перевод Б.Ерхова
Глава 1
Я хочу рассказать вам о брате. О моем брате, которого зовут Юнатан Львиное Сердце. История эта до того удивительна, что будет похожа на сказку, а то и на небылицу из тех самых страшных, с чертями и привидениями. Но вот самое удивительное: все в этой истории — правда. Ведь так все и было. Хотя кто об этом может знать, кроме нас с Юнатаном.
Ну так вот. Сначала Юнатана не называли Львиное Сердце. Лев – это наша фамилия, и зовут его Юнатан Лев. Меня зовут Карл Лев, а маму Сигрид Лев. Папу Акселя тоже зовут Лев или, вернее, звали — его давно нет, он бросил нас, когда мне было всего два года, ушел на корабле в море, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.
Но я буду рассказывать не об этом, а совсем о другом. О том, как Юнатан Лев стал Юнатаном Львиное Сердце. И обо всех удивительных приключениях, что произошли после.
Юнатан знал, что я скоро умру. Наверное, все знали об этом, кроме меня. Знали даже в школе, ведь я то и дело пропускал уроки, лежал дома и кашлял, последние полгода я и вовсе не выходил из дому. Тетки, которым мама шьет платья, тоже знали, что я скоро умру, как раз из маминого разговора с одной из них я и узнал обо всем, хотя они, конечно, совсем этого не хотели. Они думали, я сплю. А я просто лежал и дремал. И только крепче зажмурился, чтобы не показать им, что услышал самое страшное. Что я скоро умру.
Конечно же, я ужасно перепугался, но решил не расстраивать маму. Мы поговорили обо всем с Юнатаном, когда он пришел домой.
— Ты знаешь, что я скоро умру? — спросил я и расплакался.
Юнатан немного подумал. Наверное, ему не очень–то хотелось отвечать, но в конце концов, он проговорил:
— Да, знаю.
Тут уж я совсем залился слезами.
— Почему все так страшно и несправедливо устроено? — спросил я. — Почему кому–то можно жить, а кому–то нет? Почему кто–то должен умирать, когда не исполнилось и десяти лет?
— Знаешь что, Сухарик, по–моему, ничего страшного в этом нет, — сказал Юнатан, — Наоборот, для тебя это просто прекрасно!
— Прекрасно? — закричал я, — Да чего же прекрасного — лежать в земле мертвым?
— Глупости, — возразил Юнатан, — Ведь ты сам в земле лежать не будешь. Там останется только кожура от тебя. Ну, как от картошки. Ты окажешься в другом месте.
— И где же, по–твоему? — спросил я. Я, конечно, не поверил ни одному его слову.
— В Нангияле.
В Нангияле. Он сказал это небрежно, словно все люди на земле только и говорили, что о какой–то Нангияле. Хотя я о ней не слышал никогда.
— Нангияла, — повторил я, — А где она?
И тогда Юнатан ответил мне: он и сам хорошенько не знает. Знает только, она где–то по ту сторону звезд. И он так заговорил о Нангияле, что, наверное, каждому захотелось бы унестись туда сию же минуту.
— В той земле сейчас пора сказок, пора приключений и походных костров, — говорил он. — Тебе бы там понравилось. Как раз из Нангияла и пришли к нам сказки, продолжал Юнатан, — ведь все, о чем в них рассказывается, происходит там вправду, и если попадешь туда, то приключений там хватит на каждый день с утра до позднего вечера, да и на ночь останется. Это не то, что лежать в четырех стенах, болеть да кашлять. Я уж не говорю, что ты и играть здесь не можешь. Вот так, Сухарик.
Юнатан звал меня Сухариком. Еще с тех пор, как я был маленьким, и, когда я однажды спросил его, почему он так меня зовет, он ответил, что просто любит сухарики, и особенно маленькие сухарики вроде меня. Юнатан и вправду любил меня, хотя за что — я понять не мог. Ведь, сколько себя помню, я всегда был очень некрасивым, трусоватым да и просто глупым мальчишкой. У меня даже ноги кривые. Я спросил Юнатана, как может он любить некрасивого, глупого мальчишку с кривыми ногами, и он объяснил мне:
— Не будь ты маленьким, славным и некрасивым кривоножкой, так и не был бы моим Сухариком — вроде тех, что я очень люблю.
В тот вечер, когда я узнал, что умру, и испугался, он сказал: не успею я попасть в Нангиялу, как сразу стану здоровым, сильным и даже красивым.
— Таким же красивым, как ты? — спросил я.
— Гораздо красивее.
Вот так сказал! Уж этому–то даже я поверить не мог. Ведь прекраснее Юнатана не было и никогда не будет на свете.
Однажды тетка, что пришла к маме на примерку, сказала: «Дорогая фру Лев, ваш сын просто вылитый сказочный принц!» И, конечно, говорила она не обо мне.
Но Юнатан и в самом деле был вылитый сказочный принц! Волосы у него блестели, как золото, темно–синие глаза светились, ровные зубы сверкали, когда он смеялся, и его ноги, прямые и стройные, совсем не походили на мои.
Да разве только это! Он был еще добрым и сильным, все знал и понимал, получал лучшие отметки в классе, и все дети в нашем дворе ходили за ним по пятам и просились дружить с ним, и он придумывал для них интересные игры и забавы и водил их за город, а я не мог ходить и играть с ними, я лежал целыми днями в кухне на лавке. Правда, Юнатан обо всем рассказывал, когда приходил домой, обо всем, что он делал, и обо всем, что видел, слышал или читал. И он мог сидеть возле меня на лавке и рассказывать сколько угодно, рассказывать без конца. Юнатан тоже спал в кухне на раскладной кровати, он вынимал ее из гардероба по вечерам. Но даже очень поздно, уже лежа, он все рассказывал и рассказывал мне сказки и разные истории, пока мама не кричала из комнаты: «Мальчики! Да угомонитесь же! Калле нужно спать!»
Но попробуй–ка засни, когда все кашляешь да кашляешь.
Иной раз прямо посреди ночи Юнатан вставал и грел мне воду. Я пил ее с медом, чтобы смягчить горло. Да, Юнатан был добрым
В тот вечер, когда я узнал, что умру, и очень испугался, он просидел возле меня несколько часов, и мы говорили о Нангияле тихо–тихо, чтобы не услышала мама. Она по вечерам шила и долго не ложилась спать, швейная машина стоит как раз в ее комнате — разве я не говорил, что у нас одна только комната да кухня? Дверь была приоткрыта, мы слышали, как мама напевает свою любимую песню про матроса, который далеко в море, наверное, она думала в это время о папе. Я не знаю песню наизусть, помню только слова:
Я погибну в море, друг мой нежный,
но не плачь, может быть,потом
ослепительно белоснежный
тихий голубь влетит в твой дом.
На окошко сядет, воркуя,
и, ласкаясь, слетит на грудь.
С неба душу мою живую
допусти к себе отдохнуть.
По–моему, это очень красивая и очень печальная песня, но Юнатан засмеялся, когда услышал ее, и сказал:— Слушай, Сухарик, может, и ты как–нибудь соберешься ко мне. Из Нангиялы. И сядешь белоснежным голубком вон там, на подоконник. Уж будь так добр, не забудь.
Я в это время закашлялся, он приподнял меня и прижал к себе — как всегда, когда мне было совсем плохо, — а потом запел:
На окошко сядешь, Сухарик,
и, ласкаясь, слетишь на грудь.
С неба душу твою живую
я приму к себе отдохнуть.
И только тут я подумал, каково мне придется в Нангияле без Юнатана. Как тоскливо мне будет без него. И что толку от всех этих сказок и приключений, если я окажусь среди них один. Да я же просто растеряюсь и не придумаю, что мне делать.
— Я не хочу туда, я хочу быть, где ты, Юнатан!
— Глупыш. Я ведь тоже прилечу в Нангиялу, — успокаивал он меня. — Немного погодя …
— Вот именно — погодя, — хныкал я, — Ты, может, будешь жить и жить, пока тебе не исполнится девяносто лет, и все это время я буду один.
Но Юнатан сразу же объяснил мне, что время в Нангияле не такое, как на земле. И, проживи он дома до девяноста лет, мне все равно покажется, что не прошло и двух дней. Время там особенное, не такое, как у нас.
— А два дня ты выдержишь и один, — продолжал он, — Будешь лазать по деревьям, разжигать костры в лесу или удить рыбу в речке. Ты ведь всегда об этом мечтал? И как раз, когда вытянешь окуня, прилечу я, и ты, наверное, скажешь: «Что за оказия? Ты уже здесь, Юнатан?»
Я подумал, что два дня я как–нибудь выдержу, перестал плакать и сказал ему:
— Но все–таки лучше, чтобы ты оказался там заранее.
Чтобы это ты сидел там, у речки, удил рыбу и ждал меня.
С этим Юнатан согласился. Он замолчал, долго глядел на меня, и я понял: ему тоже невесело. А потом он сказал тихо и серьезно:
— Но на самом–то деле жить здесь придется мне. Без моего Сухарика. Может, все девяносто лет.
Вот как мы тогда думали!
Глава 2
Сейчас я подхожу к самому трудному. К тому, о чем не в силах даже думать. И не могу не думать.
Юнатан! Мне кажется, что он до сих пор со мной, что он по–прежнему сидит возле меня вечерами, ходит в школу, играет с ребятами во дворе, греет для меня ночью воду … Но нет, все теперь не по–прежнему … совсем не так.
Юнатан уже в Нангияле.
Мне трудно, я не могу, нет, я не в силах даже рассказывать. Вот что было напечатано тогда в газете:
«Необычайной силы пожар, разразившийся вчера вечером в нашем городе, сровнял с землей одно из многоэтажных деревянных строений квартала Факельросен и вызвал трагическую потерю человеческой жизни. Тяжело больной 10–летний мальчик Карл Лев находился в момент загорания один в квартире на третьем этаже. Несколько минут спустя к дому прибыл подоспевший из школы брат мальчика, 13–летний Юнатан Лев. Он сразу ринулся в объятое пламенем здание. Еще мгновение – и нижний пролет лестницы превратился в море бушующего огня, отрезанным же от выхода не оставалось ничего иного, как искать спасения через окно. Многочисленные очевидцы трагедии, столпившиеся во дворе, с замиранием сердца наблюдали, как – летний юноша, уже ощущая за спиной дыхание пламени, взял брата на плечи и бес страшно прыгнул вниз. При ударе о землю он получил тяжкие увечья и скоропостижно скончался. Младший же брат, защищенный его телом, напротив, не пострадал совсем. Мать обоих мальчиков – она швея – находилась во время происшествия у заказчицы и, узнав о постигшем ее несчастье, впала в обморочное состояние. Причины пожара выясняются».
На другой странице газеты тоже было напечатано о Юнатане. Вот что писала его школьная учительница:
«Милый Юнатан Лев, не правильнее ли было называть тебя Юнатан Львиное Сердце? Если бы ты был жив, то, на верное, вспомнил, как мы читали в учебнике по истории о храбром английском короле Ричарде Львиное Сердце. Ты бы вспомнил, как сказал тогда: «И представить невозможно, каким же нужно быть храбрым, чтобы о тебе потом написали в учебнике по истории, мне таким никогда не стать». Милый Юнатан, даже если о тебе не напишут в учебниках по истории, в решительный момент ты оказался настоящим храбрецом, ты — герой, не хуже всех других. Твоя старая учительница никогда не забудет тебя. Твои товарищи долго будут пом нить о тебе. Наш класс опустел без веселого, славного Юнатана. Увы, те, кого любят боги, умирают юными. Покойся в мире, Юнатан Львиное Сердце!
Грета Андерсон».
Вообще–то она порядочная зануда, эта Юнатанова учительница. Но она любила его, ведь Юнатана любили все. И она хорошо придумала про Львиное Сердце, по–настоящему хорошо.
Наверное, не было человека во всем городе, кто бы не оплакивал Юнатана и не думал про себя, что лучше бы вместо него умер я. По крайней мере так считали все тетки, что вечно толкутся у нас со своими отрезами, кружевами и всякой дрянью. Проходя через кухню, они поглядывают на меня и вздыхают. «Бедная фру Лев! И надо же, чтобы несчастье случилось с таким замечательным юношей, как Юнатан» так говорят они. Или еще что–нибудь в этом роде.
Мы живем теперь в соседнем доме. Точно в такой же квартире, как наша прежняя, хотя на этот раз на нижнем этаже. В городской богадельне нам выделили подержанную мебель, и еще кое–что дали мамины тетки. И я лежу точно на такой же лавке, как прежде. Да и все вокруг почти так же, как прежде. И все по–другому. Без Юнатана. Никто не сидит возле меня по вечерам и не рассказывает разные истории, мне так тоскливо, что от этого даже больно в груди, я лежу и все время шепчу про себя последние слова Юнатана. Он сказал их перед тем, как умер. Когда мы с ним лежали на земле. Он лежал лицом вниз, но кто–то подошел и перевернул его. Из уголка рта у него бежала кровь. Но было видно, как он силился улыбнуться, и наконец ему удалось выговорить: «Не плачь, Сухарик, мы увидимся в Нангияле».
Больше он ничего не сказал, закрыл глаза, подошли люди и унесли его.
Что было затем, я бы и из памяти хотел выкинуть. Но страшное и злое забыть не так–то просто. Помню, я все лежал на лавке и думал о Юнатане, пока голова у меня не начинала раскалываться. Я так тосковал по нему. И еще я боялся: а вдруг его рассказы про Нангиялу — неправда? Вдруг это всего–навсего одна из удивительных историй, которые Юнатан любил придумывать? Да, и еще в эти дни я много плакал.
Но потом Юнатан появился и успокоил меня. Да, да, он появился, и как же это было здорово! Все сразу стало, как прежде. Он догадался там, в Нангияле, каково мне тут, и решил, что неплохо бы меня немного поддержать. Поэтому–то он и оказался здесь снова, и теперь я уже не тоскую, как раньше, теперь я только жду.
Это произошло на днях, вечером. Я был дома один, лежал и плакал и не могу описать, каким я себе казался разнесчастным, больным и отчаявшимся. Окно кухни было открыто настежь, ведь стояли как раз те самые прекрасные теплые вечера, какие бывают весной. До меня доносил ось воркование голубей. Здесь, на заднем дворе, их полным–полно, и весной только и слышишь, как они воркуют.
Тут оно и случилось.
И хотя я лежал, уткнувшись лицом в подушку, и плакал, но все равно услышал воркование совсем рядом и, когда поднял голову, увидел: на подоконнике сидит голубь и смотрит на меня своими умными глазами. И не просто голубь, за метьте, а белоснежный, не серый, как остальные во дворе. Белоснежный голубь! Вы и представить себе не можете, что я почувствовал, когда увидел его. Ведь все получалось, как в той песне: «Тихий голубь влетит в твой дом».
Я хотел сказать что–то и не смог. Я лежал и слушал и в воркование голубя, или за воркованием, или уж не знаю как, услышал голос Юнатана. Хотя звучал он необычно. Словно кухню до краев наполнил тихий–тихий шепот. Стало страшно, как в сказке, и любой на моем месте испугался бы, но я–то не испугался! Наоборот, я обрадовался и готов был прыгать от радости до потолка. Ведь то, что я услышал, было просто замечательно!
Да, да, про Нангиялу все оказалось правдой. Все! Юнатан хотел, чтобы я поторопился, потому что в Нангияле было так хорошо, что и сказать нельзя. Подумать только, он и появиться там не успел, а его уже ждал дом, да, да, не квартира, а свой собственный дом, даже скорее усадьба. Она очень старая, рассказывал Юнатан, и называется Рыцарское подворье, а стоит она в Вишневой долине, ну не здорово ли все это! И представьте себе, первое, что он увидел, когда подошел к Рыцарскому подворью, была маленькая зеленая табличка на калитке с четко выведенной надписью «Братья Львиное Сердце».
— А это значит, что и ты будешь жить тaм, — сказал Юнатан.
Надо же, в Нангияле меня тоже будут называть Львиное Сердце. Я ужасно обрадовался: ведь, конечно же, я хочу, что бы нас с Юнатаном называли одинаково, пусть я и не такой храбрый, как он.
— Прилетай поскорее, — сказал напоследок Юнатан. — Если не застанешь меня дома в Рыцарском подворье, не пугайся, значит, я внизу на речке с удочкой.
И все смолкло, голубь замахал крыльями и полетел. Прямо над крышами. Обратно в Нангиялу.
А я лежу, как раньше, на лавке и только жду, когда полечу за ним. Наверное, найти дорогу будет не очень трудно. Юнатан сказал, что это совсем нетрудно. На всякий случай я записал адрес:
Нангияла
Вишневая долина
Рыцарское подворье Братья Львиное Сердце
Уже два месяца, как Юнатан живет там один. Два долгих страшных месяца я здесь без него. Но скоро я тоже буду в Нангияле. Скоро, скоро я тоже полечу туда. Может быть, даже этой ночью. Надо оставить на кухонном столе записку для мамы, чтобы она нашла ее, когда встанет рано утром.
Вот что я напишу: Не плач мама! Мы увидимся в Нангияле!
Глава 3
И вот это случилось. То удивительное, чего со мной никогда не бывало. Я и опомниться не успел, как стоял перед калиткой и читал надпись на табличке: «Братья Львиное Сердце». Как я сюда попал? Долго ли летел? Как нашел дорогу, ни кого не спрашивая? Не знаю. Знаю только, что вдруг оказался перед калиткой, на которой были написаны наши имена.
Я позвал Юнатана. Я позвал его несколько раз, но он не откликнулся. Тогда я вспомнил: он же на речке удит рыбу.
Я побежал. По узенькой тропинке вниз к речке. Я бежал и бежал — и там внизу на мостике сидел Юнатан. Мой брат! Он сидел там, и его волосы блестели на солнце. И, как бы я ни старался, не могу описать, что почувствовал, когда увидел его снова.
А он и не заметил меня. Я попробовал крикнуть: «Юнатан!», но, наверное, я плакал, и получилось только слабое визжание. Но его–то Юнатан услышал. Он поднял голову. Сначала он как будто меня не узнал. Но потом тоже вскрикнул, выронил удилище, бросился ко мне и вцепился в рубашку, словно не верил, что это на самом деле я. А я тихо заплакал — хотя почему заплакал? — но ведь я так тосковал по нему все это время.
А Юнатан, наоборот, засмеялся, и так мы стояли, обнявшись, на склоне холма, счастливые до невозможности оттого, что снова оказались вместе.
И тогда Юнатан сказал:
— Ну вот, Сухарик Львиное Сердце, наконец–то ты здесь.
Сухарик Львиное Сердце — ну что за нелепица, мы так и прыснули от смеха. Мы смеялись все громче и громче, будто не слышали ничего смешнее на свете, хотя на самом–то деле нам просто хотелось смеяться — ведь мы были так счастливы и внутри у нас все словно кипело. Насмеявшись до слез, мы стали бороться, упали в траву и покатились вниз, но все смеялись и смеялись и наконец досмеялись до того, что ухну ли в речку, но и тогда не перестали смеяться и чуть от этого не утонули.
Но мы не утону ли, мы поплыли. Раньше я совсем не умел плавать, хотя мечтал научиться. И вдруг взял и поплыл. Я плыл и плыл. И так ловко, словно плавал всю жизнь.
— Юнатан, я плыву! — крикнул я.
— Конечно, плывешь, — отозвался Юнатан.
А я вдруг заметил еще кое–что:
— Юнатан, я больше не кашляю!
— Конечно, не кашляешь, — сказал он. — Ты теперь в Нангияле.
Я еще поплавал в свое удовольствие, а потом вылез на мостик. Одежда на мне вымокла до нитки, с нее ручьями бежала вода, а брюки прилипали к ногам. Тут–то я и понял, что со мной произошло. Верьте не верьте, но ноги у меня стали совершенно прямыми, точно как Юнатановы.
Я подумал, а может, я и красивым стал, и спросил у Юнатана, как он считает.
— Поглядись в зеркало, — посоветовал он. Я догадался, что он говорит про речку, ведь вода в ней была гладкая и блестящая. Я лег на живот, свесил голову с мостика, увидел свое отражение, но не заметил, чтобы красоты во мне хоть немного прибавилось. Юнатан подошел, лег рядом, и мы долго смотрели вниз на братьев Львиное Сердце: на Юнатана синеглазого с пышными золотыми волосами и тонким лицом и на меня – с моим остреньким рыльцем и жидкими патлами.
— Не … не вижу, чтоб я стал красивее, — сказал я.
Но Юнатан считал, что я сильно изменился.
— Главное, сейчас у тебя очень здоровый вид, — добавил он.
Я напряг как следует мускулы и почувствовал, что каждая частичка во мне здорова и словно бы радуется жизни, а тогда зачем мне еще красота? Ведь и так все тело будто смеялось.
Мы еще долго лежали, грелись на солнце и смотрели вниз на мальков, что ходили под мостиком туда и сюда. Потом Юнатану захотелось домой, и мне захотелось тоже, ведь любопытно было взглянуть на это Рыцарское подворье, где теперь я должен был жить.
Юнатан пошел вперед по тропинке, поднимавшейся к усадьбе, а за ним на своих новых, замечательно прямых ногах зашагал я. И на ходу то и дело поглядывал вниз и удивлялся, как ловко эти ноги двигаются. Но потом, когда мы почти взобрались наверх, я случайно обернулся назад. И тут … тут я в первый раз увидел Вишневую долину! И какую долину! Белую–белую от цветущих вишен и зеленую — от зеленой-презеленой травы! И еще … через все это белое и зеленое серебряной лентой вилась речка. Как я не видел долины раньше? Может, потому, что смотрел только на Юнатана. Но теперь я остановился как вкопанный и увидел, какая она прекрасная. А потом сказал Юнатану:
— Наверное, это самая красивая долина на земле?
— Да, хоть и не на земле, — ответил он, и я вспомнил, что мы теперь в Нангияле. Со всех сторон Вишневую долину окружали горы, и они тоже были красивы. По их склонам сбегали ручьи, с круч обрывались водопады, и отовсюду до нас доносился звон, потому что была весна.
Даже дышалось здесь по–другому. Воздух долины хоте лось пить, такой он был чистый и свежий.
— Такого бы воздуху с пару кило в наш город, — сказал я, вспомнив, как задыхался на своей лавке, как мне воздуха не хватало.
Но здесь его было полно, и я жадно глотал его и никак не мог наглотаться. Юнатан даже посмеялся надо мной:
— Не очень–то увлекайся, Сухарик! Оставь на мою долю. Тропинку, по которой мы шли, запорошило белым цветом вишен, лепестки виднелись везде — на деревьях и в воз духе, они кружились над нами, падали на одежду и застревали в волосах, но мне это даже нравилось, ведь я люблю узкие белые тропинки, правда люблю.
Наконец дорожка привела нас к Рыцарскому подворью и калитке с зеленой табличкой.
— «Братья Львиное Сердце», — прочитал я вслух. Неужели мы будем здесь жить?
— А как же! Смотри, Сухарик, правда здорово?
Еще бы не здорово! Я понимал, почему Юнатану здесь нравится. Лучшего места, чтобы жить, я бы и сам не приду мал.
Перед нами стоял старый белый дом, совсем небольшой, с крашеными зелеными наличниками и дверью. Вокруг него в зеленой траве росли маргаритки, первоцвет .и дикий мин даль, над которыми пышно цвели несколько вишневых деревьев и кусты сирени. А всю лужайку с домом окружала каменная ограда, невысокая серая стена, увитая розовой повиликой. Ее и перепрыгнуть–то ничего не стоило, но любой, кто входил через калитку, сразу чувствовал: все–таки стена защищает тебя — здесь было спокойно, здесь ты был у себя дома.
Собственно, дом–то был не один, скорее два дома, хотя второй больше походил на конюшню или что–то в этом роде. Дома стояли под углом друг к другу, и как раз в том месте, где сходились, я увидел скамью — старую–престарую, прямо таки допотопную. И очень уютную. Да что там говорить, весь уголок между домами выглядел уютным и приветливым! Так и тянуло присесть на скамью и немного помечтать, или поболтать с кем–нибудь, или просто смотреть отсюда на птиц, или попить соку, а то придумать еще что …
— Здесь мне нравится, — сказал я Юнатану. — А в доме так же хорошо?
— Пойдем, сам увидишь, — ответил он. Юнатан уже вступил на порог, но как раз тут послышалось ржание. Да, да, со всем рядом ржали кони!
— Нет, все–таки заглянем сначала в конюшню, улыбнулся брат и пошел ко второму дому, а я вприпрыжку побежал за ним, да и как тут не побежать!
Я точно угадал, это и вправду была конюшня, и в ней стоя ли две красивые гнедые лошади. Когда мы входили через во рота, они повернули к нам головы и снова заржали.
— Их зовут Грим и Фьялар, — сказал Юнатан. — Угадай, какой из коней твой?
У меня просто дух захватило.
— Не шути, Юнатан, — взмолился Я, — не смейся надо мной! Я все равно не поверю, что у меня может быть свой собственный конь.
Но Юнатан сказал, что в Нангияле без коня не обойтись.
— Без коня в Нангияле пропадешь, — объяснял он. Здесь всё время приходится ездить, и иногда очень далеко.
Ничего прекраснее я в жизни не слышал. Значит, и у меня в Нангияле должна быть лошадь — а я ужасно люблю лошадей! Знаете, какой нежный у них нос, трудно даже представить, что на свете может быть что–то такое нежное!
И вот пара удивительно красивых лошадей стоит у нас в конюшне! На лбу у Фьялара светилась белая звездочка, а в остальном кони совсем не отличались друг от друга.
— Наверное, это Грим мой, — сказал я, ведь Юнатан про сил меня угадать.
— Попал пальцем в небо, — усмехнулся он. — твой конь — Фьялар.
Я позволил Фьялару обнюхать меня, похлопал его по холке и ничуть не боялся, хотя в жизни не притрагивался к лошади. Мне с самого начала понравился он, да и я ему тоже понравился, по крайней мере, так мне показалось.
— Еще у нас есть кролики, — сказал Юнатан. — В клетке за конюшней. Но на них мы посмотрим потом.
— Да? Ну уж нет!
— Я хочу к ним сейчас же! — закричал я. Мне ведь всегда хотелось кроликов, а дома, в городе, их негде держать.
Я мигом забежал за конюшню, и там в клетке вправду сидели кролики — целых три — и жевали листья одуванчика.
— Все–таки непонятно, — сказал я потом Юнатану. — Здесь, в Нангияле, сбывается все, о чем ты мечтал.
— Я же тебе говорил, — ответил Юнатан. Он и в самом деле говорил об этом еще дома, в нашей кухне, сидя возле меня на лавке. И вот теперь, когда это оказалось правдой, я очень обрадовался.
Есть вещи, которые не забываются. Никогда, никогда не забуду я наш первый просто чудесный вечер в Рыцарском подворье, как я снова лежал и разговаривал перед сном с Юнатаном. Мы опять, как прежде, спали на кухне. Хотя эта кухня совсем не походила на нашу прежнюю. Кухня в Рыцарском подворье была, наверное, страшно старинная, с грубы ми балками на потолке и большой открытой печкой. И какой печкой! Она занимала целую стену, и готовить на ней обед приходилось прямо над огнем, как делали в незапамятные времена. А посередине кухни громоздился здоровенный стол, в жизни не видел такого громадного. По бокам его тянулись длинные скамьи, за таким столом могли бы обедать человек двадцать сразу, и никому из них не было бы тесно.
— Мы будем жить тут, — сказал Юнатан, — а мама когда нибудь займет комнату.
Комната и кухня — вот и весь дом в Рыцарском подворье, но к большему мы не привыкли, да нам и не требовалось ничего больше. И так здесь было в два раза просторнее, чем дома в городе ..
Да, дома! Я рассказал Юнатану про записку, которую оставил маме на кухонном столе.
— Я написал ей, что мы увидимся в Нангияле. Хотя кто знает, когда она тут появится.
— Да, очень может быть, что нескоро, — ответил Юнатан. — Но комната у нее будет отличная, если захочет, она на ставит в ней хоть десять швейных машин.
Угадайте, что я люблю больше всего на свете? Ну конечно же, лежать на старомодной лавке в старомодной древней кухне, разговаривать с Юнатаном и смотреть, как отблески огня перебегают по стенам, а в окно кивает длинная ветка вишни. Потом пламя в печке понемножку съеживается, пока от него не остаются яркие угли, в углах кухни темнеет, меня все больше клонит в сон, я лежу спокойно и не кашляю, а Юнатан рас сказывает мне всякие истории. Он все говорит и говорит, и под конец я уже ничего не понимаю, слышу только его голос, как тот шепот дома, и тогда я засыпаю. Да, вот что я люблю больше всего на свете, а ведь так все и было в наш первый вечер в Рыцарском подворье, и поэтому мне не забыть его никогда.
Глава 4
А потом наступило утро. И мы скакали на лошадях. Подумать только, оказывается, я умею ездить верхом, а я ведь в жизни не сидел на лошади! Уму непостижимо, чего только не творится в этой Нангияле — человек здесь может все, вот о чем говорю. Я запросто скакал на коне, словно в седле родился.
Но вы бы посмотрели на Юнатана, как держался на коне он! Помните тетю, которая сказала, что мой брат – вылитый сказочный принц? Вот бы ее сюда, чтобы она посмотрела, как он вихрем про носится над лугами Вишневой долины. Теперь она увидала бы настоящего сказочного принца, она бы на всю жизнь его запомнила! А когда Юнатан перешел на полный галоп и одним скачком перемахнул через речку, словно пролетел над ней, только волосы взметнулись надо лбом, — в этот миг любой бы поверил, что он и в самом деле сказочный принц! Да и одевался он похоже на принца, хотя не так роскошно, скорее по–рыцарски. В шкафу нашего нового дома мы нашли полно всякой одежды–откуда она только взялась? — но не обычной, какую носят в городе, а настоящей рыцарской. Кое–что пришлось впору и мне, а старые лохмотья я выбросил с глаз долой! Юнатан сказал, что в Нангияле нужно одеваться по–особенному, по–здешнему, чтобы нас не приняли за чудаков. Мы ведь живем теперь в сказочную пору, во времена приключений и походных костров, так ведь он говорил? И вот когда мы скакали по лугам в нашей новой рыцарской одежде, я спросил его:
— Наверное, в Нангияле сейчас очень древние времена?
— Это как посмотреть, — ответил он. — для нас, конечно, это очень древнее время. Но, с другой стороны, это время молодое. — Он немного подумал. — Точно! Это молодое, но вое, доброе время, жить в котором легко и просто, — сказал он. — но тут же глаза его потемнели, и он добавил: — По крайней мере, здесь, в Вишневой долине.
– А что, в других местах не так? — спросил я.
И Юнатан ответил, что, конечно, в других местах может быть по другому.
Тогда нам здорово повезло, что мы попали сюда. Как раз сюда, в Вишневую долину, где жить легко и просто, как сказал Юнатан. Вправду, что может быть легче и проще, чем утро в Нангияле? Я пр осыпаюсь от солнечного света, падающего через окошко, слышу радостное чириканье птиц на деревьях, вижу, как Юнатан тихонько выставляет на стол хлеб и молоко, а после завтрака я иду, кормлю кроликов и чищу свою лошадь. А потом я выезжаю верхом, да, я выезжаю, и трава вокруг покрыта росой, она сверкает и светится, шмели и пчелы гудят в белых цветах вишни, лошадь скачет все быстрее и быстрее, а я совсем не боюсь. Подумать только, я не боюсь, что все это вдруг кончится, как всегда обычно кончается все забавное и приятное. Но только не в Нангияле! Не в Вишневой долине, по крайней мере.
Мы долго скакали по лугам взад–вперед, как придется, а потом поехали тропинкой вдоль реки, вдоль всех ее излучин и извивов и наконец далеко внизу в долине увидали струйки утреннего дыма, поднимавшиеся из печных труб. Сначала мы увидели только струйки дыма, а потом нам открыл ась и вся деревня с ее старыми домами и дворами. Мы услышали кукареканье петухов, лай собак, блеяние овец и коз — обычные утренние звуки. Деревня, как видно, только просыпалась.
По тропинке навстречу нам с корзиной в руке поднималась женщина. Простая женщина–крестьянка, не старая и не молодая, а что–то серединка на половинку, с темной загорелой кожей, какая бывает у людей, работающих в поле в любую погоду. Одета она была по–старинному, совсем как женщина из сказок.
— Здравствуй, Юнатан, я вижу, ты наконец дождался брата, — сказала она, дружелюбно улыбаясь.
— Да, он уже здесь, — ответил ей Юнатан, и я услышал по его голосу, с каким удовольствием он это сказал. — Сухарик, познакомься с Софией, — обернулся он ко мне, а женщина кивнула головой.
— Да, меня зовут София, — сказала она. — Как удачно, что я вас встретила. Теперь вы сами довезете свое добро.
Юнатан без слов взял корзину, видно, знал, что в ней лежит.
— Ты приедешь сегодня вечером к Золотому Гребешку? — обратилась женщина к Юнатану. — Чтобы все мы по знакомились с твоим братом.
Он ответил, что приедет, мы попрощались с Софией и по ехали обратно. Я спросил Юнатана, кто такой Золотой Гребешок.
— Так называется харчевня, — ответил он, — внизу, в деревне. Мы там собираемся и обсуждаем наши дела.
Я подумал, как интересно будет съездить с Юнатаном в «Золотой Гребешок» и посмотреть, что за народ живет в Вишневой долине. Мне хотелось знать о Нангияле и Вишне вой долине как можно больше. И еще я хотел собственными глазами увидеть все, о чем рассказывал Юнатан. Я тут же на помнил ему:
— Юнатан, помнишь, ты говорил, что в Нангияле вся жизнь — сплошное приключение с утра до вечера, да и на ночь еще остается? Но здесь все очень тихо, и нет никаких приключений.
