Красная звезда стояла в небе. Иногда, словно пробуя привязь, она вздергивалась и стремительно прорезала синеву, но через мгновение вдруг замирала и победно парила на месте. Вытянутый красный хвост подрагивал и посверкивал на солнце.
Этого змея, сделанного в виде красной звезды, запустили в небо два десятиклассника — старший сын доктора Ледина и старший брат Анести. Сейчас они, стоя рядом, гордо, как на плакате, смотрели в небо. Сын доктора держал в руке катушку. Рядом толпились Чик и его ровесники.
Змей, сделанный из красной материи в виде красной звезды, казался Чику чудом техники. Чик умел делать змея, но только из газетной бумаги и в виде четырехугольника. А тут красная звезда парит в небе!
— Пошлем «телеграмму», — важно сказал брат Анести и вытащил из кармана блокнот. Он вырвал из него один листик, надорвав со всех сторон, округлил, сделал внутри дырочку и нанизал бумажку на нить, уходящую в небо.
Бумажка трепыхнулась и пошла вверх, мгновениями раздумчиво останавливаясь, словно набирая силы, и снова скользя в небо. И это было удивительно. Какая сила подымает листик? Почему, если просто так подбросить такой же листик, он поколыхается, поколыхается и падает на землю? А этот идет вверх и вверх. Почему? Чик не мог понять.
Он слышал, что существуют восходящие и нисходящие потоки воздуха, и готов был согласиться, что листик подымают восходящие потоки. Но почему, почему листик всегда попадает на восходящие потоки и никогда на нисходящие? «Телеграмма» ни разу не возвращалась.
— Чик, — окликнул его в это время Бочо, — подойди ко мне.
Бочо пришел со своей улицы и теперь стоял в тенечке напротив компании, запускающей змея. Чику не хотелось отрываться от «телеграммы». Он взглянул на Бочо и сказал:
— Подойди ты!
Чик снова поднял голову. Уже мерцающий клочок белой бумаги шел и шел в сторону звезды.
— Подойди, Чик, дело есть! — снова крикнул Бочо.
Чик взглянул на него, удивляясь его упорству. Бочо сделал руками таинственные знаки, показывая, что владеет тайной, которой нельзя поделиться при свидетелях. Чик, переходя на его язык, показал руками, что ему очень интересно досмотреть, как «телеграмма» дойдет до змея.
Бочо, презрительно махнув рукой, сделал вид, что сплюнул, и даже растер ногой невидимый плевок, показывая, что и запущенный змей, и «телеграмма» -все это полная ерунда по сравнению с тайной, которой он хочет поделиться.
Чик еще раз взглянул на небо и подошел к Бочо.
— Ну что? — спросил Чик.
— Ну что, ну что! — засопел Бочо. — Пойдем сядем на крыльцо, и я там все расскажу.
Он кивнул на толпящихся ребят, давая знать, что новость, о которой он собирается рассказать, не терпит случайных ушей. Чик понял, что дело нешуточное. Они молча отошли к парадному крыльцу Богатого Портного и сели на прохладные ступеньки.
— Чик, — взволнованно засипел Бочо, — мы вчера с одним пацаном с нашей улицы ходили ночью вырезать бамбуковые удилища.
— Где? — спросил Чик.
— Ты не знаешь, — сказал Бочо, — на Беследке. Туда только на лодке можно подойти. Со стороны улицы собака привязана.
— Ну и что?
— Послушай дальше, потом будешь нукать. И вот мы подошли к берегу, возле которого заросли бамбука. Привязали лодку — и в заросли. А дальше там дои стоит. Вроде вашего, двухэтажный. И вот мы выбрали себе два бамбука и вырезаем. Вдруг из дому какая-то музыка раздается. Но я даже не слушал. Подумаешь, музыка! А этот пацан с нашей улицы стал бить меня в бок, как малахольный. «Ты что, — говорю, — очумел?»— «Тише, — говорит, — сейчас лунатик появится». — «Где?» — говорю. «На крыше!» — говорит и снова толкает меня в бок. И, Чик! Я чуть не умер! Он появился, Чик!
— И что? — спросил Чик, чувствуя, что у него волосы на затылке заинтересованно ожили.
Ребята, следившие за змеем, радостно завопили. Чик понял, что «телеграмма» дошла. Но сейчас ему было неохота смотреть ни на змея, ни на «телеграмму».
— Он появился на крыше весь в белом, Чик!
— В белом ходили привидения, и то до революции, — поправил его Чик, — разве лунатики ходят в белом? Может, он был в нижней рубашке и в кальсонах?
— Нет, Чик! Весь в белом, как курортник на бульваре!
— Ну а дальше что?
— Он прошел по краю крыши, а потом пропал.
— Как пропал? — спросил Чик, недовольный, что лунатик так быстро исчез.
— Он зашел за дерево. Там внизу растет дерево, и ветки в том месте нависают над крышей. Он слез с крыши на балкон второго этажа.
— По ветке, что ли?
— Не знаю, Чик. Но он слез с крыши и через балкон зашел в дом. Его из дому эта музыка приманила.
— Как так музыка приманила?
— Точно, Чик, приманила! Он идет по крыше, а она его приманивает. Он идет, а она его приманивает. Он так и идет на музыку!
— А потом что?
— А потом, когда он уже вошел в дом, приманивать его было незачем. И музыка кончилась. Приманила! Этот пацан, с которым я ходил срезать удилища, говорит, что за лето он уже три раза видел, как лунатики гуляют по этой крыше…
— В одном доме столько лунатиков! — удивился Чик. — Они что, стараются в одном доме жить?
