Рыжий большеголовый мальчишка держал в руках ворону. Одной рукой он прижимал её к груди, а другой щёлкал по носу. Ворона изо всех сил мотала головой, пытаясь освободиться. Перья на загривке стали у неё дыбом, а глаза были злые и испуганные. Она тяжело дышала, широко раскрыв клюв, и пыталась каркнуть. Но каждый раз при этом мальчишка щёлкал её по носу и взвизгивал от удовольствия:
— А, ты так? А, ты так? А я — вот так!
Мальчишка, как нам показалось, был сильный и сердитый. Его рыжие волосы блестели, хитрые серые глаза тоже, а редкие зубы так и оскаливались при каждом щелчке.
Мы с сестрёнкой стояли, взявшись за руки, держа в свободной руке по корзиночке, полной земляники. На глазах у нас были слёзы жалости к бедному воронёнку и страха перед его мучителем. Нам обеим хотелось убежать домой или хоть спрятаться за кустом. Но вместо этого мы, дрожа и не сводя глаз с загорелой веснушчатой руки мальчишки, подходили к нему всё ближе и ближе, точно кролики к удаву. А он, не замечая нас, сидел на пне, широко расставив босые ноги, и всё щёлкал и щёлкал воронёнка по раскрытому беспомощному клюву.
— А я — вот так! — повторил он и вдруг, подняв голову, увидел нас, перепуганных, жавшихся друг к другу. На минуту он остановился и даже опустил руку. Его глаза обшаривали кусты вокруг нас, убеждаясь, что мы единственные свидетели его развлечений. Успокоившись, он сдвинул брови.
— Вы чего тут потеряли? — спросил он нас, по-прежнему крепко держа воронёнка левой рукой. Воронёнок хрипло пискнул.
Мы вздрогнули, посмотрели друг на друга и обе почувствовали, что страх куда-то пропал, жалость к воронёнку сделала нас храбрыми.
— Отдай воронёнка! — проговорили мы разом и сделали шаг вперёд, тяжело дыша от волнения и держась за руки.
Мальчишка удивился. Серые глаза его снова забегали по кустам — не близка ли нам неожиданная помощь. Затем, прищурившись, он высунул длинный язык и вдруг засмеялся.
— А что дашь? — спросил он меня и снова щёлкнул воронёнка по носу.
Мы переглянулись и одновременно протянули ему корзиночки с ягодами.
Мальчишка покачал головой.
— Ягод я и сам наберу, вишь — удивили. Нет, вы платки свои давайте, обе, тогда отдам. — И он показал на наши яркие платочки. Их нам сегодня надели в первый раз с приказанием не запачкать и не потерять.
Мы опять посмотрели друг на друга.
— Живо давайте! — прибавил мальчишка, заметив наше колебание. — Сейчас давайте, а то задушу. Вот! — И он стиснул воронёнка так, что тот замотал головой и жалобно пискнул.
Это решило дело. Мы быстро развязали новые платочки и протянули ему.
— Давай ворону! — решительно сказала я, стараясь смотреть мимо веснушчатой руки.
Одной рукой мальчишка по-прежнему крепко держал воронёнка, другой быстро схватил добычу и принялся засовывать её за пазуху в расстёгнутый ворот рубашки.
Мы следили за ним, затаив дыхание.
Вот один только кончик торчит, голубенький, словно цветочек, но вот и он исчез.
— Спрятал, — прошептала сестра, и голос её дрогнул.
— Держите вы, сами вороны!
Мальчишка бросил воронёнка мне прямо в лицо, рассмеялся и, выхватив у меня из рук корзиночку с ягодами, быстро побегал под горку, перепрыгивая через пни.
Я еле успела поймать воронёнка, чтобы он не оцарапал меня судорожно растопыренными лапками, и осторожно прижала к груди.
И воронёнок понял ласку. Он рванулся было у меня из рук, но вдруг притих и задышал ровнее. Пёрышки на голове у него опустились, и клюв закрылся. Озлобленное выражение пропало, из злого драчуна он вдруг превратился в измученного и усталого детёныша.
Мы уже забыли о платочках.
Мы стояли и гладили его кончиками пальцев, заглядывала ему в глаза и радостно смеялись.
— Понесём скорее домой, — сказала Катя. — Покормим его, он и приручится. Ведь приручится, а?
