Жил бедный-пребедный мужик. Звали его Степаном. Жил он до того плохо, что и детишек иной раз нечем было накормить. А работал он очень много, да все на пана. Вот он и надумал: «А что, кабы мне у пана как следует поживиться? У него украсть не грех: ведь и мои мозоли его кормят». Так и решил.
Ну и стал «служить» — начал понемножку ребятишкам носить: то хлебца стащит, то деньжат малую толику — где что плохо лежит.
Тут стали замечать, что он на руку не чист, и донесли пану. Призывает его пан.
— Степан, говорят, что ты крадешь у меня.
— Э, пан, что и спер, то не в укор: не пойман — не вор.
— Ну так знаешь что, Степан, укради у меня жеребца.
— Украду, пан.
— Коли украдешь, твой будет, а не украдешь — засекут тебя.
Поставил пан на конюшню двух сторожей. Дал им по сабле, приказал одному держаться за хвост, а другому за гриву и сказал:
— Кто станет красть — руби!
Степан же взял налил бочоночек спирту, а стоял мороз (дело было в филипповки), сторожа иззябли, вот он этот бочоночек под ворота тишком и подсунул.
Один проходил мимо и толк его ногой. Пощупал — что это такое,— бочонок! Поднял, понюхал—водкой пахнет! Ох ты, черт возьми! И говорит другому:
— Водка, брат!
Открыли бочонок и назюзюкались, как зюзи. Потом привалились оба к стенкам и стоят, а жеребец — один.
Слышит Степан, что часовые захрапели, открыл ворота и свел жеребца.
Назавтра зовет пан Степана.
— Украл, Степан, жеребца?
— Украл, пан.
— Молодец, Степан! Теперь укради у меня шкатулку с деньгами. Она будет стоять на столе, а окно будет открыто.
— Украду, пан.
— Украдешь—твоя будет, а не украдешь—засекут.
Вот поставил паи шкатулку на стол, раскрыли окно. У стола караульный с саблей стоит.
А Степан пошел откопал покойника, надел на него свою одежку, принес и сунул его в окно.
Караульный ему — раз! И голову долой. А сам побежал к пану, хвалится:
— Зарубил!
А Степан — за шкатулку и пошел.
Зовет его пан назавтра.
— Украл, Степан?
— Украл, пан.
— Молодец, Степан! Укради у меня и пани.
— Украду, пан.
А пан надумал отвезти ее к соседу.
Купил Степан пару лакированных сапог и пошел по той дороге. Кинул один сапог, а пройдя немного — и другой, сам сидит за кустом, притаился.
Вот едет пани с кучером. Доехали до сапога, кучер и говорит:
— Пани, я возьму этот сапог!
А та в ответ:
— Куда он тебе один? Смотри, Степан догонит.
Поехали дальше. Доезжают до другого.
— Э, нет, пани, я сбегаю за тем сапогом, вот и пара будет. Побежал… А Степан прыг к пани в повозку и погнал коней в сторону. Заехал за болото и стоит у самого озера. А оттуда черт.
— Степан, продай нам пани.
— Продам.
— Что ты за нее хочешь?
— А насыпьте шапку золота,— я и отдам.
Продрал Степан в шапке дырку, ямку вырыл, а над ямкой шапку пристроил.
Как стали черти таскать золото! Таскали-таскали — насыпали!
Отдал Степан пани. Сам — на тройку и домой.
Вот пану доносят, что приехал Степан. Зовет его пан:
— Украл пани, Степан?
— Украл, пан.
— А куда ж ты ее подевал?
— А чертям продал.
— Что ж ты наделал? Верни ее, а не то убью.
— Попытаюсь, пан.
Захватил он топор и пошел назад, на болото. Вырубил там сажень, нарубил тонкой лозы и давай вить из нее канат. Вьет, а потом возьмет да саженью померяет и так и этак.
Тут вылез из озера черт.
— Что это ты хочешь делать, Степан?
— А вот тут,— говорит,— церковь буду ставить, а тут — костел.
— А что это ты вьешь?
— А это — чтобы вас, чертей, на берег таскать.
Тот бух в воду и к старшому. Старшой дал ему приказ:
— Кто сильней свистнет, пусть за тем и будет пани.
Черт как свистнул, так листья посыпались с деревьев. А Степан говорит:
— Давай завяжем тебе глаза, а то как я свистну, так они и выскочат.
— Ну, завязывай!
Взял Степан дубовый кол да как свистнет — были глаза и выскочили.
— Стой, Степан, не,свисти больше,— да опять бух в воду к старшому.
Тот говорит:
— Возьми булаву в двенадцать пудов. Кто закинет выше — за тем и будет пани.
Вынес черт булаву.
— Старшой сказал: «Кто выше закинет—за тем и будет пани».
— Ну, кидай!
Черт как кинул, так прямо под облака.
А Степан взял булаву и думает, что тут делать, да поглядывает вверх.
Черт спрашивает:
— Что ты глядишь, Степан? Кидай!
— А вон та туча пройдет, тогда и кину. Мне там двенадцать братьев-кузнецов перекуют ее на другую, чтобы была но руке.
Испугался черт и потащил булаву назад. А оттуда вынес пани.
— На, Степан, только ступай отсюда.
Тот пошел с ней и отдал ее пану. Ну, пан, понятно, благодарил его.
Только вернулся Степан домой, приходят к нему панские сыновья и говорят:
— Ты, брат, разбогател.
— Я,— говорит, — не разбогател бы так, да жена помогает, она у меня старательная.
— А наши ни черта не стоят.
— А вот я вас научу, что с ними делать. Полосни ей ножом в левую подмышку; как дурная кровь выбежит, так жена и станет умной. Вот придете завтра ко мне и увидите, как я своей сделаю, тогда и вы так сделаете.
Взял он от забитого кабана пузырь, налил в него крови, привязал жене под левой рукой и приказывает ей:
— Гляди же, как панычи придут — так ты будто спишь. Я ножиком по пузырю полосну, а ты — брык и полежи малость, а потом вскочи да за метлу, да возьмись готовить всякую всячину,, да разговаривай, ну, будь прямо шелковой.
Увидели это, панские сыновья.
— Пойдем-ка своим так же сделаем.
Взяли ножи. Один свою — раз и другой свою — раз! Тут им и конец.
Будили-будили — не встают! Назавтра чуть свет встали братья и пошли к Степану:
— Пойдем, утопим тебя, бери мешок.
Взяли мешок и пошли к озерку. Сунули его в мешок, глядь — а озерко-то замерзло.
— Сходим, брат, за топором, а он тут цел будет.
А идти верст пять.
Степан услыхал, что кто-то мимо едет, и давай кричать:
— Ни читать, ни писать не умею, а хотят посадить королем.
А это дьяк на тройке ехал.
— Я,— кричит,— умею и читать и писать!
— Ну так развяжи мешок да сам влезь в него — тебя и посадят королем.
Влез дьяк, Степан завязал мешок, сам — на тройку, да и поминай как звали!
Вот пришли те с топорами, Лед прорубили да в прорубь его, дьяка-тр. Сами повернулись и пошли.
Идут, а Степан катит на тройке мимо них.
Они и спрашивают:
— Где это ты взял? Мы ж тебя в воду кинули!
— А разве вы не слыхали, как я под водой коней ловил: тпру, бурый, тпру, серый! Там — какие хочешь.
— Ну так кинь и нас.
Он одного — в прорубь и другого в прорубь, а сам поехал домой.
Стал жить-поживать да панов с белого света сживать.