Он рассмеялся:
— Ты что, забыл, что живешь в долине один день? Глупыш, ты и краешком глаза сюда не заглянул. Приключений с тебя хватит.
Я ответил ему: если подумать, мне и без того здесь интересно. Ведь у нас есть Рыцарское подворье, наши лошади и кролики. Никаких других приключений мне не нужно.
Тогда Юнатан посмотрел на меня как–то странно, словно жалея, а потом серьезно сказал:
— Знаешь, Сухарик, мне бы тоже хотелось, чтоб было по твоему. Только так и никак иначе. Потому что есть такие приключения, которых и не должно бы быть.
Когда мы вернулись домой, Юнатан распаковал корзину Софии и вынул из нее на стол лепешки хлеба, бутыль молока, горшочек с медом и несколько ржаных оладий.
— Что, София кормит нас? — удивился я. Раньше мне и в голову не приходило спросить, откуда у нас еда.
— Иногда кормит, — ответил Юнатан.
— Совсем бесплатно?
— Бесплатно? Можно сказать так. Здесь, в Вишневой долине, все бесплатно. Мы делимся и помогаем друг другу, когда нужно.
— И ты тоже даешь что–то Софии взамен?
Юнатан снова рассмеялся.
— Тут ты угадал, — ответил он. — Например, я отдаю ей конские яблоки для клумб с розами. И ухаживаю за садом Софии. Совсем бесплатно. — Он еще тихо, еле слышно добавил: — Я помогаю ей еще кое в чем.
Тут я заметил, как Юнатан вынул из корзины какую–то штуку. Клочок бумаги, скатанный в трубочку. Он расправил клочок, прочитал что–то написанное на бумажке и нахмурился. Но ничего не сказал мне, а я не хотел спрашивать. Я решил, что он сам расскажет, что пишут на таких бумажках, когда захочет, чтобы я об этом знал.
В углу кухни у окна стоял старый буфет. В наш первый вечер в Рыцарском подворье Юнатан рассказал о нем. В буфете есть потайной ящик, сказал он, такой, что его нельзя ни найти, ни открыть, если не знаешь секрета. Я, конечно, тут же за хотел на него взглянуть, но Юнатан сказал: «В другой раз. Сейчас пора спать».
Потом я заснул и забыл, но сейчас вспомнил. Потому что Юнатан подошел к буфету, встал ко мне спиной и из–за его спины послышались странные постукивания. Я, конечно, догадался, что он там делал: он прятал записку в потайной ящик. А после запер буфет и положил ключ в старый горшок, что стоял высоко на полке.
В полдень мы пошли купаться, и я нырял вниз с мостика – вот до чего осмелел! Юнатан срезал мне удилище, как у него самого, и мы наловили рыбы, чтобы хватило на обед, не больше. Я вытащил здоровенного окуня, а Юнатан целых двух.
В чугунке, свисавшем на железной цепи, мы сварили уху. А когда поели, Юнатан сказал:
— Теперь, Сухарик, пойдем посмотрим, как ты стреляешь в цель. Здесь, в Нангияле, многое нужно уметь.
Он привел меня на конюшню, и там в чулане для сбруи на стене висели два лука. Я догадался, что Юнатан сам сделал их: он часто мастерил луки и стрелы ребятам в нашем дворе. Правда, эти два были тяжелые и красивые — настоящее оружие.
Мы нарисовали мишень на воротах конюшни и занимались стрельбой все время после обеда. Юнатан учил, как держать лук и как целиться. И я стрелял хорошо, но, конечно, хуже, чем Юнатан: он попадал в яблочко почти каждый раз.
Мне вообще нравилось дружить с Юнатаном. Он все умел лучше меня, хотя никогда не доказывал свою ловкость. Он сроду не хвастался, все выходило у него само собой, без усилий. Иногда мне казалось, что Юнатан даже хотел, чтобы мне повезло больше, чем ему. Один раз я тоже попал в яблочко, и он так обрадовался, словно получил от меня подарок.
Когда стало темнеть, брат сказал, что нам пора собираться в «Золотой Гребешок». Мы свистнули Грима и Фьялара. Они вольно паслись на лугах у дома, но когда услышали нас, галопом прискакали к калитке. Мы оседлали их, а потом по ехали вниз к деревне.
И тут я понял, что боюсь и стесняюсь. Ведь я не привык встречаться с незнакомыми людьми и совсем не знал тех, кто живет в Вишневой долине. Так я и сказал Юнатану.
— И чего ты боишься? — пристыдил он меня. — Почему ты думаешь, что они хотят тебе плохого?
— Нет, конечно, вряд ли хотят. Но они могут посмеяться надо мной.
Я сразу же понял, что сморозил глупость: ведь с чего бы им смеяться надо мной? Вечно я внушаю себе глупости.
— Знаешь что, — предложил Юнатан, — давай договоримся называть тебя Карл, у нас же теперь новая фамилия. Над Сухариком Львиное Сердце они поневоле засмеются. Помнишь, как в тот раз мы сами чуть не лопнули со смеху?
Имя Карл мне нравилось. Оно и в самом деле лучше под ходило к новой фамилии.
— Карл Львиное Сердце! — попробовал я на слух. — Вот едут Карл и Юнатан Львиное Сердце. — Звучало неплохо.
— Но для меня ты все равно останешься Сухариком. Так и знай, дорогой Карл!
Скоро мы оказались в деревне и, звеня подковами, поскакали по улице. Куда ехать, я догадался сразу: смех и громкие голоса слышались издалека. А потом мы увидели вывеску с нарисованным золотым петухом. Ну конечно же, то была харчевня «Золотой Гребешок», в точности как в книжках с картинками. Окна большого дома светились уютно и заманчиво. Мне не терпелось войти внутрь. Я ведь ни разу не бывал в таких местах.
Но сначала мы въехали во двор и поставили Грима и Фьялара у коновязи, там сгрудилось полно лошадей, целый табун. Видно, правду сказал Юнатан: у каждого в Нангияле была лошадь. И, видно, все до единого в долине съехались этим вечером в «Золотой Гребешок». Когда мы вошли, то увидели тьму–тьмущую народу. Мужчины и женщины, взрослые и дети — здесь собрались все жители долины, они сидели, болтали и веселились, хотя кое–кто из маленьких уже спал на коленях родителей.
И какое оживление наступило, когда вошли мы!!
— Юнатан — закричали они. — Приехал Юнатан!
Сам хозяин харчевни — рослый, краснощекий, прямо–таки красавец мужчина, — он воскликнул громко, перекрыв общий гам:
— Приехал Юнатан! Да нет, приехали братья Львиное Сердце! Враз оба!
Он подошел и одним рывком поднял меня и поставил на стол. Чтобы все видели. Я стоял и чувствовал, что краснею.
Но Юнатан выручил меня.
— Познакомьтесь все с моим дорогим братом Карлом Львиное Сердце, — серьезно сказал он. — Наконец–то он при–был. Будьте добры к нему, как когда–то ко мне.
— Не сомневайся! — ответил за всех хозяин. Он снял меня со стола, но перед тем как выпустить, прижал к груди, и я по чувствовал, до чего он сильный. — Между нами двумя, — объявил он, — быть крепкой дружбе! Такой же крепкой, как моя с Юнатаном! Зовут меня Йосси, хотя вообще–то кличут Золотым Гребешком. Запомни, Карл Львиное Сердце, для Золотого Гребешка ты всегда желанный гость!
София тоже оказалась здесь, в харчевне, она сидела за сто лом одна, и мы с Юнатаном пристроились рядом. Она обрадовалась нам, ласково улыбнулась и спросила, понравился ли мне мой конь, а у Юнатана поинтересовалась, не сможет ли он помочь ей в саду как–нибудь на днях. Но после София больше молчала, я заметил, что ей словно бы не по себе. И заметил еще одно: все в харчевне посматривали на нее с уважением, и никто не уходил домой, не поклонившись прежде в сторону нашего стола, точно в Софии было что–то особенное, хотя что–я понять не мог. Просто одетая, с косынкой на голове, сложив на груди загорелые натруженные руки, она сидела за столом и ничем не отличалась от самой простой крестьянки. И чего в ней такого особенного, удивлялся я.
Мне очень понравилось в харчевне. Мы спели много разных песен — знакомых и таких, что я услышал впервые, — и все жители долины громко смеялись и радовались. Но на самом ли деле им было весело? Иногда мне чудилось, что многим тоже не по себе, как Софии. Словно время от времени все они о чем–то вспоминали. Вспоминали то, чего боялись. Но ведь Юнатан говорил, что жить в Вишневой долине легко и про сто, так чего же они боялись? Ну да ладно! Вообще крестьяне веселились вовсю, пели и смеялись, и было видно, что все здесь добрые друзья и любят друг друга. Хотя больше всего, по–моему, они любили Юнатана. Здесь, как и дома, в городе, его любили все. И еще жители долины очень любили и уважали Софию.
Хотя … Потом, когда мы собрались домой и вышли с Юнатаном во двор, чтобы отвязать лошадей, я спросил его:
— Юнатан, скажи мне, и чего это такого особенного в Софии?
И тут же совсем рядом с нами раздался резкий голос:
— Вот–вот! И я давно думаю: чего это в ней особенного?
Из–за темноты во дворе я не видел говорившего. Но неожиданно он шагнул под окно, и я узнал человека, который сидел в харчевне неподалеку от нас. Мужчину с рыжими кучерявыми волосами и рыжей бородой. Я давно заметил его: он все время хмурился и не пел вместе со всеми.
— Кто он такой? — спросил я, когда мы выезжали из ворот.
– Этого человека зовут Хуберт, — ответил Юнатан. — И он отлично знает, чем замечательна наша София.
Мы поехали домой. Стояла про хладная звездная ночь. Ни когда прежде я не видел столько звезд. И таких сияющих звезд! Я попытался угадать, какая из них Земля.
Но Юнатан сказал мне:
— Земля? Нет, она держит свой путь далеко–далеко от нас, в другом небе, и ее отсюда не видать.
Я представил себе, как она летит, и немного взгрустнул.
Глава 5
Прошло какое–то время, и в один прекрасный день я тоже узнал, чем замечательна София.
Утром Юнатан сказал:
— Съездим–ка мы сегодня в гости. К Королеве голубей.
— Отлично! — ответил Я. — Только что это за королева?
— София. Я ее так в шутку прозвал.
Гадать, почему он ее так прозвал, долго не пришлось. Дорога до Тюльпанов – усадьбы, где жила София, — оказалась неблизкой. Ее дом стоял на самой окраине Вишневой долины, сразу за ним поднимались высокие горы.
Мы подскакали к усадьбе рано утром. София кормила голубей. Всех своих белоснежных голубей. Едва я взглянул на них, как сразу вспомнил того, сидевшего на подоконнике у нас дома… тысячу лет назад.
— Ты помнишь? — шепнул я Юнатану. — Не один ли из этих голубей одолжил тебе крылья? В тот раз, когда ты по явился у меня.
— Само собой, — ответил он. — Как бы еще я добрался?
Только голуби Софии могут пролетать через небо. Они могут долететь куда угодно.
Голуби летали вокруг Софии, окутывая ее белым облаком порхающих крыльев. «Наверное, так и должна выглядеть Королева голубей», — подумал я.
Наконец София заметила нас. Она, как всегда, дружелюбно поздоровалась с нами, но была невесела, была чем–то рас строена. Сразу после приветствия она негромко сказала Юнатану:
— Вчера вечером я нашла Виоланту мертвой, со стрелой в груди. Наверху, в Волчьей расселине. И без письма.
Глаза Юнатана потемнели. Я никогда еще не видел его таким — таким огорченным. Я не узнавал его, да и его голоса тоже.
— Значит, все, как я подозревал, — произнес он. — В Вишневой долине есть предатель.
— Да, это правда, — вздохнула София. — Мне не верилось. Но теперь я понимаю, что так оно и есть.
Я видел, как ей нелегко, но она все–таки повернулась ко мне и сказала:
— Пойдем, Карл! Должна же я показать тебе, как живу.
София жила в Тюльпанах одна со своими голубями, пчелами и козами. Она ухаживала за садом. Цветы в нем росли повсюду — ногой ступить некуда.
Пока хозяйка показывала мне усадьбу, Юнатан рыхлил и копал грядки и занимался всем другим, что полагается делать в саду весной.
Я осмотрел в усадьбе каждый уголок, увидел ульи Софии, ее тюльпаны и нарциссы и ее любопытных коз, но все время только и думал, что о Виоланте — кто бы она ни была, которую подстрелили в горах.
Скоро мы вернулись к Юнатану, он с ожесточением полол грядку, пальцы его стали черными.
София грустно посмотрела на него, а потом сказала:
— Милый мой садовник, скоро я дам тебе другую работу.
— Понимаю, — пробормотал Юнатан.
Бедняжка София, она очень тревожилась, хотя и не хотела этого показывать. Она все выискивала что–то взглядом в горах и так беспокоилась, что я заволновался тоже. И чего она там высматривала? Кого ждала?
Скоро все объяснилось. София вдруг вскрикнула:
— Вон она! Славу богу, Палома вернулась!
Летела обратно одна из ее голубок. Сначала мы увидели белую точку среди гор, но очень скоро голубка запорхала над нами и опустилась Софии на плечо.
— Идем, Юнатан! — заторопила София.
— Да, но вот как быть с Сухариком, то есть с Карлом? — засомневался он. — Ему, наверное, придется все рассказать?
— Обязательно! Но поторопитесь оба!
С голубкой на плече София побежала в дом. Она завела нас в комнатку возле кухни, закрыла на щеколду дверь и за творила ставни. Наверное, чтобы никто нас не подслушал и не подсмотрел, что мы в комнатке делаем.
— Палома, голубка моя, — сказала София, — неужели ты не принесла вестей лучше, чем в прошлый раз?
Из–под крыла голубки она вынула небольшую трубочку.
А из нее достала скатанную бумажку. Вроде той, что Юнатан нашел в корзине и спрятал в буфет у нас дома.
— Читай скорее! — заволновался ОН. — Читай!
София прочитала письмо и опустила руки.
— Они схватили и Орвара! Теперь там не осталось никого, кто чего–нибудь стоил.
Потом протянула бумажку Юнатану, он прочитал, и глаза его еще больше потемнели.
— Предатель в Вишневой долине, — твердо проговорил он. — И кто бы мог быть, София, таким негодяем?
— Не знаю, — ответила она. — Пока не знаю. Но бог помоги ему, кто б он ни был, когда узнаю!
Я сидел, слушал их и ничего не понимал. София повернулась и сказала:
— Теперь расскажи все Карлу! А я пойду приготовлю зав трак.
И она скрылась в кухне.
Юнатан сел на пол спиной к стене. Он сидел, молчал, долго рассматривал испачканные землей пальцы, но наконец сказал:
— Что ж, теперь, когда разрешила София, ты узнаешь все. Слушай!
Многое рассказывал он мне о Нангияле — и до того, как я попал сюда, и после, но ничего похожего на то, что я услышал в комнатке Софии.
— Ты помнишь, я говорил тебе, — начал он, — говорил, что жить В Вишневой долине легко и просто. Так было всегда и так должно бы быть, но сейчас все по–другому. Потому что когда тяжело и трудно жить в соседней долине, в Вишневой жить тоже трудно, ты понял?
— Разве здесь не одна долина? — спросил я, и в ответ Юнатан рассказал мне о двух зеленых долинах Нангиялы, что лежат, сияя красотой, среди нангияльских гор, — о Вишневой и Шиповничьей, глубоких, окруженных со всех сторон высокими и дикими горами, непроходимыми, если не знать узких и опасных троп, вьющихся среди скал. Но люди долин, продолжал Юнатан, издавна знают эти тропы и свободно могут ездить друг к другу.
— Или, вернее, могли ездить прежде, — добавил он грустно. — Сейчас никто не может ни выскользнуть из Шипов ничьей долины, ни попасть в нее. Никто, кроме голубей Софии.
— Но почему? — спросил я.
— Потому что Шиповничья долина больше не свободная земля. Потому что она попала в руки врага.
Он взглянул в мою сторону, и я понял, что ему очень не хотелось меня пугать.
— И никто не знает, когда наступит черед Вишневой.
Только тут я все понял и испугался. Я–то ходил спокойно вокруг, думая, что в Нангияле не может быть никакой опасности. Я испугался до смерти!
— И что это за враг? — тихо спросил я.
— Его зовут Тенгил! — Имя прозвучало гадко и зловеще.
— Откуда он взялся?
Тогда Юнатан рассказал мне о Карманьяке – земле, лежащей в горах Первозданных Гор за рекой Изначальных Рек, где властвует Тенгил, жестокий, как змея.
Я еще больше испугался, но не хотел подавать виду.
— Чего же он не сидит там, в своих Первозданных Горах? Зачем ему Нангияла? И почему он должен во все вмешиваться?
— Вот–вот, — ответил Юнатан. — Тот, кто ответит на твои вопросы, ответит на многое. Я не знаю, зачем ему нужно уничтожать все живое. Но только это так! Он не даст людям долин жить спокойно. И еще … ему нужны рабы. — Он за молчал, опять уставился на свои пальцы, а потом пробормотал, я еле его расслышал: — Если бы не чудовище. У него же есть Катла.
Катла! Не знаю отчего, имя показалось мне самым неприятным из всего, что я услышал, и я спросил:
— Кто такая Катла?
Но Юнатан только помотал головой.
— Нет, Сухарик, я знаю, ты и без того напуган. О Катле я не скажу ничего. А то ты не заснешь ночью.
Вместо этого он рассказал мне, чем замечательна наша София.
— Она возглавляет нашу борьбу с Тенгилом. Мы воюем против него, понимаешь, чтобы помочь Шиповничьей долине. Но пока что воюем тайно.
— Но почему главная – София? Почему именно она?
— Потому что она сильная и мудрая. И еще потому, что ни вот столечко не боится!
— Не боится? Так ведь и ты ничего не боишься, Юнатан! Он немного подумал, а потом сказал:
— Да, я тоже не боюсь.
Ох, как бы мне хотелось стать храбрым и сильным, как София и Юнатан! Но у меня, наоборот, от страха душа ушла В пятки, а из головы вылетели все мысли.
— А про голубей Софии, что летают с письмами через горы, о них знают все? — спросил я.
— Нет, только те, на кого мы можем твердо положиться, — ответил Юнатан. — Но среди них есть один предатель, и он может погубить всех! — Глаза его снова потемнели, и он сурово сказал: — Виоланту подстрелили, когда она летела с тайным письмом от Софии. И, попади это письмо в руки Тенгилу, многим в Шиповничьей долине не сносить головы!
А я подумал: «До чего же отвратителен человек, поднявший руку на летящего голубя, такого белого и невинного, пусть он и несет тайное письмо».
Тут я вспомнил, что лежит у нас в буфете. И спросил у Юнатана, стоит ли держать тайные письма у нас дома, не опасно ли это.
— Чудак, — ответил он. — Конечно, опасно. Но еще опаснее хранить их у Софии. Появись лазутчики Тенгила в долине, первым делом они будут рыскать здесь, а не у ее слуги садовника. Еще хорошо, — продолжал Юнатан, — что никто, кроме Софии, не знает, кто он, собственно, такой. Что он не только ее садовник, но и ближайший помощник в тайной борьбе с Тенгилом. Так решила София, — сказал он. — Она хочет, чтобы ни одна душа в Вишневой долине ни о чем не подозревала. И потому ты должен дать честное слово не говорить об этом никому, пока она не разрешит.
И я дал честное слово, что скорее умру, чем выдам, что сегодня услышал. Мы позавтракали у Софии, а потом поехали домой.
Но не только мы, как оказалось, разъезжали ранним утром по долине. Был еще один — тот, кого мы повстречали при выезде из Тюльпанов. Тот самый рыжебородый, как же его звали — Хуберт?
— Привет! — поздоровался он. — Вы от Софии? Что вы там делали?
— Пололи грядки в ее саду, — ответил Юнатан. — А ты, ты выехал поохотиться? — спросил он. С седла Хуберта свисал лук.
— Да, я хочу настрелять диких кроликов, — ответил тот.
Я вспомнил о наших кроликах дома и с облегчением вздохнул, когда Хуберт отъехал–с глаз моих долой!
— Что за человек Хуберт? — спросил я у Юнатана. — Что ты думаешь о нем?
Он ответил не сразу.
— Хуберт самый ловкий стрелок во всей долине.
И не добавил ничего. Потом тронул поводья, и мы поскакали дальше.
Письмо Паломы Юнатан взял с собой. Он засунул его в кожаную сумочку и спрятал под рубашку. А когда мы при ехали, переложил в потайной ящик буфета. Но перед этим дал мне прочитать. В нем было написано: «Вчера схватили Орвара и бросили в пещеру Катлы. Кто–то из Вишневой долины выдал его убежище. Среди вас предатель. Узнайте кто!»
Дальше шли слова на языке, которого я не понимал. Юнатан сказал, что понимать и не нужно, во всем таком разбирается только София.
Но он показал мне, как открывается потайной ящик, и научил им пользоваться. Я немного потренировался, а по том Юнатан в последний раз закрыл его, запер буфет, а ключ положил обратно в горшок.
Целый день я ходил и думал обо всем, что узнал, и ночью уже не спал крепко, как обычно. Мне приснились и Тенгил, и мертвые голуби, и пленник в пещере Катлы, я даже закричал во сне и от своего крика проснулся.
И тогда–верьте мне или не верьте, — тогда я увидел ко го–то стоявшего в темном углу у буфета, человека, который метнулся, когда я вскрикнул еще раз, и исчез за дверью прежде, чем я проснулся по–настоящему.
Это произошло очень быстро. Я даже подумал, что во сне. Но Юнатан так не думал, когда я разбудил его и рассказал обо всем.
— Нет, Сухарик, то был не сон, — сказал он. — Никакой это был не сон. Ты видел предателя.
Глава 6
— Ничего, пробьет час и для Тенгила, — сказал Юнатан.
Мы лежали в сочной зелени у речки, и вокруг было такое утро, когда не верилось ни в Тенгила, ни в какое–то другое зло на целом свете. Тихо и мирно тянулось время. Журчала вода, обегая камни под мостиком, — больше мы не слышали ничего. А как приятно лежать на спине и не видеть ничего, кроме белых облачков высоко–высоко в небе. Так бы лежать в траве, наслаждаться тишиной, напевать про себя и не думать ни о чем.
И надо же, чтобы Юнатан взял и заговорил о Тенгиле! Я бы вообще думать о нем забыл, но все–таки спросил:
— Ты о каком часе? О чем?
— Я говорю: с Тенгилом будет то же, что и со всеми тиранами рано или поздно. Что его раздавят, как вошь, и он сгинет навечно!
— Хорошо бы поскорей, — сказал я.
Юнатан забормотал, наверное, он говорил сам с собой:
— Но Тенгил силен! И у него есть Катла!
В который раз произносил он это кошмарное имя. Я хотел расспросить его, но не стал. Лучше и не знать ни о какой Катле в тихое прекрасное утро.
Но то, что Юнатан сказал потом, было ужаснее всего.
— Сухарик, ты ненадолго останешься один. Я должен ехать в Шиповничью долину.
Как мог он только такое сказать? Как мог поверить, что я останусь здесь без него хотя бы на минуту? Даже если он за думал броситься в саму Тенгилову пасть, я все равно буду с ним. Так я ему и сказал.
Он пристально посмотрел на меня и ответил:
— Сухарик, у меня только один брат, и его я хочу оградить от всякого зла. Как же можешь ты требовать, чтобы я взял тебя с собой, когда мне понадобятся все силы для чего то другого? Чего–то, что действительно опасно.
Но напрасно он говорил. Я расстроился и разозлился, все внутри у меня закипело, и я закричал на него:
— А ты, как ты можешь требовать, чтобы я остался в Рыцарском подворье, ждал тебя, а ты, может, никогда не вернешься обратно?
Я вдруг вспомнил все то время, когда жил без Юнатана, когда его не было со мной, как я лежал на лавке в кухне и не знал точно, увижу его или нет. Даже подумать об этом было все равно что заглянуть в черную, беспросветную дыру!
А сейчас он опять хотел бросить меня, бросить ради какиx–тo неведомых опасностей! И, не вернись он назад, теперь не поможет ничто, и я останусь один навсегда.
Я чувствовал, что становлюсь все злее и злее, и еще громче кричал на него и говорил все гадости, какие только мог придумать.
Ему нелегко удалось успокоить меня. Хоть немного успокоить. Но, ясное дело, вышло, как хотел он. Я ведь понимал: он во всем разбирается лучше.
— Глупыш, конечно, я вернусь, — сказал Юнатан.
Юнатан сказал это вечером, когда мы сидели в нашей кухне и грелись у огня. И накануне дня, когда он отправлялся в путь.
Я больше не злился, только расстраивался, и Юнатан понимал меня. Он старался быть добрым, намазывал мне свежий хлеб маслом и медом и рассказывал всякие сказки и истории, но я пропускал их мимо ушей. Я слышал одну толь ко сказку о Тенгиле, наверное, самую страшную, как начал подозревать. Я спросил Юнатана, почему он должен браться за дело, зная наперед, что оно опасно. Ведь с таким же успехом он мог сидеть дома в Рыцарском подворье и жить себе припеваючи. Но мой брат сказал, что есть вещи, которые нужно делать, даже если они грозят нам опасностью.
— Но все–таки почему? — не отставал я.
И получил в ответ:
— Чтобы быть человеком, а не ошметком грязи.
Юнатан рассказал мне, что собирался сделать. Он собирался освободить Орвара из пещеры Катлы. Потому что Орвар был нужен людям даже больше, чем София. Без Орвара две зеленые долины Нангиялы погибли бы.
Был уже поздний вечер. Огонь в печке погас, наступила ночь.
И наступил день. Я стоял у калитки и смотрел, как уезжал Юнатан, как он скрывался в тумане, да, в то утро всю Вишневую долину окутывал туман. Можете не верить, но казалось, что сердце вот–вот разорвется оттого только, что я стоял и смотрел, как туман надвигался на него, как он стирал Юнатана словно резинкой, пока он не исчез совсем. А я остался один. Я не мог этого вынести. Я будто сошел с ума от горя, побежал на конюшню, вывел Фьялара, бросился ему на спину и погнался за Юнатаном. Я еще раз увижу его, стучало у меня в висках, прежде чем потеряю, может быть, навсегда.
Я знал: он должен был поехать к Софии, чтобы получить от нее наказы, и поскакал туда. Я мчался как настоящий сумасшедший и нагнал его перед въездом в усадьбу. И тут же застыдился и хотел было спрятаться, но он меня уже увидел и услышал.
— Чего ты хочешь? — спросил Юнатан.
Да, чего же я хотел?
— Ты в самом деле вернешься? — пробормотал я. Единственное, что смог придумать.
Он подъехал ко мне, и наши кони встали рядом бок о бок.
Потом смахнул что–то с моей щеки, слезы там были или еще что, он сделал это указательным пальцем, а после сказал:
— Не реви, Сухарик! Мы еще увидимся — точно! И не здесь, так в Нангилиме.
— В Нангилиме? — переспросил я. — А это что такое?
Но Юнатан пообещал только, что расскажет обо всем в другой раз.
Не знаю, как я выдержал время, что жил в Рыцарском подворье один, и чем заполнял свои дни. Конечно, я ухаживал за нашими животными. Я почти не расставался с Фьяларом в его конюшне. И подолгу сидел и разговаривал с моими кроликами. Еще я немного рыбачил, купался, стрелял из лука, но все казалось каким–то бессмысленным без Юнатана. Приходила София, приносила мне обед, и мы вместе говори ли о нем. Я все надеялся, что она вот–вот скажет: «Теперь его недолго ждать», — НО она ничего такого не говорила. Еще мне хотелось спросить ее: а почему бы ей самой не по ехать в Вишневую долину и не попытаться освободить Орвара, вместо того чтобы посылать туда Юнатана? Но к чему было спрашивать, я ведь и так знал.
Тенгил ненавидит Софию, объяснил мне Юнатан.
— София в Вишневой долине и Орвар в Шипов ничьей его опаснейшие враги, и, не сомневайся, он знает об этом, — говорил Юнатан, когда рассказывал про долины. — Орвара он уже упрятал в пещеру Катлы и туда же с удовольствием бросил бы и Софию, чтоб они там зачахли и умерли от голода. Этот негодяй пообещал пятнадцать белых лошадей тому, кто выдаст ему Софию, живую или мертвую.
Юнатан все объяснил мне. Так что я понимал, почему Софии следовало остерегаться и держаться от Шиповничьей долины подальше. И почему вместо нее туда поехал Юнатан. О нем Тенгил ничего не знал. На это по крайней мере можно было надеяться. Хотя кто–то все же догадывался, что Юнатан не просто ее слуга–садовник. Тот, кто побывал у нас ночью. Тот, кого я видел у буфета. София все вспоминала о нем и страшно беспокоилась.
— Этот человек знает слишком много, — говорила она.
И велела известить ее, если еще кто появится в Рыцарском подворье и станет шпионить. Я сказал ей, что в буфете он теперь может рыться сколько угодно.
Мы перепрятали письма в новое место: в ларь с овсом, что стоит в чулане на конюшне. Письма лежат там в большой табакерке на самом дне.
София пошла со мной в чулан, отрыла табакерку и поло жила в нее новое письмо. Ей нравится тайник, сказала она. Мне он нравился тоже.
— Ну, держись, — сказала София на прощанье. — Я знаю, как тебе трудно, но выдержать надо!
И в самом деле приходилось нелегко. Особенно по вече рам и по ночам. Я видел Юнатана в страшных снах да и наяву не знал ни минуты покоя.
Как–то раз вечером я съездил в «Золотой Гребешок». Я не вынес своего одинокого сидения в Рыцарском подворье, там было слишком тихо, и я хорошо слышал собственные мысли. А они не очень–то радовали.
Понятно, как все уставились на меня, когда я вошел в харчевню без Юнатана.
— Что такое? — сказал Йосси. — Только половинка от братьев Львиное Сердце? Куда ты дел Юнатана?
И зачем только я приехал! Я сразу вспомнил, как Юнатан и София наказывали: что бы ни случилось, никому не говори, куда уехал брат и зачем. Ни одной живой души! Поэтому я сделал вид, что не расслышал вопроса Йосси. Но здесь же, в харчевне, на обычном своем месте сидел Хуберт, и он тоже полюбопытствовал.
— Да, где же Юнатан? — спросил он. — Уж не уволила ли София своего садовника?
— Юнатан поехал в горы, — ответил Я. — Он наверху в горах охотится на волков.
Софии в тот вечер в харчевне не было. Но, как всегда, здесь собралась вся долина. И, как всегда, они пели свои пес ни и веселились. Но я не пел с ними. Для меня было не как всегда. Я понял, что без Юнатана мне здесь делать нечего, и недолго оставался.
— Не грусти, Карл Львиное Сердце, — сказал мне на прощанье Йосси. — Юнатан скоро наохотится и вернется.
Ох, как же я обрадовался его словам! Иосси потрепал меня по щеке и дал с собой пакетик вкусного печенья.
— Будет что погрызть, пока ты сидишь там один и ждешь Юнатана.
Золотой Гребешок пожалел меня. Мне сразу стало легче. Я вернулся домой. Сидя перед огнем, сгрыз печенье. Дни наступили теплые, почти летние. Но все равно приходилось топить печку, толстые стены нашего дома прогреться не успели.
Забираясь в постель, я ежился от холода, но скоро со грелся и заснул. И увидел Юнатана во сне. В таком ужасном сне, что от него проснулся.
— Я иду, Юнатан! — кричал я. — Я иду! — И рванулся с лавки.
В темноте вокруг меня еще раздавалось эхо дикого крика – кричал Юнатан! Он звал меня во сне, звал на помощь. Я знал это. Я еще слышал его и хотел броситься из дома прямо в темную ночь к нему, где бы он ни был. Но я сразу же понял, что это невозможно. Да и что мог я сделать, ведь беспомощнее меня на свете не было! Не оставалось ничего другого, как забраться обратно на лавку и лечь. Я лежал на лавке, дрожал, голова у меня кружилась, я казался себе самым маленьким и одиноким, наверное, самым одиноким на свете.
И мне ничуть не стало легче, когда пришло утро и насту–пил ясный светлый день. Конечно, я уже не очень отчетливо помнил страшный сон, но вот то, что Юнатан кричал и звал на помощь, я забыть не мог. Мой брат звал меня, так не дол жен ли я отправиться в путь и отыскать его?
Не знаю, сколько часов сидел я возле клетки с кроликами и думал, что же предпринять. Мне не с кем было поговорить, не у кого спросить. Нужно было решать самому. К Софии я не мог пойти, она бы задержала меня. Никогда в жизни она не отпустила бы меня, она же не безумная. Ведь то, что я собирался сделать, было чистым безумием. И делом опасным. Очень опасным. А я не отличаюсь храбростью.
Я долго сидел, прислонившись к стене конюшни, и. рвал траву. И вырвал вокруг все до единой травинки, хотя заметил это только потом, а не когда сидел там и мучился. Шли часы, может, я и до сих пор бы сидел там, если б не вспомнил, что сказал Юнатан: «Есть вещи, которые нужно делать, чтобы быть человеком, а не ошметком грязи».
И тогда я решился. Я так стукнул кулаком по клетке, что кролики подпрыгнули, и сказал вслух для большей уверенности:
— Я сделаю это! Сделаю! Я не ошметок грязи! Насколько легче мне стало, когда я решился! — Я знаю, что поступаю правильно, — сказал я кроликам. С кем еще я мог поговорить?
