Эпоха дворцовых переворотов *1725–1762 года

Императрица Екатерина I от 1725 до 1727 года

Русские в ужасные времена своей тяжелой потери имели полное право ждать утешения от Екатерины. Она была объявлена наследницей престола в день кончины супруга по общему согласию вельмож и народа. Однако нельзя не сказать, что усерднее всех действовал в этом важном деле князь Меншиков. Будучи неоднократно полезным для Екатерины еще с ее первых лет жизни в России и ощущая в полной мере благодарные чувства государыни, Меншиков был уверен, что в ее царствование он будет полностью наслаждаться властью, которая давно уже стала основным желанием его честолюбивого сердца. Его старания о возведении на престол своей покровительницы тем более имели успех, что не он один чувствовал любовь и преданность к доброй государыне: прекрасные качества ее души давали ей бесчисленное множество приверженцев. Ее сильные сторонники не могли не победить приверженцев десятилетнего великого князя Петра — сына несчастного царевича Алексея Петровича, хотя как родной внук покойного императора он имел полное право на Русскую корону. Но по причине своих детских лет он не мог сам управлять государством. Итак, сами защитники его скоро согласились вручить императорскую власть общей любимице, тем более, что она обещала почитать великого князя своим наследником и воспитать в нем государя, достойного имени и крови Петра I.

Приверженцы Екатерины не ошиблись в своих ожиданиях: наследница Петра была достойна нового царствования. Она с такой точностью старалась исполнять все известные ей намерения своего супруга, с таким успехом успела довершить начатое им, что конец этого кратковременного царствования, продолжавшегося не более двух лет, был новой горестью для России.

Во всех местах нашего обширного Отечества во все время правления Екатерины были полное спокойствие и мир между соседями. Только на берегах Каспийского моря, в областях, незадолго перед тем завоеванных Петром, бунтовали новые подданные России, но и те были усмирены оставленным там генералом Матюшкиным. Вслед за этим усмирением Грузинский царь Вахтанг, уважая могущество России и желая избавиться от притеснений Персиян, вступил в подданство Екатерины и таким образом увеличил ее царство новой областью.

В самом начале своего восшествия на престол государыня исполнила одно из важных намерений своего великого супруга: отправила в Ледовитый океан несколько судов под командованием капитана Беринга для того, чтобы узнать, соединяются ли на суше Азия с Америкой или разделяются морем. Этот вопрос был очень важен в то время для всей Европы, и Русским в их первом морском путешествии принадлежит честь этого открытия, которому позавидовали бы многие опытные моряки. Беринг узнал, что оконечности Азии и Америки не соединяются сушей, а разделяются проливом. Хотя этот пролив еще раньше — до путешествия Беринга — был известен казаку Дежневу, проехавшему по нему, но так как новое открытие было довершено и описано Берингом, то пролив и назван был его именем.

Вскоре после отправления Беринга, а именно в мае 1725 года, Екатерина основала Академию наук по плану, разработанному за год до этого покойным императором. Почти в то же время она учредила орден Святого Александра Невского315. Это было также намерение Петра: он говорил о нем при перенесении мощей героя Невского в северную столицу. Знаки нового ордена были вручены в первый раз 21 мая 1725 года в день бракосочетания великой княжны Анны Петровны с герцогом Голштинским. Вы знаете, друзья мои, что и начало этому браку было положено Петром; однако герцог Голштинский был общим любимцем родителей своей невесты, и Екатерина так же, как и ее супруг, при любом удобном случае показывала свою особенную к нему привязанность. Она желала даже, чтобы герцог участвовал в государственных делах, и для этого назначила его одним из главных членов учрежденного ею Верховного Тайного Совета*, власть которого превышала власть Сената и в котором рассматривались только самые важные государственные дела.

Если бы ее царствование было продолжительнее, она, вероятно, возвратила бы герцогу и Шлезвигское* владение, отнятое у него Данией в последнюю войну Русских со Шведами. Все приготовления к морскому походу против Датчан были уже сделаны, и многочисленный флот был готов в Ревеле и Кронштадте. Но ранняя смерть, прервав неутомимую деятельность императрицы и все ее прекрасные намерения, лишила Русский народ государыни, в полной мере оправдавшей своим царствованием справедливость судьбы, так блистательно возвысившей ее от бедности и сиротства до одного из знаменитых тронов Европы! Она скончалась 6 мая 1727 года, но незадолго до кончины успела утвердить будущее спокойствие покидаемого царства объявлением духовной, в которой наследником престола был назначен внук Петра I — Петр Алексеевич II. Родные же ее дочери — великие княжны Анна и Елизавета — получали право на корону только в том случае, если бы Петр II умер, не оставив наследников мужского пола. Здесь проявилась справедливость императрицы, сохраненная ею, несмотря на всю ее материнскую любовь к дочерям: царствование великого князя обещало Русским более прочное счастье, чем царствование какой-либо его тетки, и этого было довольно для супруги Петра: наследница его любви к народу во всей целости сохранила и свое драгоценное наследие, свято исполнив свою обязанность, спокойно и без сожаления рассталась с жизнью, в которой не находила радостей после кончины своего супруга.

Петр II и князь Меншиков от 1727 до 1728 года

Одиннадцатилетний император Петр II взошел на престол в день кончины Екатерины, и бояре, и народ единодушно назвали его своим государем. Кроме того, что у него были законные права, за него был сильнейший вельможа тогдашней России — князь Александр Данилович Меншиков. Пора вам, милые мои читатели, узнать подробнее об этом замечательном лице в истории нашего Отечества.

Я не буду описывать вам, как он, будучи самого ничтожного звания, через несколько лет стал не только знаменитейшим вельможей в царстве, но и любимейшим другом государя, — вы уже знаете это. Итак, поговорим о том, как он, достигнув такого редкого счастья, не сумел удержаться на его высоте. Причиной этого падения были жадность к богатству и гордость, из-за которых обычно происходят почти все несчастья людей. Эти две унижающие человека страсти взяли такую власть над душой Меншикова, что в любом случае, где только можно было воспользоваться чем-нибудь для своей выгоды, он этим пользовался; в любом случае, где можно было показать властолюбие, он показывал его. Поэтому его никто не любил; никто не желал ему добра, но, зная власть, какой он обладал при дворе, всякий боялся его.

Эта власть очень уменьшилась в последние годы царствования Петра I, потому что справедливый государь узнал о многих дурных делах своего любимца и даже не один раз отдавал его под суд за несправедливое присвоение чужих имений и денег, но со времени восшествия на престол императрицы Екатерины, сердце которой, поддаваясь чувству благодарности, видело в Меншикове только хорошие его качества, власть знаменитого вельможи достигла высочайшей степени и продолжалась во все время ее царствования. Все недовольные, начинавшие в последние месяцы жизни Петра I громко роптать на притеснения князя, умолкли, оказавшись в стенах душных темниц или в холодной Сибири. Все их родственники, напуганные неограниченной властью любимца государыни, не смели жаловаться и ожидали от одного Бога облегчения своих страданий. Но долго еще печальные сердца их не могли дождаться этого облегчения: с каждым днем могущество князя Меншикова увеличивалось и, наконец, с кончиной императрицы еще более утвердилось: в ее духовной невестой молодого императора назначалась дочь Александра Даниловича, княжна Мария Александровна. Нельзя описать ужаса, какой почувствовали все неприятели Меншикова, услышав об этой новости и узнав в то же время, что будущий тесть государя сразу же перевез молодого императора из дворца в свой собственный дом.

С этого началось полновластное владычество Меншикова над Россией. Он один управлял всеми государственными делами, хотя в духовной Екатерины и назначена была до шестнадцатилетнего возраста императора правительственная опека³¹⁶, состоявшая из ее дочерей — Анны и Елизаветы, герцога Голштинского — супруга Анны, епископа Любского — жениха Елизаветы и шести членов Верховного Сената. Будучи одним из этих членов, Меншиков с первого дня присвоил себе всю власть; остальные же пять: князья Голицын и Долгорукий, графы Головкин и Остерман и генерал-адмирал Апраксин только исполняли его приказания, от которых не мог устраниться и сам герцог Голштинский. Поведение гордого честолюбца стало, наконец, так нестерпимо, что великая княгиня Анна и ее супруг должны были уехать из России. Тогда-то Меншиков вообразил, что все его желания исполнились, и герцог Голштинский, последний неприятель, которого он больше всех боялся, побежден. И вправду, кого он мог бояться после отъезда старшей дочери его великого благодетеля? Царевна Елизавета была еще так молода, что не могла иметь никакого влияния на государственные дела; ее занимали почти детские забавы. Император, незадолго перед тем отпраздновавший двенадцатый год своего рождения, был уже обручен с дочерью Меншикова и жил в его доме.

Но как часто ошибаются люди в своих самых верных расчетах! Редко кто испытал это в такой степени, как честолюбивый князь Меншиков! В то самое время, когда он с гордым восхищением смотрел на свою прекрасную Марию, за которую Русский народ уже молился в церквах как за обрученную невесту государя, в то самое время, когда он мечтал о новом соединении своего семейства с царским домом через брак своего сына с сестрой императора, царевной Натальей Алексеевной, враги искусно подготовили ему погибель.

Эти враги были не теми бессильными и обиженными родственниками семейств, казненных или сосланных за оскорбления Меншикову, — нет! Это были враги самые могущественные из всех ненавидевших его, это были князья Долгорукие.

Еще в царствование Екатерины начались их ссоры с Меншиковым и продолжались до тех пор, пока один из них, пятнадцатилетний князь Иван, сын князя Алексея Долгорукого, не подружился с молодым императором. Бог, как бы желая показать ничтожность всех хитро обдуманных планов человека, выбрал этого юношу для того, чтобы наказать Меншикова за гордость. Князь Иван был ловок, статен, всегда весел, он умел занимать государя, разнообразить его удовольствия, предупреждать его желания. Вскоре государь, привыкнув к своему молодому товарищу, хотел постоянно его видеть. Но строгий надзор хитрого врага расстраивал эти свидания, и только на охоте друзья могли поговорить с полной свободой. Государь, и без того очень любивший эту забаву, пристрастился к ней еще больше с тех пор, как полюбил своего милого Ивана Алексеевича. Здесь-то заезжая вдвоем иногда нечаянно, а иногда и нарочно в густую чащу леса, Петр и его любимец свободно разговаривали о разных придворных делах. Здесь-то князь Долгорукий по наставлению отца сказал государю о тайных замыслах Меншикова, о том, как он хочет через брак своей дочери завладеть всей царской властью. Петр находил эти замечания справедливыми: он не любил гордого князя, не любил и Марии, несмотря на всю ее красоту. Доверчиво поверял он свои самые тайные мысли любимому другу, и как же обрадовался тот, когда узнал, что невеста не завладела сердцем своего жениха! Услышав об этом, враги Меншикова смелее приступили к делу, а между тем он сам своим безрассудным поведением как будто помогал им во всех их намерениях.

Петербургское купечество, чрезвычайно любившее молодого государя, поднесло ему в это время 9000 червонцев.

Петр, самый нежный из братьев, хотел одарить этими деньгами свою сестру, великую княжну Наталью, и тотчас же послал их к ней с одним из придворных чиновников. Меншиков встретил подданного, узнал, куда он несет деньги, и, нисколько не думая о дерзости своего поступка, сказал: «Император еще так молод, что не может знать, как должно употреблять деньги: отнеси их ко мне».

Привыкнув без всякого сопротивления повиноваться князю, посланный и на этот раз исполнил его волю. На другой день государь узнал об этом, и его гнев был так велик, что Меншиков едва мог вымолить себе прощение и, может быть, из-за этого неожиданного случая через несколько дней захворал. Его болезнь была даже опасной.

В это время Долгорукие действовали всеми силами против своего врага. Меншиков после выздоровления сам предоставил им новое средство, которое привело его к погибели.

Вместо того чтобы отправиться в Петергоф, куда переехал двор во время его болезни, он поехал на свою дачу в Ораниенбаум*, где надо было освящать церковь. Меншиков послал пригласить на этот праздник государя со всем двором. Но Петра уговорили отказаться от этого приглашения. Гордый князь, ослепленный несчастным честолюбием, искусно скрыл досаду на отказ, и, чтобы никому из своих приближенных не подать ни малейшего намека о немилости к нему государя, старался показать свое величие больше обычного и забылся до того, что во время освящения церкви занял место императора, приготовленное в виде трона! В тот же день государь узнал об этой новой, величайшей дерзости, и Меншиков уже не видел его больше!

Напрасно поехал он тотчас после своего праздника в Петергоф: император уехал оттуда на охоту; напрасно поехал он потом в Петербург и два дня ожидал возвращения государя в свой дом: разгневанный Петр не только не возвратился, но даже приказал все свои вещи перевезти в Летний дворец и на другой день после своего приезда оттуда, 7 сентября 1727 года, послал генерала Салтыкова объявить Меншикову, чтобы он не занимался никакими государственными делами и не выезжал из дома; 9 сентября несчастный горделивец получил приказание ехать в Раненбург — город, самим им выстроенный и теперь находящийся в Рязанской губернии.

Это новое приказание, и вовсе неожиданное, поколебало твердость несчастного, но он и тут сумел скрыть свою горесть, и только отчаянная его супруга и дети отправились к государю умолять о помиловании. Никто из них не был допущен к нему, и бедные, всеми оставленные, в неописуемом положении возвратились они в свой великолепный дворец, где каждая комната своей царской пышностью жестоко напоминала им о потерянном величии.

Однако Меншиков думал и в изгнании сохранить это величие и потому выехал из Петербурга с такой многочисленной свитой и в таких богатых экипажах, что его враги, раздосадованные этой неуместной важностью, попросили государя отдать новый приказ опечатать все его вещи и оставить ему только самое нужное. Это было исполнено в Твери. Отсюда уже несчастный поехал как совершенный изгнанник, и не в Раненбург, а был сослан в Сибирь, в отдаленный город Тобольской губернии, Березов. Огорченная жена и дети ехали с ним же, и величайшим наказанием, посланным Богом гордой душе Меншикова, было видеть свое семейство, еще так недавно окруженное счастьем и славой, теперь покрытое стыдом и в бедности! С особенной грустью смотрел он на свою любимицу, на свою милую Марию, обрученную невесту государя. Кто бы мог предсказать ей малейшее несчастье три месяца назад, в ту торжественную минуту, когда архиепископ Новгородский Феофан подал ей кольцо императора! Кто бы мог подумать тогда, что она когда-нибудь поедет в Сибирь в простой телеге изгнанника?

Однако он не впал в отчаяние от ужасного поворота в своей судьбе даже и тогда, когда его бедствие еще усилилось потерей супруги, ослепшей от слез и скончавшейся от горя в дороге. Напротив, казалось, что с каждым новым ударом он приобретал и новую твердость. Это происходило оттого, что он начал больше думать о Боге и о будущей жизни, начал раскаиваться в совершении своих дурных поступков и молить о прощении. Его дети, слушая наставления отца, ставшего очень благочестивым, разделяли его чувства. Вскоре положение их сделалось еще приятнее: получая десять рублей в день на свое содержание, Меншиков тратил очень мало, и из оставшихся денег вскоре накопил столько, что мог построить в бедном городке Березове, месте своего изгнания, деревянную церковь. Часто и он, и его сын, бывший в тринадцать лет уже обер-камергером³¹⁷ Петра II, трудились собственными руками над этой постройкой. Молодые же княжны шили в это время покровы для алтаря и одежды для священника. Часто радость разливалась в их сердцах за этой работой: они утешались теперь спокойствием отца больше, чем раньше самыми великолепными праздниками, на которых нередко лицо его было угрюмо и сердито.

Так текла жизнь изгнанников. Вдруг жестокое несчастье снова встревожило их уже успокоенные сердца: Мария, кроткая, любимая всем семейством, умерла от оспы! Горестный отец был неутешен; через несколько месяцев, а именно 22 октября 1729 года, скончался и он от апоплексического удара³¹⁸. Его похоронили в церкви, им построенной, возле дочери. Так закончилась судьба счастливца, которому долго завидовали все вельможи, окружавшие трон России; так правосудный и милосердный Бог смирил его гордость и исцелил сердце от пороков. Меншиков в последние два года своей жизни благодарил Бога за несчастье, исправившее его, и говорил, что был бы счастлив, если бы ему нужно было давать в будущем отчет только за ту жизнь, которую он провел в Березове. Сын и его дочь Александра возвращены были из ссылки через некоторое время после его смерти, в царствование императрицы Анны Иоанновны.

Долгорукие от 1728 до 1730 года

В то время, как знаменитое семейство Меншиковых так жестоко испытывало непостоянство судьбы и счастья, его главные враги, князья Долгорукие, торжествовали в полной мере. Они стали первыми в империи. Государь был неразлучен со своим любимцем, и родственники молодого князя получали через него все, что хотели. Иван Алексеевич, несмотря на свои молодые годы, был очень хитер и умел искусно поддерживать привязанность к нему Петра. Конечно, это было не очень трудно, так как императору было четырнадцать лет. Стоило только угождать его желаниям, а Долгорукий делал это охотно, тем более что желания молодого государя часто соответствовали его собственным. Так, например, они оба любили охоту, и никакие важные занятия и даже никакая погода не могли отвратить их от этой забавы; они предавались ей так неумеренно, что здоровье Петра, от природы слабое и нежное, начало расстраиваться.

Можно было бы подумать, что, почувствовав это, он и его друг сделаются осторожнее, и особенно последний как старший остановит излишнюю живость государя и даст ему полезный совет беречь жизнь, драгоценную для такого множества людей. Но вместо этого Долгорукий не останавливал его, потому что это не нравилось государю, а хитрый любимец избегал всего, что могло бы вызвать малейшее неудовольствие государя. К тому же у него совсем не было времени думать о здоровье императора. В голове его вертелась другая мысль, которая удивит вас своей смелостью, милые дети: у Ивана Алексеевича была сестра, прекрасная сердцем и наружностью, кроткая, милая, отлично образованная. В то время, когда император был обручен с дочерью Меншикова, судьба Екатерины Алексеевны Долгорукой казалась уже решенной: она любила графа Братислава, брата Немецкого посланника, и была уже почти обручена с ним. Но падение Меншиковых открыло Долгоруким столько новых надежд, столько новых средств к возвышению, что, ослепленные счастьем, они забыли все благоразумие, и вместо того, чтобы стать осторожнее после разительного бедствия Александра Даниловича, они погубили свое счастье точно так же, как и он.

Честолюбие их, кажется, было еще сильнее: Меншиков, стараясь выдать дочь за Петра II, угождал не только своим собственным желаниям, но и желаниям прекрасной Марии. Напротив, Екатерина Долгорукая в высоком звании невесты государя видела свое несчастье, потому что давно уже привыкла считать своим женихом другого. Но гордые отец и брат, не веря, что можно добровольно отказаться от величия и блеска, не хотели и слышать о том, что план их может встретить малейшее препятствие, и бедная княжна должна была скрыть всю горесть, терзавшую ее, и с довольным и счастливым лицом объявить императору о своем согласии. Петр был в восхищении: прелестная Екатерина понравилась ему с той самой минуты, как он, по хитрому распоряжению Ивана Алексеевича, в первый раз увидел ее в подмосковном доме Долгоруких.

19 ноября 1729 года государь при полном совете вельмож и бояр объявил о своем намерении жениться и назвал имя невесты. Никто не осмелился сказать слова против такого решения: все боялись Долгоруких. 30 ноября состоялось торжественное обручение. Чтобы читатели могли видеть, насколько уже тогда отличались нравы и обычаи наших предков от прежних, старинных, я расскажу несколько подробнее об этом знаменитейшем дне в истории князей Долгоруких. Вы, наверное, помните все царские свадьбы, описание которых читали в этих рассказах. Сравните же их со следующим.

В день обручения государя назначено было собраться к трем часам пополудни всему двору и всем иностранным министрам в Лефортовом дворце. Государь в это время со всем двором жил в Москве. Петр II любил Москву больше Петербурга и провел в ней почти все время своего царствования. Он уехал туда тотчас после падения Меншикова и уже больше не возвращался в Петербург. Царское семейство составляли в то время: царица Евдокия Федоровна, освобожденная из заключения при самом вступлении на престол своего внука, царевна Елизавета Петровна, герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна с дочерью и царевна Прасковья Иоанновна. Все они были приглашены через гофмаршала Шепелева. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий и все его ближние родственники удостоились особенного приглашения для сопровождения невесты во дворец. Один из обширнейших залов был приготовлен для пышного собрания. С одной стороны сидели государственные чины и дворянство, с другой — иностранные послы со своими свитами. Посередине зала на Персидском ковре под великолепным балдахином³¹⁹, поддерживаемым шестью генерал-майорами, был поставлен стол, покрытый золотой парчой; на нем стояло золотое блюдо с крестом и с обручальными кольцами. Архиепископ Новгородский и с ним высшее духовенство занимали ближайшие места возле балдахина.

