Они были очень бедны, но кое-как перебивались, зарабатывая деньги печением уже приготовленных хлебов.
Головешечка, так звали дочку, хлопотала и бегала с утра до ночи.
— Эй, грейте воду! Эй, месите тесто! — кричала она рано утром, пробегая по улицам.
Потом, с лотком под мышкою и с корзиной на голове, ходила она по домам и собирала приготовленные для печения хлебы и булки. А когда хлебы были уже испечены, то она снова бегала взад и вперед, но уже с корзиной за плечами, и разносила хлебы и булки давальцам; словом, не отдыхала ни минуты во весь день, но все же была постоянно весела и довольна.
Волосы ее были всегда растрепаны, ноги грязны и босы; одевалась она в драное тряпье и грязна была, словно кучка золы, а между тем смех ее раздавался с одного конца улицы до другого.
— Ну, опять закудахтала наша Головешечка, — говорили соседки.
После вечерни пекарки запирались в своем доме и никогда не высовывали даже и кончика носа. Пусть бы еще зимой, но ведь это бывало и летом, когда соседи наслаждались вечерней прохладой и лунным светом.
— Боже, как они глупы, что сидят, закупорившись в доме, при свете потухающих угольев в печи, когда на дворе так хорошо и прохладно, — говорили соседки, которые никак не могли понять, почему они сидели взаперти.
— Эй, пекарки, выходите-ка на воздух, да на прохладу! — кричали соседки.
— У нас в доме прохладнее, — отвечала им мать из-за двери.
— Эге, да тут дело нечисто! — подумали соседки и начали подсматривать и подслушивать у двери.
И в самом деле, сквозь замочную щель виднелось ослепительное сияние и время от времени слышно было, как мать говорила:
— Красное солнышко, красное солнышко, будешь царицей по Божьей волюшке, а Головешечка только кудахтала.
Наконец весть об этом дошла до ушей царя. Царь разгневался и велел позвать пекарок.
— Старая ведьма! Если ты будешь продолжать говорить такие вещи, то я прикажу бросить в темницу и тебя, и твою Головешечку! — сказал царь старухе.
— Ваше Величество! Это все неправда, соседки все лгут, — ответила та, а Головешечка между тем продолжала смеяться, даже и в присутствии царя, и царь велел посадить их обеих в тюрьму.
Но вечером тюремщик увидал большое ослепительное сияние, светившееся сквозь дверные щели их скверной каморки, и услыхал, как старуха повторяла время от времени:
— Красное солнышко, красное солнышко, будешь царицей по Божьей волюшке.
Тюремщик, конечно, пошел к царю и все ему передал.
Царь разгневался еще пуще.
— Так, так-то она! Пусть же их посадят в темницу осужденных на смерть, в ту, что под землею! — грозно воскликнул он.
И тюремщики сейчас же перевели мать и дочь в подземную тюрьму. Это была каморка без воздуха, без света, куда со всех сторон просачивалась сырость и где было очень холодно.
Но ночью, даже в подземной тюрьме, снова появилось ослепительное сияние и послышались слова старухи:
— Красное солнышко, красное солнышко, будешь царицей по Божьей волюшке.
Тюремщик снова пошел к царю и снова доложил ему обо всем им виденном и слышанном.
Царь на этот раз был так изумлен, что созвал государственный совет. Одни советники говорили, что пекаркам следует отрубить головы, другие же уверяли, что они помешаны и что их следует отпустить на волю.
— Да и в самом деле, что же дурного было в словах этой женщины?
— Будешь царицей по Божьей волюшке. — Какая в том беда?
— Если бы Бог захотел, чтобы Головешечка стала царицей, то даже и Его Величеству не удалось бы тому помешать.
— Это правда! — сказал царь и приказал выпустить обеих из тюрьмы.
Пекарки опять принялись за свое скромное ремесло, и так как не было подобных им в искусстве пропечь хлебы как раз в меру, то их давальцы вернулись к ним очень скоро, и они зажили по-старому. Наконец даже сама царица начала отдавать им печь царские хлебы; таким образом, Головешечка часто стала ходить по лестницам царского дворца своими босыми и грязными ногами. Царица иногда ее спрашивала:
— Головешечка, почему ты не моешь лица?
— Ваше Величество! У меня слишком нежная кожа, и вода попортила бы ее, — отвечала Головешечка.