Да, как быть с кроликами? Им придется стать дикими кроликами.
Я сгреб всех троих в охапку, отнес за ограду и показал на зеленую прекрасную долину.
— В Вишневой долине полным–полно травы, — сказал я им. — Там живет масса других кроликов, с которыми вы подружитесь. Вам будет с ними куда веселей, чем в клетке, берегитесь только лисиц и Хуберта!
Они как будто удивились, все трое, потом сделали несколько осторожных прыжков, словно сомневались, можно ли. А после задали такого стрекача, что вмиг исчезли в зеленых пригорках. Только их и видели!
А сам я засобирался в дорогу. Я сложил в кучу все, что хотел взять с собой. Одеяло, чтобы заворачиваться по ночам. Огниво, чтобы разжигать костер. Торбу с овсом для Фьялара. И котомку с едой для меня самого. Кроме хлеба, в доме не нашлось ничего, но он–то был самый лучший ржаной хлеб Софии. Она недавно принесла его целый фартук, и я набил котомку доверху. Лепешек хватит надолго, подумал я, а когда хлеб кончится, что ж, буду есть траву, как кролики.
На следующий день София обещала принести суп, но тог да я буду уже далеко. Бедняжка София; ей самой придется съесть свой суп! Но я не мог допустить, чтобы она из–за меня беспокоилась. Она должна знать, куда я делся. Хотя не раньше, чем станет слишком поздно. Слишком поздно, чтобы по мешать мне.
Я взял кусок угля из печки и написал на стене большими черными буквами:
«Кто–то позвал меня во сне, и я ищу его за горами, за долами».
Вот так хитро написал я, потому что подумал, если кто другой, кроме Софии, зайдет в Рыцарское подворье, тот, кто уже ходил здесь и шпионил, он не поймет, что все это значит. Он, наверное, подумает, что я сплел стих, сказку или еще чего. А София сразу догадается, здесь написано: «Я уехал разыскивать Юнатана».
Тут я повеселел и впервые почувствовал себя по настоящему храбрым и сильным. Даже запел вслух:
— Кто–то позвал меня во сне, и я ищу его за горами, за дола–а–а–ми!
Песня получил ась неплохая! Я обязательно расскажу обо всем Юнатану, когда мы встретимся.
Если мы встретимся, подумал я. А если нет …
И всю храбрость мою как языком слизнуло. Я опять стал маленьким ошметком грязи. Маленьким трусоватым ошметком грязи, каким был всегда. Мне сразу же захотелось к Фьялару. Я не мог без него. Только один он помогал мне, когда я расстраивался и тосковал. Сколько раз я стоял у него в конюшне, когда не мог больше выносить одиночества. Сколько раз успокаивался, стоило взглянуть в его добрые глаза и потрогать, какой он теплый и какой нежный у него нос. Без Фьялара я бы пропал.
Я побежал в конюшню.
Фьялар там стоял не один. Там стоял еще Хуберт. Да, он стоял и похлопывал моего коня. И еще широко ухмыльнулся, когда увидел меня.
Сердце у меня застучало.
«Вот предатель», — подумал я. Казалось, я и раньше знал, кто он такой, но только теперь понял. Предателем был Хуберт — иначе зачем ему ездить в Рыцарское подворье и шпионить?
«Этот человек знает слишком много», — говорила София, и она говорила о Хуберте. Теперь я понял.
Но сколько он знал? И знал ли он все? Знал ли он, что мы прячем в ларе под овсом? Я старался не подавать вида, что испугался.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я его. — Что тебе на до от Фьялара?
— Ничего, — ответил он. — я шел к тебе, когда услышал, как твой конь заржал, а я люблю коней. Какой он славный, Фьялар!
— Чего тогда ты хочешь от меня?
— Хочу отдать тебе вот эту штуку. — Хуберт протянул мне что–то завернутое в белую тряпицу. — Ты сидел очень хмурый и голодный вчера вечером, ну я и подумал, может, в Рыцарском подворье плохо с едой. Сейчас, когда Юнатан в горах охотится на волков.
Я растерялся и не знал, что делать и что сказать. Потом взял сверток и поблагодарил Хуберта. Но не мог же я принять еду из рук предателя! Или мог?
Я порылся в тряпице и вынул из нее большой кусок баранины — ну, такой копченой, вяленой, она очень вкусная. Вспомнил, ее называют окороком.
А как от баранины пахло! Мне сразу же захотелось вонзить в нее зубы. Хотя вообще–то следовало сказать Хуберту, чтобы он забирал свою баранину и катился куда подальше!
Но ничего такого я не сказал. В конце концов, ловить и уличать предателя дело не мое, а Софии. А я – я должен притвориться, что ничего не знаю и не понимаю. И потом, мне просто нужна баранина. Лучшего припаса на дорогу не придумаешь.
Хуберт все еще стоял возле Фьялара.
— Какой ты красивый! — гладил он его. — Как моя Бленда.
— Бленда белая, — возразил я, а потом спросил Хуберта: — Ты любишь белых лошадей?
— Да, я очень люблю белых лошадей.
Так вот почему тебе захотелось их сразу пятнадцать! Но я ничего не сказал.
Зато сказал Хуберт:
— А не задать ли Фьялару немного овса? Такой конь то же заслуживает подарка!
Я не мог помешать ему. Он пошел прямиком в чулан, а я побежал за ним. Я хотел крикнуть «не надо!», но ничего не смог выговорить.
Хуберт откинул крышку ларя и взялся за совок. Я зажмурился. Потому что не хотел смотреть на то, как он выловит табакерку. Но услышал только, что он выругался, а когда от крыл глаза, увидел: по краю ящика с писком бежала крыса. Хуберт пытался ударить ее, но она спрыгнула на пол и пропала из виду.
— Укусила меня за палец, проклятая! — ругался Хуберт.
Он стоял и пялился на свой большой палец. Тут уж я не упустил случая. Быстро–быстро набрал овса в совок и захлопнул крышку ларя перед его носом.
— То–то Фьялар обрадуется, — сказал Я. — Он не привык к кормежке в такое время.
А ты что-то совсем приуныл, злорадствовал я про себя, когда Хуберт, сердито распрощавшись со мной, пошел восвояси.
На этот раз ему не удалось запустить когти в наши письма. Но нужно было найти для них новый тайник. Я долго раздумывал, а потом взял и зарыл табакерку в погребе для картошки. Сразу же слева, за дверью.
На стене кухни я написал Софии еще одну загадку: «Рыжая борода любит белых лошадей и знает слишком много. Берегись!»
Большего для Софии я сделать не мог.
Наутро с восходом солнца, когда вся Вишневая долина еще спала крепким сном, я покинул Рыцарское подворье и по скакал в горы.
Глава 7
Я объяснял Фьялару, каково мне, именно мне очутиться вдруг на коне среди гор.
— Неужели ты не понимаешь, какое это для меня приключение! Вспомни, ведь я нигде не был, а все только лежал и лежал на лавке в кухне! Не думай, я не забываю о Юнатане ни на минуту. Но мне хочется кричать, крикнуть так, чтобы горы зазвенели, оттого только, что все здесь так здорово!
Да, здесь было здорово! Наверное, Юнатан понял бы меня. Какие горы, подумать только, какие они высокие и как много тут, наверху, чистых озер, шумящих ручьев, лугов, переполненных весенними цветами! И неужели это я, Сухарик, сижу на коне и вижу все это?! Я и не подозревал, что где то на свете может быть так прекрасно, у меня даже голова по шла кругом от восторга. Сначала …
Потом картина изменилась. Я нашел узкую конную тропу. Наверное, ту самую, о которой говорил Юнатан. Не прямо, а крюками и в объезд, рассказывал он, только так можно проехать в Шиповничью долину. Крюков И объездов здесь и вправду хватало. Сделав, должно быть, с тысячу крюков, я оставил позади луга с цветами, поднявшись выше, туда, где. горы стали пустынней и страшней, а тропа уже и опасней. Она то круто карабкалась вверх, то срывалась вниз, то вилась по каменным карнизам над страшной глубиной; в такие минуты я думал: «Приключение мое добром не кончится». Но Фьялар, видно, привык пробираться по опасным тропам. Умница, Фьялар!
К вечеру мы оба устали – и я, и мой конь. Тогда я остановился на ночевку. На небольшой зеленой лужайке, где» Фьялар мог бы попастись, и возле ручья, из которого мы могли напиться.
Здесь я развел костер. Всю свою жизнь я мечтал посидеть у походного костра. Юнатан рассказывал мне, как здорово сидеть у огня в походе. И вот наконец!
— Сейчас, Сухарик, и ты узнаешь, как это здорово! сказал я себе.
На лужайке валялось много сухих веток и прутьев. Я сложил их в кучу и поджег, костер скоро разгорелся и за трещал, искры закружились столбом. А я уселся у огня и подумал: все у меня сейчас точно так, как рассказывал Юнатан. Точно, как он говорил: я сидел, смотрел в огонь, ел мой хлеб и грыз баранину. Баранина оказалась очень вкусной, и я пожалел, что получил ее от Хуберта, а не от кого–то другого.
Я развеселился и даже запел: «Мой хлеб, мой костер и мой конь! Мой хлеб, мой костер и мой конь!» Ничего другого при думать не смог.
А потом я задумался. Я сидел и думал обо всех кострах, что горели в диких уголках всего света с самого начала времен, и еще о том, что все они погасли один за другим. Но мой–то костер горел, горел здесь и сейчас!
Стало смеркаться. Горы вдруг почернели. Ох, как же стало темно вокруг и как быстро это произошло! Страшно было сидеть спиной к черным горам. Чудилось, оттуда, со спины, кто–то следит за мной и подбирается все ближе и ближе. Хорошо, что пора было спать. Я подложил в костер побольше хвороста, пожелал Фьялару спокойной ночи и лег, укутавшись в одеяло, как можно ближе к огню. А потом понадеялся только, что засну раньше, чем успею запугать сам себя до смерти.
Прекрасно, да? Я напредставлял себе таких ужасов, что чуть не умер от страха. Наверное, никто не умеет проделывать этого так мастерски, как я. Всякие мысли закружились у меня в голове: конечно же, кто–то следит за мной оттуда, из темноты, и наверняка горы кишмя кишат лазутчиками и воинами Тенгила, и давным–давно уже Юнатана нет в живых; я все думал об этом и не спал.
Тут неожиданно из–за вершины горы поднялась луна, да, конечно, то была не обычная земная луна, но она выглядела как настоящая и залила горы сиянием, какого я в жизни не ви дел. Хотя, по правде–то сказать, мне и не доводилось никогда в жизни видеть лунное сияние высоко в горах.
Все переменилось. Я попал в странный мир из серебра и черных теней. Да, он казался прекрасным, но еще каким–то загадочно–печальным. И страшным тоже. Потому что там, где сияла луна, было, конечно, светло, но в тени могло таиться много опасностей.
Я натянул одеяло на глаза, чтобы ничего не видеть, но вместо этого услышал … да, да, тут я кое–что услышал! Вой далеко в горах. А потом еще и еще вой — поближе. Заржал Фьялар, он испугался. И тогда я понял, что это. Я услышал волчий вой.
Трус вроде меня должен был бы умереть от страха на ме сте, но рядом со мной тосковал Фьялар, и я попытался взять себя в руки.
— Не пугайся, Фьялар! Разве ты не знаешь, что волки боятся огня?
Но я сам себе не поверил, да и волки, должно быть, сроду об этом не слыхали. Потому что я уже видел их, они приближались под луной — страшные серые тени — и выли от голода.
И тогда я завыл тоже. Я взвыл так, что небеса содрогнулись. Никогда еще я не издавал такого жуткого крика, и он, видно, напугал их немного.
Но ненадолго. Скоро они появились опять. И на этот раз еще ближе. От их воя Фьялар совсем одичал. Да и я тоже.
Я знал: сейчас мы оба умрем — и я, и Фьялар. Хотя мне это вроде бы не впервой, ведь я уже умер один раз. Но тогда я этого хотел, тогда я к этому стремился, а теперь нет. Теперь я хотел жить, жить вместе с Юнатаном. Эх, Юнатан, будь ты здесь, ты бы помог мне.
Они совсем приблизились, волки! Один был больше других и наглей. Наверное, вожак. Это он схватит меня, сказал я про себя. Он ходил вокруг костра и выл, выл так, что кровь стыла в жилах. Я бросил в него горящую ветку и громко крикнул, но он только обозлился. Я увидел пасть, страшные клыки, нацеленные на мое горло … И вот – Юнатан, на помощь! — он прыгнул.
А потом … Что же случилось потом? Он взвизгнул в воздухе и грохнулся у моих ног. Мертвый! Мертвый, как камень. А в его голове торчала стрела.
Из какого лука вылетела она? Кто был тот, кто спас мне жизнь? Он выступил из тени под скалой. Хуберт! И хоть он стоял и, как всегда, самодовольно ухмылялся, я готов был броситься к нему на шею – до того обрадовался. Сначала. Только с самого начала.
— Я подоспел вовремя, — улыбнулся он.
— И вправду вовремя, — ответил я.
— Почему ты не сидишь дома, в Рыцарском подворье? Что ты здесь делаешь один среди ночи?
«А что делаешь здесь ты? — подумал я, вспомнив, кто он такой. — Какое еще подлое предательство замышлял он ночью высоко в горах? И почему спас меня именно предатель? Почему Хуберта я должен благодарить не только за баранину, но даже за мою драгоценную жизнь?»
— А что ты сам делаешь в горах среди ночи? — ответил я вопросом на вопрос.
— Стреляю волков, как ты верно заметил, — сказал Хуберт. — Вообще–то я видел, как ты выезжал рано утром из долины, и подумал, как бы с тобой чего не случилось в горах. Поэтому я поехал следом.
«Конечно, ври больше, — подумал я. — Рано или поздно будешь иметь дело с Софией, вот тогда я тебе не позавидую».
— А где же Юнатан? — спросил Хуберт. — Тому, кто поехал в горы охотиться на волков, здесь самое место. Здесь он наверняка бы настрелял их пару–другую.
Я оглянулся. Волки все до одного исчезли. Наверное, они испугались, увидев, как упал и испустил дух их вожак. Теперь они, должно быть, оплакивали его–издалека доносился жалостливый скулящий вой.
— Так где же Юнатан? — упорствовал Хуберт, и тут я не замедлил соврать еще раз.
— Он скоро приедет, — сказал Я. — Он гонит стаю волков вон там! — И показал вверх на гору.
Хуберт усмехнулся. Ясное дело, он не поверил мне.
— Может, ты все–таки соберешься и поедешь со мной обратно в долину?
— Нет, я жду Юнатана. Он появится с минуты на минуту.
— Ну, раз так, — сказал Хуберт, — раз так, — И странно посмотрел на меня. А потом … потом снял с пояса нож. Я вскрикнул: что же он собирается делать? В бледном свете луны фигура Хуберта с ножом в руке показалась мне страшнее всех волков в этих жутких горах.
Сейчас он покончит со мной, промелькнуло у меня в мыслях. Он знает, что я знаю о его предательстве, поэтому он следил за мной, а теперь хочет меня убить.
Я задрожал всем телом, хоть и был уже большой.
— Не надо! — закричал я. — Не надо!
— Чего не надо? — спросил Хуберт.
— Не надо убивать меня! — кричал я.
И тогда Хуберт побледнел от злости. Он шагнул ко мне, да так близко, что от страха я чуть не свалился назад.
— Ах ты, паршивый мальчишка! Ты что же несешь? — Он вцепился рукой мне в волосы и больно затряс голову. — Вот тебе, болван! — шипел Хуберт. — Если б я хотел твоей смерти, за меня бы поработали волки. — Он поднес свой нож прямо к моему носу, страшно острый нож. — Вот этим Я снимаю шкуры с волков, — сказал Хуберт, — а не режу глупых мальчишек.
Потом я получил пинок В зад, полетел вперед и упал. А он принялся свежевать волка и все время ругался.
Я поспешил взобраться на Фьялара. Во что бы то ни стало мне нужно уехать отсюда. Уехать!
— Куда это ты собрался? — крикнул Хуберт снизу.
— Я поскачу навстречу Юнатану, — услышал я свой дрожащий голос.
— Ну и скачи, баранья башка! — ругался он. — Попробуй угробь себя, теперь тебе никто не помешает!
Но я уже скакал оттуда во всю прыть и чихать хотел на Хуберта!
Прямо передо мной змеилась, уходя вверх, горная тропа. Луна сияла мягко и ясно, было светло, как днем, я видел все–хоть с этим мне повезло! Иначе бы я погиб. Здесь везде громоздились страшные обрывы и пропасти, такая жуть и такая красота, что дух захватывало. Я скакал как во сне, да и весь этот пейзаж под луной мог только присниться — В прекрасном и диком сне, думал я и сказал Фьялару:
— Ты не знаешь случайно, кому это снится? Кому угодно, но только не мне. Мне и во сне не придумать такой неестественной красоты и такой жути, нет, не мне это снится, а кому–то другому!
Я устал, хотел спать и с трудом держался в седле. Где–то нужно было заночевать все равно.
— И лучше всего там, где нет волков, — сказал я Фьялару, а он, думаю, со мной согласился.
Кто, интересно, первым проложил тропу между долинами Нангиялы? Кто выдумал этот путь через горы? И так ли уж обязательно, чтобы он вился по узким карнизам над ужасны ми обрывами? Я знал: сделай Фьялар хоть один неверный шаг, и мы полетим вниз, а после во веки вечные никто не узнает, что сталось с Карлом Львиное Сердце и его конем.
Горы становились все круче и круче. Теперь я не осмеливался смотреть по сторонам, уж если нам суждено сорваться в пропасть, лучше в нее не глядеть.
Но Фьялар не сделал того неверного шага. Он справился со всем, и когда я наконец посмел оглядеться, то увидел не большую поросшую травой площадку среди скал. По одну ее сторону вверх уходила гора, по другую была пропасть.
— Что, Фьялар, может, тут мы остановимся? Здесь нас волки не достанут.
Нет, тут они нас точно не достали бы. Ни один волк не мог слезть с высокой и крутой горы. И никакой волк не мог вскарабкаться снизу по отвесным и острым скалам. Если оп и мог попасть сюда, этот волк, то только тем же путем, что и мы, — вдоль обрывов по узкой ненадежной тропе. А волки не настолько хитры, уговаривал я себя.
Я сделал здесь еще одно приятное открытие – глубокую, уходящую в гору расселину. Скорее даже пещеру с на стоящим потолком–скалой, упавшей в расселину сверху. Здесь я мог спокойно поспать, имея что–то вроде крыши над головой. Кто–то отдыхал на площадке до нас. Я нашел золу от костра. И хотел было разжечь свой. Но сил у меня уже не было. Мне хотелось только спать. Поэтому я взял Фьялара за уздечку и отвел в пещеру. Она оказалась глубокой и простор ной, И Я сказал ему:
— Смотри, здесь нашлось бы место для пятнадцати таких, как ты!
В ответ Фьялар тихо заржал. Наверное, он заскучал по своему стойлу. Я попросил у него прощения за то, что втянул во все передряги, дал овса, похлопал по боку и еще раз пожелал спокойной ночи. А после забился в самый темный угол, завернулся в одеяло и камнем провалился в сон – даже не успел испугаться.
Не знаю, долго ли я спал, как вдруг проснулся – сна ни в одном глазу. Снаружи доносились голоса и конское ржание.
Этого было довольно. Огромный дикий страх опять навалился на меня. Ведь те люди, разговаривавшие снаружи, могли быть хуже волков.
— Пусти коней в пещеру, здесь и так мало места! — услышал я, и тут же ко мне, цокая копытами, вбежали две лошади. Они заржали, почуяв Фьялара, и Фьялар заржал им в ответ, но потом они замолчали, наверное, подружились в темноте. А те, снаружи, видно, не услышали, что ржал чужой конь, и продолжали разговаривать.
Зачем они сюда приехали? Кто они? Что им нужно ночью высоко в горах? Я должен был это узнать, хотя умирал от страха и хотел бы оказаться отсюда за тысячу миль. Но хотел или не хотел, а лежал–то здесь, в пещере. И рядом разговаривали люди, может, друзья, а может, враги, и поэтому мне обязательно следовало выяснить, кто они, как бы я ни боялся. Я лег на живот и пополз. К голосам снаружи. Луна на небе стояла как раз против входа в пещеру, и широкая полоса света падала далеко вглубь, но я все время держался в тени сбоку от нее и, извиваясь, тихо–тихо подползал к незнакомцам.
Они сидели в лунном сиянии и поддерживали огонь в костре. Двое, с грубыми лицами и в черных шлемах. Я впервые видел воинов Тенгила, но знал, кто передо мной, и ни в чем не сомневался! Я знал, эти двое — из тех жестоких негодяев, что пришли с Тенгилом разорять зеленые долины Нангиялы. Нет, им попадаться не стоило, уж лучше волки!
Воины говорили тихо, но я в моей черной тени лежал со всем близко и слышал каждое слово. Они определенно злились на кого–то, потому что один сказал:
— Я ему уши отрежу, если он не явится вовремя и сегодня. Другой поддержал:
— Пора его проучить. Ночь за ночью мы сидим здесь, ждем, а какая в конце концов от него польза? Он стреляет голубей, что ж, великолепно, но Тенгилу нужно больше. Давно пора посадить Софию в пещеру Катлы, и если мужик не справляется с делом, тем хуже для него!
Я понял, о ком они говорили и кого ждали — Хуберта! Успокойтесь, подумалось мне. Подождите немножко! Он обязательно приедет, вот только обдерет волка и приедет! Он покажется вон из–за той скалы, ваш прислужник, обещавший выдать Софию!
Я сгорал от стыда. Я стыдился, что в Вишневой долине жил предатель. И все–таки мне не терпелось посмотреть на него, как он явится сюда, ну да, посмотреть, хотя бы для того только, чтобы получить верные доказательства. Ведь одно дело–подозревать, и совсем другое – знать наверняка, что бы потом с чистой совестью сказать Софии: «Кстати, насчет Хуберта. Нужно отделаться от него! Иначе всем конец – и тебе, и нам, и всей Вишневой долине!»
Как все–таки ужасно ждать чего–то по–настоящему ужасного. Ведь предатель–это что–то ужасное. Я лежал словно в оцепенении и почти перестал бояться этих двоих у костра оттого только, что ждал еще более страшного — что увижу предателя, выезжающего на коне вон оттуда, где тропа огибает скалу. Я страшился и все–таки смотрел, смотрел до рези в глазах на то место, где, как я знал, — он должен был по явиться.
Воины у костра смотрели в ту же сторону. И они знали, откуда он приедет. Но никто из нас не знал к о г д а.
Мы ждали. Они ждали у костра, а я, лежа на животе, ждал в тени. Луна успела переместиться от входа в пещеру, но время, казалось, не двигалось. Ничего не происходило, мы только ждали. Ждали. Я едва не вскочил и не закричал, чтобы положить этому конец, ведь все как будто ждало–луна и горы вокруг, казалось, вся страшная лунная ночь затаила дыхание и ждала предателя.
И наконец он появился. Далеко на тропе в ясном свете луны ехал всадник, да, еще минута — и я увижу, как он выезжает из за скалы. Я дрожал и уже видел его перед собой. Хуберт, как мог ты, думал я.
Мои глаза заболели, и я зажмурился. А может, я зажмурился, чтобы ничего не видеть. Я так долго ждал этого негодяя и вот теперь, когда он явился, казалось, не посмел посмотреть на него. И потому закрыл глаза. Слышал только по стуку копыт, что он приближается.
Наконец он был здесь и остановил коня. И тог да я открыл глаза. Потому что должен был посмотреть, как выглядит предатель, когда он предает своих, да, я хотел взглянуть на Хуберта в тот момент, когда он предавал Вишневую долину и всех, кто жил в ней.
Но то был не Хуберт. То был Йосси! Золотой Гребешок.
Глава 8
Да, Йосси! Именно Йосси.
Я не сразу поверил собственным глазам. Йосси, такой добрый, веселый и краснощекий, подаривший мне печенье и утешавший меня, оказался предателем.
А теперь сидел у костра всего в нескольких шагах от меня с воинами Тенгила – он звал их Ведиром и Кадиром–и оправдывался, почему не приехал раньше.
— Сегодня ночью в горах Хуберт охотится на волков, а его мне нужно опасаться, понимаете?
Ведир и Кадир косо поглядывали на него, и Йосси удвоил рвение.
— Хуберт, вы что, о нем забыли? Ему тоже место в пещере Катлы, он ненавидит Тенгила не меньше Софии.
— Вот ты тогда и возьмешь его на себя, — сказал Ведир.
— Ведь это ты как–никак наш человек в долине, — вторил товарищу Кадир.
— Конечно же, конечно, — отвечал Йосси.
Он угодничал и хотел подлизаться к ним, но Ведиру и Кадиру совсем не нравился. Наверное, так уж устроено, что ник то не любит предателей – даже те, кто использует их.
Но уши ему оставили, их не отрезали. Хотя придумали кое–что похлестче – заклеймили его знаком Катлы.
— Все люди Тенгила должны носить на себе знак Катлы. Даже предатели, как ты, — сказал Ведир. — Чтобы ты мог показать, кто такой есть, если в Вишневую проберутся лазутчики, не знающие тебя в лицо.
— Конечно же, конечно, — засуетился Йосси.
Ему велели расстегнуть куртку и рубаху и железным клеймом, разогретым в костре, выжгли на груди знак Катлы. Йосси закричал, когда раскаленное железо коснулось его.
— Прочувствуй хорошенько! — сказал Кадир. — Теперь на веки вечные запомнишь, что ты — один из наших, хоть и предатель.
Ни разу в жизни мне не выпадало такой длинной и труд ной ночи. По крайней мере, с тех пор, как я попал в Нангиялу. И все–таки среди всех ее ужасов ужаснее всего было лежать и слушать, как Йосси бахвалится всем, что придумал на погибель Вишневой долине.
Софию и Хуберта он им быстренько поймает, говорил Йосси. Враз обоих.
— Но дельце надо обделать таким образом, чтобы никто не догадался, кто за всем этим стоит. Как же иначе я смогу оставаться вашим тайным человеком в Вишневой?
«Ну, тайным тебе, положим, ходить недолго, — думал я. — Потому что совсем рядом тот, кто разоблачит тебя, да так, что ты побледнеешь, краснощекий негодяй!»
Но потом этот Йосси сказал такое, отчего сердце у меня подпрыгнуло:
— Вы уже поймали Юнатана Львиное Сердце? Или он до сих пор гуляет по Шиповничьей долине?
Ведиру и Кадиру вопрос, как видно, не понравился.
— Мы напали на его след, — сказал Ведир. — Сотня людей ищет его днем и ночью.
— И мы найдем его, даже если придется выпотрошить в Шиповничьей долине каждый дом, — добавил Кадир. — Тенгил ждет его.
— Понимаю, — посочувствовал Йосси. — Молодец Львиное Сердце опасней любого другого, я же говорил. Он и воистину лев.
И я загордился, лежа в тени, что Юнатана назвали львом. И с какой радостью узнал, что Юнатан жив! Хотя тут же за плакал от ярости, когда понял, что сказал Йосси. Ведь он предал Юнатана! Только Йосси мог выведать о его тайной поездке в Шиповничью долину и донести о ней Тенгилу. Из–за Йосси сотня людей искала моего брата днем и ночью.
Но все–таки он был жив, жив! И к тому же на свободе. Хотя почему тогда звал на помощь? Я лежал в моей черной тени под скалой и думал, узнаю ли об этом когда–нибудь.
Зато, не сходя с места, я узнал многое другое. Йосси продолжал:
— Хуберт, о котором я вам говорил, завидует Софии. Из за того, что мы выбрали ее главной. Этот глупец считает себя ловчее и умнее всех.
Ага, так вот в чем дело! Я вспомнил, каким злым показался мне голос Хуберта, когда он повторил за мной: «И чего это такого в ней особенного?» Понятно, он всего–навсего завидовал Софии. Но ведь можно завидовать и в остальном быть хорошим человеком. А я, я с самого начала уверил себя, что Хуберт предатель, и все, что бы он после ни сказал или ни сделал, мерил этой меркой. Надо же, как легко можно ошибиться в человеке! Бедный Хуберт, он–то охранял меня, спас мне жизнь, подарил баранину, и все такое, а в благодарность я крикнул ему: «Не надо убивать меня!» Неудивительно, что он так взбеленился. Прости меня, Хуберт, думал я, прости меня, я и вправду. попрошу у него прощения, если увижу еще раз.
Йосси приободрился. Он был явно доволен собой. Но, видно, знак Катлы на груди побаливал, Йосси иногда стонал, а Кадир приговаривал:
— Прочувствуй хорошо! Прочувствуй!
Мне тут же захотелось хоть краем глаза взглянуть на этот знак Катлы. На что он похож? Хотя скорее всего он просто отвратительный, и лучше ничего не видеть.
Йосси все бахвалился тем, что сделал и что задумал сделать, а потом с минуту подумал и вдруг сказал:
— у молодца Львиное Сердце есть маленький брат. Он любит его больше всего на свете.
Я молча заплакал и затосковал по Юнатану.
— И мальчишечку можно использовать как наживку, на которую клюнет София.
— Что ж ты, голова кабацкая, раньше об этом молчал? воскликнул Кадир. — Брат! Да попади он нам, и мы легко вы маним Львиное Сердце из его логова. Где бы этот молодец ни прятался и ни таился, а ведь все равно проведает , что мы взяли братца.
— И выйдет к нaм, — подхватил Ведир. — Мол, отпустите брата и заберите меня. Что еще ему останется, если он действительно его любит и захочет уберечь сами знаете от чего. у меня даже слезы на глазах высохли, до того я перепугался. А Йосси надулся и заважничал.
— Я все мигом устрою, как вернусь домой, — заверил он. — Заманить Калле Львиное Сердце в ловушку проще простого, да и стоить–то будет горстку печенья. А потом я за маню туда же Софию — спасать малыша!
— София — женщина башковитая, — усомнился Кадир. Сможешь ли ты надуть ее?
— Всенепременно. Она даже не заподозрит, кто все под строил. София мне верит! — И Йосси затрясся от смеха. — А потом, когда вы получите и ее, и малыша Львиное Сердце, сколько белых лошадей даст за них Тенгил, как войдет в Вишневую долину?
Ну это мы еще посмотрим, подумал я. Ах вот как, Йосси, ты, значит, поедешь домой, чтобы заманить Калле Львиное Сердце в ловушку! А если его не окажется в Вишневой доли не, тогда что? И я развеселился в первый раз за всю долгую и трудную ночь. До чего глупый будет у Йосси вид, когда он узнает, что я исчез!
Но потом Йосси сказал:
— Малыш Калле Львиное Сердце, конечно, хороший мальчик, но воистину его нельзя назвать львом. Пугливей вороны не сыскать. Заячье Сердце – самое ему имя.
И Йосси сказал правду. Я и сам знал, что никакой я не храбрец. И что не имею права называться Львиное Сердце, как Юнатан. Но услышать такое от него!
Лежа в темноте, я застыдился, я подумал, что должен, обязательно должен стать хоть немного храбрее. Но не сейчас, сейчас мне слишком боязно.
Йосси замолчал. Он выказал всю свою подлость. Больше
хвастать было нечем. И он поднялся.
— Я должен поспеть домой до зари.
Они наставляли его до последней минуты.
— Смотри же, не оплошай с Софией и братцем! — наказывал Ведир.
— Будьте покойны, — ответил Йосси. — Но и вы должны пообещать мне, что не сделаете мальчонке ничего дурного. Не знаю, жалко мне его, что ли?
«Большое спасибо, я это уже заметил», — подумал я.
— Да, не забудь пароль, если случится приехать в Шипов ничью долину С какими вестями, — предупредил Кадир. — Если хочешь попасть за–стены живым.
— Слава Тенгилу, нашему освободителю! — повторил Йосси. — Я помню пароль днем и ночью. А Тенгил не забудет, что мне обещал, а? — Йосси уже сидел в седле, готовый тронуться в путь. — Йосси, ярл Вишневой долины! — гордо произнес он. — Тенгил мне обещал, он не забудет?
— Тенгил ничего не забывает, — ответил Кадир.
И Йосси поехал. Он скрылся за той же скалой, из–за которой появился, а Ведир и Кадир долго сидели и молча смотре ли ему вслед.
— Этот, — сказал Ведир, — пойдет Катле, когда мы по кончим с Вишневой.
По тому, к а к он это сказал, я понял, что значит достаться Катле. Я знал о ней совсем немного, но задрожал и едва не пожалел Йосси, хотя он и оказался негодяем.
Костер на каменной площадке догорел. И я стал надеяться, что Ведир и Кадир сейчас тоже уедут. Я представил себе, как они уезжают, и все тело у меня заныло от нетерпения. Я рвался освободиться от них, как крыса от капкана. Только бы вывести их лошадей из пещеры. Если бы удалось вывести их до того, как воины войдут сюда, думал я. Тогда бы я был спасен, и Ведир с Кадиром никогда бы не узнали, что им ничего не стоило схватить младшего брата Юнатана.
И тут Кадир сказал:
— Пошли в пещеру, соснем часок!
Ну вот и конец, подумал я. Ладно, не все ли равно, больше я этого не вынесу. Пусть хватают, но только побыстрей!
Ведир возразил ему:
— К чему спать? Скоро утро. Хватит с меня гор! Я хочу домой, в долину.
И Кадир согласился.