— Он уже приручился, — уверенно заявила я. — Смотри, он не боится, понимает, что мы не позволим его мучить.
До дома было недалеко. Он стоял на краю вырубки, где мы собирали землянику, и издали было видно, как мама развешивала мокрое бельё на кольях забора.
— А платочки-то унёс, — тоскливо прошептала Катя уже перед домом. — В чём мы теперь ходить будем?
— Старые наденем, — храбро отвечала я, стараясь не показать, что и у меня губы задрожали. — Мама не рассердится, она добрая, мы всё расскажем.
Мама и правда не рассердилась, даже улыбнулась, хоть и покачала головой.
— Эх вы, защитницы, — сказала она. — Теперь будете ходить в старых платках. Ну, хорошо, несите свою птичку в сарай, отдохнёт она там. Только смотрите, чтобы цыплят не таскала.
И воронёнок поселился в сарае. Приручать его не пришлось. Осмотревшись на новом месте, он подскакал к нам и, раскрыв рот, с криком стал махать крыльями.
— Это он просит есть, — сказала мама. — Намочите хлеба в молоке и дайте ему немного, чтобы не обкормить, а потом воды с ложечки.
Но обкормить его было нельзя. Он ел целый день всё, что угодно: хлеб, мясо, картофель. Сам есть он ещё не умел. Мы запихивали ему пищу прямо в горло, так что иногда он кашлял и задыхался. Но, проглотив, он опять скакал за нами по сараю и кричал ещё громче.
Мы были в восторге. Кормить его нам нравилось так же, как ему — есть. Мы сидели на полу с чашками в руках и громко смеялись, когда он хватал нас за пальцы.
На третий день мы решились выпустить его из сарая.
— Вот увидишь, что он приручился, — уверяла я сестру, хоть сама и боялась немного: а вдруг улетит?
Воронёнок на минуту остановился на пороге, оглянулся и… поскакал за нами по дорожке, будто собачонка. А мы смеялись и прыгали от радости.
— Иди, иди! — звали мы воронёнка. — Иди, мы тебя ещё покормим. Иди, Платочек!
Платочком мы назвали его в память о том, что мы отдали за него.
Воронёнок остался во дворе, а мы побежали домой — принести ему чего-нибудь вкусненького.
Вдруг на дворе поднялся скандал. Куры кричали так, словно увидели ястреба.
— Катя, скорей! — закричала я. — Наверно, ястреб цыплёнка схватил. — И мы бросились назад.
Никакого ястреба не было, за него отдувался наш бедный Платочек. Он тоже кричал, но от боли, голос его тонул в общем гаме, а куры клевали и щипали его, только перья летели по воздуху.
Мы со слезами ринулись в бой и выхватили воронёнка чуть живого. Он весь дрожал.
— Противные, гадкие! — кричала Катя и плакала. — Бедный Платочек, за что это они тебя?
— За цыплят, — сказал отец, который тоже пришёл на шум. — Вороны часто таскают цыплят, и куры это знают. Смотрите, чтобы ваш Платочек за это не принялся!
Весь день воронёнок не ел, сидел в углу сарая и так жалобно смотрел на нас, что казалось, будто он умирает, и ночью мы горько плакали в подушку.
Но на следующий день он встретил нас как ни в чём не бывало: махал крыльями и ел за два дня сразу.
Пришлось продержать его в сарае до тех пор, пока он не научился летать.
К этому времени он стал удивительно красив. Питался Платочек у нас, вероятно, лучше, чем на воле, поэтому был крупнее других ворон, и пятно на голове было тоже чуточку больше.
— Правда, наш Платочек в платочке? — говорили мы.
И забавно же было смотреть, как он дразнил кур в отместку за первую встречу.
Сядет на забор, невысоко, но так, чтобы его достать было нельзя, и смотрит. Куры соберутся, кричат, сердятся, а он нагнётся и отвечает им:
— Карр! Карр!
За сестрой и за мной Платочек бегал, как собачонка, прыгал на колени и заглядывал в глаза.
Мама наша целый день хлопотала по хозяйству, а папа уходил на работу очень рано, так как жили мы на окраине и идти было далеко. Но мы только радовались этому: раздолье, свобода.
За огородами нашего пригородного посёлка текла речка и начинался лес, тот самый, в котором мы собирали ягоды в где нашли воронёнка.
