Клятва разведчика. Андрей Дугинец

Повесть

Посвящается юнге Коле Пулховскому, похороненному в братской могиле героев, павших при освобождении от фашистов города Пинска

ВСТРЕЧА НА БОЛОТЕ

Коля остановился в густом ольшанике. Опустил на траву корзину с рыбой и стал прислушиваться.

С глухим стрекотом пролетел жук. Деловито прожужжал шмель. Басовито квакнула лягушка. Но все это не нарушало тишины полуденного леса, а лишь подчеркивало его безысходную тоскливость и Колино одиночество. Сестра опять не пришла…

Оставив свой улов на траве, Коля вышел на поляну и настороженно осмотрелся. Перед ним, словно взъерошенный медведь, чернело вывороченное из земли корневище огромной березы. Тяжелые густые ветви поваленного бурей старого дерева распластались до самой середины поляны.

Месяц назад под кроной этого погибшего великана, словно под огромным зонтом, устроили свое жилище брат и сестра, бежавшие из села от фашистов. Можно несколько раз обойти вокруг поверженной березы и не заметить, что под ее ветвями живут люди, если только они сами себя не выдадут голосами. Зная это, беженцы полмесяца прожили здесь почти молча.

Но сейчас Коле так хотелось, чтобы из-под гущи ветвей с пожелтевшими листьями раздался родной певучий голос сестры! Чтобы она всплеснула рудами, звонко, без видимой причины рассмеялась, как бывало до войны…

Вера ушла в чужую деревню менять свое последнее, праздничное платье на хлеб. И вот уже десять дней ее нет. Все это время Коля кормился только рыбой. Каждое утро, уходя на рыбалку, он надеялся, что новый улов они съедят вместе с сестрой. В самоловку сегодня попала огромная щука. А Вера так любит щучью голову…

Не спеша, осторожно подходил Коля к своему тайному жилищу. С первых дней, как поселились в этой глухомани, вдали от сел и хуторов, он научился и уходить из шалаша и возвращаться по-партизански — не оставляя следов. А теперь стал еще осторожней.

Лишь убедившись, что он и сегодня совершенно один среди глухого болотного леса, Коля полез на четвереньках под крону поваленного дерева. Вернулся оттуда с закопченным ведром. Решил, не дожидаясь темноты, сварить уху и пораньше лечь спать.

Отвалив огромный пень, которым они с Верой прикрывали на день пепелище, Коля стал собирать сушняк. Чтобы меньше было дыма от костра, он набрал самых тонких березовых сучков. И только присел, чтобы поджечь бересту, как услышал приближающееся чавканье. Кто-то шел по болоту. Коля застыл на месте, затаил дыхание. Понял, что чавкало справа, за березняком, где начинались бесконечные Пинские болота. Вера с той стороны появиться не может.

Что же это? Лось? Дикий кабан?

Зашуршали кусты. Что-то бухнуло.

Дыхание будто бы совсем остановилось. Широко раскрыв рот, Коля слушал, не шевелился и даже не моргал.

— Черт возьми: кажется, выбрались! — раздался в березняке мужской голос.

— Из одного выползли, в другое влезем, — пробасил другой. — Тут до самой Припяти непролазные топи.

«Полиция!» — ударило в голову, и Коля, сложив хворост в ведро, хотел было уже залезть под ольховый куст, притаиться по-заячьи, как вдруг все прояснилось.

— Говорил, надо ночью по речке пробираться.

— Но ведь сам видел, что фрицы прожектором так и шарят по воде.

— Это возле города. А мы бы…

— Слышал: волоком перетащили бы лодку мимо города. Думаешь, это было бы легче…

Коля перевел дыхание.

«Наши!» — обрадовался он и, бесшумно перебравшись поближе к березняку, присел за ветвистой елочкой. Но и отсюда никого не увидел, хотя чувствовал, что неизвестные расположились совсем неподалеку.

«Наверно, на том голом островке, где Вера сперва хотела шалаш поставить, — подумал Коля. — Больше здесь сухого бугорка и нет поблизости».

В душе Коли все трепетало при мысли, что рядом партизаны. И все же он не решался открыться так сразу. Мало ли что…

Незнакомцы долго молчали. Чем-то шуршали, шелестели травой. Один из них вдруг болезненно крякнул и сказал:

— Как только доберемся до места, сразу выстираю портянки, а ноги просушу на солнышке.

— Да, пятые сутки в болотном месиве… — протянул другой. — Тут и без ног и без рук останешься.

— Знала бы мама, как я портянки стирать научился! — сокрушенно сказал первый.

— А кто она у тебя?

— Кандидат наук, старший преподаватель Казанского университета.

«Эх ты! Это ж там Ленин учился!» — воскликнул про себя Коля, готовый выскочить из своего укрытия.

— Ты что же, и сам учился в том университете?

— Да нет. Я мечтал стать корабелом, — скромно ответил первый. — Но сначала мне пришлось плавать на бронекатере.

«Что такое корабел?» — вспыхнул вопрос у Коли.

— Что ж, судостроителю не мешает уметь и самому водить корабли.

«Значит, корабел — это судостроитель», — понял из этих слов Коля.

— Вот мне в этом деле и повезло: призвали в Красную Армию и определили в Пинскую военную флотилию. Сразу же попал в помощники механика, потому что с пятого класса начал копаться в моторах и кое-что в них соображал.

— А я ничему не успел научиться.

— Ну что ж, нас там ждут…

Неудавшийся корабел встал. Коля увидел его во весь рост и рот раскрыл: это был настоящий моряк. В бескозырке. Только вместо больших черных лепт на ней алел клочок уже немного выцветшего кумача. Из-под потертой кожанки, перепоясанной портупеей, виднелась тельняшка. На широком флотском ремне со сверкающей бляхой — две гранаты. На груди ППШ. Из-за веток не видно было, во что обут. Но и так было ясно, что это партизан.

— Ну, пошли! — устало поднялся второй, высокий и худой, совсем еще юный белобрысый паренек в сером, видимо дорогом, но потрепанном и засаленном костюме. Кинув на голову кургузую кепчонку одного цвета с костюмом и крохотной алой ленточкой над козырьком, он поправил на груди автомат и спросил: — Возвращаемся?

— Да ясно же, что до самой Припяти тут непролазные топи.

— Неправда, есть тропка! — неожиданно вскрикнул Коля и тут же испугался, что сам себя выдал.

Тишина. Потом неожиданно веселый голос моряка:

— Это кто там знает дорогу к Припяти?

— Тише ты! — остановил его высокий и щелкнул автоматом. — Не видишь, с кем, а вступаешь в разговор.

— С пацаном. По голосу слышу, — ответил моряк, направляясь в Колину сторону. — Что там за Сусанин? Покажься!

Прятаться от такого добродушного голоса Коля больше не мог. Он встал и пошел к незнакомцам, на ходу рассказывая о том, что к Припяти можно пройти по сухому и только в одном месте через ручей перебрести или положить кладку, если есть чем срубить осину.

Приблизившись к вооруженным парням, Коля спросил:

— Вы партизаны?

— Конечно, — ответили те в один голос.

И тут Коля рванулся к моряку, прижался к его вытертой кожанке и расплакался.

— Вот те на! — похлопывая подростка по плечу, печально сказал партизан. — С чего это ты?

— Сестренку потерял, — устыдившись минутной слабости, ответил Коля и, вытерев кулаками слезы, стал рассказывать о своей беде: — Отец в начале войны ушел с Красной Армией. Мы остались с Верой. Ей было восемнадцать, а мне десять. Мама перед самой войной умерла от чахотки. Тогда у нас тут ясновельможные пановали. При них много умирало от чахотки.

— Вон оно что… — грустно сказал моряк. — И как же вы жили одни? Чем кормились всю войну?

— А мы, как и соседи, весь урожай в землю прятали. Немцы зайдут в хлев — пусто. Заглянут в кладовку — хоть шаром покати. А в погребе только бочки с капустой да огурцами. И с тем уходят. Так мы и прокрутились бы до прихода наших, если б не Митька Хряк… — Коля умолк, словно рассказал все, что могло интересовать партизан.

Однако моряк спросил, кто он, этот Митька Хряк.

— Полицай, — ответил Коля. — Он сперва был простым вором. В тюрьме сидел. А при фашистах вернулся в село и стал к сестре приставать. Она очень красивая. Самая красивая во всей округе. А у него нос на боку и всегда сизый, как черникой вымазанный, глаза выпученные, как у жабы, и жадные. А главное — вор и пьяница. Вера, конечно, на него ноль внимания. Он понял, что ее не уговоришь, и к фашистам на службу подался. Натянул полицейскую форму, винтовку через плечо и прямо к нам в дом. «Ну а теперь пойдешь за меня? Видишь, какой я стал!» — остановился посреди комнаты, сапогами поскрипывает, пальцами пощелкивает.

«Каким был, таким и остался!» — ответила Вера и даже отвернулась.

«Ну, погоди! — как змей, прошипел Митька. — Ты у меня попляшешь! В ногах будешь валяться!»

И началось. Сперва забрали у нас корову. Потом поросюка. А этой весной прислали повестку Вере ехать в Германию на работу, а мне зачем-то тоже явиться в комендатуру. Мы с Верой собрали свое барахло и ушли из села. Целых два месяца прятались по хуторам. Да Митька нас и там выследил. Вот мы и убежали сюда, в глушину. Вера два раза ходила в село менять одежку на хлеб да крупу. За два, три дня справлялась. А на этот раз пошла, и вот уже десятый день нету.

— Да-а, — печально протянул тот, что во флотском. — Как тебя зовут? Коля? Ну а меня так и кличут в отряде: Сергей Моряк. А это — Саша Реутов. Мы должны продолжать свое дело, но как же ты тут останешься один…

— Подожду еще дня три и пойду искать! — решительно заявил Коля.

— А еда у тебя есть?

— Рыба, — нахмурился Коля, потому что эта еда ему уже в глотку не лезла. — Сплел из лозы заставку и перегораживаю протоку. Тут рыба хорошо идет. — И вдруг оживился: — Хотите, я вам дам щуку? Сегодня поймал. Огромная!

— Ты оставь про щуку, — хитро прищурившись, сказал Реутов и снял с плеча вещмешок. — Скажи лучше, сколько ты дней без хлеба?

Коля потупился. Сказать правду, начнут отдавать все, что у них есть. А им самим-то где взять? Вон сколько брели по безлюдному болоту. Да и впереди, вдоль Припяти, ни сел, ни хуторов.

Пока он раздумывал, партизан достал из вещмешка окраец черного, в сухарь превратившегося хлеба и подал ему.

— А себе? — робко спросил Коля, двумя руками ухватив краюху.

— В отряде кое-что еще есть. Размочи и ешь, мы еще дадим, если пойдем мимо.

— Да, по-моему, его надо взять с собой, — сказал Моряк. — Что он тут один, ведь пропадет.

— Нет! — решительно возразил Коля, засунув краюху за пазуху. — Пойду искать Веру.

— Вон ты какой! — качнул головой Моряк. — Верность и у нас, у партизан, в большом почете. — И, немного помолчав, спросил: — А ты правда знаешь тропу к Припяти?

— И к Припяти и к сараю знаю, — подтвердил Коля.

— Это еще что за сарай? — насторожился Моряк.

— На болоте сарай стоит. При польских панах была там и хата, жили пастухи. А когда пришли Советы, учитель сказал, что там люди дичают, и ту хату перевезли в село. Мы с Верой хотели зимовать в сарае. Уже собирались обмазывать да печку ладить.

— Саша, тогда ты иди к нашим. Скажи, что нашли проводника. А мы тут пока уху приготовим.

— Слушаюсь, товарищ командир! — козырнул Саша и ушел.

— Так вы командир партизанского отряда? — удивленно спросил Коля.

— Показывай свою щуку, — сказал вместо ответа Моряк. — Она как, сантиметров на двадцать?

— Да вы что? Стал бы я называть ее щукой, если б такая коротель попалась! — с обидой сказал Коля и повел партизана туда, где оставил свой улов.

Ногой опрокинул корзину, и оттуда выскользнула в траву толстая, как полено, длинная рыбина.

Пока Моряк любовался щукой да мелкой рыбешкой, которой было половина корзины, Коля исчез.

— Коля! — окликнул его партизан. — Коля! Николай!

Оглядевшись, Моряк не заметил ничего похожего на жилище, где мог бы укрыться подросток, и уже подумал было, что тот сбежал, как вдруг из-под поваленной на поляне березы выскочил его юный друг с луковицей и щепоткой соли.

— Откуда ты? — изумился Моряк.

— Там у меня курень, — Коля рукой показал под крону обрушенной березы.

— Это сестра додумалась так замаскироваться?

— Да нет, — снисходительно улыбнулся подросток. — Вера хотела растянуть брезентину между двумя ольшинами. А я, как увидел целый стожок из листьев березы, сразу понял, что лучшей маскировки не придумаешь!

— Ну и ну! — покачал головой Моряк. — Главное, что за два месяца ты и тропки не протоптал. Все как надо, по-партизански ходишь — следа не оставляешь.

— Я еще и по-пластунски умею. Только стрелять не научился, — и Коля с надеждой посмотрел на автомат партизана.

НЕУТОМИМЫЙ ПРОВОДНИК

Солнце упало в лес и догорало огромным ярым костром. И казалось, на земле два костра. Один — этот большой, жгуче-красный в темно-синем лесу. А другой — на маленькой полянке среди кустов ольхи — голубоватый, с оранжевыми язычками пламени, бойко бегающими по черному ведру. От этого костерка вкусно пахнет ухой. У огонька сидят двое и думают каждый о своем. Моряк мысленно поторапливает где-то там бредущих товарищей, чтобы засветло выбрались из болота. А подросток ловит каждый шорох в кустарнике — не идет ли сестра. Ведь если Вера вернется, когда у костра соберется целый отряд, она и близко не подойдет, испугается. Ночью она не поймет, что это свои…

— Ты о чем задумался? — тихо спросил Моряк.

Коля внимательно посмотрел на гладко выбритое лицо командира и сказал не то, что думал:

— В селе была немецкая листовка. На ней партизаны нарисованы голые, как дикари, борода до коленей, грудь волосатая, ноги лохматые. Сидят у костра, мосолыги обгладывают. Да только повесили на стенке школы эту картинку, а партизаны тут как тут. Кавалерийский отряд. Все чистенькие, как на параде. И ни одной бороды. Полиция в лес удрала. А девчата целый день плясали да песни пели с партизанами. Вы вот тоже, хоть и по болоту пять дней пробирались, а не обросли. Бритые, подтянутые, только обувка грязная. Так по трясине без этого не пройдешь.

— Знаем ту листовку и мы, — ответил Моряк, — и на зло врагу ведем себя так, чтобы люди видели, как забрехались фашисты. — Вдруг он поднял руку, прося тишины.

Коля прислушался и понял, что идет большая группа людей. Он пальцами причесал свои лохматые волосы, встал и заправил рубашку в штаны, подтянул ремень. Не хотелось выглядеть растрепой перед партизанами.

— Садись, они еще далеко, — сказал Моряк.

Коля снова сел. Он и сам знал, что на болоте слышно далеко, что отряду еще с полчаса ходьбы. Но уж очень ему не терпелось угостить партизан ухой.

— Может, подложить в костер, чтоб им было светлей? — суетился он.

— Посиди. Больших костров мы ночью в этой местности не должны устраивать… — заметил Моряк. — Ни с земли, ни с речки, ни с воздуха враг не должен нас видеть.

— Так и для Веры лучше. Ближе подойдет, — решил Коля.

Костер угасал, под черным ведром тлели угольки, среди которых изредка взлетали синеватые струйки.

Наконец на поляне показался отряд человек в десять. Послышался голос Саши Реутова:

— Моряк, ты тут?

— Конечно.

— А Найденыш?

— Это он про меня? — спросил Коля.

Поняв обиду Коли, Моряк ответил другу:

— Чего обзываешься? Николай для отряда ведро ухи приготовил, а ты!..

— Прошу прощения, — повинился Реутов, подходя с группой партизан, одетых кто во что, но в тельняшках.

— Ух ты! Все в тельняшках! — вырвалось у Коли.

Партизаны устало попадали в траву вокруг костра. Реутов подсел к командиру и попросил Колю подбросить в костер хворосту, чтобы видеть друг друга. Коля положил несколько березовых хворостинок в огонь. Вспыхнуло яркое пламя и осветило усталые лица партизан.

— Мастер! Умеешь держать костер по-нашему! — отметил командир, снимая с себя амуницию.

Подложив под локоть свернутую валиком кожанку, он прилег.

— Пока ужинаем, надо решить, что делать дальше, — сказал командир и пристально посмотрел в освещенное костром лицо мальчугана. — Судя по всему, ты — человек отважный. Но сможешь ли ночью провести нас к Припяти? Минуя болото?

— Не! Болота миновать никак нельзя, — ответил Коля. И, видя, как насторожились Моряк и Реутов, поспешно стал объяснять: — Я просто знаю, где кладки по трясине, а где тропка. А только зачем вам ночью? Спите, а утром…

— Значит, проведешь и ночью? — уточнил командир. — Тогда угощай своей ухой сперва вон того товарища, что с шарманкой. Корми его посытнее, ему сейчас работать. А потом остальных.

Коля подбежал за котелком, который протянул партизан с «шарманкой», налил ухи, положил огромный кусок щучьей спинки и сам поднес ему. Очень хотелось узнать, что же это за «шарманка». Но, увидев замусоленный деревянный ящик с ремнем, чтобы носить его на плече, так ничего и не понял. Забрав котелки у всех партизан, он поставил их возле закопченного ведра и стал раскладывать рыбу и наливать жижу.

— Ты, видать, и рыбак и повар замечательный. Уха у тебя так пахнет, что в носу щекочет, — сказал «шарманщик». — Где-то достал и петрушку и всякие специи.

Последнего слова Коля не знал, но догадался, о чем речь, и сказал, что петрушки у него не было, но сестра научила его находить на болоте все, что надо для ухи, для чая и для лекарства.

— Да-a, не парень, а драгоценная находка, — заметил Реутов.

Боясь, что еще кто-нибудь назовет юного друга Найденышем, Моряк сказал:

— У нашего рыбака замечательное имя — Коля.

Разделив ужин между всеми, Коля хотел сбегать за своей миской. Но Моряк его остановил:

— Лоб пробьешь в темноте об свою березу. Будем есть из моего котелка. У меня и ложка есть лишняя.

— Почему лишняя? — удивился Коля.

— Погиб товарищ. Мы и храним его вещи как память. Вон у Саши возле лацкана желтая пуговица. Это с костюма Володи Соколова.

Проглотив застрявший в горле комок, Коля почтительно, обеими руками, словно что-то очень хрупкое, взял протянутую ему самодельную деревянную ложку с выцарапанными на черенке буквами «В. С.» и стал молча есть. Исподволь он рассматривал партизан.

Все это были разные люди. Молодые и пожилые. Одеты кто во что. Вооружены автоматами. У одного ручной пулемет, а у другого — снайперская винтовка. Что она снайперская, Коля догадался по оптическому прицелу, хотя и не знал, как он называется. А вот что за ящик, который командир назвал «шарманкой», Коля понял только после того, как хозяин этой штуки, высокий белокурый парень в красноармейской форме, укрылся за кустом и под какой-то шум и треск заговорил настойчиво: «Ясельда! Ясельда! Я Карась, я Карась. Ясельда, Ясельда…»

«Ух ты! — мысленно воскликнул Коля. — Радиостанция! Наверное, с Москвой говорят».

Ничего из того, что говорил радист, Коля не разобрал. Тот все больше цифрами сыпал. Зато Коля твердо убедился, что попал в настоящий партизанский отряд. И вдвойне стало радостно, что именно он поведет этот отряд по одному ему известной болотной тропе, да еще ночью!

В начале войны несколько боевых бронекатеров Пинской речной флотилии были затоплены, а экипаж ушел в лес, к партизанам. Но основная часть военных судов спустилась по Припяти на Днепр, где участвовала в кровавых схватках с фашистами. Некоторые из этих судов тоже были затоплены в плавнях, а другие были захвачены оккупантами.

После освобождения Киева советскими войсками Днепровский военный флот снова начал оживать. И вот теперь пинские партизаны получили приказ из главного штаба о совместных боевых действиях с войсками Днепровской флотилии. По этому приказу партизаны должны были составить карту береговой обороны Пинска и помочь советским судам беспрепятственно подойти к городу в нужный момент.

Партизаны понимали, что под нужным моментом подразумевается тот день и час, когда сухопутные советские войска ударят по столице болотного края, а флот должен будет поддержать их с Припяти, омывающей южную, самую укрепленную часть города.

Пока что немцы беспрепятственно хозяйничали на Припяти чуть не до самого Днепра. Партизаны, занятые в основном подрывом железных дорог, почти не обращали внимания на то, что делалось на реках. Теперь надо было положить конец вольготности оккупантов не только на суше, но и на водах Полесья.

Обсудив приказ, партизаны решили оседлать Припять ниже Пинска и не пускать немцев к Днепру. Для выполнения этой задачи был создан специальный боевой отряд партизан. Почти все они были из Пинской флотилии, а трое с затопленного бронекатера «Варяг». И потому этот крепко спаянный отряд так и назвали «Варяг».

Несмотря на предельную усталость, партизаны вскоре после ужина отправились в путь.

Ночь была безлунная, а звезды плохо освещали лесистое болото, и партизаны шли, по сути, вслепую, удивляясь тому, как уверенно вел их юный проводник. Сперва пробирались по ольшанику, разводя густые ветви и радуясь тому, что под ногами почти сухая, хотя и зыбкая почва. Но вот ольшаник неожиданно кончился, и отряд, словно перед озером, очутился перед полем, покрытым густым туманом.

— Это что ж такое? — спросил Моряк, остановившийся рядом с Колей. — Болото?

— Дрыгун, — ответил Коля и пояснил: — Трясовина. Когда-то было озеро. А потом заросло.

— Ну и что же мы, как Христос, пойдем по этому дрыгуну? — пробуя ногой трясину и тут же отступая, спросил Моряк.

— Праворуч есть кладка. Аж на ту сторону, — ответил Коля и спросил, не хотят ли партизаны отдохнуть.

— Если сам не устал, то давай веди, — сказал командир просительно. — Веди, дружище, если можешь.

— Мне что, я могу, я без поклажи, — и он легкой походкой направился вдоль трясины. — Тут чуть-чуть пройдем, и будет кладка. А вы пока запасайтесь палками, чтобы опираться. А у кого большая тяжесть — пулемет чи там шарманка, то лучше вырезать две палки. Хорошо бы делать из березы и с рогатульками на тонком конце.

— Сказал, когда вышли совсем из леса, и не только березы, а ольхи путной нету, — проворчал кто-то недовольно.

— Так вот же скоро тут березнячок будет и ельник, — успокоил Коля. — Из чего б те кладки проложили, ежели не было бы поблизости елок.

И вскоре на самом деле подошли к густому лесочку.

— Саша, ну-ка сруби всем по палке, по две, — распорядился Моряк, отправляя в лес Сашу Реутова.

— Моя позавчерашняя тут еще стоит, — кивнул Коля в темноту и, сделав несколько шагов по болоту, выдрал кривую, суковатую палку.

Когда все вооружились палками, Коля предупредил:

— А как оступится кто и провалится, то задний — сразу ему свою палку под руку. И ничего, так можно долго держаться. Только задним потом придется вернуться обратно и принести две жерди, чтоб того, кто провалился, вытащить и снова поставить на кладку.

— Н-да! Перспективна! — нарочито весело заметил командир. — Однако это лучше, чем было вчера…

Сам проводник пошел по кладкам быстро и почти не опираясь палкой. Он лишь изредка ею помахивал. Первым за ним направился Моряк. Но, пройдя по первой жерди и убедившись, что она качается, как утлая лодчонка на воде, он вернулся и послал вперед партизана с «шарманкой».

— Иди, Володя, я последую за тобой с двумя палками. Буду страховать тебя. Если что, не паникуй, я подброшу под тебя палки. У меня вон какие длинные!