— Как хочешь, — сказал он. — Ступай выведи коней! Иногда в момент настоящей опасности делаешь то единственное, что нужно для спасения. Я бесшумно юркнул назад и забился в самый темный угол пещеры, совсем как маленький легкий зверек. И тут же увидел у входа фигуру Ведира; в следующую секунду она растворилась в кромешной тьме. Я больше не видел его, но слышал и страшно боялся. Он тоже не видел меня, но ведь тоже мог услышать. Мог услышать мое сердце, как оно стучало в то время, когда я лежал и ждал, что случится, если Ведир обнаружит трех лошадей вместо двух.
Они тихо заржали, когда он вошел. Все трое, Фьялар то же. Я бы различил ржание Фьялара среди тысяч других. Но Ведир, тупица, ничего не понял, надо же, он даже не заметил, что в пещере три лошади! И выгнал наружу двух, стоявших ближе к выходу, — их собственных — и вышел за ними сам.
Не теряя ни секунды, я бросился к Фьялару и ладонью прикрыл ему ноздри. Милый, милый Фьялар, ради бога, молчи, взмолился я. Ведь стоило Фьялару заржать сейчас, и они снаружи услышали бы его и заподозрили неладное. А Фьялар — какой он все–таки умница! — он понял все. Чужие кони ржали. Они говорили ему: «До свиданья!» Но Фьялар стоял тихо и не отвечал им.
Я видел, что Ведир и Кадир уже на конях, и, конечно, воз ликовал. Еще миг, и я свободен! Чудом, но я вырвался из кап кана. Так мне казалось.
А Ведир вдруг сказал:
— Я забыл огниво. — Спрыгнул с коня и начал искать во круг кострища. Потом недовольно буркнул: — Его здесь нет. Наверное, я обронил его в пещере.
С треском и скрежетом капкан захлопнулся, меня поймали. Ведир вошел в пещеру за своим проклятым огнивом И прямиком наткнулся на Фьялара.
Я знаю, лгать нехорошо, но ради спасения жизни, наверное, нужно.
у него, у Ведира, к тому же оказались жесткие кулаки, ни разу в жизни со мной не обращались так грубо. Мне было больно, и я разозлился — да, я разозлился даже больше, чем испугался. И, наверное, потому врал так складно.
— Долго ты лежал там и шпионил? — проревел Ведир, когда выволок меня из пещеры.
— Со вчерашнего вечера, — пропищал Я. — но я только спал. — И сощурился, словно только что проснулся.
— Спа–ал? — протянул Ведир. — Ты что же, хочешь сказать, не слышал, как мы тут орали целую ночь? Только не ври!
Наверное, он был страшно доволен своей хитростью: они ночью и не думали петь. Но я оказался еще хитрее.
— Может, я и слышал немножко, как вы пели, неуверенно пробормотал я, будто стараясь им угодить.
Ведир и Кадир переглянулись, теперь они точно знали: я и вправду спал и ничего не слышал.
Но мне это нисколько не помогло.
— А ты знаешь, что ездить этой тропой запрещено под страхом смертной казни? — спросил Ведир.
Я притворился, что ничего не знаю: ни о смертной казни и вообще ни о чем.
— Я хотел только посмотреть на лунный свет в горах, еще раз пискнул я.
— И из–за этого рисковал жизнью, дурак? Откуда ты? Из Вишневой или из Шиповничьей долины?
— Из Шиповничьей долины.
Ведь Карл Львиное Сердце жил в Вишневой, а я скорее бы умер, чем позволил им догадаться, кто я такой.
— Кто твои родители? — продолжал допрос Ведир.
— Я живу … с дедом.
— Как его зовут?
— Я зову его просто дедом, — ответил я, притворившись совсем глупеньким.
— А где он живет?
— В доме … в маленьком белом домике. — Ведь дома в долинах наверняка одинаковые.
— Ну ты нам сам покажешь и свой дом, и своего деда, сказал Ведир. — А теперь на коня!
И мы поехали. Над горами Нангиялы взошло солнце. Небо вспыхнуло красным огнем, и вершины гор засияли. Ничего прекраснее, грандиознее я не видел никогда в жизни. И если бы не спина Кадира и не черный круп его коня, мозолившие мне глаза, я, наверное, ликовал бы от восторга. Но я, ясное дело, не ликовал, радоваться было нечему.
Тропа продолжала петлять и кружить среди скал. Но скоро пошла круто вниз. Я понял, что мы приближаемся к Шипов ничьей долине. И все–таки едва поверил своим глазам, когда внезапно увидел ее прямо внизу подо мной.
О, она была так же прекрасна, как Вишневая, и лежала в нежной утренней дымке со всеми ее домами, дворами, зелены ми пригорками и цветущими зарослями шиповника. Отсюда, сверху, долина казалась настоящим морем с розовой пеной на зеленых волнах. Да, не зря ее назвали Шиповничьей долиной.
Но не будь со мной Ведира и Кадира, мне бы никогда в нее не попасть. Потому что вокруг всей долины тянулись стены, построенные жителями по приказу Тенгила: ведь он хотел лишить их свободы и сделать своими рабами. Юнатан рассказывал мне.
Ведир и Кадир, видно, забыли спросить, как это мне удалось выбраться из наглухо запертой долины, и я взмолился, чтобы они и не вспомнили. Что бы я им ответил? Как человек мог выбраться отсюда, да еще и на коне?
Воины Тенгила в черных шлемах с мечами и копьями ходили по стенам, куда бы я ни бросил взгляд. И так же тщательно охранялись ворота. Как раз к воротам и вела тропа, идущая от Вишневой долины.
Рукоятью меча Ведир постучал в них. Открылось небольшое окошечко, и здоровенный верзила высунул из него голову.
— Пароль! — заорал он.
Ведир и Кадир шепнули ему что–то на ухо. Наверное, что бы я не расслышал. Только зря они старались. Я ведь знал па роль: «Слава Тенгилу, нашему освободителю!»
Человек посмотрел на меня из окошечка и сказал:
— А этот? Что он за птица?
— Слабоумный мальчишка, мы подобрали его в горах, — объяснил Кадир. — Только, видать, не такой уж он слабоумный, раз проехал здесь на коне вчера вечером. Как считаешь, начальник стражи? Порасспросил бы ты своих людей, чем они занимаются на службе по вечерам, а?
Начальник стражи разозлился. Потом открыл ворота. Но все бранился и ругался и меня пропускать не хотел, только Ведира и Кадира.
— В пещеру Катлы его! — орал ОН. — Там ему место! Но Ведир и Кадир заупрямились–я должен проехать с ними, твердили они, и доказать, что не солгал им. Они отвечают за это перед Тенгилом.
Так с моим эскортом, Ведиром и Кадиром, я въехал в долину.
И подумал: если когда–нибудь я увижусь с Юнатаном, то первым делом доложу ему, как Ведир и Кадир помогли мне миновать стражу. Он долго будет смеяться.
Но мне–то сейчас было не до смеха. Я попал в отчаянное положение. Во что бы то ни стало нужно отыскать домик с дедом, иначе мне одна дорога–в пещеру Катлы.
— А ну, вперед, показывай дорогу! — крикнул Ведир. Сейчас поговорим с твоим стариком!
Я тронул поводья и поехал по окраине. Как и в Вишневой долине, белых домов здесь стояло предостаточно. Но я не осмеливался показать ни на один из них, потому что не знал, кто в домах живет. Я боялся сказать: «Здесь живет мой дед», — наверняка Ведир и Кадир войдут внутрь, а там, может, не окажется ни одного даже самого завалящего старикашки. Или такого, кто согласился бы назваться моим дедом.
Ну и в историю же я влип, я ехал, а на лбу у меня проступал холодный пот. Соврать про деда ничего не стоило, но теперь выдумка не казалась удачной.
Возле домов, в садах и огородах, работало много людей, но я не видел никого, кто бы мало–мальски годился мне в деды, и начал все больше и больше отчаиваться. Да и невесело было смотреть, как жили люди Шиповничьей долины, какими они все казались бледными, оголодавшими и несчастными по крайней мере, те, кто попадался мне на глаза. Совсем не то что жители Вишневой. Правда, нас Тенгил еще не захватил, мы не трудились на него как каторжные, он не отбирал у нас все до последнего.
Я ехал и ехал. Ведир и Кадир стали про являть нетерпение, а я все ехал и ехал, словно собрался на край земли.
— Далеко еще? — спросил Ведир.
— Да нет, не очень, — ответил я. В голове у меня все пере–путалось, я уже не соображал, что делаю и говорю, и только ждал, когда же меня бросят в пещеру Катлы.
Но случилось чудо. Хотите–верьте, хотите–нет, но возле белого домика на самой окраине сидел на скамейке старик и кормил голубей. Может, я и не осмелился бы на то, что сделал в следующую минуту, если бы среди его серых голубей не ходил еще один голубь — белоснежный. Единственный!
Глаза сразу же наполнились слезами, белоснежных голу бей я видел только у Софии и еще один раз на моем подоконнике–давным–давно в другом мире.
И я решился на неслыханное. Спрыгнул с Фьялара и бросился к старику. Повиснув у него на шее, я отчаянно зашептал:
— Помоги мне! Спаси меня! Скажи, что ты мой дед!
Я страшно боялся, был уверен, сейчас он оттолкнет меня, как только увидит позади черные шлемы Ведира и Кадира.
Ведь к чему бы ему лгать и обманывать их? Кто я ему? Из за одного этого он мог угодить в пещеру Катлы.
Но он не оттолкнул меня. Он обнял меня, и я почувство вал на спине его добрые руки, защищавшие от всего злого и гадкого.
— Ах, мальчишка, — сказал он громко, чтобы Ведир и Кадир услышали, — где же ты так долго пропадал? И что наделал ты, злосчастный сорванец, раз приехал домой с солдатами?
Бедный мой дед, как только не обругали его Ведир и Кадир! Они орали, и оскорбляли его, и грозили, что если он и впредь не сможет держать своих внуков в ежовых рукавицах и будет позволять им шляться по горам, то скоро внуков у него не останется, пусть уяснит и запомнит раз и навсегда. На сей раз они его прощают, сказали они, устав ругаться. И уехали. Скоро их шлемы замелькали черными точками далеко далеко на спускавшемся от домика широком склоне.
И тут я заплакал. Я лежал на груди у моего деда и ревел.
Ночь тянул ась так долго и страшно, но теперь она наконец–то кончилась. А мой дед все еще обнимал меня. И немного покачивал, ох, как бы я хотел, как хотел, чтобы он и в самом деле был моим настоящим дедом, сказал я ему, все еще хныча.
— Да, я, наверное, гожусь тебе в деды, — сказал он. — Но вообще–то меня зовут Маттиасом. А как зовут тебя?
— Карл Льви … — Я тут же прикусил язык. С ума сошел, что ли, как можно было называть свое имя в Шиповничьей долине! — Добрый дедушка, мое имя под секретом, — вывернулся я. — Называй меня Сухариком!
— Понятно, Сухарик, — сказал Маттиас и хмыкнул. Иди–ка ты на кухню, Сухарик, и подожди меня там! А я пока заведу лошадь в конюшню.
Я вошел в дом. В бедную кухню с небольшим столом, деревянной лавкой, несколькими стульями и очагом. И с большим буфетом у стены.
Когда вернулся Маттиас, я сказал ему:
— Вот такой же буфет стоит у нас дома в Виш… — И осекся.
— … Дома в Вишнёвой долине, — кончил за меня Маттиас, и я с опаской взглянул на него–опять я проболтался.
Но ничего больше Маттиас не добавил. Он подошел к окну и выглянул наружу. И долго еще стоял и приглядывался, словно хотел убедиться, что никого вокруг нет. Потом повернулся ко мне и тихо сказал:
— А буфетик–то у меня с секретом. Подожди, сейчас сам увидишь!
Он уперся в буфет плечом и сдвинул его в сторону. За буфетом в стене была дверка. Старик отворил ее, и я заглянул в комнатку, совсем крошечную. Кто–то лежал в ней на полу и спал.
В комнатке лежал Юнатан.
Глава 9
Я хорошо помню несколько случаев в моей жизни, когда счастье настолько переполняло меня, что, казалось, еще немного – и я сойду с ума. Один раз, когда я был совсем маленьким и получил от Юнатана подарок на рождество — салазки; он долго–долго копил на них деньги. И другой раз, когда я попал в Нангиялу и нашел Юнатана внизу на речке; я как сейчас помню тот неслыханно чудесный вечер в Рыцарском подворье — я был просто ненормальный от счастья. Но н и ч т о, ничто не могло сравниться с минутой, когда я нашел Юнатана в доме Маттиаса, я даже представить себе не мог, что так обрадуюсь! Словно кто–то засмеялся у меня в душе или еще в каком–то месте, где прячется в человеке радость.
Я не дотронулся до Юнатана. И не стал будить его. И не издал вопля радости, не запрыгал. Я молча лег рядом и заснул.
И долго ли спал? Не знаю. Наверное, целый день. Но когда проснулся! .. Да, когда я проснулся, рядом на полу сидел Юнатан. Он сидел и улыбался, а никто на всем свете не умеет улыбаться так, как Юнатан. Я все боялся, что он рассердится на меня за то, что я приехал. Что он, может, уже забыл, как звал на помощь. Но теперь я увидел, что он тоже обрадовался. Значит, и мне можно было улыбнуться в ответ, так мы сидели, смотрели друг на друга и долго не говорили ничего.
— Ты звал на помощь, — сказал я наконец. Юнатан больше не улыбался. — Почему ты кричал?
Наверное, при одном воспоминании он не мог не помрачнеть. И, казалось, не хотел отвечать, но потом тихо сказал:
— Я увидел Катлу, — произнес он. — И видел, что сделала Катла.
Я не хотел мучить его расспросами, мне ведь столько надо было рассказать ему. И прежде всего о Йосси.
Юнатан не хотел верить. Он побледнел и почти плакал.
— Йосси? Нет, нет, только не Йосси! — твердил он.
Но потом вскочил на ноги.
— Надо немедленно сообщить об этом Софии!
— А как? — беспомощно спросил я.
— У нас здесь одна из ее голубок. Мы пошлем Бьянку сегодня же вечером.
Значит, у скамейки и в самом деле ходил один из голубей Софии! Как же я раньше не догадался? Я рассказал Юнатану, что если б не Бьянка, то наверняка угодил бы в пещеру Катлы.
— Все–таки настоящее чудо — из всех домов Шиповничьей долины я попал именно сюда, к Маттиасу! Не гуляй голубь возле дома, я проехал бы мимо.
— Бьянка, Бьянка! Спасибо тебе! — сказал Юнатан. Он больше меня не слушал и зацарапал ногтем о дверку, звук по лучился совсем тихий, словно скребется крыса. Но не прошло и минуты, как дверка открылась и к нам заглянул Маттиас.
— Сухарик все спит и спит … — начал было он. Юнатан не дал ему продолжить.
— Принеси, пожалуйста, Бьянку! — попросил ОН. — Мы отправим ее сегодня же, как только начнет темнеть.
А потом объяснил, зачем это нужно, и рассказал Маттиасу о Йосси. Маттиас только головой покачал, как все старики, когда их что–нибудь огорчает.
— Йосси! Я знал, что это кто–то из Вишневой долины, сокрушенно сказал ОН. — И из–за него Орвар сидит в пещере Катлы. Боже мой, как таких людей земля носит!
Потом он ушел за Бьянкой, но перед этим прикрыл дверку и заставил ее буфетом.
В доме Маттиаса Юнатан нашел хорошее убежище. Мы сидели в маленькой комнатке без окон с единственным выходом через дверку в стене, загороженным буфетом. Мебели в комнатке не было, только на полу лежал матрац, а в углу стоял светильник из рога, он еле–еле рассеивал темноту.
Лежа возле него, Юнатан сочинил письмо Софии: «Навеки проклятое имя предателя – Йосси Золотой Гребешок. Займитесь им немедленно! Мой брат сейчас здесь, со мной». — Как раз из–за тебя прилетела вчера Бьянка, — сообщил Юнатан. — Мы узнали из письма Софии, что ты уехал искать меня.
— Значит, София разгадала мою загадку! — сказал Я. Когда принесла суп.
— Какую загадку? — удивился Юнатан.
— «Я ищу его за горами, за долами». — И я рассказал ему, что написал на стене в кухне. — Я не хотел, чтобы София понапрасну обо мне беспокоилась.
— Чтобы не беспокоилась? Вот так придумал! А как на счет меня? Как ты думаешь, я успокоился, когда узнал, что ты один бродишь где–то в горах? — Наверное, Юнатан заметил, что я сконфузился, и поспешил добавить: — Маленький храбрый Сухарик, конечно же, в конце концов все обернулось к лучшему! А самое лучшее, что ты сейчас здесь!
Впервые в жизни меня назвали храбрым, и я подумал, если так и дальше пойдет, кто знает, может, когда–нибудь я заслужу свое имя и у Йосси не будет повода насмехаться над ним.
Тут я вспомнил, что написал в конце загадки там, дома.
О рыжей бороде и белых лошадях. Пришлось Юнатану добавить одну строчку: «Карл говорит, что с рыжей бородой вышла ошибка». Еще я рассказал ему, как Хуберт спас меня от волков, и Юнатан ответил, что всю жизнь будет благодарен храброму охотнику.
Когда мы отправляли Бьянку, на Шиповничью долину уже опускались сумерки. Повсюду в домах загорались огни. Долина лежала внизу, мирная и спокойная. Глядя на нее, легко было представить, как люди сидят по домам, ужинают, беседуют друг с другом, играют с детьми, поют им песенки и кругом покой и довольство. Но мы знали, что это не так. Мы знали, что людям нечего есть и вовсе не спокойно и не весело, а уж о счастье и говорить нечего. И вид стражи Тенгила с мечами и копьями в руках быстро напоминал о не счастье тем из них, кто вдруг вздумал бы размечтаться.
В окнах домика Маттиаса не горел свет. Он стоял, окутанный серой мглой, тихий и словно вымерший. В нем и на самом деле никого не было, хотя мы отошли совсем недалеко. Маттиас сторожил на углу с фонарем, а я и Юнатан с Бьянкой осторожно крались меж кустов шиповника.
В усадьбе Маттиаса шиповник рос повсюду. А я его очень люблю. За запах–тонкий–тонкий! Но в те минуты я думал: «Я никогда не смогу больше вдыхать запах шиповника спокойно. Сердце у меня забьется, я вспомню, как мы крадемся сейчас затаив дыхание среди его колючих зарослей». Ведь со всем рядом на стене стража чутко вглядывалась и вслушивалась в темноту с одной только мыслью – поймать человека по имени Львиное Сердце.
Юнатан нарочно выпачкал себе лицо и низко надвинул на глаза капюшон. И совсем не походил на Юнатана, ничуть. Но все равно он рисковал жизнью каждый раз, когда выбирался из потайной комнатки за буфетом, он называл ее «уголок». Сотня людей искала его днем и ночью, я знал об этом и сказал ему, но он отмахнулся:
— Пускай ищут сколько им угодно! Мне–то что!
Бьянка должна была вылететь из Шиповничьей долины не заметно. Для большей уверенности Юнатан хотел послать ее сам. Стражники Тенгила отвечали каждый за свой участок стены. И один из них, толстый, ходил взад–вперед по стене за усадьбой Маттиаса, этого следовало опасаться больше всего.
Потому–то дед и стоял на углу дома. Мы договорились, он будет нам сигналить. Вот что сказал Маттиас:
— Если я опущу фонарь, замрите и не двигайтесь: Толстый Додик близко. А как только я фонарь подниму–все в порядке: он за углом, где обычно болтает с другим стражником. Тут вы времени не теряйте и выпускайте Бьянку!
Так мы и сделали.
— Лети, лети, — прошептал Юнатан, — лети, Бьянка, над горами Нангиялы в Вишнёвую долину! И берегись стрел Иосси!
Не знаю, понимали ли голуби Софии человечий язык, но Бьянка Юнатана поняла. Она ткнулась клювом ему в щеку, словно хотела успокоить, а потом взвилась ввысь. И замерцала в сумерках белизной, своей опасной белизной. Додику ни чего не стоило заметить ее, если бы он посмотрел в нужную сторону.
Но он не смотрел в нужную сторону. Он о чем–то разболтался с приятелем и ничего не видел и не слышал; Маттиас следил за ним и не опускал фонаря.
Мы увидели, как исчезла в темноте Бьянка, и я сразу потянул Юнатана за рукав, чтобы он вернулся в свое убежище. Но он не хотел уходить. Или еще не хотел. Ведь стоял такой прекрасный вечер, воздух был свежим и теплым, нам легко и вольно дышалось. Конечно же, Юнатану совсем не хотелось лезть обратно в тесную душную конуру. Я понимал его как никто другой: мне самому столько пришлось пролежать взаперти на кухне, когда мы жили в городе.
Юнатан сидел в траве, обхватив колени руками. Он сидел спокойно и, казалось, не собирался уходить отсюда весь вечер, сколько бы воинов Тенгила ни прохаживалось у него за спиной.
— Почему ты не хочешь идти и сидишь? — спросил я.
— Потому что мне нравится здесь, — ответил Юнатан. — Потому что я люблю эту долину в сумерках. И прохладный воздух, в котором купается лицо, его я тоже люблю. И колючий шиповник, от которого пахнет летом.
— И мне, мне он тоже нравится, — признался я.
— И еще я люблю цветы в траве, и деревья, и луга, и леса, и маленькие красивые озера … я люблю смотреть, как восходит солнце и как оно садится, как светит луна, как сияют звезды, да и много еще чего — разве вспомнишь!
— И мне, мне тоже это нравится, — повторил я.
— Разве только тебе. Всем людям! И если им не нужно ничего больше, то скажи мне, почему они не могут жить спокойно, почему обязательно должен появиться Тенгил? — Я не мог ему ответить, и Юнатан сказал: — Ладно! Нечего сидеть! Пойдем лучше в дом!
Но мы не могли просто взять и пойти. Мы не знали, как там дела у Маттиаса и где сейчас Толстый Додик.
Стало совсем темно. Возле дома горел фонарь.
— Он держит его высоко. Значит, никаких додиков, сказал Юнатан. — Бежим!
Но едва мы пробежали несколько метров, как фонарь молнией врезался в землю, и мы замерли на месте. Послышался стук копыт: ехали галопом. Потом стук пропал, кто–то заговорил с Маттиасом. Юнатан крепко подтолкнул меня кулаком в спину.
— Иди туда! — шепнул он. — Иди к Маттиасу! Сам он скользнул в гущу зарослей.
А я, испуганный и дрожащий, пошел на свет фонаря.
— Да вот вышел подышать свежим воздухом, — послышался голос Маттиаса. — Сегодня такой прекрасный вечер.
— Вечер прекрасный? — ответил ему грубый бас. — А знаешь, что полагается тем, кто гуляет после захода солнца, а? Смертная казнь, понял?
— Ты старый наглый дед, вот ты кто! — подхватил другой голос. — Кстати, где сейчас твой мальчишка?
— Вот он идет, — сказал Маттиас. Я уже подходил к ним. И, конечно, сразу узнал тех двоих на конях — Ведира и Кадира.
— Ну как, сегодня ты не собираешься в горы посмотреть на луну, а? — спросил Ведир. — Как тебя зовут, маленький плут, ты нам так и не сказал?
— Меня зовут просто Сухариком, — ответил я. Я ничего не опасался, никто не знал меня под этим именем, ни Йосси и ни кто другой, только Юнатан и Маттиас.
— Ты и вправду cyxaрь, — сказал Кадир. — А скажи, Сухарь, как ты думаешь, зачем мы приехали?
У меня ноги подкосились.
Наверное, они пожалели, что отпустили меня в прошлый раз, подумал я, а теперь приехали, чтобы забрать и посадить в пещеру Катлы, зачем же еще им приезжать.
— Так вот, заруби себе на носу, — продолжал Кадир. — Мы объезжаем долину по вечерам, чтобы присматривать, как повинуются люди приказам Тенгила. Твой дед, видно, стал туго соображать, может, ты втолкуешь ему, что случится с ним да и с тобой тоже, если вы не будете сидеть дома, как положено, после наступления темноты.
— И учти! — добавил Ведир. — Еще раз ты так легко от нас не отделаешься, если мы застанем тебя не там, где надо, запомни накрепко, Сухарь! Дед твой, жив он или мертв, кому какая разница. А ты еще молод и, верно, хочешь вырасти в доброго воина, а?
Воина Тенгила, ну нет, никогда, скорее умру, подумал я, но ничего такого не сказал. У меня сердце сжималось от страха за Юнатана, я не осмеливался перечить им и поэтому угодливо ответил:
— Да, конечно, хочу.
— Вот и отлично! — сказал Ведир. — Тогда приходи рано утром к речным воротам и сам увидишь Тенгила. Завтра он прибудет сюда на золоченой ладье по реке Изначальных Рек и причалит к большой пристани.
И они поехали. Но Кадир в последний момент придержал коня.
— Эй, слышь, старик! — прокричал он входившему в дом Маттиасу. — Тебе не встречался такой красивый светловолосый юноша по имени Львиное Сердце, а?
Я держался за руку Маттиаса. и почувствовал, как дед вздрогнул, но ответил он спокойно:
— Не знаю я никакого Львиного Сердца.
— Ага, понятно, — продолжал Кадир. — Но вдруг ты встретишь его ненароком? Ты знаешь, наверное, что ждет тех, кто его укрывает? Смертная казнь, понял?
Маттиас захлопнул за собой дверь.
— Смертная казнь, смертная казнь. У них только одно на уме.
И едва снаружи стих стук копыт, как он снова стоял на углу с фонарем, а потом в дом вошел Юнатан; он расцарапал руки и лицо, но был доволен и рад, что все обошлось и что Бьянка уже летит над горами.
Поздно вечером мы сели ужинать. В кухоньке Маттиаса.
И с открытой дверкой тайника, чтобы Юнатан мог тотчас спрятаться, если заявятся непрошеные гости.
Но сначала мы пошли с Юнатаном на конюшню. Было очень приятно смотреть на лошадей: они снова оказались вместе. И стояли голова к голове. Словно рассказывали друг другу, что им пришлось пережить. Я дал им овса. Юнатан хо тел остановить меня, но потом махнул рукой.
— Пускай полакомятся в последний раз! Но овес, овес в Шиповничьей долине лошадям не дают.
Когда мы вошли в кухню, Маттиас ставил на стол большую корчагу с супом.
— Больше ничего нет, да и суп–то–одна вода, — вздохнул он. — но она по крайней мере теплая.
Я оглянулся, где же котомка? Я вспомнил, что в ней лежит. А когда выложил на стол лепешки и баранину, оба они – и Маттиас, и Юнатан–вздохнули, и глаза у них засветились. А я обрадовался, что смог устроить им что–то вроде праздника. Я нарезал окорок крупными кусками, и мы принялись за еду и ужинали супом, хлебом и окороком, мы ели и ели. И никто ничего не говорил долгое время. Но наконец Юнатан сказал:
— Подумать только, как хорошо наесться досыта! Я почти забыл, что значит быть сытым.
Мое лицо, наверное, сияло от удовольствия, в первый раз я почувствовал, что приехал в Шиповничью долину не зря, что поступил правильно и хорошо. А потом мне снова пришлось рассказать о своих приключениях — обо всем, что случилось, с минуты, как я выехал из Рыцарского подворья, и до того, как Ведир и Кадир проводили меня к Маттиасу. Вообще–то я уже все рассказывал, но Юнатан хотел послушать меня еще раз. И долго смеялся над Ведиром и Кадиром, как я и ожидал. Маттиас смеялся тоже.
— Да, не так уж они хитры, воины Тенгила, — сказал он. — Хотя считают себя большими умниками.
— Точно. Даже мне удалось провести их, — сказал я. Если б они только знали, что как раз братца, которого хоте ли заполучить, сами проводили в Шиповничью долину и отпустили, ничего не заподозрив! — И тут я задумался. — Юнатан, а каким образом въехал в долину ты?
Он рассмеялся.
— А я запрыгнул сюда.
— Как … запрыгнул? Вместе с Гримом?
— С ним, — ответил Юнатан. — Другого коня у меня нет.
Я же видел, знал, какие прыжки делал он на Гриме. Но чтобы перепрыгнуть такую высокую стену, как здесь, — в это никто бы не поверил.
— Понимаешь, в одном месте было не так высоко, сказал Юнатан, — не очень высоко, не так, как в других местах. Хотя и не очень низко. Пришлось постараться.
— Да, — сказал я. — А что же стража, тебя никто не заметил? Юнатан откусил от лепешки и опять засмеялся.
— За мной их гналась целая туча. Грим получил стрелу в зад. Но я ускакал от них, а один добрый человек спрятал нас с Гримом в сарае. А потом ночью он проводил нас к Маттиасу. Теперь ты знаешь все.
— Ну нет, ты еще не знаешь всего, — возразил Маттиас. — Ты не знаешь, что народ долины слагает песни об этой скачке. Давно люди так не радовались — с тех самых пор, как долину захватил Тенгил и сделал нас рабами. «Юнатан – наш освободитель», — поют в народе и верят, что он освободит нас. И я тоже верю. Вот теперь ты знаешь все.
— И опять ты не знаешь всего, — подхватил Юнатан. Ты еще не знаешь, кто возглавляет борьбу с Тенгилом. Маттиас! Теперь, когда Орвара схватили и бросили в пещеру Катлы. Нет, это Маттиаса должны славить как освободителя, а не меня!
— Зачем ты зря говоришь, Юнатан? — снова возразил Маттиас. — Я слишком стар, чтобы возглавлять борьбу. Он ведь правду сказал, этот Ведир, — жив ли я, мертв ли, кому какая разница!
— Ты не должен так говорить, — вмешался я. — Теперь ты–мой дед.
— Ну, тогда, значит, есть еще ради чего жить. Но возглавлять борьбу – на это я не гожусь. Тут нужна молодость. — Он вздохнул. — Если бы Орвар был с нами. Но он сидит в пещере и достанется Катле.
Я увидел, как побледнело лицо Юнатана.
— Посмотрим, — пробормотал он, — кто достанется Катле. — А потом сказал: — Теперь за работу! Ты еще одного не знаешь, Сухарик, здесь, на нашей даче, спят днем, а работают по ночам. Пойдем покажу!
Он пролез через люк в свой «уголок», отбросил матрац, на котором мы спали, и поднял две незакрепленные половицы. Я увидел глубокую черную дыру.
— Отсюда начинается мой подземный ход, — гордо сказал Юнатан.
— А где он заканчивается? — спросил я, хотя догадывался, каким будет ответ.
— В лесу за стеной, — ответил Юнатан. — Еще несколько ночей работы, и ход будет готов. — Он влез в дыру. — Хотя попотеть еще придется, — добавил он. — Сам понимаешь, мне не улыбается вылезти из–под земли и тут же попасть в объятия Толстого Додика.
Юнатан пропал в темноте, а я долго сидел и ждал. Вернулся он, толкая перед собой корыто с землей. Он подал мне корыто, а я выволок его через дверку к Маттиасу.
— Еще землицы на мое поле, — довольно сказал Маттиас. — Теперь бы немного бобов и гороха на семена – и конец голодухе!
— Ничего тебе поле не даст, — спокойно сказал ему Юнатан. — Ты, видно, забыл, что из десяти горошин девять заберёт Тенгил?
— И то правда, — Поморщился Маттиас. — Пока он хозяйничает в Шиповничьей долине, от голода да от нужды не уйдешь.
Теперь Маттиасу предстояло прокрасться в поле и опорожнить там корыто, а я должен был стоять у двери и быть на чеку.
— 3асвисти, — сказал Юнатан, — если заметишь хоть что то подозрительное.
Я умел насвистывать одну песенку, мы с Юнатаном выучили ее давным–давно, когда еще жили на земле. В то время мы часто насвистывали вместе. Дома по вечерам. Так что свистеть я умел.
Юнатан залез в свою дыру копать дальше, а Маттиас закрыл дверку и задвинул ее буфетом.
— Запомни, Сухарик, пусть это накрепко отпечатается у тебя в голове! Никогда, никогда не забывай закрывать люк и ставить на место буфет! Помни, ты сейчас живешь в долине, над которой властвует Тенгил! Не забудешь?
— Не забуду, — обещал я.
В кухне было почти темно. Фонарь, стоявший на столе, горел тускло. Маттиас загасил его.
— Пусть во всей долине стоит черная ночь, — сказал он. — Слишком в ней много глаз, которые хотят видеть то, что им видеть не следует.
Потом он взял корыто и пропал с ним, а я встал у открытой двери. И в самом деле, во всей Шиповничьей долине стояла черная ночь. Темнота окутывала дома, темнота нависала над ними сверху. Не светила луна, не сияли звезды, повсюду густела черная тьма, и я ничего не видел. Зато и глаза ночи, о которых говорил Маттиас, они ведь тоже ничего не видели, одно это чуть утешало меня.
Но стоять у двери было тоскливо и одиноко, да и жутко тоже. Маттиас все не приходил. Я начал тревожиться и с каждой минутой беспокоился все больше и больше. Почему он не идет? Я вперился взглядом в темноту, но ничего не видел. Хотя темнота уже не казалась такой черной. Она чуть посветлела. Или к ней привыкли глаза? И тут я заметил. Сквозь облака понемногу стала пробиваться луна. Не могло случиться ничего худшего! Я молился про себя, чтобы Маттиас шел поскорее, поскорее шел обратно, пока еще темно, пока можно спрятаться. Но он бы уже не успел. Луна выплыла из облаков и залила долину потоками яркого света.
И тут довольно далеко от меня я увидел Маттиаса с коры том в руках, он пробирался в зарослях шиповника. Я в панике оглянулся. И увидел … Толстого Додика, спускавшегося со стены по веревочной лестнице.