Ходили мы туда всё лето и близкую его часть знали хорошо.
Но дальше, за весёлой, болтливой речкой Незванкой, начинался старый еловый лес, тёмный и таинственный. И жил в нём один лесник, про которого ходили странные слухи, и была у него чёрная с белой кисточкой на хвосте собака, громадная и злая, по кличке Волк.
— У неё кисточка, знаешь, зачем? — шёпотом говорила мне Катя, и её большие голубые глаза делались совсем круглыми от страха. — Эта кисточка, чтобы её леснику было и ночью видно. Они вместе ночью охотятся. Собака зайцев ловит, леснику носит. А раз мальчика маленького собака в лесу загрызла. Как за горло схватит… он и крикнуть не успел! А лесник мальчика в реку бросил. Это тётка Дарья маме рассказала. А мама засмеялась и говорит: «Всё это глупые выдумки. Если бы мальчик действительно пропал у кого, мы бы знали. Да и кто пустит ребёнка ночью в лес?»
В тот вечер мы долго сидели на печке и шушукались. За окном гудел ветер, и, когда мама открывала дверь, он вырывал её из рук и хлопал ею так сильно, что весь дом вздрагивал.
— А ты веришь? — спрашивала я, замирая от страха и желания, чтобы это и в самом деле было правдой.
— Конечно, верю! — убеждённо отвечала Катя. — Мальчик-то был чужой, заблудился, потому его и не искал никто. Вот как тётка Дарья говорила, — закончила она и торжествующе посмотрела на меня.
Я была побеждена. Долго, прижавшись друг к другу, сидели мы на печке. Лампа под зелёным абажуром ярко освещала стол, а в углу сгустились полутени.
— Ну, запечные жители, — весело сказал наконец папа, отодвигая книгу, — пожалуйте ужинать и марш спать, а то за день-то набегались. Смотрите, ваш Платочек уже третий сон про белые булки видит.
Мы засмеялись и соскочили с печки. На столе стоял чугунок с кашей и кринка молока, а мама возилась около печи, вынимая горячие пироги.
Ворона и правда спала, сидя на спинке кровати — на своём любимом месте, под которым мы с Катей аккуратно расстилали лист бумаги… Совершенно приучить к чистоте нашего воспитанника нам не удавалось.
Услышав возню за столом, Платочек сейчас же сорвался с места и перелетел на спинку отцовского стула. Здесь он всегда сидел и высматривал, нет ли на столе чего по его вкусу. Завидев пирог или белую булку, он прыгал на стол, хватал кусок побольше и перелетал на подоконник или, если окна были открыты, улетал в сад и там съедал добычу. Иногда прятал её в свой заветный «сундук» на крыше сарая, под дранкой.
В этот вечер окна были закрыты.
Платочек быстро наелся и стал сердито стучать в стекло носом, положив недоеденный пирог на подоконник.
— Ффффф, — шипел он. Окно не открывалось, а пирог надо было спрятать непременно: вдруг кто соблазнится и утащит.
— Не выпускайте его, — сказала мама. — Потом опять стукаться начнёт, — впускай его, а всем уже спать пора, завтра рано вставать.
Как ни сердился Платочек, пришлось остаться дома. Взъерошенный и злой, он караулил на подоконнике кусок пирога и неблагодарно ущипнул меня за палец, когда я подошла погладить его.
— Ну и сиди! — рассердилась я и пошла умываться.
— Девочки, — через минуту позвал нас отец и тихонько засмеялся. — Посмотрите, что ворона выделывает!
Платочек сидел на кровати и с сердитым бормотаньем запихивал пирог под подушку.
Готово! Он с торжествующим видом отошёл и, подозрительно покосившись на нас, взлетел на спинку кровати.
— Молодец, ловко спрятал! — смеялись мы и вперегонки прыгнули на кровать — устраиваться на ночь.
«До моего пирога добираются! Э, нет! Не позволю!»
Разъярённая ворона в одну минуту оказалась на подушке и ринулась в бой.
Рраз! — и Катя с криком схватилась за щеку.
Два! — закричала и я от сильного щипка за ухо.
А Платочек, весь взъерошенный, широко расставив лапки и распустив крылья, боролся за своё достояние.