Увидев, что отряд замешкался, проводник остановился и даже спросил:

— Вам помочь?

Моряк ухмыльнулся:

— Ты и так нам помогаешь лучше не надо. Веди давай, веди, скороход!

Жерди, проложенные кем-то по болоту, во многих местах уже затонули, и приходилось пробираться по воде чуть не по колено. Но все же под ногами был твердый настил, по которому отряд двигался, почему-то все время наращивая скорость. Когда в густо-синем тумане показался лесок на противоположном берегу трясины, все поняли, что движутся чуть ли не марафонским бегом. И видимо, от предчувствия скорого конца пути Володя поторопился и уронил свою «шарманку» в трясину. Но все время оглядывавшийся Коля успел подбросить под ящик свою палку.

Моряк подал команду всем остановиться и спокойно ждать, а сам, положив свои палки на трясину, помог поднять рацию.

— То всегда так: кто первый раз идет по кладкам, бережется только до середины, — озабоченно говорил Коля. — А как увидит берег, заспешит и вот так же… Это еще хорошо, что сами не провалились…

Так только с этим маленьким приключением и перешел отряд трясину шириной не меньше километра. Когда наконец выбрались на твердое, партизаны «Варяга» окружили юного проводника и солидно, как взрослому, пожимали руку, говорили что-нибудь доброе. А Моряк, подождав, пока все излили свою радость, положил Коле руку на плечо и тихо спросил:

— Ну а теперь куда?

— Вы немножко все отдохните, — советовал Коля, — а то теперь будет самое трудное.

Кто-то даже присвистнул. Кто-то робко спросил, что же еще может быть трудней.

— Ну, если самое трудное впереди, то идем дальше. Отдыхать некогда, — сказал Моряк. — Ты сам-то не выдохся ли?

— Да я-то что, никакого груза! — развел руками проводник. — Хоть бы автомат дали понести.

— Человек идет во главе боевого партизанского отряда, и все ему мало… Дайте ему еще и автомат! — отшутился Моряк. Но тут же он серьезно добавил: — Днем я научу тебя обращаться с оружием, тогда и будешь носить. Ну, ладно, Коля, веди дальше. Но что же нам предстоит еще более трудное? Может, заранее надо подготовиться, как перед трясиной?

— Там есть лес, — ответил Коля, раздвигая густые ветки ольшаника и пробираясь в гущу зарослей. — Там ручей такой широкий, что не перепрыгнешь, а…

— Ну ручей нам не страшен, вброд перейдем! — не дал ему договорить Моряк.

— Вброд нельзя. У него с берега трясина похуже той, что прошли. Там была кладка, да мы с Верой стащили ее в воду, чтоб полиция с Припяти к нам не пробралась.

— Ну и стратеги! — то ли похвалил, то ли осудил Моряк. — Что ж, полиция не нарубила бы жердей для новой кладки?

— Так станет рубить, мы же услышим и уйдем подальше.

— И то верно.

Ольшаник становился гуще. Местами попадались переплетенные заросли лозняка. Идти по ним в сгустившейся предрассветной тьме было все трудней. Но проводник подбадривал:

— Осталось чуть-чуть. Уже совсем ничего. Самую малость…

Наконец чащоба кончилась, и в кромешной тьме что-то аспидно блеснуло.

— Вот она, та протока! — с радостью, словно на этом кончались все трудности, сообщил Коля. — За нею там до ста досчитаешь и уже добежишь до Припяти. Нужно срубить две большие елки и перекинуть через протоку.

— А есть они тут, елки? — озадаченно спросил Саша Реутов, уже вынув из-за пояса топор. — Тьма как на дне трясины.

— Солодов, пройди с Реутовым вправо, там виднеются пики елок. Срубите и тащите. Остальным можно отдохнуть. — И, обращаясь к Коле, спросил: — Устал наш проводник?

— Нет, товарищ командир. Я привычный.

— Шпарит, как лось, не угонишься за ним! — послышался нарочито недовольный голос.

— Вот вы устали. Переберемся через ручей, отдохнете.

— Нет, Коля, — возразил командир, — если, как ты говоришь, Припять — только до ста сосчитать, то мы немного отдохнем лучше здесь. А там неизвестно, что нас ожидает…

— Смотрите сами. Я могу идти до самого утра.

Командир присел на траву. Пристроился рядом и Коля. Но тут же пожалел, что сел. Ноги сразу отнялись. Голова отяжелела, а глаза словно черной пеленой завесило. Он ущипнул себя за ногу, чтобы не уснуть. Но боли не почувствовал.

Не было ни боли, ни усталости, ни партизан. Ничего не было вокруг. Плеск воды да кваканье лягушек. Но вскоре и этого не стало…

Появилась Вера с буханкой хлеба. Кричит ему что-то, тормошит. Видно, будит его, чтобы поел. Но почему-то она кричит:

— Проводник! Эй, скороход! Ты уж будь добреньким, доведи нас до конца! Ко-ля!

— А, что? — вскочил Коля. — Кладка готова? — и смутился, увидев, что небо начало светлеть, а весь отряд, кроме Моряка, уже на том берегу ручья.

— Хорошо, хорошо, что вздремнул! — подбадривал Моряк. — Легче будет идти.

— Да тут и осталось совсем ничего, — уверенно сказал Коля, переходя по жердям ручей.

— Если река близко, то нам пока идти дальше незачем, — сказал командир и остановился на бугорке, окруженном ольшаником. — Отдыхайте, ребята, а я с кем-нибудь схожу, разведаю, что там и как.

— Сосни часок, товарищ командир, а я схожу, — сказал Реутов. — Я ведь подремал, когда делали мостик. Поспи, а я заодно пройду к сараю, посмотрю, можно ли из сухих бревен плот соорудить.

— Чтоб в случае чего перебраться на ту сторону?

— Да ведь надо изучить тот берег. И чем раньше, тем лучше.

— Ну что ж, тогда я немножко сосну, — и Моряк прикорнул под кустом ольхи.

Коля тут же примостился у него под боком и спокойно уснул.

ПЕРВЫЙ УДАР

Моряк с двумя партизанами лежал в густом ольшанике у самого берега реки. Припять в этом месте поворачивала довольно круто. Рыжая, словно спитой чай, вода клубилась, ходила широкими кругами, величаво гуляла большими привольными хороводами. Глядя на нее, можно было мечтать и мечтать. Но партизанам некогда было любоваться красотой этой вольготной матери полесских рек. Они смотрели на реку с тревогой и напряжением. Не появился бы вражеский катер или моторная лодка с полицией…

А внизу, под крутым берегом, среди зарослей камыша и лозняка вовсю кипела работа. Отряд строил плот из бревен от старого сарая. Нужно было успеть связать плот, пока не взошло солнце и по реке не пошли суда. Всем почему-то казалось, что с восходом солнца начнется движение по реке, и люди спешили изо всех сил.

А оно, щедрое июльское солнце, уже зажгло лес и камыш на том, на дальнем берегу, под самым Пинском. И вот-вот брызнут его первые лучи, ударят в небо и как барабанные палочки возвестят начало дня, начало движения по воде. Начало… А плот еще не готов.

Но вот из-за кручи, под которой трещал камыш и глухо постукивали о сухое бревно тяжелые каблуки спешно работающих партизан, раздался троекратный свист.

Моряк протяжно, с перерывом свистнул в ответ.

И тотчас дозорные увидели, как от их берега отчалил плот с шестью партизанами и ручным пулеметом, установленным на середине.

— Хватит любоваться! — оторвался от этого зрелища Моряк. — Теперь смотрите в оба.

И вдруг над лесом загорелся диск восходящего солнца. На реке и ее берегах стало торжественно тихо, словно вся природа, все живое вокруг было занято лишь одним — ожиданием восхода. И в этой тишине партизанам вдруг почудился глухой гул мотора. Моряк посмотрел вверх по течению, потом вниз. Но ничего подозрительного не заметил.

— Видно, самолет, — успокаивал боец, лежавший справа.

— Не самолетный гул, утробный, наземный… — он кинул тревожный взгляд на плот, не достигший еще и середины реки и снесенный течением на добрый километр вниз.

А гул нарастал, усиливался. Но пока что непонятно было, с какой он стороны. Были мгновения, когда казалось, что он родился где-то позади, среди болот и трясин.

— Вижу! — непозволительно громко воскликнул боец, лежавший слева.

Моряк пристально посмотрел в сторону Пинска и увидел черную точку на сверкающей розовой глади реки. Тотчас он поднял на палке свою бескозырку и помахал ею в сторону плота. На плоту ответили таким же троекратным взмахом.

Но скорости плот не прибавлял, хотя видно было, что четверо партизан изо всех сил работают огромными шестами. Моряк знал, что шестами там служили целые жерди, недавно бывшие стропилами на сарае. Но вот на илоту произошла смена двух гребцов, и дело пошло быстрее.

А черная точка на розовом зеркале между тем превратилась в бронекатер, сопровождаемый двумя полицейскими моторными лодками. Моряк прикинул расстояние и сделал вывод, что плот едва ли успеет причалить к тому берегу, когда фашисты будут здесь. Значит, стрелять придется с этого берега. А вся затея с илотом была лишь для того, чтобы обстреливать немцев с противоположного берега, отводить удар от места фактического расположения отряда. Днем партизаны будут на том, более высоком и лесистом берегу, а на ночь будут возвращаться на свой, болотистый берег. Но теперь все это может перепутаться.

Уже виден черный паук свастики на боку бронекатера и немец-офицер, стоящий на борту со скрещенными руками на груди.

— Совсем как Наполеон! — сквозь зубы процедил Моряк.

— А что, если я этого Наполеона отправлю на дно, пока он не заметил нашего плота, — просит стрелок, лежащий слева.

— Без сигнала с плота мы стрелять не можем, — ответил Моряк, обеими руками сжимая автомат.

Он и сам с удовольствием дал бы очередь по приближающемуся полицаю, с винтовкой сидящему на носу моторки.

Но полицай ждать не стал. Моторка, шедшая слева от катера, вдруг резко прибавила скорость, вырвалась вперед по направлению к плоту, и на борту ее появился ручной пулемет. Очередь вспенила воду.

На плоту произошло замешательство. Кто-то выронил шест и бросился за ним в воду. Другие разделись, чтобы в любой момент пуститься вплавь.

— Костя, сними пулеметчика! — потребовал Моряк. — Не горячись, бей наверняка, одним выстрелом. Ахмет, а ты — моториста. Только спокойно, ребятки. Без промаха! И если можно, одновременно, чтоб не засекли, где мы находимся.

Два винтовочных выстрела грянули разом. Лодка сразу же пошла в крутой разворот и чуть не перевернулась. Пулеметчик на этом повороте медленно сполз за борт. А моторист в белом кителе с черепом на рукаве откинулся на спину и застыл.

Бронекатер, на котором не было больше видно того Наполеончика, тут же развернулся и ударил из пушки по берегу, с которого так метко стреляли.

— Весь план разрушили, гады! — процедил сквозь зубы Моряк, уползая с товарищами в овраг, по которому в Припять впадал ручей.

— Зато отвлекли от наших, — тешился Костя.

— Товарищ командир, смотри! — воскликнул Ахмет. — Наши совсем причалился! Псе на берег пошел! Псе шесть!

Плот действительно прибился к берегу, и вся группа ушла в лес.

— Хорошо вы стреляли, ребята! Очень хорошо! — отозвался Моряк. — Теперь бы из кривого ружья из-за кручи со второй моторкой так же разделаться.

— Зачем такой кривой ружье! — горячо возразил Ахмет. — Смотри, какой щель на круча. Патальон может засада делать. Разреши, стреляю. Один раз, пторой раз!

— Давай ползи, Ахмет! — махнул рукой Моряк.

Но Ахмету не повезло. Пока он добрался до намеченного места, уцелевшая моторка взяла на буксир подбитую лодку, а сама зашла за бронекатер.

Ахмет перечислил всех казахских шайтанов и русских чертей, но полицейская лодка больше не попадалась на мушку.

А катер между тем развернулся и стал удаляться в обратную сторону, не прекращая стрельбы из пушки. Снаряды рвались на том месте, откуда партизаны уже ушли. Только скрывшись за поворотом реки, фашисты перестали стрелять.

Коля вскочил, когда на реке раздалась пулеметная стрельба. Испуганно глянул на сидевшего рядом радиста, спросил:

— А где все? Почему стреляют?

В это время совсем близко прогремели два винтовочных выстрела. А потом начали рваться снаряды.

— Весь отряд ушел в засаду к реке. Наверное, дождались гостей и устроили им веселую жизнь.

— А мы чего же тут? — огорченно спросил Коля.

— Нас оставили сны досматривать. Меня с этой штукой, — он кивнул на «шарманку», — в бой берут только в крайнем случае…

— А меня пожалели, считают маленьким, — по-своему истолковал Коля.

— Ты ведь за ночь устал. Мы-то как лошади за хозяином шли, а ты дорогу искал, — оправдывал товарищей радист.

— Ну идемте хоть сейчас, я ведь еще не видел боя.

— Давай мы с тобой лучше завтрак приготовим бойцам. Они там знаешь как намотаются, придут голодные.

— А из чего завтрак-то? — неохотно спросил Коля. — Рыбы нету.

— Научи меня ловить своим способом.

— Долгое дело, — почесывая в затылке, Коля даже отвернулся.

Ночью, когда вел отряд, Коля был уверен, что и сам теперь станет партизаном. А они вот — провел, и ладно. Обидно было до слез. И он сказал, что поможет сплести заставку или вершу, а потом уйдет.

— Ну не расстраивайся, придет командир — все уладится. А пока нет рыбы, сварим пшенную кашу. Крупа у нас есть, и сала кусочек остался. А уж завтра перейдем на рыбу.

Только собрали хворост и развели небольшой костер, пришел Моряк.

— А где остальные? Никто не погиб в бою? — встревожился Коля.

— Все живы, дружище! — устало ответил Моряк и крепко пожал ему руку. — Шестеро на том берегу. Все живы. И в этом твоя огромная заслуга. Если бы ты не провел нас так быстро к реке, мы не успели бы сегодня же дать по носу фашистам. А дальше неизвестно, как пошли бы дела. Да и плот так быстро не удалось бы соорудить, если бы ты не сказал про сарай. За день наши полностью изучат тот берег, а ночью вернутся, и мы будем готовы к выполнению главной задачи… — И, положив руку на Колино плечо, Моряк уже другим, более беспечным топом спросил:

— Мы сумеем что-нибудь раздобыть на болоте для зубов?

Вмешался радист:

— Пока что сварим кашу, а потом Коля научит меня ловить рыбу.

— Вот видишь, ты еще и от голода спасешь наш отряд, — серьезно сказал Моряк. — Ну идемте к сараю, там и обоснуемся.

Старый покосившийся сарай стоял на возвышенном месте, недоступном весенним паводкам. Но, окруженный довольно высоким березняком, он не был виден с Припяти. Потому-то партизаны и решили в нем поселиться. Когда поодаль от сарая, в березняке, развели костер, чтобы варить кашу, Моряк убедился, что дым расстилается по лесу и не демаскирует лагерь. И он сказал, что здесь можно пожить, пока немцы не наткнутся.

— А они все равно знают, что мы здесь! — живо заметил Коля.

— Ну еще бы, двух полицаев срезали…

— Нет, еще вчера узнали, — и Коля хитро сощурил темно-серые глаза.

— Вчера?

— Когда радист работал на своей шарманке, они ведь… запелего…

— Запеленговали? — подхватил Моряк. — Ты и это знаешь? — и он как-то печально посмотрел мальчишке в глаза. — Да, дружище, они запеленговали. И в начале войны уже накрыли бы нас. Но теперь вокруг столько радиостанций, что немцам не справиться с ними, даже на хороших дорогах, не то что в болотах… Ну что ж, пока варится каша, я покажу тебе, как обращаться с автоматом, — сказал Моряк своему юному другу и, расстелив на траве плащ-палатку, стал разбирать свой автомат.

Коля испуганно схватил его за руку:

— Не надо сейчас разбирать. Вдруг боевая тревога.

Моряк удивленно посмотрел на него:

— Партизан всегда должен быть готов к боевой тревоге.

Разобрав автомат, Моряк назвал каждую его деталь, а потом как-то молниеносно собрал его и подал Коле.

— Теперь ты разбери.

Коля робко взял в руки грозное оружие партизана и опять прошептал сдавленным голосом:

— А если я разберу, вы так же быстро сумеете собрать и броситься в бой?

— Конечно, — ответил Моряк. — Постой, ты, кажется, боишься, что вот-вот на нас нападут фрицы?

Коля утвердительно кивнул и, глотая комок, от страха застрявший в горле, шепотом пояснил причину своего опасения:

— С бронекатера видели, откуда партизаны колошматили полицаев? Видели. Доложат своим, и те пойдут облавой по берегу. — И с дрожью добавил: — С собаками.

— Напрасные страхи! — спокойно сказал Моряк. — Врасплох нас не застанешь — и здесь дозор не сводит глаз с реки и берегов, и на той стороне Припяти наши не снят. А главное, что ты же сам нас привел сюда через такое болото, что если туда снова уйти, то никакая облава не страшна. Стоит за собой унести несколько бревен с кладки, и погоня прекратится.

— Ну тогда все в порядке, — успокоился Коля и, тяжело вздохнув, добавил: — Теперь бы только Вера пришла.

— Вера нам сейчас здорово помогла бы: она ведь хорошо знает Пинск… — все это Моряк говорил только для того, чтобы отвлечь Колю от тяжких дум о сестре. — Вот скоро придут наши корабли, тогда только подавай рабочие руки. Сам-то ты пойдешь ко мне юнгой?

— А вы кем будете, когда придут наши?

— Как и до войны — механиком.

— Здорово! Люблю в машинах копаться. У нас перед самой войной привезли в школу тракторный мотор, чтоб старшеклассники изучали. Завидовал я им. Целыми днями пропадал в мастерской. За это даже отметку мне снизили по поведению.

— За любовь к машине у меня будешь получать только «отлично», — сказал Моряк и стал помешивать кашу.

— А можно, я ваши портянки постираю?

— Я свои еще ночью выстирал, вон они сохнут. Ты вот лучше займись автоматом. Сам разбери и собери. А вернутся наши с того берега, и пулемет разберем.

— Ух ты-ы!

Солнце, так хорошо светившее утром, после обеда спряталось за тучу, небо нахмурилось, отяжелело. Стало ясно, что к вечеру пойдет дождь. Партизаны решили укрыться в сарае. Только перебрались, грянул гром и дождь полил как из ведра. Поднялся ветер. Крыша в сарае оказалась до половины целой, и партизаны прекрасно устроились в дальнем углу. Даже костер развели.

— Наши предки так и отапливались. По-черному, — сказал Моряк и встал. — Нам-то хорошо. А каково часовому на берегу? Отнесу ему плащ или сам там останусь, пусть бежит сюда, отогреется.

— Товарищ командир, а я буду часовым? — вдруг осмелел Коля.

Моряк внимательно посмотрел на него:

— Вижу, ты боишься остаться без дела. Отдохни, отоспись, дело тебе будет. Настоящее, боевое задание. А пока что самое главное для тебя дождаться возвращения сестры. Боюсь, придет она в курень и перепугается, что тебя нет.

— Я ей оставил записку: ушел доделывать печку. Это значит, ушел в сарай.

— С кем пошел, не сообщал?

— Зачем же! Вдруг туда наткнется кто чужой.

— Ах, мальчишки, мальчишки! — задумчиво проговорил партизанский командир. — Рано вас война сделала взрослыми…

КОМОРЫ

Вечером партизаны просигналили из-за реки, сообщили, что на ночь остаются там. Есть дело. И только в следующую ночь плот вернулся с тремя гребцами. Моряк и его гарнизон, как он называл трех своих бойцов и Колю, встречали товарищей из-за реки горячей ухой, как изголодавшихся. А те прибыли сытыми, да еще и привезли мешок картошки. Там, в семи километрах, оказалось небольшое, дотла сожженное немцами село Коморы, жители которого второй год зимовали в лесу и молили бога о скорейшем изгнании фашистов.

Когда в тот памятный день по радио сообщили о разгроме фашистов под Москвой, кто-то из жителей Комор вывесил красный флаг над зданием бывшего сельсовета. При оккупантах в этом пятистенном доме жил сельский староста, отец двух полицаев. Целый день развевался тот флаг над селом, а молодежь ходила по улице празднично одетая, пела советские песни, веселилась, словно война уже кончилась. Старики пытались урезонить отчаюг, преждевременно затеявших этот праздник. Но молодые горячие парни не слушались. И согласились только на то, что необходимо выставить посты, чтобы не быть захваченными врасплох, если нагрянут каратели. И только это спасло коморян от жестокой расправы.

Утром в Коморы нагрянули фашисты на большом грузовике. Машина медленно прошла по одной сторона улицы, потом по другой, а эсэсовцы где зажигательными пулями, где факелами поджигали дома. Но все дома были пустыми — люди убежали в лес, еще когда машина остановилась далеко за селом у сожженного за ночь моста и кто-то ударом в рельс подал сигнал тревоги. Не убежал только сам староста Комор, который и вызвал карателей. Однако фашисты его не помиловали. За то, что не справился со своими обязанностями, немцы сожгли его в собственном доме.

Спасшиеся коморяне поместили детей на хуторе лесника, а сами наскоро построили в лесу кто что мог. А так как урожай был закопан в землю, то и с голоду люди не погибли.

С первых дней войны украинцы и белорусы поняли, что оккупанты будут их нещадно грабить, и стали закапывать в землю свой урожай. Сперва рыли ямы во дворах, на огородах, а потом эти схроны стали копать в лесу, подальше от села, которое может сгореть.

«Немцы сами научили все от них прятать», — говорили старики.

И вот теперь эта наука пригодилась коморянам. Кое-как они перезимовали в землянках, разбросанных по лесу. От моста теперь не осталось и следа. Районный староста восстанавливать его не собирался — ему не нужна была дорога в сожженное село. И коморяне целое лето спокойно себе работали на полях, опасаясь только фашистских самолетов, которые имели привычку летать вокруг сожженных сел и расстреливать людей, работающих на полях. Гитлеровцы знали, что погорельцы работают не на них, и нещадно их уничтожали с воздуха. Коморяне и на самом деле работали теперь только на себя и весь урожай увозили в свои подземные хранилища.

Разведчиков «Варяга» коморяне приняли как родных. Накормили, дали с собой и предлагали всяческую помощь, какая потребуется. А молодежь настойчиво просилась в отряд.

В отряд варяжцы пока не взяли никого, так как нужно было в строжайшей тайне хранить место своего расположения. А от дальнейшей помощи не отказывались. Нужно было только срочно достать лодку, потому что плот был уж очень тихоходным средством переправы, а главное, что течением его сильно сносило и каждый раз нужно было по-бурлацки возвращать его вдоль берега к месту причала, и потом только плыть на другую сторону.

* * *

Прошло еще три дня, а Веры все не было. Коля, теперь считавший себя партизаном, не смел самовольничать и стал проситься в село, куда ушла сестра. Он объяснил, что это совсем в другом районе, где ни ее, ни его никто не знает, поэтому ничего не случится. Но ему идти не советовали.

— Попадешь на глаза полицаю, что ты ему скажешь? — урезонивал Моряк.

— Выкручусь. Я хитрый! — уверял Коля. — Скажу, что погорелец, из-под Гродно. Потерялся от матери. Возле Гродно живет моя тетя, не раз бывал у нее. А село там правда сгорело. Так что не заврусь.

— Давай еще денек-другой подождем: Красная Армия приблизится, фашисты начнут удирать, им будет не до таких, как ты…

Коля молча кивнул, хотя в душе не был согласен. И занялся лозой. Он плел уже третью заставку. Партизаны охотно переняли его способ ловли рыбы и занялись этим всерьез. Нарезая ровные лозинки и выравнивая их, Коля думал о своем разговоре с командиром отряда. И чем больше ломал над этим голову, тем тверже убеждался, что его не пускают в село, потому что боятся: не проговорился бы, если попадется врагам.