Не так–то просто насвистывать песенку, когда ты напуган до смерти. Песенка просто не получалась. Но все–таки я вы давил из себя что–то похожее на нее и увидел краем глаза, как Маттиас юркнул в кусты.
А Додик уже нависал надо мной.
— Ты чего свистишь? — проревел он.
— Я … я только что выучил эту песенку, — пропищал Я. — Она у меня никак не получалась, а сейчас взяла и получилась. Хотите послушать?
И я опять засвистел, но Додик не дал мне продолжить.
— А ну брось! — гаркнул он. — Вообще–то я не знаю, запрещено свистеть или нет, но скорее всего запрещено. Наверное, Тенгилу это бы не понравилось. И потом дверь в доме должна быть закрыта, понял?
— Тенгилу бы не понравилось, что дверь открыта?
— Не суйся, куда тебя не просят! — сказал Додик. — Делай как говорят! Нет, подожди! Дай мне ковшик воды, ходишь–ходишь тут из–за вас взад–вперед, в пору помереть от жажды.
Я подумал: а что, если он пойдет за мной на кухню и не за станет там Маттиаса? Как быть тогда? Бедный Маттиас! Смертная казнь тому, кто гуляет по ночам, — про это я уже наслышался.
— Сейчас принесу, — заторопился я. — Одну минутку, мигом обернусь.
Я побежал в кухню и стал нашаривать бочку. Она стояла в углу. Потом нащупал ковш и зачерпнул воды. И тут почувствовал, что кто–то стоит в темноте у меня за спиной. Никогда еще я не испытывал такой жути.
— Зажги свет! — рявкнул Додик. — Хочу посмотреть на вашу крысиную нору.
Руки у меня дрожали, все дрожало, но я как–то сумел за жечь фонарь. Своими огромными ручищами Додик взял ковш и стал пить. Он пил и пил, казалось, живот у него без донный. А потом кинул ковш на пол, огляделся вокруг и за дал вопрос, которого я ждал и боялся:
— Старик Маттиас, что здесь живет, где он сейчас?
Я не отвечал. Я не знал, что ответить.
— Ты что, оглох? Я тебя спрашиваю! — загрохотал Додик. — Где старик Маттиас?
— Он спит, — ответил я. Что же еще я мог ответить?
— Где?
Рядом с кухней в маленькой каморке стояла кровать Маттиаса, я прекрасно знал об этом. Но знал также, что сейчас его там нет. И все же ткнул пальцем в дверь:
— Там.
Не сказал, я едва слышно пискнул. Воображаю, какой жалкий был у меня вид. Додик расхохотался.
— Не умеешь ты врать! — сказал он. — Ладно, сейчас по смотрим.
Он был страшно доволен собой, он же знал, что я солгал, а ему, видно, очень хотелось подвести Маттиаса под смертную казнь, чтобы его похвалил Тенгил или еще зачем.
— Дай–ка мне свет! — приказал он и забрал у меня фонарь.
Я тут же решил броситься, прыгнуть в дверь, побежать к Маттиасу, крикнуть ему, чтобы он бежал, бежал, пока не поздно. Но я с места сдвинуться не мог. Голова у меня кружилась, ноги подкашивались, я боялся …
А Додик понимал все и, наверное, наслаждался. Он не спешил, нет, он ухмылялся и тянул время, чтобы я совсем сошел с ума от страха. Наконец, наухмылявшись вдоволь, он сказал:
— А теперь пойдем, пойдем, мой мальчик, и покажи мне, где, как ты говоришь, лежит и спит Маттиас!
Он пнул ногой дверь в каморку, я влетел в нее от тычка Додика, споткнулся о порог и растянулся. Додик взял меня за шиворот и поставил на ноги.
— Ну, обманщик, показывай! — сказал он и поднял фонарь повыше.
Я не смел ни поднять глаз, ни вздохнуть … я был в полном отчаянии!
И тут, в этот страшный момент, я услышал рассерженный голос Маттиаса:
— Что здесь творится? Что? Уже спать по ночам запрещено?
Я взглянул и увидел его. Да, Маттиас сидел в углу на кровати и щурился на свет. Старик сидел в одной рубахе со всклокоченными волосами, словно только что проснулся. А возле окна стояло прислоненное к стене корыто. Ну и дедушку я заполучил, проворней ящерицы!
Вид у Додика был жалкий. В жизни не видел фигуры глупее. Он стоял, ошарашенно глядел на Маттиаса, а потом хмуро промямлил:
— Я зашел выпить ковшик воды.
— Ах воды? Очень хорошо! — сказал дед. — Ты, верно, забыл, что Тенгил запрещает брать воду у нас. Мы ведь можем отравить ее! И если ты еще раз разбудишь меня ночью, так я и сделаю!
Как он не боялся дерзить Додику? Но, видно, только таким образом и можно было разговаривать с людьми Тенгила. Додик буркнул что–то про себя и пропал в темноте.
Глава 10
Мне ни разу в жизни не доводилось встречать по–настоящему жестокого человека. До тех пор, пока я не увидел Тенгила из Карманьяки.
Он прибыл по реке Изначальных Рек на своей золоченой ладье, а я стоял в толпе вместе с Маттиасом и ожидал его.
Меня послал сюда Юнатан. Он хотел, чтобы я посмотрел на Тенгила.
— Тогда ты лучше поймешь, почему люди Шиповничьей долины изнывают от непосильного труда, голодают и умирают с одной только мыслью и мечтой — снова увидеть доли ну свободной.
Высоко в горах Первозданных Гор стоит замок Тенгила.
Тенгил живет в нем. Он лишь изредка приезжает по реке в Шиповничью долину. Тенгил приезжает сюда, чтобы на гнать на людей страха. Чтобы его рабы не забывали, кто он есть, и не размечтались бы о свободе, объяснял мне Юнатан.
Сначала я почти ничего не видел. Передо мной стояло слишком много воинов Тенгила. Они выстроились длинными рядами, чтобы охранять своего князя при въезде в долину. Видно, Тенгил побаивался, как бы откуда из засады в него не просвистела стрела. Тираны живут в страхе, сказал мне Юнатан. А Тенгил был тираном из тиранов.
Сначала мы ничего не видели, ни Маттиас, ни я. Но потом я догадался, что нужно сделать. Наемники Тенгила стояли, гордо выпятив грудь и широко расставив ноги. Мне надо было только лечь на землю позади самого длинноногого, и я все увидел.
Маттиас отказался лечь рядом, сколько я его ни упрашивал.
— Главное, чтобы видел ты, — сказал он мне. — И чтобы никогда не забывал.
И я многое увидел. Красивую позолоченную ладью, приближавшуюся к нам по реке, и одетых в черное людей на веслах. Весел было много, больше, чем я мог сосчитать, и их лопасти сверкали, взлетая над водой. Гребцам приходилось не легко. Сильное течение сносило ладью назад. Воды реки отсасывал большой водопад, я слышал доносившийся издали гул–там падала вниз вода.
— Ты слышишь водопад Карма, — объяснил мне Маттиас, когда я спросил его. — Он поет песню–колыбельную Шиповничьей долины, наши дети во все времена слушали ее, перед тем как заснуть.
Я подумал о детях Шиповничьей долины. Здесь, на берегу, они когда–то бегали, играли, плескались в воде. Но теперь они забыли сюда дорогу. Из–за унылых стен, отовсюду окружавших долину. Теперь в нее вели только двое ворот: те, через которые проехал я, — они назывались Большими воротами, и ворота у пристани, к которой сейчас причаливала ладья Тенгила. Речные ворота открыли несколько минут назад, и через арку и между ног стоявшего впереди солдата я видел причал и ожидавшего на нем вороного жеребца — стройного и сверкавшего позолоченным седлом и уздечкой. Я увидел, как Тенгил сошел на землю, легко вспрыгнул в седло, проскакал через ворота и неожиданно остановился совсем близко от меня: я хорошо различал его темное жестокое лицо и его жестокие глаза. «Жестокий, как змея», — говорил о нем Юнатан. Таким он и был – жестоким и кровожадным. Его черная одежда отливала красными, как кровь, сполохами, и султан на шлеме был красным, словно он окунул его в кровь. Глаза Тенгила смотрели прямо вперед, он не видел собравшихся людей, во всем мире для него не было никого, кроме него самого, Тенгила из Карманьяки. Да, он был страшен!
Всем в Шиповничьей долине приказали явиться на главную площадь. Тенгил пожелал говорить там с народом. Мы с Маттиасом, конечно, тоже отправились туда.
Площадь была небольшая и очень красивая, со старинными домами вокруг. Здесь собрались жители долины, все при шли, как приказал Тенгил. Они стояли молча и ждали, но … о, как же чувство вались в воздухе их горечь и ненависть! Ведь люди еще помнили эту площадь мирной и уютной! Они, на верное, танцевали здесь, играли на музыкальных инструментах и пели по вечерам или просто сидели на скамье возле харчевни и беседовали между собой под ветвями двух старых лип.
Да, на площади росли две большие старые липы, между ними и остановился Тенгил. Он сидел на коне, взирал на площадь и на людей, но не видел ни одного из них, ни единого, подумал я, в этом я был уверен. Рядом с Тенгилом по его приказу остановился советник — высокомерный господин по имени Пьюке, сообщил мне Маттиас. Белый конь Пьюке был так же красив, как жеребец Тенгила; оба властителя неподвижно сидели на своих конях, глядя прямо перед собой. Их окружали телохранители — воины в черных шлемах и в черных шерстяных плащах с мечами наголо. Это продолжалось довольно долго. Телохранители вспотели: солнце уже высоко поднялось на небе, и день выдался жаркий.
— Что, по–твоему, скажет Тенгил? — спросил я Маттиаса.
— Что он недоволен нами, — ответил дед. — Ни о чем другом он не говорит.
Впрочем, нам он ничего не говорил! Он не мог разговаривать с рабами. Он говорил Пьюке, а тот доводил до нашего сведения, как недоволен Тенгил народом Шиповничьей долины. Люди плохо работали и укрывали его врагов.
— Львиное Сердце до сих пор не пойман, — сказал Пьюке. — Наш милостивый князь недоволен!
— Как я его понимаю, как понимаю, — забормотал кто-то рядом. Это говорил нищий оборванец со всклокоченными волосами и седой косматой бородой.
— Терпение нашего милостивого князя истощается! — объявил Пьюке. — Он жестоко накажет Шиповничью долину!
— И будет только справедлив, только справедлив, — блеял нищий. Я понял, кто он — местный дурачок, блаженненький.
— Но, — продолжал Пьюке, — в своей великой доброте наш милостивый князь решил пока повременить с кровавой расплатой. Наоборот, он сам готов заплатить. И плата будет щедрой. Двадцать белых лошадей тому, кто поймает Львиное Сердце!
— Не отловить ли мне лисицу? — подтолкнул меня локтем нищий. — Двадцать белых лошадей на дороге не валяются! Хорошую цену назначил наш милостивый князь за паршивого лисенка.
Я так разозлился, что чуть было не ударил его. Дурак дураком, но надо знать меру!
— У тебя что, стыда не осталось? — прошептал я, а он в ответ захихикал:
— Не, немного, — а потом заглянул мне в лицо, и я увидел его глаза. Такие красивые, ясные глаза были только у Юнатана!
И вправду не знал он ни стыда ни совести! Как смел он появиться здесь, под самым носом у Тенгила! Хотя, конечно, никто бы его не узнал. Даже Маттиас не узнал. Пока Юнатан не похлопал его по плечу и не сказал:
— Старик, а ведь мы с тобой где–то встречались?
Юнатан любил переодеваться. По вечерам он разыгрывал передо мной настоящие спектакли. В те времена, когда мы еще жили на земле. Иной раз он таким чучелом выряжался, что я смеялся до колик.
Но разыгрывать комедию здесь, сейчас, перед Тенгилом, казалось просто наглостью!
— Должен же я знать, что тут происходит, — прошептал он и больше не смеялся. Да и смеяться было нечему.
Тенгил приказал построить всех мужчин Шиповничьей долины в один ряд и своим железным пальцем стал указывать на тех, кого надлежало переправить по реке в Карманьяку . Я знал, что это значит. Юнатан рассказывал мне. Никто из тех, на кого указывал пальцем Тешил, не возвращался живым. Их ожидала каторжная работа в Карманьяке – таскать огромные тяжелые камни, строить крепость, которую князь возводил на самой высокой вершине гор. В эту несокрушимую и неприступную для врага крепость Тенгил засядет на долгие–долгие годы и наконец–то почувствует себя в безопасности. Но для строительства крепости требовалось много рабов, и рабы гнули спины от зари до зари, пока не падали от истощения.
«А тогда их отдают Катле», — говорил мне Юнатан.
Я вспомнил его слова, и по моей спине даже здесь, на солнце пеке, побежали мурашки. Хотя про Катлу я пока ничего не знал, знал только ее отвратительное имя — не больше.
Тенгил показывал пальцем, и на площади стояла тишина. Тишину нарушала одна только птичка, весело чири кавшая высоко на липе. Птичка не знала, чем занимался Тенгил.
А потом начался тихий плач. Я с болью слушал, как плакали женщины, теряющие мужей, и дети, которым никогда больше не увидеть отцов. Плакали не только они, плакали все. Я тоже.
Тенгил не слышал плача. Он сидел на коне и все указывал и указывал, и алмаз на его указательном пальце вспыхивал каждый раз, когда он приговаривал к смерти еще одного.
И тут мужчина, на которого он указал, видно, потерял го лову, когда услышал плач своих детей. Он вырвался из шеренги и, прежде чем воины успели его схватить, подбежал к Тенгилу.
— Тиран! — крикнул он. — Когда–нибудь ты тоже умрешь, ты думал об этом?
И плюнул на Тенгила.
Тенгил и бровью не повел. Он дал знак рукой, и ближайший к нему воин поднял меч. Я увидел, как сверкнуло на солнце его лезвие, и в тот же момент Юнатан схватил меня и прижал мою голову к груди, он спрятал мое лицо, чтобы я не видел. Но я почувствовал или, вернее, услышал, как он всхлипнул. И, когда мы шли домой, он плакал. Хотя не плакал никогда.
В тот день Шиповничья долина оплакивала убитого. Все оплакивали его. Все, кроме воинов Тенгила. Они, наоборот, радовались всякий раз, когда Тенгил приезжал к ним и устраивал пиршество. И не успела высохнуть на площади кровь убитого бедняги, а воины уже лакали там пиво из больших чанов и жарили на вертелах свиней. Над долиной пополз сизый чад, а они ели и пили и превозносили друг перед другом Тенгила, устроившего им легкую и приятную жизнь.
— Но они давятся нашими свиньями, — говорил Маттиас, — и пьют наше пиво, бандиты!
Сам Тенгил в пиршестве не участвовал. Он кончил указывать пальцем и отплыл обратно по реке.
— Теперь он сидит довольный в своем замке и думает, что нагнал на долину страху, — сказал Юнатан, когда мы воз вращались домой. — Он думает, что теперь здесь не осталось никого, кроме запуганных рабов.
— Но он ошибается, — подхватил Маттиас, — не понимает! Ему никогда не сломить людей, борющихся за свободу, не покорить тех, кто стоит заодно, как мы!
В это время мы проходили мимо утопавшего в зелени яблонь дома, и Маттиас сказал:
— Здесь жил тот, кого убили.
На пороге сидела женщина. Я узнал ее, вспомнил, как она вскрикнула на площади, когда Тенгил указал пальцем на ее мужа. Она сидела и обрезала ножницами свои длинные светлые волосы.
— Зачем ты режешь волосы, Антония? — спросил ее Маттиас. — Что ты делаешь?
— Тетиву, — ответила она.
И замолчала. Но я навсегда запомнил ее глаза.
За многое в Шиповничьей долине полагалась смертная казнь, рассказывал мне Юнатан. Но опаснее всего было хранить в доме оружие, за это наказывали еще строже, чем за все остальное.
Воины Тенгила то и дело ходили по усадьбам и по дворам и искали припрятанные луки, мечи и копья. Но они ничего не находили. Хотя не было ни одного дома и ни одного двора, где бы не прятали и не ковали оружие для битвы, которая на ступит наконец, так говорил Юнатан.
Белых лошадей Тенгил обещал и тем, кто выдаст ему тайники с оружием.
— Какая тупость, — сказал Маттиас. — Неужели он думает, что отыщет в Шиповничьей долине хоть одного предателя?
— Нет, это только в Вишневой долине живут предатели, — грустно сказал Юнатан, да, это сказал он, хотя никто бы не узнал его в лохматом нищем, ковылявшем рядом со мной.
— Йосси не довелось испытать жестокость и унижение, — сокрушенно говорил Маттиас. — Отведай он их, он бы никогда так не поступил и никого бы не предал.
— А я думаю, что делает сейчас София, — неторопливо произнес Юнатан. — И хотелось бы знать, долетела Бьянка домой или нет.
— Будем надеяться, что долетела, — ответил дед, — и что Софии удалось остановить Йосси.
Подойдя к усадьбе Маттиаса, мы увидели Толстого Додика. Он лежал на лужайке и играл в кости с тремя другими воинами Тенгила. Наверное, они взяли выходной, потому что лежали возле зарослей шиповника все время после обеда; мы их видели из окна кухни. Они играли в кости, лопали свинину и запивали ее пивом; они прихватили пиво с площади–несколько ведер. Скоро они уже были не в силах играть. Но продолжали жрать мясо и пить пиво. Потом только пить. Потом уже и пить не могли: только ползали по лужайке, как жуки на листе. А под конец захрапели, все четверо.
Шлемы и плащи воинов валялись рядом в траве, где они их скинули впопыхах. Невозможно же пить пиво в толстых шерстяных плащах в такой солнечный день.
— Застань их Тенгил здесь, он приказал бы выпороть всю четверку, — сказал Юнатан.
Потом он юркнул в дверь и, не успел я испугаться, как уже снова был здесь с плащом и шлемом в руках.
— Зачем тебе эта погань? — спросил Маттиас.
— Пока не знаю, — ответил он. — но, может, наступит момент, и сгодится.
— Наступит момент, когда тебя схватят за такие фокусы.
Но Юнатан уже скинул лохмотья нищего, надел шлем и плащ и встал, оглядываясь, — ни дать ни взять воин Тенгила; выглядел он безобразно! Маттиас задрожал и попросил его бога ради спрятать поганую одежду в «уголок».
Потом мы легли спать и проспали до вечера; поэтому я не знаю, что там происходило, когда Толстый Додик и его дружки проспались и стали выяснять, чьего шлема и плаща не хватает.
Маттиас тоже спал, но разок проснулся, рассказывал он потом, и слышал крики и ругань из кустарника.
Ночью мы продолжали копать подземный ход.
На три ночи работы, не больше, — сказал Юнатан.
— И что будет после? — спросил я.
— После будет то, ради чего я сюда приехал. Может, ничего и не получится, но я должен попытаться освободить Орвара!
— Только вместе со мной, — сказал я. — Еще раз ты меня не бросишь. Куда бы ты ни отправился, я повсюду буду с то бой. Выбирать не из чего.
Он посмотрел на меня серьезно и вдруг улыбнулся:
— Что ж делать. Раз ты хочешь, я тоже хочу.
Глава 11
Свинина и пиво Тенгила, видно, взбодрили его наемников, да и от двадцати белых лошадей никто бы из них не отказался. И теперь Юнатана искали с удвоенным рвением. Последние дни с утра до вечера они только тем и занимались, что перерывали вверх дном каждый дом в долине, обшаривали каждый угол. Юнатан почти не высовывал носа из своего «уголка» и чуть в нем не задохнулся.
Ведир и Кадир ездили по округе и зачитывали воззвание о моем брате. Один раз я тоже не упустил случая и послушал, что они трубили о «враге Тенгила, Юнатане Львиное Сердце, незаконно пробравшемся в долину и скрывающемся в не известном месте». В воззвании давались приметы Юнатана: «Видный красивый юноша с белокурыми волосами, темно голубыми глазами, стройный, роста среднего». Наверное, так описал его Йосси. И, само собой, в воззвании объявлялась смертная казнь тому, кто укрывает Львиное Сердце, и награда предателю.
Пока Ведир и Кадир разъезжали по долине и трубили свое, в усадьбу Маттиаса приходили люди, чтобы попрощаться с Юнатаном и поблагодарить его за все, что он сделал для них. А сделал он много больше, чем мне было известно.
— Мы никогда не забудем тебя, — говорили ему со слеза ми на глазах и отдавали припасенный хлеб, хотя сами голода ли.
— Тебе хлеб нужнее, ты отправляешься в трудный и опасный путь, — говорили они и спешили уйти, чтобы еще раз по слушать Ведира и Кадира – забавы ради!
Пришли воины Тенгила и в усадьбу Маттиаса. Когда они ворвались, я сидел в кухне на табуретке ни жив ни мертв от страха и не смел пошевелиться. Но Маттиас повел себя смело.
— И чего вы рыщете? — говорил ОН. — Этого Львиного Сердца небось и на свете нет. Вы его сами выдумали, чтобы шляться по домам, хамить да хламить, где только можно.
И они нахламили. Да еще как! Начали с каморки Маттиаса. В ней они сорвали с кровати постель, перерыли шкаф и все барахло из него тоже вывалили на пол, доказав этим лишь свою тупость. Неужели они думали, что Юнатан мог прятаться в шкафу?
— А не заглянуть ли вам еще в ночной горшок? спросил Маттиас. И они страшно разозлились.
Потом дошла очередь до кухни, и они набросились на буфет. Я сидел на табуретке и чувствовал, как наливается во мне злость. Ведь именно этим вечером мы решили покинуть долину! Я подумал: если они найдут Юнатана сейчас, я не знаю, что сделаю. Нет, это не может случиться, его не могут схватить в последнюю минуту!
Чтобы приглушить звуки из потайной комнатки, Маттиас набил буфет старой одеждой, овечьей шерстью и тряпками. И весь этот хлам они выкинули на пол!
А потом! Потом мне захотелось крикнуть, да так, чтобы стены дома от крика рухнули. Ведь один из них уперся плечом в буфет и стал сдвигать его в сторону. Но я не закричал. Я сидел, как каменный, на табуретке и ненавидел, ненавидел лютой ненавистью и его и все в нем: его грубые руки, толстую шею и сидевшую прямо на лбу бородавку! Я ненавидел его, потому что знал: сейчас он увидит дверку в стене и все будет кончено.
И крик раздался.
— Смотрите! Горим! Горим! — кричал Маттиас. — Разве Тенгил приказал поджечь меня?
Не знаю, как это случилось, но мы и вправду горели. На полу ярким пламенем полыхала овечья шерсть, и воинам пришлось поторопиться, чтобы потушить пожар. Они бестолково метались, ругались, затаптывали огонь, а под конец взяли и опрокинули на пол бочку с водой. Пожар потух, не успев по–настоящему разгореться. Но Маттиас не унимался:
— Вы, видно, совсем ума лишились? Кто же кидает шерсть рядом с очагом, откуда дым валом валит и искры сыплются?
Тот, что с бородавкой, просто взбесился.
— Замолчи, старик! — рявкнул он. — А то я знаю приемы, чтобы заткнуть тебе пасть!
Но Маттиас не дал запугать себя.
— Нечего opaть, — сказал он. — Извольте навести после себя порядок. Что в доме творится! Насвинячили, как в хлеву!
Этого было довольно, чтобы они поспешили убраться из дому.
— Сам вычищай свой хлев! — сказал тот, с бородавкой, и широким шагом вышел вон. Остальные повалили за ним. Дверь за собой они, конечно, и не подумали закрыть, она осталась распахнута.
— Ни ума, ни совести, — сказал Маттиас.
— Какое счастье, что начался пожар, — перевел я дух. — Как повезло Юнатану!
Маттиас подул на подушечки пальцев.
— Да, иногда небольшой пожар ко времени, — ответил он. — Хотя таскать угли голыми руками несподручно! Угли жгутся!
Но неприятности наши, как я ни надеялся, еще не кончились.
Они не ушли со двора, а отправились искать Юнатана в конюшне; воин с бородавкой скоро вернулся.
— Вот что, — сказал он Маттиасу. — У тебя, старик, две лошади. А ведь лошади нужны Тенгилу, и он никому не раз решает иметь больше одной. Мы пришлем сюда человека с пристани сегодня же вечером. Он заберет ту, которая со звездочкой. Ты даришь ее Тенгилу.
— Но это лошадь мальчишки! — возразил Маттиас.
— А теперь будет Тенгила, понял?
Вот что он сказал. И я заплакал. Мы с Юнатаном покидали долину как раз этим вечером. Наш длинный подземный ход был готов. А мне ни разу даже в голову не пришло, что мы не можем забрать с собой Грима и Фьялара. Они же не пролезут в подземный ход! Как это я раньше не сообразил, тупица несчастный? Ведь нам придется оставить лошадей у Маттиаса. Одна разлука с Фьяларом чего стоила, так нет, надо, чтобы случилось еще хуже. Фьялар достанется Тенгилу! Как только у меня сердце не разорвалось, когда я об этом услышал!
Воин с бородавкой вынул из кармана деревянную бирку и сунул ее под нос Маттиасу.
Вот, — сказал он. — Тут ты должен поставить свой крестик.
— Почему это я должен его ставить? — воспротивился дед.
– А потому, что ты с радостью и охотой даришь свою лошадь Тенгилу.
— Нету у меня радости и охоты, — ответил Маттиас.
Но тут воин подступил к нему с обнаженным мечом.
— Как это нету? — угрожающе сказал он. — Ты поставишь крестик, вот здесь! И отдашь бирку человеку из Кар маньяки. Тенгилу нужен документ, что ты даришь ему коня, отдаешь его добровольно, понял? — И он толкнул Маттиаса, дед еле устоял на ногах.
Что было делать старику! Он поставил крестик, и воины ушли искать Юнатана в другой усадьбе.
Наступил наш последний вечер в доме Маттиаса. В последний раз мы сидели в кухне за его столом и ели его суп. Всем было невесело. Особенно мне. Я плакал. Из–за Фьялара. И из–за Маттиаса. Он ведь стал мне настоящим дедом, а теперь я оставлял его. Я плакал и из–за того, что до сих пор не набрался силы и храбрости и не мог дать отпор таким, как тот, с бородавкой, что толкнул Маттиаса.
Юнатан сидел молча, он думал.
— Что же это за слова? — пробормотал он.
— Какие слова? — спросил я.
— Когда проезжаешь через ворота, нужно называть пароль, разве не знаешь?
— Почему же, знаю, — ответил я. — И даже знаю пароль: «Слава Тенгилу, нашему освободителю!» Я слышал его от Йосси. Разве не рассказывал?
Юнатан уставился на меня. Потом расхохотался.
— Сухарик, а ты мне нравишься, — сказал он. — Об этом ты тоже знаешь?
Я не понимал, чего он так радуется и зачем ему пароль.
Он ведь полезет через подземный ход. Но я все равно был до волен, что смог развеять общее уныние и рассмешить Юнатана такой безделицей.
Маттиас пошел к себе в каморку прибираться, и Юнатан поспешил за ним. Они долго разговаривали. Я мало что рас слышал, но запомнил, как Юнатан сказал:
— Ну а быть беде, заберешь брата. — Он вернулся к столу. — Теперь слушай ты, Сухарик! Сейчас я соберусь и уползу.
А ты пока останешься у Маттиаса. Пока я не дам о себе знать. Немного подождешь! У меня здесь есть еще кое–какие дела.
Ясное дело, слова его пришлись мне не по вкусу. Я совсем не умел дожидаться Юнатана и особенно, когда боялся, а сей час я боялся. Кто знает, что с ним случится, когда он вылезет из подземного хода? И о какой беде он говорил?
— Не трусь, Сухарик! — сказал мне Юнатан. — Не забывай, ты теперь Карл Львиное Сердце!
Потом он попрощался с нами и полез в свой «уголок». Мы видели, как он скрылся в черной дыре подземного хода и как напоследок помахал нам из нее рукой.
Мы с Маттиасом остались одни.
— Толстый Додик не подозревает, что за барсук ползет сейчас под ним, — усмехнулся Маттцас.
— Нет, он ни о чем не знает. Но вдруг увидит, как барсук станет вылезать из земли, и кинет в него копье?
Я расстроился и пошел на конюшню к Фьялару. Один он мог утешить меня. Хотя я сразу же вспомнил воина с бородавкой и понял: Фьялар меня не утешит. Я знал, что вижу его этим вечером в последний раз.
В конюшне стояли сумерки. Тусклое окошко пропускало совсем немного света, но я увидел, как быстро повернул голову Фьялар, когда я появился в воротах. Я подошел к стойлу и обнял моего коня. Мне хотелось, чтобы он понял: я не виноват, что все так получилось.
— Хотя все–таки это я виноват, — сказал я и заплакал. — И почему я не остался в Вишневой долине! Тогда Тенгил не забрал бы тебя. Прости, Фьялар, прости! Я не мог поступить иначе!
Наверное, он почувствовал, как я расстроен. И потянулся мягким носом к моему уху. Ему не нравился мой плач.
Но я не мог удержаться. Я стоял возле него и все плакал и плакал, пока не выплакал все слезы. Тогда я почистил его, а потом отдал остаток овса. Я, конечно, разделил овес между ним и Гримом.
И пока я чистил Фьялара, в голову мне приходили мысли одна страшнее другой.
Пусть бы он замертво упал, тот, кто придет забирать мое го коня, думал я.
Пусть он сдохнет, не успев переехать реку. Наверное, ужасно желать кому–то смерти, да, действительно ужасно! И по том, что это меняло?
Нет, сейчас он уже на пароме, думал я, на пароме, которым перевозят на другой берег добро, наворованное здесь, в Шиповничьей долине. А может быть, он уже сошел на берег. Скорее всего сейчас он проходит через ворота и в любую ми нуту может оказаться здесь, ох, Фьялар, бежать бы нам с то бой! Обоим!
И только я успел об этом подумать, как ворота открылись, и Я вскрикнул. Но вошел Маттиас. Он, видно, забеспокоился, что я пропал так надолго. И я обрадовался: хорошо хоть, в конюшне темно. Незачем ему видеть, что у меня опять глаза на мокром месте. Но он все понял и сказал:
— Эх, малыш, если б дед мог тебе помочь! Но здесь дед тебе не поможет. Так что плачь!
Тут я увидел в окно, что кто–то идет, приближается к усадьбе Маттиаса. Воин Тенгила! Тот, кто уведет Фьялара!
— Вон он идет! — закричал я. — Маттиас, вон он!
Фьялар заржал. Ему не понравился мой отчаянный крик. В следующую секунду ворота распахнулись. На пороге стоял человек в черном шлеме и в черном плаще.
— Нет, — кричал Я, — нет, нет!
Человек подскочил и крепко обхватил меня руками. Ну конечно же, это был Юнатан. Он самый!
— Что, не узнаешь родного брата? — сказал он.
Я барахтался, пытаясь вырваться от него. А он подтащил меня к окну, чтобы я разглядел его как следует. Нет, я не верил своим глазам. Я не узнавал Юнатана. Он был безобразен! Даже безобразнее меня и совсем не похож на «видного красивого юношу». Темные волосы жидкими прядями свисали из–под шлема – куда им до золотых! — а под нижнюю губу Юнатан подложил валик. Я и не подозревал, что можно так себя изуродовать – и таким простым способом. Ну и вид же у него был! Как у ненормального. Я засмеялся, но Юнатан не мог тратить время на глупости.
— Быстрее, быстрее! — торопил он. — Я должен сейчас же уехать! Человек из Карманьяки может прибыть в любую ми нуту!
И протянул руку к Маттиасу.
— Давай сюда бирку! — приказал ОН. — Теперь ты с радостью и охотой отдаешь обоих коней Тенгилу?
— А то как же, — ответил Маттиас и положил бирку ему на ладонь.
Юнатан сунул ее в карман:
— Покажу в воротах. Пусть начальник стражи убедится, что я не солгал.
Мы заторопились. Никогда еще мы не седлали коней так быстро. А Юнатан тем временем рассказывал, как ему удалось обмануть стражу.
— Запросто! Я назвал пароль, как научил меня Сухарик: «Слава Тенгилу, нашему освободителю!», а начальник стражи спросил: «Откуда ты, куда путь держишь и за каким де лом?» «Из Карманьяки, в усадьбу Маттиаса, за конями Тенгила», — ответил я. «Проходи», — разрешил он. «Спасибо!» — поблагодарил я. И вот я здесь! Но нужно выбраться из долины, пока посланец Тенгила не подошел к воротам. Упущу время, и выпутаться будет непросто!
Он все еще рассказывал, а мы уже выводили коней. Юнатан вскочил на Грима, Фьялара он держал за уздечку.
— Береги себя, Маттиас! Еще увидимся!
И он поехал с Фьяларом в поводу. Без лишних слов!
— А как же я? — вырвалось у меня. — Что мне делать?
Юнатан махнул рукой:
— Маттиас скажет!
Я стоял, смотрел ему вслед и чувствовал себя дурак дураком. Но дед объяснил мне:
— Неужели не понимаешь? Тебе через ворота не про ехать. Ты проползешь подземным ходом, как стемнеет. А Юнатан будет ждать на другом конце, в лесу.
— Ты уверен? — спросил я. — А вдруг с ним что–нибудь случится?
— Как можно быть в чем–то уверенным, раз на свете есть место таким, как Тенгил, — вздохнул старик. — Но если случится беда, ты вернешься обратно и будешь жить у меня.
Я представил себе, что произойдет дальше. Сначала я по ползу по страшному подземному ходу. А потом вылезу в лесу и не найду там Юнатана. И буду сидеть там и ждать его, пока не станет ясно, что случилась беда. И я поползу обратно к Маттиасу. И буду жить без Юнатана.