— Если б из одного дома, Чик, — горестно вздохнул Бочо, — я бы даже не стал рассказывать тебе об этом. В том-то и дело, что они совсем не из этого дома, Чик!
— Откуда же они? — удивился Чик. Он до сих пор считал, что лунатики гуляют по крыше собственного дома. Оказывается, у них есть любимые крыши, где они встречаются и молча прогуливаются.
— В том-то и дело, что там рядом военный санаторий, Чик! Чуешь? Военный!
Чик почуял, и у него мурашки пошли по спине. Приближалось коварство врага, но Чик еще не знал, почему им выгодны лунатаки.
— А разве военные бывают лунатиками? — спросил он,
— Еще как бывают, Чик, еще как! Это шпионская квартира. Они лунатской музыкой приманивают военного из санатория. И он по крыше к ним сходит. А они у него выпытывают тайны и отпускают: теперь иди! Лунатик как загипнотизированный. Он говорит все, о чем спрашивает шпион.
— А разве бывает лунатская музыка? — спросил Чик, потрясенный и все-таки стараясь изо всех сил держаться здравого смысла.
— Есть, Чик! Какой-то немец составил. Пацан, с которым я срезал удилище, в музыкальную школу ходит. Он все про музыку знает. Они все время играют одну и ту же музыку. Лунатскую. Приманят военного лунатика, узнают у него военную тайну и отпускают; теперь иди!
— А почему они свет гасят? — спросил Чик, стараясь изо всех сил держаться здравого смысла.
— Я и это разгадал, Чик! Я все время о них думал. Они гасят свет и начинают допрашивать лунатика. На всякий случай. Лунатики иногда неожиданно просыпаются. И если они будут допрашивать его при свете, он проснется и может их запомнить в лицо. А потом где-нибудь на базаре или на улице встретит и разоблачит. А так, проснулся в чужой квартире, кругом темно. «Где я?» — говорит лунатик. «Вы в чужую квартиру залезли. Уходите, а то милицию позовем!» Лунатику стыдно. Он же знает, что сам не свой. Он к балкону. А они ему: «Куда? Вон дверь!» И он выходит. Вот как они действуют, Чик! Пойдем заявим на погранзаставу!
— Я сначала должен все увидеть своими глазами, — сказал Чик.
— Так пошли, Чик! Сегодня тоже будет лунная ночь, если тучи не наползут.
— Нет, не наползут, — сказал Чик, взглянув на небо.
— Пойдем, — сказал Бочо, — только надо достать бутылку вина.
— Для чего? — удивился Чик.
— Сторожу-лодочнику надо дать, — сказал Бочо, — думаешь, он бесплатно отпускает на лодке?
Чик вспомнил, что наверху у тетушки в зале рядом с письменным столом на тумбочке стоит бочонок с вином. Когда приходят гости, кто-нибудь из домашних вытягивает шлангом из бочонка в графин вино и угощает гостей.
— Бутылку вина я достану, — сказал Чик.
— Вот и хорошо! — обрадовался Бочо. — Ты можешь в десять часов вечера тихо выйти из дому, чтобы родители не знали?
— Да, — кивнул Чик, — ровно в десять часов жди меня под этим балконом.
Чик кивнул на тетушкин балкон. Он решил заночевать у тетушки. От тетушки улизнуть будет легче, чем из дому от мамы. Чик это точно знал.
— Я тебе свистну, — сказал Бочо, — только никому ни слова. Вспугнуть могут.
— Могила, — сказал Чик и встал, — значит, до вечера?
— До вечера, — согласился Бочо и пытливо взглянул в глаза Чика, — а ты не мандражишь, Чик? Что мы будем делать, если лунатик опять спустится к шпионам?
— Там видно будет, — сказал Чик, — приходи под наш балкон.
— Хорошо, — сказал Бочо и пошел к себе домой.
Чик посмотрел на ребят, глазеющих на небо, и удивился, что можно заниматься такими пустяками, когда шпионы чуть ли не каждую ночь потрошат наших военных лунатиков.
Надо заняться вином. Чик вошел во двор и поднялся на второй этаж. Сумасшедший дядюшка Чика стоял на верхней лестничной площадке и, не сводя глаз с кухонной пристройки, где возилась его любимая тетя Фаина, распекал свои песенки. Бабушка сидела рядом на скамеечке и перебирала четки. Чик зашел на веранду. Тетушка ее сейчас подметала.
Он прошел в столовую, оттуда в залу, где возле письменного стола на тумбочке громоздился пузатый бочонок с вином. Легкий резиновый шланг был накинут на бочонок.
Надо было действовать быстро и решительно. Тетушка еще минут пятнадцать будет подметать веранду. За бабушку и дядю Колю можно было не беспокоиться. Бабушка подолгу любит сидеть на солнце, перебирая четки, а дядя, если уж тетя Фаина у себя на кухне, так и будет петь и поглядывать туда.
Чик вошел в столовую и вынул из буфета пустую бутылку. Нашарил в ящике с вилками и ложками пробку. Вставил в бутылку. Подошла. Чик снова перешел в залу и подошел к бочонку. Рядом с бочонком стоял стул. Чик открыл бутылку и поставил ее на стул. Потом открыл втулку бочонка и сунул туда конец шланга. Другой конец взял в рот. Чик тысячи раз видел, как это делают взрослые, но сам никогда не вытягивал вино из бочонка.
