

— Подвезите меня по дороге к госпиталю, папа, — попросила Варя, — мне пора на дежурство.

— Ладно уж! Только, чур, не дальше, — ответил Белый.

Через несколько минут оба генерала, как были в парадной форме, с Варей катили на форт номер два. По дороге они увидели дым от нескольких таких же огромных взрывов на батареях Залитерной и литеры Б и решили завернуть сначала туда. Варя соскочила у своего госпиталя, но, подождав, пока экипаж скрылся за поворотом, пешком направилась тоже на Залитерную. Она была обеспокоена, и ей хотелось поскорее узнать, все ли там благополучно.

На Залитерной Борейко показал генералам две саженной глубины воронки.

— Какого калибра, по-вашему, снаряды? — справился Кондратенко.

— Ровно одиннадцать дюймов. Вот извольте посмотреть на донышко.

— Да не может быть! — в один голос воскликнули генералы.

— Как японцы смогли доставить такие большие пушки под Артур? — удивился Белый.

— Дальний-то им целехонек достался, и железную дорогу наши войска при отступлении почти не испортили Одним словом, все было сделано, чтобы облегчить подвоз крупных орудий к Артуру, — иронически заметил Борейко.

Наступило молчание. Кондратенко хмурил брови и нервно пощипывал свою бородку. Он чувствовал себя врачом, неожиданно определившим смертельное заболевание у своего пациента. Для него сразу стало очевидным, что отныне дни Артура сочтены. Подавив в себе поднявшееся волнение, он спокойно проговорил:

— Интересно ознакомиться с их действием по нашим бетонным укреплениям.

— Едва ли многие из них выдержат такое испытание, — отозвался Борейко.

Сильный взрыв за горой прервал их разговор.

— Как бы не по нашей литере Б, — забеспокоился Борейко. — Эй, сбегай кто-нибудь посмотри! — обернулся он к солдатам.

Но Блохин уже выскочил на дорогу.

— В аккурат по самой позиции, в правый каземат, из него и сейчас дым идет! — заорал он во всю мочь.

Все бросились на батарею литеры Б. Генералы с Звонаревым оказались сзади.

— Сергей Владимирович, — обернулся к прапорщику Кондратенко, — быстренько подсчитайте, какой слой бетона и земли могут пробить такие снаряды.

— Мне нало знать вес бомбы и ее конечную скорость.

— Двадцать пудов, а скорость — около тысячи футов в секунду, — ответил Белый.

Звонарев, откозыряв, направился в блиндаж. Первые же подсчеты показали, что взрыв такого снаряда может выдержать только двухаршинный бетон, прикрытый сверху саженным слоем земли и камня. Ни на одном из укреплений сухопутного фронта таких бетонных сооружений не было. Он понял, что против одиннадцатидюймовых снарядов Порт-Артур совершенно безоружен. Взяв листок с подсчетом, он побежал к генералам. Они уже дошли до батареи. В тыл шло несколько человек с носилками, которые сопровождала Шура Назаренко.

— Много у вас пострадало? — справился Белый, когда она поравнялась с генералами.

— До смерти никого не убило, а придавило в каземате двоих, — кивнула на носилки девушка.

— Отправьте их в Сводный госпиталь к Варе или в Пушкинскую школу, там за ними будет хороший уход.

Разрушения на батарее литеры Б оказались не особенно велики: пробило свод каземата, причем рельсы, заложенные в бетон, выдержали.

Солдаты толпой обступили генералов и внимательно прислушивались к их разговору.

— Видать, теперь Артуру скоро конец, — вздохнул Жиганов. — Супротив таких пушек ничто устоять не сможет.

— На все воля божья, — отозвался Лепехин. — Надо бы молебен отслужить о спасении от новой напасти.

— Хоть с утра до вечера поклоны перед образом бей — все одно ничего не поможет, — вмешался Блохин.

— По-твоему, выходит, что японский бог сильнее нашего? — обиделся Лепехин.

— Генералы да инженеры их башковитее наших, вот тут в чем дело! — ответил Салихин и, оглянувшись на начальство, быстро зажал себе рот.