Мы стояли перед пустой конюшней. И тут мне пришла в голову одна мысль.
— Маттиас, а что будет с тобой, когда тот, из Карманьяки, приедет и не найдет в конюшне ни одной лошади?
— Как не найдет? Лошадь есть! — улыбнулся дед. — Сейчас забегу к соседу и приведу. Я поставил свою лошадь у него, пока Грим занимал место в конюшне.
— Хорошо, но тогда он заберет ее. Ты останешься без лошади!
— Посовестится, — хмыкнул старик.
Он привел ее в последнюю минуту. Следом за ним во двор вошел тот, настоящий, кому полагалось забрать Фьялара. Сначала он, как все воины Тенгила, кричал, орал и ругался. Ведь в конюшне стояла только одна лошадь, и Маттиас расставаться с ней не собирался.
— Не дури! — сказал он воину. — Одного коня иметь Тенгил разрешает, и ты это знаешь! А второго, черт вас подери, уже забрали вместе с биркой. Сами разбирайтесь, отчего у вас одна дубовая голова не знает, что делает другая!
Воины Тенгила становились прямо–таки бешеными, когда Маттиас дерзил им, но, видно, были среди них и такие, что живо успокаивались и приходили в чувство. Этот, явившийся за Фьяларом, сразу сник.
— Произошла какая–то ошибка, — промямлил он и по шел прочь, как побитая собака.
— Маттиас, ты никогда ничего не боишься? — спросил я, когда воин скрылся из виду.
— Я–то не боюсь? — ответил дед. — Ну–ка пощупай сердце! — Он взял мою руку и приложил к своей груди. — Все мы боимся, — продолжал он, — но иногда хочешь не хочешь, а приходится страх скрывать.
Стемнело. Пора было покидать Шиповничью долину. И Маттиаса.
— До свиданья, дружок! — сказал он. — Не забывай деда!
— Что ты! Я тебя никогда не забуду!
И я очутился один в подземелье. Я полз по длинному ходу и сам себя уговаривал: «Да, здесь темно, темнота, хоть глаз выколи, но что тебе сделает темнота … да нет, ты не задохнешься, воздуха здесь много … Ну вот, опять на шею осыпалась земля, но ведь это не значит, что весь ход обрушится, эх ты, дурачина! .. Нет, нет, Додик не увидит тебя, наверху же темно, а он не кошка, чтобы видеть в темноте … А Юнатан … Юнатан уже там, сидит, ждет тебя, слышишь, что я говорю … он там, там, там … »
Он и правда сидел там. Он сидел в темноте на камне, а неподалеку под деревом стояли Грим и Фьялар.
— Привет, Карл Львиное Сердце, — сказал он мне. — Я уж тебя заждался!
Глава 12
В эту ночь мы спали под сосной и проснулись рано на заре. И замерзли до невозможности. По крайней мере я. Между деревьями плавал туман, мы едва различали Грима и Фьялара. Они бродили в сером молоке, как две тени. Было очень тихо. И как–то печально. Не знаю отчего, но, когда я проснулся этим утром, все вокруг показалось мне печальным, пустынным и тоскливым. Я понимал, что скучаю по теплой кухне Маттиаса и страшусь того, что ждет нас впереди. Того, о чем я ничего–ничего не знал.
Но я старался не подавать вида, каким безрадостным и тоскливым казалось мне утро. Кто знает, вдруг Юнатан передумает и отошлет меня обратно: я ведь хотел делить с ним все опасности, какими бы они ни были.
Юнатан взглянул на меня и улыбнулся:
— Не смотри так, Сухарик! Это пустяки! Бывает по–страшнее!
Вот утешил! Но как раз тут солнце прорвало туман, и серые тени растаяли. В лесу запели птицы, тоскливые и печальные мысли враз рассеялись.
К тому же я согрелся. Солнце теперь хорошо грело, даже по утрам. Не так уж все плохо, скорее даже хорошо.
Грим и Фьялар тоже были довольны. Они избавились на конец от темной конюшни, свободно ходили вокруг и щипали сочную зеленую траву. Наверное, она пришлась им по вкусу.
Тут Юнатан коротко свистнул, они услыхали и подошли. Юнатан хотел уехать отсюда. Как можно дальше! И по скорее.
— Шиповничья долина начинается сразу за орешником. И у меня нет никакого желания столкнуться здесь с Додиком нос к носу.
Наш подземный ход выходил наружу неподалеку — там, где начинался орешник. Юнатан забросал отверстие ветками и хворостом. И забил рядом колышки, чтобы при случае легко отыскать.
— Не забудь приметы, — сказал он. — Запомни большой камень, сосну, под которой мы спали, и орешник. Может, нам еще придется воспользоваться этим ходом. Если мы не …
Он не договорил. Мы сели на коней и молча поехали прочь.
Не прошло и минуты, как над верхушками деревьев мы увидели летящего голубя. Одну из голубок Софии.
— Вон летит Палома! — показал Юнатан; как только он узнал ее издали?
Мы давно ожидали письма от Софии. И вот голубь по явился, но нас в Шиповничьей долине уже не было. Голубка летела прямо к усадьбе Маттиаса. Скоро она сядет на голубятню возле конюшни, но один Маттиас узнает новости от Софии.
Юнатан сильно огорчился.
— Что бы ей прилететь вчера,- сказал он. — Тогда бы я узнал все, что мне следует знать.
Но мы спешили, мы торопились уехать от Шиповничьей долины подальше, от всех ее стен и от охотившихся на моего брата воинов.
— Окольным путем через лес мы спустимся вниз к реке, сказал Юнатан,-а потом поедем вдоль берега до водопада Карма. И там, дружище Карл, ты увидишь такой водопад, каких в жизни не видел!
— А я и не видел водопадов, — ответил я ему, — никогда в жизни.
Да, не так-то много я повидал, пока не попал в Нангиялу. Даже леса, и тем более такого, по которому мы ехали. А лес нас окружал по-настоящему сказочный, темный и густой, без единой тропы. Ехать приходилось прямо между деревьями, норовившими хлестнуть тебе в лицо сырыми ветками. Но мне все равно здесь нравилось. Все нравилось: и неяркий солнечный свет между стволами, и щебет птиц, и влажный запах деревьев, травы и лошадиного пота. Хотя больше все го мне нравилось, что я еду по лесу с Юнатаном.
Лесной воздух был свежий и прохладный, но мы ехали все дальше, и становилось теплее. Чувствовалось, что день будет жарким.
Скоро Шиповничья долина осталась далеко позади, и мы заехали в самую чащу. И тут на полянке, окруженной высоки ми старыми деревьями, наткнулись на серую избушку. Она стояла в самой середине леса — и кто бы мог жить здесь в та ком одиночестве? Но кто-то здесь жил. Из трубы курился дым, а возле избушки паслись козы.
— Здесь живет Эльфрида, — сказал Юнатан. — Если по просим, она угостит нас козьим молоком.
И мы вволю напились молока, а были голодные, потому что ехали долго и еще ни разу не ели. Мы сидели на каменном крыльце избушки, пили козье молоко и закусывали его хле бом из котомок и козьим сыром, который дала нам Эльфрида. Еще нам досталось по горсти земляники — я набрал ее в лесу. Завтрак получился вкусный и сытный.
Эльфрида оказалась толстой милой старушкой, она жила в лесу одна в обществе своих коз и серого кота.
— Слава богу, не пришлось мне жить за каменной стеной, как тем несчастным в Шиповничьей долине, — сказала она.
Эльфрида знала в долине многих и интересовалась, живы ли они. Юнатан стал рассказывать ей. Хотя рассказывал он без удовольствия. Чем мог он порадовать старую милую женщину?
— И подумать только, что Шиповничьей долине так не повезеТ,-сказала Эльфрида.-Будь проклят Тенгил! И Кат ла! Управились бы с ним, да появилась у него Катла!
И она закрыла глаза передником, наверное, плакала.
Я не мог больше смотреть на нее, пошел и стал собирать землянику. А Юнатан остался и долго беседовал с Эльфридой.
Собирая землянику, я думал. Кто такая Катла? Где она живет? И когда я это узнаю?
К полудню мы добрались до реки. В самую жару. Солнце в небе сияло как раскаленное ядро, сверкало в воде и отражалось в ней тысячью маленьких солнц. Мы стояли высоко на берегу и смотрели, как внизу под нами неслась река. Да, вид отсюда открывался грозный! Река Изначальных Рек, пенясь, устремлялась к водопаду Карма, она несла к нему все свои воды, мы слышали, как вдалеке гремел водопад.
Мы решили спуститься к воде, а Грима и Фьялара отпустили в лес — они там отыщут ручей и попьют. А мы сами искупаемся. И вот рванулись вниз по крутому склону, срывая на бегу одежду. У самой воды росли большие ветлы, и ствол одной из них далеко выдавался над рекой, ветви дерева окунались прямо в стремительные потоки. Мы залезли на ветлу, и Юнатан показал мне, как, держась за ветку, лечь на воду.
— Держись крепче, — предупредил он. — А то оглянуться не успеешь, как очутишься в водопаде Карма.
И я держался изо всех сил, даже пальцы на руках побелели. Я качался вместе с веткой, а струи воды омывали тело со всех сторон. Никогда еще мне не случалось купаться так весело, да и так опасно тоже. Я всем телом чувствовал, как тащил меня к себе, словно засасывая, водопад Карма.
Потом я снова вскарабкался на ствол. Юнатан подал мне руку, мы залезли на развилку ветвей и уселись в самой середке зеленого, качающегося над водой дома. Река играла и резвилась прямо под нами. Она манила к себе и как будто уговаривала: я веселая, я ничуть не опасная. Но стоило окунуть в воду пальцы ног, и сразу чувствовались ее напор, стремление утащить тебя, унести с собой.
Вот так мы сидели на ветле, когда я случайно взглянул вверх и онемел от испуга. На высоком берегу показались всадники–воины Тенгила с длинными копьями, Они скакали галопом, но из–за гула водопада мы не услышали топота копыт.
Юнатан тоже увидел их, но я не заметил, чтобы он испугался. Мы молча сидели и ждали, когда они проедут мимо. Но они мимо не проехали. Они остановились и спрыгнули с коней, то ли чтобы устроить привал или еще для чего.
Я спросил Юнатана:
— Как ты думаешь, не тебя они ищут?
— Нет, вряд ли, — ответил он. — Они же едут из Карманьяки. Там, у водопада Карма, есть висячий мост. По нему обычно посылает Тенгил наемников в Шиповничью долину.
— Но они могли бы и не останавливаться здесь? — сказал я.
Юнатан согласился:
— Да, могли бы не останавливаться. И лучше нам сидеть тихо. Чтобы им не стукнули в голову очередные бредни на счет Львиного Сердца.
Всего я насчитал их шесть человек. Воины о чем–то болта ли, потом расшумелись и стали показывать на воду, хотя, о чем шла речь, мы расслышать не могли. Но вот один сел на коня и погнал его вниз. Он скакал прямо на нас, и я порадовался, что мы хорошо спрятались среди ветвей.
Те, наверху, кричали ему:
— Брось, Пэрк! Ты утопишь и себя и коня!
Но он — тот, кого звали Пэрком, — только засмеялся и крикнул в ответ:
— Я вам покажу! А не доберусь до скалы и обратно, ставлю пиво, круг пива на всех! Слово!
Мы догадались наконец, что он затеял.
Не очень далеко от берега из воды выступала скала. Течение с шумом и пеной обегало ее, и только верхушка виднелась над водой. Наверное, Пэрк заметил скалу, когда они проезжали мимо, и решил отличиться.
— Дурак, — сказал Юнатан. — Неужели он думает, что лошадь справится с течением!
Пэрк уже сбросил шлем, плащ и сапоги. Теперь он сидел верхом в одной рубашке и штанах и пытался заставить свою лошадь, красивую вороную кобылу, войти в воду. Пэрк кричал, бил ее пятками, понукал, но кобыла упиралась, не шла, она боялась реки. Тогда он ударил ее. Хлыста у него не было, он ударил ее прямо по голове кулаком, я услышал, как рядом всхлипнул Юнатан–как в тот раз, на площади.
Наконец Пэрк добился своего. Кобыла ржала, перепуганная до смерти, но все–таки бросилась вводу. Из–за одной только прихоти сумасброда. Я со страхом смотрел на лошадь, смотрел, как она боролась с течением и как течение подхватило ее.
— Лошадь снесет на нас, — сказал Юнатан. — Что бы Пэрк ни делал — до скалы ей не доплыть.
Но лошадь старалась, она честно исполняла волю хозяина. Ох, как же она выбивалась из сил, бедная кобыла, и какая ее охватила смертная тоска, когда она поняла, что течение сильнее ее.
Даже Пэрк сообразил наконец, что рискует жизнью. Он попытался повернуть обратно, но скоро убедился, что до берега ему не добраться. Он–то хотел обратно на берег, да река этого не хотела. Река хотела утащить его в водопад Карма, и он это заслужил. Я не жалел его, а вот лошадь мне было жалко. Ведь она оказалась совсем беспомощной. Их несло в нашу сторону, точно как говорил Юнатан, скоро их протащит мимо, и все будет кончено. Я увидел округлившиеся от страха глаза Пэрка: он понимал, что его ждет.
Я оглянулся на Юнатана и вскрикнул. Зацепившись за ствол согнутыми в коленях ногами, он повис, раскачиваясь над водой, и вытянул руки. И, когда Пэрк поравнялся с ним, вцепился ему в волосы и подтянул его наверх, чтобы он схватился за ветку. А потом позвал кобылу:
— Сюда, лошадка, плыви сюда!
Ее сносило мимо нас, но она делала отчаянные попытки повернуть. Теперь она избавилась от верзилы Пэрка, но все равно почти тонула. Каким–то непонятным образом Юнатану удалось поймать ее за уздечку, и он стал тащить лошадь к себе. Похоже было на игру в перетягивание каната, только игру серьезную, эта шла не на жизнь, а на смерть, река не разжимала свою мертвую хватку, она хотела утащить их обоих–и кобылу и Юнатана.
Я совсем вышел из себя и заорал на Пэрка:
— Помоги! Ты, дубина, помоги же!
А он сидел себе на дереве в полной безопасности — совсем рядом с Юнатаном – и пальцем не шевельнул, чтобы помочь ему. Впрочем, он наклонился вперед и закричал:
— Брось лошадь! Отпусти! Наверху в лесу гуляют две другие. Я возьму одну! Отпусти, брось!
Говорят, злость прибавляет сил, может, в этом смысле Пэрк все–таки помог. Юнатан вытащил кобылу. Но потом сказал Пэрку:
— Эх ты, оболтус! Неужели я спас тебе жизнь затем, что бы ты увел у меня коня? Стыда в тебе нет!
Не знаю, может, Пэр к устыдился. Он ничего не ответил, не спросил, откуда мы и кто такие. Он поплелся наверх со своей бедной кобылой и вскоре скрылся вместе с отрядом.
Вечером мы разожгли костер над водопадом Карма.
Я уверен, ни один костер на свете — ни на этом, ни на том, ни в наше время, ни в прошлом–не горел на таком удивительном месте.
Нас окружала грозная, пугающая красота, другой такой не найти ни на небе, ни на земле. Горы, река и водопад были слишком огромными, немыслимо огромными. Я словно опять очутился во сне и сказал Юнатану:
— Не думай, что все это на самом деле. Нам просто снится сон о древних–древних, незапамятных временах, я знаю.
Мы стояли на мосту, как раз на том висячем мосту, который приказал построить Тенгил, чтобы соединить две земли – Карманьяку и Нангиялу. Они были разделены про пастью и лежали каждая по свою сторону от реки Изначальных Рек.
Эта река неслась сейчас под нами в пропасти и с ревом кидалась в водопад Карма, увлекавший ее в еще более страшную бездну.
Я спросил Юнатана:
— Как удалось построить мост над такой пропастью?
— Да, мне тоже хотелось бы знать, — ответил он. — И сколько человеческих жизней стоит этот мост, сколько людей с криком падало и исчезало в водопаде Карма, пока он строился, это тоже не мешало бы знать!
Я задрожал. Мне почудилось эхо криков, раздававшихся в пропасти.
Мы стояли совсем неподалеку от земли Тенгила. Я видел на другой стороне тропу, змеей вьющуюся среди гор. Тропа вилась по Первозданным Горам, по земле Карманьяке.
— Если ехать по тропе, как раз приедешь к замку Тенгила, — сказал Юнатан.
Я задрожал еще сильнее. А потом вдруг решил: завтра пусть будет что будет, сегодня вечером я в первый раз в жизни посижу с Юнатаном у походного костра.
Мы разожгли его на каменной площадке высоко над водопадом. И совсем неподалеку от моста. Но я сел к водопаду спиной. Мне не хотелось смотреть на мост, ведущий в землю Тенгила, да и на все остальное тоже. Я смотрел только на отсветы костра, игравшие прямо передо мной на черных каменных стенах. Это тоже было красиво и тоже чуть–чуть страшно. И еще я смотрел на красивое доброе лицо Юнатана, освещенное пламенем, и на лошадей, спокойно отдыхавших не много поодаль.
— Наш костер гораздо лучше, чем был у меня в прошлый раз, — сказал Я. — Ведь теперь мы сидим у огня вместе, Юнатан!
Куда бы мы ни попадали, я всегда чувствовал себя хорошо и спокойно — лишь бы рядом был он. И сейчас я был счастлив от одной мысли, что мне довелось–таки посидеть с Юнатаном у походного костра: мы так много говорили об этом, когда жили на земле.
— Пора сказок, приключений и походных костров, помнишь, как ты говорил? — спросил я у брата.
— Да, помню, — сказал он. — Но тогда я не знал, что сказки здесь, в Нангияле, могут быть жестокими.
— И они будут такими всегда? Как, по–твоему?
Он молчал, глядя в огонь, потом сказал:
— Нет! Вот наступит день решительной битвы, борьба за кончится, и Нангияла опять станет землей, где сказки только прекрасны, а жить легко и просто, как было раньше.
Костер на мгновение вспыхнул ярче, и в его отсветах я увидел усталое и печальное лицо Юнатана.
— Но сам день решительной битвы — я хочу предупредить тебя, Сухарик, — может оказаться еще одной жестокой сказкой о смерти, смерти и еще раз о смерти. Поэтому возглавлять борьбу должен Орвар, а не я. Я не гожусь, чтобы убивать.
Да, я и сам знаю, что для этого ты не годишься, думал я.
А потом спросил его:
— Зачем ты спас жизнь тому ненормальному, Пэрку? Разве так следует поступать?
— Не знаю, вряд ли следует, — ответил Юнатан. — Но есть вещи, которые нельзя не делать, я же говорил.
— Но представь себе, что он догадался бы, кто ты, — сказал я. — И тебя бы схватили.
— Ну что ж. Тогда схватили бы Львиное Сердце, а не ошметок грязи.
Наш костер догорел, и на горы опустилась тьма. Сумерки ненадолго окрасили скалы во что–то почти нежное, дружеское, мягкое. Но потом наступила черная, глухая ночь без проблеска света, в которой шумел один только водопад Карма.
Я подлез к Юнатану поближе. Мы сидели, прислонившись к каменной стене, и разговаривали в полной темноте. Я ее не боялся, но на меня нашло какое–то странное беспокойство. Надо ложиться спать, сказал Юнатан. Но я знал, что не засну. И в то же время из–за беспокойства не мог разговаривать. Меня тревожила не темнота, а что–то другое–что, я не мог понять сам. А ведь рядом сидел Юнатан.
Потом сверкнула молния, раздался оглушительный треск, и вдоль каменных стен прокатился грохот. Гроза! Я и не знал, что бывают такие грозы. Гром прокатывался по горам, заглушая рев водопада Карма, а молнии догоняли одна другую. Горы заливало огненным светом, а в следующий миг они погружались в еще более глубокую тьму. Нас окружала древняя–древняя изначальная ночь.
А потом ударила молния страшнее всех других. Она горела один миг и осветила все вокруг.
И в этой вспышке я увидел Катлу.
Я у в и д е л К а т л у.
Глава 13
Да, я увидел Катлу и не помню, что было по том. Я словно провалился в черную пропасть и очнулся, когда гроза прошла и вершины гор посветлели. Моя голова лежала на коленях у Юнатана, но страх снова навалился на меня, стоило вспомнить — там, далеко, напротив, на скале, высоко над водопадом, стояла Катла. Я застонал при одной мысли о ней, и Юнатан тут же стал успокаивать меня:
— Ее там больше нет. Она ушла.
Но я плакал и плача спросил его:
— Как только земля носит такое чудовище? Катла — чудовище или еще что?
— Да, она чудовище, — ответил Юнатан. — Драконша, восставшая из незапамятных времен, вот она что. И она же стока, как Тенгил.
— Откуда она взялась? — спросил я.
— Люди говорят, что вылезла из пещеры Катлы, — сказал Юнатан. — Она спала в ней со времен древних древних, когда повсюду стояла изначальная ночь и дня со всем не было. Она спала в ней тысячи и тысячи лет, и никто и знать не знал, что есть на свете такое чудовище. Но однажды утром драконша проснулась, приползла в замок Тенгила и задышала смертоносным огнем на всех и каждого. И где бы она ни проползала, направо и налево падали люди.
— Почему же она не убила самого Тенгила? — спросил я.
— Тенгил бежал от нее через длинный ряд комнат своего замка. И когда она все–таки настигла его, он выхватил боевой рог, чтобы созвать воинов. А когда он затрубил в рог …
— Что случилось тогда?
— Тогда Катла подползла к нему как побитая собака.
С того дня она повинуется Тенгилу. Только Тенгилу. Она боится его боевого рога. Стоит ему затрубить в рог, и она слепо подчиняется.
Становилось светлее и светлее. Вершины гор в Карманьяке горели, как огонь в пасти Катлы. А как раз в Карманьяку и лежал наш путь. Я боялся, о, как же я боялся! Кто знает, где сейчас затаилась Катла? Где ее дом, живет ли она в пещере Катлы и как тогда там держат Орвара? Я спросил у Юнатана, и вот что он мне рассказал:
— Катла давно уже не живет в пещере Катлы. После своего великого сна туда она больше не возвращалась, нет, Тенгил держит ее на цепи в яме возле водопада Карма. Здесь она сидит, прикованная, на золотой цепи или топчется на одном месте, пока Тенгил не вздумает взять ее с собой, чтобы на гнать страх на людей, которых хочет устрашить. Я уже видел ее в Шиповничьей долине, — закончил Юнатан.
— И тогда ты закричал?
— Да, тогда я закричал.
Страх все больше и больше овладевал мной.
— Я боюсь, Юнатан. Катла убьет нас.
Он снова попытался успокоить меня:
— Она же привязана. И не может уйти дальше, чем ей позволяет цепь. Не дальше той скалы, где ты ее видел. Она почти все время стоит там и смотрит в водопад Карма.
— А зачем?
— Я не знаю. Наверное, ищет Карма.
— Кто такой Карм?
— Фу ты, это все россказни Эльфриды, — ответил Юнатан. — Никто никогда не видел Карма. Его нет. Хотя Эльфрида говорит, что когда–то в незапамятные времена он жил в водопаде и что Катла всегда ненавидела его и ненавидит до сих пор. Потому она и стоит там, выискивает его взглядом.
— А что он такое и как мог жить в таком адском водопаде? — спросил я.
— Говорят, что он тоже чудовище, — сказал Юнатан. — Змей длиной от берега до берега. Но все это только старые сказки.
— Может, не больше сказки, чем про Катлу, — сказал я.
Но Юнатан сделал вид, что не расслышал меня, и продолжал:
— Ты знаешь, о чем еще я узнал от Эльфриды? Пока ты ходил по полянке и собирал землянику. Она сказала, что, когда была маленькая, Кармом и Катлой пугали детей. Сказку о драконше в пещере Катлы и змее из водопада Карма она слышала много раз в детстве и очень любила ее. Ведь сказка была страшной–престрашной. Такими сказками пугали детей во все времена, говорила Эльфрида.
— Вот и пускай Катла оставалась бы в своей пещере, — сказал я, — и жила только в сказке.
— Эльфрида тоже так считает, — ответил Юнатан.
Я дрожал. Мне представилось, что Карманьяка кишмя кишит чудовищам вроде Катлы и Карма. И ехать туда совсем не хотелось. Но как раз туда мы с Юнатаном и ехали.
Мы подкрепились едой из котомки, оставив немного на долю Орвара. Пещера Катлы–царство голода, объяснил Юнатан.
Грим и Фьялар попили дождевой воды, она скопилась кое–где в камнях. Трава здесь, высоко в горах, попадалась редко, им нечего было пощипать. Правда, возле моста зеленела небольшая лужайка, и они слегка подкрепились перед дорогой.
Мы ехали по мосту. Я весь трясся от страха. И особенно боялся великого змея; я, конечно, не верил всерьез, что он есть, но представить только, вдруг он вынырнет из глубины и уволочет нас с моста в свой водопад … И потом Катла! Перед ней я просто трепетал. Может, она уже подкарауливает нас на том берегу и ждет не дождется, чтобы пустить в ход свои страшные клыки и смертоносный огонь? Я ужас как боялся!
Но мы переехали мост, и никакой Катлы я не увидел. Ее не было на скале, и я сказал Юнатану:
— Смотри, ее там нет!
И все–таки она там была. Не на скале, ее кошмарная голова высовывалась из–за большой глыбы чуть в стороне от тропы в замок Тенгила. Мы еще издали увидели ее. И она оттуда увидела нас. И издала такой вопль, что, казалось, еще немного, и рухнут горы. Она метала из ноздрей огонь и дым, фыркала от ярости и дергалась на цепи, дергалась и дергалась и, не переставая, кричала.
Грим и Фьялар от страха чуть не обезумели, мы едва сдерживали их. Да и я боялся не меньше. Как только не умолял я Юнатана вернуться в Нангиялу, но он твердо сказал:
— Нет! Мы не можем бросить Орвара в беде. Не бойся, Катла не достанет нас, сколько бы ни дергалась и ни рвала цепь. Но нам нужно поторапливаться, — добавил он. — Крик Катлы слышен в замке Тенгила–чудовище сторожит тропу, и скоро на нас свалится целая туча воинов, если мы не ускачем и не скроемся вовремя.
И мы поскакали. Мы так мчались, что искры летели из каменных плит, мы летели по не надежным узким тропам, сворачивая то туда, то сюда, чтобы сбить с толку преследователей. Каждую минуту я ожидал услышать топот копыт и крики воинов Тенгила, стремящихся достать нас своими копья ми, мечами и стрелами. Но никто не появлялся. Да и трудно было бы преследовать кого–либо здесь, среди нагромождения скал и путаных троп Карманьяки! А вот тем, кого преследовали, укрыться в горах ничего не стоило.
Мы скакали уже довольно долго, и я спросил Юнатана:
— Куда мы едем?
— К пещере Катлы, куда же еще, — ответил он. — Почти доехали. Вон она, гора Катлы, прямо впереди.
Ага, так вот она какая! Перед нами возвышалась невысокая гора с плоской вершиной и почти отвесно обрывавшимися склонами. Правда, там, где мы ехали, гора поднималась не очень круто, и мы легко могли бы взобраться на нее, если бы захотели.
— А мы как раз и хотим взобраться на гору, — сказал Юнатан, — нам нужно попасть на ту сторону. Вход в пещеру со стороны реки. Мы должны посмотреть, что там делается.
— Юнатан, неужели ты всерьез думаешь, что мы проберемся в пещеру Катлы?
Он рассказывал мне об огромной медной двери, загораживавшей вход в пещеру, и о воинах Тенгила, охранявших ее днем и ночью. Но как же тогда мы попадем внутрь?
Он не ответил мне. Сказал только, что нужно спрятать лошадей, они в гору карабкаться не могут.
Мы завели их в неприметную расселину между скала ми у подножия горы и оставили тут же все свое снаряжение. Юнатан похлопал Грима по холке и сказал ему:
— Жди нас! Мы пока прогуляемся, разведаем обстановку.
Прогуляемся! Гулять мне совсем не хотелось. Я не хотел расставаться с Фьяларом. Но не сидеть же с лошадьми одному?
Нам понадобилось немало времени, чтобы вскарабкаться на вершину, и, когда мы наконец на нее взобрались, я сильно устал. Юнатан сказал, что можно немного передохнуть, и я тут же растянулся на земле. А он пристроился рядом. Так мы и лежали на вершине, между высоким небом и пещерой Катлы внутри горы. И сколько я ни старался представить себе, что она где–то под нами, эта страшная пещера с извилистыми ходами, в которых томились и умирали люди, я все равно не мог в нее поверить. Здесь, наверху, светило солнце, порхали бабочки, голубело небо с белыми облачками, всюду росли трава и цветы. Да, как это ни удивительно, но на крыше ужасной пещеры росли трава и цветы!
И мне пришло в голову: раз уж так много людей погибло в пещере Катлы, то, может, и Орвар давно погиб? И я спросил об этом Юнатана. Но он не ответил. Он лежал и пристально смотрел в небо, о чем–то думал. Наконец он сказал:
— Если и вправду Катла спала в пещере с незапамятных времен, то как же она оттуда вылезла, когда проснулась? Ведь уже тогда выход загораживала медная дверь. Тенгил и раньше использовал пещеру под темницу.
— А Катла лежала там и спала?
— Да, Катла лежала там и спала. Но никто об этом не знал.
Я задрожал. Ничего хуже я и вообразить не мог. Поду мать только! Допустим, ты пленник, сидишь себе в пещере Катлы, и вдруг, откуда ни возьмись, на тебя лезет дракон!
Но Юнатана занимали совсем другие мысли.
— Значит, она вылезла через другой ход, — думал он вслух. — И я должен найти его, даже если придется искать целый год!
Долго нам отдыхать не пришлось. Юнатан не знал покоя.
Мы осторожно приближались ко входу в пещеру. Прогулка по плоской вершине закончилась быстро. Мы уже видели далеко под нами реку, а на другой стороне Нангиялу, ох как же мне захотелось туда!
— Посмотри, Юнатан, — сказал я, — вон та ветла, где мы купались! Там, на другой стороне реки!
Она словно улыбалась нам. Посылала оттуда привет, ласковый привет со светлого берега.
Но Юнатан подал знак, чтобы я молчал. Он боялся, как бы нас не услышали. Мы уже подошли к краю обрыва. Где–то здесь, в каменной стене под нами, висела на петлях медная дверь. Отсюда, сверху, мы ее, конечно, видеть не могли.
Зато увидели часовых. Трех воинов Тенгила. В черных шлемах. Сердце у меня застучало.
Мы подползли к самому краю обрыва, чтобы получше их разглядеть. И если бы они тоже взглянули наверх, то, наверное, наши взгляды встретились бы. Но негоднее часовых по искать! Они и не думали смотреть по сторонам. Сидели себе, играли в кости и в ус не дули. Раз враг не может про никнуть через медную дверь, к чему ее стеречь?
Внезапно дверь распахнулась, и кто–то вышел из пещеры–еще один воин Тенгила! Он вынес пустую миску и кинул ее на землю. Дверь за ним захлопнулась, мы слышали, как он запирал ее.
— Ну вот, свинья накормлена в последний раз, — сказал он.
Воины засмеялись, и один спросил:
— Ты сообщил ему, какой замечательный сегодня день последний в его жизни? И что Катла ждет его вечером, как стемнеет?
— Да. И знаете, что он ответил? «Ну наконец–то!» А по том просил передать от него привет Шиповничьей долине. Что же он говорил? А … «Орвар умрет, но не умрет свобода!» — Поцелуй меня, красотка! Вот что он скажет Катле сегодня вечером. И она ему ответит!
Я посмотрел на Юнатана. Он побледнел.
— Идем, — прошептал он. — Скорее отсюда!
И мы отошли от обрыва тихо–тихо, как только могли, а убедившись, что снизу нас не видно, бросились бежать. И бежали без остановки, пока не очутились возле Грима с Фьяларом.
А потом присел и возле лошадей, потому что не знали, что делать и как быть дальше. Юнатан заметно пал духом, я ни чем не мог утешить его, да и сам приуныл тоже. Я понимал, как он переживает за Орвара. Он ведь надеялся, что сможет помочь ему, а теперь уже не верил ни во что.
— Орвар, незнакомый мой друг, — говорил он. — Сегодня вечером ты умрешь, и что станет после с долинами Нангиялы?
Мы поели хлеба, поделившись с Гримом и Фьяларом. Я с удовольствием глотнул бы оставленного про запас молока.
— Не сейчас, Сухарик, — сказал мне Юнатан. — Вечером, как стемнеет, я отдам его тебе до последней капли. Но не раньше.
Он долго сидел молча, но наконец произнес:
— Я понимаю, бессмысленно искать иголку в стогу сена. Но мы должны попытаться.
— Что попытаться?
— Выяснить, каким образом выбралась из пещеры Катла.
Я видел, что он и сам не верит в эту затею.
— Будь у нас в запасе год, — добавил Юнатан, — тогда на верняка выяснили бы. Но у нас остается только день.
И не успел он это сказать, как мы вздрогнули от неожиданности. В узкой расселине, где мы устроились с лошадьми, возле самой каменной стены росли пышные зеленые кусты. Из–за них–то и вылетела к нам напуганная чем–то до смерти лисица. И прошмыгнула мимо прежде, чем мы успели ее раз глядеть.
— Откуда она вдруг взялась? — удивился Юнатан. — Сейчас посмотрим.
И он исчез за кустами. Я сидел и ждал. Он все не появлялся. Я забеспокоился.
— Где ты, Юнатан? — крикнул я.
Он тут же откликнулся. Он кричал из–за кустов вне себя от радости:
— Знаешь, откуда она выскочила? Прямо из горы! Из горы, Сухарик, из пещеры Катлы! Здесь большая дыра!