В то время, когда все уже было готово к принятию ее высочества невесты (так ее называли тогда), она с торжественной церемонией приближалась ко дворцу в придворной карете, запряженной шестью лошадьми. Впереди кареты шли скороходы³²⁰ и четыре пажа; верхом ехали шталмейстер³²¹, придворные фурьеры³²² и гренадерская* гвардия; сзади ехал камер-паж³²³, а у кареты шли гайдуки³²⁴ и служители. Родственницы и дамы невесты ехали в других каретах. Как только княжна приехала ко дворцу, вдовствующая царица со всей императорской фамилией и дамами вышла встретить ее на лестнице. Можно смело сказать, что в эти минуты при всем дворе не было никого счастливее семейства Долгоруких и особенно молодого князя Ивана Алексеевича. Как обер-камергер принял он свою сестру из кареты и торжественно вел до дверей залы, где ее встретил сам император. Здесь кстати сказать вам, друзья мои, несколько слов о внешности этого молодого государя. Он был высок и строен, полнота тела придавала ему вид несколько старше его пятнадцатилетнего возраста. Лицо его, приятное и правильное, от частой езды на охоту было покрыто загаром и поэтому казалось мужественно, несмотря на осенявшие его нежные, белокурые волосы. Мундир светлого сукна, вышитый золотом, придавал в тот день красивой наружности императора еще более привлекательности и блеска.

Прекрасная невеста, несмотря на свою привязанность к прежнему жениху, не могла не заметить приятности и величия, с которыми император принял ее из рук брата и проводил до кресел, поставленных под балдахином. Что же касается ее самой, то в этот великий для нее день она в полной мере заслуживала название прекрасной. Все, казалось, было придумано и самым лучшим образом исполнено, чтобы увеличить ее природную красоту. Прелестно было и ее белое глазетовое³²⁵ платье, вышитое золотом, и ее волосы, завитые в пышные локоны спереди и заплетенные в гладкие косы сзади; и крупный жемчуг, обвивавший их, и блестящая диадема³²⁶, придававшая ей горделивым вид царицы! Как только архиепископ Новгородский совершил обручение, государь приложился вместе с невестой к кресту и потом повесил на ее правую руку свой портрет.

В эту минуту началась пушечная пальба и продолжалась все время, пока обрученные принимали поздравления. После священного обряда невеста считалась уже почти государыней: при поздравлении все присутствовавшие целовали у нее руку. Она отвезена была домой в императорской карете, запряженной восемью лошадями, и придворный караул отдал ей честь барабанным боем. В этот торжественный день все вельможи с завистью смотрели на счастье Долгоруких; им казалось, что никогда никто еще не достигал подобного! Но чем же кончилось это великое счастье? Не прошло и двух месяцев после обручения, как княжна Долгорукая вместе со всем своим семейством и со всей Россией оплакивала кончину своего царственного жениха!

Это было ужасное происшествие для нашего Отечества! Еще 6 января молодой государь был совершенно здоров и в самом приятном расположении духа приехал на Крещенский парад, стоя на запятках* за санями невесты. Но этот-то самый парад и принес несчастье России. Читатели мои знают, что на Крещение у нас бывает очень холодно, а стоять на льду реки, где обычно строится храм Иордан, надо довольно долго. В 1730 году эта церемония в Москве, видно, была слишком долгой, потому что в записках того времени рассказывается, что государь провел на льду около четырех часов! Вернувшись во дворец, он пожаловался на сильную головную боль и на другой же день слег в постель. Сначала доктора приняли его болезнь за горячку, потом признали в ней оспу, которая приносила ужасные опустошения в те времена, когда еще не знали, что ее можно прививать.

Петр II стал ее жертвой и скончался 29 января 1730 года в тот самый день, когда было назначено его бракосочетание! Царствование этого государя, несмотря на его чрезвычайную молодость и все легкомыслие, с которым он, увлекаемый любимцем своим, предавался забавам и удовольствиям, считалось Русскими одним из счастливейших. На всем его продолжении они не вели ни с кем войны; видели заботу молодого государя о народе, выражавшуюся в уменьшении налогов; видели радость, с какой он при самом начале своего царствования спешил освободить из заключения свою бабушку, царицу Евдокию Федоровну. Наконец, в том предпочтении, которое он явно отдавал Москве перед Петербургом, видели привязанность его к старине, все еще любимой многими. Все это вместе, соединяясь со многими истинно хорошими качествами Петра II, внушало Русским столько любви к нему, что они все называли его своей Надеждой.

Чтобы доказать вам, читатели мои, насколько оправдывал он это прекрасное название, я предложу вам отрывок из письма, писанного им к его сестре, великой княжне Наталье Алексеевне, в день его восшествия на престол: «Богу угодно было назначить меня в столь юных летах государем Российским. Первым долгом моим будет — приобретать славу доброго монарха и управлять народом моим справедливо и богобоязненно. Я буду стараться покровительствовать и помогать несчастным, буду оказывать пособие бедным, внимать гласу невинно угнетенных и, следуя примеру императора Веспасиана³²⁷, никого с печалью не отпускать от себя». После такого письма судите, каких прекрасных дел можно было ожидать от одиннадцатилетнего государя, написавшего его, и какую горесть чувствовал народ, получив известие о его кончине! Она тем более поразила его, что молодой император был последний из потомков того поколения царей, которые со своим восшествием на престол так быстро изменили расстроенное и слабое состояние России в стройное и могущественное. Оплакивая свою Надежду, народ, казалось, забывал, что у него оставались еще княжны этого обожаемого поколения. В следующем рассказе вы узнаете, которая из них будет избрана наследницей Петра II. Теперь же закончу описание его царствования, сказав вам, что одним из главных происшествий, случившихся при нем, было открытие Ладожского канала, начатого при Петре I. Бесчисленные выгоды, получаемые жителями Петербурга от этого важного водного сообщения, заставили их снова благословлять предусмотрительный гений Преобразователя России.

Императрица Анна Иоанновна 1730 год

В числе лиц, имевших право на Русский престол, был еще, кроме царевны Елизаветы Петровны и дочерей царя Иоанна Алексеевича Екатерины и Анны, маленький двухлетний принц Голштинский Петр Антон Ульрих, сын великой княжны Анны Петровны, скончавшейся в 1728 году. Его права из-за близкого родства с покойной императрицей становились еще сильнее, потому что герцогиня Голштинская была любимой дочерью Петра I и, как свидетельствуют некоторые историки того времени, была назначена императрицей наследницей престола в случае смерти Петра II, если он будет бездетным. Но на этот раз маленький принц был удален от престола, и Русская корона была отдана его двоюродной тетке, герцогине Курляндской³²⁸, Анне Иоанновне.

Члены Верховного Совета имели особенные причины для этого выбора: насмотревшись на могущество Меншикова во время царствования императрицы Екатерины, и Долгоруких — при несовершеннолетнем государе, они увлеклись примером властолюбия и, не размышляя о том, что Русский народ может быть счастливым только в правление самодержавного государя, осмелились думать об увеличении собственной власти.

Для этого надо было долго обдумывать свой план, долго рассуждать о переменах, вовсе не свойственных Русскому народу, а времени было мало. Итак, чтобы успеть сделать все распоряжения, необходимые для исполнения дерзкого намерения, члены Верховного Совета избрали не герцогиню Екатерину Иоанновну, старшую дочь царя Иоанна Алексеевича, жившую в то время в Москве, а ее младшую сестру, герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, находившуюся в Митаве*. Пока новая императрица смогла бы узнать об этом избрании и даже пока собирались бы отправить к ней депутатов с этим известием, можно было бы многое обдумать, устроить и исполнить. Так и сделали члены Верховного Совета, которыми были тогда: великий канцлер, граф Гавриил Иванович Головкин, князь Димитрий и брат его Михаил Михайлович Голицыны, князья Василий Лукич, Василий Владимирович, Михаил Владимирович и Алексей Григорьевич Долгорукие.

Один только вице-канцлер, барон Андрей Иванович Остерман не участвовал в намерениях своих товарищей: видя их несправедливость и чувствуя себя не способным спорить против шестерых, он под предлогом болезни отказался на то время от всякого участия в делах Верховного Совета и даже не подписал пригласительного акта на имя герцогини Курляндской о принятии престола с ограниченной властью.

Когда эта бумага была привезена членами Верховного Совета на дом к Остерману, он сказал, что с ним вдруг случился в правой руке припадок хирагры³²⁹, не позволявшей держать перо. (Такого рода болезни случались с графом Остерманом почти всякий раз, когда он находился в каких-нибудь сомнительных обстоятельствах. Так, во время могущества Меншикова, не желая выполнять одно из его поручений, он натер себе лицо винными ягодами и уверял всех, что у него желтуха³³⁰.)

Отправляя к Анне Иоанновне князя Василия Лукича Долгорукого, князя Михаила Михайловича Голицына и генерал-майора Леонтьева, члены Верховного Совета успели написать по своему желанию просьбу Русского народа о ее восшествии на престол. Чтобы мои читатели могли понять, в чем состояли их желания, я выпишу некоторые статьи условий, предложенных императрице.

Главная и первая из них состояла в том, чтобы избранная государыня управляла царством по определению Верховного Совета. Потом требовали от нее, чтобы она сама не объявляла войны и не заключала мира, чтобы не налагала новых податей, не раздавала важнейших должностей в государстве, не располагала казенными имениями, наконец, чтобы не вступала бы в супружество и не избирала бы наследника без согласия Верховного Совета.

Сделав такие дерзкие предложения государыне, предки которой всегда пользовались неограниченной властью, избиратели могли опасаться ее несогласия, особенно если бы она заранее узнала об условиях избрания, и поэтому под страхом смертной казни было запрещено уведомлять о них императрицу прежде, чем приедут к ней отправленные депутаты.

Но, несмотря на строгое запрещение, нашлись люди, которые, чувствуя любовь к Отечеству и проявляя усердие, решили предостеречь государыню. То были: один из членов Верховного Совета, великий канцлер граф Головкин и его зять, граф Ягужинский. Последний отправил к Анне Иоанновне своего адъютанта³³¹ Сумарокова, который, несмотря на караулы, расставленные в разных местах по дороге к Митаве, успел проехать переодетый и вручить герцогине письмо своего генерала за несколько часов до приезда депутатов. Ягужинский в своем письме советовал императрице согласиться со сделанными ей предложениями и положиться во всем прочем на верных подданных, которые приложат все усилия, чтобы возвратить избранной государыне самодержавную власть ее предков.

Анна Иоанновна с точностью последовала усердному совету, ей данному, и на все желания приехавших депутатов дала согласие с таким полным спокойствием, что никто из них не мог вообразить, что оно было только внешнее. Государыня сумела поддерживать это внешнее спокойствие даже тогда, когда уже приехала в Москву: все противники считали ее совершенно довольной образом правления в то самое время, когда она со своими приверженцами тайно заботилась об его уничтожении. Кроме графов Головкина и Ягужинского на ее стороне были: графы Левенвольды, барон Остерман, князья Трубецкой и Черкасский и множество других важнейших чинов государства, не говоря уже о дворянстве и народе, которые не хотели слышать о каком-либо ограничении всегда священной для них воли их государей. Но трудно было действовать усердным защитникам справедливости. Долгорукие, жившие во дворце, замечали малейшие поступки императрицы и почти никого не допускали к ней. К счастью, при государыне была племянница князя Трубецкого, девица Прасковья Юрьевна Салтыкова: через нее Анна Иоанновна имела связь со своими приверженцами и через нее 23 февраля, спустя восемь дней после своего приезда в Москву, получила известие о просьбе, в которой 276 подписавшихся человек умоляли государыню от имени всего народа принять самодержавие и тем самым возвратить подданным счастье повиноваться ей одной.

На другой день в 8 часов утра дворянство, отслужив молебен, приехало подтвердить свою просьбу лично перед государыней. Князья Долгорукие и Голицыны ужаснулись и не имели силы предотвратить бурю, собравшуюся над их головами: императрица, несмотря на все старания князя Василия Лукича удержать ее от свидания с дворянством, приказала допустить его к себе, с заметным удовольствием приняла просьбу, поднесенную князем Трубецким, внимательно слушала, когда ее читали, и тут же написала на просьбе: быть по сему. Тотчас после этого государыня приказала одному из своих приближенных принести бумагу, которую она должна была подписать в Митаве, и в присутствии всех разорвать и бросить ее. Приказание было исполнено, и вслед за тем была дана императрице новая присяга — как государыне самодержавной.

Так быстро совершилось в нашем Отечестве происшествие, которое снова доказывает вам, милые читатели, насколько единодушно Русские были приверженны к своим царям.

Анна Иоанновна снисходительно отнеслась к своим противникам: никто не был лишен жизни, даже главнейшие из них, Долгорукие, были наказаны ссылкой. Князья же Голицыны были только удалены от двора и отправлены на службу в разные области Сибири. Такое снисхождение подавало Русским надежду на кротость правления новой государыни, на ее материнское сострадание ко всем несчастным. Быстро разлилась эта радостная надежда по нашей обширной России, но недолго утешала ее: сердце Анны вскоре стало недоступно и для любви ее верных подданных, и для слез, проливаемых ими о потере своего счастья.

Бирон

Не думайте, однако, милые дети, что виной этого была Анна Иоанновна. Нет, она оставалась все так же чувствительна к судьбе своего народа, как была в начале своего царствования, но многое не доходило до ее сведения; главной же причиной всех бедствий России была излишняя доверчивость государыни к герцогу Бирону, доверчивость, во зло им употребленная. Сильное влияние этого человека на участь подданных Анны на протяжении всего ее десятилетнего правления делает его жизнь столь примечательной для нас, что мои читатели, наверное, будут довольны, узнав о ней несколько подробнее.

Надо начать с того, что его дед, называвшийся Бирен, был конюхом при дворе герцога Курляндского Иакова III. В награду за верную службу он получил небольшую мызу. У Бирена были два сына; один из них дослужился до генеральского чина, другой — до капитанского.

Капитан имел трех сыновей. Все они потом состояли на Русской службе. Но мы будем говорить о самом известном из них: о среднем — Эрнсте-Иоанне. Когда он был еще мальчиком, все замечали в нем злой нрав и необыкновенную гордость. Неласковый с домашними, он часто еще угрюмее смотрел на них, когда они с уважением вспоминали о дедушке: ему казалось, что детям капитана и племянникам генерала стыдно говорить о дедушке-конюхе! Итак, без всякого сожаления расстался он со своими родителями, когда они отправили его окончить ученье в Кенигсбергскую академию. Но это ученье не закончилось как должно: молодой Бирен вел себя в академии так дурно, что заставил почти всех ненавидеть себя и, наконец, вынужден был бежать оттуда назад в Курляндию. И здесь неприятности встретили его: небольшой доли из отцовского имения было недостаточно для надменного Эрнста, чтобы жить без службы; а служить там, где все знали его происхождение, ему не хотелось.

Итак, он решил ехать в Петербург. Это было в 1714 году, в то самое время, когда в Петербурге составлялся двор для молодой великой княгини, супруги царевича Алексея Петровича. Нисколько не думая о том, что желание сделаться придворным было дерзко для его звания, Эрнст начал искать себе места камер-юнкера³³². Но с ним тогда случилось так, как обычно случается с большей частью гордецов: чем больше они думают о себе, тем меньше думают о них другие! И молодой Бирен, воображавший, что он достоин не только камер-юнкерского, но даже камергерского³³³ чина, получил строгий выговор за свою дерзость и, кроме того, совет скорее уехать из Петербурга. Вы можете представить себе, с какой досадой, с каким негодованием исполнил он полученный совет! С тех пор он возненавидел Русских и затаил в своем злом сердце пламенное желание отомстить им жестоко за проявленное к нему презрение. С этим желанием, столь пагубным впоследствии для наших предков, он поехал в Москву прямо ко двору Курляндской герцогини, Анны Иоанновны. Там был обер-гофмаршалом³³⁴ добрый и почтенный человек, Бестужев. Бирен употребил все возможные старания, чтобы понравиться ему, и со своим хитрым умом и вкрадчивым нравом совершенно преуспел в этом: через несколько месяцев его сделали камер-юнкером.

Гордец добивался этого чина, как будто в предчувствии счастья, ожидавшего его при дворе. В первую минуту его представления там он был замечен герцогиней из-за красоты и статного роста, а потом, когда она поговорила с новым камер-юнкером, то обратила также внимание на его ум и ловкость: надменный Эрнст, хотя был дурно воспитан, но умел хорошо говорить и привлекать к себе сердца тех, кто его слушал. Правда, его приятные речи по большей части не соответствовали чувствам его холодной души; но как же знать об этом тем, кому он говорил их? И Анна Иоанновна, вовсе не подозревая о коварном нраве Бирена, видела в нем молодого человека привлекательной наружности, отличного ума, имевшего нужду в покровительстве из-за своего незнатного происхождения. Она обратила на него такое внимание и за короткое время настолько возвысила своего любимца, что гордые Курляндские дворяне, сначала с презрением смотревшие на внука конюха, вынуждены были принять его в число своих членов.

Не думаете ли вы, друзья мои, что Бирен, достигнув такого редкого счастья, стал лучше; что его сердце, довольствуясь приобретенной знатностью, перестало быть честолюбивым? Нет, в том-то и дело, что чрезвычайное счастье редко делает людей лучше; что, напротив, оно предоставляет им больше случаев проявлять свои слабости. Так было и с Биреном, который после своего камер-юнкерства уже назывался Бироном и уверял всех, что он происходит от известной во Франции фамилии герцогов Биронов, — так было и с ним: чем больше он возвышался, тем больше желал возвыситься. Средства, которые он избирал для этого, были низки, бессовестны. В доказательство я расскажу вам один только случай, который в полной мере может показать сердце Бирона. Вы помните, что его первым благодетелем при Курляндском дворе был обер-гофмаршал Бестужев? Что же? Как только молодой камер-юнкер овладел доверчивостью Анны Иоанновны, его первым делом было — вероятно, для своего будущего возвышения — погубить своего благодетеля: он оклеветал Бестужева перед герцогиней, которая не только удалила несчастного от двора, но даже и в изгнании преследовала. После этого скажите, друзья мои, каких только злодейств нельзя было ожидать от Эрнста Бирона? Их и ожидали не только в Курляндии, но даже и в Москве, куда очень быстро приходили известия обо всем, что делалось в Митаве, и потому, когда члены Верховного Совета избирали на царство Анну Иоанновну, одним из главных условий, предложенных ей, было распорядиться так, чтобы Бирон не приезжал в Россию.

Это условие ничего не дало: императрица выполняла его только несколько дней и тотчас по принятии самодержавия послала Бирону приказание приехать в ее столицу.

С восхищением получил Бирон это приказание; наконец, его пламенное желание исполнилось: он будет повелевать Русскими, он отомстит за обиду, ему нанесенную!

Вот с какими чувствами и намерениями Бирон поехал в Россию. Счастье, ожидавшее его там, не изменило их, и, пользуясь всеми радостями жизни, он равнодушно отнимал у других не только эти радости, но даже спокойствие, даже пропитание, нередко даже саму жизнь! Как ужасен был этот человек, как ужасно было его мщение! Он проливал его без разбора на всех — и все избранные им жертвы погибали непременно, потому что могущество его было почти неслыханно! Анна Иоанновна питала к нему неограниченное доверие и никогда не противоречила никаким его распоряжениям. При такой силе кто мог противиться ему? С первых дней его приезда в Россию никто не думал об этом, потому что тогда все покорились его власти: в день принятия самодержавия Анна Иоанновна пожаловала его камергером и кавалером ордена Святого Александра Невского; через два месяца потом, при коронации — обер-камергером, графом Российской империи и кавалером ордена Святого Андрея Первозванного.

Достигнув таким образом самых высоких почестей, он не знал равных себе во всем Русском царстве и отдалял от престола государыни достойнейших и усерднейших ее слуг. В числе таких примечательнее всех был фельдмаршал Миних. Заслуги этого знаменитого генерала, как ученика и сподвижника бессмертного Петра, были одинаково велики во всех государственных делах, какие ему поручались: в военное время он счастливо побеждал неприятелей Отечества во всех сражениях, где главное распоряжение зависело от него; в мирное время он был искусным исполнителем великой мысли Петра I при основании Ладожского канала. Мои читатели, конечно, помнят, что Миниху были поручены работы на канале и что он довел до конца строительство этого важного для наших северных губерний пути сообщения. Кроме того, Миних, проницательный и пламенно любивший Россию, заботился о ее пользе при всяком удобном случае: став в 1732 году президентом Военной Коллегии, он довел Русское войско до такой степени совершенства, которую предназначал ему великий его преобразователь; он, чувствуя, насколько необходимы для войска образованные офицеры, первым подал мысль об основании кадетского корпуса³³⁵ и потом по приказанию императрицы прекрасно претворил эту мысль в жизнь.

Но все заслуги и достоинства, все усердие и преданность к России не спасли графа Миниха от преследований Бирона: боясь, что рано или поздно государыня отличит истинно верного подданного от низкого льстеца, надменный любимец представил в ложном свете поступки графа и успел удалить его от двора. Бирон в таких случаях действовал без всякой совести, и если нужно было выдумать клевету, несправедливость, обман, он делал это, не краснея. Так, например, чтобы заставить Миниха выехать из казенного дома, в котором он жил несколько лет возле самого дворца, Бирон тотчас выдумал, что тут надо поместить племянницу императрицы, принцессу Екатерину, сразу доложил об этом государыне, и Миних, почтенный, заслуженный Миних, должен был в тот же час исполнить приказание, отданное именем Анны Иоанновны, и переехать в другой, отдаленный от дворца дом. Но благодарная душа фельдмаршала ненадолго осуждена была терпеть такое унижение: в следующем рассказе вы увидите, что в скором времени после неблаговоления к Миниху и императрица, и Бирон должны были прибегнуть к его благоразумию, к его испытанной храбрости.