«Не знают они меня! — сердито думал он. — Считают, что только взрослые умеют молчать под пыткой…»

О мучительной пытке Коля, конечно, не имел никакого представления и не знал, что тех пыток, каким обучились фашисты, не могли выдержать даже некоторые взрослые.

Утром Коля попросился в свой курень: мол, проведаю, вдруг сестра приходила, увидела возле сарая незнакомых людей и вернулась, дрожит под березой от страха — не знает, что тут за люди.

Не видя в том никакого подвоха, Моряк отпустил Колю, но на всякий случай послал с ним Сашу Реутова. Партизану наказал остаться в лесу близ поляны, которой тогда разводили костер: боялся вспугнуть Веру, если она вернулась и отсиживается в курене.

Но Коля, как только подошел к своей березе, понял, что сестра не приходила. На записке, оставленной ей, когда Коля уходил с партизанами через болото, он добавил: «Нас теперь много. Не бойся, иди к печке. Я пошел тебе навстречу».

Поддавшись настроению, которое овладело им в шалаше, Коля решил обмануть Реутова, уйти в село без спроса.

Из куреня он выбрался в сторону густого кустарника. По чащобе обошел Сашу, стоявшего возле березового корневища, и направился в деревню.

Но, пройдя с километр, устыдился своего поступка. Ведь партизаны будут искать. Чего доброго, подумают, что пошел доносить полиции. У него даже уши загорелись при мысли о том, как плохо подумает о нем Моряк. Изо всех сил припустил он на перерез тропинке, по которой шли сюда с Сашей. Выбежал на тропу и остановился: почудилось, что его зовут. Так и есть, Саша то посвистывал, то тихо звал по имени. Коля подошел к черному торфянистому берегу ручья, утоптал землю ногами и нацарапал палочкой: «Ухожу искать Вору. Приду через два дня. Коля».

Когда уходил от этой «записки», щеки горели от стыда: ведь все-таки обманывал партизан. Но Коля внушал себе, что тут надо быть твердым, как бывало с мамой, когда собираешься на ночную рыбалку. Почти всегда приходилось удирать через плетень, а то и в окошко. Кричит, грозится, а встретит потом горячими оладышками со сметаной. Взрослым всегда кажется, что с детьми что-то случится, если они уйдут куда-нибудь без спроса.

Правда, в душе нет-нет да и раздавался голос, который настойчиво урезонивал Колю, требовал вернуться, доказывая, что влетит за него партизану. Однако ноги упрямо несли Колю к намеченной цели.

К ночи Коля набрел на ручей, вдоль которого пришли когда-то с Верой в эту глухомань, и пошел в сторону села. Но теперь путь показался более далеким. Заночевал просто под старой осиной, прислонившись к ней спиной. А чуть свет снова пустился в путь. Только к вечеру следующего дня показались первые признаки села — стожки свежего сена. Коля так устал от ходьбы и голода, что еле плелся. Приближаясь к селу, он все больше думал о том, что будет делать, если там окажутся немцы или полиция. От усталости и голода даже убежать не сможет. А по всему его виду сразу понятно, что он не здешний — любой полицай придерется. Когда показались первые дома, Коля пошел еще тише: решил где-нибудь в кустарнике дождаться темноты, чтобы незаметно подойти к крайнему дому. И вдруг услышал на другой стороне женские голоса. Притаился за ольховым кустом.

Из лесу шли четыре женщины с корзинами, полными черники. Видно, все из бедных. Одна совсем босая. Он вышел к ним навстречу и вдруг забыл все, что собирался сказать. Они сами спросили его, откуда он.

— Голодный?

— Заблудился?

Коля растерялся и пока ничего не стал говорить о сестре, а спросил, нету ли в селе немцев.

— Вчера и полицию лихоманка унесла, — ответила одна.

— Нашу хату спалили, и я пошел к тете Сане да заблудился. А как ваша деревня называется? — вдруг сказал совсем не то, что собирался.

— Бульбовичи.

— Да ты иди с нами, — сказала босая. — Покормим борщом, какой есть. А потом и расскажешь о своей беде. Ох, дети, дети. Досталось на вашу долю, — и она ласково взяла Колю за руку и повела к тому самому крайнему дому, в который он и собирался зайти, как стемнеет.

Домик был настолько старым, так перекосился, что двери в сенцы не прикрывались и держались только на крючке, который одинаково можно было поднять изнутри и снаружи.

Комната в хате была одна. Добрую половину ее занимала печь, на которой лежала, тихо постанывая, совершенно седая старуха.

— Как же тебя зовут? — спросила хозяйка, ставя корзину на широкую скамью, тянувшуюся вдоль всей стенки.

В углу тускло поблескивали позолотой старые иконы, на которых почти ничего уже нельзя было рассмотреть. Во всем доме новеньким был только портрет девушки в легкой березовой рамке.

Коля назвался, а хозяйка сказала, чтобы звал ее теткой Христей.

— А по отчеству как? — робко спросил Коля.

— Да я же не учителька и не врачица, к чему мне отчество! — ответила та, ухватом доставая из печки чугунок.

Налила в глиняную миску борща, в деревянную тарелку положила пшенной каши. Поставив все это на стол, виновато сказала, что хлеба не пекла уже два месяца.

— Всю мучицу выгребли те ироды еще с осени. Зиму пекла оладьи из вьюнов на отрубях. А теперь и отруби кончились.

Знал Коля, что такое оладьи из сушеных, истолченных в муку вьюнов. Эта еда исстари выручает Полещуков в самые тяжкие времена. А так как хлеба здесь до нового урожая всегда не хватало, то у каждой хозяйки с лета висели на чердаке связки хорошо высушенных вьюнов.

— При Советах из вьюнов ничего не делали, хлеба хватало. Так мы и не запаслись вьюнами. Вот теперь и бедуем, — сетовала хозяйка, сердобольно глядя, как голодно набросился ее гость на еду.

На печи застонала старуха и что-то прошамкала. Тетка Христя подошла к ней с кружкой воды. Цокая зубами, старуха выпила и умолкла.

Хозяйка опять села около стола и, подперев подбородок рукой, загорюнилась.

— Моя мама лишилась и речи, и рассудку после нашей беды. — И, глянув на портрет в березовой рамке, расплакалась: — То ж моя Оля. Забрали ее в неметчину, на лютую каторгу, — замолчала, глотая слезы. — Ты ешь, ешь, — шептала, видимо, чтобы отвлечься от своего горя. — Бабуся вступилась за внучку, спрятала ее в кладовку, как увидела возле калитки полицая. Так он прикладом ахнул по спине семидесятилетнюю старуху! Она язык перекусила, да и с головой что-то подеялось.

Коля уже съел все, что было на столе, а хозяйка все рассказывала о том, как увозили молодежь в Германию.

— Тут одна дивчина, красивая такая да приветная, вот так же, как ты, случаем забрела в деревню, крупы какой хотела выменять на одежку, так и она попала в ту облаву. Село ж было со всех сторон окружено.

— Тетя Христя! — закричал Коля неожиданно. — Какое у нее было платье?

— На ней серенькое, а менять принесла голубое крепдешиновое. Шикарное платье. Да такое теперь могла бы взять только старостиха для своей косоглазой чи полицаиха.

— Как ее звали? Вера? — так же возбужденно спрашивал Коля.

— Вера, — закивала хозяйка. — Моя еще хотела ее сховать. Ты, говорит, не наша, тебя нет в списках, отсидишься. Да ее уже полицай заприметил и шел с винтовкой, как охотник на дичину.

— Это моя сестра, — чуть слышно промолвил подросток.

И теперь плакали вместе. Женщина навзрыд, а мальчишка, сильно всхлипывая.

Первой пришла в себя хозяйка. Она встала, принесла гостю кружку воды. А когда он напился, предложила умыться. Умываясь, Коля откровенно рассказал тетке Христе о своих мытарствах, умолчав, конечно, о встрече с партизанами.

— Оставайся у меня до конца войны, а то и насовсем. Доченька моя когда еще вернется… — сказала женщина, когда уселись рядом на скамью.

Коля молчал, потупив отяжелевшую голову и слушая звон в ушах.

— Если увезли в саму неметчину, то мало надежды на встречу. А может, тут оставили, в…

Коля прервал ее вопросом:

— Разве не всех увозят прямо в Германию?

— Тех, что грамотные, с семилеткой, оставляют в городе. На фанерную фабрику никто ж добровольно не идет. Так они там лагерь построили и за колючей проволокой держат рабочих.

— Тетя Христя, идемте в город, может, наши остались! — порывисто соскочил Коля с лавки. — Хоть узнаем что-то про них. Идемте! А боитесь, так я сам схожу. Только фамилию дочки скажите.

— Да раз уж судьба одной веревочкой нас повязала, то надо держаться вместе. Только надо раздобыть хлеба. Дело не одного дня…

— А где вы теперь добудете хлеба? — безнадежно махнул Коля.

— У брата старосты можно заработать. Он зазывал пшено толочь. Ты умеешь?

— Толкли с Верой не раз! — солидно ответил Коля. — Только как я покажусь, чужой?

— Живет Рыгор на хуторе, пройдем незаметно. А самому ему все одно, кто на него спину гнет. Вот попадись ему партизан, с печенками запродаст. А с тебя что возьмешь…

— Тетя Христя! Не надо работать на такого гада! — взмолился Коля. — Лучше одной рыбой кормиться будем. Я умею ловить по-всякому.

— А думаешь, мне очень хочется, — ответила Христя. — Ну то пшена помельче натолчем. Натру бульбы, намешаю и оладушки напеку. Пробьемся пару дней. А вернемся, что-нибудь придумаем.

«Бедная тетя, она и правда думает, что я останусь у нее жить!.. — с горечью подумал Коля. — Ведь Саше Реутову там уже, наверное, попало за меня…»

— А только как попасть в город? — задумалась тетка Христя.

— Документы нужны? — спросил Коля.

— Да аусвайс[1] у меня есть, — махнула хозяйка как на пустяк. — На мосту теперь документом стали курочки, масло, яички. Без этого немец в город не пустит.

— А мы на лодке через речку переберемся, — живо нашелся Коля.

— Где ты ее возьмешь?

— Есть же там мальчишки-рыболовы. Я подружусь с ними, и перевезут, — и Коля, вывернув свою фуражку, нашел в ней рыболовные крючки — проглотушки.

— Ну, за такое богатство до Черного моря можно доплыть! — с безобидной усмешкой заметила тетка Христя.

— Не захотят, я переплыву на ту сторону, уговорю кого-нибудь за деньги, — и он вынул из кармана измятую, засаленную немецкую марку.

— Пойдем, там видно будет…

СТРАШНАЯ ПРИМЕТА

Солнце только взошло, а тетка Христя и Коля стояли в ольшанике неподалеку от Припяти и в ужасе смотрели на виселицу, возвышавшуюся над городом. Они словно онемели. Язык не поворачивался что-то сказать. Ноги оледенели.

На виселице было пятеро. Четверо мужчин и женщина.

До войны Коля не раз приезжал с матерью в Пинск. Бывало, еще от моста мать начинала креститься то на розоватый купол православной церкви, видный за десять километров, то на суровый зеленовато-серый шпиль католического костела. Это были самые высокие строения в городе, да и на всем Полесье. А теперь оба храма словно присели, отошли на задний план. Внимание приезжих сразу же привлекало громоздкое сооружение нетолстых неоструганных бревен с перекладинами. Сейчас там висело пять человек. Но перекладина сделана с большим запасом…

— Господи боже мой, господи боже мой! — одними губами прошептала тетка Христя. — Уйдем отсюда, сыночек, — прижав к себе мальчишку, сказала она. — Мы тут что червяк под копытом быка — растопчут и не оглянутся.

Коля молчал. Он давно уже не смотрел на виселицу. Все его внимание теперь привлекла набережная, на которой рассмотрел два дота и зенитную пушку. Об этой набережной говорили партизаны. Им нужно знать все, что на ней творится.

Рявкая песню и гулко топая сапогами по булыжной мостовой, уходившей от набережной, быстро прошел взвод эсэсовцев. В конце первого квартала фашисты повернули направо и почти сразу смолкли.

Что там у них — казарма?

Чем больше Коля присматривался к жизни города, тем больше думал о том, как было бы здорово, если бы его глазами все это видел Моряк…

И когда тетка Христя настойчивей повторила, что надо уходить, Коля отрицательно качнул головой и, с трудом преодолев страх перед всем, что видел, наигранно беспечно сказал:

— А вы не бойтесь, тетя Христя, это повесили таких, что листовки расклеивали или прятали бомбы. А мы ведь идем так просто.

Неподалеку в лодке сидели мальчишки с удочками. Коля кивнул в их сторону и сказал:

— Я пойду поговорю с ними, а вы посидите в ольшанике. Может, они нас перевезут.

— Ты все-таки хочешь в город? — побелевшими губами спросила тетка Христя. — Посмотри, сколько там машин…

Машины двигались по главной улице действительно сплошным потоком. И это пугало Колю не меньше, чем тетку Христю. Но и влекло. Хотелось знать, откуда они приходят и куда уходят. Ведь это нужно партизанам…

И вдруг он придумал хитрость, которая сразу же убедила бледную от страха женщину.

— Мы глядеть боимся на все это, а наши девчата работают там, да еще под автоматами, да за колючей проволокой.

— То я ж ничего… — поспешно ответила тетка Христя. — Очи боятся, а ноги идут.

Подойдя к рыболовам, Коля сразу понял, что среди четверки за главного косматый, одетый в засаленные отцовские штаны, в майке с вытянутыми плечиками. Его слушались. К нему обращались за советами. Сам же он, сидя на корме лодки с двумя неказистыми удочками, молчал, то и дело выхватывая из воды серебристую извивающуюся рыбку.

Коля подсел к нему и спросил, почему наживляет не целого червяка.

— Какая рыба, такая и наживка! — пробубнил косматый и, поняв намерение незнакомца продолжать разговор, предупредил: — Молчи. Не отпугивай. Мне для целой семьи на обед наловить надо, а скоро солнце припечет — и клев кончится.

«Вот они как тут живут, городские, — с горечью подумал Коля. — Если не наловит пескариков, вся семья голодает…»

— Солнце поднимется, тогда и поболтаем, — смягчился рыбачок.

Увидев, что у всех ребят крючки непомерно большие, Коля понял, что тут его проглотушки могут быть высоко оценены. Вынул из кепки одну и подарил косматому. Тот так и взвился от восторга:

— Ух ты! Где раздобыл?

— Бронька, что там? — спросил бледнолицый мальчишка, сидевший на носу лодки.

«Значит, косматого зовут Броней, Брониславом», — понял Коля.

— Ребя, глядите, проглотушка! Всамделишная, — уже не боясь распугать рыбу, воскликнул Броня. — Такие только до войны продавались. И где ты ее нашел?

— Были у нас в сельмаге, — ответил Коля. — Теперь нету.

— Да, это вещь! — прищелкнул языком бледненький, сразу переметнувшийся на корму.

Вскоре все четыре рыболова сидели вокруг Коли, поочередно рассматривая уникальную вещицу.

— Я бы всем подарил по одному крючку, да у меня их только три, — виновато сказал Коля и отдал еще одну проглотушку бледненькому, которого звали Костиком.

Приняв подарок, Костик спросил:

— А тебя-то как зовут?

— Коля Природа.

— Из какой деревни?

Коля назвал село тетки Христи.

— На базар?

— Не, — Коля печально качнул головой. — Сестру ищу.

— Как это? — удивился Броня, на миг отвлекаясь от рыбной ловли.

— Ее увезли на работу в Германию… — начал было Коля.

Но Костик его перебил:

— Во придумал! Карась плавает в пруду, а он хочет поймать его в речке!

— Да говорят, что некоторых девчат оставили на разных работах тут, в Пинске.

— Это только на фабрике, — кивнул Костик. — Там общежитие обгородили колючей проволокой и ток пустили. Держат рабочих, как военнопленных.

— Ты один? — поинтересовался Бронислав.

— С тетей.

— Ей нельзя в город. Всех деревенских взрослых немцы считают партизанами. А тебя перевезем. Ищи свою сестру.

— У нас на чердаке сможешь даже ночевать, — добавил до сих пор молчавший пучеглазый черноголовый мальчишка.

— Ему лучше на ночь возвращаться за речку, — рассудил Броня. — А то вдруг облава — заберут как беспризорника и упекут в Германию. На шпиона выучат или на убийцу.

Большого труда стоило Коле уговорить тетю Христю возвращаться домой без него. Уперлась: «Не пущу одного в сатанинское пекло!» Даже рассердилась, когда он все же ушел. Правда, потом догнала его и отдала все свои постряпушки.

Впятером ребята сели в лодку и переплыли на другой берег. Не спеша пошли по городу. Одеты они были почти одинаково. Но Коле казалось, что он чем-то от всех отличается и его сразу видно, что не городской. Увидев идущего навстречу по тротуару немца, на офицерской форме которого белели человеческие черепа, обглоданные кости, кресты, Коля вздрогнул и рванулся было во двор, мимо которого проходили. Бронислав с трудом удержал его за рукав и сказал:

— Ты сам себя выдашь. Иди спокойно. Только дорогу уступай.

— Офицеров можешь не бояться, — деловито заметил Костик. — А вот полицаям надо меньше глаза мозолить.

— Да, — подтвердил Бронислав. — Полицай захочет на шнапс заработать, возьмет тебя за шкирку и поведет домой, соврет, что не уступил дорогу гитлеровцу. Родители рады будут любой ценой тебя выкупить.

Коля насупился, прикусил губу и мысленно поклялся не бояться фашистов, а чтобы тверже держаться, представил себе, что он разведчик, что идет по вражескому городу со специальным заданием партизан…

Вдруг из-за угла с воем и визгом сирен выскочило шесть автомобилей с черными будками.

Коля вздрогнул, но не шарахнулся в сторону.

— Черные гробы! — в один голос воскликнули ребята.

Коле показалось, что даже они, ко всему привычные, испугались.

Визжащие, громыхающие автомобили промчались мимо, заполнив воздух пылью и сизым смрадом. А на следующем квартале начали останавливаться. Один затормозил на углу крайнего дома, второй — посредине квартала, третий — в конце. Остальные, обогнав их на бешеной скорости, с визгом завернули влево.

— Алесь, ваш квартал оцепляют! — сказал Бронислав тихому черноголовому мальчишке.

Тот остановился, побелевшими глазами прося поддержки.

— Беги, приемник свой прячь! — в самое ухо прошептал Костик.

— Он на чердаке, только батарейки в комнате.

— Надо быть дома, а то матери влетит, — прошептал Броня. — Приказ коменданта читал?

Алесь даже удочки бросил и помчался во все лопатки.

— Недавно был приказ коменданта о мальчишках старше двенадцати лет, — стал пояснять Бронислав. — Если нету дома во время облавы или проверни, будут считать, что ушел в партизаны.

От этих слов под ложечкой у Коли заледенело, ноги отяжелели. А тут навстречу сразу три фашиста, да еще пьяные.

— Вот от таких лучше подальше, — сказал Броня, и вся компания юркнула в первую же калитку.

Вышли из чужого двора, лишь когда пьяные фашисты прошли мимо и не стало слышно их голосов.

Вскоре двое мальчишек повернули направо, а Бронислав с Колей прошли еще немного и вошли в небольшой дворик, окруженный облупившимися двухэтажными домами, похожими на общежитие. Во дворе стоял огромный дуб, под которым на скамейке сидела старушка.

— Коля, подожди меня здесь, я отнесу рыбу и выйду, — сказал Бронислав и вошел в дом.

Коля боялся, что бабка станет выспрашивать, кто да откуда. Но она молчала, словно и не замечала робко прикорнувшего на другом конце скамьи подростка.

Но вскоре Броник выскочил из дома и зазывно махнул Коле рукой. А когда тот подошел, прошептал, чтоб не услышала бабка:

— Я рассказал маме про твою сестру, она велела позвать тебя в дом. Сама поговорит.

Коля попал в неожиданно уютную просторную квартиру из двух комнат и большой кухни, где на железной печке что-то варилось. Его приветливо встретила мать Бронислава, полька, говорившая по-русски с сильным акцентом.

Пол в комнате, в которую провела Колю хозяйка, так блестел, что на него боязно было наступать, и Коля с презрением смотрел на свои запыленные рваные ботинки. Поняв его состояние, хозяйка сказала, чтобы не стеснялся, пол легко моется. Усадив гостя на мягкий стул, на каком тот отроду не сиживал, хозяйка положила руку ему на плечо и тихо проговорила:

— Ти мена не боись, Колья, бо есть я полька-навчителка. Мое срцо боли пре все детя. Скаж, когда твоя сестрица попала до немецка?

Коля мало-помалу ободрился и рассказал все о сестре и тетке Христе с ее дочерью.

Выслушав его, учительница сказала, что надо обдумать, с чего начать розыск, посоветоваться с мужем.

— Вацлав днесь на обед не пршиде, — сказала она, видимо, о главе семьи. — Мойте руки. Пообедаем, потом думаем.

Умывшись, Коля развернул свою котомку и несмело предложил застывшие и уже посиневшие полукартофельные-полупшенные оладьи.

Хозяйка взяла одну. Разрезала на четыре части. Четвертинку положила на блюдечко и накрыла крышечкой от кастрюли. А остальные разложила по трем тарелкам и поставила на стол.

— Вот и хлебчик в нашем домке зъявился, — оживившись, сказала она сыну, а Коле пояснила, что с самой весны у них вместо хлеба рыба, которую ловит Броник, да свекла или брюква, которую муж получает на работе. Он механик авторемонтной мастерской.

Суп был прозрачный, заправленный мелко нарезанной травкой. Что это за травка, Коля не стал спрашивать. Видя, как уплетает этот суп его новый товарищ, как бережно откусывает от своей четвертинки оладышка, Коля понял, что городские живут намного хуже деревенских. Он не вытерпел, принес все свои запасы и, несмотря на решительный протест хозяйки, заставил Броника съесть целую оладью.

После обеда хозяйка сказала, что если Вера и оставлена в городе, то найти ее не так-то просто. Нужно время. И заниматься этим должны не дети. Она обещала за неделю все узнать и сообщить. Только надо оставить адрес. Может, кто пойдет в деревню, передаст.

И тут Коля спохватился, что он не знает даже фамилии тетки Христи, хотя и назвал ее деревню. Голова закружилась от стыда, что он обманул эту добрую женщину. Но тут же нашелся:

— Лучше я через несколько дней сам приду к речке и встречусь с Броником.

— Найлепше! — подхватила хозяйка. — Приходи на ту субботу.

На том Коля и Проник ушли из дома. Теперь Коля уже освоился с городом и решил пройти по набережной. Еще когда вышел из лодки на левый берег Припяти, его тянуло пройти по ней и все высмотреть. Но впервые так близко увидев фашистов, он не посмел об этом даже заговорить с ребятами. А теперь, как только вышли из дому, сказал:

— Броник, я ни разу не ходил до конца набережной.

— Там хороший парк. Раньше были всякие игры. А теперь полно немцев, — отвечал Броник. — Там у них разные укрепления. А когда Красная Армия перешла Днепр, там даже пушки выкатили в парк и на речку нацелили. Люди смеются, говорят: гитлеряки боятся нашествия лягушек с Пинских болот. Пойдем, сам увидишь. Только я тебе дам удочку и котелок, чтоб тоже на рыбачка был похож.

Он сходил в конец двора, где стоял ветхий, покосившийся сарай, принес два удилища из лещины и огромную банку с дужкой от ведра.

Закинув по паре удилищ на плечи, рыбачки отправились в парк, откуда набережная тянулась до самого моста, близ которого стояли лодки горожан, в том числе и Броникова.

В парке обычных праздношатающихся не было. Не встретили здесь ребята и немцев. В левом, возвышенном углу парка, под прикрытием старых развесистых кленов стояло три зеленых орудия, нацеленных на юго-восток. Возле орудий ходили два автоматчика в касках. Поодаль виднелся домик, окрашенный в тот же зеленый цвет, что и пушки.