— Заделать ночью дыру мешками с землей, — распорядился Белый, обращаясь к Гудиме.

С батареи литеры Б генералы отправились на форт номер два, а Борейко с Звонаревым и солдатами — на Залитерную.

— Ну, каковы результаты ваших подсчетов? — на ходу вполголоса справился Кондратенко.

Прапорщик протянул листок с цифрами. Генерал молча взглянул на него и сунул в карман.

— Я дома проверю еще раз, а пока попрошу не разглашать полученных результатов, — предупредил он.

На Залитерную тем временем пришла Варя. Увидев Шуру с носилками, она тотчас же распорядилась поместить солдат в одном из блиндажей и вызвала по телефону из госпиталя рикш для перевозки раненых.

Борейко и Звонарев застали обеих девушек за перевязкой раненых.

— Вы уже успели прилететь сюда на помеле, ведьмочка? — с притворным ужасом говорил Борейко.

— А ну вас! — отмахнулась от него Варя.

Отправив раненых, она зашла в офицерский блиндаж к Звонареву.

— По какому случаю ваш батюшка и Кондратенко сегодня появились у нас в парадной форме? — спросил прапорщик.

— Сегодня же именинница Вера Алексеевна. Они и приехали сюда прямо от Стесселя.

— Вот оно что! День тезоименитства порт-артурской некоронованной царицы! То-то во всех церквах попы с утра дилимбонили! — захохотал Борейко.

— Вера Алексеевна — первая дама в Артуре, поэтому к ней так все и относятся, — возразила Варя.

— А вы у нас первая амазонка. Надо думать, что в день ваших именин казаки устроят общую джигитовку, а я, так и быть, в вашу честь заставлю солдат целый день ездить друг на друге верхом.

— За что вы меня так не любите, Медведь? — неожиданно спросила Варя.

— А за что мне, собственно, вас любить?

— Но я все же приношу пользу у вас на батарее как сестра и к тому же фельдшер!

— Как фельдшер вы нашему Мельникову в подметки не годитесь.

— Неправда, он уже все позабыл, что знал, а я сдала экзамены на круглые пятерки.

— Еще бы — генеральская дочь и родственница самого Стесселя! Хоть бы вы и рта на экзамене не открыли, все равно пятерки получили бы. Да захоти вы сейчас — наши эскулапы вам и докторский диплом преподнесут, лишь бы угодить начальству и получить какой-нибудь орденок или крестишко.

— Все это неправда. Вы злитесь потому, что сами за всю войну не получили ни одной награды.

— Где уж нам! Я только понять не могу, за какие великие прегрешения господь бог хочет наказать Сережу, наградив такой супругой, как вы.

Варино терпение лопнуло, и, дрожа от негодования, она налетела на поручика.

— Вы бестактный, грубый и противный человек! Но постойте, я на вас найду управу у Оли Селениной! Она зам прочтет хорошую нотацию о правилах вежливости, — не обрадуетесь!

Борейко сначала весело смеялся, но затем нахмурился и вышел.

— Ох, и сердитые вы оба с поручиком! — обернулась Шура к Варе. — Того и гляди, подеретесь

— Смотри и учись, как с мужчинами надо обращаться. Им потачки ни на грош давать нельзя. Вы, конечно, проводите меня немного, Сергей Владимирович?

— Боитесь, чтобы вас еще не обидел Медведь?

— С ним я и без вас справлюсь

Солнце уже склонялось за Перепелиную гору. Слышалась довольно оживленная ружейная перестрелка. На Орлином Гнезде грохотали пушки. Борейко, собрав вокруг себя солдат, беседовал с ними на различные темы. Заметив Варю, он с нарочитой вежливостью раскланялся с ней.

— Надеюсь, мадемуазель, до нескорого свидания?

Девушка в ответ свирепо погрозила ему кулаком. Солдаты громко захохотали.

Вернувшись после объезда позиций в штаб Стесселя, Белый и Кондратенко подробно доложили обо всем виденном.

— Значит, все пустяки! — неожиданно резюмировал генерал-адъютант.