Войны с Польшей и Турцией от 1732 до 1739 года

13 февраля 1733 года скончался Польский король Август II. Такое происшествие в Польше почти всегда сопровождалось сильным волнением во всем государстве. Имея право избирать своих королей, беспокойные Поляки пользовались этим правом в полной мере: они часто шумели и спорили о том, кого назвать государем, даже и тогда, когда умерший король оставлял после себя сына, считавшегося всегда ближайшим наследником престола. Так случилось и после смерти Августа II: половина Польши не хотела слышать о его сыне, Августе, бывшем в то время курфюрстом Саксонским, как некогда был его отец. И это происходило оттого, что Станислав Лещинский, прежний Польский король, покровительствуемый Карлом XII и потом изгнанный из Польши Петром I, был еще жив. Подстрекаемый Францией, он старался всеми силами снова завладеть престолом, хотя недолго, но все-таки некогда принадлежавшим ему, и его старания были тем более успешны, что Французский король Людовик XV был женат на его дочери и, сколько мог, помогал намерениям тестя.

Министры Людовика и его посланник в Польше действовали так удачно, что в некоторых Польских городах Станислав уже был объявлен королем во второй раз. У Августа также были приверженцы, желавшие видеть его своим королем и справедливее других ожидавшие больше счастья от сына своего прежнего государя, чем от Станислава, во всем покорного воле сильного Французского короля. К несчастью для Саксонского курфюрста, его приверженцы, не имея на своей стороне знатнейших вельмож, не могли действовать смело одни и поэтому просили помощи у Австрии и России. Анна Иоанновна нашла их просьбу очень справедливой и без труда согласилась помочь им. Это согласие было дано скоро и охотно, так как Бирон просил о нем императрицу, а он имел важную причину для этой просьбы.

Тогдашний герцог Курляндский Фердинанд, последний из потомков знаменитого Кетлера, о котором мои читатели, конечно, помнят как о первом герцоге Курляндии, был уже стар и не имел детей. Честолюбивый Бирон уже давно скрывал в своей душе дерзкое желание быть герцогом Курляндии. В Курляндцах он не сомневался: приказание императрицы, бывшей их герцогини, заставило бы их избрать его, но на это нужно было также согласие Польского короля как бывшего владетеля Курляндии, и Саксонский курфюрст заранее обещал ему это. Стало быть, выгоды Бирона были соединены с успехом Августа, и это предоставило Августу Польскую корону.

Анна Иоанновна тотчас отправила в Польшу 20 000 войска. Начальство над ним следовало поручить графу Миниху как старшему из генералов и фельдмаршалу, но все произошло в то самое время, когда Миних был в немилости. Хотя и императрица, и Бирон чувствовали, что трудно заменить его другим генералом, но не хотели показать ему своего затруднения, и поэтому вместо него отправили генерала Ласси. Однако вскоре они пожалели об этом: хотя Ласси с помощью Русского посланника в Польше, графа Левенвольда, и смог сделать так, что Саксонский курфюрст был во многих городах признан королем под именем Августа III; хотя сумел даже заставить Станислава с его главными приверженцами и Французским посланником выехать из Варшавы и удалиться в Данциг, но не смог взять этот Данциг, который защищался отчаянно, потому что в нем собрались самые усердные приверженцы Станислава. Итак, видя, что война продолжается безуспешно уже около года, Бирон признал необходимость помириться с Минихом и поручить ему командование войском.

Фельдмаршал, благородное сердце которого, истинно преданное России, было жестоко огорчено потерей доверия императрицы, несказанно радовался возвращенной милости и с восхищением принял приказание государыни в тот же день отправиться к войску. С точностью он исполнил это приказание и 25 февраля 1734 года приехал к Данцигу. Однако и он, привыкший побеждать, не мог быстро покорить этот крепкий, хорошо защищаемый город: почти четыре месяца продолжалась его осада и только в июне была закончена, и Данциг сдался на следующих условиях: обещал присягнуть Августу и выдать военнопленными всех находившихся в нем Французов — приверженцев Станислава; сам же король успел убежать из города за несколько дней до его сдачи. Миних был очень недоволен Данцигскими жителями за то, что они допустили этот побег, и в наказание заставил их заплатить вдвое больше денег, чем полагали с них взять за убытки, причиненные России этой войной.

Граф Миних, окончивший с такими результатами свой поход, был награжден искреннейшей благодарностью государыни, доброе сердце которой старалось всем своим расположением изгладить из мыслей верного подданного воспоминание о недавней немилости. В то же время любимец старался удалить куда-нибудь опасного соперника. И случай для этого скоро представился: Франция, чрезвычайно раздосадованная неудачей своего намерения возвести на престол Станислава, прилагала все усилия вооружить против России соседние с ней государства. Быстрее всего успела она склонить к войне Турцию, жители которой и без того часто ссорились с Русскими за набеги Крымских и Ногайских Татар на границы России.

Эти набеги, учащающиеся с каждым годом, причиняли столько вреда нашему Отечеству, что императрица, окончив войну с Польшей, решила просить Турецкого султана остановить грабежи его подданных или, в противном случае, приготовиться к войне. Султан как будто того и ожидал, и война с обеих сторон была объявлена в 1735 году. Она продолжалась около пяти лет и дала фельдмаршалу Миниху громкую, бессмертную славу, но, к несчастью, мало выгод для России, потому что Австрия, будучи сначала нашей союзницей, вынуждена была потом в результате неудач своих генералов и убеждений Франции заключить с Турками самый невыгодный для нее мир при Белграде.

После этого мира Русские уже не могли полагаться на Австрийцев, которые доказали им свое дурное отношение, когда нашим войскам случалось проходить через их области. К тому же и Швеция с завистью смотрела на победы Русских и в Польше, и в Турции и, все еще с огорчением вспоминая о Ништадтском мире, искала случаев возвратить хотя бы некоторые области, потерянные ею в то время. Когда же, как не теперь, мог представиться самый удобный для этого случай? Все наши войска или по крайней мере самая лучшая их часть были на юге России, где проходила война. В северных провинциях оставалось мало защитников, и Шведы могли смело напасть на Русских со стороны Финляндии. Они уже собирались это сделать, но прежде чем они успели привести в исполнение свое намерение, о нем было проведано умнейшим из министров Анны Иоанновны, графом Остерманом, и мир с Турками был заключен. Конечно, он не был так выгоден, как обещали знаменитые победы Миниха при Перекопе, Очакове, Ставучанах и Хотине, как обещал его гений, уже чертивший планы будущих своих завоеваний в самом центре Турции. Но зато Русские могли быть уверены в безопасности своих важнейших областей, где процветала их новая столица, где осуществлялись уже в течение нескольких лет великие намерения ее бессмертного основателя; они могли теперь защитить ее всеми войсками, сражавшимися на границах Турции. Итак, колебаться было невозможно, и граф Миних с болью в сердце, с досадой на примирительниц — Австрию и Францию — должен был уступить почти все, что было им завоевано, исключая Азов; но и в этом последнем городе надо было срыть все укрепления.

Однако, несмотря на невыгодные для Русских условия этого мира, Турки понимали, чего стоили им победы Миниха: с того времени началось сильное влияние России на дела Турции, долго помнившей страх, наведенный на нее фельдмаршалом Минихом.

Кроме этого знаменитого полководца, был еще генерал, отличавшийся во время Турецкой войны своим искусством и храбростью: это был Ласси, о котором мы уже немного говорили, Ласси, получивший за свои военные заслуги не только фельдмаршальский чин, но даже и графское достоинство. В течение пятилетней войны ему чаще всех поручалось усмирять Крымских Татар, и он с таким успехом исполнял это поручение, что полуостров Крым вскоре перестал быть страной, страшной для соседних земель: его дерзкие жители не смели больше возобновлять прежних набегов и старались сами как можно дальше заходить в горы, чтобы не попадаться на глаза грозному для них Ласси или его храбрым воинам.

На Кубанских Татар также нашелся усмиритель: это был подвластный России Калмыцкий³³⁶ князь Дундук-Омбо. Он не только усмирил их, но даже привел в подданство России более 10 000 человек их племени.

Так с торжеством побед протекли годы царствования императрицы Анны. Слава ее генералов удивляла опытнейших полководцев того времени, проницательный ум министров — Европейские кабинеты. Собственное ее сердце было сострадательно и великодушно, было исполнено материнской любви к подданным. Однако эта кроткая, добродушная государыня представлялась всем совсем в другом виде. Ее почитали жестокой, надменной, несправедливой, одним словом, все приписывали ей пороки ее любимца.

Чтобы понять, что она не заслуживала этого обвинения и что влияние Бирона на все ее поступки было сильно, мы посмотрим на ее домашнюю жизнь: в ней так же, как и в государственных делах, заметно это влияние. А для нас тем полезнее будет взглянуть на это, что в описании двора Анны Иоанновны и его обычаев мы познакомимся также с нравами и обычаями ее времени вообще.

Двор императрицы Анны

Необыкновенной была картина этого двора! В нем соединилось столько противоположностей, что современники и очевидцы не знали, чему удивляться больше. Прежде всего взоры каждого поражала государыня — величественная, горделивая по внешности государыня, повелевавшая одним из обширнейших царств на Земле и, однако, уступившая слишком много власти своему подданному. Этот подданный, еще так недавно отвергаемый дворянством Курляндии, с 1737 года становится ее владетельным герцогом, жестоким, надменным, не считавшим никого равным себе! Видя их вместе, одинаково важных, одинаково величавых, даже с одинаковой пышностью одетых: Анну Иоанновну — почти всегда в платье из Ливонской парчи или бархата, герцога — в богатом штофном кафтане³³⁷ самого яркого цвета; смотря на блеск, их окружавший, на угождения, на каждом шагу их ожидавшие, на беспокойство, которое выражалось во взорах государыни каждый раз, когда малейшее неудовольствие показывалось на лице герцога, нельзя было подумать, что царское достоинство не принадлежало этому гордому, могущественному человеку! И не только сам он занимал все мысли императрицы, но точно столько же любви проявляла она и к его супруге, детям, родственникам, одним словом, ко всему, что только касалось его. Это показывает, с какой хитростью Бирон умел поддерживать привязанность к себе государыни.

Не было ни одного благородного чувства, которое бы он кстати не старался проявить при ней, чтобы уверить ее в своем беспримерном усердии к ней. Привлекательное обращение, которым он прикрывал при ней свои, по обыкновению, надменные и даже дерзкие поступки, придавало такую приятность его обществу, что Анна Иоанновна не могла почти ни на минуту разлучиться с ним, и если когда это случалось по необходимости, то жена и дети хитрого любимца уже имели от него тайное приказание окружать Анну в течение его отсутствия.

К несчастью, семейство Бирона состояло из людей, не достойных своего удивительного счастья, из людей, более или менее похожих на виновника своей незаслуженной знаменитости. Оба брата герцога, находившиеся в Русской службе, известны только потому, что они были его братья, которых каждый старался избегать, чтобы не оказаться несчастным: ссора с ними сопровождалась ужасными последствиями для каждого, кто участвовал в ней, а ссориться они любили оба, и особенно старший брат, Карл, бывший генерал-аншефом нашей службы. Жена герцога была также гордая, жестокая, ограниченного ума женщина, которая, несмотря на высокое место, занимаемое ею при дворе, не понимала, что существует блеск сильнее блеска бриллиантов, и, казалось, хотела им ослепить глаза всех и заставить уважать себя: во время торжественных придворных праздников она надевала бриллианты в таком количестве, что часто затмевала собой наряд императрицы, также очень любившей пышность.

Генерал-аншеф — генеральский чин в русской армии XVIII века. Генерал-аншеф стоял рангом ниже фельдмаршала, но выше генерал-поручика.

Впрочем, герцогине Курляндской нетрудно было сиять бриллиантами: благодаря жадности, с которой Бирон, можно сказать, грабил государственные доходы, бывшие в его полном распоряжении, она имела на 2 000 000 рублей драгоценных камней. Ни тайные слезы, ни кровь, которой были орошены эти камни, не тяготили жестокого сердца его жены, и она при любом удобном случае щедро украшала ими и себя, и своих детей. Что касается последних, то вы удивитесь, милые читатели, когда узнаете, какую судьбу уготовили им гордые их родители; но, к счастью для России, намерения их не исполнились, и власть Бирона кончилась прежде, чем его дети достигли тех лет, когда могли причинить столько же зла, сколько и их отец. Но падение его еще не так близко; еще много надо рассказать вам об этом ужасном времени — последнем испытании, посланном: Богом на наше Отечество! Обратимся же к этому описанию, чтобы скорее окончить его.

Мы говорили о дворе императрицы. После разительной картины, какую представлял собою Бирон со своим семейством, удивительнее всего была смесь образованности и грубости, отличавшая нравы того времени. Например, можно ли представить себе, что тот же самый двор, который накануне с восхищением слушал, как лучшие артисты, выписанные из Италии, показывали прекрасные оперы своей родины, на другой день утешался кривляньем и глупыми играми карликов, шутих и шутов, которые наполняли дворец Анны Иоанновны. Среди последних часто были люди знатного происхождения, имевшие несчастье прогневать чем-нибудь государыню. Над такими она часто забавлялась. Это случалось тогда, когда она уже начинала забывать их вину и желала показать свое расположение. Чтобы дать читателям моим понятие о подобных шутках, я расскажу об одном таком случае.

Однажды Бирон предложил государыне женить одного из придворных шутов. Она согласилась. Вот и было ему приказано выбрать себе невесту, а одному из умнейших кабинет-министров³³⁸ того времени, обер-егермейстеру³³⁹ Волынскому, организовать как можно лучше праздник и придумать, что можно было бы показать удивительного и необыкновенного. Зная, что, несмотря на всю ничтожность предмета, удачное исполнение доставит удовольствие императрице, Волынский считал своей обязанностью внимательно заняться порученным делом. Весь план и распорядок свадебного торжества были отданы на его усмотрение. Государыня объявила только свое желание, чтобы это торжество совершилось в ледяном доме. «Как в ледяном доме?» — с удивлением спросите вы, мои милые читатели и читательницы. Да, точно, в ледяном доме, то есть в доме, сделанном изо льда! Как ни велико ваше удивление, друзья мои, но это была правда! Странный вкус и какая-то суровость сердца отличали то время, не зря названное Бироновским. Заставить несчастную, хотя и шутовскую чету дрожать от нестерпимого холода в четырех ледяных стенах никому не казалось жестокостью, и, начиная с герцога Курляндского и кончая его последним поклонником, все с удовольствием рассматривали сначала план этого необыкновенного дома, сделанный искусным архитектором. Потом ездили и ходили смотреть его постройку, наконец, любовались совершенством отделки, которая в самом деле была достойна удивления.

Вообразите, что этот свадебный дворец состоял из нескольких комнат и занимал 8 сажен³⁴⁰ в длину, 2,5 сажени в ширину и 3 сажени в вышину. Чтобы его построить, разрубали лед большими квадратными плитами, клали их одну на другую и для соединения поливали холодной водой, которая от жестоких морозов той зимы тотчас замерзала. Все двери, рамы и стекла этого дома, вся мебель и даже посуда, например стаканы, рюмки и множество других вещей, также сделаны были из чистого льда! Этого еще мало: дрова в камине и свечи в шандалах* были также ледяные, и, чтобы удивить еще больше, их намазывали нефтью и по вечерам зажигали. То же самое делали и с ледяными дельфинами, поставленными у ворот: их заставляли выбрасывать из пасти огонь от зажженной нефти. Шесть ледяных пушек на ледяных лафетах³⁴¹ и колесах и две ледяные мортиры³⁴², окружавшие дом, не один раз стреляли ядрами!

Волынский, которому предоставлено было право устроить свадебный пир шута, был известен всем своим умом и некоторым был известен своим тайным желанием раскрыть перед императрицей коварство ее любимца, угнетавшего народ. Последствия показали, что это благородное намерение не удалось и, напротив, только погубило Волынского; но во время приготовлений к свадьбе шута оно еще в полной мере занимало его мысли, и, может быть, для того, чтобы показать ослепленной государыне, почитавшей себя слабой без помощи герцога Курляндского, все могущество ее царства и все многообразие сил, его составляющих, Волынский разработал план необыкновенного маскарада. Из всех областей России, населенной могучими племенами различных народов, выписано было по паре представителей каждого народа. Все они явились на этот маскарад в богатых одеждах своего племени, сделанных за счет казны; все они плясали под родную музыку, и даже за обедом всем им подали то блюдо, которое они предпочитали на родине.

Этот обед был приготовлен в манеже* герцога Бирона, но надо рассказать вам, милые читатели, как доехали туда из разных стран съехавшиеся гости. Этот поезд стоил того, чтобы какой-нибудь живописец описал его. Мы могли бы теперь полюбоваться им и от всей души посмеяться. Представьте себе, что он начинался слоном, на спине которого была укреплена большая клетка, и в ней сидели молодые, то есть шут со своей невестой, только что обвенчанные. За ними попарно в санях ехали гости. Не подумайте, что все эти сани запряжены были лошадьми. Они запряжены были разными животными, и по большей части теми, на которых ездили в той стране, откуда была приезжая чета. И так впряжены были в сани и олени, и собаки, и быки, и даже козлы и медведи!

После бала, окончившего этот день, молодые были торжественно отвезены в их ледяной дворец. Однако над ними скоро сжалились и продержали там не больше нескольких часов.

Читая описания этой свадьбы, нельзя не удивляться грубости нравов того времени; но это удивление еще более увеличится, если прочитать описание какого-нибудь другого дня из записок того же самого двора и того же самого времени. Не хотите ли, друзья мои, заглянуть в них? Мы вернемся на несколько лет назад до свадьбы шута: она была в 1740 году, а мы заглянем в 1734 год.

В этом году наши войска взяли Данциг, и государыня праздновала эту великолепную победу в Петербурге, в нашем, так хорошо известном вам Летнем саду.

В гроте³⁴³ сада был накрыт стол для императрицы и ее семейства, в конце же большой аллеи был другой стол, под зеленым шелковым навесом, для гостей, среди которых было сто пятьдесят мужчин и столько же дам. Все они получали места по жребию, и каждый кавалер сел за стол рядом с доставшейся ему дамой. Русские дамы, известные теперь иностранцам своей образованностью и любезностью, и тогда уже отличались этими качествами. Вы помните, что при взятии Данцига попались к нам в плен многие Французские офицеры. Пленников привезли в Петербург, и государыня назначила провести их представление в день бала в гроте Летнего сада. Все они, как люди, потерявшие вместе с родиной все свои радости, отправились на бал и на свое представление в очень печальном настроении. Но какое же удовольствие ожидало их там! Анна Иоанновна приняла их, как самая ласковая и добрая хозяйка; этого было еще недостаточно: вот что сказала она их начальнику, графу Ламотту: «Вы, может быть, удивляетесь, что я выбрала такое время для вашего представления? Французы чрезвычайно дурно обходились с моими подданными, имевшими несчастье попасть в их руки; и хотя я могла бы ныне отомстить за них, но довольствуюсь доставленной вам теперь неприятностью. Ваши соотечественницы славятся любезностью, и я надеюсь, что некоторые из здешних дам своей беседой доставят вам приятное развлечение». Тогда же она приказала тем дамам, которые умели говорить по-французски, чтобы они постарались и заставили Французских офицеров забыть на этот вечер об их плене. И поручение государыни было исполнено так хорошо, что один из пленных отвечал ей следующими словами, сказанными от искреннего сердца: «Ее величество нашла способ два раза победить нас: мы против нашей воли положили оружие перед ее храбрыми войсками, а теперь наши сердца охотно покоряются нашим прекрасным победительницам».

Какая же разница между этим праздником, о котором даже просвещенные Французы с восхищением писали в Отечество, и свадьбой в ледяном доме! Но как ни удивительны были эти контрасты, как ни тяжелы были иногда увеселения двора Анны Иоанновны для бедных забавников, но можно ли сравнить это с тем, что терпел народ во время жестокого владычества Бирона, с теми унижениями, которым подвергались его жертвы? Ум хитрого корыстолюбца был особенно изобретателен в поисках для своего обогащения; он старался пользоваться всеми средствами; но ни одно из них не было для него так выгодно, как следующее.

Он поставил императрицу перед необходимостью собрать всю государственную недоимку³⁴⁴, то есть все те деньги, которые были недоплачены в казну людьми, платящими подати. Надо сказать моим читателям, что эта недоимка всегда существует, и наши государи всегда проявляют снисхождение к бедным людям, которые не в состоянии вдруг заплатить свой долг, и приказывают взыскивать его без всяких притеснений. Следуя такому примеру, и Анна Иоанновна не думала менять методы своих предшественников. Но Бирон, предлагая ей взыскать недоимку, навязывал в то же время и самые легкие средства для этого взыскания. Привыкнув одобрять все, что находил нужным делать герцог, императрица согласилась и на этот раз с его предложением, и с того времени бедный народ ждала ужасная участь.