Он никогда не мог понять, какая сила заставляет вино подыматься вверх по шлангу. Он понимал, почему со вздохом подымается первая струя вина. Это как восходящий поток. Но почему потом, нарушая закон о сообщающихся сосудах, вино продолжает идти вверх по шлангу, он не понимал. Это тоже было маленьким чудом.
Чик был равнодушен к вину, но делал вид, что презирает его, потому что взрослым это нравилось. Взрослые слегка гордились надежным презрением Чика к вину. Старший брат Чика уже несколько раз тайно пробовал вино, и ему за это попадало. Тем более домашние гордились стойким презрением Чика к вину.
Чик втянул несколько раз воздух из шланга и вдруг почувствовал, что рот наполнился прохладным вином. Он быстро сглотнул его и вставил кончик шланга в бутылку. Вино мягко полилось. Чик прислушался к действию проглоченного вина. Никакого действия не было. Вино было, пожалуй, повкуснее воды, но похуже лимонада.
Вдруг вино перестало литься в бутылку. То ли Чик не так шевельнул шлангом, то ли с запозданием задействовал закон сообщающихся сосудов. Чик снова взял в рот кончик шланга и изо всех сил втянул воздух. Снова рот его наполнился прохладой вина, он пару раз глотнул его и сунул конец шланга в бутылку. Вино снова полилось мягкой, бесшумной струей и наполнило бутылку.
Чик осторожно приподнял шланг и вытянул его из бочонка. Конец шланга, побывавший в бочонке, был красным, как гусиная лапа. Все время прислушиваясь к веранде, он тщательно вытер о штаны этот конец, накинул шланг на бочонок, заткнул его втулкой, а бутылку пробкой.
После этого он взял бутылку, подошел к кровати дяди Ризы и сунул ее под матрац. Дядя Риза был в командировке, и Чик собирался сделать вид, что будет спать на его кровати. От мамы сбежать было трудней. Только Чик сунул бутылку под матрац, как в столовой скрипнула дверь и тетушка загремела у буфета посудой.
— Чик, почаевничаем? — спросила она, не видя Чика, но зная, что он здесь.
Тетушка много раз в день чаевничала и кофейничала.
— Хорошо, — сказал Чик, и ему вдруг стало ужасно весело, — сначала почаевничаем, а потом повиновничаем.
Он сам не знал, почему он так сказал. Просто ему стало ужасно весело оттого, что он так все ловко проделал.
— Я не поняла, что ты там сказал, Чик? — спросила тетушка.
Чику стало ужасно весело оттого, что он так ловко набрал вино в бутылку и так вовремя успел ее спрятать. Он подошел к бочонку с вином, несколько раз поощрительно похлопал его ладонью, а потом шлепнулся рядом на стул и запел бодрую песню:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Чик вовсю распелся не хуже своего дядюшки. Ему было весело оттого, что все так хорошо получилось.
Тетушка, удивленная его пением, вошла в валу. Она еще больше удивилась, увидев его поющим рядом с бочонком.
— Чик, почему ты уселся здесь и поешь? — спросила тетушка, заподозрив, что близость бочонка как-то поощрила его петь.
Чику стало еще веселей. Он продолжал петь. Тетушка подошла и, наклонившись к бочонку, приподняла шланг. Внимательно рассмотрела его. Нет, шланг сухой.
Чик распелся вовсю. Тетушка склонилась над бочонком и стала внюхиваться во втулку, думая, что утечка винных паров могла подействовать на Чика. Нет, вроде утечки тоже не происходит.
— Не морочь голову, Чик, — сказала тетушка, словно стряхивая неприятность минутного недоумения, — пошли пить чай!
Быстрой, легкой походкой, словно продолжая стряхивать минутное недоумение, она ушла на веранду. Чик допел и пошел пить чай. За чаем он вдруг с удивлением подумал: что это на него нашло? Как это он, забыв об осторожности, запел возле бочонка? Надо же дойти до такой глупости!
Вечером он сказал маме, что останется ночевать у тетушки. После чая все уселись играть в лото. Чик не стал играть. Часов с девяти он стал клевать носом, но взрослые, увлеченные игрой, заметили это только через полчаса. Тетушка, не отрываясь от игры, предложила ему лечь на кровать дяди Ризы. Чик как бы неохотно встал и пошел. Обычно он старался ложиться вместе со взрослыми.
— Чик такой, — сказала тетушка ему вслед, — или целыми днями читает, или убегается до смерти.
Чик прошел в залу, где уже спала бабушка на своей высокой кровати, а дядя Коля, лежа, вовсю распевал свои песенки. Чик снял сандалии и, не раздеваясь, лег на кровать.
— Тюри! Тюрих! Тюри! Тюри! Тюм-пам-пам!
Вовсю распелся дядюшка, изредка прерывая свое пение и поглядывая на Чика, чтобы вовремя перехватить его попытку подбросить ему кошку, стащить брюки или еще что-нибудь в этом роде.
Чик сейчас сожалел, что иногда дразнил дядю. Теперь тот не будет выпускать его из виду. Это затрудняло выход на балкон, откуда Чик собирался спуститься к Бочо. Сначала спустить бутылку, для этой цели он запасся шпагатом, а потом спуститься самому. Если прямо пройти на балкон, то дядя рано или поздно подымет тревогу. Умственных сил его хватало на то, чтобы сообразить: вышедший на балкон должен вернуться с балкона.