— Мы беззащитны против таких крупных снарядов, в этом вся трагедия, — заметил удивленный Кондратенко.

— Василий Федорович мне всегда говорил, что орудия крупных калибров очень недолговечны. Сделают сто выстрелов и приходят в негодность. Выпустят японцы сотню-другую снарядов и успокоятся.

— Одиннадцатидюймовая батарея Золотой горы сделала уже по нескольку сот выстрелов из каждого орудия и все же продолжает стрелять, — проговорил Белый.

— Но как? Большая часть ее снарядов попадает на город и наши позиции. Если японцы начнут так же бомбардировать нас, им же будет хуже! Пойдемте-ка к столу и выпьем за здоровье именинницы, которую даже японцы почтили салютом из своих новых пушек.

Вернувшись за полночь в свою квартиру, Кондратенко снял с себя парадный мундир и, вынув бумажку с расчетами Звонарева, внимательно проверил их. Все оказалось правильным. Встав из-за стола, генерал в задумчивости заходил по кабинету. Полученные на днях сведения о поражении русских под Ляоянэм и отходе Куропаткина к Мукдену настроили его на мрачные размышления. Надежда на скорую деблокаду крепости со стороны суши становилась с каждым днем все более призрачной. Балтийская эскадра продолжала находиться в России и, следовательно, могла прибыть в Артур не раньше января. Появление тяжелых осадных мортир предрешало падение крепости в течение ближайших двух-трех месяцев и неминуемо влекло за собой гибель всей эскадры. Даже своевременное прибытие эскадры Рожественского не могло спасти Артур. Плачевный исход войны казался Роману Исидоровичу неизбежным. Жгучий стыд за опозоренную родину сменялся вспышками гнева на бездарное правительство, приведшее к такому позорному концу.

Невольно ему вспоминалась собственная жизнь. Сын старого кавказского солдата, после полувековой службы получившего прапорщичий чин, он учился на медные деньги. Трудовая жизнь началась для него рано. Мальчиком он на тифлисских базарах продавал искусственные цветы и другие мелкие безделушки, которые делали его сестра и мать-белошвейка. С третьего класса маленький Рома уже дает уроки своим более состоятельным товарищам и этим не только содержит себя, но и помогает родным. Наконец счастье улыбнулось — ему удалось поступить в военно-инженерное училище, а затем в академию, которые он окончил блестяще. Молодой инженер направляется на родной Кавказ, на строительство Батумской-Михайловской, как она тогда называлась, — крепости. И тут лицом к лицу сталкивается с продажностью и казнокрадством инженеров и подрядчиков. Он попытался бороться с этим. Очень быстро произошел конфликт — на предложенную ему взятку он ответил пощечиной. Начался длинный судебный процесс, в котором он явился подсудимым. В результате Роман Исидорович навсегда решил бросить инженерную деятельность.

Не желая расставаться с любимым и родным ему военным делом, он поступил в Академию генерального штаба, которую также окончил с отличием. Дальше началась служба в строю, которая раскрыла перед ним картину полной неподготовленности русской армии к войне, где боевое обучение подменялось шагистикой и парадами. Невежество, некультурность и казнокрадство офицеров делали невозможным освоение современной техники войны. После нескольких выступлений на эту тему за Кондратенко прочно установилась репутация беспокойного, неуживчивого командира От него поспешили избавиться, сплавив его на Дальний Восток.

Сюда он попал к моменту возвращения русских войск из китайского похода. Трезво оценивая состояние частей, он пришел к выводу, что этот поход «только понизил боеспособность и развратил их, приучив к легким победам над почти безоружным противником».

В Артуре его встретили недружелюбно. Фок откровенно завидовал его карьере, Стессель смотрел свысока на «слишком ученого» генерала. Но Роман Исидорович прекрасно знал, что, кроме генералов, еще существует русский народ, одетый в серые солдатские шинели, из которого вышел он сам и кровную связь с которым он постоянно чувствовал. Не раз он видел, как каверзы и прямое предательство завистливых генералов разбивались о солдатскую преданность родине.