— Там их живет больше десятка, — кивнул Броник. — Один раз им прямо на крышу шарахнули связку гранат. Теперь крыша новая.

— А фрицы?

— Тоже другие. Тех вон там зарыли, где раньше была волейбольная площадка. Теперь они, видишь, колючей проволокой обгородились. Да все равно издали можно метнуть так, что…

Броник умолк. Навстречу в ногу шли три солдата. Наверно, на пост к тем орудиям.

Коля теперь уже не шарахался от немцев, а лишь по примеру Бронислава сошел с дороги. Немцы прошли, не обратив на ребят никакого внимания.

— А вот там зенитная установка. Пушка и спаренный пулемет, — сказал Броник, когда дошли до другого угла парка. — Только здесь надо проходить быстро, а то Рыжий шею намылит. Тут всегда топчется рыжий ефрейтор с усами и с челкой, как у Гитлера. Не разрешает даже замедлять шаг, всегда орет: «Вэк! Вэк!»

Мимо зенитной точки прошли быстро, вприпрыжку. И только спустившись из парка на набережную, пошли спокойней. А когда миновали пристань, Броник шепнул:

— Слева дот. Не пяль глаза.

Коля учел это замечание и не очень-то разглядывал дот. Он шел размеренно, мысленно считая свои шаги. Отошли шагов двести от зенитки и поравнялись с огромным блином из бетона. Из-под глянцевато-серого блина чернело оконце.

— Амбразура, — шепнул Броник. — С той стороны, от речки их еще четыре. И в каждой по пулемету или по винтовке.

Коля шагал по песчаной набережной, как по раскаленной сковороде. Ему казалось, что со всех сторон в него впиваются своими злющими глазами фашисты и вот-вот спросят: «А что это ты считаешь шаги? Зачем тебе знать, на каком расстоянии от зенитки стоит первый дот и второй?» Сзади его, казалось, что-то даже подхлестывало. Но он не переставал считать.

От зенитки до первого дота было двести тридцать шагов.

От дота до двора, в котором стоял огромный тягач и десяток крытых грузовиков, — триста десять.

И почти против этого же двора опять дот с торчащим из амбразуры дулом станкового пулемета.

Дальше ничего такого не было видно. И Коля спросил у Броника, будет ли еще что-нибудь такое же страшное.

— Только возле самого моста есть еще один дот. Там хозяйничает толстый немец. Он крупную рыбу отнимает. Но не дерется.

Коля нарочито облегченно вздохнул и перестал считать шаги, мысленно закрепив в памяти то, что насчитал.

Наконец подошли к причалу. И когда вошли в лодку, Коля снова посмотрел на виселицу. Стало еще страшней, чем утром. Там теперь висели совсем другие люди. Их было семеро. И под ними во всю ширину перекладины плескалось алое полотнище, на котором чернели огромные буквы: «Пинские городские партизаны».

— Теперь у нас говорят: виселица — главная примета захваченных фашистами городов.

— Страшная примета! — хрипло прошептал Коля и сел на корму лодки спиной к городу.

— А тут ничейной лодки нету? — спросил он, когда отчалили.

— Зачем тебе? — удивился Броник.

— Я бы сперва по Припяти, а потом по протоке до самых Бульбовичей добрался.

Не мог же он сказать, что лодка нужна партизанам.

— Мимо дотов еще страшней. Немцы расстреливают всех, кто плавает мимо их укреплений.

Дальше плыли молча. Коля нарочито высоко поднимал удочку, чтобы издали видно было, что они отправились на рыбалку.

Лодка была уже на середине реки, когда в стороне пристани раздался взрыв, от которого Коля вздрогнул и так быстро обернулся, что лодка наклонилась и зачерпнула воды. Взрыв перешел в трескучий рокот, и Броник успокоил Колю:

— Это моторка. — А внимательно присмотревшись, уже не так беспечно прошептал: — Речная полиция.

Коля невольно сжался, как тогда, когда увидел на тротуаре идущего навстречу фашиста. По середине реки прямо сюда неслась белая лодка с красной чертой по борту. Нос ее был задран так высоко, что не видно было, кто в ней сидит. Изредка показывалась только белая фуражка с высокой тульей и какой-то непонятной отсюда позолоченной эмблемой. Но Броник и по фуражке узнал, кто это, и тревожным голосом стал наставлять друга:

— Сиди спокойно. Мы оба городские. Документов у детей не спрашивают. Разматывай удочки и молчи. Я сам буду отвечать на все вопросы.

— А кто это? — побелевшими губами прошептал Коля, вполне уверенный, что моторка несется прямо на них.

— «Ястреб»! — тоже испуганно ответил Броник. — Так прозвали эту моторку за то, что носится быстрее всех. От нее не уйдешь.

— Да я не про саму лодку, а кто в ней.

— A-а, это речные полицаи. На середине — Кирилл, а у руля Арсентий Чимарко. Отец у них бакенщик. До войны был советским. А теперь кормит рыбой самого коменданта.

Большая моторная лодка ревела и надвигалась на утлую плоскодонку, словно океанский корабль на щепку. Вот-вот раздавит, утопит, уничтожит. Так казалось Коле. Но Броник продолжал спокойно грести к берегу. И когда «Ястреб» совсем приблизился, Броник ловким движением весел поставил свою лодчонку поперек огромной пенистой волны.

— Эй, голопузые! Рыбачить только до заката солнца! — раздался с «Ястреба» зычный голос, усиленный рупором.

Лодку подшвырнуло на гребень волны, закачало, заплескало. Но рев мотора уже пронесся и быстро удалялся, замирая.

— Это Кирилл. Голос как иерихонская труба, — заметил Броник.

— Дерется?

— Не. Зато, как пронесется на своем «Ястребе» да в рупор поорет, целый час потом рыба не клюет.

Причалив к берегу, ребята рассудили, что сразу пускаться Коле в лес нельзя. Кто-нибудь заподозрит Броника, что перевез партизана. Надо порыбачить, побродить по берегу и так, между прочим пройтись, в ольшаник.

Устроившись в лодке, они начали рыбачить. А тут и «Ястреб» вернулся. Он пронесся мимо юных рыболовов, не обратив на них никакого внимания. И как только волна улеглась, Броник сказал:

— Солнце садится, мне пора, а то заберут в комендатуру. А ты шпарь. Только от берега до ольшаника иди не напрямик. Сперва прогуляйся вдоль речки с удочкой, а уж потом отходи, будто на старицу. Ну, до субботы, — и он тряхнул крепко сжатым правым кулаком.

Коля не отошел еще и десятка шагов, высматривая что-то на берегу, как Броник его окликнул:

— Стой! — и сам подбежал к нему. — А что, если я оттолкну одну лодку к середине речки, пусть себе плывет. Фрицам сверху видно, что пустая, да еще такая старая, — стрелять не станут. Ну а продырявят, не велика потеря. Это ничейная лодка, хозяина повесили за расклейку листовок.

«Хоть лодка его послужит партизанам», — мелькнуло в голове Коли.

— Попробуй, я за излучиной реки подожду дотемна. Если она пройдет мимо фашистов и не прибьется к берегу, я разденусь и догоню ее.

— Ты так хорошо плаваешь? Тогда жди, только не сразу за косой, там бакенщик живет. Кирилл и Арсентий часто плавают к отцу за рыбой. Все выслуживаются перед комендантом. Ты отойди километра два и жди.

— Бакенщик на левом берегу? — уточнил Коля.

— Да.

И Коля, оставив удочку в лодке, ушел. В ольшанике оглянулся: Броник уже подплыл к причалу. Оставив свою плоскодонку, он пошел по берегу, и Коля за кустами потерял его из виду. Однако вскоре он увидел выплывающую на середину реки лодку без гребца.

Лодка была старая, но приметная, с бляшкой на носу и большой свежей заплатой на борту. Она одиноко и словно бы нерешительно уплывала от причала.

Коля мысленно поблагодарил Броника и стал быстро пробираться по ольшанику.

КЛЯТВА В РАЗВЕДКЕ

Солнце зашло, и над Припятью, словно поземка, тянулся туман. Коля сидел в лозняке у самого берега и внимательно смотрел на широкую, молчаливую гладь воды. Посредине реки то сходились, то расходились огромные водовороты.

Если лодка, спущенная Броником, попадет в такую коловерть, ее будет крутить на месте и она не скоро вырвется на стрежень. Да где он, тот стрежень, на Припяти? Река эта, хотя и многоводна, но ленива, тихоходна, и нет у нее быстрины — сплошные круговерти.

Уже темнеет, а лодки не видно. Да и ничего не видно на Припяти в этот поздний час. Зря только время терял.

«Еще немножко посижу да и пойду берегом до самых сараев». Но только он так подумал, как по камышам и лозам, словно сенокосилка, прошла пулеметная очередь. Коле показалось даже, что несколько пуль просвистело над его головой. Он пригнулся. И действительно увидел, как, точно пчелы, обгоняя одна другую, над ним проносились светящиеся пули. Где-то совсем недалеко строчил пулемет.

Но вот стрельба утихла. На смену ей пришел звонкий стрекот мотора. Коля затаился в кустах.

Из-за высокой песчаной косы, поросшей густым лозняком, вынеслась уже знакомая Коле моторная лодка. Полицай Кирилл Чимарко сидел с ручным пулеметом и стрелял то по одному, то по другому берегу. Коля прилип к земле ни живой ни мертвый. Знал бы такое, загодя укрылся бы за песчаным валом, который тянется вдоль всего берега. А теперь вся надежда только на авось.

Вспомнилось предупреждение Броника о том, что немцы по вечерам обстреливают из дотов противоположный берег, пристреливаются к каждому кусту, за которым мог бы кто-то прятаться.

Но Броник не говорил, что речная полиция тоже стреляет. Поэтому, когда на реке раздался стрекот мотора и тут же на стрежень выскочила лодка с пулеметом на носу, Коля решил, что это по его душу, и залез подальше в кусты. Он, казалось, целую вечность лежал, пока мчалась вниз по реке лодка и стрелял пулемет. Но стрельба вдруг прекратилась, и стрекот лодки пронесся назад. Снова на реке стало тихо.

Туман темно-синей стеной поднимался над рекой. Вскоре не стало видно даже до середины реки.

«Все пропало! — подумал Коля. — Если даже плывет лодка по реке, то наши не заметят в таком тумане».

Коля с трудом пробирался по берегу, густо поросшему лозой, которая свисала ветвями до самой воды. Потом попался заболоченный ольшаник с кочкарником и трясиной. Коля выбился из сил и в полночь уснул у обрыва.

Очнулся он от того, что кто-то лизнул щеку шершавым обжигающим языком и даже зачавкал, как дикий кабан. Вскрикнув, Коля сорвался в речку. Так с головой и ухнул в холодную воду. В страхе он сперва хватался за скользкий торфянистый берег, нависавший здесь тяжелым козырьком, потом немного пришел в себя и поплыл вдоль берега, пытаясь разглядеть место, где можно выбраться из воды. Одежда на нем сразу отяжелела и потянула ко дну. Он захлебывался и хотел было крикнуть, позвать на помощь. Но сознание того, что здесь никто не поможет, подхлестнуло его, и он сильнее замахал руками и ногами. Наконец ухватился за ветку, свисавшую до самой воды. Взялся обеими руками и держится, а вылезти не смеет: вдруг там напротив стоит тот, кто лизнул ему щеку. Присмотревшись в темноте, освещаемой только звездами, заметил, что дальше по течению такие ветки свисают сплошными космами. Он стал перехватываться от одной к другой и, когда берег понизился вылез из воды. Стоя на месте, прислушался, присмотрелся.

На берегу поблизости не было ничего такого, что могло напугать. И только теперь он понял, что дует сильный порывистый ветер, пронизанный мелким, как песок, дождем. Сел на переплетенные ветки лозы, чтобы отдышаться. Вдруг по лицу его жгуче хлестнуло чем-то шершавым и мокрым. Шарахнулся было опять к воде. Но, ухватившись за лозину, догадался: хлестнуло его мокрой от дождя веткой, подхваченной и брошенной сильным порывом ветра. Так, видно, было и в первом случае. Но тогда он спросонья не понял, что это такое, и принял ветку за язык живого существа, облизывающего свою жертву.

Поднявшись, он решительно направился вперед. Но с промокшей одежды текло, в ботинках чавкало, и он стал мерзнуть. Теперь он боялся, что простудится и не доберется к партизанам. А тогда все, что он узнал и увидел в городе, так и останется при нем. Чтобы согреться, он решил бежать. Брызги летели от него во все стороны, но теплее не стало. Остановился. Разулся. Сбросил с себя одежду и начал поочередно все выжимать. Сильней всего старался над рубашкой. Потом ею же, как полотенцем, начал растираться. Сначала закоченевшее тело не чувствовало ничего. Но потом тело начало согреваться, кое-где от сильного трения саднило. Но он тер и тер, пока не устал до изнеможения. Еще раз выжал рубаху, быстро оделся и сразу же побежал изо всех сил.

К рассвету Коля попал в болото, которое, словно речка, впадало в Припять. Попытался пробраться по нему с помощью выломанных палок. Но болото становилось все ниже, все непролазней. Наконец впереди блеснула вода. И Коля понял, что это заболоченный берег ручья, впадающего в реку. Может быть, даже того ручья, через который он переводил тогда партизан по кладке.

Идти до кладки вдоль болота — это долгое дело. Здесь может быть не меньше пяти километров. И усталый, окоченевший, он решил забраться в реку и по воде миновать болото. Вброд обойти не удастся. Это он знал. Там, где впадает в речку даже маленький ручей, дно так затоплено тиной, что обойти ее можно по стрежню реки. Пришлось снова раздеться, связать одежду в узел и, держа его над головой, лезть в воду.

На этот раз плыть было трудней. Устал за беспокойную ночь, перемерз. Но, к счастью, плыть пришлось метров двадцать, не больше. Выбравшись на берег, Коля повторил и обтирание и выжимание одежды. Но теперь после этой процедуры он так устал, что не только бежать, но и просто идти, пробираться сквозь переплетенные прибрежные лозняки, больше не мог. Он выбрал местечко повыше и сел. Ветер тут Же пронизал его своими холодными колючками. Но он, ни на что больше не обращая внимания, уснул.

Разбудил его громкий возглас:

— Найденыш! Товарищ командир, это наш Коля!

Коля вздрогнул. Но, не открывая глаз, повернулся на другой бок, еще больше скрючился и засопел. Ему снилось, что он у партизан. Но спать ему больше не дали. Кто-то перевернул его на спину и начал снимать рубашку, приговаривая при этом:

— Закоченел. Совсем закоченел.

Коля вздрогнул, открыл глаза и сел, готовый бежать. Над ним на корточках сидел освещенный солнцем Моряк.

— Окоченел, ми-илый! — протянул он дрогнувшим голосом. — Давай-ка скорей растираться да переодеваться в сухое.

Коля еще мало что понимал, но ему стало хорошо и нестрашно — попал к своим. Как это случилось, сейчас не важно. Раз свои, пусть делают с ним что хотят. И он опять опрокинулся на спину, теперь уже на что-то сухое. А его терли, растирали, похлопывали добрые, заботливые руки.

— Спирту бы или хоть самогонки, чтобы разогреть, — слышал Коля.

— Да, а то, несмотря что июль, воспаление легких схватит мальчонка. Ну, как там у тебя, не кипит?

— Закипает, товарищ командир, — отвечает голос издали.

— Поднимай мальчонку, — сказал командир, — а я брошу ромашку в кипяток, согреем ему нутро.

Коля открыл глаза и сел. Ему тут же надели сухую рубашку, пиджак. Он встал и уже сам натянул чьи-то большие, но такие теплые и мягкие штаны. Не было ни ветра, ни дождя, ни холодного шершавого языка, так предательски его лизнувшего. Было солнце, были люди, свои, настоящие.

* * *
Партизаны. «Варяга» уже поняли, что каждый вечер со стороны Пинска в течение получаса строчит пулемет. Неясно было только, в честь чего ведется эта методическая стрельба. Или это какая-то учеба, или расстрелы пойманных за день людей, неугодных фашистам. А на третий вечер после исчезновения Коли часовой, дежуривший на берегу Припяти, сообщил командиру, что стрельба, начавшаяся, видимо, в городе, быстро нарастает, приближается по реке. Весь отряд по боевой тревоге вышел из сарая и расположился среди кустарника на возвышении, с которого далеко просматривалась водная гладь. Стрельба длинными очередями действительно приближалась. Но минут через двадцать прекратилась. И больше не возобновилась.

Как ни присматривались партизаны к ночной реке, ничего не было на ее поверхности такого, что помогло бы разгадать причину столь длительной стрельбы. И вдруг боец, находившийся в секрете у самой реки, заметил пустую лодку, плывущую по самой середине. Он доложил об этом командиру. На перехват лодки были посланы двое. Один, не уверенный, что лодка все же пустая, с берега держал ее на прицеле. А другой поплыл наперерез, готовый нырнуть с головой, как только заметит какую-то опасность. Но лодка оказалась действительно пустой.

Партизан забрался в нее и, обнаружив на дне шест, быстро подогнал ее к берегу.

Лодку вытащили и заметили, что верхняя доска левого борта прострочена пулеметной очередью. Нашли несколько пробоин и у самой ватерлинии, обозначавшейся когда-то краской, теперь уже почти начисто облупившейся. Прострелен был и жестяной набалдашничек на носу.

Напрашивался только один вывод: кто-то плыл в этой лодке, и его обстреляли.

Что с ним? Утонул, убитый? Взяли в плен? Или сумел уплыть?

На рассвете Моряк дотошно осмотрел простреленную лодку, приказал ее вытащить на берег, позабивать колышками пробоины и спрятать где-нибудь в камышах. А сам все никак не мог понять, что же произошло в лодке.

На лодке не обнаружено ни крови, ни каких-то других следов раненого. А при такой стрельбе не ранить человека не могло, даже если бы он лег на дно. Судя по этому, командир предполагал, что гребец нырнул с лодки еще до стрельбы по ней. И может быть, спасся. Если он местный житель, то, конечно, уплыл на правый, болотистый берег, где легче спрятаться.

Так поразмыслив, командир пришел к выводу, что надо пройти по всему берегу примерно до того места, где прекратилась вечерняя стрельба. Если же на этом берегу никого не обнаружат, перебраться на левый. Может, человек ранен, нуждается в помощи.

Взяв двух бойцов, Моряк отправился по берегу в сторону города. И вот они набрели на того, кого и не ожидали увидеть уже вообще.

Когда Колю отогрели ромашковым чаем и рассказали про лодку, тот вскочил от радости. По перечисленным приметам он узнал свою лодку.

Когда вернулись в лагерь, командир сразу же потребовал уложить мальчонку спать. Но тот запротестовал:

— Пока не расскажу все, что узнал, спать нельзя.

— О сестренке что-нибудь узнал? — участливо спросил Моряк.

Коля сник и коротко рассказал о том, что узнал о Вере. А потом стал подробно рассказывать обо всем, что увидел в городе, занятом врагами. И в заключение нарисовал в блокноте командира набережную, обозначил все огневые точки и проставил расстояния между ними.

Командир, тут же измерив его шаги своими, перевел их в метры.

— Ну а теперь спи, — приказал Моряк. — За самовольную отлучку из отряда тебя надо наказать. Но за разведку объявляю благодарность и зачисляю в отряд.

— И партизанскую клятву буду давать? — Коля так и встрепенулся.

Командир закрыл свой блокнот и, как бы взвешивая его, сказал сурово:

— Это вот и есть твоя клятва. Ты поклялся не испугаться фашистов, когда шел по городу, и не испугался. Поклялся пройти по набережной, все разузнать и так сделал. Клятва в разведке — это самая верная клятва.

КЛАД ТОДОРА

Из того, что сообщил Коля, партизан больше всего обеспокоили сведения о бакенщике. До этого командир считал, что бакенщик может стать их помощником в предстоящей операции. И вдруг оказалось, что его сыновья в полиции, а значит, это не тот человек, на которого можно положиться. Теперь встал вопрос лишь о том, чтобы его обезвредить.

Правда, в глубине души Моряка одолевали сомнения в достоверности принесенных Колей сведений об этом человеке.

Дело в том, что, служа в Пинской флотилии, Сергей не раз встречался с бакенщиком. Это был многодетный человек, трудолюбивый и очень добродушный.

Когда в тысяча девятьсот тридцать девятом году Полесье было освобождено от ясновельможных, Чимарко стал получать большую помощь от Советской власти как многодетный. И конечно, был предан новой власти. Но что произошло с человеком за время оккупации, почему он переметнулся к фашистам? Все это надо было выяснить. А может, в доме Чимарко живет теперь совсем другой человек?

Тут-то Колина лодка и сослужила партизанам неоценимую службу. Моряк взял с собой трех автоматчиков, дал каждому по гранате, и, как только на речку пал вечерний туман, лодка отчалила. Веслами гребцам служили шесты, добытые в стрехе сарая.

Совсем стемнело, когда партизаны оказались возле дома бакенщика. Но они долго не выходили на берег, стояли под кручей, прислушивались, присматривались.

И не зря. Только было собрались подняться на берег, как из дому с веселым говором вышли двое парней и стали спускаться к реке. Тропинка от дома шла по круче, висевшей над водой, так что парни прошли над головами притаившихся в лодке партизан. За поворотом парни умолкли. Раздался скрежет цепи. И вдруг взревел лодочный мотор. На реку, к противоположному берегу, пал луч прожектора.

«Значит, правда, что сыновья бакенщика стали полицаями!» — подумал Сергей и, крепко сжав автомат, с трудом сдерживал себя, чтобы не дать очередь.

Лодка рванулась и, быстро набирая скорость, унеслась в сторону Пинска.

— Может, зря упустили этих гадов? — прошептал сидевший рядом с командиром Соколов, отважный, но неосторожный партизан.

— Разберемся… — так же шепотом ответил Моряк и махнул гребцу, чтобы подогнал лодку к причалу.

Один остался в лодке. А трое пошли к дому. Удивились, что не было собаки. Сергей помнил злющего волкодава, который когда-то встречал его захлебывающимся лаем. А теперь постучали в дверь, потом в окно — и ни лая, ни скуления. Хозяин молча вышел в сени и, широко распахнув двери, спросил:

— Вернулись? Чего вы?

И вдруг попятился.

— Кто вы? В чем дело?

— Зажгите свет, — сказал Моряк, узнав по голосу прежнего бакенщика. — В дом мы можем и не заходить, зачем будоражить семью. У вас ведь по-прежнему семеро по лавке бегают.

— И двое на полицейской моторке по реке носятся, — невпопад добавил Соколов.

Командир его одернул, Он-то хотел настроить хозяина на мирный разговор, исподволь напомнить о себе. А теперь все было испорчено. Пришлось сразу же переходить на официальный тон.

Бакенщик, пошарив рукой возле двери, зажег фонарь. И при свете его стал рассматривать пришельцев.

Чтобы не терять времени, Моряк напомнил о себе, назвавшись только по фамилии.

— Сережа! Механик с «Варяга»! — сам вспомнил старик. — Как же не помнить, Арсентия моего учил на баяне играть.

— Это он сейчас на моторке унесся? — спросил Моряк.

— Оба старшие служат, — печально ответил бакенщик. — Но об том так, на ходу, не поговоришь.

— Нам прежде всего об этом и хотелось потолковать, — признался Моряк.

— Тогда идемте в их хату, она сейчас пустует.

Вошли в новую пристройку к дому. Здесь действительно стоял нежилой дух. Хозяин поставил на стол фонарь и первым делом предложил выпить и закусить. Но Сергей ответил, что они сыты. А пить будут в день победы.

— Впервые попались неголодные партизаны, — с осторожной улыбкой сказал бакенщик.

— А часто они к вам заходят?

— Зимой реже, летом чаще, — уклончиво ответил хозяин.

— Местные или далекие?

— Больше всё проходящие. Местные знают, что сыновья в речной полиции, так гнушаются и заходить.

— Может, остерегаются? — уточнил Сергей.