— Ну, а скажи же, зачем твоя мать зовет тебя Красным солнышком?
— Потому что я буду царицей по Божьей волюшке! — был обычный ответ. Царицу это забавляло, а Головешечка, уходя со своим лотком, покрытым царскими хлебами и булками, все смеялась да смеялась.
Соседки, слыша, как она проходила, говорили:
— Вот опять Головешечка кудахчет!
Между тем каждую ночь в доме пекарок происходила та же история. Соседки просто бесились от любопытства. И как только увидят чудное сияние и услышат припев старухи, так сейчас же все бегут к двери пекарок, не зная, что и придумать, чтобы взглянуть на такое чудо.
— Пекарки, будьте любезны, одолжите мне, пожалуйста, решето, мое сегодня разорвалось! — говорила какая-нибудь из них.
Головешечка сейчас же отворяла дверь и подавала решето.
— Как! Вы сидите впотьмах? — восклицала соседка. — Когда я стучала, у вас было светло.
— О! Вам это показалось, — отвечала Головешечка со своим обычным смехом.
Дело дошло также и до ушей царевича, которому минуло уже шестнадцать лет. Он был большой гордец, и, когда ему случалось встретить на лестнице дворца Головешечку, бегущую с доской на голове или с корзиной на плечах, то он обыкновенно отворачивался, чтобы ее не видеть, так как его тошнило при одном взгляде на нее.
А один раз царевич встретил Головешечку на площадке лестницы, и ему показалось, что она задела его лотком; он страшно разозлился и пихнул ее ногой. Головешечка упала и покатилась по ступенькам лестницы, при этом все хлеба и булки рассыпались и потеряли форму. У кого хватило бы смелости отдать их царице в таком виде?
Головешечка вернулась домой, плача и охая.
— Что случилось, дочь моя? — спросила ее мать.
— Царевич пихнул меня ногой и опрокинул лоток.
— Пусть будет Божья воля! Царевич волен делать, что хочет.
Соседки были вне себя от восторга.
— Царевич пихнул ее ногой, — говорили они, — так ей и надо, Красному солнышку.
Прошло еще несколько лет. Царевич вздумал, наконец, жениться и послал сватать дочь короля испанского. Но посланник явился к ней слишком поздно: она уже вышла замуж как раз накануне его приезда.
Царевич хотел казнить посланника, но тот доказал ему, как дважды два — четыре, что он употребил на свою поездку двенадцатью часами менее, нежели другие посланники. Тогда царевич послал его сватать дочь короля французского. Но посланник приехал опять слишком поздно: и та принцесса вышла замуж как раз накануне его приезда.
Узнав об этой новой неудаче, царевич даже заплакал от огорчения и долго никак не мог успокоиться.
Царь, царица и все министры собрались вокруг него.
— Разве нет больше принцесс на белом свете? — говорили они, вот хоть, например, дочь короля английского, — можно послать к ней.
Бедный посланный полетел, словно пущенная из лука стрела, и ехал дни и ночи, пока не приехал в Англию.
Но такова уж была судьба! И дочь короля английского также вышла замуж накануне его приезда. Вообразите себе, что было с царевичем. Однажды, чтобы немного рассеяться, он пошел на охоту, потерял своих товарищей, заблудился в лесу и никак не мог найти дороги. Проблуждав весь день, он уже под вечер заметил избушку, стоявшую посреди леса. Дверь ее была отворена, и в ней сидел старик с длинной бородой; он, казалось, только что развел яркий огонь и собирался ужинать.
— Добрый человек, — обратился к нему царевич, — не можете ли вы указать мне дорогу из лесу?
— А? Наконец-то ты пожаловал! — проговорил старик.
— Добрый человек, вы меня не знаете, я ведь царевич! — ответил он.
— Царевич ты или нет, — а возьми этот топор и наколи-ка мне немного дров! — сердито сказал старик.
Царевич, боясь, чтобы он не рассердился, ничего ему не ответил, и молча наколол дров.
— Царевич ты или нет, а послужи-ка мне за столом!
Делать было нечего, бежать некуда, бедный царевич вынужден был исполнить и это приказание и стал прислуживать старику за столом.
Наконец, старик дал ему остатки от своего ужина и сказал, указывая в угол:
— Ложись туда, вот твое место!