Тут уж вмешался папа и перенёс пирог на пол, в уголок, под газеты.
Мы были незаслуженно обижены, щека и ухо болели.
— Из-за противного пирога, — плакала Катя, — из-за пирога на нас бросился, на своих матерей!
И мы успокоились только тогда, когда придумали жестокую месть: заведём какую-нибудь другую птицу и будем любить её больше, чем неблагодарную ворону.
Уже засыпая, я почувствовала, как Катя дёргает меня за руку.
— Знаешь, я боюсь, что даже нарочно не смогу другую птицу полюбить больше Платочка. Правда, обидно?
Но у меня уже не хватило силы ответить.
Утро выдалось ясное и такое тёплое, что мама вынесла самовар на столик перед окнами.
За ночь обида прошла, мы сидели за столом весёлые, а Платочек клевал хлеб с творогом.
— Чего он только не ест! — удивлялась наша квартирная хозяйка, толстая ворчунья Мария Яковлевна. — На, Платочек, Что ты с этим делать будешь? — И, смеясь, подала ему большую конфету.
Платочек вежливо взял конфету и огляделся — есть не хочется, на крышу лететь лень. Куда же спрятать? А, догадался! Слетев на землю, он положил конфету на песок и несколькими ударами клюва закопал её.
Мария Яковлевна опять засмеялась и палочкой выковыряла конфету.
Хорошо, что палке не больно. Здорово же её клюнули!
Ворона рассердилась и задумалась. «Неужели всё-таки лететь на крышу?»
Около конфетки крепко спал щенок Урсик. Ворона осторожно, с видом доктора на операции, шагнула к нему и, потянув пушистый хвост за самый кончик, раскрутила его и закрыла им конфетку.
Вот это чистая работа!
С довольным видом ворона отступила, и вдруг перья на её голове так и встали от негодования: хвост мгновенно пружиной закрутился на спину, а конфетка так и осталась лежать на виду.
Скорый на расправу, Платочек в ярости щипнул собачонку и уже без всякого стеснения опять потянул за хвост. Бедный Урсик спросонья страшно перепугался, вырвал хвост из вороньева клюва и на этот раз крепко прижал к животу.
Ворона зашипела, как гусак, и, долбанув Урсика в живот, снова вцепилась в несчастный хвост. Щенок не выдержал и с отчаянным визгом побежал к дому, а Платочек летел за ним и ещё несколько раз успел тюкнуть его клювом за непослушание.
Вернувшись назад, он потащил конфетку на крышу сарая и долго разбирал там своё имущество.
Мы все просто умирали от смеха.
— Надо как-нибудь заглянуть в его запасы, — сказал папа. — Вороны, как сороки, любят таскать самые неожиданные вещи, особенно всё блестящее. Ну, мне пора, будьте умницами, девочки!
И папа ушёл. Мама занялась шитьём, а мы, послонявшись по огороду, пошли домой за корзиночками.
— Мама, мы в лес за ягодами. Можно?
— Только далеко не ходите, — ответила мама обычной фразой и занялась своей работой.
А лес с нашего пригорка виден был далеко-далеко. Вблизи солнечный и весёлый, а дальше — нерубленый, густой в таинственный.
Я вдруг расхрабрилась.
— Катя, давай возьмём ворону и хлеба и пойдём вон туда, далеко, хочешь?
Катя робко посмотрела на меня.
— Да, а лесник-то, помнишь? И собака у него…
Но я была неустрашима.
— Ну, и пожалуйста, не хочешь — не надо, одна пойду. Это прежде девочки были трусихами и мальчишки над ними смеялись, а теперь у нас разно… разноправие, — и я гордо взглянула на Катю.
Катя посмотрела на меня с уважением.
— А что это — разноправие?
— Это… это… вот когда тебе будет девять лет, тогда и узнаешь, теперь не поймёшь!
— Ещё два года ждать, — с грустью сосчитала Катя.
Положив в корзиночки по большому куску хлеба с маслом, мы вышли из дома. Перебежали по шаткому мостику речку Незванку и зашагали к вырубке.
Ворона и Урсик, как всегда, увязались за нами. Урсик весело бежал впереди, а Платочек по-прежнему никак не мог приспособиться к нашим шагам. Крылья уносили его слишком быстро вперёд. Приходилось поджидать нас на какой-нибудь ветке и скучать. А если бежать по земле — коротенькие ножки не поспевали за нами.
