Звонок раздался в тот момент, когда Марина протирала старую фотографию — ту единственную, где они втроём: она, бабушка и дедушка.
На пожелтевшем снимке маленькая Марина сидела между ними на скамейке у дома, крепко прижимая к себе плюшевого медведя. Тогда ей было пять, и она ещё ждала, что мама вернётся насовсем.
Незнакомый номер на экране телефона заставил её вздрогнуть.
— Мариночка, доченька! — голос из трубки, хриплый и какой-то надломленный, показался одновременно чужим и до боли знакомым.
— Мама? — Марина машинально погладила фотографию, словно ища поддержки у давно ушедших стариков. — Что случилось?
— Ничего не случилось, я просто… — Вера запнулась. — Я в городе. Может, увидимся?
Перед глазами промелькнули обрывки воспоминаний: редкие визиты матери, её громкий смех, смешанный запах духов и сигарет, новые мужчины, которых она привозила показать — «смотри, это твой новый папа», пустые обещания и долгие месяцы тишины.
А ещё — тёплые руки бабушки, штопающей её школьную форму, спокойный голос деда, читающего на ночь сказки, их бесконечная, незаметная, каждодневная любовь.
— Конечно, — ответила Марина после паузы. — Приезжай завтра к шести, как раз с работы вернусь.
Андрей, муж Марины, выслушал новость молча. Только спросил:
— Уверена, что хочешь этой встречи?
Она пожала плечами:
— Не хочу. Но, может, что-то случилось. Ей почти шестьдесят…
Он обнял её за плечи, и Марина благодарно прижалась к нему. За двенадцать лет брака она так и не научилась объяснять, почему каждый звонок матери выбивает её из колеи.
Вера приехала с плюшевым зайцем для внука и кучей историй о неудачных романах. Села за стол как хозяйка, будто и не было этих тридцати лет отсутствия.
— Я тут комнату сняла неподалёку, — сообщила она, разливая чай. — Решила, что пора к тебе поближе быть. В моём возрасте уже хочется… уюта, что ли. Семьи.
«А раньше не хотелось?» — чуть не вырвалось у Марины, но она промолчала. Научилась за эти годы.
— Как Димочка? — поинтересовалась Вера, когда внук мелькнул в дверях кухни.
— Дима, — поправила Марина. — Ему двенадцать.
— Какой серьёзный мальчик, — вздохнула Вера. — В кого такой? Ты в его возрасте была живее.
«Откуда ты знаешь, какой я была? Тебя же не было рядом», — снова промолчала Марина.
Дима, появившись на кухне за соком, настороженно посмотрел на незнакомую женщину.
— Это твоя бабушка Вера, — представила Марина, чувствуя неловкость от этих слов.
— Здрасьте, — буркнул мальчик и поспешно ретировался.
— Совсем как ты в детстве — такой же букой была, — попыталась пошутить Вера. — Помнишь, как я тебе куклу привезла на девять лет, а ты даже не обрадовалась?
Марина помнила. Помнила, как неделю проплакала после того дня рождения, потому что мама снова уехала, даже не переночевав.
А кукла так и осталась сидеть на шкафу — красивая, нарядная и совершенно чужая, как сама мать.
Мать заходила почти каждый вечер, подолгу сидела на кухне, рассказывала о своих мужчинах, о том, как ей не везло в жизни, и всё чаще заводила разговор о совместном проживании.
— У вас же три комнаты, — говорила она. — Димку можно и в гостиной поселить, он же только спать там будет…
— Мама, — обрывала её Марина, — там Андрей работает. Он программист, ему нужен кабинет.
— Подумаешь! В спальне может работать. Или на кухне. Что за проблема?
В такие моменты Марина до боли сжимала кулаки под столом. Каждый раз, когда мать пренебрежительно отзывалась о её муже или сыне, внутри поднималась волна гнева, смешанного с детской обидой.
Андрей молча наблюдал за этими визитами, но однажды вечером не выдержал:
— Может, хватит себя мучить? Ты же видишь — она не изменилась.
— Я должна попытаться, — покачала головой Марина. — Вдруг она действительно… раскаивается?
— А похоже? — мягко спросил муж. — По-моему, она просто ищет, где бы приткнуться на старости лет. И считает, что ты ей должна.
Марина промолчала. Внутри боролись взрослая женщина, построившая свою жизнь без матери, и маленькая девочка, всё ещё ждущая признания и любви.
Дима тоже переживал появление внезапной бабушки по-своему.
— Мам, — спросил он как-то вечером, — а почему она раньше не приезжала?
— У неё была своя жизнь, — попыталась объяснить Марина.
— А мы что, не её жизнь? — нахмурился мальчик.