Дело в том, что старик этот был повелитель леса — могучий маг и чародей.
Несчастный царевич молча свернулся на охапке соломы в уголке, но никак не мог уснуть.
Между тем царь и царица давно уже оплакивали его смерть и носили по нему траур. Но однажды, неизвестно, как и через кого, до них дошла весть, что царевич стал рабом лесного волшебника. Царь тотчас же послал к нему своих гонцов, обещая отдать ему все свои сокровища, если он только отпустит царевича.
— Я гораздо богаче вашего царя, — ответил старик с пренебрежением.
Велико было отчаяние несчастного отца, когда он услышал такой ответ.
Думал он, думал, что тут делать, и, наконец, опять отправил гонцов, велел им спросить, чего желает волшебник. — Пусть он требует всего, чего хочет; я готов пожертвовать даже и собственной жизнью, — сказал царь.
— Если царь пришлет мне хлеб и булку, просеянные, замешанные и испеченные руками царицы, то царевич будет свободен, — сказал волшебник.
— О, это пустяки! — воскликнул царь, когда ему передали его слова.
Царица просеяла муку, замесила ее, сделала хлеб и булку, собственноручно затопила печь и посадила их печься. Но она была совсем неопытна в этом деле: хлеб и булка вышли у нее подгорелыми. Увидав их, волшебник сделал презрительную гримасу.
— Это годится только собакам! — воскликнул он, и бросил их своей овчарке, которая и проглотила их в одну минуту.
Царица опять просеяла муку, замесила ее и сделала другой хлеб и булку, потом собственноручно затопила печь и посадила их печься.
Но на этот раз хлеб и булка вышли у нее сыроватыми.
Увидав их, волшебник опять сделал презрительную гримасу.
— Они годны лишь для собак, — сказал он и снова бросил своему псу.
Царица сто раз пробовала печь хлеб и булки, но они выходили у нее всегда или перепеченными, или недопеченными, а бедный царевич все это время оставался рабом волшебника.
Наконец король созвал государственный совет.
— Надо женить царевича на Головешечке. Таким образом, волшебник будет иметь хлеб, просеянный, замешанный и испеченный руками царевны, и царевич будет свободен, — сказал один из министров.
— Ив самом деле, такова уж, видно, воля Божья! — сказал царь.
Тотчас же издан был царский указ, где объявили царевича и Головешечку мужем и женою.
Волшебник получил хлеб и булку, просеянные, замешанные и испеченные руками царевны, и царевич был отпущен на волю.
Но беда в том, что царевич и знать не хотел Головешечки.
— Эта кучка золы — моя жена? Эта уродливая пекарка — царевна! — гневно восклицал он.
Между тем Головешечка, сделавшись царевною, стала жить во дворце, но она не захотела ни вымыться, ни причесаться, ни переменить одежды, ни надеть башмаков.
— Когда приедет царевич, тогда я и вымоюсь! — отвечала она на все замечания царицы и придворных дам.
Наконец приехал и царевич.
— Когда царевич придет ко мне, тогда я и вымоюсь, — сказала тогда Головешечка и стала ждать, запершись в своей комнате.
Но царевича никак невозможно было убедить пойти к жене.
— Меня тошнит от этой пекарки! Лучше умру, чем стану с ней жить! — твердил он упрямо.
Но когда Головешечке передавали его слова, то она нисколько не огорчалась, а, напротив начинала смеяться:
— Придет, не сомневайтесь, придет! — говорила она.
— Приду? Я покажу ей, как я приду! — закричал царевич, узнав об этом и, выйдя из себя, схватил саблю и побежал в комнату Головешечки, намереваясь отрубить ей голову.
Дверь была заперта, но из-за нее виднелось чудное сияние. Царевич посмотрел в замочную скважину, и сабля выпала у него из рук: в комнате находилась такая красавица, какой еще никогда не видывали на белом свете, — настоящее «красное солнышко».
— Отворите мне, царевна моя! отворите, ради Бога! — взмолился царевич.
Но Головешечка и не думала отпирать ему.
— Да ведь я — «уродина, пекарка»! — говорила она, смеясь.
— Отопри же ради Бога, моя Головешечка! — кротко проговорил царевич.
Тогда двери отворились, и жених с невестой обнялись.
В этот же вечер отпраздновали свадьбу, и царевич с Головешечкой стали жить счастливо и весело.