И вот Платочек, залетев метров на двадцать вперёд, опускался на землю и принимался бежать что есть силы, спотыкаясь и оглядываясь — скоро ли его догоним.
Утомившись, он садился ко мне или Кате на плечо, но спокойно ему не сиделось, и он снова принимался за свои фокусы. Платочек сердился и шипел, а мы смеялись до упаду и незаметно всё шли и шли извилистой тропинкой между пнями и громадными старыми соснами.
Наконец ворона придумала такое, что мы от удивления даже смеяться перестали и чуть не выронили из рук корзинки. Поднявшись кверху, она опустилась Урсику на спину и запустила крепкие когти в его пушистую шкурку. Урсик взвыл и заметался.
Ворона сидела как в цирке, покачивалась, но держалась.
Однако Урсик не собирался сдаваться. Он бросился на землю, перекатился на спину и чуть не подмял ворону под себя.
Своенравная птица не выдержала. И славно же отделала она непослушного щенка: долб в спину, долб в загривок, цап за ухо! «Что, теперь будешь слушаться?»
И Урсик, поджав хвост, бросился бежать, а ворона опять уселась ему на спину, слегка распустив крылья для равновесия, очень довольная своей выдумкой.
Но вот тут-то она и просчиталась.
Урсик, покорившись силе, далеко не примирился со своим унижением и придумывал план мести вороне.
Случай представился неожиданно.
Мы давно уже свернули с вырубки в густой старый лес и совсем неожиданно вышли к незнакомой речке.
Мы остановились было и оглянулись назад. Вдруг мимо нас пулей пронёсся Урсик с вороной на спине и прыгнул прямо в речку. Сознательно он это сделал или нет, но водой ворону сшибло с его спины, и наш бедный Платочек с криком закружился в быстром течении. Пёрышки его намокли, он бился, а вода несла его всё дальше.
С плачем мы кинулись бежать по берегу, продираясь сквозь кусты. Корзинки с ягодами бросили — не до них было. А Платочек кричал всё тише и уже несколько раз окунался в воду с головой.
Не помня себя, я прыгнула в речку. Протянутые вперёд руки вцепились в растопыренные крылья Платочка, но я сама в ту же минуту пошла ко дну. О том, что не умею плавать, я и не подумала.
Вдруг кто-то схватил меня за шиворот, потянул кверху, и я оказалась на берегу, всё ещё судорожно держа в руке полуживого воронёнка.
Круглая веснушчатая физиономия со знакомыми рыжими вихрами весело смотрела на меня.
— Вот те на!.. — протянул мальчишка. — Я тебе ворону подарил, а ты её в речке топишь!
— Я не топлю, — задыхаясь, ответила я, — это её Урсик утопил.
Тут с плачем прибежала и бросилась мне на шею Катя.
— Я думала, ты утону-у-ула! — плакала она.
— И хорошо бы сделала, — отозвался мальчишка, и лицо у него стало злое-злое. — Она мне все удочки перепутала и рыбу распугала. Возьму вот тебя и её тоже (он показал на Катю) и утоплю опять, а вороне шею сверну!
Мы прижались друг к другу. День был полон слишком сильных впечатлений, и нам нестерпимо захотелось домой.
— Мы не знали ведь про рыбу! — дрожащим голосом сказала я. — Отпусти нас, пожалуйста!
— То-то, отпусти! — смягчился довольный нашим испугом мальчишка. — А чего вы мне за рыбу-то дадите?
Мы тоскливо переглянулись.
— Ничего у нас нет, — жалобно сказала Катя. — И платочки старые. А корзиночки мы потеряли. Отпусти так!
В эту минуту в кустах что-то зашумело и на поляну выскочила… громадная чёрная собака с белой кисточкой на кончике хвоста. Меня забила лихорадка, и не только от купания.
— Испугались! — подмигнул мальчишка. — Ну, ладно, ничего вам не будет. Дорогу-то домой знаете?
— Не знаю, — призналась я и неожиданно горько заплакала. Катя вторила мне.
У мальчишки нрав был озорной, но сердце доброе. Увидав, до чего мы испуганы, он почувствовал жалость и раскаяние.