— По-всякому.

— Ну а мы и не гнушаемся и не боимся. — Сергей обратился к своим: — Ребята, идите постойте, один возле дома, другой возле причала.

Только партизаны вышли, хозяин сел на табуретку против старого знакомого и сразу заговорил смелей и откровенней.

— Так вот, Сергей, твой бронекатер «Варяг» стоит в камышах наполовину затопленный. Мотор Арсентий залил солидолом, чтоб не проржавел. В речную полицию сыновей заставил пойти кто-то из больших советских начальников. Того я точно не знаю. Перед нашими людьми мои сыны чисты, как и я. Это ты потом узнаешь и от людей. А сейчас помни одно: подашь сигнал, катер подымем. Даже насос для этого дела тоже в солидоле своего часа дожидается. Вдобавок собрали тысячи полторы патронов. Да и взрывчатка найдется, — и хозяин решительно встал.

Сергея это признание ошарашило, Он молча и долго тряс сухую мозолистую руку бакенщика. Наконец сказал:

— Если так, то взрывчатку давайте сразу же.

— Она в десяти километрах отсюда, на той стороне речки.

От волнения Сергей начал ходить по комнате.

— Где же вы все это набрали? — спросил он.

— То еще в сорок первом, наши солдаты, что охраняли воинский склад, погибли на посту. Подорвать не успели. Оттуда потом люди тащили всякую всячину — и еду и одежду. А мы с сынами — боевые припасы. У нас и винтовки были, да понемногу раздали тем, кто выбирался из окружения.

— И все это на той стороне реки? — все еще недоумевал Сергей. — Там же сплошные болота, где там хранить!

— Для кого — сплошные. А я знаю там каждый сухой грудок. Заведу и выведу.

«Может, мы на тех кладовых сидим и не знаем!» — подумал Сергей.

— Так это из пулемета вчера вечером стреляли ваши сыновья? — неожиданно спросил Моряк.

— Они. Приказ получили отпугивать от берегов партизан. А сегодня еще такое придумал комендант: на тот берег никого не пущать, даже мальчишек с удочками. Как увидишь что живое на том берегу — стреляй.

Моряк невольно вспомнил о том, что Коля обещал дружку прийти к нему в субботу на рыбалку, чтобы узнать что-нибудь о сестре. Значит, это дело теперь неосуществимо…

— Когда можно будет увидеть боеприпасы? — спросил Моряк.

— Хоть завтра! — с готовностью ответил Чимарко. — За день мы управимся.

— А можно вам на целый день отлучаться? Вы ведь тоже у них как будто служите.

— Каждый день пуд рыбы на стол коменданта вынь да положь. С утра до полуночи с сетями. Так что день для себя могу урвать.

— Да вот еще, Егор Степаныч, нет ли у вас в запасе большой лодки с веслами?

— Отчего же? Есть четырехвесельная, есть дуб — на нем воз сена можно увезти.

— Нам поскромней да полегче.

— Ну то сразу и отвяжу ее. А вы на чем сюда? По берегу?

— На плоскодоночке.

Вышли во двор, Моряк подозвал Соколова. Спустились к реке. Осмотрели четырехвесельную ладью, в которой мог поместиться весь отряд. Сели в нее, а свою взяли на буксир. С бакенщиком договорились чуть свет встретиться на той стороне реки в Черной старице, которую Сергей знал с довоенных времен.

— Ну а насчет катера, придет время, решим, что делать, — сказал Моряк, прощаясь с бакенщиком.

— Да-a, — поглаживая затылок, протянул Соколов, когда лодка отчалила. — Или же старик истосковался в ожидании освобождения и всеми силами старается нам помогать, или же хочет сыновьям карьеру сделать.

— Карьеру… — с сомнением качнул головой Моряк. — Пораньше бы, когда кое-кому казалось, что фашисты — на коне. А теперь, когда освобожден Киев, поздно думать о такой карьере. Но меры предосторожности надо принять…

Партизаны «Варяга» прошли около ста километров по Пинским болотам, пробираясь к Припяти. Но и не подозревали о существовании таких непролазных топей, таких речных лабиринтов, в какие бакенщик завел Сергея с Соколовым и еще одним автоматчиком. Часа три петляли на лодках по речушкам и протокам, по старицам и озерам. Наконец среди камышей, где вспугнули целую тучу уток, причалили к высокому песчаному острову с тремя огромными довольно свежими сосновыми пнями.

— Тут стояли вековечные сосны. По ним издали виден был остров, — выйдя из лодки, пояснил Егор Степанович. — Так мы с сынами их срезали, чтобы не маячили. Теперь никто, кроме нас, не найдет этого места.

— Да, найти этот остров в таком водном лабиринте мудрено, — заметил Моряк, выбравшись на сухой, поросший сочной травой остров. — А куда ж вы те сосны дели? Пожгли? — завидев посредине острова пепелище, спросил он. — Так нет, на пепелище уже березки растут, не меньше как пятилетние.

— То правда, тому пожарищу лет семь. А березки взошли на другой год после пала, — ответил бакенщик и кивком головы указал в конец острова, где между ольховыми кустами желтели штабеля дров, по-хозяйски прикрытые сеном.

— В начале войны делать было нечего, так хлопцы мои распустили те сосны на доски да и дровишек запасли. Может, кому тут и пригодятся. Вон люди бегут в лес от тех живодеров да ютятся потом в куренях. А мы из готовых плах можем в один день сбудовать какое-никакое жилье.

Сергея и его двух товарищей больше всего заинтересовало пепелище, поросшее березками. Бакенщик это понял и сказал, что здесь был большой деревянный дом.

— Еще после войны с Японией забрался сюда солдат Тодор с женой, — подходя к березнячку, рассказывал Чимарко. — Ему грозила каторга. Он и сбежал от ясного папа. Да так тут и обосновался. Появился у него дом и семья. Так и жил бы. Да те сосны выдали.

Как-то во время зимней охоты пан спросил у своих егерей: «А что за деревья посреди болот? Я там никогда не бывал». «Туда ваш конь не пройдет: болота незамерзающие», — ответили ясновельможному. «Становитесь на лыжи, а меня на санях везите!» — топнул пан.

Так и пробрался волчий бес на тайный хутор Тодора. Пробрался и узнал в Тодоре того самого солдата, что заковал покойного графа в кандалы, уготованные ему самому. Ага, так было. То и дед мой Иван подтверждал.

Провинился как-то Тодор перед паном, и тот велел заковать его в кандалы. Отковал кузнец кандалы для Тодора, принес пану и положил на стол. Полюбовался пан на добрую работу. Ну, говорит, завтра и загремит мой враг на каторгу в этих кандалах. А ночью Тодор забрался в горницу через окно и самого ясного пана заковал в те железяки…

Так перед самым приходом Советов и нашли папы Тодора. Дом спалили, самого — в картуз-березу. То была у нас тюрьма для тех, кто против богатых. А семью выслали куда-то…

Вот и мы, как началась война, облюбовали это место про случай, если от тех гитлеряк тикать придется. Под пожарищем оказался глубокий погреб. Крепко сбил Тодор дубовый сруб, вода не проходит. Там и устроили мы свой схрон. Даже запас еды поддерживаем про всякий случай.

С этими словами бакенщик вошел в густой березнячок. Деревца были ему по плечо. Отвернул две сбитые вместе обугленные половицы. Показалась дубовая крышка погреба.

— Вы тут постойте, а я спущусь, — сказал Егор Степанович и, приподняв тяжелую крышку, влез в подземелье.

Тотчас внизу блеснул красный огонек фонаря.

Сергей заглянул в тайник. По крепко сбитой лестнице бакенщик поднимал наверх что-то тяжелое.

— Держите! — крикнул он снизу и подал цинковый ящик.

Сергей так и вздрогнул от радости — это был ящик с толом.

— Тут их всего восемь, — глухо донеслось из подземелья.

— Степаныч! Давай пока половину.

— Такое богатство! — воскликнул Соколов.

— Есть еще и гранаты, — пробубнил, как из бочки, старик. — Сыны говорят — против танков они.

— Много их у вас? — нагнувшись в люк, спросил Сергей.

— Четыре.

— Давайте все сразу.

Патронов Сергей пока не стал брать. Самым дорогим сейчас была взрывчатка.

Возвращаясь с острова, партизаны чувствовали себя сильными, уверенными, хотя перегруженную лодку в каждый миг могло захлестнуть водой и потопить.

СЫНОВЬЯ БАКЕНЩИКА

Убедившись, что бакенщик не обманул, партизаны тут же назначили встречу с его сыновьями, работающими в речной полиции. На следующее утро, в воскресенье, Кирилл и Арсентий прибыли в гости к отцу, как всегда на моторной лодке.

На случай, если за братьями немцы следят, партизаны заранее места встречи не назначали. А когда возле хутора остановилась моторка, подали бакенщику условный сигнал.

Наскоро переодевшись в домашнее, сыновья отправились на весельной лодке туда, куда указал отец. Из Припяти поднялись по одному из притоков, а там их встретил партизан и повел по лесу.

Кирилл и Арсентий были уверены, что их приведут в лагерь большого партизанского отряда, о котором после обстрела бронекатера ходили в городе легенды. Казалось даже, немцы сами раздували слух о том, что Припять до самого Днепра оседлана партизанами и всякое судоходство прекращено. Но партизан, встретивший полицаев, привел их на лесную полянку, где на поверженной бурей березе сидели Моряк и Соколов.

— Сергей! Товарищ Прохоров! — узнав бывшего механика бронекатера, обрадовался Арсентий и смело подошел к Моряку. — Кирюха, помнишь, этот товарищ обучил меня игре на баяне.

— Толковым был: с ходу все понял! — заметил партизанский командир. — Хорошо бы и теперь нам так же быстро понять друг друга, — и он рукой пригласил сесть на поваленное дерево.

— Все зависит от вас: как научите, так и будем играть, — отвечал Арсентий.

Говорил пока только он, видимо, по праву старшего в семье.

— Пока что и без науки вы действовали очень хорошо, — сказал командир. — За такой склад боеприпасов Советская власть простит вам очень много грехов…

— Товарищ командир, грехом нашим была только полицейская форма, — заметил Арсентий. — Но и ее мы напялили не по доброй воле.

— Да это нам понятно, — хмуро проговорил Моряк.

— Вы не о том думаете, товарищ командир, — смело возразил Арсентий. — На это дело нас уговорил товарищ Воронов Константин Андреевич.

— Константин Андреевич? Где он? Разве он тогда…

— Из-под бомбежки его вытащил Кирюха и привез на хутор, — рассказывал Арсентий. — За недельку он пришел в себя…

— Это начальник порта, — пояснил Моряк Соколову, — и член бюро обкома партии.

— Ну а пока он выздоравливал, у нас тут целый штаб образовался. К нему приходили какие-то вооруженные люди в гражданском, шептались, — продолжал Арсентий. — А когда он встал на ноги, сразу ушел в лес. Перед уходом мы сказали ему, что загнали в нашу протоку катер, а что дальше делать, не знаем. Вот тогда он и посоветовал нам идти в речную полицию, чтобы быть хозяевами на реке. А катер велел замаскировать в камыше.

— Где же теперь Воронов? — спросил Моряк.

— Не видел я его с тех пор. Знаю только, что слава о его отряде «Буревестник» разносится повсюду. По-моему, они действуют где-то за Барановичами.

— Ну что ж, раз с Вороновым у вас получилось, то получится и с нами, — заключил Моряк. — Что вы сами могли бы сделать в помощь Советской Армии при освобождении вашего родного города?

— Взрывчатку мы прятали не зря, — сказал Арсентий. — Хотели пустить ее в дело… Да все не удавалось… Сами не умеем с ней обращаться, а другому как доверишь в шкуре полицая?

И он стал излагать план подрыва одновременно двух-трех бронекатеров и казармы на берегу реки, в которой размещены немецкие военные моряки. План был сложный. И самым невероятным была доставка взрывчатки к месту действия.

Выслушав его, Моряк спросил:

— Водолазный костюм достанете?

— Хоть два! — с готовностью ответил Кирилл.

— Ну, тогда завтра привезете их и начертите план порта с обозначением, что где расположено.

Покончив с этим вопросом, Моряк раскрыл перед братьями карту набережной, нарисованную по Колиным данным. Арсентий удивился точности карты. Но Кирилл сказал, что самого главного на ней нет. И, нарисовав карандашом крестик между дотом и парком, добавил, что на втором этаже особняка, в котором останавливаются приезжие офицеры, стоит зенитный пулемет.

— Этого я не знал, — сознался Арсентий.

— Да и я-то случайно увидел, — продолжал Кирилл. — Во дворе этого особняка минометный расчет живет во флигельке. Но что там еще в том флигеле и в сарае, не знаю.

— И на том огромное вам спасибо, товарищи, — сказал Моряк.

— Вам спасибо, товарищ командир, что доверяете нам, — дрогнувшим голосом ответил Арсентий.

На этом партизаны распростились со своими помощниками до следующего дня.

А вечером двое из отряда «Варяг» болотами пошли в штаб бригады, понесли Колину карту.

ПО СЛЕДУ СЕСТРЫ

Коля был счастлив — опять партизанам потребовалась его помощь. Моряк показал ему карту пинского речного порта и просил, если он что-то запомнил, уточнить, так ли там все.

— А кто рисовал? — спросил Коля.

— Ну, это я по памяти, — слукавил Моряк.

— Да лучше я еще раз пойду и все хорошенько запомню, — сказал Коля, когда понял, что многое упустил в своих беглых наблюдениях.

— Нет, Коля, это не лучше, — вздохнул командир. — Один раз тебе повезло. А за второй ручаться нельзя. Надо подготовить запасную базу где-нибудь среди непроходимых болот. И ты займись шалашом. У тебя хорошо получается с маскировкой, В помощь тебе оставим радиста Володю, а на охрану — автоматчика Сашу Реутова. Через час и выступайте.

— А вы?

— Мы тоже без дела не останемся, — уклончиво ответил Моряк. — Саша знает островок, какой я облюбовал для запасной базы…

К вечеру Коля с двумя партизанами пробрался на довольно сухой островок посреди незыбкого болота. Тут же решили строить шалаш.

Партизаны нарезали лозы и сделали остов шалаша. Потом начали руками рвать осоку для покрытия. Но Коля предложил вместо рассыпающейся осоки делать маты из камыша, Партизаны не знали толком, что такое маты и как их делать. Коля с радостью стал учить этому нехитрому искусству, Пока партизаны резали ножами камыш заданной длины, Коля надрал лыка и подготовил из него удивительно ровные узкие тесемки. Этими тесемками быстро привязывал камышинку к камышинке. Под ловкими движениями его умелых рук вскоре появился желтовато-зеленый коврик метра в полтора длиной и такой же ширины.

— Ну как коврик! — оценил Саша.

Теперь поменялись ролями — партизаны помогали Коле и переживали, что у них не получается так хорошо.

— Так ты и будешь числиться в отряде домостроителем и комендантом, — с доброй улыбкой сказал Володя.

У Саши Реутова еще не зажила рана в плече, поэтому он очень скоро устал, и его послали собирать хворост для костра. Зато радист оказался неутомимым и смекалистым. Он скоро так приноровился, что все делал не хуже своего учителя. Шалаш, крытый снопами камыша, получился крепкий и плотный. Дождь такую толщину никогда не промочит. Но на следующий день, когда закончили шалаш, стало скучно, От нечего делать пошли на рыбалку. Но даже удачный улов не развеселил Колю.

После ужина, когда молча сидели вокруг догорающего костра и невольно слушали кем-то обиженную выпь, Коля признался, что сосет его тоска по сестре.

— Все кажется, что я ей мог бы как-то помочь, а ничего не делаю, — будто бы сам себе сказал он. — Хотя бы к тетке Христе сходить.

— Где она живет? — как бы между прочим спросил Саша.

— Километров двенадцать оттуда, где мы познакомились, — ответил Коля, ни на что не рассчитывая.

А Саша вдруг загорелся:

— Ну давай сходим! За день справимся?

— Если выйти затемно, то в сумерки и воротимся, — живо ответил Коля. — И Володя с нами?

— Нет, ему нельзя шарманкой рисковать, — возразил Саша. — Он — душа отряда. Я даже боюсь, что влетит мне от командира, если узнает, что радиста оставили одного.

— Откуда он узнает? — ответил Володя. — Сами они ушли дня на четыре. Вы уж идите, а то Коля изведется, Только потом, чур, молчать.

На рассвете, провожая Сашу и Колю в путь, Володя взял с них слово, что в деревню они вместе не войдут. Подростку появиться под видом беженца в селе — это одно, а взрослому — совсем другое. Полиция придирается к каждому незнакомому человеку.

Слово свое друзья сдержали. Подойдя к Вульбовичам по ольшанику вплотную, они долго следили за покосившейся, почерневшей от ветхости деревянной хатой тетки Христа. Никто за это время не входил в дом и не выходил из него. Не было видно и самой хозяйки.

— Хуже, если ее нет дома, — прошептал Саша. — Прождем зря…

— Да-а, — согласился Коля, — вдруг в Пинск ушла.

Но вот хозяйка вышла во двор, набрала воды в колодце и вернулась.

— Давай! — скомандовал Саша. — Войдешь в хату, дверь не закрывай, чтоб слышал, если я свистну.

На этот раз Коля шел в дом тетки Христи, как по раскаленным уголькам: а вдруг услышит о сестре такое, что и небо станет черным! Сперва он шел вдоль плетня степенно, осматриваясь. А потом все быстрей, быстрей. И в дом уже вбежал, еще с порога окликнув хозяйку.

— Это я, тетя Христя! — стащил с головы свою мягкую от ветхости кепчонку без козырька и прижался к косяку.

Отчужденно посмотрела на пришельца хозяйка и, сложив руки на животе, молча прошла к столу. Что-то смахнула с него и, сев на табуретку, бросила, не глядя на гостя:

— Вижу, что ты, вижу. Явился, не запылился.

Коля решил, что тетка Христя обиделась на него за то, что не зашел на обратном пути из Пинска и ничего не сказал о ее дочке. И он чуть не со слезами на глазах подбежал к ней, ухватил за шершавые, потрескавшиеся от работы руки и начал оправдываться. Он говорил о мальчике, с которым подружился, о его доброй отзывчивой маме, которая вызвалась помочь, о том, что должен был в субботу снова туда сходить, да немцы перестали пускать мальчишек за речку.

Тетка Христя, молча выслушав его, кивнула на скамью, чтоб садился, и, тяжело вздохнув, сказала:

— То я все знаю сама. Раньше хоть с курками да пиками пускали через мост. А теперь с нашего берега никого не пускают в город — называют наш край бандитским.

Услышав такое страшное название своего берега, Коля с опаской оглянулся на дверь: она оставалась наполовину открытой.

Тетка Христя подошла к божнице и, вынув из-за крайней иконы конверт, бросила его на стол.

— Грамотный? Читай! — пробубнила она. — Да скорее, пока кто не пришел!

Коля сперва обрадовался, надеясь в конверте найти записку от Веры. Но там был измятый, грязный клочок синей бумаги, на котором карандашом было что-то нацарапано незнакомым, малопонятным почерком. Коля вопросительно посмотрел на тетку Христю, мол, зачем же мне чужое письмо!

— Читай, читай! — сердито бросила хозяйка. — Радуйся за свою сестричку!

Коля уткнулся в письмо. А хозяйка все не унималась:

— Иди к ней. Блинами из награбленной муки накормит, макать будешь в сметану, отнятую у маляток…

«Мамочка, родненькая, повезли нас в лютую чужину. Девчата горючими слезами умываются. Радуется только Верка, которую мы с тобой приняли как родную сестру, когда пришла голодная и холодная. Прямо из вагона спас ее полицай, женишок ее. На руки взял и унес. Так и обомлела от счастья. Ни слова на прощанье нам не сказала. Мамочка, миленькая моя! Только не подумай, что я ей завидую. Лютой ненавистью ненавижу! Это ж такое предательство! Лучше петля или каторга, чем такое позорное спасение».

Руки у Коли одеревенели, пальцы разжались, письмо выпало. Он поднял его и, бросив на стол, закричал на всю комнату:

— Брехня! Брехня! Не от счастья обомлела она! Испугалась, как увидела Митьку-полицая. Брехня! — И убежал, гулко хлопнув дверью.

Как он добежал до кустарника, как бросился в объятия Саши, Коля не помнил. Пришел он в себя, когда оказались у ручья и Саша обмыл ему лицо, намочил виски и затылок, заставляя побольше пить воды.

Успокоившись, Коля еще долго молчал, терзаемый сомнениями. А что, если в последнюю минуту Вера смалодушничала и согласилась выйти за того забулдыгу замуж.

«Нет, нет, нет! — протестовало в нем все. — Вера не такая!»

Вспомнилось комсомольское собрание, которое он подслушал, сидя за открытым школьным окном поздно вечером. Веру тогда выбрали секретарем комсомольской организации. Она говорила о том, каким должен быть комсомолец. Говорила так, что за нею все наверняка пошли бы в огонь и в воду. Потом Коля слышал клятву комсомольцев, их песни…

А потом этот пожар. Коля увидел, что на ферме уж очень сильно что-то загорелось, и крикнул в окно:

— Пожар! Ферма горит!

Вера первой выпрыгнула в окно и закричала:

— Комсомольцы, за мной! Не бояться огня!

Коля тоже бросился следом. Но не успевал за быстроногой сестрой. Издали видел, как она голыми руками отодвигала охваченный пламенем засов на воротах, как потом сбили ее, опрокинули выбегавшие коровы.

Два месяца лежала Вера в больнице и спрашивала только об одном: правда ли, что успели спасти и телят, правда ли, что никто, кроме нее, не пострадал. Спрашивала о других, а у самой был перелом двух ребер. Долго не сгибалась нога. На лбу остался глубокий шрам. Но и этот шрам не попортил ее красоты. Самые лучшие парни по ней убивались.

И вдруг из вагона ее уносит какой-то полицай, провонявший водкой, и она «обомлела от счастья»! Нет, нет, если и обомлела, то от страха, от ужаса, как перед распахнутой пастью удава!

Уходя прочь от села и слушая рассказы Коли, Саша Реутов все больше загорался решимостью пойти к Вере и узнать о ней правду. Саша понимал, что от командира ему влетит за самовольность. Но мысленно оправдывал себя тем, что у партизан скоро станет столько дел, что им будет не до Колиного горя, и он решился на крайность.

— Идем, Коля! Только здесь надо быть еще осторожней. Обещай мне, что сперва зайдешь на какой-нибудь хутор и все разузнаешь, а уж потом решим, что делать.

— Пойдем к кузнецу, он хороший, дядя Федя, — ответил Коля, — всегда нам давал молотком постучать.

Кузница Федора Барабули стояла на отшибе за селом. Перед нею протекал широкий ручей, который здесь называли речкой. А за ней начинался лес. По этому-то лесу Коля и Саша пришли к кузнецу, никем не замеченные. Дядя Федя и удивился и обрадовался Коле.

— Живой, ну и слава богу. А то уже по селу пошло: вернется с войны Иван Приходько, а в доме ни души.

— А Вера? — вскрикнул Коля.

Виновато пряча глаза, кузнец предложил выйти в лесок и там поговорить.

— Мне в глаза тычут, что Вера за полицая вышла! Что она спаслась! — с гневом, сквозь слезы продолжал Коля, когда вошли в ольшаник и уселись на траву.

— Сперва и мы думали, что так оно и вышло, что смалодушничала дивчина, — горестно сказал кузнец, разведя своими жилистыми, тяжелыми руками. — Привез Митька Хряк ее с шиком на немецкой машине. На невесте фата, какой в селе ни у кого не бывало. А сам в черной форме, с черепами и на рукавах и на фуражке — где можно и не можно. Хрячиха, мать Митьки, еще с утра пустила слух, что сын вечером будет венчаться. Ну все и собрались до церкви, посмотреть, что оно будет.

После тридцать девятого ж, когда и у нас стала Советская власть, мало кто венчался.

