Жили в одном селе муж с женой, и была у них одна-единственная дочка, которую они так любили, что и пылинке не давали упасть на нее. Всё на руках носили. Мать и отец с утра до вечера гнули спины на работе, а дочка ничегошеньки не делала. Допоздна, бывало, лежит в постели. Когда же надоест ей валяться, мать оденет ее, причешет и, как малое дитя, с ложечки накормит. Потом постелет у очага мягонькое одеяльце, избалованная дочка усядется на него и опять задремлет. Станет ей холодно, она только одно слово и скажет:
— Подтащите!
Отец с матерью тотчас же прибегут, подхватят ее под мышки и подтащат поближе к огню. А как станет ей жарко, второе слово промолвит:
— Оттащите!
И старики оттащат ее назад.
Долго ли, коротко ли, глядь, подросла избалованная дочка и заневестилась. Начали к ним в ворота стучаться сваты. Мать, встречая их, говорила:
— Что ж, мы согласны, но наперед должны вам сказать, что она у нас нежная. Будете ли вы холить ее так, как мы?
И рассказывала, как дочка их любит у огня посидеть, как они подтаскивают и оттаскивают ее и как с ложечки кормят.
— Ну нет, такая невеста не для нас! — покачают головой сваты и уйдут.
Много народу перебывало у них, но никто не решался взять к себе в дом избалованную дочку. Наконец явился к ним один парень. Грязный, усталый, рубаха от пота взмокла, руки от работы потрескались. Прямо с поля пришел.
Когда мать рассказала ему, какова их дочка, парень промолвил:
— Как раз такая жена мне и нужна. Мы с ней заживем, словно голубь с голубкой. На руках носить ее буду. Выдайте ее за меня.
— Хорошо, — согласились старики, оттащили дочку от огня, в подвенечное платье нарядили и посадили в телегу.
Парень отвез ее к себе домой. Постелил дерюжку возле очага и усадил на нее свою молодую жену. Потом пошел во двор, наколол дров, принес их целую охапку и развел большой огонь. Когда поленья разгорелись, молодице стало жарко, и она крикнула:
— Оттащи!
Но муж почесал в затылке, притворился, будто ничего не слыхал, и вышел.
Огонь в очаге запылал так сильно, что чулок на ноге избалованной дочки начал тлеть.
— Оттащите! — во весь голос закричала она. А оттащить-то ее некому. Делать нечего, сама вскочила и выбежала за порог. Хорошо еще, что догадалась сунуть ногу в корытце, где была вода для собаки, не то сгорела бы у нее нога.
А уж поздняя осень была. На дворе холодный ветер дул. Посидела молодая у порога, продрогла и начала от озноба зубами стучать.
— Подтащите! — опять закричала она. — Подтащите!
Но, увидев, что никто не приходит на ее зов, поднялась и сама добрела до очага.
Ужин сготовить было некому, и молодые улеглись спать, не поев.
На другой день муж поднялся на зорьке и проговорил, будто обращаясь к подстилке, на которой лежала у очага его голодная жена:
— Слушай, подстилка, я ухожу пахать, а ты свари обед. Половину жене моей оставь, а остальное мне отнеси. Только, смотри, не запаздывай, а то палки отведаешь.
Отправился муж в поле, а жена знай себе полеживает. Подошло время обедать, она и давай теребить подстилку:
— Ну-ка, вставай, лежебока, или ты не слыхала, что хозяин велел? Приготовь обед, я уже с голоду помираю.
Подстилка словно и не слышит.
— Ну смотри, после пеняй на себя! — пригрозила ей молодая.
Вечером вернулся хозяин, продрогший, голодный.
— Ты почему это не принесла мне нынче обед? — закричал он как будто бы на подстилку. А жену попрекнул: — Ты хоть бы ей напомнила!
— Да уж я говорила, говорила ей, муженек, а она и слышать ничего не хочет, — стала оправдываться молодая.
Тогда голодный муж схватил подстилку, накинул ее своей жене на спину и ну охаживать ее дубинкой.
— Ой, ой, муженек! — заголосила молодица. — Ты подстилку колотишь, а больно-то мне!
— Терпи, жена, терпи, я ее бью, чтобы она тебя слушалась, — отвечает муж, а сам знай дубинкой машет.
И на этот раз пришлось им лечь голодными. На третий день опять то же самое. А на четвертый день поняла избалованная дочка, что подстилка знать ничего не хочет и обеда хозяину не сготовит. Засучила она рукава, прибрала всё в доме, сварила горшок бобов, напекла лепешек, приоделась, воткнула цветок себе в волосы и отнесла мужу обед. Сели они рядышком и наелись вдосталь.
Покончил муж с едой и говорит:
— Наконец-то подстилка образумилась.