— Ладно, — совсем уже ласково сказал он. — Бежим, что ли, на дорогу вас выведу. Вороны вы мокрые, все три! — И, воткнув удилища в землю, он пошёл вперёд, указывая дорогу.
Мы с Катей нерешительно переглянулись.
— Давай убежим! — шепнула я.
— Да, а дороги мы не знаем, — печально ответила Катя и, совсем уже не стыдясь, вытерла слёзы. — И собака нас догонит.
Держась крепко за руки, мы последовали за моим спасителем. Его босые ноги так проворно перескакивали через пни, что мы почти бежали, спотыкаясь и задыхаясь. Свободной рукой я крепко держала ворону, тоже мокрую и испуганную. Она дрожала, но не пробовала вырываться.
— Волк, эй, Волк! — крикнул вдруг мальчишка, и громадный пёс так и кинулся к нему.
Мы боязливо прижались к дереву, а он одним прыжком перемахнул через высокий пень и остановился перед хозяином.
Страшная догадка наполнила моё сердце ужасом.
— Катя, — прошептала я, — слышала, как он собаку звал? Это того лесника собака, он сын его, наверно.
Ну тут мальчишка схватил сломанную ветку, высоко подкинул её в воздух и свистнул. Пёс прыгнул, ловко поймал ветку и, став на задние лапы, подал её хозяину.
— Учёный! — восхищённо прошептала я, забыв о страхе.
— Видали? — торжествующе оглянулся на нас мальчишка. — Он и не то ещё умеет. — И, глубоко засунув руку в карман штанишек, вдруг остановился и пристально посмотрел на нас. Мы крепче схватились за руки: уж не придумал ли он чего…
— Есть-то, небось, хотите, воронята? — спросил он, но не по-обидному, как раньше, а почти дружелюбно, так что мы почувствовали к нему доверие.
— Хотим! — быстро ответила Катя и тут же вопросительно покосилась на меня.
В загорелой руке мальчишки оказался кусок ржаного хлеба, посыпанный крупной солью. Правда, кроме соли, он был облеплен ещё соринками из кармана, но мы на это не обратили внимания.
Как пахнет-то! Руки сами тянутся.
— Карр! — нетерпеливо крикнул Платочек.
Мальчишка вздрогнул.
— Ишь ты! — воскликнул он. — Это он чего?
— Есть хочет, — с гордостью ответила я. — Он всегда с нами ест. — И, присев, я поставила ворону на землю и отломила кусочек хлеба от своей порции.
Платочек вырвал его у меня из рук и принялся уплетать. Мальчишка удивлённо следил за ним.
— И не боится! — воскликнул он. — И не летит никуда!
— Ещё бы лететь! Ты попробуй, руку протяни, он тебе покажет! — вмешалась повеселевшая Катя.
— А то не протяну?
И рука рыжего мальчугана приблизилась к вороньему завтраку.
— Ффф! — Платочек так и налетел на обидчика и щипнул его, да преизрядно. Перья на голове у воронёнка поднялись он положил хлеб между лапками и готов был драться дальше.
Но мальчишка, вскрикнув было от боли, так и покатился по траве с хохотом и задрыгал босыми ногами.
— Как хватил-то! — заливался он. — Ой, не могу! Вот умора!
Засмеялись и мы. И вдруг почувствовали, что страх наш куда-то пропал. Наш знакомый оказался совершенно обыкновенным мальчишкой, да ещё и весёлым. Катя совсем разошлась и дёргала его за руку.
— А ну, протяни, протяни ещё! — кричала она.
Мы все трое дружно уплетали хлеб, а Платочек уже наелся, обсох и с прежним важным видом ходил около нас. Он нашёл большого червяка, полакомился им и был очень доволен.
Урсик получил корочку, и огромный чёрный пёс тоже. Но теперь он уже не казался нам страшным.
— Тебя как зовут? — расхрабрилась я.
— Мишкой, а тебя?
— Соня, а она Катя. А у тебя собака эта откуда?
— Отцова. Охотничья. Зайцев гоняет — страсть!
Весело разговаривая, мы двинулись дальше.
Платочек сначала перелетал с ёлки на ёлку, а потом, спустившись на дорогу, побежал перед нами, торопясь и оглядываясь. На Урсика он больше садиться не решался: видно, холодная ванна пришлась ему не по вкусу.