Бирон начал с того, что учредил для этого взыскания особенное присутственное место, которое называлось Доимочным приказом³⁴⁵. Оно получило самое строгое повеление взыскивать деньги безо всяких отговорок. Зная, что значат повеление Бирона и его угрозы, чиновники приказа точно с такой же строгостью рассылали указы по областям к воеводам. А воеводы, несмотря на то, что были начальниками областей, боялись одного имени Бирона, особенно после того, как некоторые из них сидели в темницах за медленное взыскание. Можете себе представить, как взыскивалась эта недоимка и что терпели несчастные, бывшие не в состоянии заплатить ее! Все, что ваше невинное воображение, еще не привыкшее к ужасам, может представить себе, наверное, будет еще недостаточным и не даст вам настоящего понятия о злобе Бирона. Но я не буду описывать ее вам подробно; довольно сказать, что со времени учреждения Доимочного приказа какое-то всеобщее уныние и ужас распространились по всей России! Страдали крестьяне; терпели и их помещики. Те и другие часто умирали или в темницах, или в мучениях пыток. Плач народа доходил до самой столицы, но заглушался в ней стараниями многочисленной толпы приверженцев или, лучше сказать, шпионов герцога Курляндского. Эти недостойные люди были так искусны в своем низком ремесле, что нельзя было сказать против Бирона ни одного слова, которого бы он не узнал! Огромные суммы денег, раздаваемые доносчикам, увеличивали их число и вскоре разорвали почти все связи родства и дружбы: многие, спасая себя, предавали родственников и своих знакомых, изменяли обещаниям, решались на все, чтобы только избавиться от ужаса и не попасть в руки шпионов Бирона! Но часто все это не помогало, и несчастные погибали, добившись своим низким поступком только того, что несколько новых жертв гибло вместе с ними.

Так страдал народ, и государыня, исполненная беспредельной доверчивости к своему любимцу, ничего не знала об этом, и, если иногда до нее доходили какие-нибудь невыгодные для него слухи, она никогда не верила им и тотчас же рассказывала о них со всеми подробностями Бирону, который, разумеется, всегда находил средства и оправдаться, и наказать дерзких, осмелившихся думать об его низвержении. В числе таких жертв мстительности Курляндского герцога был и тот кабинет-министр Волынский, о котором мои читатели уже слышали: он заплатил жизнью за свое намерение раскрыть низость Бирона. Но его ли только судьба служила доказательством могущества этого злобного духа-губителя Русских в течение десяти лет? Нет, не только многие знатнейшие роды вельмож гибли или были сосланы в это время, но и все члены императорского семейства были в той или иной мере в зависимости от Бирона. Главным лицом среди них была молодая племянница государыни, дочь ее сестры, герцогини Мекленбургской, принцесса Екатерина. Она привезена была двенадцати лет ко двору Анны Иоанновны, и с того времени носился в народе слух, что вдовствующая императрица, уже несколько раз отказывающаяся от второго супружества, назначает своей наследницей эту единственную дочь своей родной сестры и последнюю отрасль поколения Иоанна Алексеевича.

Этот слух еще более подтвердился потом, когда маленькая принцесса приняла Греческую веру, когда ее назвали по имени императрицы Анной и, наконец, уже начали говорить о выборе для нее супруга. Дворы Австрийский и Прусский наперебой искали чести представить жениха для такой знаменитой невесты, и Австрийский двор одержал победу: племянник Австрийской императрицы, принц Брауншвейгский, Антон Ульрих, был назначен женихом молодой принцессы и в 1733 году приехал для этого в Петербург. Но что значило общее согласие обоих дворов, что значила воля самой императрицы, желавшей этого брака, перед замыслами честолюбца, который считал для себя все возможным. В его голове мелькнула дерзкая мысль, что и его сын мог бы быть достойным женихом принцессе Анне, и принц Брауншвейгский прожил более шести лет в России, напрасно ожидая дня своей свадьбы. Наконец, в 1739 году новые старания Австрийского двора заставили императрицу решиться, прежде чем Бирон довел до конца свой смелый план, и свадьба принцессы совершилась 3 июля 1739 года со всем великолепием, которое Анна Иоанновна очень любила.

Не думайте, однако, чтобы герцог Курляндский спокойно расстался с намерением, более шести лет его занимавшим. Нет, внешнее его спокойствие на свадьбе герцога Брауншвейгского³⁴⁶ означало какие-то новые замыслы, таившиеся в его голове. Нельзя было узнать их, потому что хитрец умел быть скромным, но можно было только догадаться о них по разговорам придворных: после свадьбы принцессы Анны уже никто не называл ее наследницей престола, а только матерью будущего наследника, потому что императрица торжественно объявила, что отдаст престол одному из будущих сыновей своей племянницы.

Император Иоанн и регентство Бирона 1740 год

12 августа 1740 года Анна Иоанновна имела радость увидеть этого наследника: у принцессы Анны, которую после крещения называли Великой Княгиней Анной Леопольдовной, родился сын Иоанн.

Императрица с нежностью матери приняла новорожденного в свои объятия и по какому-то предчувствию уже тогда так беспокоилась о его будущем, что посылала к одному из умнейших членов Академии наук, Вольфгангу Крафту, спросить о судьбе новорожденного, которую тогда считали возможным предсказать по звездам. Здесь кстати сказать моим читателям, что императрица Анна Иоанновна была несколько суеверна. Она верила предсказаниям и любила астрологов³⁴⁷, особенно с тех пор, как один из них, по имени Бухнер, предсказал ей однажды, что она взойдет на престол.

Хотя предсказания бывают, как правило, ложны, но случайно гадание Вольфганга Крафта сбылось, и несчастья, предсказанные Иоанну Антоновичу, впоследствии свершились. Это царственное дитя, названное императором при самом своем рождении, было точно несчастливо! Казалось даже, что оно принесло с собой несчастье и для всего царского семейства. Государыня вскоре занемогла, и 6 октября, раньше, чем малютке исполнилось два месяца, она упала в сильный обморок, садясь за обед, а 17 октября скончалась в ужасных страданиях от припадков подагры³⁴⁸ и каменной болезни. Такая смерть в 46-летнем возрасте императрицы не могла не считаться преждевременной, но она не была еще главным несчастьем маленького императора: главное заключалось в горестной судьбе его родителей, оставленных Анной Иоанновной в полной зависимости от Бирона. Этот коварный человек умел и после смерти государыни удержать у себя неограниченную власть, и вот каким образом.

В тот самый день, как императрице сделалось дурно за обедом и когда она почти без чувств еще лежала, окруженная врачами, испуганный Бирон уже послал за важнейшими из вельмож: графом Минихом, двумя кабинет-министрами, князем Черкасским и Бестужевым, и обер-гофмаршалом, графом Левенвольдом. С притворным отчаянием и слезами описал он им свою горесть по поводу несчастного положения, в которое попадает Россия после кончины императрицы, оставляющей наследником трона двухмесячного младенца. Искусно представлял он, каких опасностей надо ждать и от Шведов, которые, наверное, воспользуются случаем, чтобы напасть на Россию, и от народа, уже не один раз показывавшего свою непокорность во время правления малолетних государей, и от влияния родителей и родственников маленького императора на государственные дела.

В заключение заботливый герцог сказал, что единственное средство для предотвращения всех этих несчастий состоит в том, чтобы вверить правление такой особе, которая, кроме опытности в делах, имела бы твердость духа, необходимую для обуздания внутренних и внешних врагов. Вы, наверное, догадаетесь, что такой особой герцог считал не кого другого, а самого себя.

Четверо его слушателей догадались об этом еще раньше вас, но только усерднейшие его приверженцы, Черкасский и Бестужев, подтвердили его мысль, и тотчас сказали, что кроме его светлости герцога Бирона не знают никого достойнее для управления Русским царством. Графы Миних и Левенвольд чувствовали всю несправедливость этих слов и потому не так быстро решили высказать свое мнение, однако, видя, что всякое противоборство было бы напрасно и, может быть, погубило бы их впоследствии, вынуждены были также согласиться и тотчас отправиться к одному из их главных товарищей, на этот раз действительно по болезни не приехавшему на тайное совещание, — к графу Остерману. Подробно рассказав ему обо всем, что происходило во дворце, они от имени Бирона просили его приготовить на следующий день два манифеста: один о наследнике, еще не объявленном всенародно; другой о правителе, который должен быть его опекуном и управлять всеми государственными делами до семнадцатилетнего возраста императора.

Граф Остерман, никогда не любивший ни с кем ссориться и хитростью нрава удержавшийся на своем месте в продолжение шести царствований, видел необходимость согласиться с желанием Бирона и на следующий же день, больной, явился во дворец с двумя манифестами. Первый — о наследнике престола — императрица подписала тотчас, но второй несколько дней держала у себя под изголовьем. Болезненные страдания Анны Иоанновны не влияли на ее умственные способности; напротив, они, казалось, были светлее, чем прежде. Бирон уже не мог с прежней скоростью склонять ее к исполнению своих желаний, и, несмотря на все его увещевания, умирающая государыня чувствовала, что маленький император мог быть под опекой только своих родителем, и поэтому никак не соглашалась назначить Бирона регентом, то есть опекуном государя и правителем государства. Но недостойный герцог Курляндский использовал столько старания и хитростей, что, наконец, преуспел, и Анна Иоанновна, уже изнуренная предсмертными мучениями, уже, может быть, не имевшая полного понятия о том, что делала, подписала гибельный акт, предавший ее народ жесточайшему его врагу, — подписала указ о регентстве Бирона!

Можно вообразить себе, насколько увеличилась власть над Россией этого ужасного человека с той минуты, как он стал ее правителем! Можно вообразить, что она терпела! Но благодаря Богу, всегда благоразумно управляющего миром и всеми живущими в нем, это ужасное регентство было непродолжительно! Прошло не более трех недель, и грозного правителя уже не было, и он готовился уже получить награду за множество своих злодеяний!

Человеком, осмелившимся восстать против дерзкого Бирона и победить его, был фельдмаршал Миних, столь же честолюбивый, столь же хотевший возвыситься, но вовсе не столь жестокий и несправедливый. Помогая намерениям Бирона при кончине императрицы, Миних думал, что могущественный правитель поделится с ним своей беспредельной властью; но заметив с первых дней, что регент хочет повелевать один не только всеми подданными императора, но даже и самими его родителями, Миних начал думать о том, как бы исправить свою ошибку и избавить всех от общего гонителя. Лучшее средство для этого могла доставить ему только та, которой по всем правилам принадлежало первое место в государстве, — только родительница императора, и она тем более могла сделать это, так как каждый день вместе со своим супругом переносила жестокие оскорбления от гордого правителя. Граф Миних, пользовавшийся у него доверием и исполнявший его важнейшие поручения, часто приходил к великой княгине с разными приказаниями и заставал ее почти всегда в горести о своей несчастной судьбе.

В одно из таких посещений эта молодая и известная своим добрым сердцем принцесса с горькими слезами объявила фельдмаршалу, что, будучи не в состоянии более переносить дерзости Бирона, она решает уехать с супругом и сыном в Германию и жить там до совершеннолетия последнего. Только этой минуты и ожидал Миних: сильное огорчение принцессы гарантировало ему ее согласие на все, и он сказал ей, что она как мать императора не только имеет право, но даже обязана действовать решительно для освобождения его подданных от несчастий, которые они терпят от самовластия регента. Первым шагом к тому был арест Бирона, и Миних брал на себя это трудное, казавшееся невозможным дело.

Анна Леопольдовна, кроткая, нечестолюбивая и боязливая женщина, проведшая свою молодость в чрезвычайной зависимости (ведь Анна Иоанновна держала строгий надзор за своей племянницей), сначала испугалась смелого предложения фельдмаршала; но его всем известная твердость и благоразумие, мысль о счастье, которое всегда сопровождало его намерения, и всего более мысль о том унизительном положении, в которое поставил ее и супруга надменный Бирон, за несколько дней перед тем принудивший принца Ульриха отказаться от всех его военных должностей и даже запретивший ему выезжать некоторое время из дворца, — все это вместе оказывало такое сильное влияние на молодую княгиню, что она с необыкновенной для нее решительностью согласилась на предложение Миниха и предоставила ему полную свободу действий.

Миних не хотел откладывать исполнения намерений на следующий день и в ту же самую ночь решил схватить правителя. Осторожный фельдмаршал имел для этого важные причины: в этот день был в карауле³⁴⁹ Преображенский полк, находившийся под его личным командованием и, следовательно, более других ему преданный. И в самом деле, как только он объявил о своем намерении в карауле Зимнего дворца, где жили император и его родители, все офицеры и солдаты с жаром поклялись исполнить его желание, чего бы оно им ни стоило. То же самое усердие встретил он и в том отряде, который стоял на карауле в Летнем дворце, где жил Бирон и где еще было выставлено со всей приличной пышностью тело императрицы.

Итак, без всяких затруднений, даже без малейшего шума, среди ночной тишины адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн и с ним 20 солдат, взятых из караула Зимнего дворца, дошли до самой спальни герцога Курляндского. Разбуженный голосом Манштейна от глубокого сна, несчастный начал было кричать изо всей силы. Но что могли сделать эти крики? Триста человек дворцового караула были преданы фельдмаршалу и, не трогаясь с места, ожидали его приказания, между тем как сам он с шестьюдесятью их товарищами стоял у самого въезда во дворец. Все было кончено за несколько минут: герцог, полуодетый, в накинутой на него солдатской шинели, был посажен в карету графа Миниха и отвезен на гауптвахту Зимнего дворца. В ту же ночь был взят и его брат, Густав Бирон, и более всех преданный ему кабинет-министр граф Бестужев.

Страшна была эта ночь для кроткой души царевны Анны Леопольдовны! Привыкнув всегда бояться Бирона, она приходила в ужас от одной мысли о возможной неудаче Миниха и все время его отсутствия провела в томительной тоске у колыбели императора, почивавшего ангельским сном в то самое время, когда в его судьбе совершалась такая важная перемена. Она совершилась, и принцесса с восторгом и неизъяснимой благодарностью встретила своего избавителя. Он первым имел по всей справедливости принадлежавшую ему честь поздравить ее и назвать Правительницей государства.

Правительница Анна Леопольдовна от 1740 до 1741 года

Давно уже не было такого веселья в Петербурге, как в день, наступивший после тревожной ночи, когда с утра разнеслась по всем домам весть, что страшный для всех герцог Курляндский уже не раздает своих грозных приказаний в Летнем императорском дворце, а, лишенный свободы, ожидает наказания за свои бесчисленные злодеяния. Сначала никто не хотел верить такой новости и, привыкнув к коварному нраву правителя, считали ее хитростью, выдуманной им для погибели кого-нибудь еще. Но когда потом увидели, что все находившиеся в столице полки сходились на Дворцовую площадь и все знатнейшие вельможи съезжались в придворную церковь приносить присягу на верность матери императора как великой княгине и правительнице государства, все поверили своему счастью и стали так веселы, что несколько дней в Петербурге ничего не было слышно, кроме благодарственных молений в церквах и шумных пирований в домах.

После страха, который внушал суровый вид прежнего регента, все с восхищением смотрели на молодую правительницу. Пленительная наружность и ее доброе сердце, казалось, так верно обещали им счастливое будущее! Они видели исполнение своих надежд в милостях, которыми она осыпала всех пострадавших при Бироне; в улучшениях, которые она проводила в разных сферах правления; наконец, в снисходительности, с которой она каждую неделю принимала во дворце просьбы всех, кто имел какую-либо нужду.

Но все это счастливо продолжалось до тех пор, пока люди, окружавшие престол, еще не опомнились от ужаса, в котором держал их страшный Бирон, думали только о своем счастливом освобождении от него и были еще не уверены в своей безопасности, как будто боялись не быть добрыми. Однако, как только тишина и спокойствие утвердились, дурные наклонности начали выходить наружу, и снова все заволновалось при дворе, так ненадолго успокоенном! Главными лицами там были тогда: принц, супруг правительницы; фельдмаршал Миних, которому она была обязана своим возвышением, и граф Остерман. Первый, к несчастью, был человек вовсе не способный к правлению; последние два — враги между собой. Удивительной была вражда этих людей, одаренных столь многими прекрасными качествами! Особенно удивителен был в этом случае Миних, жизнь которого представляла собой цепь такого множества славных и благородных дел. Как могло какое-нибудь мелочное чувство помещаться в этой героической, великой душе? Но я назову вам причину этого, милые мои читатели. Миних был чрезвычайно честолюбив, а вместе с честолюбием наша душа обычно содержит много дурного.

Итак, хоть и жаль мне вас несколько разочаровывать в нашем любимце фельдмаршале — победителе Турок и Поляков, но надо сказать, что множество его прекрасных качеств омрачались чрезмерным честолюбием. Увеличиваясь с годами, оно было впоследствии одной из главных причин почти всех его действий. Вы видели, как ради этого честолюбия он помогал возвышаться Бирону; как потом ради этого же честолюбия сверг его; вы увидите теперь, как, наконец, ради этого честолюбия он потерял доверие молодой родительницы императора. Фельдмаршалу давно очень хотелось получить самую важную из военных почестей — чин генералиссимуса³⁵⁰ войск. Показав так много усердия Анне Леопольдовне, он непременно ожидал от нее исполнения своего давнишнего желания, но правительница сделала генералиссимусом Русских войск своего супруга, а фельдмаршалу в утешение приказала только написать в указе следующие слова: «Граф Миних, приобретя своими великими заслугами достоинство генералиссимуса, уступает оное родителю императора».

Такое утешение не удовлетворило гордую душу Миниха и оскорбило честолюбие принца. Анна не думала о неудовольствии супруга, которого можно было скоро успокоить; но огорчение ее освободителя из-под власти жестокого регента сильно тревожило ее добрую душу, и она спешила придумать какое-нибудь новое вознаграждение. Она радовалась, когда ей пришла в голову мысль сделать его первым министром. Но это опять было неудачно: звание первого министра и вообще главное управление всеми государственными делами во все время царствования императора Иоанна принадлежало графу Остерману. Мог ли теперь не оскорбиться этот знаменитейший министр, поступив вдруг под начальство Миниха? Остерман оскорблен был до такой степени, что, забыв все великие заслуги, оказанные Минихом Отечеству, начал искать средство погубить его.

Так Анна Леопольдовна, несмотря на все свои старания, не достигла успеха. Это доказало еще раз, что одного доброго сердца недостаточно для того, чтобы управлять царством. Здесь необходимы еще проницательность, твердость, величайшая деятельность, а всех этих качеств недоставало молодой родительнице Иоанна. Особенно последнее было так далеко от нее, что нередко, когда министры приходили к ней поутру с докладами о делах, она откровенно говорила им: «Ах! Если бы сын мой скорее дожил до тех лет, чтобы мог сам править государством!» Удивительно ли после того, что эта принцесса не умела с пользой прибегнуть к помощи людей, ее окружавших, не умела согласовать их выгоды и потушить их ссоры и потом вместе с ними погибла!

Первый шаг к этой погибели правительница сделала в то время, когда, слушая Остермана, уже замышлявшего падение Миниха, она поверила его хитрым рассказам о том, что честолюбие фельдмаршала не удовлетворится никакими почестями, что он будет стремиться все выше и выше. Искусный хитрец умел очень кстати сказать ей и то, что Бирон, в это время все еще судившийся в Шлиссельбургской крепости, объявил в своих показаниях, что никогда и в голову ему не пришла бы мысль быть регентом, если бы Миних не умолял его об этом самым убедительным образом. С первого же раза цель Остермана была достигнута: легковерная правительница потеряла все доверие к Миниху и начала сама думать о том, как бы отдалить его не только от участия в государственных делах, но даже от двора. И судьба предоставила удобный для этого случай.

В это время в Европе началась война за Австрийское наследство. В числе государей, споривших о нем с императрицей Марией-Терезией, был также ближайший сосед России, Прусский король, только что заключивший дружественный союз с Русскими и, следовательно, не ожидавший, чтобы они вздумали помогать Австрийцам, тем более, что Шведы готовились в это самое время объявить войну нашему Отечеству. Но Австрийская императрица была ближайшей родственницей принца Антона, и Анна Леопольдовна хотела помочь ей, несмотря на явные невыгоды, какие могли получить Русские из-за этой помощи. Граф Остерман убеждал в этом намерении великую княгиню, потому что знал совершенно противоположное мнение фельдмаршала об этом и ожидал большой пользы для себя от разногласия, какое обязательно должно было произойти между ним и правительницей. Злое ожидание министра оправдалось. Миних со всей откровенностью воина сказал великой княгине, насколько опасно во время ожидания войны со Швецией отправить многочисленное войско на помощь чужому государству, а также неблагородно изменить союзнику, положившемуся на наше слово.

Правительница нашла такие слова дерзкими и, чтобы наказать Миниха, выполнила свое намерение и заключила союз с Австрией, не спрашивая больше его советов. Огорченный до глубины души, Миних не мог равнодушно перенести такого оскорбления и попросил о своей отставке, тайно надеясь, что она не будет ему дана. Но надежда и тут обманула его: Анна Леопольдовна не только тотчас же с внутренним удовольствием дала ему отставку, но с нетерпением каждый день спрашивала у окружавших ее, переехал ли фельдмаршал из определенного для него дома рядом с дворцом в собственный дом на другой стороне Невы. Робкая принцесса недаром справлялась об этом: с тех пор, как Остерман напугал ее честолюбивыми замыслами Миниха, она не проводила спокойно ни одного часа: каждую ночь меняла спальню, удваивала караул во дворце и постоянно вспоминала о том, с каким искусством фельдмаршал умел за несколько месяцев перед тем схватить могущественного регента. Ее боязливое сердце страшилось такой же участи, пока Миних участвовал в правлении или даже только жил возле дворца.

Но едва он переехал за Неву, великая княгиня совершенно успокоилась, вовсе не представляя, что теперь-то, с удалением ревностного служителя и умнейшего советника, она сама накликала на себя величайшие опасности и лишила себя возможности предупреждать их и избавляться от них!

