Сказка для мам
В одном большом городе жила… необычная Подпись.
Она была сложная, начальственная. Хитро извиваясь, она несколько раз пересекала сама себя и заканчивалась жирным росчерком. Она была похожа на кулак, если всмотреться.
Днём Подпись работала, а по ночам, сладко посапывая, спала на своей белоснежной кровати — чистом листе бумаги с вырезанными фигурными ножками. Дома она была лёгкая, зато на работе весомая. Но об этом — после.
На стене в изголовье кровати висели фотоснимки Подписи в разном возрасте. Вот она маленькая, вот подросла, а вот — совсем взрослая, уже похожая на кулак.
По снимкам было видно, как она изменялась с возрастом: сначала — корявые, но чёткие буквы первоклассника, затем — беглая, но достаточно ясная пропись, потом — она же, ещё вполне различимая, но уже с маленьким хвостиком на конце. Постепенно начертание усложняется, она становится загадочной, совершенно непонятной, пыжась всеми завитушками, поскольку тогда-то Подпись и стала Начальником. Она считала себя неутомимой, вездесущей и незаменимой.
Каждое утро Подпись выходила из подъезда на работу.
Так было и в тот ничем не примечательный день.
Она подошла, гордо откинувшись назад и опираясь на хвостик росчерка, к чёрной машине у тротуара. Важно развалилась на заднем сиденье и махнула шофёру пальчиком: гони!
Машина переехала на другую сторону улицы и остановилась перед внушительным зданием.
Подпись вошла в подъезд, небрежно кивнув на низкий поклон дюжего то ли швейцара, то ли вахтёра в пятнистой маскировочной форме, но с золотыми галунами.
Вверх вела широкая мраморная лестница. А рядом с ней находился персональный эскалатор. Вход на него был закрыт никелированной калиточкой с замком.
Подпись открыла своим ключом замок, и эскалатор вознёс её на второй этаж.
Не торопясь прошествовала Подпись по коридору, высокомерно отвечая на поклоны всех встречных, идущих навстречу, и поперечных, пересекающих ей путь из двери в дверь.
На дверях красовались таблички: «Замглав», «Помглав», «Главзамглав», «Главпомглав», «Перзамглав», «Предглав»…
И наконец появилась самая большая табличка: «Самглав». Это был кабинет Подписи.
Она вошла в огромный кабинет и села за гигантский стол. Нажала кнопку.
Тут же несколько сотрудников внесли большущий лист деловой бумаги, держа его за углы. Они почтительно положили документ на стол.
Подпись встала на кресло, перебралась с него на лист бумаги и стала важно прохаживаться по нему зигзагами, прочитывая строку за строкой.
Затем, недовольно хмыкнув, она взяла пузырёк с чернилами и щедро плеснула их в серебряную штемпельную коробку.
Р-раз! — и Подпись легла внутрь коробки, захлопнув за собой крышку.
Два! — коробка поворочалась.
Три! — разбухшая от чернил Подпись с трудом вылезла из коробки и с размаху гулко ударила по бумаге, оставив грозный оттиск кулака. Полетели брызги, донеслось эхо грома!
Сотрудники всё так же почтительно унесли лист.
Подпись устало опустилась в кресло. Она никак не могла отдышаться.
Но, как известно, «покой нам только снится». Ещё несколько раз приносили деловые бумаги и уносили с запрещающим оттиском кулака.
И вот в очередной раз Подпись, неимоверно разгневавшись, хватила по бумаге, с такой силой, что совершенно изменилась сама, превратившись в какой-то запутанный клубок из прыгающих букв.
Из клубка торчал кончик росчерка, и Подпись со стоном и писком дёргала им, как щенок прищемлённым хвостом.
Забегали сотрудники. Затрещали телефоны!
С волчьим воем подлетела к зданию машина «скорой помощи».
Проворные санитары унесли Подпись на носилках.
В операционной было страшно. Аппараты дыхания и кровообращения, огоньки хитрых приборов, хирургические инструменты, врачи в стерильных масках!
Долго колдовали медики над Подписью, придирчиво сличая клубок букв и линий с последним фотоснимком важной персоны, и старались вернуть ей первоначальный вид.
Её просвечивали рентгеном, подключали к сложной аппаратуре, накачивали кислородом, ставили капельницы, резали, сшивали, засовывали в барокамеру. Пытались и растянуть Подпись, как резиновую, но она упрямо принимала форму клубка, в котором по-прежнему мельтешили испуганные буквы.
Положение безвыходное. Теперь годились любые, даже самые невероятные, рискованные средства. Терять было нечего!
Кто-то из физиотерапевтов срочно вызвал боксёра-тяжеловеса. Вдруг Подпись устрашится двух его грозных кулаков и сама машинально сожмётся в кулак?..
Бесполезно. Боксёр навешивал ей полновесные удары, слева и справа. Но Подпись никак не могла собраться с силами. Она лишь подпрыгивала, словно мячик, на операционном столе и о чём-то невнятно вопила, что знающий логопед перевёл как: «Наших бьют!»
Осталось последнее средство. Седой главный врач, почётный академик всех медицинских академий, в прошлом простой молотобоец, размахнулся здоровенной кувалдой и так ахнул по клубку неизлечимой Подписи, что враз рассыпался операционный стол и где-то внизу, на первом этаже, упал куривший возле урны санитар. А клубок Подписи, вновь подпрыгнув, вдруг вылетел в открытую форточку.
Он плыл над полями, садами, рощами. Его обрызгал летний дождь и побил случайный град. Он и в лужу плюхался, и по булыжной дороге катился. Какой-то задорный телёнок боднул его прорезавшимися рожками. А беззаботный мальчишка послал загадочный клубок пинком вдаль.
Подпись приземлилась на просторном лугу. Она вновь стала той же самой, прежней. Такие полёты и потрясения не проходят бесследно!
Но теперь Подпись была какая-то чумазая, в пыли, а на боку прилепилась травинка.
Жарко светило солнце. Подпись, не задумываясь, сорвала шляпку гриба и нахлобучила на себя.
Она шла и озиралась по сторонам. Здесь всё было ново для неё и в то же время веяло чем-то давно забытым.
Подпись остановилась возле ромашки и невольно стала обрывать её лепестки, бормоча: «Любит, не любит…»
Она вдруг вспомнила, что есть на свете цветы, привольный луг, лес вдали и солнце в небе. И тем не менее всё вокруг — так она видела — было серым, блёклым и черно-белым.
В первый миг ей, конечно, захотелось поставить на чём-нибудь — ну, хотя бы на ромашке — грозный оттиск своего кулака. Но последний лепесток взмыл вверх с обидной надписью: «Не любит!» Прямо так на нём и было написано от руки, а не отпечатано на машинке. Даже странно!..
Постепенно всё вокруг начало окрашиваться весёлыми, радужными тонами. Зазеленела трава. Цветы становились красными, голубыми, фиолетовыми. Над лугом повисла разноцветная радуга.
Подпись расслабилась, но, встряхнувшись от наваждения, опять приняла облик кулака. На него села бабочка. Подпись медленно разжала пальцы и застенчиво улыбнулась. Благо никто не видел.
Однако жизнь не стоит на месте. Она продолжается.
В тот же самый день Подпись, снова оказавшись в своём кабинете, грозно замахнулась кулаком на очередную деловую бумагу и неожиданно плавно опустилась на неё.
Что это?.. Вместо оттиска кулака с немыслимыми завитушками — луговая ромашка с разлетевшимися по всему листу брызгами: нежными лепестками.
Конечно, такое бывает. Но очень редко.