Потешаясь над ним, мы и не заметили, как перебежали мостик, вырубку, огороды и оказались перед нашим крыльцом.
На ступеньках стояла мама, сильно взволнованная. Она уже собиралась идти искать нас.
Увидев её, Мишка вдруг замолчал и попятился. Но мы дружно схватили его за руки.
— Мама, он меня из речки вытащил, — сказала я.
— Мы заблудились, он нас домой привёл! — добавила Катя.
— И он ворон теперь по носу не щёлкает!
— И у него, собака не страшная вовсе, вот! — И мы одновременно положили руки на спину лохматого Волка.
Мама улыбнулась.
— Ну, спасибо тебе, мальчик, — ласково сказала она. — Идите все лепёшки горячие есть. А в лес я вас одних больше пускать не буду. Видите, гроза собирается. Что бы вы одни в лесу делали?
— Мы теперь с Мишкой ходить будем, — уверенно сказала Катя и потянула его за рукав. — Видишь, мама не сердится, идём лепёшки есть!
Мишка сначала немного дичился и упирался. Но не выдержал и вместе с нами принялся за лепёшки. Очень уж они были вкусные. А потом мы нарвали травы для кроликов, пришёл с работы отец, и мы не заметили, как стемнело.
Первым спохватился Мишка.
— Мне пора, — сказал он, — идти надо.
— Куда ты пойдёшь в эдакую темень? — сказала мама. — Оставайся ночевать. Вот разве отец беспокоиться будет!
— Отец-то беспокоиться не будет, — отозвался Мишка. — Я как на рыбалку пойду, иной раз по две ночи дома не ночую. А может, — сказал он, пораздумав немного, — и остаться?.. — И он состроил нам такую забавную гримасу, что мы так и покатились со смеху.
Мишке мама постелила постель тут же, на полу, и мы ещё долго перекликались и болтали.
— Спите вы, воронята! — окликнул нас отец. — Анюта, а ты долго ещё будешь возиться?
— Сейчас, — отозвалась мама. — Я на завтра, на выходной день, всем вам одежду чистую приготовила. Скоро всё в доме успокоилось.
Утро было чудесное. Мама вынесла самовар на улицу, и мы сидели за столом, чистые, принаряженные Мишка так и сиял вымытыми веснушками и приглаженным рыжим хохолком.
Мама уже выведала у него, что мать его умерла два года тому назад, что живут они одни с отцом в лесу. Накануне она успела выстирать ему майку, утром немного постучала швейной машиной, и Мишка оказался в чистой майке и новых трусах.
Мы перемигивались с ним и толкали друг друга под столом ногами. Папа и мама обещали пойти с нами в лес за ягодами и зайти к Мишкиному отцу — леснику. На столе стояла вкусная каша с молоком, а над столом и на наших лицах сияло солнце.
Даже Платочек был особенно весел. Он скакал по комнатам, таскал куски булки на крышу и только один раз подрался с Урсиком из-за каши.
И вдруг — всё переменилось.
Из дома выбежала Мария Яковлевна, наша квартирная хозяйка. Её лицо было красное. В руках она держала пустую коробочку.
— Анна Михайловна, — закричала она злым, визгливым голосом. — Вот вы всегда так, с вашей добротой. Приваживаете всяких проходимцев, а у меня брошка пропала золотая. Никто как он стащил! — И она рукой показала на Мишку.
Мы с Катей сразу перестали болтать ногами и взглянули на него.
Вся краска сбежала с его лица, и веснушки резко выступили на побледневшей коже. Обеими руками он схватился за стул и, не отрываясь, смотрел на злосчастную коробочку, дрожавшую в жирных руках Марии Яковлевны.
— Сейчас же пускай отдаст! — продолжала визгливо кричать Мария Яковлевна. — Пускай сию минуту отдаст, а то я в милицию пойду! В тюрьму тебя засажу, негодяй! — И, бросившись к Мише, она схватила его за плечо.
— Не брал я вашей брошки! — крикнул вдруг Мишка и оттолкнул Марию Яковлевну так, что она даже пошатнулась. — Не брал! — и вскочил с места.
— А кто брал? Кто? — наступала Мария Яковлевна.
Но тут вмешался отец.
— Вы, Мария Яковлевна, успокойтесь! — строго сказал он. — Брошку надо поискать, а набрасываться так на мальчика не годится.