Императрица Елизавета 1741 год

Удивительно читать в нашей истории, друзья мои, что Русские отдали корону своих царей младенцу, сыну иностранного принца и принцессы тоже почти иностранной, в то время, когда у их престола расцветала прекрасная отрасль того, кому этот престол был обязан и своим императорским величием, и своей славой. Удивительно видеть, что они считали наследницей рожденную в чужой земле принцессу — лютеранку³⁵¹ потому только, что она была внучкой царя, никогда не управлявшего ими, и как будто забывали о княжне, соединенной с ними одной верой и Отечеством, о княжне — родной дочери их великого Петра! Такое ослепление, долго существовавшее, больше всего можно объяснить кротким сердцем Елизаветы Петровны, всегда находившей больше удовольствий в наслаждениях тихой жизни и не помышлявшей о своих правах на престол незабываемого родителя. Во время царствования Анны Иоанновны и ужасных дел ее жестокого любимца Елизавета начала еще более бояться опасностей, окружающих престол, и еще тверже решила никогда не искать его.

Может быть, такая беспечность продолжалась бы всю жизнь Елизаветы, но, видя беспрестанные ошибки в правлении Анны Леопольдовны, особенно со времени удаления Миниха, Елизавета Петровна заметила, что с самым добрым сердцем и самыми хорошими намерениями можно поступать дурно, и это заставило ее задуматься, справедливо ли делала она, предоставляя престол, а с ним и судьбу нескольких миллионов людей правлению слабой принцессы и отдаленному царствованию младенца-императора? Правда, эта мысль, слегка мелькнувшая, не развилась бы в ее спокойном и нечестолюбивом сердце, если бы об этом не заботились многочисленные ее приверженцы и все те люди, которые беспрерывно смотрели на легкомысленные поступки правительницы.

Ошибки Анны Леопольдовны стали еще непростительнее с тех пор, как она лишила своего доверия и второго из своих умнейших советников, графа Остермана, и начала во всем следовать наставлениям своего нового любимца, Саксонского посланника, графа Линара. Такие беспорядки не могли не встревожить людей, истинно преданных Отечеству. К ним присоединились еще некоторые иностранцы, желавшие для выгоды своих государств перемены в Русском правительстве. Это были по большей части Французы и Шведы. Первым нужно было отвратить Россию от участия в делах Австрийцев, которым от всей души хотела помогать Анна Леопольдовна; вторые все еще не теряли надежды возвратить области, завоеванные у Швеции Петром Великим, и думали, что Елизавета из благодарности к их усердию осуществит эту надежду. Между ними главными действующими лицами были Французский посланник маркиз Де Ла Шетарди и домашний доктор великой княжны, Лесток. Они-то больше всех заботились о ее восшествии на престол: первый не только составил план действий против правительницы, но даже доставлял Елизавете Петровне значительные суммы денег, нужные на расходы в таком случае; а последний, находясь безотлучно при цесаревне, ободрял ее в те минуты, когда робость и нерешительность овладевали ее душой.

По общему совету обоих прежде всего надо было склонить на свою сторону гвардейские полки, и Елизавете нетрудно было сделать это: солдаты любили в ней дочь Петра, и каждый, кому открывали ее намерение принять правление, радовался и готов был жертвовать жизнью за матушку Елизавету. Двенадцать гренадеров Преображенского полка были первые, узнавшие об этой новости; они начали потом уговаривать своих товарищей и поступали в этом случае так неосторожно, что только одна непонятная беспечность правительницы была причиной того, что предприятие не открылось. Сам Де Ла Шетарди и особенно Лесток были еще более неосторожны, чем Преображенцы: последний так открыто говорил везде о своих замыслах, что в скором времени все подробности его стали известны графу Остерману, который, несмотря на то, что был уже в немилости у правительницы и жестоко страдал от болезни, принимал еще живейшее участие в судьбе наследников Анны Иоанновны и, испугавшись опасностей, которые угрожали им, приказал перенести себя на носилках во дворец и здесь с большим страхом рассказал Анне Леопольдовне все, что готовилось против нее.

Но удивительно было невнимание к нему великой княгини! Может быть, по воле Божией, оно нужно было для того, чтобы передать престол России знаменитому поколению Петра; как бы то ни было, только Анна Леопольдовна все время, пока говорил Остерман, занималась новым платьицем, сделанным для малютки-императора, и, когда огорченный министр кончил свою речь, она вместо ответа с восхищением показала ему это платье и не переставала хвалить его цвета и покрой. С таким же равнодушием принимала она предостережения и других своих приверженцев и всем им отвечала только то, что она уверена в добром расположении к ней великой княжны, вовсе не помышляющей о престоле.

Между тем у цесаревны, которая одна лучше всех своих сообщников умела скрывать свои намерения, почти все уже было готово. Недоставало только твердости и решимости царствовать: Елизавета с каждым днем откладывала и только тогда решила исполнить свое намерение, когда уже опасно было медлить; ее намерения стали известны многим, и с каждым днем и сама цесаревна, и все ее приверженцы могли ожидать погибели. Но и тут надо было приложить много усилий, чтобы заставить ее действовать. Кроме всего, что можно было сказать в этом случае, Лесток употребил еще одно средство: он принес великой княжне аллегорическую³⁵² картину, на которой с одной стороны она была представлена в короне, а с другой — в покрывале монахини, с разными орудиями казни кругом.

Подавая эту картину цесаревне, усердный доктор еще больше убедил ее, сказав: «Избирайте, ваше высочество, быть императрицей или страдать в монастырском заключении и видеть погибель людей, вам преданных». Эти слова произвели свое действие в полной мере. Елизавета ужаснулась и монастыря, и мысли быть причиной несчастья своих усердных приверженцев. На следующую ночь назначили произвести важный переворот, не говоря ни слова Французскому посланнику. На это была важная причина: проницательная Елизавета узнала, что его преданность к ней была неискренняя: он условился со Шведами, что их корабли подойдут к Петербургу, чтобы заставить силой Анну Леопольдовну и ее сына отказаться от престола, возведут на него Елизавету и тогда будут требовать от новой, ими возведенной на престол императрицы согласия на все условия, какие им вздумается предложить для выгоды своих государств.

К счастью для России, эта хитрость была вовремя раскрыта, и все последние действия великой княжны были удачно скрыты от Де Ла Шетарди. Возвратимся же к нашему рассказу. Назначенным для переворота днем было 24 ноября 1741 года. С приближением решительной минуты сильнее билось сердце кроткой царевны. Чтобы успокоить себя, она начала молиться и долго-долго стояла перед образом Богоматери, как будто испрашивая ее благословения на свое правое дело для народа, судьба которого должна была через несколько часов решиться. Успех, увенчавший желания Елизаветы, несмотря на ее малые средства, на неосторожность действовавших лиц и происшедшую от того поспешность, с которой надо было действовать, доказывает, что молитвы доброй княжны не были напрасны.

Когда все уже во дворце уснули глубоким сном, Лесток явился сказать об этом Елизавете. Поручая свой жребий Богу, она чувствовала необыкновенную бодрость в своей душе. Лесток спешил воспользоваться таким расположением и, не медля ни минуты, уговорил царевну ехать в Преображенский полк, где уже нетерпеливо ожидали триста ее приверженцев из нижних чинов. Офицеров еще не успели склонить на сторону будущей императрицы; но она несколькими словами убедила тех из них, которых нашла в караульне. Для этого ей стоило сказать только: «Вы знаете, чья я дочь, идите за мной!» — «Готовы, матушка!» — было ответом солдат. Офицеры изъявили такую же готовность и без малейшего шума и кровопролития в ту же ночь взяли под стражу правительницу со всем ее семейством, фельдмаршала графа Миниха, графа Остермана, обер-гофмаршала графа Левенвольда и вице-канцлера графа Головкина.

В три часа утра Елизавета Петровна, возвратясь в свой дворец, в разных комнатах которого сидели все взятые под стражу, послала своего камергера, графа Шувалова, объявить Французскому посланнику об этом счастливом окончании. Можно представить себе, как удивлен и раздосадован был Де Ла Шетарди этой поспешностью и таким успехом! Он еще восхищался своим прекрасно устроенным планом, а царевна уже как государыня России принимала присягу своих новых подданных и имела утешение быть обязанной только им, а не иностранцам за престол, так справедливо ей возвращенный.

Непостоянство счастья от 1741 до 1742 года

На земле нет ничего непостояннее счастья: вечность и ее бесконечные, чистые радости ожидают нас там, за гробом, у того милосердного Спасителя, Который так божественно открыл нам ее; здесь же все неверно, все изменяется не только каждый год, но часто даже каждый месяц.

Читая в нашем последнем рассказе о перевороте, возвратившем на Русский престол драгоценное поколение одного из великих земных царей, вы, наверное, подумали о судьбе этой, хотя и слишком беспечной, но доброй и кроткой правительницы и о судьбе ее маленького сына, так рано осчастливленного и так скоро лишенного счастья? Вы, наверное, подумали также и о знаменитых людях, пострадавших вместе с ними? Например, о храбром фельдмаршале Минихе, о графе Остермане, о преданном и императрице Анне, и ее племяннице графе Левенвольде? Все они по необходимости должны были разделить несчастье принцессы, которую так усердно старались поддерживать на троне, не принадлежавшем ей. Начнем с главного лица — с принцессы — правительницы.

Несчастье, поразив Анну Леопольдовну жестоким горем, возвысило добрые свойства ее души: она стала самой заботливой матерью, самой мужественной утешительницей своего бедного семейства. Ее супруг не имел и половины ее твердости духа, ее покорности судьбе, и все время, пока она была жива, его положение не могло называться полностью несчастным, хотя некоторым образом и сама она была виновата в продолжительности своего заключения: когда императрица Елизавета Петровна предложила ей отказаться за сына от Русской короны, она не согласилась на это предложение и тем возбудила подозрение, что надежда возвратить эту корону еще живет в ее душе. С этой надеждой она и скончалась в 1746 году, оставив своему супругу, кроме бывшего императора, принца Иоанна, еще четырех детей, родившихся в заключении: принцев — Петра и Алексея и принцесс — Екатерину и Елизавету.

Места заключения их менялись несколько раз: сначала они содержались в Рижской крепости, потом в Динаминде, оттуда были перевезены в Раненбург — город в Рязанской губернии. Здесь принц Иоанн Антонович был разлучен со своими родителями, которых никогда больше не видел: его отвезли в Шлиссельбургскую крепость, их — в небольшой городок Архангельской губернии, Холмогоры, где и скончалась Анна Леопольдовна.

Супруг и ее дети провели в этом городке еще более тридцати лет. Скучна и однообразна была их жизнь, но они переносили свое несчастье с терпением.

Единственным наставником молодых принцев и принцесс был их отец, который, не имея сам отличного образования, мог научить их только чтению и письму. Чтение церковных книг доставляло им лучшее утешение. Не получив понятия ни о каких науках и искусствах, они часто не знали, что делать, и очень радовались, когда научились у отца играть в вист* и ломбер*. Кроме карт, они имели еще одно удовольствие: у них была старая карета, в которой им позволялось иногда прогуливаться сажен на двести от дома. Но их прогулка никогда не простиралась далее высокой стены, окружавшей место их жилища. Вот какую жизнь вели дети принцессы, управлявшей обширнейшим в свете царством, братья и сестры принца, названного императором еще в колыбели! Находясь в таком состоянии, они могли считать величайшим бедствием только смерть своего отца, случившуюся в 1776 году.

Так и в самом несчастии можно заслужить славу и уважение людей; и в самом несчастии можно пользоваться приятными минутами: наше душевное счастье зависит от нас самих. Если для доказательства этой истины вам недостаточно будет примера, который представляет семейство принца Брауншвейгского, то послушайте еще о других, также знаменитых людях.

Вы знаете, сколько славы и счастья окружало графов Миниха и Остермана во время царствования императрицы Анны. Победы первого и государственный ум второго восхищали Русских, удивляли иностранцев. Но в правление Анны Леопольдовны их счастье поколебалось от влияния ее любимцев: несмотря на всю их преданность, они не были любимы ею. Елизавета Петровна также не могла быть хорошо расположена к ним: они явно были на стороне правительницы и ревностно следили за всеми действиями великой княжны и ее приверженцев, чтобы доносить о них. И вместе с судьбой Анны Леопольдовны решилась и их судьба: вы уже слышали, что они в ту же несчастную для нее ночь были взяты под стражу. Поступки их и других знатных особ, взятых вместе с ними, приказано было рассмотреть в особой, специально назначенной для этого следственной комиссии, где главными членами были Ушаков, генерал — прокурор*³⁵³ Левашев, обер-шталмейстер Куракин и тайный советник³⁵⁴ Нарышкин. Два с половиной месяца продолжалось рассмотрение, и по его окончании были признаны больше всех виновными в деле о наследстве престола Остерман и Миних.

Кроме того, что их обвиняли в пристрастии к Анне Леопольдовне и ее сыну, говорили даже, что Миних в ту ночь, когда был схвачен герцог Бирон, действовал от имени Елизаветы Петровны и что только для ее имени солдаты в дворцовых караульных решили повиноваться ему. Такое уверение об участии царевны в заговоре и объявление, что правительницей государства назначается не она, а принцесса Анна, не могли не казаться важными преступлениями в глазах новой императрицы, и всех ее приверженцев следственная комиссия приговорила к смерти. Но казнь не была им объявлена до того самого дня, когда назначено было ее исполнение. Этим днем было 18 января 1742 года. Ничего не зная о судьбе, их ожидавшей, осужденные были выведены из своего места заключения — Петропавловской крепости — и отведены на площадь Васильевского острова, напротив дома Коллегий*.

Во время печально торжественного шествия только один больной сильной подагрой Остерман не шел пешком: его везли в простых, худо предохранявших от стужи санях. Но, несмотря на жестокие страдания души и тела, он был спокоен, точно так же, как и знаменитый его товарищ по несчастью, Миних, подходивший твердыми шагами к площади посреди других преступников. Ужасное зрелище ожидало их на этой площади: напротив Военной коллегии был поставлен эшафот³⁵⁵, окруженный войском. Но и при этом спокойная внешность фельдмаршала не изменилась: он, со своей обычной приветливостью, кланялся офицерам и солдатам, которых узнавал в рядах знакомых полков и которые с горестью смотрели на серое платье преступника, покрывавшее их прежнего знаменитого командующего. Остерман первый возведен был на эшафот. Большой несчастливец, с непокрытой головой, выслушал приговор комиссии, осуждавший его на казнь. С прежним спокойствием он положил голову на плаху³⁵⁶ и уже ожидал смертельного удара, как вдруг была объявлена милость императрицы, заменившая ему смертную казнь на ссылку в Сибирь. Такая же милость была объявлена и графу Миниху, и всем другим преступникам: Елизавете, кроткой и набожной, всегда ужасной казалась мысль отнять жизнь у человека, и впоследствии она совсем отменила смертную казнь в нашем Отечестве. Этой прекрасной чертой наше государство отличалось от всех других государств Европы.

Помилованные преступники в тот же день были отправлены в места, назначенные для их жительства: Остерман — в тот же самый Сибирский город Березов, куда был сослан князь Меншиков; Миних — в место ссылки герцога Бирона, город Пелым на реке Тавда за Уралом. Здесь, в этом месте изгнания и горести, вы увидите, милые читатели, нашего Миниха лучшим, чем где-нибудь. Казалось, несчастье послужило совершенствованию его хороших качеств и уничтожению дурных. Теперь он жил в том городе, куда по его предложению был сослан прежде его самый жестокий враг, уже возвращенный оттуда; этого еще мало: он жил даже в том самом доме, который построен был по его собственному плану для этого врага! Какое положение могло быть еще печальнее, еще унизительнее? И при всем том Миних не чувствовал и половины того нестерпимого огорчения, какое испытывал в дни своей славы от какой-нибудь небольшой неудачи в своих честолюбивых планах. Он был почти всегда спокоен, даже иногда весел: с кроткой покорностью судьбе утешал он свою супругу, когда она горевала о разлуке с их единственным сыном, оставшимся с семейством в Лифляндии; с отрадным благочестием христианина разговаривал о святых истинах веры с другом, ниспосланным ему самим Богом во время несчастья. Это был его домашний священник, пастор³⁵⁷ Мартенс, пожелавший сопровождать его к месту ссылки и получивший на то позволение государыни. Какое прекрасное доказательство дружбы! Далеко не многие друзья могут сравниться с добрым Мартенсом! Они вместе работали в маленьком огороде, разведенном возле их домика, вместе занимались столь успокоительным для несчастных чтением Священного Писания, вместе утешали этим чтением домашних. Пастор часто служил всю обедню и два раза в день собирал всех служителей для молитвы. Развлечением для изгнанников были газетные листки, в которые завертывали семена для огорода и другие вещи, посылаемые к ним из Петербурга. Как любопытны казались им в это время самые запоздалые известия! Рассуждая о них, друзья часто приятно проводили несколько часов подряд.

Так протекли семь лет, и Богу было угодно еще раз испытать твердость Миниха: его несравненный друг скончался. Невозможно описать горе, которым было поражено бедное сердце страдальца! Но и тут оно сохранило свое удивительное мужество, свою кроткую покорность воле Божией и даже более того: с этого времени набожный изгнанник считал своим долгом заменить для домашних все то, чего лишились они со смертью благочестивого пастора. Он принял на себя все его обязанности, и рвение, с которым он исполнял их, в самом деле прекрасно напоминало им их ангела-утешителя. Так благочестивые занятия, утверждая с каждым днем более и более душу Миниха в ее святой покорности воле Господа, имели благотворное влияние и на его здоровье, и вы удивитесь, друзья мои, когда я скажу вам, что через двадцать лет изгнания он, возвращенный из ссылки императором Петром III, снова явился при дворе в славе и счастье. Уверенные в этом, мы спокойнее можем оставить его теперь в Пелыме, чтобы сказать несколько слов о другом человеке, вместе с ним осужденном на изгнание.

Граф Остерман, честолюбивый в счастье, хотя и покорился с твердостью судьбе своей, но при своем болезненном положении прожил не более пяти лет в месте своего изгнания: в 1747 году он скончался на 61-м году жизни.

Говоря об этих знаменитых несчастливцах, нельзя не вспомнить о жестоком герцоге, любимце императрицы Анны Иоанновны, хотя он менее всех заслуживает нашего сострадания. С восшествием на престол Елизаветы Петровны его участь облегчилась; ему было позволено оставить Пелым и жить в Ярославле, где от казны ему выдавалась значительная сумма на содержание. Впоследствии император Петр III, добрый и сострадательный, полностью простил его вину и позволил ему приехать в Петербург, а Екатерина II возвратила ему даже и Курляндское герцогство. Но он владел им не более шести лет: в 1769 году он отказался от этого владения и передал все свои права своему старшему сыну, который спустя двадцать пять лет также сложил с себя достоинство герцога, и Курляндия при происходившем в то время разделении Польши была присоединена к России. Это было в 1795 году.

Но наше воображение, всегда с любопытством желающее преждевременно проникнуть в будущее и увидеть судьбу людей, так сильно отличавшихся от своих современников, увлекает нас за собой к годам, еще не наступившим для нашей истории: 1795 год еще далеко от нас. Мы еще в 1742 году — в начале царствования Елизаветы Петровны. Возвратимся же к ее двору, друзья мои: там нас ждет много нового и прекрасного.

Наследник престола и его супруга

Когда волнение, сопровождавшее восшествие на престол императрицы Елизаветы Петровны, утихло и все лица, виновные в продолжительном удалении ее от наследства, так справедливо принадлежавшего ей и по праву рождения, и по духовному завещанию ее родительницы, были наказаны, приверженцы, показавшие ей столько усердия и преданности, были награждены. Главными из них, кроме Лестока, получившего при этом чин действительного тайного советника и должность первого врача при дворе, были графы Разумовский и Воронцов, два брата Шуваловы и камер-юнкер Балк. Все они были награждены чинами и почестями. Но отличную награду получили те Преображенцы, которые усерднее всех помогали правому делу царевны. Рота их была названа Лейб-компанией³⁵⁸; все унтер-офицеры и рядовые стали в ней дворянами; тем же из них, которые были уже дворянами, к старым гербам были даны новые. Звание капитана этой роты приняла на себя сама императрица; капитан-поручиком³⁵⁹ стал служивший в Русской службе генералом принц Гессен-Гамбургский; поручиками — камергеры Разумовский и Воронцов; подпоручиками — камергеры Александр и Петр Иванович Шуваловы. Новая императрица обратила свое внимание и заботу на то, чтобы отнять у вельмож возможность совершать несправедливости, и назначением наследника престола упрочила будущее счастье и безопасность народа.

Елизавета Петровна, имея несчастье со смертью принца Голштинского, епископа Любского, лишиться жениха, любимого ею и избранного ее родительницей, решилась никогда не вступать в супружество. Итак, надо было избрать лицо, ближайшее после нее к великому преобразователю России, и это был родной сын ее старшей сестры, Анны Петровны, герцог Голштинский Карл Петр Ульрих. Он был владетельным принцем Шлезвиг-Голштинского герцогства, но что значило оно в сравнении с неизмеримым царством России, где, кроме величия, его ожидала и искренняя привязанность нежной тетки? Уверенная, что он согласится оставить свое германское владение ради Русского престола, императрица тотчас по восшествии на престол отправила к нему с лестным предложением барона Корфа. И она не ошиблась: в начале февраля 1742 года герцог, только что достигший в это время четырнадцатилетнего возраста, был уже в Петербурге. Императрица приняла его с восторгом. Каждый день она искала возможность показать ему свою любовь: то жаловала его орденами, то ордена украшала бриллиантами, то возвышала его чинами; так, через пять дней после своего приезда он был уже подполковником Преображенского полка.