Наверное, все было предрешено заранее–давным–давно, еще в незапамятные сказочные времена. Наверное, уже тогда было решено, что Юнатан освободит Орвара и спасет Шиповничью долину. И наверное, какие–то сказочные существа направляли каждый наш шаг, хотя мы об этом и не подозревали. Как же еще нашел бы Юнатан вход в пещеру? И точно в том месте, где остановились мы с лошадьми. Да так же, как я среди всех домов в Шиповничьей долине угадал именно усадьбу Маттиаса!
Скорее всего Юнатан нашел лаз, через который выбралась из пещеры Катла. Что же еще это могло быть? Дыра заметно чернела в каменной стене. Не очень большая. Но в меру широкая, чтобы отощавшая от тысячелетнего сна дракон ша смогла протиснуться через нее, когда она обнаружила, что привычный ее выход загорожен.
И достаточно большая, чтобы в нее могли пролезть мы.
Я подошел и заглянул в черную глубину. Сколько еще там за таилось спящих драконов? Тех самых драконов, которые проснутся, стоит войти туда, потревожить их, а то и наступить в темноте на хвост. Неизвестно!
Я почувствовал на плече руку Юнатана.
— Сухарик, — сказал он, — не знаю, что ждет меня там, в темноте, но я полезу.
— И я тоже, — ответил я дрогнувшим голосом.
Юнатан потрепал меня по щеке указательным пальцем:
— А может, тебе лучше подождать меня здесь вместе с лошадьми?
— Я же сказал: куда бы ты ни отправился, я всюду буду с тобой.
— Да, ты так говорил.
— Потому что я хочу быть с тобой. Хоть в самой адской бездне, хоть в подземном царстве.
Именно таким адским подземным царством и оказалась пещера Катлы. Я вползал в черный ход, как в тяжелый черный сон, от которого невозможно проснуться, я как будто навсегда по кидал белый свет и погружался в вечную ночь.
Ведь пещера Катлы–это же не что иное, как старое мертвое драконье логово, думал я, пропитанное злом с изначальных времен. Здесь, наверное, лежали когда–то тысячи драконьих яиц, и целые полчища драконов расползались отсюда и убивали все живое, что попадалось им на пути.
Не зря старое драконье логово выбрал Тенгил под темницу. Я задрожал, чуть представив себе, чего он только не творил здесь с бедными узниками. Самый воздух пещеры, казалось, отдавал застарелым злом. В окружавшей нас тишине я слышал страшные шепоты. Они доносились из глубины, на верное, они рассказывали о всех муках, плаче и смерти, которые видела пещера с тех пор, как ею завладел Тенгил. Я хотел спросить Юнатана, слышит ли он эти звуки, но раздумал. Потому что, может, мне просто показалось.
— Ну вот, Сухарик, мы отправляемся с тобой на дальнюю–дальнюю прогулку. Ты не забудешь ее никогда! — сказал Юнатан.
И то правда, дальнюю! Нам предстояло пробраться через всю гору. Орвар сидел в пещере сразу же за медной дверью. Как раз то место и называли люди пещерой Катлы, говорил Юнатан, о нашем лазе не знал никто. Правда, и мы не знали, соединяется он с пещерой Катлы или нет. Но вот что путь будет долгим — об этом мы знали. Мы ведь прошли его поверху. Хотя здесь, в темных ходах, при свете факелов–мы при хватили их, конечно, с собой–пробираться было в семь раз труднее.
Ух, до чего жутко глядеть, как пляшут отсветы огня в каменных коридорах. Факелы выхватывали из темноты только небольшие освещенные кусочки, и все, что было за ними, казалось еще жутче. Кто знает, вдруг все эти черные провалы в стенах битком набиты змеями, драконами и другими чудовищами? Или вдруг мы заблудимся в переходах? Юнатан, правда, делал заметины факелом на каждой развилке. Мы легко могли бы найти дорогу обратно.
Прогулка, говорил Юнатан. Гулять нам особенно не пришлось! Мы ползли, взбирались, прыгали и карабкались выбивались из сил. Какая уж там прогулка! А какие пещеры! Иногда мы оказывались в высоких залах и даже стен их не видели, только по эху догадывались, какие они громадные. Но чаще мы попадали в узкие ходы, где нельзя было идти во весь рост и приходилось сгибаться в три погибели или ползти на животе, все равно как драконам; бывало и такое, что дорогу нам преграждали подземные потоки, их мы переходили вброд или переплывали. Но что хуже всего — время от времени прямо под ногами разверзались страшные пропасти. Я чуть было не упал в одну такую. Была как раз моя очередь нести факел, и тут я оступился. Юнатан едва успел подхватить меня. А факел упал вниз. Мы видели, как он огненной полоской летел все глубже и глубже, пока не пропал совсем. А мы оказались в темноте. В ужасающей, самой черной тем ноте в мире. Я не смел шевельнуться, не мог слова сказать, даже мыслей не было, мне хотелось все забыть, забыть, кто я и где нахожусь. Но я слышал рядом голос Юнатана. Ему удалось наконец зажечь второй факел. И пока он с ним возился, он все время говорил со мной, говорил и говорил, очень спокойно, наверное, боялся, как бы я не умер от страха.
А потом мы потащились дальше. И долго ли еще пробирались, уже не помню. Мы потеряли всякое представление о времени. Казалось, мы бродим здесь целую вечность, и я начал опасаться, что мы не успеем, что будет слишком поздно. Может, уже и наступил вечер, может, уже стемнело. И Орвар сейчас … у Катлы.
Я спросил у Юнатана, как он считает.
— Не знаю, — сказал он. — Но если не хочешь сойти с ума, не думай об этом.
Тем временем мы попали в узкий лаз, которому, казалось, не будет конца; он становился все уже и ниже, мы едва могли ползти. Но наконец мы вылезли из него и очутились в огромном зале. Свет факела не достигал стен.
— Ого–го–го–го! — крикнул Юнатан, и мы слышали, как эхо отозвалось: «Го–го–го!» Много раз и со всех сто рон.
А потом услышали другой голос, донесшийся из темноты.
— Ого–го! — слабо повторил он. — Кто ты, идущий из темноты с факелом и светом?
— Я ищу Орвара, — ответил Юнатан.
— Я Орвар, — сказал голос. — А кто ты?
— Я Юнатан Львиное Сердце. И со мной брат Карл Львиное Сердце. Мы пришли спасти тебя, Орвар!
— Слишком поздно, — ответил голос, — слишком поздно, но все равно благодарю!
Едва он замолчал, как послышался скрежет отпираемого замка. Юнатан бросил факел и затоптал его ногой. Мы стоя ли и ждали.
Через дверь с фонарем в руке вошел воин Тенгила. У меня из глаз покатились слезы, и не потому, что я испугался, я из за Орвара. Нет, это было бы слишком жестоко! Мы пришли, а его уведут как раз сейчас.
— Орвар, приготовься! — торжественно сказал воин Тенгила. — Скоро тебя унесут к Катле. Черные носильщики уже в пути.
Фонарь осветил большую деревянную клетку, сбитую из грубых досок; мы поняли, что Орвара держали в ней, как зверя.
Воин Тенгила поставил фонарь.
— На последний час мы оставляем тебе свет. Так в своем великом милосердии повелел Тенгил. Чтобы твои глаза при выклии ты смог увидеть Катлу, когда встретишься с ней. Ты не против на нее взглянуть, а?
Он захохотал и пропал в двери. Она с лязгом захлопнулась.
В один миг мы оказались у клетки. Ох, Орвар! От него почти ничего не осталось. Он едва шевелился, но все–таки подполз к нам и протянул между досками руки.
— Юнатан Львиное Сердце, — сказал он. — Я много слышал о тебе дома в Шиповничьей долине. И вот наконец ты пришел!
— Да, я пришел, — ответил Юнатан. Я слышал по голосу, что он чуть не плакал от жалости. Но потом выхватил из–за пояса нож и бросился на клетку. — Руби, Сухарик! Помогай! — сказал он.
И я тоже стал орудовать ножиком. Хотя что мы могли сделать двумя ножами, тут нужны были топор и пила.
Но мы резали и рубили, в кровь калеча руки. Мы рубили и от бессилия плакали, знали, что пришли слишком поздно. Орвар тоже понимал это, хотя все еще надеялся, хотел верить, он задыхался от волнения и иногда бормотал:
— Торопитесь же, торопитесь!
И мы торопились, по пальцам бежала кровь. Мы лихорадочно рубили и резали, каждую минуту ожидая, что откроется дверь, войдут черные носильщики и наступит конец и Орвару, и нам, и всей Шиповничьей долине.
Они унесут из пещеры не одного, подумал я. Катла получит на ужин сразу троих.
Я чувствовал, что еще немного–и не вынесу, мои пальцы дрожали, роняя нож. А Юнатан рычал от злости на эти толстые доски, они все не поддавались. Он бил в них ногой, снова рубил и снова бил, и наконец–то одна затрещала, да, наконец то доска лопнула. А потом вторая.
— Давай, Орвар, давай! — шептал Юнатан.
Но в ответ услышал лишь прерывистое дыхание. Тогда он влез в клетку и вытащил наружу Орвара, который не мог ни стоять, ни ходить. Да и я, наверное, тоже не мог, но все–таки поплелся, шатаясь, впреди, освещая путь фонарем, а Юнатан следом волок Орвара к спасительному лазу. Он тоже устал и задыхался, да, мы все задыхались, как загнанные животные, все трое.
С огромным трудом Юнатану удалось–таки проволочь Орвара к лазу, протиснуться в него самому и потом каким–то непонятным образом втащить Орвара, который скорее походил на мертвеца, чем на живого человека. Да и я был ни жив ни мертв — был мой черед лезть в дыру. Но я не успел. Мы снова услышали скрежет двери, и последние силы покинули меня. Я не шевелился.
— Фонарь, быстрее, быстрее! — задыхался Юнатан, и я дрожащими руками протянул ему фонарь. Его тут же спрятали, малейший отбеск света мог выдать нас. Черные носильщики уже вошли в пещеру. И за ними много воинов Тенгила с фонарями. Стало светло как днем. Но к нам в дальний угол свет не доходил. Юнатан наклонился из лаза, схватил меня за плечи и втащил внутрь. Мы лежали в темноте, тяжело дышали и слышали крики:
— Он бежал! Бежал!
Глава 14
В эту ночь мы протащили Орвара через подземелье. Тащил, конечно, Юнатан. Он пронес Орвара через ад, по–другому не назовешь. А я тащил самого себя, да и то еле еле.
— Он бежал! Бежал! — кричали они, и, когда крики стихли, мы молча стали ожидать погони. Но никто за нами не гнался. Хотя даже тупицы вроде воинов Тенгила должны бы понять, что где–то в пещере Катлы был лаз, через который бежали мы. И найти его не составило бы труда. Но они все бы ли трусами, воины Тенгила, и нападали только стаей, никто из них не осмелился полезть в тесный ход, где их мог поджидать неизвестный враг. Нет, они были просто–напросто трусами, иначе не позволили бы нам ускользнуть так легко.
— Никто и никогда еще не бежал из пещеры Катлы, как они объяснят исчезновение Орвара Тенгилу? — спросил я.
— Ну, это их забота, — ответил Юнатан, — у нас своих больше чем достаточно.
Мы протиснулись через длинный узкий ход и только тогда остановились. Дальше Орвар двигаться не мог. Юнатан дал ему прокисшего молока и отсыревшего хлеба. Орвар был счастлив:
— Ничего не ел вкуснее!
Юнатан долго растирал ему ноги, стараясь разогнать кровь, и Орвар немного ожил. Хотя по–прежнему мог двигаться только ползком.
Мы рассказали ему, какие еще испытания ожидают нас на пути к выходу из подземелья, но, когда Юнатан спросил, сможет ли он двигаться дальше, Орвар не колебался ни минуты:
— Да, да, да. Если нужно, и я до Шиповничьей долины до ползу. Нечего лежать здесь и ждать, когда появятся ищейки Тенгила.
Даже сейчас было видно, что это за человек. Не сломленный узник, а мятежник и борец за свободу! Орвар из Шипов ничьей долины! Когда в тусклом свете фонаря я увидел его глаза, то сразу понял, почему Тенгил боится его. Как ни был слаб Орвар, внутри у него горел огонь, и только благодаря этому огню он пережил адскую ночь. Ведь труднее ее никогда не было и не будет на свете.
Она длилась долго–долго, как сама вечность. Но, когда сильно устаешь, уже ни на что не обращаешь внимания. Даже на ищеек. Я слышал, как они скулили и выли в отдаленных ходах, но был не в силах испугаться. К тому же они скоро замолкли. Даже ищейки не посмели сунуться в подземелье, где ползли мы. И, когда наконец мы выползли на белый свет к Гриму и Фьялару, исцарапанные, окровавленные, промокшие до нитки и чуть не мертвые от усталости, ночь прошла и начина лось утро. Орвар протянул руки, наверное, он хотел обнять землю, и небо, и все, что увидел, но руки упали: он спал. Мы тоже заснули и спали как убитые чуть не до самого вечера. Только тогда я проснулся. Фьялар ткнулся своими мягкими губами мне в лицо. Он, видно, подумал, что пора вставать.
Юнатан уже был на ногах.
— Мы должны убраться из Карманьяки засветло, сказал он. — В темноте не найдем дорогу.
Он разбудил Орвара. А когда тот очнулся, сел, посмотрел вокруг, вспомнил все и понял, что не сидит в пещере Катлы, на глазах у него выступили слезы.
— Свободен, — бормотал он, — свободен! — Потом взял руки Юнатана в свои и долго не отпускал. — Ты вернул мне жизнь и свободу, — сказал он, а после поблагодарил и меня, хотя я ничего не сделал, только путался под ногами.
Наверное, Орвар чувствовал то же, что и я в тот раз, когда очутился в Вишневой долине. И теперь мне хотелось, о, как же мне хотелось, чтобы и он попал в свою Шиповничью долину живым И невредимым! Но до долины было далеко. Мы еще находились в горах Карманьяки, где за каждым камнем рыскали воины Тенгила. Скорее всего чистая случайность, что они не нашли расселину, где мы проспали весь день мирным сном.
Мы все еще сидели в ней и доедали последние крошки хлеба. Время от времени Орвар бормотал:
— Подумать только, я жив! Я жив и свободен!
Из всех узников пещеры он один остался в живых. Других по очереди принесли в жертву Катле.
— Но уж Тенгил не оплошает, — сказал нам Орвар. — Он позаботится, чтобы пещера Катлы долго не пустовала, поверьте моему слову. — И снова на глазах у него выступили слезы. — О моя долина! — шептал он. — Долго ли еще тебе изнывать под пятой Тенгила?
Он хотел знать обо всем, что произошло в Нангияле.
О Софии, и о Маттиасе, и о том, что сделал Юнатан в Шипов ничьей долине. Юнатан все рассказал ему. О Йосси тоже. Когда Орвар узнал, что это из–за Йосси он страдал и мучился в пещере Катлы, нам показалось, он сейчас умрет. Он не сразу пришел в себя. А когда смог говорить, сказал:
— Моя жизнь ничего не значит. Но предательство Йосси нельзя ни просить, ни забыть.
— Прощенный или нет, он, верно, получил свое, — сказал Юнатан. — Йосси мы больше не увидим!
И тут Орвара охватила ярость. Он хотел немедленно от правиться в путь, он готов был начать последнюю решительную битву сегодня же вечером и проклинал свои ноги, отказывавшиеся ему служить. Раз за разом он пытался встать, и наконец это ему удалось. И он сразу же в немалой мере за гордился, что стоит на своих ногах. Ну и вид же у него был, когда он стоял, качаясь, будто не знал, в какую сторону упасть. Глядя на него, мы не могли сдержать улыбки.
— Орвар, — сказал Юнатан. — За версту видно, что ты бежал из пещеры Катлы.
И то правда. Нас словно нарочно вываляли в грязи и крови, но Орвар выглядел хуже всех. Его одежда свисала лохмотьями, а лицо закрывали отросшие волосы и борода. Виднелись только глаза. Его удивительные горящие глаза.
Рядом с нами в расселине бежал ручей, мы смыли в нем грязь и кровь. Я окунал и окунал лицо в ледяную воду, и это было чудесно. Ручей уносил с собой все ужасы страшной пещеры.
Потом Орвар одолжил у меня ножик, подрезал бороду и волосы и теперь меньше походил на сбежавшего из темницы узника. Юнатан достал из котомки плащ и шлем.
— Надень, Орвар! — предложил он. — Может, воины Тенгила примут тебя за своего. Подумают, что ты взял двух пленников и везешь их куда следует.
Орвар брезгливо взял плащ и шлем:
— Больше вы меня в таком наряде не увидите. От этой погани просто разит унижением и жестокостью.
— Пусть разит чем угодно, — ответил Юнатан, — лишь бы эта погань помогла тебе доехать до Шиповничьей долины.
Мы собирались в путь. Через несколько часов зайдет солнце, в горах станет темно, а по опасным тропам Карманьяки ночью не проехать.
Юнатан серьезно посматривал вокруг. Он знал, что нас ожидало, я слышал, как он сказал Орвару:
— Ближайшие два часа решат судьбу Шиповничьей долины. Сможешь ли ты держаться в седле?
— Да, да, да! — воскликнул Орвар. — Хоть десять часов кряду!
Юнатан подвел Фьялара и подсадил Орвара на коня. И я сразу же не узнал его. Орвар словно вырос в седле, стал сильнее и крепче. Ведь он тоже был из храбрых и сильных, как и Юнатан. А я, я совсем не мог с ними равняться. И только потом, когда мы уже сидели на Гриме и я прижимался лбом к спине Юнатана и обнимал его за пояс, только тогда я по чувствовал, как переливаются в меня его силы, и больше ни чего не боялся. Хотя все–таки подумал: какой прекрасной могла бы быть жизнь, если бы не приходилось постоянно испытывать свою силу и храбрость. Подумать только, если бы мы могли жить, как в наши первые дни в Вишневой долине, какими они сейчас казались далекими!
Потом мы поехали. Поскакали на закат – там висел над пропастью мост. Мы скакали в ту сторону, хотя нам все время приходилось петлять. Ведь троп здесь, в Карманьяке, было невообразимое множество, извилистых, пересекающихся троп. Никто, кроме Юнатана, не нашел бы дорогу в их лабиринте. Он ее угадывал каким–то своим особым чутьем.
Я осматривался вокруг, вглядывался в даль до рези в глазах. Но никого не видел. Никого, кроме Орвара, скакавшего позади в страшном шлеме и в черном плаще. Я вздрагивал от испуга каждый раз, когда оборачивался, — вот что значила привычка опасаться черного шлема и всех, кто носил его.
Мы скакали и скакали. Все было спокойно. Повсюду, где бы мы ни проезжали, горы казались мирными, нежными и прекрасными. Тихий вечер в горах, вот как это называется, подумал я. Если он и вправду такой.
Ведь из тишины и спокойствия в любой момент могло вы нырнуть все что угодно. Нас не оставляло неприятное напряжение. Даже Юнатана. Он настороженно оглядывался по сторонам.
— Только бы пере ехать мост, — сказал он. — Тогда худшее останется позади.
— Долго еще до него? — спросил я.
— Еще с полчаса, если все пойдет хорошо.
И тут мы увидели их. Отряд воинов Тенгила — шесть копейщиков на вороных конях. Они вынырнули на тропе внезапно, там, где она огибала гору. Всадники на рысях двигались навстречу.
— Ну вот, жизнь или смерть! — сказал Юнатан и крикнул: — Сюда, Орвар!
Он поспешил к нам, и Юнатан бросил ему поводья, чтобы мы больше походили на пленников.
Они еще не заметили нас. Но бежать было поздно. И некуда. Оставалось одно – ехать как ни в чем не бывало и надеяться, что их обманут шлем и плащ Орвара.
— Живым не сдамся! — сказал тот. — Знай, Львиное Сердце!
Озноб ожег мне спину, я успел подумать: если нас схватят сейчас, то лучше бы это случилось раньше, в пещере Катлы, мы бы избавились от мучений обратного пути по подземелью.
Мы встретились. Они придержали коней, чтобы пропустить нас. Во всаднике, ехавшем впереди, мы узнали старого знакомого — Пэрка!
Но Пэрк И не думал смотреть на нас, рабов. Он смотрел только на своего в черном шлеме. И как только мы с Юнатаном проехали, Пэрк спросил Орвара:
— Ты не слыхал, его схватили?
— Нет, пока не слыхал.
— Куда едешь?
— Отвожу пленников.
Ничего больше Пэрк не узнал. Мы проехали. А потом по скакали быстрее, хотя поостереглись гнать лошадей.
— Обернись осторожно, Сухарик, и посмотри, что они делают, — сказал Юнатан.
Я оглянулся, как он велел:
— Едут.
— Слава богу.
Но он рано радовался. Они остановились и посмотрели нам вслед.
— Начали соображать, — сказал Юнатан.
— Эй, солдат, остановись! — крикнул Пэрк. — Я хочу поближе посмотреть на тебя и твоих пленников!
Да, действительно начали. Орвар стиснул зубы.
— Вперед, Юнатан! — крикнул он. — Иначе нам смерть! И мы поскакали.
Пэрк повернул отряд, да, они повернули, да так припустились за нами, что гривы коней затрепетали на ветру.
— Ну, Грим, покажи, на что ты способен! — крикнул Юнатан.
И ты тоже, мой Фьялар, подумал я. Как мне захотелось к нему на спину!
Ни один скакун не мог сравниться с Гримом и Фьяларом, и по тропе они летели, они знали: гонка пошла не на жизнь, а на смерть. Воины преследовали нас. Цоканье копыт то приближалось, то отдалялось, но звучало все время и не стихало. Пэрк догадался, за кем гонится, такую добычу не согласился бы упустить ни один воин Тенгила. Было что приволочь в замок и чем похвастаться!
Когда мы скакали по мосту, они уже настигали нас. Рядом просвистели копья. Но копья упали, никого не задев.
Мы мчались уже по другой стороне, по Нангияле, но худшее, худшее, что бы ни говорил Юнатан, еще не осталось позади. Скорее наоборот!
Погоня продолжалась вдоль реки. На ее высоком берегу по тропе в Шиповничью долину. Мы мчались знакомой дорогой. Здесь проезжали мы с Юнатаном позавчера вечером тысячу лет назад! Мы ехали медленно–медленно в сумерках, спокойно смотрели на реку и выбирали место для нашего первого походного костра. Вот как бы ехать по берегу реки, а не как сейчас, когда лошади чуть не разбивались о камни!
Резвее всех скакал Орвар. Ведь он стремился в родную долину. Юнатан не мог угнаться за ним. Пэрк тоже скакал быстрее нас, он понемногу выигрывал расстояние, и я не понимал почему. Пока не догадался, что Пэрк выигрывает из–за меня. Лучше наездника, чем Юнатан, не сыскать во всем свете, никто не мог соперничать с ним на коне, будь он в седле один. А сейчас ему приходилось думать обо мне, и это мешало.
Гонка решала судьбу Шиповничьей долины, так говорил Юнатан. И исход гонки решал я! Решал плохо. Это становилось яснее и яснее. Каждый раз, оборачиваясь, я видел черные шлемы все ближе. Иногда они скрывались за пригорками или деревьями, но потом снова неумолимо надвигались на нас ближе и ближе.
Юнатан, наверное, тоже понимал, что нам не уйти.
Обоим! А ему нужно было уйти! Я не мог допустить, чтобы его схватили из–за меня. И поэтому сказал:
— Юнатан, сделай как скажу! Сбрось меня, когда скроешься от них за поворотом! И догоняй Орвара!
Он был ошеломлен, я заметил это. Но ошеломлен, может, меньше, чем я сам.
— И ты не боишься? — спросил он.
— Боюсь, но попробую.
— Храбрый маленький Сухарик! Я вернусь за тобой, как только провожу Орвара к Маттиасу. Я вернусь!
— Обещаешь?
— А то как же.
Мы уже доскакали до места с ветлой, где купались.
— Я спрячусь в нашем дереве. Найдешь меня там! Ничего больше я сказать не успел, мы как раз скрылись от них за пригорком. Юнатан придержал коня, чтобы мне не удариться о камни. А потом по несся дальше. Я побыстрее откатился в сторону И упал в большую яму. Надо мной пронеслись преследователи. На миг мелькнуло глупое лицо Пэрка. Он оскалил зубы, словно хотел кусаться, — и такому Юнатан спас жизнь!
А Юнатан тем временем догнал Орвара, они скрылись из виду, И я обрадовался. Скачи теперь, Пэрк, дорогуша, скачи что есть силы! Орвара и Юнатана тебе не видать!
Я лежал в яме, пока Пэрк и его люди не скрылись. А по том побрел к реке и моему дереву. И не без приятного чувства влез на него и засел в зеленых ветвях. Я же устал.
К берегу рядом с деревом прибило лодку. Скорее всего она отвязалась где–то выше по течению. Видно, ее плохо за чалили. Но кто бы ни был ее хозяином, он теперь небось жалеет, что плохо завязал узел, лениво подумал я. Я сидел в развилке ветвей, размышлял обо всем понемногу и поглядывал по сторонам. Скала Пэрка по–прежнему торчала среди бурлящей воды. Там бы ему и сидеть, собаке. Чуть повыше с другой стороны на меня смотрела гора Катлы, и я спросил себя: откуда берутся люди, запирающие узников в страшные пещеры?
Еще я от всего сердца пожелал Орвару и Юнатану благополучно добраться до нашего подземного хода прежде, чем их настигнет Пэрк и его конники. И мне бы очень хотелось узнать, что скажет Маттиас, когда он найдет в потайной комнатке Орвара, и как он обрадуется. Вот обо всем этом я и думал.
Смеркалось. Только теперь до меня дошло, что придется провести здесь, на дереве, целую ночь. Юнатан не успеет вернуться до темноты. Стало тоскливее, страх вместе с сумерками понемногу наползал на меня, и я почувствовал себя очень одиноким.
И тут я увидел женщину на коне высоко над рекой. София!
Да, действительно, это ехала София, никогда еще я ей так не радовался и закричал:
— София! София! Я здесь!
А потом слез с дерева и замахал руками. Но она не сразу меня узнала, видно, не ожидала тут встретить.
— Карл? — крикнула она. — Как ты сюда попал? А где Юнатан? Подожди там, внизу, мы спустимся, нам все равно поить лошадей.
И я увидел за ее спиной двух мужчин, тоже верхом. Сначала узнал первого – Хуберта. А потом узнал и второго, когда он подъехал ближе. Йосси!
Но это не мог быть Йосси! Я подумал: наверное, я сошел с ума и мне померещилось? Как же так? А может, это София сошла с ума или мне только приснилось, что Йосси предатель? Нет, нет, ничего мне не приснилось, он предатель! И ни чего мне не мерещится, вот он, здесь, что же сейчас будет?
На помощь! Что же сейчас будет?
Он спускался к реке и еще издали загорланил:
— Кого я вижу? Никак малыш Львиное Сердце! Вот неожиданная встреча!
Они ехали ко мне, все трое. Я тихо стоял у воды и ждал их с одной только мыслью: на помощь! Что же сейчас здесь будет?
Они спешились. София подбежала ко мне и обняла. Она обрадовалась, ее глаза блестели.
— Что, опять выехал охотиться на волков? — добродушно смеялся Хуберт.
Я молча смотрел на них.
— Куда вы едете? — удалось мне выдавить из себя.
— Йосси хочет показать нам, где легче всего прорваться в Шиповничью долину, — сказала София. — Мы должны знать все заранее.
— Да, надо как следует подготовиться, — сказал Йосси, и иметь ясный план действий до того, как нападем.
Вce внутри у меня закипело. Твой–то план ясный, промелькнуло у меня в мыслях. Я знаю, зачем ты приехал. Чтобы заманить Софию и Хуберта в ловушку. И если никто не помешает тебе, так и случится.
Но кто–тоже должен ему помешать, подумал я. И понял: на помощь! Это же должен сделать я! И сделать немедленно. Все должно произойти сейчас. Хочется мне или не хочется, а я должен помешать ему! Но с чего начать?
— София, как поживает Бьянка? — спросил я наконец. София сразу же расстроилась.
— Бьянка так и не прилетела обратно в Вишневую долину, — сказала она. — А ты знаешь что–нибудь о Юнатане?
Она не хотела говорить о Бьянке. Но я узнал, что хотел узнать. Бьянку убили. Вот почему София приехала сюда с Йосси. Она так и не получила нашего письма.
Йосси тоже интересовался, знаю ли я что о Юнатане.
— Не может быть, чтобы его поймали, — сказал он.
— Нет, его не поймали, — сказал я и зло посмотрел Йосси в глаза. — Он только что освободил Орвара из пещеры Катлы.
Краснощекое лицо Йосси побледнело и вытянулось. Но София И Хуберт обрадовались, ох, как же они радовались! София снова обняла меня, а Хуберт сказал:
— Вот это новость! Лучше не придумаешь.
И они сразу стали спрашивать, как все произошло. А Йосси не спрашивал. Он торопился.
— Ты нам расскажешь потом, — сказал он. — Нам нужно добраться до места засветло.
Да, конечно, ведь воины Тенгила лежат в засаде и уж, верно, заждались, подумал я.
— Пошли, Карл, — предложила София. — Мы с тобой поедем вместе на моем коне!
— Нет! — сказал я. — Вы не поедете с этим предателем!
И указал пальцем на Йосси. Я думал, он убьет меня. Он сдавил мне плечи ручищами и зашипел:
— Ты что мелешь? Еще слово, и я сверну тебе шею!
София заставила его убрать руки. Но была недовольна.
— Карл, это гадко — обвинять людей в предательстве. Тем более что это неправда. Ты еще, верно, слишком мал и не понимаешь, в чем обвинил человека.
А Хуберт–тот даже заулыбался:
— Мне все казалось, что предатель – это я. Ведь это я знаю слишком много и люблю белых лошадей! Что ты там написал на стене в кухне?
— Да, Карл! Ты разбрасываешь обвинения направо и налево, — выговаривала мне София. — Пора это прекратить!
— Я прошу у тебя прощения, Хуберт, — сказал я.
— Так, а теперь у Йосси!
— Я не буду просить прощения за то, что назвал предателя предателем.
Они не поверили мне. Когда я понял, что они мне не верят, со мной стало твориться что–то ужасное. Сейчас они поедут с Йосси. Они стремились к собственной гибели, и я ничем не мог их остановить.
— Он заманит вас в ловушку! — кричал я. — Я знаю это! Знаю! Спросите у него про Ведира и Кадира, он встречается с ними ночью в горах! И спросите, как он предал Орвара!
Йосси рванулся было ко мне, но совладал с собой.
— Тронемся мы когда–нибудь или нет? — сказал он. — Или поставим все под удар из–за бредней мальчишки? — Он кинул на меня полный ненависти взгляд. — И тебя–то я в свое время любил.
— В свое время я тоже любил тебя.
Я видел, как он испугался. Он торопился, хотел, чтобы Софию схватили до того, как она начнет задумываться над моими словами. Речь шла о его жизни.
И с каким облегчением он, должно быть, понял, что София не хочет знать правды. Она ведь верила Йосси, верила всегда. А я для нее – мальчишка, обвиняющий сначала одного, потом другого, как же могла она поверить мне?
— Поедем, Карл, — сказала она. — Я разберусь потом.
— Не будет никакого «потом», если ты поедешь с Йосси, — сказал я.
И заплакал. Нангияла не могла лишиться своей Софии, а я стоял и не мог ее спасти.
Потому что она не хотела, чтобы ее спасли.
— Поедем, Карл, — упрямо твердила она.
И тут я вспомнил.
— Йосси, — сказал я, — расстегни рубашку и покажи, что у тебя на груди!
Лицо Иосси побелело как мел, он прижал руку к груди, словно защищаясь.
Все молчали. Потом Хуберт сказал:
— Йосси, сделай, как говорит мальчик!
София молча смотрела на Йосси. Он отвел взгляд.
— Нам некогда, — сказал он и двинулся к лошади.
Взгляд Софии стал жестким.
— Не так некогда, — сказала она. — Ты подчиняешься не, Йосси! Покажи свою грудь!
На него было страшно смотреть. Йосси стоял, тяжело дыша, и не знал, оставаться ему на месте или бежать. София по дошла к нему, но он отодвинул ее локтем. Этого ему делать не следовало. Она крепко взялась за отворот рубашки и разорвала ее. И на груди у Йосси мы увидели знак Катлы. Голову дракона.
София побледнела еще сильнее Йосси.
— Предатель, — сказала она. — Проклятье тебе и всему злу, что ты причинил долинам Нангиялы!
Только тут Йосси ожил. Он выругался и побежал к своему коню. Но там дорогу ему заступил Хуберт. Тогда он повернулся и стал лихорадочно оглядываться в поисках спасения. Он увидел лодку. Одним прыжком он оказался в ней, и не успели Хуберт и София подбежать к воде, как лодка уже плыла по реке. Йосси бежал.
— Я накажу тебя, София! — кричал он. — Когда стану ярлом Вишневой долины! Я жестоко накажу тебя!
Бедный дурак, подумал я, ты не попадешь в Вишневую долину. Ты не попадешь никуда, кроме как в водопад Карма.
Он пытался грести, но буруны и водовороты вцепились в лодку и стали швырять ее как щепку. Они вырвали у него весла. А потом лодка налетела на огромный шипящий вал, и он выбросил Йосси в воду. И тогда я заплакал и хотел бы спасти его, хоть он и предатель. Но для Йосси не было спасения. Я стоял на берегу и с грустью и жутью понимал, что там, среди водоворотов, Йосси оказался совсем одиноким и беспомощным. Мы еще раз увидели его голову на гребне буруна. Потом она скрылась. И больше мы его не видели.