Можно было туда проползти. Но если бы дядя заметил ползущего Чика, он обязательно поднял бы шум, думая, что Чик что-то затеял против него. Чтобы усыпить его бдительность, Чик не отвечал на его взгляды, когда тот, прервав пение, оглядывался, стараясь разглядеть его в полутьме. Чик не шевелился и делал вид, что заснул.
Наконец раздался осторожный свист Бочо. Чик тихо встал с кровати, сложил одеяло такими складками, чтобы казалось, что под ним находится человек, сел на пол, надел сандалии, застегнул пряжки, вытащил бутылку из-под матраца и пополз к балкону.
Пока он полз, дядюшка дважды прерывал пение и вглядывался в кровать, где должен был лежать Чик. Чик в это время замирал на полу. Дядюшка принимался петь, и Чик полз дальше, стараясь не стучать бутылкой.
Он выполз на открытый балкон, завернул так, чтобы его из зала не было видно, и выпрямился. Бочо стоял под балконом и ждал его. Чик вынул из кармана шпагат и привязал его к горлышку бутылки. Подставив под бутылку ладонь, другой рукой тряхнул ее — узел крепко держал бутылку. Оглядел улицу, убедился, что она пустая, и спустил бутылку на руки Бочо. Бочо поймал бутылку, и Чик бросил шпагат.
Чик перелез через перила балкона и вышел на карниз. Это было очень трудное место. Надо было пробираться, цепляясь за карниз и сильно нагнув голову, чтобы из окна ее не было видно. Если бы дядюшка увидел в окне какую-то голову, он поднял бы шум, думая, что это вор.
Умственных сил его хватало на то, чтобы понять — в мире есть воры. Вернее, его научили бояться воров, сам бы он не догадался. Пройдя окно, Чик выпрямился и спустился на козырек парадного входа, а оттуда легко сошел на землю.
Они быстро пошли по пыльной немощеной улице. Бочо спрятал бутылку за пазухой и снаружи придерживал ее одной рукой, как будто у него под рубашкой голубь.
Над городом стояла огромная луна. Слева от луны застенчиво мерцала одинокая звезда. Из окон, с балконов, а нередко и с крыш домов доносились то арии классических опер, то джазовая музыка. В Мухусе входили в моду приемники, и владельцы их, кто от широты души, а кто желая похвастаться, старались так установить свои приемники, чтобы как можно больше людей слушали музыку. Два-три раза, пока они шли через город, из приемников вдруг вырывался голос Гитлера, грозно проклинающий и Чика, и Бочо, и все человечество. Так казалось.
— Стой! Стой! Опять! — шептал Чик, заслышав голос Гитлера. Чик знал, что подлый голос Гитлера как бы запрещено слушать, и в то же время знал, что считается как бы молодчеством послушать этот голос две-три секунды. Включить и выключить — нырнуть и вынырнуть из темного омута. Тоже интересно.
— Чик, когда же будет война с Гитлером? — спросил Бочо. По голосу его видно было, что он теряет терпение,
— Будет, будет, — успокоил его Чик.
Взрослые говорили, что войны может и не быть. Но Чик, как и большинство ребят, был уверен, что война должна быть и будет. Было как-то обидно и неприятно, что Гитлер живет и живет на свете. А как ты его уничтожишь без войны? На революцию в Германии Чик уже не надеялся. Даже взрослые перестали о ней говорить.
Они вышли к морю, и теперь луна стояла над морем. Было тихо. На Собачьем пляже вода еле-еле плескалась о берег. У пристани стоял теплоход «Абхазия» весь в электричестве, как праздник. Они дошли до устья Беследки, открыли калитку и вошли на территорию лодочного причала.
Вода реки была мутно-желтая. Видно, в горах прошел ливень. Обычно она была спокойная, но сейчас казалась грозной и опасной. Они пошли вдоль реки и дошли до мостиков лодочного причала. Привязанные цепями и веревками, лодки стояли у причалов. В лунном свете они казались странно пустыми.
— Это ты, Бочо? — вдруг раздался хриплый голос.
Чик обернулся. В глубине причала темнел навес, где громоздились перевернутые лодки.
— Да, дядя Юра, — сказал Бочо.
Пожилой небритый человек в тельняшке заковылял из-под навеса, издали свирепо всматриваясь в Чика. Чик заволновался. Ему хотелось, чтобы Бочо поскорее вытащил бутылку, но Бочо ее не вытаскивал. Скрипнув деревяшкой протеза, человек ступил на мостик причала и приближался, свирепо всматриваясь в Чика.
— А это кто? — кивнул он на Чика.
— Это Чик, мой товарищ, — сказал Бочо и наконец вытащил бутылку из-за пазухи, — он достал.
Сторож взял протянутую бутылку, небрежно выдернул пробку и хищно запрокинул ее над головой. Отсосав несколько глотков, он со шлепнувшим звуком оторвал бутылку ото рта.
— Вот это, я понимаю, вино! — сказал он и потеплевшими глазами взглянул на Чика. — Гудаутское?
— Да, — кивнул Чик со скромной гордостью. Бочо тоже явно взбодрился и, подойдя к краю причала, спрыгнул в одну из лодок.
— Оставь «Диану», — прохрипел сторож.
— Почему? — обернулся Бочо. — Мы же на ней вчера ходили?
— Перелезай на «Оленя», — кивнул сторож, — у него ход легче.