Но, утешаясь своим будущим наследником, Елизавета Петровна в то же время думала о том, чтобы завершить его воспитание так, как прилично было для наследника Русской короны, и почти с первых же дней его приезда были назначены к нему три наставника: Симеон Тодорский, бывший потом епископом Костромским, Исаак Веселовский и профессор Штелин. Первый учил его Греко-российскому закону, второй — Русскому языку, третий — истории и математике. Таким образом, большая часть времени принца посвящалась ученью; оно было прервано на некоторое время только путешествием всего двора в Москву на коронацию и праздниками в связи с этой коронацией, которая, по словам историков, проходила с пышностью, дотоле не известной в России.

Увеселения при дворе состояли в великолепных иллюминациях и фейерверках, в спектаклях Итальянской оперы и маскарадах, которые иногда продолжались несколько вечеров подряд. В то время, когда вельможи и дворянство восхищались светскими удовольствиями, простой народ не меньше их веселился на Московских площадях, где были расставлены в виде красивых пирамид жареные быки, начиненные птицами и рыбами, окруженные грудами хлебов, калачей и пирогов. Представьте еще при этом фонтаны, которые били не водой, а красным и белым вином, и вы будете иметь полное представление об удовольствии веселившихся.

Радость двора и народа при торжественных праздниках коронования Елизаветы еще не утихла, как новые причины подали случай к новому веселью: война, начатая Шведами в правление Анны Леопольдовны за Выборгскую провинцию, хотя и заканчивалась на короткое время перемирием при вступлении на престол Елизаветы Петровны, но вскоре потом опять возобновилась от неумеренных требований Шведов и с мая продолжалась с самым блестящим успехом для Русских. Императрица почти беспрестанно получала из Финляндии известия о победах фельдмаршала Ласси над генералом Левенгауптом. Правда, эти победы доставались довольно просто нашему фельдмаршалу: в Шведском правлении был тогда величайший беспорядок. Королева и сестра Карла XII, Ульрика-Элеонора, незадолго перед тем скончалась, оставив на своем престоле супруга, старого и слабого принца Гессенского, пользовавшегося только именем короля. Детей у них не было, и поэтому вельможи королевства после смерти своей государыни занялись избранием наследника, который бы принял правление после кончины ее супруга.

Обратив все свое внимание на этот важный выбор, они плохо распорядились военными действиями против России, и, отняв полную власть у главнокомандующего их войсками в Финляндии Левенгаупта, они приказали ему составить военный совет, который бы рассматривал и решал все дела армии. В этом совете заседали даже все полковники, находившиеся в это время в войске. Многочисленность влекла за собой появление разногласий во мнениях и промедление в делах, и это было главной причиной неудач Левенгаупта и счастливых успехов фельдмаршала Ласси — успехов, дошедших, наконец, до того, что Швеция не только уже не требовала назад Выборга, но уступала России еще одну свою провинцию³⁶⁰, а именно Кюменегардскую³⁶¹ с тремя находившимися в ней городами: Нейшлотом, Вильманстрандом и Фридрихсгамом. Таким образом река Кюмень стала границей между двумя государствами, и в городе Або 16 июня 1743 года был заключен мир.

Между тем верховные чины Швеции, занимавшиеся избранием наследника престола, после продолжительных рассуждений остановили единодушно свой выбор на том же самом принце Голштинском, которого и Россия с любовью приняла на свой престол. Шведы, хотя и знали уже о приезде его в Россию и о том восторге, с которым Русские по справедливости приняли внука своего великого государя, но все еще думали, что Немецкий принц, не привыкший к Русским нравам и обычаям, предпочтет престол в стране, имеющей более сходства с его Отечеством, и для того отправили к нему своих послов с предложением Шведской короны. Эти послы, которыми были граф Бонде и бароны Гамильтон и Шафер, приехали в Москву, где находился в это время молодой герцог. Он был тронут этой лестной честью, ему оказанной, благодарил усердных Шведов, но отказался от их предложения как уже избранный наследник Русского престола, готовившийся принять Греческую веру и вместе с ней присягу в верности своим будущим подданным. Все это в самом деле исполнилось в ноябре 1742 года, и после крещения принц уже назывался великим князем Петром Федоровичем.

Елизавета Петровна, всегда сильно привязанная к своему племяннику, полюбила его еще больше с того времени, когда после принятия Греческой веры он стал в ее глазах совершенно Русским князем. С нежностью заботясь о его судьбе, она заранее желала устроить его семейное счастье и поэтому раньше, чем ему исполнилось 16 лет, уже начала думать о той, которая со временем должна быть его супругой. Ее выбор остановился на принцессе Амалии, сестре одного из умнейших государей того времени, Прусского короля Фридриха II, но неизвестно по каким причинам он не мог согласиться на этот союз и через своего посланника Мардефельда предложил другую невесту — свою родственницу, принцессу Софию Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую³⁶². Ее мать, принцесса Иоанна, была родной сестрой покойного принца, епископа Любского, жениха императрицы Елизаветы, и этого было довольно для чувствительного сердца государыни, чтобы заочно согласиться назвать своей племянницей принцессу Ангальт-Цербстскую, о достоинствах которой уже многие говорили с восхищением.

Все, что может быть величественного и привлекательного в человеке, было во внешности этой принцессы: орлиный нос, прелестный рот, голубые глаза, то горделивые, то чрезвычайно кроткие, темные брови и невыразимо пленительная улыбка. Если рост принцессы и не был очень высоким, то сама она возвышалась величием чела и важностью поступи³⁶³. Но эта важность исчезала в необыкновенной прелести всех движений, когда молодая принцесса, живая, остроумная, игривая, шутила с окружавшими ее придворными и часто мучила своей резвостью старых надзирательниц. Шутки продолжались до тех пор, пока она замечала, что какая-нибудь из них начинала сердиться, и тогда резвое дитя превращалось снова в то милое, кроткое существо, одна улыбка которого, один взгляд осчастливливали каждого из приближенных.

Такой была четырнадцатилетняя принцесса София Фредерика Августа, когда в начале 1744 года была привезена своей родительницей в Москву как невеста наследника престола. С восхищением увидели ее и императрица, и ее будущий супруг, и весь двор. Это общее восхищение, удовлетворяя все желания детского сердца принцессы, придавало новую прелесть ее пленительной любезности, которой она очаровала свое новое Отечество. Любимая всеми с первых дней своего появления, она сама так же скоро полюбила всех и, невинная, веселая, наслаждалась с беспечностью младенца всеми удовольствиями, которыми императрица старалась окружить приезжих своих гостей.

Праздники и балы были так великолепны, что, казалось, должны были изумить четырнадцатилетнюю принцессу одного из самых бедных дворов Германии; но этого не чувствовала будущая царица России, ведь для великой души нет ничего необыкновенного. Она смотрела на все, как будто уже имела раньше понятие о чудесах, ею виденных; разговаривала без замешательства с иностранными посланниками и министрами, с вельможами и полководцами; сам ее нрав — откровенный и пылкий — недолго скрывался в принужденности недавнего знакомства с лицами, ее окружавшими, и вскоре явился перед ними во всем своем блеске, во всей своей увлекательной прелести. Все дамы, окружавшие ее, были очарованы ее приветливостью и, привыкнув ранее к важным обычаям придворных, дивились простоте обхождения и еще больше резвости молодой принцессы, которая часто пугала их своими шутками. Например, входя с поспешностью на звон колокольчика в ее комнату, они иногда никого в ней не находили и, с беспокойством обегая глазами все места, где можно было ее увидеть, слышали снова обманчивый звон: он не переставал раздаваться в той же самой комнате. Когда же их удивление готово было перерасти в досаду и ужас, за звоном колокольчика следовал веселый, громкий смех, и прелестная головка Софии Фредерики Августы показывалась из-под ее пышной кровати: там резвая принцесса пряталась, чтобы пошутить над своими приближенными.

Казалось, такие резвость и живость нрава должны были отдалять принцессу от глубокомысленных занятий; но, напротив, в этом-то согласии противоположностей и заключалась главная ее прелесть: веселую и игривую в часы отдохновений, ее видели в высочайшей степени внимательной и прилежной во время уроков. Так же, как и великий князь, жених ее, она училась Греко-российскому закону у Симеона Тодорского, а Русскому языку — у Василия Ададурова. Желание знать Русский язык было в ней особенно сильно, и часто для выполнения заданных уроков она вставала по ночам и проводила несколько часов за книгами в то время, когда все около нее было погружено в глубокий сон. Это неумеренное прилежание едва не стало гибельно для России: встав однажды ночью с постели и без обуви пройдя до письменного стола, принцесса опасно занемогла: двадцать семь дней не было надежды на ее выздоровление. Португальскому доктору Саншесу она была обязана своим спасением, а наше Отечество обязано ему счастьем.

К июню того же 1744 года София Фредерика Августа так хорошо уже знала Греческий закон, что могла принять крещение и миропомазание, после которых уже называлась великой княжной Екатериной Алексеевной. На другой день после крещения приходится ее обручение с великим князем; свадьба же состоялась 21 августа 1745 года. Будучи невестой, Екатерина ездила с женихом и императрицей в Киев, святые места которого высоко уважаемы были набожной Елизаветой Петровной. Возвращаясь оттуда, великий князь заболел корью³⁶⁴, а вскоре потом — оспой³⁶⁵. Эта жестокая болезнь, против которой в то время еще не делали прививки, оставила такие сильные следы на его внешности, что все черты его лица, прежде довольно привлекательные, так сильно изменились, что составили разительный контраст с прелестным лицом его невесты.

Состояние Европы во время царствования императрицы Елизаветы от 1745 до 1756 года

С тех пор, как Петр Великий довел степень развития Российского государства до уровня Европейских государств, Россия приобретала с каждым годом все больше и больше влияния на их судьбу. При Елизавете Петровне это влияние стало еще сильнее и заметнее, и для того чтобы иметь полное понятие о событиях, происходивших во времена ее царствования, надо посмотреть на тогдашнее состояние Европейских государств.

Оно было весьма сложным. В 1740 году умер Римский император Карл VI. Не имея сына, он в духовном завещании оставил престол своей дочери Марии-Терезии, о которой вы уже немного знаете из нашего рассказа о правительнице Анне Леопольдовне.

Богатое наследство редко достается без спора: принцесса Мария-Терезия еще не успела принять его, как со всех сторон появились искатели, одни из которых объявили, что имели больше прав на корону отца ее, чем она сама; другие требовали только отделения некоторых областей от империи. В числе первых были дворы, соединенные родством с Австрийскими императорами: Баварский³⁶⁶, Саксонский и Испанский; в числе последних опаснейшим был знаменитый в то время Прусский король Фридрих II, о котором впоследствии мы будем говорить подробнее: этот государь назван в истории великим и поэтому заслуживает особого нашего внимания. Управляя с редким искусством своим королевством, он первый возвел Пруссию на ту высокую ступень, которую она с тех пор занимала между Европейскими государствами. Он считал нужным для безопасности своих владений, присоединить к ним Силезию³⁶⁷, принадлежавшую наследнице Немецкого престола. Фридрих II предложил Марии-Терезии свою самую деятельную помощь против всех врагов, если только она согласится уступить ему Силезию. Но Мария-Терезия была одарена необыкновенной твердостью: еще не считая свое положение безнадежным, она не согласилась на предложение Фридриха, хотя в это самое время число врагов ее увеличилось, и они уже войной опустошали прекрасные области наследницы. Особенно опасен для нее был Французский король, который с таким усердием помогал Баварскому герцогу Карлу, что даже успел короновать его как Немецкого императора под именем Карла VII.

Несмотря на все это, Мария-Терезия не хотела уступить Фридриху Силезии, не хотела принять его вспомогательного войска. В числе земель, принадлежавших ее отцу, находилось также Венгерское королевство, издавна известное верностью и усердием к своим государям. Сюда-то и удалилась дочь Карла VI искать защитников от своих многочисленных врагов; но прежде, чем она успела собраться, Фридрих II уже вошел с войском в Силезию и вскоре завладел почти всей этой областью. Положение Марии-Терезии было самое горестное: на ее стороне была только Англия, но и ту Французы лишили всех средств помощи ей. Несчастная государыня решила прибегнуть к Русской императрице. Англичане также со своей стороны просили Елизавету Петровну о помощи в борьбе против Франции и как друзья просили за Марию-Терезию.

Русская императрица, глубоко тронутая печальным положением знаменитой государыни, не отказала ей в помощи. Тридцатишеститысячное войско под командованием князя Репнина было отправлено к ней на помощь в Германию в июле 1748 года и уничтожило гордость всех ее врагов: они тотчас показали готовность мириться с ней, и в октябре того же года был заключен мир в городе Ахене. Мария-Терезия получила, наконец, свое наследство, потеряв из него только завоеванную Фридрихом Силезию. В то же время и ее супруг, герцог Франц, был избран Немецким императором с большим единодушием, так как Карла VII уже не было на свете.

Так участие России прекратило кровопролитный спор почти всей Европы, но ненадолго: не прошло и двух лет, как новая жестокая война, известная в истории под названием Семилетней, началась не только в Европе, но и в других частях света. Первая ее искра вспыхнула в Америке между Французами и Англичанами за небольшое пространство необработанной земли. Вскоре Французы взяли остров Майорку, принадлежавший Англичанам, и намерены были отнять у Англии и другую принадлежавшую ей область — Ганновер. Пруссия по просьбе Английского короля решила защищать это соседнее с ней владение. Австрия, считавшая себя обиженной Фридрихом за Силезию, стала помогать Франции. К ней присоединилась Саксония, Швеция, многие владетельные Германские князья и, наконец, Россия — союзница Австрии. Таким образом, почти вся Европа была вовлечена в эту войну и, забыв, что первоначальной причиной разногласия были Американские земли, лежавшие далеко от нее, видела своего главного врага во Фридрихе Прусском.

Здесь, читатели мои, я расскажу несколько обещанных вам подробностей об этом знаменитом государе. Люди, возвышающиеся над другими своими необыкновенными достоинствами, принадлежат не только своему народу: не одним Пруссакам нужно знать о свершениях Фридриха II, и другие народы могут извлечь пользу из описания его славной жизни.

Детство Фридриха не было так счастливо и блистательно, как обычно бывает детство принца-наследника престола. Его отец, король Фридрих-Вильгельм, будучи от природы весьма сурового нрава, с самого малолетства обходился с ним неласково и даже открыто проявлял больше любви к его брату — второму своему сыну, принцу Августу-Вильгельму. Не находя никогда удовольствия в занятии науками и даже чувствуя отвращение ко всему, что было связано с учением, король вовсе не считал нужным дать отличное образование своим детям, и Фридрих только самому себе был обязан всем тем, что сделал он впоследствии как просвещеннейший человек и знаменитый писатель своего века.

Поставленный в такие обстоятельства в самом начале жизни, Фридрих не мог быть счастливым, не мог быть даже довольным жизнью в родном Отечестве, и поэтому неудивительно, что он хотел отправиться в путешествие по чужим краям. Его необыкновенный ум и наблюдательность оправдывали это желание в полной мере. Не связывая с этим намерением ни одной дурной мысли, он откровенно сказал о нем отцу и сделал свое положение вдвое тягостнее: королю не понравилось его желание, и суровый отказ был ответом на просьбу сына. Когда же принц, увлеченный своим пылким нравом, вздумал настаивать и даже говорил некоторым из своих друзей, что он непременно поедет в путешествие, король заключил его в крепость Кистрин, где Фридрих пробыл более восьми месяцев.

Не подумайте однако, друзья мои, чтобы, находясь в скучном затворничестве, он роптал на отца или на свою судьбу. Нет, напротив, он скоро почувствовал, что сам был виноват, и вместо того, чтобы терять время в напрасном огорчении, он старался использовать его на то, чтобы вознаградить недостаток своего воспитания, которое до тех пор было полностью военное: король, считавший звание солдата выше всякого другого, приучал его только к перенесению трудностей войны и не заботился ни о чем другом. Фридрих, несмотря на свое довольно слабое телосложение, был здоров и крепок благодаря беспрестанным упражнениям, предписанным ему родителем; любил точность и порядок во всем, ненавидел праздность и забавы, но не имел ни досуга, ни разрешения короля заниматься науками, страстно им любимыми.

Это разрешение было дано ему только в Кистрине, и принц забыл, что он в заключении: с восторгом предался он своим любимым наклонностям, читал всех лучших писателей того времени, сочинял сам, и когда по окончании ареста возвратился в Берлин, все удивились познаниям, приобретенным им в такое короткое время.

Образованность внушила ему еще большую почтительность к отцу, и с того времени до самой кончины короля, случившейся в 1740 году, уже не было между ними никаких разногласий.

На двадцать восьмом году своей жизни Фридрих II вступил на престол, а родился он в 1712 году. Петр Великий был крестным отцом Фридриха II, но, конечно, он не мог знать, что со временем его крестник будет находиться во вражде с его дочерью, которая в 1756 году с удовольствием присоединилась к числу жесточайших врагов Фридриха и даже поклялась никогда не мириться с ним. Не посторонние обстоятельства и не старания Австрии навлекли на Фридриха такое сильное негодование Елизаветы Петровны. Он сам был виноват в этом: увлекаемый своим острым умом и живостью нрава, он часто имел привычку шутить, насмехаться и даже описывать в смешных стихах тех людей, которые ему не понравились. Так, не один раз случалось, что в минуту досады он неосторожно говорил и писал о своих неприятельницах, императрицах Русской и Австрийской. Слова и сочинения его доходили до них и были первой причиной разногласий между дворами. Эти разногласия впоследствии усилились еще больше между Россией и Пруссией и повлекли за собой войну, о подробностях которой вы узнаете из следующего рассказа.

Воина с Пруссией и кончина императрицы от 1756 до 1762 года

Слава короля Фридриха и храбрость, которой всегда отличалось войско, находившееся под его командованием, представляли много опасностей для всякого народа, начинавшего с ним войну, и поэтому Елизавета Петровна, отправляя в Пруссию свое войско, долго размышляла о том, кому поручить командование им. Выбор был тем труднее, что двое из ее опытнейших полководцев, граф Румянцев и фельдмаршал Ласси, за несколько лет перед этим скончались. Между тем в 1755 году четыре новые генерала удостоились получения звания фельдмаршалов. Это были князь Трубецкой, графы Разумовский, Бутурлин и Апраксин. Императрица избрала последнего, и в 1757 году война с Пруссией началась с самым счастливым исходом: 19 августа Апраксин при деревне Грос-Егерсдорф одержал блестящую победу над Пруссаками, о славе которых так много говорила в то время вся Европа. Русские, с восторгом услышавшие об этой победе, вскоре были чрезвычайно удивлены поступками фельдмаршала: он не только не воспользовался успехом и не погнался за бежавшим от него неприятелем, но даже вышел из завоеванных областей Пруссии. Ни Русские, ни Пруссаки не понимали сначала, что это означало, и только через некоторое время узнали о причинах, из-за которых Апраксин поступал так странно. Вот они.

Великий князь Петр Федорович не всеми был любим при дворе: многие вельможи, несмотря на давно принятую им Греческую веру, не считали его совершенно Русским князем и все еще видели в нем иностранного принца, особенно в то время, когда он слишком явно показывал свое пристрастие ко всему, что только имело какое-нибудь отношение к королю Фридриху II. Надо сказать моим читателям, что Петр Федорович чувствовал такое чрезвычайное уважение к достоинствам этого государя, что не только восхищался каждым его поступком, но даже открыто говорил о своем желании подражать ему во всем. Это не могло нравиться Русским, привыкшим в продолжение всего царствования Елизаветы Петровны видеть во Фридрихе неприятеля их Отечества.

Но великий князь не обращал внимания на ропот недовольных, не думал даже о том, что сама императрица больше всех ненавидела Фридриха, и продолжал своей неосторожной откровенностью увеличивать число своих врагов. Сильнейшим между ними был канцлер граф Бестужев, который настолько не любил великого князя, что доносил на него императрице и даже старался, чтобы он был удален от престола. Но прежде, чем Бестужев преуспел в своих дерзких намерениях, императрица вдруг занемогла. Ее болезнь вскоре стала такой опасной, что не осталось никакой надежды на выздоровление. Все при дворе были погружены в глубокое горе, но больше всех канцлер. Судьба угрожала ему не только потерей государыни-благодетельницы, но и гневом ее наследника, так жестоко оскорбленного им. В то время, как он печально размышлял о своем затруднительном положении, было получено известие о победе Апраксина при Грос-Егерсдорфе. Апраксин был его другом и поверенным. Отправляясь в поход, он получил от канцлера приказание государыни стараться всеми силами победить Фридриха. Удачное начало восхищало фельдмаршала, и потому он с радостью спешил уведомить своего друга и покровителя о победе. Но мысли графа Бестужева были теперь совсем другие: не придумав никакого средства загладить свою вину перед наследником, он хотел по крайней мере воспользоваться первым случаем, чтобы угодить ему, и в тот же день графу Апраксину был отправлен приказ изменить свою позицию по отношению к Фридриху и не только не нападать больше на его владения, но даже оставить завоеванные области.

Итак, милые мои читатели, теперь вы знаете причины, из-за которых так странно действовал Апраксин в Пруссии. Но как жестоко ошибся в своих расчетах канцлер! Здоровье императрицы, против ожидания всех, пошло на поправку. Ее негодование было чрезвычайно, когда она узнала о том, что сделал фельдмаршал. Вовсе не подозревая, что в этом деле был виновен и канцлер, пользовавшийся величайшим доверием при дворе, государыня сначала наказала только одного Апраксина, но через полгода, когда комиссия, проводившая следствие над фельдмаршалом, открыла все подробности дела, граф Бестужев подвергся строгому наказанию: он был лишен всех чинов, должностей, орденов и сослан навсегда в одну из своих деревень.