Было уже темно. Где–то в потемках река Изначальных Рек несла Йосси к водопаду Карма.
Глава 15
Наступил наконец долгожданный для всех день битвы. И тогда же над Шиповничьей долиной пронеслась буря, гнувшая и крушившая деревья. Хотя не о ней говорил Орвар, когда сказал:
— Налетит буря освобождения, она сокрушит угнетателей, и они падут под ее натиском, как подгнившие и больные деревья. Буря пронесется с грохотом над долиной, очистит ее от рабства и наконец–то вернет нам свободу!
Он сказал это в кухне Маттиаса. Сюда тайком приходили люди, чтобы увидеть и послушать его. Да, его и Юнатана.
— Вы двое — наша последняя надежда и утешение, вы все, что у нас осталось, — говорили они. И тянулись к усадьбе Маттиаса по вечерам, не обращая внимания на опасность.
— Они любят слушать про бурю свободы, как дети сказки, — говорил Маттиас.
Теперь они мечтали только о дне битвы и стремились к нему одному. И неудивительно. После побега Орвара Тенгил ожесточился как никогда. Не проходило дня, чтобы он не придумывал для Шиповничьей долины новых мук и наказаний, его ненавидели еще больше, чем прежде, и в долине ковалось все больше и больше оружия.
И Вишневая долина посылала им на помощь все больше и больше борцов за свободу. София и Хуберт разбили для них лагерь в лесу неподалеку от избушки Эльфриды. Иногда через подземный ход в дом Маттиаса пробиралась София, и в кухне обсуждались планы битвы. Говорили она, Орвар и Юнатан.
А я лежал и слушал их. Я опять спал на кухне, с тех пор как Орвару понадобилось место в потайной комнатке. Всякий раз, появляясь у Маттиаса, София говорила:
— А вот и мой спаситель! Я не забыла поблагодарить тебя, Карл?
И каждый раз Орвар повторял, что я герой Шиповничьей долины, но я сразу же вспоминал о Йосси в темной воде и не очень радовался.
София доставляла в Шиповничью долину хлеб. Его переправляли через горы из Вишневой долины и тайно проноси ли к нам через подземный ход. А потом Маттиас ходил по округе с котомкой за плечами и потихоньку раздавал его, наведываясь в каждую усадьбу. Я не знал раньше, что можно радоваться такому маленькому кусочку хлеба. Но теперь я видел это, потому что ходил вместе с Маттиасом. И еще я видел, кaк страдали люди долины, и слышал, как они говори ли о будущей битве, которой ждали так долго.
Сам я, конечно, боялся, но даже я стал ожидать ее с нетерпением. Ведь невыносимо же ходить и только ждать, ждать. Да и опасно, предупреждал Юнатан.
— Большое дело невозможно скрывать до бесконечности, — сказал он как–то Орвару. — Нашу мечту о свободе можно рассеять в один миг как дым.
И наверное, он был прав. Воинам Тенгила ничего не стоило обнаружить подземный ход или снова начать поиски Юнатана по домам и найти в потайной комнатке и его и Орвара. Одна мысль об этом вызывала у меня дрожь.
Но наши враги, должно быть, оглохли и ослепли, иначе они хоть что–нибудь, да заметили бы. Прислушайся они чуть внимательнее, и наверняка бы услышали громыхающую вдалеке бурю — ту самую, которой суждено было потрясти Шиповничью долину. Но они не прислушивались.
Вечером накануне битвы я лежал на моей лавке в кухне и не мог заснуть. Из–за воя бури и из–за беспокойства. Буря освобождения, как решили все, разразится на рассвете следующего дня.
Орвар, Юнатан и Маттиас сидели за столом и обсуждали свои действия, а я лежал и слушал. Говорил Орвар. Он говорил и говорил, и глаза его горели огнем. Никто так не ждал утра, как он.
Насколько я понял из разговоров, план битвы был такой: сначала одолеют стражу у ворот, чтобы открыть их для Софии и Хуберта. Они войдут в долину со своими отрядами: София по тропе из Вишневой долины, а Хуберт от пристани.
— И после этого нам останется победить или умереть, сказал Орвар. — Но действовать нужно быстро, — добавил он. — Долину нужно очистить от воинов Тенгила, а ворота снова закрыть, прежде чем успеет подойти Тенгил со своей Катлой. Потому что против Катлы оружие бессильно. Ее можно победить только голодом. Ни копье, ни стрела, ни меч не берут Катлу. И одного язычка ее пламени довольно, чтобы парализовать или убить кого угодно.
— Но если у Тенгила там, в горах, все равно останется его Катла, то какой смысл освобождать долину? — спросил я. — С ее помощью он легко покорит нас снова.
— Не забудь, Тенгил заставил нас выстроить стены, возразил Орвар. — И ворота, которые мы запрем перед его чудищем. За это ему спасибо! Впрочем, мне нечего беспокоиться из–за Тенгила, — продолжал Орвар .
В тот же вечер он, Юнатан, София и еще несколько храбрецов проникнут в его замок, одолеют телохранителей и по кончат с ним раньше, чем он узнает о восстании. А Катла будет сидеть на цепи в яме, пока не зачахнет от голода и не ослабеет. Тогда покончат и с ней.
— Другого способа избавиться от чудовища нет, — сказал Орвар.
А потом он снова заговорил о том, что нужно по быстрее очистить долину от воинов Тенгила, и тут вмешался Юнатан:
— Очистить? Ты хочешь сказать, перебить их?
— Да. А что же еще?
— Я должен сказать за себя, Орвар, — сказал Юнатан. — Убивать людей я не могу.
— Даже ради спасения собственной жизни? — спросил тот.
— Да, даже в этом случае, — ответил Юнатан.
Орвар не понимал его, да и Маттиас тоже.
— Если бы все были такие, как ты, — рассердился Орвар, — зло царило бы вечно!
Но тут я вступился за брата и сказал, что если бы все были такие, как Юнатан, то и зла бы на свете не было.
И не сказал больше за этот вечер ни слова. Кроме того раза, когда на кухню пришел Маттиас поправить на мне одеяло. Я прошептал ему:
— Маттиас, я боюсь!
Он похлопал по одеялу и ответил:
— Я тоже!
Но Юнатан обещал Орвару, что примет участие в битве и поскачет в самую ее гущу, чтобы воодушевлять ратников на то, чего он сам делать не хотел или не мог.
— Люди Шиповничьей долины должны видеть тебя, — сказал Орвар. — Они должны видеть нас обоих.
И Юнатан ответил:
— Ну что ж, раз надо, значит, надо.
В тусклом свете нашего единственного фонаря я видел, как побледнело его лицо.
В тот вечер, когда мы возвращались из пещеры Катлы, мы оставили Грима и Фьялара у Эльфриды. Теперь они жили у нее. София обещала захватить коней с собой, когда въедет через большие ворота, — так было решено.
И еще было решено, что буду делать я. Ничего не делать – сидеть дома совсем один на кухне и ждать.
Вряд ли кто спал в эту ночь. И утро наконец наступило.
Да, наступило утро и день битвы, ох, как болело мое сердце весь этот день! Я насмотрелся на кровь и наслушался криков, ведь сражение шло на склоне прямо перед усадьбой Маттиаса. Я видел, как мелькал повсюду Юнатан, буря трепала его волосы, вокруг него кипел бой, рубили мечи, свистали копья, летели стрелы и раздавались крики, крики, крики… И я сказал Фьялару, что, если умрет Юнатан, я тоже умру.
Да, со мной был Фьялар, тут же на кухне. Я решил, что все равно об этом никто не узнает, а он должен был стоять рядом. Один я оставаться не мог, не мог никак. Фьялар тоже смотрел из окошка на то, что происходило внизу. И негромко ржал. Не знаю, может, ему хотелось к Гриму или он тоже боялся, как я.
А я боялся … боялся, боялся!
Я видел, как упал Ведир от копья Софии и Кадир под мечом Орвара. Упал и Толстый Додик, и много других, они валились направо и налево. А Юнатан носился в гуще сражения, буря трепала его волосы, лицо становилось все бледнее и бледнее, а мое сердце болело все больше и больше.
Но наступил конец!
Много криков слышала Шиповничья долина в день битвы, но ни один из них не походил на этот.
В самый разгар сражения раздался прорвавший бурю звук боевого рога и пронесся возглас:
— Идет Катла!
И потом раздался вопль. Голодный вопль Катлы, знакомый всем слишком хорошо. И тогда из рук выпали мечи, луки и копья, и те, кто сражался, не могли сражаться больше. Потому что знали — спасения не было. Теперь в долине слышны были только вой бури, звук рога и крик Катлы, а ее огонь метался и убивал всех, на кого указывал Тенгил. Он указывал и указывал, его жестокое лицо почернело от злости, и для всей долины теперь наступил конец, я знал это!
Я не хотел смотреть, не хотел видеть ничего. Только Юнатан … я должен знать, где он сейчас. И увидел его совсем рядом возле усадьбы Маттиаса. Он сидел на Гриме, бледный и тихий, а буря трепала его волосы.
— Юнатан! — крикнул я. — Юнатан, ты слышишь меня?
Но он меня не слышал. Я увидел, как он пришпорил коня и полетел вниз по склону, он летел как стрела, никто не мчался на коне так быстро ни на небе, ни на земле, я видел это. Он летел прямо на Тенгила … и пролетел мимо него.
И снова зазвучал боевой рог. Но теперь в него трубил Юнатан. Он вырвал его из рук Тенгила и теперь трубил в него так, что все вокруг зазвенело. Потому что Катла должна была знать, что получила нового хозяина.
Все смолкло. Утихла даже буря. Все молчали и только ждали. Тенгил сидел, обезумев от страха, на своем коне и тоже ждал. И ждала Катла.
И еще раз Юнатан протрубил в рог.
И тогда заревела Катла и повернулась к прежнему хозяину.
«Ничего, пробьет час и для Тенгила», — говорил когда–то Юнатан, я помню.
И час пробил.
Так закончился день битвы в Шиповничьей долине. Многие отдали жизнь за свободу. Да, теперь долина была свободна, их долина. Но погибшие лежали на земле и не знали об этом.
Маттиаса убили, у меня не было больше деда. Хуберта убили, он пал одним из первых. Он даже не успел про ехать через речные ворота, возле них он встретил Тенгила и его воинов. Но еще прежде Катлу. Тешил направлялся с ней в Шиповничью долину, чтобы покарать народ за побег Орвара последней великой карой. О том, что битва назначена как раз на этот день, он ничего не знал. Хотя, когда это до него дошло, он небось только обрадовался, что взял Катлу с собой.
Но теперь Тенгил был мертв. Мертв, как многие другие.
— Нет больше истязавшего нас мучителя, — говорил Орвар. — Наши дети вырастут свободными и счастливыми. Скоро все в Шиповничьей долине станет как прежде.
Но я подумал, что как прежде в долине не будет. Для меня. Без Маттиаса.
Орвара рубанули в битве мечом по спине, но он как будто не чувствовал боли или не обращал на нее внимания. Его глаза, как всегда, горели, он говорил народу долины:
— Мы будем счастливы! — Так повторял он раз за разом.
Многие плакали в тот день в Шиповничьей долине. Но Орвар не плакал.
София осталась невредимой, ее даже не ранило. Теперь она собиралась домой в Вишневую долину, она и ее борцы за свободу, оставшиеся в живых.
Она пришла к нам в усадьбу Маттиаса попрощаться.
— Здесь жил Маттиас, — сказала София и заплакала. А потом обняла Юнатана. — Приезжай поскорее в Рыцарское подворье, — сказала она. — Я буду думать о тебе каждую ми нуту, пока не увижу снова. — А потом посмотрела на меня: А ты, Карл, может, ты поедешь со мной?
— Нет, нет, — возразил я, — я поеду с Юнатаном!
И очень боялся что Юнатан отошлет меня с Софией, но он этого не сделал.
— Да, пусть Карл останется со мной, — сказал он ей. На склоне невдалеке от усадьбы Маттиаса большим ужасным мешком лежала Катла: отяжелев от крови, она лежала молча. Время от времени она посматривала на Юнатана, как собака, желающая знать, чего хочет от нее хозяин. Она никого не трогала, но, пока лежала здесь, над долиной продолжал нависать страх. — Никто не смел радоваться. Долина не могла ни праздновать победу, ни оплакивать погибших, пока Катла оставалась в ней, сказал Орвар. И только один человек мог отвести ее обратно в яму, Юнатан.
— Не поможешь ли ты Шиповничьей долине еще в по следний раз? — попросил Орвар. — Если отведешь ее обратно и посадишь на цепь, остальное я беру на себя.
— Хорошо, — сказал Юнатан. — Я помогу вам в последний раз, Орвар.
Наверное, никто лучше меня не знает, как нужно ехать по берегу реки. Нужно ехать медленно–медленно, смотреть, как течет внизу река, как поблескивают ее воды и играют под ветром серебряные ветви ветел. Совсем не стоит ездить по берегу реки с наступающим тебе на пятки драконом.
Но так мы и ехали. И слышали раздававшийся за нами тяжелый топот Катлы. Думп, думп, думп, думп, — ее шаги звучали зловеще. Грим и Фьялар сходили от них с ума. Мы едва сдерживали коней. Время от времени Юнатан трубил в рог. Звук получался отвратительный, и, видно, Катле он то же не нравился. Но она ему повиновалась. И это единственное, что утешало меня в пути.
Мы с Юнатаном не разговаривали, только погоняли вперед лошадей. До наступления ночи и темноты нужно посадить Катлу на цепь в ее яме, там она и сдохнет, говорил Юнатан. И больше мы ее никогда не увидим и забудем знать, что есть такая земля Карманьяка. Пусть стоят Первозданные Горы во веки вечные, сюда мы больше не вернемся, обещал он.
После обеда стало совсем тихо, буря улеглась, наступал спокойный теплый вечер. Солнце склонялось к закату у нас за спиной. В такие вечера ехать бы по берегу реки неторопливо, наслаждаясь спокойствием, думал я. И главное, без страха.
Но я старался не подавать вида. Ну … что я боялся–вот о чем говорю.
Наконец мы подъехали к водопаду Карма.
— Карманьяка, мы встречаемся с тобой в последний раз, — сказал Юнатан, когда мы вступили на мост. И затру бил в рог.
Катла шла за нами и увидела на той стороне свою скалу.
Ей, видно, захотелось туда, домой, и сзади послышалось оживленное шипение. Она зашипела прямо под ноги Фьялару. И вот этого ей делать не следовало.
Потому что тут–то все и случилось. Грим шарахнулся от страха в сторону и налетел на перила. А я закричал — мне по казалось, что Юнатан вылетел из седла и падает в водопад Карма. Он не упал. Но рог выпал из его руки и исчез глубоко внизу в бурлящей воде.
Жестокие глаза Катлы подмечали все, теперь она знала: у нее нет больше хозяина. Она тут же завопила, и язычки пламени заплясали в ее ноздрях.
Ох, как же мы поскакали, спасая наши бедные жизни! Как мы скакали, как скакали! По мосту, а потом по тропе в замок Тенгила, по всем ее поворотам. А сзади за нами шипела Катла!
Тропа зигзагами поднималась вверх среди скал. Даже во сне не приснится, как мы мчались с уступа на уступ и как, до гоняя нас, сзади широкими прыжками бежала Катла. Она просто повисла у лошадей на хвосте, и язычки ее пламени едва не достигали нас. Один из них мелькнул совсем рядом, в неприятной близости от Юнатана. На какое–то ужасное мгновение я решил, что пламя обожгло его, но Юнатан за кричал:
— Не останавливайся! Вперед! Вперед!
Бедные Грим и Фьялар, Катла до того разгорячила их, что они едва не разрывались на скаку. Они неслись вверх по тропе, по всем ее зигзагам, пена валила с них клочьями, они скакали быстрее и быстрее … И уже не могли выжать из себя ничего больше. Но и Катла заметно отстала и зарычала от ярости. Теперь она бежала по своим местам: как же смел кто то уйти от нее здесь? Ее «думп, думп, думп» снова участилось, и я понял, что в конце концов победит она. Из–за своего жестокого упрямства.
Мы скакали долго–долго, и я уже перестал надеяться на спасение.
Теперь мы мчались высоко в горах над рекой. Мы еще выигрывали у нее один поворот и видели, как она пробегала внизу. И как вдруг Катла остановилась. У своей скалы. Здесь она обычно стояла и смотрела вниз. И здесь же встала и на этот раз. Она остановилась словно против воли и повернулась головой к водопаду; огонь и дым валили из ее ноздрей, она нетерпеливо затопталась на месте — взад и вперед. Но потом вспомнила о нас и посмотрела наверх раскаленными глазами.
«Ты жестокая, — думал я, — ты жестокая, жестокая, почему бы тебе не остаться на своей скале?»
Но я знал, что она погонится за нами дальше. Она нас не упустит …
Мы уже домчались до каменной глыбы, из–за которой торчала голова Катлы, когда мы в первый раз ехали в Карманьяку. И тут наши кони не выдержали. Страшно, когда конь падает под тобой. Но как раз это и случилось. Грим и Фьялар медленно опустились на тропу. И если раньше мы думали, что чудо спасет нас, то теперь оставили всякую надежду.
Да, мы проиграли и знали об этом. И Катла знала тоже.
Какой дьявольской радостью засветились ее глаза! Она стояла на своей скале и смотрела на нас. Казалось, что она смеется. Теперь она не спешила. Она словно бы говорила: приду, когда захочу. Но вы меня ждите, я приду обязательно …
Юнатан посмотрел на меня добрым и почти жалким взглядом:
— Прости меня, Сухарик, за то, что я выронил рог! Я ни чего не мог поделать.
Я хотел сказать ему, что мне не за что его прощать, что он не виноват передо мной и никогда, никогда не был виноват, но ни слова не мог выговорить, настолько ошалел от ужаса. Катла все еще стояла внизу. Огонь и дым далеко вырывались из ее ноздрей при каждом выдохе, она нетерпеливо топталась на месте. Мы укрылись от ее огненных стрел за каменной глыбой. Я вцепился в Юнатана, ох, как же крепко я вцепился в него, и он посмотрел на меня со слезами на глазах.
А потом ярость налетела на него. Он нагнулся над обрывом и закричал на Катлу:
— Ты не тронешь Сухарика! Слышишь ты, чудовище, ты не тронешь Сухарика! А то я …
И он уперся руками в глыбу, словно был великаном и мог напугать ее. Но не был он великаном и не мог напугать Катлу. Хотя глыба лежала на краю и шаталась …
«Ни копье, ни стрела, ни меч не берут Катлу», — говорил Орвар. Он мог бы добавить, что и камень ее не берет, как бы он ни был огромен.
Глыба, опрокинутая Юнатаном вниз, не убила Катлу. Но попала точно в нее. И с криком, от которого могли бы рухнуть горы, она свалилась назад, в водопад Карма.
Глава 16
Нет, Юнатан не убил Катлу. Ее убил Карм. А Катла убила Карма. На наших глазах. Мы все видели. И ни кто, кроме нас с Юнатаном, не видел, как два древних чудовища уничтожили друг друга. Мы видели, как дрались они насмерть в водопаде Карма.
Когда Катла издала вопль и пропала, мы не верили своим глазам. Мы не могли поверить, что ее больше нет. Там, где она рухнула в воду, клубилась обычная белая пена. Ничего больше. Никакой Катлы.
Но потом мы увидели змея. Он поднял свою зеленую го лову из пены, бил хвостом по воде. О, он был ужасен, этот гигантский змей длиной от берега до берега, точно как говорила Эльфрида.
Великий змей из водопада Карма, о котором ей рассказы вали в детстве, был сказкой не больше, чем Катла. Он жил в водопаде, чудовище такое же страшное, как она. Его голова блуждала по сторонам, он искал … и увидел Катлу. Та всплыла из глубины и появилась в водовороте воды; змей со свистом кинулся на нее и обвился вокруг. Она сразу же полила на него огнем, но Карм сдавил ее, и огонь задохнулся у Катлы в груди. Она вцепилась в него пастью, а он в нее. Они кусали и рвали друг друга насмерть. Видно, чудища стремились свести счеты еще с незапамятных времен и теперь сцепились и рвали друг друга как полоумные, их кошмарные тела сплетались в круговоротах воды. Катла время от времени кричала, а Карм дрался молча, черная драконья и зеленая змеиная кровь по лились в белую пену, окрашивая ее в отвратительную темную массу.
Долго ли это продолжалось? Не знаю. Казалось, я стоял здесь, на тропе, уже тысячу лет и все это время не видел ничего, кроме двух беснующихся чудищ в их последней схватке.
Да, схватка была долгой и ужасной, но и она, как все на свете, кончилась. Катла издала пронзительный крик, свой предсмертный вопль, и замолчала. К тому времени Карм остался без головы. Но его тело не ослабило хватку, так они и потонули вместе, тесно обнявшись. И не стало никакого Карма и никакой Катлы, они исчезли, словно их и не было. Пена снова побелела, а ядовитую кровь чудовищ смыло могучим потоком водопада. Все стало как прежде. Как было с незапамятных времен.
Мы все еще стояли над водопадом и тяжело дышали, хотя чудовища давно исчезли. Мы долго не могли говорить. Но наконец Юнатан сказал:
— Нам нужно уехать отсюда! Побыстрее! Скоро стемнеет, а я не хочу, чтобы ночь застала нас в Карманьяке.
Бедные Грим и Фьялар! Не знаю, как нам удалось поднять их на ноги и как мы сумели уехать оттуда. Лошади едва плелись.
Но мы уехали из Карманьяки и в последний раз переправились через реку по мосту. Дальше кони не сделали ни шагу. Как только мы ступили на землю, они остановились и легли. Наверное, они подумали: мы помогли вам добраться до Нангиялы, и хватит.
— Давай разожжем костер на старом месте, — сказал Юнатан.
Он говорил о каменной площадке, где мы сидели во время грозы и где я впервые увидел Катлу. Я задрожал при одном воспоминании и хотел бы развести костер в другом месте. Но выбирать не приходилось. Двигаться дальше мы не могли.
Прежде всего следовало напоить лошадей. Мы дали им воды, но они отказались пить. Слишком устали. И тогда я за тосковал.
— Юнатан, они как–то странно ведут себя, — сказал я. Как, по–твоему, они оправятся, если как следует поспят?
— Да, после хорошего сна они почувствуют себя лучше, — ответил он.
Я похлопал Фьялара по холке; он лежал, закрыв глаза.
— Ну и денек тебе выпал, бедняга Фьялар, — сказал я ему. — Спи, после хорошего сна будет лучше, так сказал Юнатан.
Мы разожгли огонь там же, где в прежний раз. Вообще–то лучше места, чем на скале, где мы ночевали в грозу, для костра не придумать. Если только забыть, что рядом Карманьяка. За спиной уходили ввысь каменные, еще теплые от солнца стены, они защищали нас и от ветра. Прямо перед нами площадка круто обрывалась в водопад, а справа от нас тоже был обрыв, а под ним далеко–далеко внизу зеленела лужайка. Отсюда она казалась зеленым пятачком.
Мы сидели у костра и смотрели, как опускаются сумерки на Первозданные Горы и на реку Изначальных Рек. Я сильно устал и думал, что более трудного и тяжелого дня мне не выпадало за всю жизнь. С зари до сумерек я не видел ничего, кроме крови, страха и смерти. Видно, и вправду есть приключения, каких не должно бы быть, как говорил когда–то Юнатан, и приключений в этот день на мою голову хватило. День битвы, он и на самом деле оказался долгим и трудным.
Но моя печаль не кончалась. Я думал о Маттиасе. Я очень тосковал по нему и, когда мы уже сидели у огня, спросил Юнатана:
— Скажи, а где сейчас, по–твоему, Маттиас?
— Он в Нангилиме, — ответил брат.
— В Нангилиме? Почему я ничего о ней не слышал?
— Ты слышал, — улыбнулся Юнатан. — Помнишь то утро, когда я уехал из Вишневой долины, а ты не хотел меня отпускать? Я тогда сказал тебе: «Мы встретимся, точно! И не здесь, так в Нангилиме». Сейчас Маттиас там.
И он рассказал мне о Нангилиме. Он давно ничего не рас сказывал, нам все было некогда. Но теперь он сидел у костра и рассказывал о Нангилиме, совсем как в старое время на лавке в городе.
— В Нангилиме … в Нангилиме, — начал Юнатан, заговорив тоном, каким всегда рассказывал сказки и историй. — В той стране до сих пор пора сказок, пора походных костров и приключений.
— Бедный Маттиас, там, наверное, полным–полно приключений, каких не должно бы быть, — сказал я.
— Нет, — отвечал Юнатан, — в Нангилиме приключения другие, не жестокие. Там сейчас доброе, веселое время игр. Люди там играют, да, конечно, они и работают, и помогают друг другу, но все–таки больше они играют, поют, танцуют и рассказывают сказки. Иногда они пугают детей по настоящему страшными, жестокими сказками о чудовищах вроде Карма и Катлы или жестоких людях, как Тенгил. Но потом все смеются.
— Что, напугались? — говорят они детям. — Не бойтесь!
Это только сказки. Ничего такого никогда не было. По край ней мере здесь, в нашей долине.
— Маттиасу живется в Нангилиме хорошо, — продолжал Юнатан. — У него старый дом в Яблоневой долине, самая красивая усадьба в самой красивой и зеленой из долин Нангилимы.
— Скоро пора будет снимать яблоки, — сказал Юнатан. — Я бы не отказался помочь ему. Он ведь старый, и ему трудно взбираться на стремянку.
— Ты знаешь, я бы тоже не прочь попасть туда, — сказал я. Потому что подумал: в Нангилиме и вправду хорошо. И еще я тосковал по Маттиасу. — Расскажи, как бы мы жили там? — спросил я.
— Да, наверное, неплохо, — ответил Юнатан. — Мы бы ездили по лесам и устраивали походные костры то там, то тут; если б ты знал, какие леса в долинах Нангилимы! Глубоко в их чащах скрываются небольшие чистые озера. Мы бы разжигали костры по вечерам каждый раз у нового озера, уезжали на несколько дней и ночей, а потом снова возвращались к Маттиасу.
— И помогали бы ему снимать яблоки, — продолжил я. — Но Софии и Орвару пришлось бы заботиться о Вишневой и Шиповничьей долине без тебя, Юнатан?
— А почему бы и нет? — ответил он. — София и Орвар и без меня справятся, они все сами устроят как надо.
Он замолчал и больше не рассказывал ничего. Мы молча ли оба, я устал, и мне было невесело. Сказка о Нангилиме меня не утешила. Нангилима была далеко.
Все больше и больше смеркалось, горы становились чернее и чернее.
Большие черные птицы кружили и печально кричали над нами. Шумел водопад Карма. Мне надоел его шум. Он на поминал о том, что хотелось забыть.
Да, все вокруг было печально, и я подумал, что никогда не смогу больше веселиться.
Я подвинулся ближе к Юнатану. Он сидел тихо, прислонившись спиной к каменной стене, и лицо его было бледным. В отблесках костра он выглядел как настоящий сказочный принц, хотя и бледный, и печальный, но сказочный принц.
Бедный Юнатан, подумал я, тебе тоже невесело – ох, как бы мне хотелось развеселить его хоть немного!
Мы уже долго молчали, как вдруг Юнатан проговорил:
— Слушай, Сухарик, я должен тебе кое–что сказать!
Я сразу же испугался: когда он так говорил, то всегда выкладывал что–нибудь неприятное.
— Что ты хочешь сказать? — спросил я.
Он провел указательным пальцем по моей щеке.
— Только не пугайся, Сухарик … Но ты помнишь, что го ворил Орвар? Даже маленького язычка пламени Катлы до вольно, чтобы убить или парализовать кого угодно, ты помнишь, он говорил это?
— Да, но почему ты об этом заговорил? — спросил я.
— Потому что … потому что маленький язычок пламени лизнул меня, когда мы спасались от Катлы.
Целый день мое сердце болело из–за всех ужасов и страхов, какие мне пришлось увидеть и пережить, но я ни разу не заплакал. А сейчас плач вырвался из горла как крик.
— Неужели ты опять умрешь, Юнатан?
— Нет, но так было бы лучше. Я не смогу больше двигаться.
И он объяснил мне то самое жестокое, что скрывал ось в пламени Катлы. Иногда оно не убивало на месте, нет, но действовало еще страшнее. Оно нарушало что–то внутри, и человек как бы застывал целиком и становился неподвижным. Болезнь подбиралась незаметно, крадучись, медленно и неумолимо.
— Сейчас я еще двигаю руками, — сказал он, — но скоро не смогу и этого.
— А ты не думаешь, что болезнь пройдет?
— Нет, Сухарик, такое не проходит, только если я попаду в Нангилиму!
Только если он попадет в Нангилиму, а, теперь я понял! Он опять хочет бросить меня одного, я так и знал! Один раз он уже удрал от меня в Нангиялу …
— Нет, этому не бывать! — сказал я. — Только вместе со мной. Ты не бросишь меня одного!
— Неужели ты хочешь со мной?
— Да, а как же! Разве я не говорил: куда бы ты ни отправился, я повсюду буду с тобой!
— Да, ты так говорил, и спасибо тебе за это … Но туда трудно попасть. — Он еще помолчал, а потом спросил: — Ты помнишь тот раз, когда мы выпрыгнули из окна? Когда во круг горело и мы выпрыгнули во двор? Тогда я попал в Нангиялу, помнишь?
— Еще бы не помнить, — ответил я и снова заплакал. — Как ты можешь спрашивать? Я не забывал об этом ни на минуту с тех самых пор.
— Да, я знаю … — сказал Юнатан и снова потрепал меня по щеке. — Мы могли бы прыгнуть еще раз. С обрыва. Вниз на лужайку.
— Но мы же погибнем, — сказал я. — И попадем в Нангилиму?
— Попадем, точно, — сказал Юнатан. — Как только коснемся земли, мы увидим свет Нангилимы. Утренний свет над долинами Нангилимы, там сейчас утро.
— Ха, ха! Так мы прямиком запрыгнем в Нангилиму, — засмеялся я впервые за долгое время.
— Да, — ответил Юнатан. — Стоит нам коснуться земли, и мы увидим тропу в Яблоневую долину. Грим и Фьялар будут стоять и ждать нас. Нам останется вскочить в седло и по скакать.
— И ты сможешь двигаться?
— Да, моя болезнь останется здесь, там я снова смогу радоваться жизни. Да и ты, Сухарик, тоже. Тропа в Яблоневую долину идет через лес. Через свежий утренний лес.
— Отлично! — воскликнул я и снова засмеялся.
— И мы не будем торопиться. Мы искупаемся в небольшом озере, если захотим. Ведь все равно успеем в долину раньше, чем Маттиас сварит суп.
— Здорово же он обрадуется, когда мы придем, — подумал я вслух. — Но потом меня словно обухом огрели по голове. — А Грим с Фьяларом? Каким образом мы заберем с собой их? Откуда ты знаешь, что лошади будут стоять там и ждать нас? Вон они, лежат и спят!
— Они не спят, Сухарик. Они умерли. От огня Катлы. Там лежат только их шкуры. Верь мне: они уже стоят на тропе в Нангилиме и ждут нас.
— Так давай поторопимся, — сказал я, — чтобы им не пришлось ждать долго.
Но тогда Юнатан посмотрел на меня и улыбнулся:
— Я не могу поторопиться ни вот столечко. Я с места не могу сдвинуться, ты забыл?
Тогда я понял, что должен сделать.
— Юнатан, я возьму тебя на плечи. Один раз ты взял меня. Теперь я тебя. Будет только справедливо.
— Да, это будет справедливо, — сказал он. — И ты думаешь, что не побоишься, Сухарик Львиное Сердце?
Я подошел к обрыву и заглянул вниз. Сумерки совсем сгустились. Я почти не видел лужайку. Но глубина все равно открывалась страшная, у меня захватило дух. Если мы прыг нем, то попадем в Нангилиму сразу оба. Никому не придется ждать, тосковать одному, плакать и бояться.
Но ведь это не мы должны прыгнуть, прыгнуть должен я!
Попасть в Нангилиму трудно, сказал Юнатан, и теперь я понял почему. Нет, неужели я осмелюсь, неужели не побоюсь?
Да, ты посмеешь, ты не побоишься, иначе будешь ошметком грязи, и ничем больше … маленьким ошметком грязи.
Я вернулся к Юнатану.
— Не боюсь, — сказал я
— Храбрый маленький Сухарик. Тогда лучше сделать это сейчас же.
— Я еще посижу с тобой.
— Только недолго.
— Нет, только пока не стемнеет. Чтобы ничего не видеть.
Я сидел с ним, держал его за руку и чувствовал, какой он сильный и добрый, рядом с ним не было места страху.
На Нангиялу опустились ночь и темнота, на горы, реку и землю. Я стоял у обрыва с Юнатаном. Он обхватил мою шею руками, я чувствовал, как он дышит мне в ухо. Он дышал совсем спокойно. Не то что я … Юнатан, мой брат, почему я не такой же храбрый, как ты?
Я не смотрел в пропасть подо мной, но знал, что она здесь, совсем рядом. Мне нужно только шагнуть в темноту, и все будет кончено. Все произойдет очень быстро.
— Сухарик Львиное Сердце, — сказал Юнатан, — ты не боишься?
— Нет да, я боюсь! Но я сделаю это, Юнатан, я сделаю это сейчас сейчас … и больше никогда не буду бояться. Ни когда не буду бо …
— о Нангилима! Да, Юнатан, да, я вижу свет! Я вижу свет!