Мамин сервант всегда был особым местом в нашем доме. За стеклом стояли её любимые статуэтки – непременно парами. «Одинокие несчастливы», – говорила она, расставляя фарфоровых пастушек и клоунов. Мама верила в силу парности, в то, что всё в мире должно иметь свою пару, свое отражение, свою вторую половину.
«Вы с Наташей тоже пара, – часто повторяла она нам с сестрой. – Брат и сестра – две половинки одного целого. Берегите друг друга».
Теперь эти статуэтки стоят на разных полках, в разных домах, разделённые, как и мы с сестрой, непреодолимой пропастью обид и взаимных претензий. А ведь когда-то мы были не просто родными по крови – лучшими друзьями, готовыми на всё друг для друга…
1975 год, я, худой подросток в отцовском пиджаке, гордо стою рядом с сестрой в белом фартуке. Она только что получила золотую медаль, и даже на выцветшей фотографии видно, как сияют её глаза.
– Мишка, я в мед поступаю, – заявила она тем летом. – Будешь моим первым пациентом!
– Только если конфетами будешь лечить, – смеялся я, но втайне гордился сестрой.
Каждый вечер мы сидели на кухне допоздна – Наташа зубрила анатомию, я помогал ей рисовать схемы кровообращения. Мама качала головой, глядя на наше ночное бдение, но не ругалась.
«Мои дети друг для друга опора, – говорила она соседке. – Это дороже любого богатства».
Наташа поступила с первого раза. А через год случилась история с великом, которая стала нашей семейной легендой. Новенький «Урал» – мою гордость – отобрала компания старшеклассников из соседнего двора. Я пришёл домой в слезах, с разбитой коленкой.
Наташа, не говоря ни слова, собралась и ушла. Вернулась через час – растрёпанная, но торжествующая. За ней понуро плёлся главарь той компании, толкая перед собой мой велосипед.
– Как тебе это удалось? – спросил я вечером.
– У его сестры ангина, а я практику в поликлинике прохожу, – подмигнула Наташа. – Объяснила, что без правильного лечения можно и без голоса остаться.
Потом были мой выпускной, мои вступительные экзамены, первые влюблённости – и всегда рядом была старшая сестра с её мудрыми советами и готовностью защищать младшего брата.
Даже когда я решил бросить институт ради собственного бизнеса, она единственная меня поддержала.
– Мам, не переживай, – успокаивала она рыдающую маму. – У Мишки голова на плечах есть. Прогорит – восстановится, не прогорит – молодец будет.
Я не прогорел. А через пять лет смог помочь Наташе с первым взносом на квартиру. Она тогда только вышла замуж за Павла, молодого хирурга. Такими счастливыми они были на свадьбе – казалось, ничто не сможет разрушить это счастье…
В последний раз мы сидели вот так, рассматривая старые фотографии, на мамин юбилей, семь лет назад. Тогда ещё все были вместе – мама, Наташа с Павлом, я с женой и детьми, двоюродные братья и сёстры.
Никто не мог предположить, что совсем скоро всё изменится. Что развод Наташи станет первой трещиной в нашей крепкой семье.
Весна две тысячи тринадцатого выдалась на редкость холодной. Но ещё холоднее было в душе у Наташи, когда она позвонила мне поздно вечером.
– Паша ушёл, – только и сказала сестра. В трубке слышалось прерывистое дыхание.
Я примчался через полгорода. Наташа сидела на кухне в старом махровом халате, перед ней стояла нетронутая чашка чая. На столе – распечатки фотографий: Павел в обнимку с молоденькой медсестрой из его отделения.
– Говорит, любовь как гром среди ясного неба, – Наташа криво усмехнулась. – Знаешь, что самое мерзкое? Она моложе нашей дочери.
В тот вечер я впервые увидел, как меняется человек на глазах. Словно кто-то стёр с лица сестры привычную мягкую улыбку, заострил черты, залил горечью глаза.
– Ничего, – она яростно комкала фотографии, – я справлюсь. Я всегда справлялась.
Но справляться оказалось тяжело. Паша оставил ей не только разбитое сердце, но и ипотеку за квартиру и долги за совместный ремонт. Наташа бралась за дополнительные дежурства, подрабатывала в частной клинике. Её всё реже можно было увидеть на семейных обедах по воскресеньям.
– Извините, – говорила она в трубку усталым голосом, – смена внеплановая.
Мама переживала:
– Наташенька совсем себя загоняла. Миша, может, предложишь ей помощь?
Я предлагал – не раз. Сестра отмахивалась:
– Спасибо, братик, но я сама. Не хочу быть никому должной.
Она стала резкой, подозрительной. Каждую мою попытку помочь воспринимала как намёк на свою несостоятельность. А потом заболела мама.
Сначала это казалось обычной простудой. Потом начались проблемы с давлением, с сердцем. Врачи разводили руками – возраст, накопленные болезни, нужен постоянный уход.
– Она будет жить у меня, – заявила Наташа тоном, не терпящим возражений. – Я врач, мне виднее, что делать.
– Давай хотя бы сиделку наймём…
– Думаешь, я не справлюсь? – в голосе сестры зазвенела сталь. – Считаешь, раз у меня своя жизнь не сложилась, то и за мамой присмотреть не смогу?
– Наташа, я не это имел в виду…
– Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Ты всегда был у нас умником. Своё дело, красивая жена, детки-отличники… А я так, неудачница…
– Перестань! Мы же семья…
– Семья? – она горько рассмеялась. – Ну да, конечно. Только почему-то одним в этой семье везёт, а другие…
Она не договорила, махнула рукой и ушла. А я остался стоять, оглушённый внезапным пониманием: что-то безвозвратно надломилось в наших отношениях.