Мы стояли около Миши и держали его за руки.
— Он не вор, вы не смеете! — кричала я вне себя.
Мама подошла к нему.
— Миша, — сказала она спокойно, — я тоже не верю, что ты взял брошку. Не огорчайся.
Мишка стоял, опустив голову и крепко стиснув кулаки. Потом вдруг тряхнул головой и подошёл к маме.
— Штаны мои отдайте, — сказал он глухо, смотря в сторону. — Домой я пойду. Не надо мне ваших!..
— Не пускай жулика! — визгливо кричала Мария Яковлевна. — Я и на вас в суд подам! Да я…
Она в ярости взмахнула руками и уронила на землю хорошенькую красную коробочку от злосчастной брошки.
— Карр! — выступил на сцену Платочек. Он один до сих пор не принимал участия в скандале и спокойно сидел на спинке стула. Коробочка привлекла его внимание. Он мигом слетел, подхватил коробку и, взмахнув крыльями, отправился приспосабливать её в своё хозяйство на крышу под дранкой.
Все невольно притихли и следили за его полётом.
— Коробочку!.. — взвизгнула Мария Яковлевна и метнулась за ним. — Птицу и ту научили воровать!
— Мария Яковлевна! — вдруг воскликнул отец. — Постойте-ка, брошка у вас где лежала?
— На окне, где же ей ещё лежать? На окне зеркало. Я одевалась да на минуту отошла. А негодяй этот с окна-то…
— Анюта, — воскликнул отец, — помоги мне переставить лестницу!
— Да тебе-то зачем на крышу? — недоумевала мать. — Неужели за её коробкой полезешь?
— Подожди. За чем надо, за тем и полезу, — отвечал отец уже на бегу.
Мы все бросились помогать отцу, и через минуту он оказался на крыше.
— Да что это за день такой, все точно с ума посходили! — воскликнула мать.
А отец оторвал оттопырившуюся дранку и просунул руку в отверстие.
Напрасно Платочек шипел, каркал и бросался на него.
— Держите! — крикнул отец, и на землю полетело… Батюшки! Чего тут только не полетело!
— Коробочку свою держите! — крикнул отец.
— Ложка, ложка моя чайная! — удивилась мама.
Мы с визгом подбирали пёстрые лоскутки и разноцветные обломки.
— Да ты долго в игрушки играть будешь? — всё ещё не понимала мама. А Мишка стоял и косился на забор. Ему хотелось убежать, да мешали чужие штаны, а своих не доискаться.
И вдруг… Папа вскрикнул и торопливо полез вниз.
— Миша! — скомандовал он весело. — Садись за стол пить чай. Сейчас Мария Яковлевна у тебя прощение просить будет. — И торжественно подал удивлённой хозяйке блестящий маленький кружочек с красным камешком посредине.
— Моя брошка! — вскрикнула Мария Яковлевна.
— А вор вон где сидит, — спокойно добавил отец и показал на крышу.
Ворона в ярости металась по крыше, собирая своё разграбленное имущество. Тряпки, кости, обрезки жести засовывались обратно в дыру под доской.
Урсик сунулся было понюхать упавшую вниз косточку.
Ворона стремительно слетела вниз: «А ну, так ты туда же, грабить меня?»
Урсик взвизгнул и в ужасе понёсся к сараю, а ворона на лету догоняла и долбила его нещадно. Урсик забился под крыльцо, а она, ухватившись за кончик хвоста, тянула его обратно.
Волк залаял. Мы засмеялись.
Мария Яковлевна сконфуженно вертела в руках брошку.
— Ну, что же… Я, конечно… Ну, уж не сердись, мальчик!
Мишка отвернулся от неё и обратился к маме:
— А я рассердился, — сказал он вдруг басом. — Очень рассердился!
Мария Яковлевна ушла, а мы снова уселись за стол.
Тревожное утро переходило в весёлый день.
Один Платочек, бросив Урсика, долго ещё ворчал на крыше, обиженный и ограбленный.
А Урсик сидел под крыльцом, высунул свой чёрный нос и подсматривал карим глазом.
Выйти он не решался. «На этом путаном белом свете иногда не знаешь, когда и за что попадёшь в беду!» — наверно думал он огорчённо.