Ждали до темноты. Поп даже домой ушел, рассердился, что морили голодом полдня.

А только утром люди догадались, что получился какой-то конфуз. Жених, тот прошел в свой полицейский участок с поцарапанной мордой. Говорили, что в доме целый вечер был какой-то крик и даже стрельба.

— Убил! Он ее убил! — задыхаясь, вскрикнул Коля и вскочил, готовый куда-то бежать.

— Ну куда же ты! — ухватил его за руку Саша. — Тут нельзя с налета. Ты выслушай до конца…

— Мы сперва тоже думали, что убил. Да на другой день почтальонша была у них в доме и слышала, как за перегородкой кто-то плакал да кашлял, — кузнец неловко поводил руками, словно ворочал ими тяжелые слова. — Может, силком он ее держит взаперти, а та старая ведьма стережет.

— Только бы жива была! — с дрожью в голосе проговорил Коля. — Только бы жива осталась!

— Сколько в селе полицаев? — спросил Саша.

— Да всего-то двое, — ответил кузнец и, понимая, зачем Саша задал этот вопрос, предупреждающе заметил, что их так просто не возьмешь. — Они в участке огородились, колючей проволокой обмотали дощатый забор, и две немецкие овчарки во дворе. Там все сделано по-немецки. Недавно в село целую неделю жил районный шеф: хлебушко да скотинку выкачивали. Вот для него ту крепость и соорудили. Так что с полицаем вы лучше не связывайтесь!

— Нам только бы Веру вырвать из рук этого гада, — сказал Саша.

Коля кивнул в знак согласия. Хотя думал и о мести полицаю, о том, как задушить, уничтожить этого гада. Но он понимал, что силенок на это у него нет. И успокаивал себя тем, что Митька свое получит, когда придет Красная Армия, когда вернется отец. А сейчас только бы спасти Веру, если она еще жива.

Кузнец, словно подслушав эти мысли, предложил свой план:

— Могу помочь. Мое дело будет проследить, когда Митька выедет из села до своего начальства или куда еще.

— А если его не вызовут целую неделю? — вскинулся Коля.

— Тогда хуже, — кузнец поскреб в затылке, — тогда придется вам идти к нему домой, когда пообедает и отправится в участок.

— А он дома обедает? — обрадовался Коля и наивно предложил засесть в саду и застрелить полицая.

— Второй услышит стрельбу, созовет своих, и ты не успеешь скрыться с сестренкой! — охладил его кузнец.

— Вы говорили, что их только двое, — недоуменно заметил Саша.

— Полицаев двое, то факт. Да не на них только держится гитлеровская власть в селе, были у Советской власти враги, вот теперь они головы подняли, как недобитые гадюки. Теперь они первейшие пособники наших врагов. Таких у нас пятеро. Бывший жандарм. Старый уже, но лютый. А те кулаки. Им сам шеф оружие выдал.

— Что ж тогда делать?

— А я так себе думаю, надо просто, без фокусов, прийти вам до Хрячихи сразу, как Митька уйдет с обеда, и увести дивчину.

— Бабка поднимет крик, тут и сбегутся! — отмахнулся Саша.

— Все надо с умом, — продолжал кузнец. — Хрячиха всегда провожает своего выродка до калитки. Запирает со двора. Проводит его глазами до самого участка, перекрестит и запирается на все засовы. Ты у них бывал в доме?

— Заходил, когда моя очередь была телят пасти, — ответил Коля, уже с надеждой глядя в печальные, но такие добрые, черные, как уголь, глаза кузнеца.

— Ну, значит, помнишь, что из сада к ним в дом можно войти так, что от калитки не будет видно.

— Понял! — оживился Коля. — Пока они там провожаются, мы шмыгнем в сени и там дождемся, пока Хрячиха вернется и запрет за собой двери.

— А вдруг он зачем-нибудь вернется, — заметил Саша.

— Ну тут уж… На то и автомат у тебя.

— А как же мы по деревне проберемся в их сад? — не унимался Саша.

— До моего дома ольшаник, как вот тут. А двор мой по соседству с садом Хрячихи. Я своих, дочку с женкой, в тот день отошлю в поле картошку полоть. А сам вас проведу до сада. И снова в кузню! До самого дома автомат держи под полой, — и кузнец кивнул на длинный засаленный серый плащ, который был Саше до колен. — Одежка для этого у тебя в самый раз.

— Когда пойдем?

— Не спеши, есть еще одна загвоздка. Там собака. Целая зверюга.

Саша только руками развел, а Коля дайке побледнел и тихо промолвил:

— Значит, ничего не выйдет.

— Да уж тот грех я возьму на свою душу, — тяжело вздохнул кузнец. — Хотя, признаться, сроду не был душегубцем, ни курицы не зарезал, ни кабанчика не забил. А тут… куда ж деваться. Сам я того Митьку люто ненавижу. Из-за него и согласен на такое.

— Что ж вы можете сделать с собакой? — развел руками Саша.

— Она бегает на цепи по проволоке, протянутой от ворот до середины сада. В жару отлеживается под яблоней. На меня не гавкает, прикормил я ее на всякий случай. Ну то еще раз угощу, чтоб поспала подольше. А что же делать?..

РИСКОВАННЫЙ ШАГ

Хрячиха, зайдя в сени, еще раз перекрестила уже скрывавшегося за соседним домом сына и проговорила исступленно:

— Господи Исусе, сохрани и помилуй сына моего Митрия.

Заперев дверь в сенях на засов и на огромный крюк, она еще раз повторила:

— Господи боже мой, господи бо… — на этом Хрячиха запнулась и хотела было закричать, но только икнула.

Прямо перед глазами появился человек с автоматом на груди. Но Хрячиха испугалась не столько автомата, сколько сурового взгляда незнакомца, в упор смотревшего на нее и властно требовавшего молчать.

— Крикнете — пристукну. Ваш защитник не услышит! — тихо, но строго проговорил незнакомец. — Если по согласию договоримся, мы тут же уйдем.

— Так я ж ничего, берите все, что хотите. Берите. Вот бочка сала. Вон там окорок, — заметалась, засуетилась хозяйка. — А коли одежку какую надо, то идемте в хату.

— Мы не грабители! — услышала она в ответ.

И только тут заметила подростка, прильнувшего к смотровому оконцу из одного стеклышка. Этот, видимо, наблюдал за улицей. И вдруг она его узнала, картинно всплеснула руками:

— Коля, так то ж ты! Господи боже ж мой, а я спужалась, думала, чужие. Так ходить в хату, покормлю с дороги. Чи ты уже дома живешь?

— Где его сестра? — прервал эти словоизлияния Реутов. — Ведите нас к ней.

Бабка смолкла, словно язык проглотила, и только отрицательно покачала головой.

— Где Вера? — тряхнул автоматом партизан.

Коля распахнул дверь дома, крикнул через порог:

— Вера! Верочка! Это я, Коля!

— Какая Вера? — закричала хозяйка.

— Молчать! — цыкнул Реутов. — Входите в дом, говорите, где она! Жива ли?

Хрячиха как-то невольно кивнула головой. Однако тут же спохватилась:

— Думаю, что жива. Только ж я ее не видела с самой весны. Истинный боже! Говорю, как на исповеди! — и начала креститься в угол, где среди золотистой иконной мишуры желто поблескивал огонек лампадки.

В стену что-то бухнуло. Потом еще и еще.

Лицо хозяйки побелело, как стенка ее горницы, выбеленной известкой.

— То корова, — посиневшими губами выдавила Хрячиха. — Пить просит. Пойду ведро воды отнесу.

— Сядьте и молчите, а то рот завяжу! — сказал Реутов.

Коля и здесь, как в сенцах, сразу же прильнул к окну и сквозь щелку между занавесками смотрел на улицу.

Услышав стук в стенку, Саша сразу насторожился и теперь прислушивался, нахмурив брови и плотно сжав губы. Подойдя к стенке за печкой, он постучал по ней кулаком. Удары не глухие, не такие, какие он слышал. Значит, стук был не в эту стенку. Стукнул еще раз. Понял, что это легкая перегородка из досок, оклеенных обоями.

— Где вход в эту отгородку? — подступил он к хозяйке. — Ведите!

— Господи, пресвятая богородица, пречистая, превидящая, — зачастила Хрячиха и, размашисто крестясь, попятилась в сенцы.

— Куда вы? — Саша нарочно сильно клацнул автоматом.

— Покажу, покажу, будь она неладная, растреклятая, — уже в сенях говорила хозяйка. — Всю душу мне вымотала. На кой бес она ему, хортица кусучая.

— Коля, ни шагу от окна! — бросил Реутов, уходя следом за Хрячихой.

Коля уже понял, что за стенкой томится его сестра. Хотелось скорее увидеть ее, вырвать из плена, срезать веревки, если связана. Но он помнил уговор: каждый делает свое — он только наблюдает за улицей, чтоб кто не вошел во двор, а Саша ищет Веру.

В сенях Хрячиха взялась за старую шубу, висевшую на стене, потянула ее, и вдруг открылась дверь в какой-то темный чулан.

— Свет! Дай свет, ведьма! — выходя из себя, потребовал Реутов, все уже понявший.

Опять раздался стук в стенку, теперь уже громче, совсем где-то рядом в темном затхлом чулане. И теперь этот стук уже не прекращался.

Отступив за дверь, хозяйка взяла где-то фонарь «летучая мышь», зажгла его и первой направилась в чулан.

Выхватив фонарь из руки хозяйки, Саша шагнул в глубь душного чулана и увидел связанную по рукам и ногам девушку, рот которой был завязан широким ремнем.

— Вот почему она молчала! — закричал Реутов и теперь уже без сожаления толкнул хозяйку в угол чулана. Расстегнул туго затянутый на затылке девушки ремень и тут же нацепил его на рот хозяйки, затянув до предела.

— Теперь ты, проклятая фашистка, узнай, каково в этой вонючей узде! — бросил он и, размотав сыромятные ремни на руках и ногах пленницы, связал ими Хрячиху.

Но, повернувшись к девушке, увидел, что та даже не встала. Свесив руки и ноги, она обмякла, словно неживая.

Подхватив на руки легкую, худую, безжизненную девушку, партизан вынес ее в сени, потом перешагнул порог дома. Навстречу уже бежал Коля.

— Вера! Верочка! — с каким-то диким отчаяньем закричал брат.

Сестра в этот момент простонала:

— Пить! Воды!

Саша положил ее на кушетку. Коля бросился было к сестре.

Но Саша строго приказал не отходить от окна, а сам поднес пострадавшей кружку воды.

Рана в плече, о которой в последние дни Саша уже забывал, вдруг заныла, когда он поднял девушку, и теперь боль усиливалась. Но было не до того. Сейчас главное выбраться отсюда подобру-поздорову.

О том же заговорила и Вера, когда напилась.

— Скорей тикайте! — замахала она тонкой изможденной рукой. — А то он вернется.

— Уходим вместе! Как на улице? — обращаясь к Коле, спросил Саша.

— Можно, — ответил тот и, подбежав к сестре, хотел ей помочь.

— Запри чулан, чтоб та яга не выбралась раньше времени! — отстранил его Саша, а сам подхватил девушку на руки и вынес ее в сени.

— Я сама, я сама! — слабым голосом просила Вера. — На улице увидят. Поймут.

— Через сад пойдем, — пояснил Саша. — Собаки нету.

— Опустите, может, смогу, — говорила девушка.

Опустив ее на пол, Саша подставил ей свое плечо, чтобы держалась, и повел ее. Коля открывал и закрывал дверь, потом смотрел с крыльца на улицу и к соседям. На счастье, двор и сад были обнесены высоченной оградой из новенького теса, доска к доске. Ни с улицы, ни от соседей не видно было, что творилось во дворе. Только вечернее солнце беспрепятственно смотрело через забор.

В саду стоял кузнец и рукой указывал туда, в угол, где зиял широкий пролом в заборе.

— Веди их на опаленный дуб, — подбежав к Коле, проговорил он, — там лодка под ольшиной справа. — И, сунув ему за пазуху краюху хлеба, скрылся в вишняке.

— Скорее в лес! — когда вышли из сада, прошептал Саша.

Но Коля махнул рукой направо, где в конце небольшой лужайки чернел опаленный молнией дуб, о котором говорил кузнец.

А тут, как назло, из соседнего сада вышла женщина с бельем на плечах и тоже направилась к речке. Она разинула рот от удивления, когда увидела троих беглецов. Но, насунув платок на глаза, продолжала свой путь, будто ничего особенного не заметила. Теперь люди боялись быть свидетелями в таких делах.

Через несколько минут беглецы были в лодке. Прачка, шедшая к речке, теперь была за кустами и не смогла бы уверенно сказать, куда они делись.

Коля знал, что речушка эта ведет в глубь леса, где впадает в более широкую протоку.

То ли от свежего воздуха после затхлого застенка, то ли от усталости, Вера, как только усадили ее на дно лодки, уснула с куском хлеба в руке, который дал ей брат. Саша снял свой плащ, свернул и подложил ей под голову, Вера испуганно всхлипнула, но не проснулась.

Изо всех сил отталкиваясь шестом о твердое дно, Коля быстро гнал лодку, ловко лавируя на поворотах. Саша с завистью смотрел на его умелую работу.

В жизни полещуков для Саши Реутова вообще было много непривычного. Он попал сюда уже в войну. Ехал в Брест к отцу — пограничнику. Поезд разбомбило перед самым Брестом. Саша долго бродил по лесам и болотам, пока не прибился к красноармейцам, пробиравшимся к линии фронта, а уж потом попал в партизанский отряд. Многому он здесь научился. Но до сих пор еще не мог овладеть вот этим искусством управления лодкой с помощью простой палки. У Коли лодка мчалась намного быстрее весельной. Но сейчас, когда за спиной в любой миг могла начаться стрельба полицейских, хотелось плыть еще быстрее. И Саша, видя, как петляет по густеющему лесу ручей, даже думал, не скорее ли было бы идти пешком, тем более что плыли они совсем не в ту сторону, где их лагерь. Но, глянув на обессиленную девушку, понял, что идти они все равно не смогут. И лишь спросил Колю, куда этот ручей приведет.

— В настоящую речку, по какой сможем пробраться в нашу протоку.

— Ну тогда учи меня работать шестом, как сам, и я сменю тебя.

— Отъедем подальше от села, тогда дам, а пока прислушивайтесь, вдруг погонятся.

Солнце только что зашло, но в лесу быстро темнело, впереди вставал туман. Плыть стало трудней, лодка часто натыкалась на какой-нибудь откос или валежину, свалившуюся в воду. Коля взмок до нитки, но смены не просил.

И только когда совсем стемнело и выплыли на широкую тихую речку, Коля передал шест Саше. Тот попробовал опираться шестом в неглубокое прибрежное дно. Лодка сразу начала так рыскать из стороны в сторону, что пришлось сесть и махать шестом, как двухлопастным байдарочным веслом. Намного медленней, чем у Коли, но все же лодка двигалась вперед.

— Пожуй хлеба и поспи, — понимая, что Коля скоро все-таки заберет шест, сказал Саша, — отдохни.

Коля решил отдохнуть до рассвета и вскоре уснул рядом с сестренкой, согревая ее своим теплом.

«Вот они и вместе, — радовался за них партизан, — скорей бы все этого дождались!..» — и он стал грести сильней, будто бы только от быстроты хода его лодки сейчас зависело приближение того радостного времени, когда все люди, разбросанные войной, будут вместе, как эти вот брат и сестра.

ДОЛГОЖДАННЫЙ СИГНАЛ

Партизаны «Варяга» еще при первой встрече с Колей восприняли горе подростка как свое. Каждому хотелось помочь мальчишке отыскать сестру или хотя бы как-то облегчить ее участь. В судьбе Веры они видели судьбы всех юношей и девушек на оккупированной территории. Любой партизан, не задумываясь, пошел бы на самую рискованную операцию ради спасения тех, кого фашисты угоняли в рабство. Все это было так. Но когда вернувшийся с боевого задания Моряк услышал, что Коля ушел в деревню, чтобы узнать о судьбе сестры, он не мог простить радисту, оставшемуся старшим, что отпустил мальчишку, да еще с Сашей Реутовым, совершенно невоенным парнем.

— Значит, ушел четыре дня назад? — уточнял командир. — Во сколько?

— На рассвете, — глухо отвечал Володя, мысленно проклиная себя.

— Двадцать километров за четыре дня? И ты веришь в их благополучное возвращение?

— Да уже мало верю.

— Ладо немедленно посылать в разведку. А кого? Все, кроме меня, ранены.

— Что, в Пинске ничего не удалось сделать? — не надеясь на ответ, спросил Володя.

— Пинск укреплен и переполнен войсками так, будто гитлеровцы не собираются дальше отступать. Но все-таки два бронекатера мы пустили на дно… На том и досталось нам по пуле. Передо мной граната разорвалась. Спасла каменная ограда, — отвечал Моряк, смягчая свою раздраженность. — Давай перевяжем ребят. Посмотрим, кто из них сможет отправиться со мною.

— Пойду я, — категорически заявил Володя.

— Это невозможно. Единственному в отряде радисту нельзя уходить на разведку!

Раны трех партизан оказались непростыми, к тому же были загрязнены при перевязке в темноте. Пришлось греть воду, отмывать, заново перебинтовывать. Но, несмотря на занятость, командир не переставал думать о Саше и Коле. В душе все больше укреплялось опасение. Незадачливые разведчики могли попасться в руки фашистов.

Когда закончили перевязку, Моряк сказал радисту:

— Бери свою бандуру и отправляйся навстречу нашим. Они появятся со стороны сарая. Я отвезу тебя на лодке к тому берегу, а там ты все знаешь. Скажи, чтоб до появления моего связного сюда не возвращались.

Володя смутно догадывался, почему его «отселяют». Но противиться приказу он не мог…

Командир сам повез его и еще раз напомнил о связи. А когда вернулся, увидел у берега только что причалившую лодку, из которой выбирались Саша и Коля, бережно поддерживавшие под руки хрупкую девушку.

«Неужели Веру нашли?» — молнией ударила радостная мысль, и мгновенно рассеялась досада на радиста.

Саша Реутов усадил девушку на траву и, оставив при ней Колю, подбежал к командиру и виновато доложил обо всем происшедшем.

— Я понимаю, что нельзя было уходить без разрешения на такое дело, — говорил он тихо, чтоб не услышала спасенная. — Но…

— Хвоста не привели? — спросил Сергей. — Если так, то молчим, чтоб ее не расстраивать. Говоришь, вся в синяках?

— Рассказывала, что этот изверг тиски деревянные придумал. Зажмет ими кожу и крутанет. Только лицо оставил чистым, все надеялся, что она согласится пойти с ним под венец, и пытал так, чтоб люди не увидели потом следов пыток.

— Может, надо было отвезти ее в тот курень, где они жили до встречи с нами? Обеспечить едой. Там она чувствовала бы себя свободней.

— Боюсь, сбежит и погибнет, — возражал Саша. — Она и в дороге, как только очнулась, рвалась назад, чтобы дом своего мучителя подпалить. Просила у меня автомат. Я, говорит, знаю, где их застать всех вместе и переколошматить одной очередью.

— Что она имела в виду?

— В доме одной вдовы собираются полицейские и сынки кулаков. Там их можно запросто накрыть.

— По-моему, назревают более серьезные события, чем расправа с кучкой полицаев и всяких прихлебателей. Они свое получат…

* * *
Красная Армия подходила к городу с северо-востока, и Пинская флотилия, находившаяся в это время в низовьях Припяти, ждала приказа, чтобы ударить по береговым укреплениям города с реки.

Партизаны «Варяга» по сигналу должны были поднять затопленный бронекатер и присоединиться к основным силам регулярных частей, а главное, дать своего лоцмана днепровцам. Обменявшись с днепровцами связными, партизаны вернулись в свой лагерь, чтобы ждать условного сигнала.

Вера и Коля стали хозяйственной частью отряда. Поселились они в сарае, очень быстро превратив его в жилое помещение. В большом котле, оставшемся еще от панских батраков, готовили пищу. За нею с ведром три раза в день приходил дневальный и уносил в отряд, расположившийся в двух километрах выше по реке.

Среди густого ольшаника в ста метрах от Припяти партизаны устроили засаду и перевезли туда все боеприпасы со склада бакенщика и стали ждать.

Партизаны «Варяга», до этого беспрерывно «щекотавшие» фашистов на железной дороге Пинск — Брест, попав в вынужденное бездействие, начинали скучать, искать способ насолить оккупантам. Взрыв казармы моряков и двух бронекатеров уже забывался.

Зато у Веры с братом каждый день был полон все новых забот. То они устраивали стирку и штопку белья, то ходили за грибами или ставили силки для ловли пернатой дичи, чтобы разнообразить партизанский стол. А тут вдруг затеяли баню. На чердаке сарая Коля нашел клепки от огромной рассыпавшейся бочки. Под ними оказалось и днище. Стащив все это вниз, Коля с радостью сообщил сестре, что у них будет бочка для воды, на случай, если к ручью во время боя нельзя будет подойти.

В обручах из березовых прутьев бочка постояла сутки с водой, которую сначала доливали. Но потом клепки разбухли, и вода перестала вытекать. Вера предложила греть в котле воду и сливать в бочку. Потом закрыть и закутать сухой травой. Вода в бочке будет долго горячей. А когда наполнится доверху, устроить баню. Вместо мыла молодая хозяйка приготовила из древесной золы щелок.

В войну все женщины на оккупированной земле вспомнили это уже забытое современницами стиральное средство.

И вот утром, когда дневальный Саша Реутов пришел с ведром за едой, комендант, как теперь гордо называл себя Коля, объявил, что сегодня банный день. Саша тут же «снял пробу» с бани. Они с Колей вместе вымылись, натирая друг другу спину мочалкой из сухой осоки и поливая из берестяного ковша.

После них пришел командир с двумя бойцами. А Вера тем временем уже добавила в бочку горячей воды. На троих бочки хватило с лихвой. И вот тут-то, после баньки, командир пожал руку брату и сестре и объявил благодарность. Так и сказал, что благодарность будет записана в боевом приказе по отряду, потому что перед выступлением в бой банька для партизана все равно что прибавка боеприпасов. И на прощание, улыбнувшись Вере, добавил:

— А ты все просила боевое дело. Это и есть самое боевое твое дело! — и опять сурово насупился. — Ну а с твоим мучителем мы сами расправимся. Тут уж мы перед тобою в долгу.

* * *
Ночь была темная, тихая. Бойцы спали, а командир сидел возле шалаша. И вдруг вдали, где-то за Пинском, блеснула молния, донесся гром, дрогнула земля.

«Неужели началось?» — насторожился командир.

Из шалаша выскочил радист со своей «шарманкой».

— Давай включай свою «катюшу», — распорядился командир под грохот сразу трех артиллерийских выстрелов.

Не успел радист расположиться, как послышалось глухое тяжелое урчание моторов где-то в низовье Припяти. По характерному рокоту моторов моряк догадался, что идут бронекатера.

— Подъем! — крикнул он во весь голос.

Через несколько минут все партизаны, кроме радиста, были в лодке.

Накануне Моряк с двумя товарищами побывал у бакенщика. Испытали мотор бронекатера. Завелся он безотказно и работал несколько минут. Теперь Моряк беспокоился лишь о том, чтобы сдвинуть с места осевший на дно затона катер.

И как только лодка подошла к катеру, Сергей первым взбежал на его борт, где уже хлопотали бакенщик с сыновьями.

При свете фонаря Моряк осмотрел машинное отделение, чутьем механика почувствовал, что все в порядке. Но спросил бакенщика, что делать, если случится худшее — не пойдет катер. Партизаны все равно должны идти впереди днепровцев, потому что лучше них знают береговые укрепления. Значит, придется на лодке подойти к флагману и пересесть.

Этот разговор был заглушен взрывом, раздавшимся где-то внутри катера. Но тут же взрыв перешел в ровный рокот заработавшего мотора. К этому рокоту прибавилось бесшабашное партизанское «ура!».