Словно развод с Павлом не просто разбил её брак, но и раздробил на осколки саму Наташу, превратив родную сестру в колючего, издёрганного человека, полного обид и подозрений.
Я всё-таки настоял на сиделке. Отправлял деньги на лечение. Приезжал по вечерам, привозил мамины любимые конфеты. В такие моменты что-то теплело в глазах сестры, но ненадолго. Она всё реже встречала меня в дверях, всё чаще была занята.
А потом мама начала таять на глазах. Врачи говорили – нужно дорогостоящее лечение. Я удвоил сумму ежемесячных переводов. Наташа принимала деньги молча, не глядя в глаза.
Я не знал тогда, что каждый рубль из этих переводов становится ещё одним кирпичиком в стене отчуждения между нами. Не догадывался, что сестра воспринимает мою помощь как унижение.
И даже представить не мог, что через полгода после маминой смерти мы встретимся в кабинете нотариуса уже не как брат и сестра, а как противники в битве за наследство…
Кабинет нотариуса казался неожиданно маленьким. Строгий стол, папки с документами, тихое гудение кондиционера. Мы с Наташей сидели в креслах для посетителей – таких же чопорных, как и вся обстановка. Между нами – пустое кресло. Раньше мы всегда старались сесть поближе друг к другу, а теперь это пустое пространство казалось необходимым буфером.
– Итак, – нотариус Елена Сергеевна поправила очки, – поскольку завещание отсутствует, речь идёт о наследовании по закону. Наследники первой очереди – вы оба…
– Я жила с мамой последние годы, – перебила Наташа. Её пальцы нервно теребили ручку потёртой сумки. – Ухаживала за ней, тратила своё время, силы…
– Которые я оплачивал, – не выдержал я. – Каждый месяц переводил деньги…
– Деньги? – Наташа резко повернулась ко мне. – Думаешь, деньгами можно всё измерить? Ты хоть раз просидел с ней ночь, когда давление скакало? Хоть раз отменил важную встречу, чтобы отвезти её к врачу?
– Я нанял сиделку именно для этого…
– Сиделку! – она горько усмехнулась. – Откупился чужим человеком, а сам даже на Новый год не приехал!
– Я был с детьми на горнолыжном курорте! Мы за полгода путёвки брони…
– Вот именно! – Наташа вскочила. – У тебя курорты, путёвки, красивая жизнь! А я? Я отказалась от повышения, перешла на полставки, чтобы за мамой ухаживать!
Где справедливость?
Елена Сергеевна деликатно кашлянула:
– Давайте вернёмся к юридической стороне вопроса…
Через неделю собрался семейный совет. Тётя Валя, мамина сестра, настояла – все должны высказаться, нельзя, чтобы вот так…
– Наташенька, – тётя Валя тяжело опустилась в мамино кресло, – ты же всегда была маминой гордостью. Она бы не хотела…
– Не надо! – сестра нервно ходила по комнате. – Не говорите, чего хотела бы мама! Она хотела, чтобы мы были семьёй? Хорошо, где была эта семья, когда я разводилась? Когда выплачивала Пашкины долги? Когда сутками дежурила у маминой постели?
– Я предлагал помощь…
– Подачки! Ты предлагал подачки, Миша! Подачки от успешного брата неудачнице-сестре!
Повисла тяжёлая тишина. Было слышно, как тикают старые часы на стене – мамина любимая вещь, купленная ещё молодожёнами-родителями.
– Знаете, – вдруг тихо сказала двоюродная сестра Лена, – а ведь тётя Вера перед смертью все говорила про какую-то шкатулку. Велела вам обоим её открыть…
Я вздрогнул. Наташа замерла посреди комнаты.
Шкатулка нашлась в серванте – старая, с облупившейся позолотой. Внутри – семейные фотографии, письма и конверт. Дрожащими руками Наташа достала сложенный вчетверо лист.
«Мои дорогие дети…» – начиналось письмо маминым почерком. – «Если вы читаете это, значит, я не смогла сказать вам главного. Всю жизнь я гордилась вами обоими.
Мишенька, ты всегда был опорой, надёжным и заботливым.
Наташенька, твоё большое сердце и готовность жертвовать собой ради близких – твоя сила и твоя слабость.
Не позволяйте камням обиды разрушить то, что важнее любого наследства – вашу связь. Вы – не просто брат и сестра. Вы – две половинки одного целого…»
Я поднял глаза. Наташа стояла, прижав письмо к груди. По её щекам текли слёзы.
Но было поздно. Что-то надломилось безвозвратно, и никакие мамины слова уже не могли это склеить.
Через неделю нотариус оформил наши равные права на наследство. Квартиру пришлось продать…
Пять лет пролетели как один день. Мамину квартиру купила молодая семья с двумя детьми. Иногда, проезжая мимо знакомого дома, я вижу в окнах свет и детские силуэты. Жизнь продолжается, только теперь уже чужая.
Вырученные от продажи деньги мы поделили поровну. Наташа купила себе однокомнатную квартиру в новостройке. Я слышал, она перевелась в другую больницу, подальше от нашего района. Теперь мы живём в одном городе, но словно в параллельных вселенных.
Мои дети уже привыкли не спрашивать про тётю Наташу. Только иногда младшая Полина, которая была бабушкиной любимицей, достаёт старый фотоальбом и подолгу смотрит на снимки, где мы все вместе и счастливы.