Между тем место Апраксина в армии занял генерал Фермор. Он не имел значительных успехов в сражениях с Фридрихом, хотя в начале своего вступления в должность главнокомандующего взял город Кенигсберг и крепость Кистрин. Но зато принявший после него командование над Русскими войсками фельдмаршал граф Салтыков и начальник союзного Австрийского войска барон Лаудон своими искусными распоряжениями и храбростью довели знаменитого короля Прусского до того, что в сражении при Кунерсдорфе в июле 1759 года он, с отчаянием глядя на свою разбитую и бегущую армию, восклицал: «Неужели ни одно ядро не поразит меня!» И говоря это, он нарочно бросался в самые опасные места, до тех пор, пока его адъютанты, заметив Русский сильный отряд, скакавший прямо на него, не решились взять за повода лошадь его, чтобы увлечь его с поля сражения. Эта битва, где Русские показали самым блистательным образом свою храбрость, надолго оставалась в памяти и самих Русских, и Пруссаков и, может быть, решила бы тогда же судьбу войны, если бы Австрийцы с прежним жаром продолжали участвовать в ней; но неизвестно по каким причинам граф Салтыков видел в их главнокомандующем с каждым днем все меньше и меньше усердия. Может быть, это происходило от неудовольствия, какое не могли не чувствовать Австрийцы, видя, что во всех местах, где проходили они вместе с Русскими войсками, жители отдавали преимущество последним не только в отношении их славы, но даже и в отношении того, как они посту пали с завоеванными городами.

Например, при взятии в 1760 году Берлина все жаловались на поведение Австрийских солдат, которые, несмотря на запрещение своего командующего, грабили без всякой жалости несчастную столицу Пруссаков, в то время, когда Русские не только отличались великодушием и подчинением своим командирам, но даже по просьбе Берлинцев получили приказание от своего фельдмаршала остановить своевольства союзников. В этом случае один из Русских генералов, защищавший от дерзких нападений Потсдам, сохранил от разграбления сокровища этого прекрасного загородного дворца Прусских королей. Зато иностранные писатели того времени с удивлением и благодарностью говорили, что имя варваров Севера, которым тогда еще называли Русских, совершенно несправедливо приписывается доброму и великодушному народу.

Разногласия между Русским и Австрийским главнокомандующими продолжались и тогда, когда граф Салтыков из-за своей болезни уже сдал командование армией фельдмаршалу графу Бутурлину. Но этих разногласий не было достаточно для победы Фридриха, потому что если из-за них терялись успехи той части союзного войска, которой распоряжались оба предводителя, то другая его часть, состоявшая из одних Русских и вверенная командованию графа Румянцева, отличалась чудесами храбрости в Померании³⁶⁸, где ей поручено было взять крепость Кольберг. Здесь-то в первый раз появляется имя знаменитейшего из Русских воинов — Суворова, о котором вы, милые мои читатели, услышите впоследствии много прекрасного и необычного. В это время он был еще только подполковником, но дела его уже в полной мере показывали, какого великого полководца посылало России небо.

Крепость Кольберг не могла долго сопротивляться и 4 декабря 1761 года сдалась. Русские вместе с ней взяли 2903 пленных и 146 пушек. Такая важная победа обещала им новые блестящие успехи в войне с Пруссией, но вдруг все изменилось: в армии было получено известие о кончине императрицы Елизаветы Петровны и вместе с тем приказ нового императора прекратить все военные действия против Прусского короля. 25 декабря, в день Рождества Христова, государыня скончалась от жестоких припадков падучей³⁶⁹ болезни, усилившихся с лета 1761 года. Многие из современников императрицы полагали, что война с Пруссией оказала сильное влияние на ее здоровье. Такая причина очень вероятна, потому что набожная государыня часто во время своих жестоких страданий с горестью сознавалась, что мысль о Прусской войне, стоившей России на протяжении нескольких лет около 300 000 человеческих жизней, тревожила ее сердце. Исполненная самыми благочестивыми намерениями, она переносила с удивительной твердостью свою мучительную болезнь.

Русские называли царствование Елизаветы Петровны счастливым, даже более того, называли это время золотым веком России. И это было справедливо: она царствовала после ужасных лет владычества Бирона и царствовала с материнской любовью к подданным. Кроме того, ее царствование можно было с полным правом назвать счастливым и из-за тех блистательных успехов, которыми всегда заканчивались не только ее дела, но и намерения, и желания. Об удачном завершении важнейших из них уже известно моим читателям из всех наших рассказов о ее царствовании, но сколько было еще таких, которые, не будучи важными, оказали также большое влияние на тогдашнее состояние Русских. Например, она любила науки и изящные искусства и желала, чтобы ее подданные занимались ими, чтобы среди них были люди, которые поощряли бы их к этим занятиям, подавали бы им пример в преодолении трудностей, связанных с ними, и именно в то время при ней появился гений, которому было определено показывать путь обыкновенным людям ко всему изящному, при ней начал творить первый великий поэт России — Ломоносов.

Это блестящее явление было так удивительно и имело такие важные последствия для ученого и литературного мира России, что вы, друзья мои, наверное, не будете досадовать, если мы сделаем небольшое отступление от описания царственной жизни Елизаветы и расскажем несколько подробнее о судьбе этого необыкновенного человека. Впрочем, это и не будет отступлением, так как мы говорили о намерениях и желаниях императрицы, а многие из них были приведены в исполнение Ломоносовым.

Деревне Денисовской, лежащей в нескольких верстах от Холмогор, — маленького городка в Архангельской губернии — принадлежит честь быть местом рождения первого Русского поэта. Его отец, Василий Ломоносов, был простой крестьянин, занимавшийся рыбным промыслом. Правду сказать, Василий был умнее других рыбаков, своих товарищей: однажды он вздумал построить галиот — небольшой корабль, о постройке которого его земляки вовсе не имели понятия. Он сделал это так удачно, что с того времени начал ездить на нем на свой промысел даже до Белого и Северного морей. Эти поездки с каждым годом давали ему все больше и больше надежды нажить со временем порядочное состояние.

В таком положении был умный и деятельный Василий в 1711 году, когда у него родился сын Михаил. Добрый рыбак радовался его рождению, надеясь увидеть в нем наследника своего будущего небольшого богатства, но ошибся: маленький сын рос совсем не наследником ему, и, когда его, десятилетнего, отец взял с собой в одну из своих поездок на ловлю, Михайло стал не по-детски, не по-крестьянски любоваться прекрасным, необозримым видом моря и небес, которые казались такими обыкновенными и его отцу, и всем их спутникам. Многие даже смеялись над мальчиком, когда он молча смотрел целыми часами на тихую поверхность воды, на отражавшиеся в ней облака, на лучи солнца, с таким блеском игравшие в ней. Но малютка еще больше любил то время, когда прелестная картина спокойствия моря изменялась и на его гладкой равнине начинала разыгрываться буря. Как радовался Миша, что увидит теперь и белые волны на море, и светлую молнию в темных тучах, что услышит свист ветра, перекаты грома! И в ударах грома, и в свисте ветра, и в шуме волн ему слышалось что-то особенное, что-то такое, чего он не понимал своим детским, необразованным умом, но что как будто чувствовал душой. Это чувство, развиваясь в нем с каждым годом все больше, превратилось, наконец, в непреодолимое желание узнать ближе чудеса природы, восхищавшие мальчика на его дикой родине, узнать причины и этого вечно стройного движения солнца, и этой неподражаемой красоты небес, возвышаемой в холодных странах прекрасными северными сияниями, и великолепной необозримости морей; наконец, узнать лучше и совершеннее то могущественное Существо, Которое с таким величием создало все эти творения.

Никто в деревне Денисовской и даже в городе Холмогоры не мог удовлетворить это необычное для крестьянского быта желание пламенного сердца молодого Михайлы. Напрасно спрашивал он грамотных людей: один из них, приходской дьячок, научил его только читать; но, умея только читать, многому ли научишься, особенно в таком месте, где и читать-то нечего? Михайло вскоре стал лучшим чтецом за обеднями и заутренями, прочитал в свободные часы все книги, какие были в церкви, и все не был этим доволен и просил у своего учителя каких-нибудь других, светских книг, но, к своему величайшему сожалению, узнал, что на Русском языке трудно найти другие книги, кроме духовных, и что на Латинском языке есть разные книги, а этому языку можно научиться только в Москве, Киеве и Петербурге, где имеются для того училища.

Грустно было Михайле слышать это. И Москва, и Киев, и Петербург находились далеко, очень далеко от Холмогор. А ему хотя бы только взглянуть на редкие книги! Судьба на этот раз была очень благосклонна к нему: в доме одного богатого Холмогорского жителя, Христофора Дудина, он увидел не духовные, а гражданские книги, и его восторг был неописуем. Но как бы вы думали, какие это были книги? Старинная Славянская грамматика и арифметика, напечатанные при Петре Великом для морских учеников! При всем том они показались молодому Ломоносову настолько занимательными, что он выпросил их у Дудина, как драгоценность, и с тех пор читал их беспрерывно и с таким вниманием, что в скором времени выучил наизусть каждую страницу. Но могли ли и эти книги удовлетворить его страсть к ученью? Нет, напротив, те немногие знания, какие он почерпнул из них, воспламенили его еще больше и еще сильнее возбудили в нем желание узнать прославляемый его учителем Латинский язык, на котором писались всякие книги.

Как сладкая мечта, мелькала иногда в голове будущего поэта мысль увидеть счастливую Москву, где были Латинские училища. Но как это сделать? Нельзя было и думать, чтобы отец-крестьянин согласился отпустить своего единственного сына в такую даль и за таким делом, которое казалось ему ненужным и даже пустым. И без того доброму Василию не нравилось вечное занятие сына книгами Дудина, особенно, когда его вторая жена, мачеха Михайлы, с досадой нашептывала ему, что из молодого пасынка не будет ничего путного, что он за книгами часто забывает нужную работу. Как после всего этого подступиться к отцу с просьбой, которой он вовсе не ожидает? Но непреодолимая страсть придала мужество молодому человеку: он решил хотя бы намекнуть о своем путешествии, но с первых же слов отца потерял всю надежду на успех. В этой безнадежности прожил он до семнадцатилетнего возраста. Тут его терпение истощилось, жизнь стала еще грустнее от увеличившейся ненависти мачехи, и доведенный до крайности, но больше, чем прежде, уверенный в своих силах, он решил бежать из родительского дома и пешком дойти до Москвы. Но с какими трудностями был связан этот побег! Надо было найти товарищей, которые бы знали и дорогу в Москву, и саму Москву, потому что Михайло знал обо всем этом так же мало, как пятилетний ребенок. На счастье, к его отцу каждую зиму приезжали Московские торговцы для покупки рыбы. На них-то он и надеялся; их-то с нетерпением ждал целое лето и целую осень 1728 года.

Наконец, настала зима, московцы приехали, закупили все, что им было нужно, и собрались ехать домой. А спустя день после их отъезда в зимнюю холодную ночь пустился за ними и молодой Ломоносов. Горько было ему оставить доброго отца — оставить, как преступнику, без его согласия, без его благословения. Но со временем он надеялся возвратиться к нему с честью, надеялся утешить его старость своими успехами в ученом свете, и эта надежда помогла ему перенести тяжкую минуту разлуки.

Если бы вы знали, друзья мои, сколько трудов, сколько испытаний ожидало молодого беглеца с первых шагов после ухода из родительского дома! Началось с того, что только через целые сутки даже не ходьбы, а почти бега нагнал он Московский обоз уже в семидесяти верстах от Холмогор; потом едва умолил главного приказчика взять его с собой; наконец, вышедши из дома без куска хлеба, без копейки денег, с одним своим богатством — двумя книгами Дудина, — он едва не умер от голода и всю дорогу до Москвы ел то, чем из милости кормили его обозные извозчики и не слишком щедрый их хозяин.

А сколько неприятностей ожидало его в самой Москве! Как часто даже и тогда, когда он стараниями одного доброго монаха уже был помещен учеником в Заиконоспасскую Академию, терпел он голод и всякую нужду! Казенный воспитанник получал в то время алтын³⁷⁰, то есть три копейки³⁷¹ в день. Из этой малой суммы Ломоносов тратил денежку* на хлеб, денежку на квас, а остальное на бумагу и все другие нужные ему вещи. Даже одежду не давали из казны, все ученики получали ее от своих родственников; у Ломоносова же их не было, поэтому он часто ходил в лохмотьях. Но сам юноша не замечал этого, немного смотрел и на великолепие Москвы: во время его ученья классы и книги составляли для него мир, в котором он блаженствовал. И зато как быстры, как велики были его успехи, несмотря на все стеснение, каким тогдашний метод ученья ограничивал эти успехи. Чтобы вы имели понятие об этом, милые мои читатели, стоит рассказать вам только один случай. Ломоносов, будучи в грамматическом классе, скоро выучил все правила этимологии³⁷² Латинского языка и просил позволения учить синтаксис³⁷³. Его учитель, иеромонах³⁷⁴ Конашевский, сделал ему выговор за нетерпение и приказал заниматься одной этимологией. Необыкновенный ученик внешне повиновался, но в то же время тайно и без всякой посторонней помощи учил синтаксис и знал его безошибочно уже к первому экзамену. И что же? Когда он просил проэкзаменовать его по этому предмету, его не только не спросили, но даже наказали за нетерпеливость и непослушание: он просидел двое суток в темной комнате и с тех пор скрывал от своих неумолимых учителей то, что знал сверх того, что они приказывали.

За шесть лет такого медленного ученья он изучил все, что знали его наставники, и особенно Латинский и Греческий языки, и знал их так хорошо, что даже иногда писал на них стихи. В 1735 году в Петербургскую Академию наук требовали из Заиконоспасской несколько отличных семинаристов³⁷⁵ для продолжения курса физики и математики у Петербургских профессоров. Первый выбор без всякого сомнения пал на Ломоносова, и кто опишет его восторг, когда он узнал об этом! Курсы обучения в Заиконоспасском монастыре и в Киевской духовной академии были уже давно им кончены, и посреди этой бездейственности, мучительной для гения, он вдруг, в соответствии с его собственными заслугами, удостаивался чести учиться у самых умнейших во всей России людей!

То же неутомимое прилежание, которым он славился в Московской Академии, до такой степени отличало его и в Петербургской, что через некоторое время он был послан на казенный счет в Германию усовершенствоваться в философии, химии и горном деле: эти три науки были его любимыми предметами. В городе Марбурге у знаменитого профессора Вольфа началось новое образование первого Русского ученого, великие способности которого стали вскоре известны Немецким профессорам. Он провел в Германии несколько лет, и здесь-то в 1738 году открылось в полной мере его поэтическое дарование: он написал Русские стихи на славную победу графа Миниха при Хотине во время продолжавшейся тогда войны с Турцией. Надо сказать вам, читатели мои, что написать в то время стихи значило совсем не то, что сейчас: тогда Русский язык еще не был настолько развит, чтобы можно было использовать разные размеры стихосложения, и если кто-нибудь из ученых людей отваживался быть поэтом, то стихи его представляли собой просто набранные строки, без правильного размера слогов, совершенно необходимого в любом стихотворении. Ломоносов первый показал это своим соотечественникам, и его стихи на взятие Хотина были удивительным, неслыханным произведением того времени. Зато сколько же шума наделали они не только среди ученых и литераторов, но даже и при дворе! Императрица Анна Иоанновна получила их от президента Академии наук, барона Корфа, с гордостью представлявшего государыне удивительное произведение ученика Академии.

Императрица восхищалась ими, приказала отпечатать несколько экземпляров и раздала их своим самым приближенным особам на одном из пышных собраний двора. Но поэт ничего не знал о своем торжестве: он жил в это время в Германии, и уже не в прежнем счастливом положении, которое давало ему изучение наук, а жил в бедности, которую навлек на себя знакомством с некоторыми из Немецких студентов и ранней женитьбой на молодой девушке, хотя и очень доброй и умной, но не имевшей никакого состояния. Бедность его вскоре достигла такой степени, что он должен был оставить в Германии и все свои ученые занятия, и свою жену и бежать от долгов в Россию. Дорогой он едва не был завербован в число Прусских гусар³⁷⁶, но успел счастливо убежать от них и достиг, наконец, Петербурга в первый год царствования императрицы Елизаветы. Только эта государыня, отличавшаяся просвещенным умом и прекрасным вкусом, оценила в полной мере гений своего великого подданного и устроила его судьбу.

Но здесь надо отдать справедливость и тем достойным лицам в нашей истории, которые представили императрице и молодого поэта, и его жалкое положение. Это были вельможи, всегда отличавшиеся любовью к наукам и искусствам, — Шуваловы. Их покровительству был обязан Ломоносов и тем, что его необыкновенный ум и обширная ученость были узнаны и признаны, и тем, что легкие проступки его молодости были забыты, и тем, что его враги, эти неизбежные спутники дарований, стали меньше вредить ему, одним словом, был обязан им совершенно новой жизнью. Получив место адъюнкта³⁷⁷, потом профессора Академии, он имел уже достаточное жалованье, чтобы существовать без нужды не только одному, но даже и с женой, вскоре вызванной им из Германии. Кроме того, он получал часто богатые подарки за прекрасные стихи, которые писал по поводу разных случаев, чаще всего по просьбе своих благодетелей, Шуваловых.

Не хотите ли прочитать, как другой поэт — Александр Пушкин — описал в четырех строках судьбу и гений Ломоносова?

«Невод рыбак расстилал по берегу студеного моря,
Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!
Мрежи³⁷⁸ иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям».

Но продолжительность нашего отступления напоминает, что пора нам расстаться с нашим первым поэтом. Однако прежде, чем мы сделаем это, надо рассказать вам один из прекраснейших дней его жизни. Это был день представления его императрице Елизавете, которая желала видеть поэта, чтобы лично благодарить за одно из лучших его сочинений — «Похвальное слово ей, сказанное на торжественном собрании Академии 1749 года».

В первую минуту, когда Шувалов объявил Ломоносову об этом милостивом желании, его сердце затрепетало от радости: оно так давно было исполнено живейшей благодарностью к высокой покровительнице, так давно мечтало о счастье лично перед ней излить эту пламенную благодарность. Невозможно описать, что чувствовал он, сидя в карете вместе с добрым Шуваловым и несясь по дороге к Царскому Селу, где государыня проводила в этот год лето. Как ни блистательно сияла золотая кровля нового Царскосельского дворца, недавно построенного императрицей, как ни великолепно было все, окружавшее это истинно царское жилище Елизаветы, но Ломоносов не мог ничем восхищаться, ни о чем думать, а весь был погружен в одно чувство: в счастье представиться государыне. Поэтому малое впечатление произвели на него и бесчисленные богатства, украшавшие пышные комнаты, по которым он шел до той, где, наконец, увидел царицу Севера! Прекрасна и величественна явилась она поэту! С благоговением устремил он свои восхищенные взоры на это прелестное лицо дочери могущественного, великого гения России. Как будто пораженный каким-то очарованием, Ломоносов стоял безмолвен, неподвижен, а между тем императрица уже оставила работу, которой занималась, и с привлекательной любезностью, которая была ее отличительной чертой, сказала: «Я в долгу у вас, господин Ломоносов. Вы так хорошо умеете хвалить меня, а я еще ни разу не поблагодарила вас за это. Примите же теперь мое благоволение». И с этими словами приветливая государыня подала ему руку.

Ломоносов в неизъяснимом восторге упал на колени и едва мог выразить свою глубокую благодарность: его сердце было слишком полно, а это всегда мешает красноречию. Елизавета понимала его чувства и, продолжая милостиво разговаривать с ним, с участием расспрашивала о его жене и дочери, и незабываемый для поэта разговор кончился такой царской милостью, какую он не мог и представить: государыня подарила ему поместье близ Петербурга, на берегу Финского залива. Оно называлось Коровалдай.

Осчастливленный таким лестным отношением, Ломоносов с этого времени с новым жаром принялся за свои многочисленные труды и в Академии, и выполняя те поручения, какие часто давал ему знаменитый покровитель наук и художеств Шувалов. Так, в 1754 году он просил его разработать план университета в Москве, и к 1755 году это высшее учебное заведение, этот памятник просвещенной государыни и двух главных участников его учреждения — Шувалова и Ломоносова — уже было открыто. Это событие, столь важное для будущего просвещения России, наполнило радостью сердце поэта.

Но, несмотря на все счастье, которым, казалось, наслаждался Ломоносов, у него было много дней, самых горестных, самых тяжелых для сердца! Это были дни, когда много он терпел от проявления злобы людей, ненавидевших его за дарование, так возвышавшее его над ними. К числу таких, к несчастью, принадлежали даже некоторые члены Академии и более всех ее секретарь, Тредиаковский. Воображая себя тоже поэтом, он писал самые дурные стихи того времени, но все-таки их читали и даже иногда признавали хорошими, как вдруг появился Ломоносов со своей правильной, звучной поэзией, и на стихи Тредиаковского посыпались насмешки. Он возненавидел нового поэта, и эта ненависть наделала много вреда Ломоносову, потому что Тредиаковский, будучи секретарем Академии, имел влияние на ее членов и нередко настраивал их против Ломоносова.