— Не радуйтесь раньше времени! — мало заботясь о том, чтобы его услышали, сказал старый бакенщик. — Труднее сдвинуть с места. — И уже на ухо командиру прокричал: — Если катер сидит на мели, придется бурлачить. Веревки я припас.

— Людей много, вытащим! — кивнул Моряк.

Мотор долго работал вхолостую, прогревался. Потом он взвыл, и катер дернулся. Но тут же мотор был выключен. Все вышли из машинного отделения на палубу и объявили, что нужно выводить катер из затона собственными силами.

Артиллерийская стрельба в стороне Пинска перешла уже в сплошную канонаду, рокот катеров Днепровской флотилии был совсем рядом, а «Варяг» все еще не был сдвинут с места. Десяток дюжих мужчин тянули за толстый канат, а Сергей включал в это время скорость. Но никакого толчка, никакого сдвига. Наконец бакенщик подпряг своего коня. Но и это не помогло.

— Товарищи! — подняв руку, командир остановил напрасные усилия. — Всем нам хотелось выйти навстречу нашим друзьям-днепровцам в полном боевом. Но раз не получается, не будем терять время напрасно. Главная наша задача дать своего лоцмана идущей к городу флотилии. Арсентий, садитесь в свою лодку, мы им отсюда просигналим.

Моторная лодка тут же умчалась вниз по реке, навстречу военным судам.

На борту бронекатера, который принял пинского лоцмана, оказался бывший матрос «Варяга», теперь помощник командира корабля. Он не оставил в беде родное судно. «Варяг» был взят на буксир и, выйдя на стрежень реки, нашел свое место в строю наступающих боевых кораблей.

МЕСТО В БОЮ

Коля проснулся от грохота и грома, потрясавших землю, от черно-красных сполохов, подергивавших небо. В сарае ворот не было, можно было бы выйти и смотреть. Но Коля боялся пошевельнуться, чтобы не разбудить сестренку, которая спала, держась за его руку, словно и во сне боялась его потерять.

От нового удара земля дрогнула, сарай скрипнул, на голову посыпалась мелкая соломенная труха. Попытался высвободить руку, чтобы встать. Но Вера судорожно обхватила и прижала его к постели из старой, прелой соломы.

— Поспи еще. Поспи, — прошептала она.

— Я давно не сплю, да боялся тебя разбудить — испугаешься, — ответил Коля.

В сарай вошел радист. При очередной вспышке неба на груди его тускло блеснул автомат. Он держал его так, словно каждую минуту могли на него напасть и нужно было стрелять.

— Началось! — торжественно объявил он. — Пинск берут.

Брат и сестра встали, подошли к косяку и остановились, в страхе прижавшись друг к другу.

— А мы что же, будем бездельничать, пока там такая война? — с дрожью в голосе спросила Вера.

— Наше дело ждать здесь, охранять боеприпасы, — ответил Володя. — Будут приходить за патронами или раненых привезут.

— Раненых? — испуганно переспросила Вера.

— Бой без этого не бывает! А в таком, как сегодня, все будет… — Володя умолк, глядя в сторону Пинска, за которым все выше поднималось сплошное зарево пожара, все чаще вспыхивали кроваво-сизые разрывы снарядов. — За городом у фрицев были военные склады. Все теперь там горит.

— Чего ж мы будем стоять, ждать, пока привезут раненых? — вдруг сказала Вера. — Привезут, а у нас даже раны обмывать нечем. Коля! Растапливай печку. А я вымою котел, накипятим воды. В бочке запас сделаем. Давай!

Теперь страх перед тем, что творилось в Пинске, отошел на второй план — у всех было дело. Володя тоже нашел себе занятие. Подумав о том, как будет спешить тот, кто приедет сюда за патронами, он решил перетащить их к берегу. Теперь уж чего прятаться? После этого боя фашисты сюда не нагрянут. Ведь это ужа не партизанские налеты, а наступление Советской Армии.

Коля растопил печку. А пока грелась вода, они о Верой помогали радисту подносить к берегу реки ящики с патронами.

Давно уже слышался тяжелый нарастающий гул моторов. Но все думали, что это самолеты. Однако что-то уж очень долго они приближались. Наконец этот гул стал сотрясать ветхое строение сарая, прислонившись к которому стояли брат с сестрой. Они отошли от сарая и приблизились к радисту, сторожившему боеприпасы у берега реки.

И только остановились в лозняке, по воде полоснул белый и тонкий, как лезвие, луч света.

— Катера! — с восторгом воскликнул радист. — Днепровская флотилия идет!

— А может, гитлеряки? — робко возразила Вера, подходя к брату.

— Оттуда, с низовья, — только наши. Мы давно их ждем, — заявил Володя. — Из-за них нас и прислали сюда по болотам…

Брат и сестра многозначительно переглянулись.

«Знал, а мне ничего толком не сказал, — с упреком подумал Коля. — Вот какой! — И тут же сам оправдал партизана: — Ведь тогда это было военной тайной».

Луч прожектора вдруг погас, словно утонул в глубокой реке. Но ударил второй луч, со стороны дома бакенщика. Он пробежал по воде туда-сюда, словно искал тот, утонувший луч. Мигнув два раза, он доже погас.

Сжав руку юному другу, радист торжественно объявил:

— Наш катер ожил! Всю войну «Варяг» стоял в затоне, а теперь вот подает сигнал, значит, мотор завелся.

Коля и Вера чувствовали себя такими маленькими и беспомощными в сравнении с теми силами, которые наступали на занятый фашистами город, что не могли даже слова промолвить. Вера чувствовала, что из глаз ее ручьями текут слезы.

После того как погасли прожекторы, тьма над Припятью сгустилась до непроницаемости. И только вспышка над осаждаемым городом время от времени выхватывала силуэты низко посаженных бронекатеров, медленно продвигавшихся вдоль правого берега. На каждом катере Коля прежде всего старался разглядеть пушку или пулемет. Но в темноте угадывались только общие очертания судов. Замыкала караван огромная баржа, груженная чем-то непонятным.

— Кажется, кирпич на барже, — заметил радист. — Видно, для заслона. Выдвинут ее потом наперед и, как за крепостной стеной, начнут давать жизни!

— Чего они не освещают себе путь, ведь могут на мель сесть? — спросил Коля.

— У них первоклассный лоцман, — вспомнив о посланном к днепровцам сыне бакенщика, сказал радист. — Самое страшное за поворотом. Там, сам знаешь, какой широкий залив, видно далеко. Вон поблескивает за ольшаником, это немцы шарят прожекторами. Наши хотят поближе подойти незамеченными. Даже гудеть стали тише — идут на приглушенных моторах.

Может быть, моторы и были приглушены, Коля в этом не понимал. Но пока боевые катера проплывали мимо них, под ногами дрожала земля. И было так досадно, что все тянутся туда, где идет последний смертный бой с фашистами, а он, Коля, здесь любуется огнями да громами. Он догадывался, что и Вере обидно. Может, в этой флотилии — ни одной медсестры. А Вера так хорошо делает перевязки. Коля невольно вспомнил школьную стенгазету, на которой долго висела фотография Веры, где она ловко действовала бинтом и ножницами.

Его мысли словно подслушал Володя. Глядя вслед катерам, скрывшимся за поворотом реки, он сказал, что хорошо было бы всем им находиться там, на «Варяге», или на одном из этих катеров. Но надо выполнять приказ командира — оставаться в лагере.

— А ну, марш к печке! — скомандовал он. — Там все потухло, как раз когда вот-вот может понадобиться горячая вода.

И словно в подтверждение его слов с речки раздался оклик:

— Володя, на берег!

— Это Саша! — по голосу узнал радист, и все побежали к воде.

В лодке было двое — Саша Реутов и незнакомый дюжий парень в простой деревенской рубахе нараспашку.

— Носите патроны, — распорядился Саша. — Повезем их туда, — он кивнул в сторону города.

— Мы уже перетащили их к речке, они тут, рядом, — ответил радист.

— Молодцы!

Через несколько минут тяжело нагруженная лодка снова отчалила от берега и уплыла туда, где разгорался бой.

— Володя, ты не узнал, кто это был с Сашей? — спросил Коля, когда снова остались втроем и пошли к сараю, где совсем погасла печка.

— Мне он шепнул — это младший сын бакенщика, — ответил Володя.

— Даже полицай и то там, а мы… — недовольно протянул Коля.

— Это другое дело, Коля. Бакенщик и сыновья лучше всех тут знают реку. Только они и смогут провести флагманский катер к городу, минуя отмели и всякие речные каверзы.

Ответ был убедительным, и все же Коля оставался недовольным.

— А полицаями сыновей бакенщика не называй, — поучительно сказал Володя. — Это была очень удачная, но и нелегкая маскировка партизан. Теперь уж мы всё знаем об этих ребятах…

Была уже, наверное, полночь, когда над рекой обрушился пулеметный шквал и где-то сразу за поворотом, над ольшаником, разом вспыхнули совсем близкие огни. Это началась стрельба из береговых орудий, упрятанных немцами в доты. В ответ им, видимо, ударили с бронекатеров.

Все, что творилось над самим городом, теперь отступило на второй план.

Коля заметил, что теперь и радист все больше говорил о том, что нужно бы быть там, где весь отряд. Он попробовал было соединиться со штабом в это неурочное время. Но ему не ответили. Это был не его час. И Володя, кажется, даже обрадовался этому — стал поспешно прятать свою «шарманку» в яму под стенкой сарая.

Завалив свою драгоценность кучей старых листьев и щепок, Володя отряхнул руки и сказал:

— Теперь, я думаю, не будет греха и отдохнуть от нее, — он кивнул туда, где спрятал рацию. — Надо же и мне уничтожить еще хотя бы одного фашистского зверя!

— Поплывем? — обрадовался Коля.

— Рискнем, не дожидаясь посыльного. Нагрузим лодку патронами и двинемся навстречу. Чего же сидеть сложа руки.

Коле было ясно, что Володя всеми способами хочет оправдать нарушение приказа командира. В душе он боялся за старшего товарища и в то же время радовался, что наконец-то увидит настоящий бой.

Однако все их планы рухнули, когда о них узнала Вера. Она ни за что не соглашалась отпускать брата. Или вместе в любое пекло. Или вместе ждать. Хватит с нее! Надрожалась, когда полицай связал ее, а брата грозил повесить, если появится.

Пока они спорили, вся набережная превратилась в сплошную и конвульсивно подергивающуюся молнию. Глядя на нее, Володя сказал огорченно:

— Ничем мы там уже не поможем. Давайте разведем большой костер — маяк для тех, кто выйдет из боя раненым и захочет попасть к своим людям.

— А если фрицы начнут удирать и прорвутся в нашу сторону, а мы тут все приготовили? — заметил Коля.

— Ну так мы с тобой пойдем в секрет с автоматом, — ответил радист. — Засядем в кустах и будем ждать. Появится наша лодка — милости просим, а не наша — свинцом угостим.

Но в секрете не пришлось побыть. Только спустились к воде и затаились в лозняке, послышался плеск весел. А вскоре и лодка показалась. Опять четырехвесельная. Она направлялась прямо на костер.

Подпустив ее поближе, Володя взял автомат на изготовку и окликнул:

— Кто в лодке?

— Володя? — послышался в ответ голос Саши. — Командира десантников везу.

— Ранен? — в один голос воскликнули двое.

— Тяжело. Неси плащ-палатку, две палки. Носилки смастерим.

— Да мы и так унесем. Сейчас Вера придет.

— Без носилок тяжелораненых нельзя переносить. Да тут еще матрос из флотилии.

Саша и Володя стали вытаскивать на берег раненых, а Коля побежал к сараю. Вдвоем с Верой они из плащ-палатки смастерили подобие носилок и бегом спустились к берегу.

Командир, у которого снарядом была раздроблена нога, лежал без сознания. Еще на катере ему врач сделал все, что было можно. Теперь ему нужен только покой.

А матрос, раненный в голову, то и дело приподнимался, хватался руками за окровавленный бинт, пытаясь сорвать его. Около этого нужно было сидеть и все время придерживать руки.

Вера подбежала к метавшемуся матросу и вопросительно посмотрела на Сашу, словно спрашивала, что делать.

— Я хотел ему руки связать, чтоб сам себе не навредил, — сказал Саша, — да нечем было.

— Нельзя вязать! Нельзя! — так и взвилась Вера. Даже кулачками засучила.

Саша испуганно отступил от нее. Но понял, что она, видимо, теперь всю жизнь не сможет спокойно видеть связанного человека.

Вера, тихонько плача и вздрагивая, словно в ознобе, присела возле матроса и, положив руку ему на лоб, дала пить. Немного выпив, раненый спросил:

— Мама, ты? — И блаженно добавил: — Хорошо. Как хорошо! Ты нашла меня.

Он успокоился, притих.

Вера, не снимая руки с его лба, кивнула стоявшему между командиром и матросом Саше, одними губами спросила, что у него с правой рукой.

— Царапнуло, — отмахнулся Реутов.

Убедившись, что матрос успокоился, Вера встала, чтобы обмыть лицо командира. И вдруг, подбежав к Саше Реутову, ухватила его за руку:

— Так у вас кровь!

— Все еще сочится? — с деланным равнодушием заметил тот. — Царапнуло уже в пути. Перевязывать нечем было. Я ремнем затянул выше локтя. А она вот… не останавливается.

Он это говорил, словно оправдывался. А Вера уже развязала ремень и стала закатывать рукав.

— Как же вам не стыдно! Зачем же вы притворяетесь, что не больно? Тут глубокая рана, а не царапина!

— Завяжите поскорей! Мне некогда, — торопил Саша. — Там ждут патроны.

— Володя, товарищ радист! Вы слышали? Там ждут патроны, и этот храбрец с такой раной хочет гнать лодку! — жаловалась Вера.

— Я поплыву! — с готовностью заявил радист.

— Ты же сам говорил, что весла держать не умеешь! — возразил Реутов. — А тут против течения. Да и не знаешь ты, где там искать наших.

— Я с ним, — робко запросился Коля. — Буду вдоль берега шестом гнать. Вера знает, как я это умею.

— Опять ты за свое? — вскрикнула сестра.

— Но теперь-то ты со своими людьми, — возразил Коля. А Саша торопил:

— Перевязывайте поскорей. Да мы с Колей отправимся. До поворота он погонит лодку. А там я его оставлю на берегу, в безопасном месте.

Вере пришлось согласиться. Понимала она, что Саша одной рукой не сможет гнать лодку против течения, да еще в такую даль. И сама уложила остаток цинковых ящиков на дно лодки.

Обеими руками она подержала брата за лицо, прижала к себе и прошептала:

— Смотри, будь осторожней. Нас только двое осталось ожидать папку с победой.

Коля молча кивал, стараясь поскорее уйти.

СКВОЗЬ ОГНИ И СМЕРЧИ

Привычно отталкиваясь шестом от неглубокого прибрежного дна реки, Коля сперва довольно быстро гнал большую неуклюжую лодку. Но потом все больше стал чувствовать ее тяжесть. Сама по себе она такая огромная, да и груз нелегкий, к тому же против течения.

Это вот когда плывешь на двухместной чаечке, там стоит толкнуть шестом посильней, и она мчится — только барашки за бортом пошелестывают, побулькивают. Одно удовольствие!

А на этом дредноуте жми изо всех сил, а берег почти на месте. Оттолкнешься и только поднимешь шест, чтобы снова опереться, а течение уже сбило ход. Не лодка, а норовистый конь, над которым все время надо помахивать кнутом. Что думал Саша, когда одной рукой собирался возвращать эту ладью к пристани? Сюда-то ему течение помогало, а вверх — он эту посудину с места не сдвинул бы. Коля очень быстро устал, под мышками взмокло, рубаха к спине прилипла, в горле пересохло. Нагибаться, чтоб зачерпнуть воды, нельзя — лодка потеряет скорость. А главное, что, только поддайся жажде, потом обопьешься и все равно пожар во рту не погасишь. Уж это Коля знал.

Все ближе поросший высоким ольшаником мыс, за которым река круто поворачивает вправо, куда-то в бездну огня, охватившего теперь уже все небо, в гром и грохот, в сплошной пулеметно-ружейный шквал. Теперь Коля все больше задумывался о том, как же они поплывут за поворотом, где река освещена, где все просматривается из дотов проклятыми гитлеряками.

Никогда еще Коля так не спешил. Даже когда из-под носа полицая увозил сестру, и то спокойнее работал шестом. А тут чем ближе к цели, тем больше он нажимал, боялся, что опоздают со своим грузом. Руки что-то уж очень саднило, и они так взмокли, что шест выскальзывал. А тут уже вот он, поворот. Из-за косы, словно зарево заката перед ненастьем, все больше бушует пламя пожара.

«Теперь, Колька, нажимай на все педали!» — сам себе приказал гребец и перед решительным моментом быстро вытер об штаны сперва одну, потом другую руку. Сорвав с головы фуражку, туго протер шест. И только теперь понял, что скользким он был от крови — мозоли полопались и кровоточили.

Так много не наработаешь! Коля это знал. Надо было взять в руки по тряпке. В одной уже была кепка. Саша догадался, отдал свою кепку и предложил:

— Давай теперь я так же потолкаюсь.

— Ты шестом не сумеешь, — рукавом смахнув пот с губ, возразил Коля, — а на веслах — очень медленно.

— Все равно в заливе нельзя плыть стоя — сразу фашист срежет из пулемета.

Коля пригнулся, одним коленом стал на поперечной лавочке и, продолжая толкать лодку, нарочито бодро сказал:

— Можно и так, чтоб не маячить.

— Выберемся в залив, там видно будет, что можно, а чего нельзя.

Обогнув высокий лесистый мыс, лодка оказалась на безбрежном живом зеркале, в котором отражалось все, что творилось в городе. Коля даже растерялся, и лодка ткнулась носом в торфянистый берег.

— Немного постоим, оглядимся, — сказал Саша и, приложив козырьком руку к глазам, стал всматриваться в происходящее.

Коле, когда окинул взором все видимое, показалось, что он попал на какую-то дикарскую пляску огня и дыма. И он почувствовал себя крошечным, абсолютно беспомощным. Теперь он больше всего боялся за лодку. Тяжелые цинковые ящики казались спичечными коробками, которых в этом океане огня и дыма хватит на одну вспышку, если даже их довезти, куда следует. Но куда тут их следует везти?

На пожар, которым было охвачено все небо над городом, над всей окрестностью за рекой, Коля уже не смотрел. Сейчас его внимание привлекло то, что творилось на широком разливе реки, упиравшемся в набережную, в бухте, где был речной порт. Прямо перед ним ярко-желтым пламенем горел пакгауз, освещая весь залив. Треск этого пожара был слышен даже сквозь пулеметную стрельбу, грохот орудий и минометов.

Немцы стреляли из трех дотов. Четвертый, тот, что у моста, дымился, будто он был наполнен сырым хворостом.

По дотам били пулеметы с двух наших катеров. Один из них укрылся за полузатопленным грузовым пароходом. Другой палил из-за баржи, груженной кирпичом, той самой, которую вечером видел Коля на Припяти. Этот бронекатер все время маневрировал. То уйдет к носовой части баржи и оттуда строчит из пулемета, пока над ним не начнут взметаться фонтаны воды от взрывающихся снарядов, то вернется к корме и повторит то же самое.

Чуть правее горел какой-то катер. Густой черный хвост дыма падал на воду и обволакивал все до самого берега. Но и там, над задымленной частью залива, все чаще взлетали водяные смерчи, вспыхивали огни разрывов. Видно, гитлеровцы боялась, что, пользуясь дымовой завесой, советские моряки высадят на берег десант, поэтому стреляли без перерыва.

— Куда ж нам тут плыть? — глотая застрявший в горле комок, спросил Коля старшего товарища.

— Наши не здесь, они защищают мост от взрыва, — ответил Саша, не отводя глаз от набережной, извергавшей тремя жерлами сплошные трассы пулеметного огня. — Немцы заминировали мост, а взорвать его не успели: наш пулеметчик их вспугнул. Но они постараются подобраться к нему, подпалить шнур или что там у них. А мост этот, сам понимаешь, Красной Армии нужен, чтобы гнать фашистов дальше.

Коле сперва показалось, что Саша медлит от нерешительности. Но теперь он понял, что тот присматривается, можно ли пройти на лодке вдоль берега, так, чтобы немцы не обстреляли.

— Наши поставили катер между опорами моста и бьют по берегу с этой стороны. А ручной пулемет установлен за мостом, на нашем берегу. Туда патронов нужна чертова прорва. Но как тут их провезешь?

— Саша, у тебя ножик есть?

— Что нож против пулемета? — все так же не отрывая взгляда от горящей в огнях разрывов набережной, отвечал Реутов.

— Нарежем торфа. Загрузим лодку, так чтоб только водой не захлестывало. Такую толщу торфа пулемет не пробьет?

— Не знаю. Ну а как мы ее погоним?

— Как сено возят. Сами с этой стороны побредем по горло в воде и лодку будем толкать, — подсказывал Коля.

— А что, идея! Лодка с грузом глубоко сядет, авось и не заметят ее. Только пока возимся с торфом, ночь пройдет.

— Как же тогда? — огорчился Коля.

— А если просто зачерпнуть воды столько, чтобы лодка села поглубже?

— Эх ты! — обрадовался Коля. — Конечно, так быстрей. А воду тоже не пробьет?

— Вода надежней торфа. Пуля в ней сразу теряет силу.

И вдруг Коля встревожился, не намокнут ли патроны. Но не спросил об этом, чтоб партизаны потом не смеялись. Поразмыслив, он сам себе ответил, что ведь ящики металлические, сам видел, как они запаяны.

С полчаса провозились они, пока переложили цинковые ящики к левому борту и зачерпнули воды. Правда, был момент, когда боялись, что совсем затопят лодку, но потом она выровнялась. Воды в ней было по среднюю набоину.

Сначала наполненную водой лодку тащили, как бурлаки, — один идет вдоль берега и тянет за цепь, а другой шестом направляет ее. А когда подошли к мысу, за которым река простреливалась, оба разделись и, положив одежду на корму, влезли в воду. Саша хотел было и автомат оставить в лодке, но побоялся, что там его прострелят. Войдя в воду по горло, Коля держался за борт и тащил лодку. Саша двигался, подгибая ноги в коленях, чтобы не маячить над бортом. Метров пятьдесят шли они, понемногу толкая лодку вперед, как вдруг неподалеку раздался взрыв, лодку сильно толкнуло с противоположной стороны. Потом еще и еще.

— Заметили, паразиты! Из миномета шпарят! — сказал Саша и попросил прибавить шагу.

Коля и так шея по вязкому холодному дну из последних сил. Часто дно уходило из-под ног, и тогда приходилось выгребаться к берегу, на мелководье.

Вдруг ослепительный всплеск огня осветил берег, и вслед за взрывом на голову обрушились потоки жидкой грязи. Лодку закачало так, что казалось, она перевернется.

— Нащупывает! — заметил Саша. — Но нам еще десять метров бы, за поворот.

Фонтан воды, вдруг взметнувшийся за лодкой, накрыл обоих с головой. Но хуже было, что воды в лодка прибавилось настолько, что при малейшем крене она могла пойти ко дну.

— Еще бы немножко! — толкая изо всех сил, торопил Саша. — Вон видишь под мостом катер? Это наш «Варяг».

Коля увидел струю огня, вылетавшего из-под моста, догадался, что это бьет пулемет.

На какое-то мгновение Коля оглянулся туда, откуда они уходили. Дым с горящего судна теперь застилал уже половину залива. Пулеметная стрельба слилась в сплошную барабанную дробь. Мины повизгивали теперь во всех направлениях. Так что нельзя было понять, чей миномет в какую сторону бьет.

Наверное, случайный орудийный снаряд крупного калибра взорвался на середине залива, поднял голубовато-красный смерч воды и погнал к берегу огромную волну.

— Не поднимай голову! — закричал Саша.

Коля пригнулся вовремя. Над лодкой, словно метелица, пронеслась светящаяся пулеметная трасса.

— Еще немножко! За косу! — видимо, сам себя подгонял Саша. — Поняли, гады, что плывет не коряга!