— Какое там образумилась. Она и с места не двинулась. Только и знает, что валяться у очага.
— А кто же обед сготовил?
— Я.
— Раз так, выкинь-ка ты эту дерюгу во двор. Видеть ее не хочу.
Вечером муж увидел, что в доме всё прибрано, и сказал жене:
— Ты больше не позволяй дерюге разлеживаться возле очага, иначе опять запляшет дубинка.
— Ни за что не впущу ее в дом! — ответила молодица. — Коли она вернется, у меня же спина болеть будет. Чего ради мне мучиться из-за такой лентяйки!
Стали молодые жить да поживать. Муж в поле работал, а жена в доме хозяйничала. И вот вздумалось как-то ее матери навестить их.
— Пришла я, доченька, поглядеть, как ты живешь-поживаешь, — сказала она еще с порога. — Носит ли тебя муж на руках, кормит ли с ложечки? Подтаскивает ли к огню, когда тебе холодно, оттаскивает ли, когда жарко?
— Ах, матушка, кабы ты знала, что случилось! — стала рассказывать ей молодица. — Лежала у нас перед очагом дерюжка, уж такая негодница да ленивица. Муженек мой каждый день дубинкой ее охаживал, а она так ничему и не научилась.
И дочка обо всем поведала матери. Та рассердилась и давай кричать:
— Ах, вот как! Стало быть, муженек заставляет тебя и готовить, и пол подметать! Да разве пристало твоим рученькам за веник браться, дитятко мое милое? Какой скверный человек нам попался! Нечего тебе оставаться в этом доме! Где твое приданое, доченька? Забирай-ка его с собой и поскорей уйдем отсюда.
— Куда же мы пойдем, матушка? — спросила дочка.
— Домой. Я буду заботиться о тебе, как и прежде. Не согласна я, чтобы ты тут от работы надрывалась.
Молодая не посмела ослушаться матери, собрала в большой узел свое приданое, взвалила мать этот узел себе на спину, и они отправились. Только вышли на улицу, а навстречу им хозяин — с поля возвращается.
— Куда это ты ее ведешь? — спрашивает он тещу.
— Домой забираю. Потому что вздумал ты работой ее изводить, а она к этому не приучена!
— А ну-ка, возвращайтесь обратно, не то плохо придется! — крикнул в сердцах хозяин и заставил их вернуться назад.
Вошли они в дом.
— Накрывай на стол, я голоден, как волк! — говорит хозяин жене. — Разлей похлебку в две миски и лепешку дай!
Молодая разлила похлебку в две миски и подала мужу лепешку. Тот разломил ее на две части, одну себе взял, а другую протянул жене и сказал:
— Ешь!
— А мне? — спросила теща.
— Тебе? — удивился зять. — На твой роток золотой, что учит мою жену бездельничать, у меня найдется кое-что другое.
Пошел он в ригу, принес оттуда торбу с соломой, повесил теще на шею и сказал:
— Ешь!
Та позеленела от обиды, бросила торбу наземь и крикнула:
— Ноги моей больше у вас не будет, так и знайте!
Хлопнула дверью и побежала к себе в село.
Вернувшись домой, напустилась она на мужа:
— Сейчас же возьми дубинку и приведи мою дочь. Она у нас в холе жить приучена, а не батрачить. Ну-ка, поторапливайся!
Отправился старик к своей избалованной дочке. Расспросил ее, как она живет, и, поняв в чем дело, сказал:
— Я, дочка, пришел забрать тебя, но вижу, что нечего тебе домой возвращаться. Оставайся лучше у мужа. Мы с матерью твоей уже состарились, того и гляди помрем. Некому будет тебя от огня оттаскивать. Чего доброго, сгоришь ненароком. А как, тяжело тебе работать-то?
— Вовсе не тяжело, батюшка, я ведь молодая да здоровая.
— Вот ты и трудись, доченька, мужу своему помогай, а старуху мою не слушай. Пойди-ка сейчас, встреть мужа, поздоровайся с ним поласковее, помоги ему волов распрячь и в хлев их отведи.
Дочка послушалась и побежала навстречу мужу. Тот, увидев ее, удивился и спросил:
— Кто это тебя надоумил? Ты до сих пор этого не делала.
— Батюшка, — ответила молодица. — Он к нам в гости пришел.
Муж обрадовался. Вошел в дом, поздоровался с тестем, подал ему подушку, чтобы мягче было тому сидеть, напоил, накормил его до отвала и спать уложил. Утром на прощанье подарил ему шубу на лисьем меху с большим воротником.
А старуха поджидала мужа у ворот. Увидела она издали лисий воротник да как заголосит:
— Ой-ой, старче, что же это наш зять проклятый делает! Меня солому есть заставлял, а с тебя, с живого, шкуру содрал!..