Перед его мысленным взором одна за другой проходили картины мрачного будущего, ожидающего Артур. Он ясно сознавал, что дальнейшая оборона крепости повлечет огромные, ненужные жертвы среди гарнизона и особенно среди солдат. Спасти их от напрасной гибели, избавить родину от позора могло лишь быстрейшее окончание войны. Но трудно было рассчитывать, чтобы в Петербурге вняли голосу благоразумия и поспешили с заключением мира.

«Остается одно последнее средство — обратиться непосредственно к царю, через головы наместника, министров и придворной камарильи, — размышлял Кондратенко, — и сделать это может и должен Стессель, как генерал-адъютант, имеющий право обращаться непосредственно к монарху. Нужно только убедить его в необходимости такого шага».

После долгих колебаний Кондратенко решил изложить свои соображения в письменной форме, чтобы в истории остался след от его попытки спасти родину от грозящего ей неминуемого позора, а солдат — от бесцельной гибели.

Роман Исидорович сел за стол и начал быстро писать:

«Ваше превосходительство, многоуважаемый Анатолий Михайлович!

В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя считать особенно унизительными. Но если к потере Ляояна и к другим поражениям присоединится падение Артура и гибель находящегося здесь флота, то, в сущности, кампания будет безвозвратно проиграна. Наш военный неуспех примет унизительные для русского достоинства размеры.

Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей беспрерывно отступающей на север армией или все еще находящимся в Кронштадте флотом, по-моему, невозможно. Единственным почетным выходом из такого положения является поэтому заключение немедленного, до падения Порт-Артура, мира, который, несомненно, можно (до сдачи Артура) установить на неунизительных для народного самолюбия условиях (свободного пропуска гарнизона с оружием и знаменами к Маньчжурской армии и флота — во Владивосток, денежная компенсация за уступку Артура японцам и т.п.).

Очень вероятно, что государю доносят о военных событиях неправильно, искажая существующую действительность. Истинное, правдивое донесение может устранить большую беду для нашей родины.

Поэтому, как высший представитель здесь государственной власти и лицо, облеченное царским доверием, не сочтете ли Вы возможным шифрованною телеграммой на имя государя донести о действительном положении дел здесь, на Дальнем Востоке.

Настоящее письмо мною написано ввиду моей глубокой уверенности в необходимости такого шага для блага моей родины и Вашего сердечного отношения ко мне.

Вашего превосходительства покорный слуга

Р. Кондратенко».

Прочитав письмо еще раз. Роман Исидорович разбудил денщика и приказал ему с утра доставить его к Стесселю.

В окнах уже серел туманный рассвет. С чувством честно исполненного долга Кондратенко разделся и лег спать.

Встав, как всегда, в семь часов утра, Стессель собирался совершить свою обычную утреннюю прогулку верхом по берегу моря, когда ему подали письмо Кондратенко.

Удивленный генерал вскрыл конверт и быстро прочитал написанное. На лице его выразились растерянность и изумление. Как во всех трудных случаях жизни, он поспешил за советом к своей супруге,

Генеральша, утомленная именинными хлопотами, еще нежилась в постели и была сильно недовольна появлением мужа.

Стессель прочитал послание Кондратенко.

— Как, по-твоему, я должен реагировать на это?

— Прежде всего необходимо сохранить письмо. Оно может очень пригодиться впоследствии. Писать царю, конечно, нельзя, иначе выйдет, что Куропаткин и Алексеев обманывают его, а ты их выводить на чистую воду, — рассудила генеральша.

— Кондратенко, ввиду явного упадка его духа, пожалуй, придется заменить в должности начальника сухопутной обороны Фоком, — не совсем уверенно проговорил генерал-адъютант.

— И не думай об этом! Фок через два дня сдаст Артур, а отвечать за это будешь ты, а не он. Вечером ты поговори с Кондратенко и объясни, почему невозможно сделать так, как он предлагает. Остальным, даже Рейсу, об этом ни слова! — предупредила совсем уже проснувшаяся Вера Алексеевна.

Не встретив сочувствия у Стесселя, Кондратенко не стал настаивать на своем предложении и с удвоенной энергией принялся за развитие и воспитание боевых качеств солдат и офицеров.