Никого не было у пастуха Гургули: ни матери, ни отца. Умерли. А братья отцовский долг князю отрабатывали. Кто знает — может, давно умерли?
Ничего не было у пастуха Гургули: ни чума, ни оленей, ни остроги. Ноги, руки да голова были только. Но и те отданы богачу Кирбура. Сбился Гургуля — которую осень у него работает. Знал только чужих оленей. Пас их. Спал зимой и летом у костра. От чума отвык. Тепло оленьего одеяла забыл.
Рассказать бы про то. Да некому. Слезы текут. Поплачет — легче станет.
Вот и сейчас. Лето стало. На речку все уехали. Рыбачить. А он с оленями один. В бору у ручья. Ночь уже. Костер погас. Но Гургуля не спит. Думает, как дальше жить. Вдруг слышит — далеко-далеко кто-то кричит. Кто бы это? Прислушался.
Его зовут:
— Гургуля, иди ко мне…
Разве Кирбура? Нет. Голос не тот.
На гору поднялся. Еще раз послушал. С горы за ручьем опять кричат:
— Гургуля, иди ко мне…
Оробел. А голос снова. Будь что будет. Ручей перешел. На ту гору вбежал.
Видит — костер горит. Кругом поляна чистая. У костра человек-великан стоит. Руками манит. Гургуля к нему подошел.
А тот в руки пастуху узелок подал и говорит:
— Возьми его. Храни. Никому не показывай. А что в нем — не смотри, пока листья на березах не пожелтеют. От Кирбура уйди. На охоту ходи. Узелок с собой носи. В нем счастье твое…
Не успел Гургуля моргнуть, великан исчез куда-то. И костер тоже.
Положил пастух узелок в карман. На ночевку пошел. Там Кирбура сидит. Его дожидается. Он тоже тот голос слышал:
— Кто тебя звал?
— Да это брат мой. В гости приходил, — ответил пастух. Уехал богач.
А Гургуля снова остался.
Лето прошло. Осень наступила. Листья у березок пожелтели.
Развязал Гургуля узелок. Смотрит, а там пучки шерсти от всех зверей лежат. От всех птиц по перышку. Завязал снова. В карман положил. От Кирбура ушел. Пусть сам оленей пасет. Лук взял. На охоту пошел. Сохатых много добыл. На зиму мяса.
Чум поставил. Шкурами покрыл. Второй раз пошел. Соболей, глухарей добыл. Еле донес.
Теперь, как на охоту идет, тот узелок берет. Всех зверей и птиц добывает. Хорошо живет.
Кирбура, говорят, давно без пастуха пропал.