Чик почувствовал, что это прибавка за хорошее вино. Сторож уковылял с бутылкой в темноту навеса и вышел оттуда с веслами. Бочо перелез на «Оленя». Скрипнув протезом, сторож наклонился над краем причала и передал весла Бочо. Тот быстро и умело вдел их в уключины. Сторож ухватился за веревку и притянул лодку.
— Прыгай! — сказал он Чику. Чик спрыгнул на переднюю банку и хотел пройти на корму, но сторож его остановил.
— Сиди там, — прохрипел он, — будешь следить, чтобы не напороться на корягу или бревно. Если попадется хорошая доска, тащите в лодку.
Он отмотал веревку от крюка, вбитого в причал, и кинул ее в лодку. Потом, присев на корточки и ловко вытянув ногу с протезом, оттолкнул лодку от причала. Она прошла между другими лодками и стала разворачиваться по течению. Бочо повернул ее носом против течения и стал грести. Сторож, не глядя на них, ушел в темноту.
Они плыли по мутно-желтой реке, озаренной луной. Было тихо. Иногда передаивались собаки с одного берега на другой. Чик следил за поверхностью воды, чтобы не прозевать какую-нибудь корягу. Бочо старался не выходить на середину реки, потому что там течение было быстрей и грести против него было труднее.
Они прошли под ивами, свисающими над рекой тихим, голубеющим в лунном свете водопадом. Ветки шелестели и нежно, как руки сестры, щекотали затылок Чика. Чику хотелось, чтобы ивы никогда не кончались. Но они кончились, и лодка подошла к Красному мосту. Они прошли под мостом, и гул машин, пробегающих сверху, колотил по голове.
Вскоре впереди показалась полянка, где вокруг костра в просвечивающихся лохмотьях стояли и сидели беспризорные мальчишки. Один из них только что раздобыл гуся на противоположном берегу. И сейчас голый, вместе с гусаком, под радостные вопли друзей бросился в воду. Гусак встрепенулся в воде и, брызгая крыльями, пытался улететь. Но мальчик, крепко держа его за одну ногу, плыл к своим. Гусак, громко хлопая крыльями, рвался от него. Казалось, не мальчик плывет с гусаком, а гусак тащит мальчика через реку.
Проплывая мимо компании беспризорных, Бочо на всякий случай выгреб на середину реки. Но беспризорные окружили мальчика с гусаком, когда тот вышел на берег, и не обратили внимания на лодку. Вернее, один из них погрозил им вслед кулаком, но они уже были на безопасном расстоянии.
Бочо продолжал грести без передышки. Чик всматривался в мутно-желтую поверхность реки. Несколько раз видел проплывающие коряги, но они проплывали в стороне. Вдруг Чик увидел на реке большой черный предмет. Покачиваясь на воде, он приближался.
— Бочо! Бочо! Что-то плывет! — крикнул он.
Бочо обернулся. Черный предмет приближался и принимал очертания маленького домика с плетеными стенами.
— Собачья будка, что ли? — проговорил Бочо. Он смотрел, обернувшись и в то же время медленно и осторожно подгребая веслами, чтобы не столкнуться с этим странным предметом.
— Курятник! — первым догадался Чик. Такие плетенки-курятники с крышей, покрытой дранью или папоротниковой соломой, он часто встречал в Чегеме. Курятник медленно проплыл мимо лодки. Мелькнули в дырочках плетенки тени кур. Когда курятник заплыл за лодку, они увидели в открытой дверце белого петуха. Он удрученно посматривал вокруг.
— Чик, — вдруг заорал Бочо, — погнались за курятником! Завтра на базаре загоним! Сколько денег будет, Чик!
Он уже хотел развернуть лодку. Чика всегда поражали такие переходы.
— Ты что! — крикнул ему Чик и добавил язвительно-отрезвляющим голосом: — Будем кур ловить или шпионов?!
— Но, Чик… — пробормотал Бочо, однако, вздохнув, налег на весла, -беспризорные перехватят.
— Может, не перехватят, — сказал Чик, — они сейчас гуся будут зажаривать.
Бочо замолчал и стал усердно грести.
— Здесь, — наконец сказал он и повернул лодку к берегу.
Лодка заскрипела килем о песчаное дно и остановилась. Чик спрыгнул на берег. Следом Бочо. Взявшись за веревку, они немного вытянули лодку и привязали к бамбуковому пню.
Бочо и Чик вошли в бамбуковую рощицу. Они прошли метров десять между многолетними стволами пожелтевших бамбуков и вышли к мелким зарослям молодняка.
Бочо кивнул на дом, стоявший метрах в сорока от них. Это был белый двухэтажный дом с оцинкованной и сейчас голубеющей под луной крышей. В нескольких окнах горел свет. Бочо показал рукой на левый край дома. Там стояла большая шелковица. Сквозь ее крону смутно виднелся балкон и распахнутое окно. Горел свет.
— Там, — кивнул Бочо.
Они стояли под бамбуковыми кустами и ждали. Грустно пели цикады. Чик почувствовал, что начинает все больше и больше волноваться.
— Чик, если сегодня опять придет лунатик, что мы будем делать? -шепотом спросил Бочо.
— Пойдем на погранзаставу, — ответил Чик, — и там все расскажем.
Было тихо-тихо. Одиноко пели цикады. Чик почувствовал, что все больше и больше волнуется. Стараясь не выдавать своего волнения, он внимательно обшарил глазами кусты бамбукового молодняка. Оглянулся на рощицу. Если там, в доме, подумалось Чику, занимаются шпионскими делами, они могут выставлять одного человека, чтобы проверять, следят за ними или нет.