Но величайшее зло состояло в том, что пламенное сердце поэта было слишком чувствительно к незаслуженным оскорблениям и неприятным последствиям разногласия между академиками, которые чрезвычайно вредили распространению просвещения в России, просвещения, столь дорогого для Ломоносова. Досадуя на это, он чувствовал такое огорчение, в котором его не могли утешить благородные защитники, Шуваловы. Как часто с истинной печалью он говорил им: «Ах! Как много мог бы я сделать в звании профессора и члена Академии, и как мало мои товарищи дают мне возможности делать!» Знаменитые покровители утешали его, как могли, и иногда помогали в трудную минуту, а когда нельзя было помочь, советовали иметь больше терпения и ждать какое-то время.

Кроме обширных успехов, которых добился этот необыкновенный человек во всех областях наук, царствование Елизаветы Петровны отличалось счастливым стечением обстоятельств и в других сферах жизни.

При ней появился первый истинно Русский театр: несколько человек самого простого звания, но с редкими дарованиями объединились в Ярославле и без всякого обучения, по одной собственной воле играли разные пьесы. Удачные представления подали мысль одному из них, купеческому сыну Феодору Волкову, сделать домашний театр и показывать за деньги представления для всех жителей Ярославля. Так начинался первый вольный Русский театр. Слух о дарованиях новых актеров вскоре дошел до императрицы, и она пожелала видеть их. Вся труппа была привезена в Петербург и до того восхитила своими представлениями высокую покровительницу изящных искусств, что в 1756 году был образован придворный Русский театр, а счастливые Ярославцы заняли в нем места лучших актеров. Из них впоследствии прославился знаменитый трагик Дмитриевский. Директором этого театра был Александр Петрович Сумароков, сочинявший первые Русские трагедии и комедии. Делая во всем быстрые успехи, наши соотечественники уже имели в это время и периодическое издание, или журнал. Он назывался «Ежемесячные сочинения» и издавался академиком Миллером.

К счастливейшим событиям царствования Елизаветы принадлежит увеличение нашего Отечества за счет целой новой области, известной под названием Новороссийской. Вот как появилась она на юге нашего Отечества. В грозное правление императрицы Анны и герцога Бирона множество Русских семейств бежало за границу. При Елизавете же, кроткой и милосердной, все они возвратились, и даже вслед за ними пришли в Россию и многие иностранцы, в особенности Сербы — народ, происходивший так же, как и Русские, от Славянского племени. Наше правительство поселило их в степях южной России и назвало Новороссиянами.

Итак, все сияло счастьем, все было увенчано успехом на протяжении двадцатилетнего царствования Елизаветы. В то время, как ее генералы удачно побеждали героя Фридриха, считавшегося всеми непобедимым, она украшала свою северную столицу с царским великолепием, всегда любимым ею. Можно и теперь видеть памятники ее прекрасного и пышного вкуса. Это дворцы Зимний и Царскосельский, морской собор святого Николая в той части Петербурга, которая называется Коломной, Воскресенский девичий монастырь на берегах Невы. Мои читатели не найдут Воскресенского монастыря, потому что мы называем его теперь Смольным. Его не достроили при Елизавете Петровне, и примечателен он был в то время только причиной, которая подала государыне мысль построить его: это было ее намерение передать правление великому князю Петру Федоровичу и окончить свои дни в монастыре — намерение, о котором она говорила через четыре года после своего вступления на престол и которое потом изменилось.

Богатство двора при императрице Елизавете и ее пышные праздники приводят в удивление всех, кто знает придворные записки того времени. Кроме воскресных собраний у императрицы, в ее дворце давались два раза в неделю маскарады. Один из этих маскарадов устраивался для придворных и других знатных особ, количество которых было свыше двухсот человек. На другом же маскараде, где позволено было быть всем, число гостей часто доходило до восьмисот человек. Однако государыне, любившей веселые шутки, вздумалось, чтобы на одном из придворных маскарадов все мужчины были одеты в женскую одежду, а все женщины — в мужскую одежду. И в этом странном переодетом виде она сама была прелестнее всех: мужской наряд чрезвычайно шел к ее величественному росту. Она часто надевала также охотничье платье, потому что любила охоту и искусно стреляла из ружья. Это увеселение нравилось многим нашим государям. Императрица Анна Иоанновна была также очень искусна в стрельбе и летом 1740 года во время своего пребывания в Петергофе застрелила множество диких коз, зайцев и уток. Даже великая княгиня Екатерина Алексеевна любила охоту и часто занималась ею в первые годы своего пребывания в России. Но она делала это, отправляясь в Ораниенбаумский лес с одним старым егерем³⁷⁹ и охотничьей собакой. Императрица же Елизавета Петровна соединяла и с этим увеселением пышность, везде сопровождавшую ее, и из записок того времени можно видеть, что дни, проведенные ею на охоте, были похожи на великолепные праздники. Особенно примечательным было 4 октября 1751 года, когда охота проходила в Красном Селе, и одни охотничьи платья для особ, участвовавших в ней, стоили более 20 000 рублей.

Но несмотря на эту склонность к веселью и блеску, Елизавета Петровна отличалась редким благочестием. Празднование всякого счастливого происшествия ее царствования начиналось всегда приношением благодарственных молитв Богу, и иногда в церквах оставались даже памятники этой благодарности: так, из серебра, в первый раз полученного при ней из Русских рудников, была сделана рака³⁸⁰, в которой почивают мощи³⁸¹ святого Александра Невского. И в числе благословений, всегда ниспосылаемых Богом благочестивым душам, было одно, наполнившее величайшей радостью не только сердце набожной государыни, но и всех ее подданных: это было открытие в 1756 году мощей нового чудотворца святителя Димитрия Ростовского, жившего во времена Петра Великого.

Император Петр III 1762 год

Чрезвычайны были изменения, произошедшие в России с восшествием на престол Петра III: новый император, казалось, всем отличался от покойной императрицы. Мои читатели уже слышали о его мире с жестоким врагом Елизаветы, Фридрихом II. Но это было еще не все; вслед за известием о мире, которое еще не могло назваться дурным, а, напротив, могло обрадовать многих, Русские услышали вести вовсе не радостные: все рассказывали друг другу, что государь хвалит и награждает только иностранцев; что, не доверяя своим подданным, он окружил себя, вместо гвардии, отрядом Голштинцев, выписанных из его Отечества (корпус Голштинцев, состоящий из 3000 человек, был выписан из Германии спустя несколько лет после приезда принца. Это было любимое войско Петра III. Оно всегда стояло на квартирах там, где великий князь проводил большую часть своего времени: в Ораниенбауме). Наконец, что весь Русский народ стал будто бы подвластен Прусскому королю, потому что Петр Федорович так предан ему, что малейшие желания его считает священными.

Сначала все считали такие слухи несправедливыми, считали выдумками врагов императора, но вскоре должны были поверить им. Да и кто бы не поверил? Все доказывало справедливость рассказчиков: и Русские солдаты, одетые по приказанию императора в новые мундиры, точно такие, какие были у Прусских солдат, и удовольствие, с которым император вводил все эти перемены, и его радость при получении от Фридриха чина генерал-лейтенанта его службы, и, наконец, торжественное объявление о том, что недавно заключенный мир уже нарушен, и Русское войско, сражавшееся в Германии против Фридриха, должно было идти теперь на его врагов. Вместе с печальной вестью об этой новой войне Петр Федорович объявил своим подданным и о том, что он сам будет командовать своей армией, что сам отправится с ней в Германию, прежде чем будет короноваться. Последнее известие огорчило Русских больше всего: из-за своей набожности они находили в одном этом случае столько причин для обвинения императора, что в их сердце погасла последняя искра привязанности к наследнику Елизаветы. С тех пор они начали забывать даже то добро, которое он сделал для них в первые дни своего восшествия на престол и которое состояло в больших преимуществах, данных дворянству, и в уничтожении страшной для всех Тайной канцелярии — такого присутственного места, где рассматривались дела по разным доносам и особенно по тем, которые были известны под названием «Слово и дело государево»*.

Это были два важных благих дела Петра Федоровича для своего народа, но их тогда не оценили в полной мере — так велико было общее неудовольствие! Вскоре оно достигло высочайшей степени: все узнали, что Петр не оценил по достоинству прекрасные качества своей супруги, что она страдала от его невнимания, от оскорблений, какие причиняли ей приближенные к императору. Приверженцы Екатерины узнали даже и то, что Петр Федорович имеет тайное намерение развестись с ней. Такое ужасное известие встревожило всех, кто умел чувствовать в нашем Отечестве. Холодность императора к единственному сыну и наследнику, восьмилетнему великому князю Павлу Петровичу, довела до крайней степени приверженцев Екатерины и заставила их решиться на любые жертвы, чтобы спасти ее. Эта решительность казалась им необходимой, потому что Петр приказал арестовать свою супругу. До ареста, правда, дело не дошло, однако после этого Екатерина поняла, что ей необходимо искать защиту у народа и преданных вельмож и военных. Она дала согласие на переворот.

В то время, как в Петербурге все с единодушным восторгом присягали императрице, Петр Федорович, ничего не зная об этом, находился, как обычно, в своем любимом загородном дворце Ораниенбауме и размышлял о том важном происшествии, которое по его приказанию должно было совершиться на другой день. Вдруг он узнает новость совершенно противоположную! Не имея особенной смелости в характере, он, чрезвычайно расстроенный, выслушал все подробности о ней и не только не изъявил желания противиться тому, что уже произошло в Петербурге, но на другой день сам написал письмо императрице, в котором отказался навсегда от Русского престола, изъявляя желание уехать в свое Голштинское герцогство. Вероятно, это желание было бы исполнено, но Петр III вскоре — 6 июля 1762 года — скончался.

Примечания

315 Орден святого Александра Невского. После перенесения мощей святого князя Александра Невского в 1724 году из Владимира в Санкт-Петербург император Петр I предполагал учредить орден в честь святого Александра Невского — победителя шведов. Но смерть Петра I помешала осуществить это намерение. Императрица Екатерина I исполнила волю своего супруга и в 1725 году учредила кавалерский чин имени святого Александра Невского. Ордену был присвоен девиз «За труды и Отечество». Положение об ордене было разработано при императоре Павле I.

316 Опека — наблюдение за малолетними, душевнобольными и старыми людьми, попечение об их воспитании и правах. Опека — это также лица или учреждения, которые занимаются таким наблюдением.

317 Обер-камергер — старший камергер.

318 Апоплексический удар — инсульт, кровоизлияние в мозг.

319 Балдахин — нарядный церемониальный навес над троном, парадным ложем, церковным алтарем, как правило на фигурных стойках или столбах.

320 Скороход — слуга, сопровождавший пешком ехавшего в экипаже (карете) господина.

321 Шталмейстер — придворный чин при российском императорском дворе, соответствовавший старомосковскому придворному чину «конюший».

322 Фурьер (фр.) — военнослужащий младшего командного (унтер-офицерского) состава. Он исполнял обязанности квартирьера и снабжал роту или эскадрон продовольствием и фуражом.

323 Камер-паж — придворный паж при княжеском, герцогском, королевском, императорском дворе.

324 Гайдук — слуга, выездной лакей в богатых русских домах XVIII века.

325 Глазет (от фр. глянцевый) — шелковая ткань с золотой или серебряной поперечной нитью, гладкая или с крупным рисунком.

326 Диадема — царский венец с украшениями из драгоценных камней.

327 Веспасиан Тит Флавий (9-79) — римский император, основатель династии Флавиев. Веспасиан родился в семье сборщика налогов. Он занимал высшие командные должности в римской армии при императорах Клавдии и Нероне. Ему удалось подавить антиримское восстание в Иудее. В связи с тем, что Веспасиан пользовался огромной популярностью в армии, в 69 году ее восточные легионы провозгласили его императором.

328 Курляндия (нем. Kurland, латышское Курземе) — историческая область в Прибалтике (в западной части Латвии). В 1561–1795 годах — это герцогство со столицей в городе Митава. В 1795 году Курляндия была присоединена к Российской империи и стала Курляндской губернией.

329 Хирагра — болезнь костей пальцев и рук, то же, что подагра в ногах.

330 Желтуха — болезнь печени, сопровождающаяся пожелтением кожи.

331 Адъютант (лат. помогающий) — военнослужащий (офицер), состоящий при военном начальнике для служебных поручений или штабной работы.

332 Камер-юнкер — низшее придворное звание при российском императорском дворе.

333 Камергер — придворное звание старшего ранга в ряде европейских монархических государств. Впервые оно появилось в средневековой Испании. В России это звание было введено Екатериной II. Обязательной регалией камергера являлся золотой ключ на голубой ленте.

334 Обер-гофмаршал — старший гофмаршал. В Российской империи это был придворный чин и должность лица, ведавшего делами дворцового хозяйства, его снабжением, устройством торжественных приемов.

335 Кадетский корпус — военно-учебное заведение закрытого типа. Первый кадетский корпус в России был основан в правление императрицы Анны Иоанновны в 1732 году в Санкт-Петербурге под названием «Корпус кадет». С 1752 года после основания Морского корпуса он стал называться Сухопутным шляхетским кадетским корпусом, позднее — 1-й кадетский корпус. В XVIII веке кадетские корпуса готовили не только офицеров, но и гражданских чиновников, дипломатов, судей. Исключительно военными учебными заведениями они становятся лишь в начале XIX века.

336 Калмыки — кочевой народ, обитающий в прикаспийских степях. Предками калмыков были ойраты — представители самого западного из монгольских племен. Калмыки входили в состав империи Чингисхана и Золотую Орду. Они добровольно приняли российское подданство в XVII–XVIII веках.

337 Штофный кафтан — кафтан из плотной шелковой ткани с разводами.

338 Кабинет-министр — один из трех членов Кабинета министров, который являлся верховным государственным органом в годы правления Анны Иоанновны (1731–1741).

339 Обер-егермейстер — придворный, ведающий охотой. Так называли старшего начальника над придворными егерями.

340 Сажень — старая русская мера длины. В XI–XVII веках встречались сажени и в 152, и в 176 см. В дальнейшем размер сажени был определен в 7 английских футов, что равняется 213,36 см.

341 Лафет — часть артиллерийского орудия; специальный станок, на который крепится пушечный ствол. Существует два основных типа лафета: колесный и стационарный (имеющий неподвижное основание).

342 Мортира (гол. ступа) — артиллерийское орудие с коротким стволом, напоминавшее ступку, откуда и произошло ее название. Мортира предназначалась для разрушения крепостей и других оборонительных сооружений.

343 Грот — неглубокая пещера, со сводчатым потолком и широким входом. Искусственные гроты (иногда в виде павильона) были широко распространены в европейской парковой архитектуре.

344 Недоимка — не уплаченная в срок часть налога (подати).

345 Доимочные приказы (канцелярии) — губернские учреждения, существовавшие в России в XVIII веке и занимавшиеся сбором недоимок.

346 Брауншвейг — немецкое герцогство, которое в войнах XVIII века являлось союзником Пруссии. Герцог Карл и его сын Карл-Вильгельм Фердинанд были командующими не только отдельными воинскими частями, но и главными силами прусской армии.

347 Астролог — человек, предсказывающий будущее по расположению звезд.

348 Подагра (греч. капкан для ног) — хроническая болезнь суставов у человека, вызываемая нарушением обмена веществ в организме.

349 Караул (тюркск. стража) — вооруженное подразделение, назначенное для охраны и обороны важнейших государственных объектов, должностных лиц, преступников и осужденных лиц.

350 Генералиссимус (лат. самый главный) — высшее воинское звание, которое присваивалось полководцам, командовавшим несколькими, как правило союзными, армиями. Это звание присваивалось также видным государственным деятелям как почетное звание. В России первым генералиссимусом стал воевода А.С. Шейн. Этим чином его наградил Петр I 21 июня 1696 года за успешные действия его армии при взятии турецкой крепости Азов. В 1727 году чин генералиссимуса был пожалован князю А.Д. Меншикову, в 1740 году — принцу Антону Ульриху Брауншвейгскому, в 1799 году — А.В. Суворову.

351 Лютеране — последователи религиозного реформатора Мартина Лютера, который был основателем одного из направлений в протестантизме, возникшего в ходе Реформации XVI века в Германии. Отвергнув характерную для христианских церквей (католической и протестантской) сложную иерархическую организацию, лютеране подчинили свои религиозные общины светским владыкам — немецким князьям-курфюрстам. Лютеране отказались от почитания икон, святых, а также от необходимости монашеского подвига.

352 Аллегория (греч. иносказание) — условное, наглядное изображение идеи или отвлеченного понятия в конкретном (картинном) образе.

353 Генерал — прокурор — одна из высших государственных должностей в Российской империи. Генерал-прокурор возглавлял Сенат, наблюдал за соблюдением законов всеми должностными лицами. Эта должность была учреждена Петром I в январе 1722 года. Генерал-прокурору подчинялся большой штат прокуроров и фискалов, осуществляющих непосредственный надзор за правительственными чиновниками. В 1802 году с учреждением в России министерств генерал-прокурор, оставшись главой Сената, стал в дополнение к этому и министром юстиции.

354 Тайный советник — чин крупного государственного чиновника в Российской империи, который был введен Петром I. По Табели о рангах он считался гражданским чином 3 класса. Лиц, имевших этот титул, называли «ваше превосходительство».

355 Эшафот — деревянный помост, воздвигаемый в публичном месте для совершения смертной казни и других видов наказания.

356 Плаха — большая деревянная колода, на которой отсекалась голова приговоренного к смертной казни. Плахой также называли помост, на котором совершалась казнь.

357 Пастор (от нем. пастырь) — религиозный наставник, руководитель общины у лютеран.

358 Лейб-компания — гренадерская рота лейб-гвардии Преображенского полка (численностью 364 человека), при активном участии которой 25 ноября 1741 года произошел дворцовый переворот и была возведена на престол императрица Елизавета Петровна. 31 декабря 1741 года в ознаменование своих заслуг рота получила название Лейб-компании, а служившие в ней офицеры и солдаты были пожалованы новой особой формой и знаменем. Сама императрица приняла чин капитана Лейб-компании, все офицеры были произведены в генералы, прапорщик — в чин полковника, унтер-офицеры и рядовые стали офицерами, недворяне получили потомственное дворянство и поместья. Лейб-компания была расквартирована в особом помещении около Зимнего дворца, несла его внутреннюю охрану и составляла почетный конвой императрицы.

359 Капитан-поручик — офицерский чин в русской армии. В 1798 году заменен чином штабс-капитана.

360 Провинция (от лат. область) — часть территории государства. В Российской империи в 1719–1775 годах провинцией называли часть губернии. Она делилась на уезды и управлялась воеводами, а в губернских городах — губернаторами.

361 Кюменегард (провинция Кюменегард) — Кюммене, район в южной Финляндии.

362 Ангальт-Цербст — немецкое княжество, один из пяти анклавов (позднее округов) земли Ангальт (Анхальт) в среднем течении реки Эльбы. Формально существовало как независимое государство с 1218 по 1797 годы с исторической столицей в городе Цербст. Ангальт-Цербстской принцессой была до замужества российская императрица Екатерина II.

363 Поступь — походка.

364 Корь — острое инфекционное заболевание, преимущественно детское, широко распространенное во всем мире.

365 Оспа — острое вирусное заболевание, характерной особенностью которого является пузырчатая сыпь, оставляющая после себя рубцы. Большие эпидемии оспы в Европе В XV–XVIII веках приводили к смерти сотен тысяч людей, а также обезображивали лица переболевших, но выживших. Лишь открытие английским врачом Дженнером в 1796 году способа борьбы с болезнью:

— профилактических прививок человеку ослабленного вируса оспы (вакцины);

— позволило со временем снять угрозу опустошительных эпидемий.

366 Бавария — историческая область в южной Германии. В средние века Бавария была герцогством. После Тридцатилетней войны 1618–1648 годов, в которой герцог Максимилиан Баварский принял участие на стороне Католической лиги, Бавария стала курфюршеством.

367 Силезия — историческая славянская область в верхнем и среднем течении реки Одер на территории современной Польши. В ходе войны за австрийское наследство в 1740–1748 годы Силезия была захвачена Пруссией и стала ее провинцией.

368 Померания — немецкое герцогство на отвоеванных у поляков землях по южному берегу Балтийского моря. После Тридцатилетней войны 1618–1648 годов Западная Померания отошла к Швеции, а Восточная Померания стала прусской провинцией.

369 Падучая болезнь — эпилепсия, хроническое заболевание головного мозга человека, характерной особенностью которого являются так называемые припадки — судороги, сопровождающиеся временным помрачением рассудка.

370 Алтын (тат. золото) — старинная русская мелкая монета, широко распространенная в Московском государстве. Алтын равнялся трем копейкам.

371 Копейка — единица русского денежного счета. В гривне десять копеек, в рубле — сто. В копейке две деньги, или четыре полушки.

372 Этимология (греч. истинное значение слова) — раздел языкознания, изучающий происхождение слов.

373 Синтаксис (греч. порядок) — важнейший раздел грамматики, изучающий предложение и его части.

374 Иеромонах — монах в сане священника.

375 Семинарист — в России учащийся семинарии (духовного учебного заведения).

376 Гусары (венг.) — воины легкой кавалерии в русской армии в XVII–XX веках. Гусары появились впервые в Венгрии в XV веке.

377 Адъюнкт (от лат. присоединенный) — младшая ученая должность, помощник профессора.

378 Мрежа — рыболовная сеть.

379 Егерь (нем. охотник) — профессиональный охотник, служитель в охотничьей одежде при вельможах.

380 Рака (лат. ящик) — большой ларец в форме саркофага, украшенный резьбой, инкрустацией из драгоценных камней. Он предназначался для хранения мощей святых.

381 Мощи — нетленные, обладающие чудодейственной силой останки святых, христианских подвижников.