От этих слов у Марины защемило сердце. Её сын, никогда не знавший материнского предательства, интуитивно чувствовал фальшь в поведении Веры.
— Знаешь, — сказала как-то Вера, — я ведь тоже имею право на эту квартиру. Я же твоя мать.
Это стало последней каплей.
— Право? — тихо переспросила Марина. — Какое право, мама? То, что ты меня родила? Так это единственное, что ты для меня сделала.
— Как ты можешь… — начала было Вера, но Марина перебила:
— Могу. И даже должна. Тридцать лет. Тридцать лет ты жила своей жизнью, появляясь на пару дней, чтобы привезти подарки и рассказать о своих приключениях.
— Пока бабушка с дедушкой поднимали меня, учили, лечили, любили. — Голос Марины дрогнул. — Знаешь, я ведь каждый день благодарю их. За то, что научили меня быть матерью. Настоящей матерью, а не той, которая вспоминает о ребёнке, когда ей становится одиноко.
Вера побледнела:
— Я… я просто хотела быть счастливой.
Марина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Тридцать лет боли, обиды и непонимания вдруг выплеснулись наружу:
— Счастливой? А я? Ты помнишь, как я плакала по ночам, вздрагивая от каждого шороха? Как спрашивала у бабушки – может, я плохая, раз мама не хочет со мной жить? Как завидовала одноклассницам, которых матери встречали из школы? Помнишь?.. Нет, конечно. Ты была слишком занята поисками своего счастья.
— Я тоже тебя люблю! — воскликнула Вера. — Просто по-своему…
— Нет, мама. Любовь — это не «по-своему». Любовь — это быть рядом. Каждый день, каждую минуту. Это знать, чем живёт твой ребёнок, что его радует, что печалит. Это ночи без сна у его кровати, когда он болеет. Это гордость за его первые успехи и поддержка в неудачах. А то, что ты называешь любовью… — Марина покачала головой. — Это просто эгоизм.
— Ты… не пустишь меня? — дрожащим голосом спросила Вера.
— Нет, мама. Ты можешь приходить в гости — раз в неделю, например. Можешь общаться с Димой, если он захочет. Но жить здесь ты не будешь. Это мой дом, моя семья, и я не позволю никому это разрушить.
— А как же я? Мне что, в деревню возвращаться?
— Почему бы и нет? Дом бабушкин пустует. Там огород, чистый воздух…
— Чтобы я, как старуха, копалась в грядках? — возмутилась Вера. — Нет уж, спасибо!
В её голосе прозвучало такое знакомое с детства презрение ко всему, что не соответствовало её представлениям о красивой жизни.
Марина вдруг поняла: мать действительно не изменилась. И никогда не изменится.
— Тогда снимай жильё. Или ищи другой вариант. Но не за счёт моей семьи.
Вера встала из-за стола:
— Я думала, ты добрее, Марина. Думала, поймёшь мать…
— А я думала, что мать должна понимать дочь, — тихо ответила Марина. — Но мы обе ошиблись, видимо.
Уже в дверях Вера обернулась:
— Ты пожалеешь об этом разговоре. Я ведь могла бы помогать с Димой, быть настоящей бабушкой…
— Настоящими бабушкой и дедушкой были те, кто вырастил меня, — твёрдо сказала Марина. — И я благодарна судьбе, что у меня были именно они. А ты… ты просто чужая женщина, которая когда-то дала мне жизнь. И всё.
Дверь захлопнулась. Марина прислонилась к стене и закрыла глаза. Где-то внутри шевельнулась боль — не от нынешнего разговора, а та, старая, детская.
Боль девочки, которая ждала маму и не могла понять, почему та не приезжает.
Но эта боль больше не имела власти над ней.
Из своей комнаты выглянул Дима:
— Мам, ты плачешь?
Марина провела рукой по щеке — действительно, мокрая.
— Иногда, сынок, даже взрослые плачут. Но это ничего. Иди сюда.
Она обняла сына, вдохнула запах его волос. Такой родной, такой любимый. Её мальчик, её семья, её счастье.
— Знаешь, мам, — вдруг сказал Дима, — я рад, что ты не такая, как она.
Марина крепче прижала его к себе, чувствуя, как последние остатки той детской боли растворяются в этом объятии.
Вечером, укладывая сына спать, Марина достала ту старую фотографию.
— Спасибо, — прошептала она. — За всё спасибо.
Андрей заглянул в комнату:
— Как ты?
— Хорошо, — кивнула она, убирая фотографию. — Теперь точно всё хорошо.
И это была правда. Ей нужно было попрощаться с прошлым. Даже если это прошлое называлось словом «мама». Особенно если оно только называлось этим словом, но никогда им не было.