— Чик, — шепнул Бочо, словно угадав его мысли, — а вдруг кто-нибудь из них сейчас следит за нами?
— Нет, — сказал Чик уверенным голосом, — этого не может быть.
Он так сказал, чтобы успокоить Бочо. Чик не любил паники. Было тихо-тихо. Пели цикады. Изредка где-то за домом протарахтит машина, и снова тишина.
— Чик, — взволнованно прошептал Бочо, — мне один пацан рассказывал, что у китайцев есть такая казнь. Привязывают человека в бамбуковых зарослях, а там сквозь него прорастает бамбук. Представляешь, Чик? Сквозь живого прорастает!
Чику стало не по себе. Но он взял себя в руки, чтобы взбодрить Бочо.
— Это сказки, — ответил Чик и, кивнув на дом, добавил: — Они же не китайцы.
— Нет, Чик, это не сказки, — шепотом горячился Бочо, — ты лежишь, а сквозь тебя прет и прет бамбук! Знаешь, как он быстро растет? За день прорастет тебя насквозь! А кричать невозможно, потому что во рту кляп.
Бочо протянул руку и вдруг положил ладонь на грудь Чика. Чик от неожиданности вздрогнул. Даже волосы вздрогнули у него на затылке.
— Не имей привычки лапать! — шепотом выругался Чик и отбросил руку Бочо.
— Я хотел посмотреть, как у тебя бьется сердце, — виновато сказал Бочо.
И вдруг из дому раздалась музыка.
— Началось, Чик, началось! — шепнул Бочо и больно впился пальцами в руку Чика.
Они замерли, прислушиваясь к музыке и не сводя глаз с крыши дома. Они смотрели, смотрели, а музыка играла, играла, выманивала, выманивала — и наконец выманила человека. На противоположном конце крыши появился лунатик весь в белом. Он задумчиво прошел по краю крыши и скрылся за шелковицей на другом конце. Вдруг смолкла музыка, а через минуту погас свет.
— Начался допрос, Чик, начался допрос, — засипел Бочо и снова впился пальцами в руку Чика. Чик молча отбросил его руку. Он терпеть не мог все, что напоминает панику. Сам он с ужасом представил темную комнату, в углу которой сидит резидент и резким голосом гипнотизера задает вопросы военному лунатику, а тот, бедный, сонным голосом все ему рассказывает.
Они долго смотрели в сторону окна, в темноте слившегося с кроной шелковицы, и не знали, что делать. Бежать на погранзаставу или ждать, чем это все кончится? Вдруг снова зажегся свет.
— Допрос окончился, — шепнул Бочо.
Чику захотелось во что бы то ни стало заглянуть в это окно, чтобы узнать, что там делается. Слева от бамбуковых зарослей рос большой инжир. Было похоже, что с вершины этого инжира можно заглянуть в окно.
— Я залезу на инжир, — кивнул Чик, — посмотрю в окно.
— Не надо, Чик, не надо, — засопел Бочо, — нас отрежут от реки…
Чик махнул рукой и, низко пригнувшись, выскочил из зарослей бамбука и подбежал к инжировому дереву. Чик с трудом вскарабкался до первой ветки и стал быстро продвигаться к вершине. Когда он почти докарабкался до вершины и, раздвинув листья, хотел усесться на самой верхней ветке, он увидел, что на ней стоит человек. Чик окаменел.
Это был взрослый дядя. Горбоносое лицо его, гладко выбритое и голубоватое в лунном свете, казалось зловещим. Человек жадно смотрел в окно, куда собирался заглянуть Чик. Потом он вдруг опустил глаза и посмотрел на Чика. Взгляд его был страшен уже тем, что он ничуть не удивился Чику, как будто заранее знал, что притянет сюда Чика, и притянул. Не удивляясь Чику, он вдруг поднес палец к губам и показал, чтобы Чик молчал. Продолжая не удивляться Чику, он снова перевел взгляд на окно. А Чик все смотрел на него и не мог отвести от него глаз.
Это был высокий человек в желтой хорошо выглаженной рубашке с закатанными рукавами и черных брюках клеш. Чик мог, если бы решился, дотронуться до его блестящих, хорошо начищенных черных туфель. Но он только смотрел и смотрел на него, не в силах отвести глаз.
Вдруг человек снова опустил глаза на Чика и знаками показал, чтобы Чик следил не за ним, а за окном. Чик повернул голову и увидел между ветвями шелковицы распахнутое, озаренное электричеством окно. Он увидел парня в белой рубашке, сидящего за столом. Парень ел арбуз. Чик по облику его угадал, что это тот же лунатик, только теперь он проснулся и уплетает арбуз. Чику показалось, что он еще и раньше где-то его видел, но где, он никак не мог припомнить. Вроде не на крыше, но где именно, он никак не мог припомнить.
Напротив лунатика сидела девушка в халате и, опершись на руку, уютно следила за ним. Потом лунатик что-то весело сказал и вскочил, девушка подала ему полотенце, он вытер рот и бросил полотенце ей на плечо. Девушка улыбнулась и, не снимая с плеча полотенца, подошла и поцеловала его. Они обнялись, а потом парень разжал объятия, и они скрылись из глаз.
— Сейчас выйдет, — вдруг сказал человек. Чик почувствовал в его голосе какое-то дружество по отношению к себе. Чика так и обдало теплом: свой! Это переодетый пограничник следит за домом!