И вдруг он как-то нелепо взмахнул правой рукой, словно хотел за что-то ухватиться, и скрылся под водой.

— Саша! — закричал что было силы Коля и метнулся назад.

Миновал то место, где только что был партизан. Но не наткнулся на него. Прошел назад, держась за лодку, которую течение уже разворачивало. С огромным трудом завернул лодку к берегу. И тут сзади нее, словно бросили горсть гальки, на воде вспыхнули бурунчики. Значит, такой вот пулеметной очередью скосило Сашу, когда он высунулся из-за кормы. Надо было поставить лодку у берега и найти погибшего Сашу. Но Коля понял, что причалить перегруженную лодку он не сможет. А отпускать ее нельзя — сразу же унесет, и партизаны не получат патронов. Да и мало верил Коля, что разыщет убитого товарища, которого по крутому дну вода уже утащила на глубину. Хотелось кричать, звать на помощь. Но кто здесь услышит?

Опять светлая свинцовая метелица пронеслась над головой. Но тут же спасительный крутой поворот берега. Здесь Коля вовремя сообразил, что, заворачивая за мысок, лодка открывает его, обнажает перед тем, кто стрелял с набережной и сразил Сашу. Он забежал вперед, вытащил цепь и стал тянуть за нее, находясь впереди лодки. Теперь лодка его защищала всей своей огромной массой. А через несколько шагов он оказался за высоким мыском, вне досягаемости пулеметного огня. Какое-то время пули еще посвистывали высоко над головой. Но теперь его заботило уже другое: найдет ли своих, сумеют ли они потом отыскать убитого Сашу. Пулемет под мостом теперь не стрелял: может быть, «Варяг» перешел в другое место. А может, фашисты его затопили…

От всего пережитого Коля начал мерзнуть и терять силы. Мост довольно быстро надвигался на него своей темной громадой. Но не верилось, что все же удастся добраться с этой неимоверно отяжелевшей ладьей.

Вдруг из-под ног ушло дно. Видимо, здесь был обрыв или лодка отошла от мелководья. Окунувшись с головой и чуть не захлебнувшись, Коля быстро ухватился за борт и, перебирая руками, перешел к корме. Изо всех сил стал грести ногами и свободной рукой тащить лодку к берегу. Но течение здесь было настолько сильное, что легко развернуло лодку в обратную сторону. Тут Коля увидел, что у самого берега темнеет кустарник. Мгновенно созрело решение причалить лодку и привязать цепь за куст. Забравшись в лодку, он шестом направил ее по течению к берегу и, когда она прошуршала по рогозу, выскочил и закинул конец цепи за куст. На счастье, это была довольно толстая ольха. Цепь натянулась, но лодка пристала к берегу.

Первым делом Коля стал доставать со дна ящики с патронами и выбрасывать на берег. Они показались ему вдвое тяжелей, чем были, когда грузили. Будто бы и на самом деле отсырели. Выбросив ящики, он вышел на траву и чуть не упал. И все-таки преодолел бессилие, опираясь на шест, побрел по берегу, продираясь по густому кустарнику.

Теперь он не боялся за патроны. Если даже лодку и снесет случайной волной, партизаны подберут ящики. Только бы найти их самих.

Мост уже был совсем рядом. Тут, за мыском, стояла полутьма. Вода слабо освещалась отблеском пожаров. Под мостом угадывалось что-то черное. Но теперь оно больше отпугивало своей неизвестностью, чем привлекало.

Саша считал, что здесь стоял «Варяг». Но прошло столько времени. Может, вместо партизанского здесь уже фашистское судно.

И вдруг черный силуэт ударил красной огненной струей в сторону вражеского берега.

Дождавшись, когда пулемет утих, Коля закричал:

— Товарищ Моряк! Это я, Коля!

Из-под моста гулко раздалось в ответ:

— Коля! Ложись! Прячься под мостом. Я сам к тебе…

С противоположного берега ударил пулемет. Вокруг Коли затюкали пули. И он, пригибаясь за кустами, убежал под мост.

ЗА МИНУТУ ДО ПОБЕДЫ

Из черноты, царившей под мостом, подошла маленькая лодка, и на берег выскочил Моряк.

— Коля! Откуда ты? — Он ухватил юного друга за холодные мокрые плечи. — Как ты сюда попал? Ты окоченел.

— Мы с Сашей прив-в-ве-зли патроны…

— Патроны? Где они? Скорей давай! — сняв с себя кожанку, Моряк накинул ее на плечи Коли и пошел с ним к лодке.

— Товарищ командир, а вы возьмите еще бойца на помощь. А то патронов много, за раз не унесем.

— Некого брать, дружище, — печально ответил командир. — Пулеметчику из своего гнезда выходить нельзя. В развалинах дота засели двое, подкарауливают гитлеровцев, ждут, когда появятся у моста. А на катере я остался один во всех лицах… Но ты скажи, как пробрался через тот ад. Ведь там все горит — щепка не проплывет!

Пока бежали к лодке, Коля немного согрелся и перестал стучать зубами. Но руки и ноги все еще мелко дрожали. Однако он храбрился и, с трудом поднимая цинковый ящик с патронами, старался не отставать от командира.

Когда перенесли под мост патроны, начало светать. Артиллерийская канонада утихла. В городе стояла сплошная трескотня от пожаров и ружейно-пулеметной стрельбы. Но на реке и набережной все затихло. Видимо, десантники Пинской флотилии выбили фашистов из дотов. Бой шел где-то в парке. Коле показалось, что зря они с Сашей старались. Никому тут патроны уже не нужны. Все будет закончено где-то там, в центре города, и без их участия.

Распределив боеприпасы между тремя огневыми точками, Моряк сам понес пулеметчику его долю, два ящика, и повел туда Колю.

Когда вышли из-под моста, Моряк окликнул кого-то еще невидимого:

— Кирюха!

— Здесь я, товарищ командир. Окоп углубляю, — послышалось в мелком кустарнике.

— Вот тебе напарник, обогрей его, — говорил командир, подходя к окопу, замаскированному ветками ольхи. — Но ты учти, что обстановка изменилась: то, что саперов мы выбили из развалин дота, полдела. Немцы могут воспользоваться мостом при массовом отступлении из города. Так что твоя задача держать дорогу к мосту под прицелом. Патронов мы тебе несем больше, чем надо!

— Тогда все будет в порядке, — весело ответил пулеметчик.

— Смотри, Кирюха, если здесь будет жарко, отошли Колю к развалинам сторожки по траншее. Там есть подвал.

— Будет сделано, товарищ командир.

Коля вздрогнул. Его испугал голос Кирилла. Ему казалось, что это он совсем недавно прокричал с моторной лодки: «Эй, голопузые! Рыбачить только до заката солнца!»

А командир, словно угадав Колины мысли, тут же подтвердил его догадку:

— Это наш лучший пулеметчик, Кирилл Чимарко. Слушайся его, как меня. Если какая опасность, сразу — к развалинам. — И, предупредив, чтобы без сигнала не стрелял, он пожал руку пулеметчику, потом Коле и ушел.

Коля отчужденно сел в просторном окопе и недоуменно пожал плечами: о какой опасности еще говорит командир, если бой ушел куда-то в сторону. Самым опасным Коля считал свое новое соседство. Совсем недавно Броник называл этого Кирилла Ястребом, а теперь партизаны считают его своим лучшим пулеметчиком. Но раз Моряк доверял этому Кириллу, значит, он свой, а в полицая только рядился. И Коля попросил какую-нибудь работу.

— Умеешь набивать ленту патронами? — спросил Кирилл.

— Покажите, научусь, — живо ответил Коля.

Кирилл показал ему, как это делается, и продолжал наблюдать за дорогой, которая по мере рассвета, казалось, становилась все шире.

Пулеметчику видна была только левая сторона дороги, выходившей из-за двухэтажного белого дома и круто поднимавшейся на мост. Кирилл не сводил глаз с этого дома даже тогда, когда открывал цинковые ящики с патронами.

— Главное, вовремя заметить! — озабоченно говорил он.

— А кого там надо замечать? — набивая ленту патронами, спрашивал Коля.

— У гитлеряк только один путь к отступлению — через мост, — пояснил пулеметчик. — Если какая недобитая свора вырвется из окружения, она хлынет сюда. Вот тут у нас и начнется работенка. Только ты, пожалуй, кончай с патронами и — в развалины. Забирайся в подвал и оттуда корректируй огонь.

«Чего вы смеетесь надо мной? Я вам столько патронов привез, а вы…» — хотелось сказать Коле. Но неудобно было упрекать. Кирилл, видать, добрый парень и просто жалеет его, считает маленьким.

— Уходи! — вдруг крикнул Кирилл и прильнул к пулемету. — Поздно! Ложись на дно окопа.

Коля успел увидеть только передок черной легковой машины, высунувшейся из-за белой стенки дома, — партизан силой усадил его на дно продолговатого окопа.

— Уж если хочешь помогать, продолжай копать, — глядя, видимо, туда, откуда вышла машина и нарастал гул моторов, сказал пулеметчик. — Я не успел сделать ход к мосту. Хотя бы канаву прорыть, чтобы уползти отсюда, если нас засекут.

— Я быстро, — с готовностью ответил Коля, — где лопаточка?

Кирилл подал ему лопатку и вдруг тревожно спросил:

— Что у тебя с руками? В крови?

— А! — отмахнулся Коля.

Гулко раздался выстрел под мостом. Видимо, это был сигнал командира отряда. Пулемет Кирилла тут же дал очередь.

Ударил и другой пулемет, за мостом. И началось. С немецкой стороны обрушился целый ураган — заработали и пулеметы, и винтовки, и автоматы. Раздался взрыв, от которого мост, казалось, зазвенел. Но он уцелел.

Коля копал изо всех сил, не жалея рук, на которых чуть присохшие окровавленные мозоли болели еще больше, чем когда орудовал шестом. Там холодная вода хоть немного притупляла боль. Здесь же на окровавленные ладошки попадала земля, царапала, разъедала. Но рыть надо было. Канавка нужна метра два в длину. Вот он уже добрался до чахлого кустика чертополоха, который намечал для отдыха. Оглянувшись на Кирилла, Коля увидел, как он, припав к пулемету, подрагивал вместе с ним, когда давал очередь. Поняв, что пулеметчик его не видит, Коля чуть-чуть поднял из канавки голову и сквозь сухие нижние листья чертополоха глянул на дорогу, в сторону белого дома. Перед самым мостом густо дымила большая грузовая машина. В бок ей уперлась другая, словно пыталась столкнуть ее с дороги, но только загородила проезд. За ними чуть поодаль собралось десятка два грузовиков. К горящей машине подбежали пятеро немцев, но тут же они попадали. Было непонятно, чья очередь их скосила — Кирилла или тех, кто залег по другую сторону моста, в бывшем доте.

— Копай, — крикнул Кирилл, заметивший, что Коля увлекся опасным наблюдением.

И тут Коля услышал позади себя тюканье пуль. «Фашисты засекли пулеметчика!» — понял он, и руки его заработали изо всех сил.

— Коля, быстрей! Переходим! — сквозь длинную очередь закричал Кирилл. — Коля, патро…

Коля оглянулся: Кирилл лежал на дне окопа, безжизненна разбросав руки, а пулемет стоял в углу, и струйка дыма синела над отверстием его ствола.

Страх сковал и ноги и руки. В ушах зазвенело. Коле показалось, что он остался совсем один на всем белом свете.

Новый взрыв за мостом то ли гранаты, то ли артиллерийского снаряда словно подбросил Колю. Почти не остерегаясь, он подбежал к пулеметчику, надеясь помочь ему, но понял, что тот убит. От ужаса Коля словно закоченел.

За мостом поднялся победный крик множества голосов. Видно, это фашисты по-своему кричали «ура», слышался топот их ног по мосту. Но длинная пулеметная очередь остановила и этот крик и этот топот.

«Патроны! Туда надо тащить патроны», — Коля понял, что он должен делать в эту минуту.

На дне окопа, на мокрой рубашке убитого, лежали две полные ленты и еще не раскрытый цинковый ящик. Завернув все это в бушлат командира, Коля потащил узел за рукав. Тяжело, но тащить можно. Только канавка короткая. II рыть ее некогда. Надо скорее тащить патроны. Ведь командир разделил патроны поровну на троих. Кирилл половину своих израсходовал. Значит, и у тех осталось не больше. Пока он будет рыть канавку, патроны у других пулеметчиков кончатся — и фашисты прорвутся на мост.

И вдруг его осенила мысль, которая показалась самой главной: ведь немцы перестали стрелять в его сторону, раз пулемет Кирилла больше не работает. Уж наверняка у них есть бинокль, и они видят, как нелепо, совсем в другую сторону дулом стоит пулемет партизана. Значит, можно перебежать к катеру.

Дотащив тяжелый узел до своего наблюдательного пункта за кустиком чертополоха, Коля опять посмотрел на скопление гитлеровцев перед мостом. Теперь ему показалось, что те чего-то ждут, попрятавшись за машинами. Даже стрелять перестали. Со стороны моста тоже прекратилась стрельба.

Жаль, что совсем рассвело, а то бы вот так переполз к мосту, и все. И вдруг Коля увидел свой катер и стоящего на нем Моряка. Тот смотрел в его сторону и, казалось, о чем-то спрашивал. Наверное, он понял, что пулеметчик погиб, и не знает, что теперь делать. И Коле в этот момент показалось самым главным заявить о себе, что он жив, что есть еще патроны. Выскочив из канавки, он побежал к мосту, волоча свой узел.

Пулеметная очередь, которую услышал уже под мостом, показалась вдвое громче, и Коля упал.

Тяжело дыша, он уткнулся лицом в сырой песок, но чувствовал, что не ранен, что в него не попали.

— Ползи к воде, — послышалось с катера. — Скорей к воде! Там не простреливается.

Коля узнал тревожный голос Моряка, хотя самого его теперь не видел. Быстро спустился к воде. Здесь, за широкой стеной железобетонной опоры, он почувствовал себя в полной безопасности. Оставив свой узел на песке, он поднялся во весь рост и старался увидеть кого-нибудь на катере, пришвартованном к опоре моста. Вдруг на палубу в одной тельняшке выскочил командир, махнул Коле, чтоб сел возле воды, видно, боялся, что залетит шальная пуля. И на шлюпке быстро подплыл к берегу.

— Что ты тащишь? — еще стоя в шлюпке, в сердцах воскликнул командир.

— Патроны.

Моряк выскочил на берег, схватил Колю и прижал к себе так, словно мог защитить своим телом от пуль врага. Его тельняшка пахла машинным маслом и пороховым дымом. Плечо было в крови. Она уже запеклась и почернела.

— Эх ты, партизанище! Вовремя не ушел к развалинам. А теперь подниматься туда нельзя — все простреливается. Что же мне с тобою делать? Куда тебя в этом аду?

— С вами.

— Ты шутишь! Мотор не работает. Теперь это не катер, а железный гроб. Немцы снова могут появиться. А Кирюха что? — поднимая узел, спросил Моряк.

— Его сразу… — опустив голову, ответил Коля. — Замолчал, и все…

— Замолчал, и все… — тяжело вздохнул Моряк. — Видел бы, сколько он переколошматил эсэсовцев. Ему в центре города надо памятник поставить, чтоб люди знали, что полицаем он никогда не был.

Снова загудели машины на подступах к мосту.

— Пошли! — Моряк решительно взял юного друга за руку и втащил на шлюпку. — Одному тебе еще опасней.

На катере их было только двое. Да двое партизан с «максимом» засели на вражеской стороне реки, среди камней развороченного взрывами дота. Взмахом руки Моряк начал подавать им сигналы. Второй номер пулеметчика отвечал ему таким же способом.

— Патроны кончаются! — сказал Моряк, раздеваясь. — Я вплавь отнесу им патроны. А ты лезь в трюм.

Взяв цинковый ящик, Моряк поплыл к другому берегу.

Коля в трюм, конечно, не полез. Он притаился на палубе и следил за уплывавшим командиром. Ему казалось, что, пока он не спускает с Моряка глаз, с тем ничего не случится.

Моряк переплыл реку, отдал патроны подбежавшему партизану и тут же вернулся.

— Марш в трюм! — скомандовал он, увидев Колю на палубе. — Сейчас начнется…

Коля и сам уже слышал рев моторов каких-то, видимо очень больших, магнии. И, уже спускаясь в трюм, увидел бронетранспортер и огромные грузовики, крытые брезентом. Колонна остановилась. С бронетранспортера ударил миномет. Спустившись в трюм, Коля подбежал к люку и понял, почему Моряк не стреляет отсюда, а остался с винтовкой на палубе. Из люка была видна только часть дороги, развороченный дот и часть набережной справа от него. Немцев на набережной не было. Теперь Коля видел только то, что делали партизаны, засевшие в развалинах дота.

Вот перед развалинами взорвалась мина. Партизаны мгновенно провалились куда-то в нагромождение обломков бетона. Второй взрыв брызнул как раз над этими обломками. Третий, четвертый. Всего Коля насчитал двенадцать минных разрывов. От некоторых верхних глыб бетона осталась только щебенка.

Когда стрельба из миномета прекратилась, моторы снова взревели и, видимо, двинулись к мосту беспрепятственно.

Скрежещущие, грохочущие траки бронетранспортера, казалось, шли прямо по спине Коли. Коля стал бояться, чтобы на катер не обрушился мост. Ему казалось, что вот-вот загромыхает мост под тяжестью железных громадин и разрушится, раскрошится, как те обломки дота, погребет «Варяг» на дне реки. Хотел было окликнуть командира, но побоялся его отвлекать. Услышит голос, шевельнется, и его обстреляют с берега.

Печально посмотрел на безжизненные развалины дота. И вдруг заметил, что там перевернулся один камень, потом второй. Показалось дуло пулемета. Потом высунулся весь пулемет, а за ним из развалин выбрались и оба партизана.

От восторга Коля чуть не закричал.

Машины, очевидно, уже подошли к мосту, но партизаны сидели, притаившись, у нацеленного пулемета — то ли не было команды, то ли сами выжидали. Но вот один из них выбрался из развалин и по тропинке пополз в сторону моста. Снизу Коле не было видно, как он там ползет.

И вдруг взрыв! Даже катер закачался.

В первое мгновение Коля подумал, что это взорвался мост. Уж очень здорово грохнуло. Но потом увидел, что опора моста цела и сверху ничего не валится. Зато после этого взрыва прекратился рев бронетранспортера, который будоражил все вокруг с момента появления его на площади.

— Коля! — окликнул с палубы Моряк. — Слышал? Остапенко подорвал бронетранспортер!

Коля живо откликнулся, готовый выскочить на палубу.

— Ты сиди, сиди! — остудил его Моряк. — Не высовывайся. Немцы этого так не простят. Уж теперь они возьмутся за нас всерьез.

Раздался дробный стук пулемета. Коля прильнул к люку. Стрелял «максим». Но в то же время вокруг него на камнях вспыхивали белые фонтанчики. Значит, били и враги. «Максим» умолк, а с вражеской стороны по развалинам ударило сразу несколько пулеметов.

И вдруг Коля закричал на палубу:

— Товарищ командир! К доту от набережной ползут фашисты!

— Молодец, Коля! Одного я уже вижу, — ответил Моряк. — А вон и второй. Но ты не высовывайся.

Раздался выстрел, прогромыхавший в трюме, как гром. Гитлеровец уткнулся в землю и даже гранату выронил, она так и скатилась к воде. Коля понял, что уложил его Моряк.

Второй выстрел остановил другого.

«Как он их? Ведь они в касках! — подумал Коля. — Бронебойными, что ли?»

На берегу послышался крик немецкого командира. Кого-то он торопил или бранил запальчиво, взахлеб.

Возле катера вдруг раздался взрыв, и в открытый люк сверху хлынул целый каскад воды. В трюм влетел Моряк.

— Засекли, гады! — возбужденно и как будто бы даже торжественно объявил он во весь голос. — А ну дай я отсюда, из люка, — и он устроился на месте Коли. — А-а!

Коля удивился, каким энергичным, каким кипучим был в этот момент командир.

— Вижу! Прекрасно! Третий ползет. Этот взял ниже. Ну, посмотрим, куда он доползет. А ребята ведь не увидят его… Молодец, Коля! Как ты их вовремя заметил!

Раздался выстрел, казалось, разорвавший весь трюм.

— Ну-ка посмотри, Коля, а я перезаряжу винтовку.

Коля прильнул к люку. Трое в зеленых касках застыли на пути к доту. Партизаны лежали у пулемета, пока что молчавшего.

Опять послышался визгливый голос немецкого офицера.

Коля из-за спины Моряка хотел глянуть через люк. Но командир не разрешил высовываться и сказал, что пока не видит больше никого на пути к доту.

Так они сидели возле люка в ожидании, что будет дальше. И вдруг катер подбросило сильным взрывом. Колю оглушило так, что он как-то недоуменно посмотрел на командира, словно хотел что-то спросить и не мог.

— Выбираемся отсюда, — проговорил Моряк. — Ты плавать умеешь?

Коля утвердительно кивнул.

— Спустимся в воду с кормы и за опорой в воде попробуем укрыться от обстрела. Катер эти гады теперь расчехвостят.

Новый взрыв задрал нос корабля, и в боковой пролом хлынула вода.

Повесив винтовку через плечо, сумку с патронами через другое, Моряк ухватил Колю за руку и потащил за собой. Он не пускал его вперед — видимо, боялся, чтобы тот не высунулся на палубу в опасный момент. Выбравшись на палубу, он подхватил Колю под мышку и одним махом переметнул за борт, в воду.

— Скорей плыви, прячься за опорой, — приказал он, — там продержимся.

Через минуту они оба ухватились за железные крючья, торчавшие в бетонной опоре моста, и, считая себя в безопасности, смотрели на тонущий катер.

На берегу совсем неожиданно послышалось многоголосое «ура!». Винтовочные выстрелы, автоматные очереди, разрывы гранат приближались к мосту откуда-то слева, не с той стороны, с которой появлялись немцы, стремившиеся на мост.

Раздался еще один взрыв за бортом наполовину затонувшего катера. Но на этот взрыв Моряк уже не обратил внимания. Его теперь захватило то, что происходило на берегу.

— Наши! Коля, наши! — кричал он в восторге. — Красная Армия! Теперь и пулеметчики спа… — и вдруг он осекся, увидев кровь на голове своего юного друга.

Коля, держась одной рукой за крюк, смотрел на него, широко раскрыв рот, словно хотел что-то сказать, но не мог. Ему показалось, что голову окунули в огонь, в темноту, в страшную боль.

— Коля! — закричал Моряк, подняв мальчишку над водой. — Мальчик мой!

И, держа над собой сразу обмякшего, истекающего кровью мальчишку, Моряк на спине поплыл к берегу.

Мост громыхал под колесами множества машин. Победное «ура!» удалялось от моста, видимо, туда, за угловой дом, откуда совсем еще недавно выкатывались удиравшие фашисты. Больше не было слышно ни немецкой команды, ни буханья немецких пулеметов, ни орудийных выстрелов.

Но все это как-то не радовало теперь Моряка. Не слышно было самого главного — голоса Коли, звонкого и немножко робкого голоса Найденыша.

Добравшись до берега, Моряк положил юного партизана на влажный песок. Пригоршней принес воды и смыл кровь с раны, которая уже переставала кровоточить: тело уже остывало. Потом так же отмыл лицо. Убрал с глаз легкую прядку волос.

— Одной минуты не дотянул до победы, — сам себе тихо промолвил Моряк.

Он мельком глянул на тот берег, где теперь уже во весь рост стояли на развалинах дота двое партизан. Устало махнул им, мол, идите сюда. И, словно они могли услышать его через реку сквозь шум и грохот городского боя, тихо, уверенно сказал:

— Теперь там управятся без нас.

И сел рядом с Колей. Маленький, худой, мальчик, казалось, с горькой обидой смотрел в светлое небо, на котором уже блеснули первые лучи утреннего солнца.

Примечания

  1. Аусвайс — справка с места жительства.