Уже на крыше лунатик вышел из-за кроны шелковицы и пошел назад. Дошел до края, завернул, исчез.
— Почапал домой, — вздохнул человек, стоявший над Чиком, и вдруг, протянув руку, сорвал инжир, очистил от кожуры и отправил в рот.
— Дядя, вы пограничник? — спросил Чик. Тот перестал жевать и удивленно уставился на Чика.
— Нет, — сказал он, — я не пограничник и не сторож. Так что можешь рвать инжир. Я артист драмтеатра. А она артистка. Я из нее сделал актрису. Неблагодарная! Мы любили друг друга! Мы вместе играли «Коварство и любовь»! Нам аплодировал весь город! Вся Абхазия! Мы ездили летом по колхозам! Что это было за время! «Еще раз, Луиза!» Еще раз, как в день нашего первого поцелуя, когда ты прошептала — «Фердинанд» и первое «ты» сорвалось с твоих пылающих губ!! О! Словно прекрасный майский день, простиралась вечность перед нашими взорами, золотые тысячелетия весело проносились, словно невесты, перед нашей душой… Я был тогда счастлив! О, Луиза! Луиза! Луиза! Зачем ты так поступила со мной? Зачем ты променяла меня на футболиста?
Он посмотрел в сторону окна, словно дожидаясь ответа. Но там никого не было. Чик понял, что все рушится, все не то, что они думали.
— Он лунатик? — спросил Чик, пытаясь спасти хотя бы это.
— Лунатик? — презрительно удивился артист. — Он даже слова такого не знает. Пиндос! Это я стал лунатиком, пока их выследил. Она сказала, что меня уже не любит, но никого у нее нет. Так я и поверил! Все лето слежу за ними. Он приходит по крыше, потому что боится соседей. Ей стыдно! Я два года ходил в их дом, как честный человек! Тогда она мне играла «Лунную сонату», а я подходил к ней и вот так брал на руки!
Он вытянул руки ладонями кверху, слегка придвинул их друг к другу, словно показывая, как пристойно и точно он подымал ее и она никак не могла провалиться между его рук.
— И вот она теперь эту же музыку играет футболисту, чтобы дать знать — родители ушли в кино или в гости. Они строгие! Родители из дому, а этот по пожарной лестнице и оттуда к ней на балкон. Они с ума сойдут, когда узнают про футболиста! О, женщины, женщины! Как тебя зовут, мальчик?
— Чик, — сказал Чик.
— Вот так, дорогой Чик! Теперь ты будешь знать, что такое коварство и что такое любовь!
Он протянул руку, дотянулся до инжира, сорвал его, очистил и съел, внимательно поглядывая на Чика, как бы стараясь определить, достаточно ли Чик проникся его грустной историей. И вдруг так мило, дружески улыбнулся Чику.
— Я знаю артиста Левкоева, — сказал Чик, — он у нас в школе вел драмкружок.
— Левкоев неплохой актер, — сказал артист, — но я тебе прямо скажу — устарел. Так сейчас Отелло никто не играет! Провинция! Да и она, честно скажу тебе, бездарная, хотя внешние данные у нее есть. Я ее полгода учил в обморок падать. Валится, как мешок с кукурузой. А в «Коварстве и любви» несколько раз надо в обморок падать. Хотя бы один раз прилично упала! Но внешние данные у нее есть. Я из нее сделал актрису! А теперь она в руках пиндоса, весь ум которого в бутсах!
— Чик, Чик! — раздался снизу голос Бочо. — С кем ты там разбубнился? Слезай! Лунатик уже ушел!
— Это не лунатик, Бочо, — внятно сказал сверху Чик, — сейчас все узнаешь!
Чик стал быстро слезать, чтобы подготовить Бочо.
— Я к ней главрежа не подпускал, а она ушла к футболисту, — говорил сверху артист, слезая и аккуратно дотягиваясь длинными ногами с ветки на ветку.
— Тут не шпион, — сказал Чик, спрыгнув с дерева и подходя к Бочо, -тут совсем другое. Любовь!
— Какая еще такая любовь? — спросил Бочо, подозрительно оглядывая дерево.
Артист спрыгнул на землю. Он отряхнул свои черные, гладко выглаженные брюки клеш, плотнее заправил за пояс свою нарядную желтую рубаху и, опять не удивляясь появлению Бочо, спросил:
— Как вы думаете, мальчики, я достоин любви?
— Конечно, — сказал Чик за обоих.
— Тогда в чем же дело? — спросил артист, не то горько засмеявшись, не то насмешничая над горьким смехом. — Такое у меня третий раз в жизни. Я влюбляюсь в девушку, иду на сближение, всесторонне подготавливаю, и тут ее уводят. Может, от меня дурно пахнет?
— Нет, — сказал Чик поспешно и для полной убедительности сделал шаг к артисту и втянул воздух изо всех сил, — никакого запаха! Все нормально!
Артист рассмеялся и погладил Чика по голове.
— Как вы сюда попали, мальчики? — наконец спросил он.
— Мы на лодке, — сказал Чик.
— Ах, на лодке, — вздохнул артист, — мне все равно на ту сторону. Подбросьте!
Чик почувствовал, что артисту неохота оставаться одному. Они прошли бамбуковую рощицу и вышли на берег. Бочо стал молча отвязывать веревку.
— Я ее вот так на руках носил, — снова повторил артист и снова вытянул свои сильные руки ладонями кверху, проследив, чтобы они были вытянуты параллельно. По жесту его можно было понять, что предмет, который он носил на руках, был увесистый, но хрупкий,
Артист пропустил их вперед, а сам, ухватившись за нос лодки, оттолкнул ее от берега и ловко вскочил в нее. Чик сел на весла. Артист так и остался стоять на передней банке: высокий, нарядный, одинокий. Чик повернул лодку и стал грести к другому берегу. Вдруг артист задекламировал:
Как хорошо ты, о море ночное, — Здесь лучезарно, там сизо-темно…
В лунном сиянии, словно живое,
Ходит, и дышит, и блещет оно…
Луна сияла вовсю, но моря отсюда не было видно,
— Кто сочинил это, мальчики, знаете?
— Вы, — догадался Чик.
— Тютчев! — восторженно поправил его артист. — Но если б даже я сочинил, она бы все равно ушла к футболисту.
Чик подумал, но так и не понял, какая тут может быть связь. Лодка толкнулась о берег. Артист продолжал стоять на передней банке. Чик опять почувствовал, что ему неохота оставаться одному.
— Я слишком люблю искусство, — сказал он задумчиво, — женщины не выдерживают это. Ладно, мальчики. Я живу на Челюскина, 12. Приходите в мою одинокую келью, я вам много чего интересного расскажу.
Он спрыгнул с лодки, помахал им рукой и исчез в тени деревьев. Чик выгреб на середину реки. Лодка легко пошла вниз по течению. Бочо немного ожил.
— Чик, по-моему, этот дядька малахольный, — кивнул он в сторону артиста.
— Нет, нет, — уверенно ответил Чик, — он добрый. Он просто скучает по ней.
— Зачем он на дерево полез, как пацан? Ты уверен, что он был не военный и не лунатик?
— Да, — сказал Чик, — это футболист. Я теперь вспомнил его лицо. У него прозвище Фундук.
— А чего он через крышу ходит, он что, псих? — спросил Бочо. — Он потом женится на этой девушке, у них родятся дети, а он так и будет через крышу ходить?
— Нет, — сказал Чик, — она сейчас боится, что соседи расскажут родителям. Они ничего не знают. Она коварная. Она им сказала, что разлюбила артиста, а то, что полюбила футболиста, не сказала. Потом скажет. Родители поругают, поругают и впустят его в дверь.
Бочо, насупившись, сидел на корме. Ему было неприятно, что все сорвалось. Луна озаряла большеглазое и большелобое лицо Бочо, обросшие деревьями берега, бесшумно струящуюся воду.
— Чик, отчего так получается, — спросил Бочо, — только набредешь на шпиона, и вдруг какая-то глупость? Какие-то родители, какой-то футболист…
Чик это и сам несколько раз испытал, но ему не хотелось разочаровывать Бочо.
— Просто нам не везет, — сказал Чик, — но когда-нибудь повезет.
— Лучше бы мы погнались за курятником, — вспомнил Бочо, -представляешь, сколько кур! Загнали бы на базаре! Сколько денег, Чик!
— А мы еще в море его можем догнать, — сказал Чик.
— Если беспризорники его не перехватили, — сказал Бочо.
— Могли не перехватить, — вспомнил Чик, — они были заняты гусем. А курятник в один миг проплыл мимо.
— Сейчас увидим, — сказал Бочо.
— А что, выйдем на лодке в море, — спросил Чик, — если беспризорники курятник не захватили?
— Нет, Чик, — подумав, сказал Бочо, — дядя Юра меня убьет, если пограничники поймают. Ночью нельзя в море выходить.
Лодка прошла мимо полянки, где сейчас перед тлеющим костром вповалку спали беспризорные ребята. Один из них проснулся и тыкал цигарку в костер. На берегу белели разбросанные перья гуся. Курятника нигде не было видно, он явно проплыл.
Вскоре они подошли к причалу и привязали лодку. Сторож спал. Бочо не стал его будить, а сам отнес весла под навес.
Они покинули территорию причала и вышли на Собачий пляж. Город опустел. Теплоход «Абхазия» ушел на Батум. Он горел на горизонте, как уходящий праздник. Несколько влюбленных парочек стояли внизу у самой кромки воды. Чик никак не мог найти глазами курятник,
— Вон-вон, смотри? — показал рукой Бочо. Курятник стоял прямо на лунной дорожке. Потому-то Чик его не сразу заметил. До него было метров триста. Можно было доплыть. Но сейчас было страшновато входить в море. Да и куда деть на ночь кур?
Чик и Бочо договорились встретиться в пять часов утра, так же как сегодня вечером. У Бочо был будильник, и он умел его заводить. Они знали, что утром ужасно будет хотеться спать, но ничего не поделаешь. Позже в море выйдут рыбаки, и тогда кто-нибудь из них перехватит курятник.
— Не забудь шпагат, — сказал Бочо, когда они расставались, — надо будет курам ноги перевязать, а то как мы их донесем до базара?
Чик полез в карман. Шпагат был на месте. Расставшись с Бочо, Чик благополучно дошел до своего дома и уже под балконом услышал пение дядюшки. Чик вскарабкался на балкон и, вытянувшись на полу, дополз до кровати. Дядюшка так его и не заметил.
Чик быстро разделся и лег. Дядюшка продолжал петь. Чик смутно почувствовал, что энергия песнопения как-то связана с безумием дядюшки. Ему было уютно и сладко, продрогнув от ночной прохлады, кутаться в одеяло и мягко опускаться, планировать в сон под бесхитростную песенку дядюшки.